| автор |
сообщение |
Тимон 
гранд-мастер
 
|
 5 мая 2007 г. 22:10 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Продолжаем одну из самых популярных тем здесь (старая тема).
сообщение модератора Внимание! Все стихотворения на политическую тематику (независимо от направленности) будут удаляться. За политикой — в ОИ
|
–––
И когда Александр увидел обширность своих владений, он заплакал, ибо не осталось земель, которые можно покорять.. |
|
|
|
Aryan 
миродержец
|
|
3 июля 2011 г. 03:24 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
КАРЛ (ШАРЛЬ) ОРЛЕАНСКИЙ
(1394-1465)
БАЛЛАДА 59
Я одинок – затем, что одинок;
Я одинок – зашла моя денница.
Я одинок – сочувствия не в прок;
Я одинок – любовь мне только снится.
Я одинок – с кем скорбью поделиться?
Я одинок – но тщетно смерть зову.
Я одинок –мне не о чем молиться,
Я одинок – я попусту живу.
Я одинок – сколь жребий мой жесток!
Я одинок – где горестям граница?
Я одинок – кому пошлешь упрек?
Я одинок – полна моя слезница.
Я одинок – мне не к чему стремиться!
Я одинок – стенаний не прерву!
Я одинок – вся жизнь моя – темница.
Я одинок – я попусту живу.
Я одинок – таков мой горький рок;
Я одинок – дочитана страница;
Я одинок – печален сей зарок,
Я одинок – ничем не исцелиться,
Я одинок – о где моя гробница?
Я одинок – я дочитал главу.
Я одинок – я сплю, но мне не спится.
Я одинок – я попусту живу.
Я одинок: как долго медлит жница!
Я одинок во сне и наяву:
Я одинок: а жизнь все длится, длится.
Я одинок – я попусту живу.
Перевод с английского* Е.Витковского
|
–––
Eramos pocos y parió la abuela |
|
|
mymla
миротворец
|
|
3 июля 2011 г. 08:25 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Гаврила Державин
СНИГИРЬ
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью россиян все побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом;
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом;
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами!- что воевать?
Май 1800
|
–––
Проснулась, умылась, нарядилась, улыбнулась и пошла украшать мир! |
|
|
Lihin
авторитет
|
|
3 июля 2011 г. 10:13 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Жорж Брассенс.
Пасть за идею
Пасть за идею — что ж, идея превосходна,
Но я едва не пал, когда не думал так.
Поскольку те, кто знал, как это благородно,
Грозили смертью мне, предприняв ряд атак.
И, с этим аргументом согласившись все же,
Моя шальная муза с ними стала в ряд,
Но припевает тихо, вечно невпопад:
"Пасть за идею — я лишь "за"! Но лучше позже,
Я — "за"! Но лучше позже."
Решив, что не грозит отечеству опасность,
В дорогу на тот свет не станем мы спешить.
Ведь торопясь, увы, ума теряем ясность,
Пав за идеи, что не будут завтра жить.
Но вряд ли есть судьба печальнее и горше,
Чем перед смертью в полной мере осознать:
Не ради той идеи стоит умирать!
Пасть за идею — я лишь "за"! Но лучше позже,
Я — "за"! Но лучше позже.
Ораторы, вожди, на подвиг призывая,
Как правило, увы, погибнуть не спешат.
"Пасть за идею" — вот их истина благая:
Их жизней в этом смысл, а жить они хотят.
В любой из штаб-квартир немало их, похоже,
Чье долголетье просто удивляет всех
Я знаю, они шепчут про себя сквозь смех:
"Пасть за идею — я лишь "за"! Но лучше позже,
Я — "за"! Но лучше позже."
Идей ценою в жизнь вокруг совсем немало,
Их оптом или врозь вам могут предлагать.
Не раз пред новичком проблема возникала:
Как выбрать так, чтоб не зазорно было пасть?
Но, раз они все друг на друга так похожи
Мудрец ничуть к могиле не спешит, когда
Идут толпой под флагом храбрецы туда:
"Пасть за идею — я лишь "за"! Но лучше позже,
Я — "за"! Но лучше позже."
Когда б, благодаря побоищам и войнам,
Мир изменился весь и стал прекрасным вдруг,
Героев череда, теперь уже покойных,
Нам рай земной давно бы создала вокруг.
Но, даже если головы другие сложат,
Как горизонт, век золотой опять вдали,
А смерть опять, опять владычица земли.
Пасть за идею — я лишь "за"! Но лучше позже,
Я — "за"! Но лучше позже.
Святые бунтари, миссионеры славы,
Хотите пасть в бою — мы не мешаем вам.
Но, черт меня возьми, другим оставьте право
Жить просто чтобы жить, как каждый хочет сам.
Поскольку Смерть не дура, и справляться может
Без этих ваших столь навязчивых услуг,
Довольно говорить, что эшафот нам друг!
Пасть за идею — я лишь "за"! Но лучше позже,
Я — "за"! Но лучше позже.
(перевод Я.Старцева)
Она голышом плескалась
Она голышом плескалась
В светлой воде ручейка
Юбчонка ее умчалась
С ветром за облака.
Мне закричала в испуге
Чтоб виноградных лоз
Я отыскал в округе
Иль флёрдоранжа и роз.
Из лепестков несложно
Корсаж было сделать мне
Так крошка стройна что можно
Цветком обойтись вполне.
Лист винограда юбкой
Стал для малышки моей
Такой была она хрупкой
Что лист прямо впору ей.
Вместо "спасибо" ручонки
И губы она дала
Так пылко ответил девчонке -
Наряд свой опять сняла.
Часто с тех пор недотрога
(Игра понравилась ей!)
Приходит купаться у бога
Прося ветерка посильней
Ветерка посильней.
(перевод Н.Стрижевской)
Блазон
Имея честь всегда с ней в дружбе находиться,
Хотел бы я воспеть, признательность храня,
В телах прекрасных дам ту часть, что не сравнится
Ни с чем другим, — но всяк молчит, ее ценя.
Та песнь могла бы стать и лебединой песней,
С любовью серенад и стройностью баллад,
Но к горю моему, ту часть, что всех чудесней,
Лишь грязные слова вульгарностью клеймят.
Как жалок сей позор для языка родного,
Ахиллова пята, бесчестье и вина,
Ведь нет ни одного не площадного слова,
Чтоб обозначить то, чем счастливы сполна.
Тогда как у цветов столь чудные названья,
Тела прекрасных дам, ваш ласковый цветок,
Чей аромат пьянит, не требуя признанья,
К несчастью, окрестил совсем не пышный слог.
Но хуже всех, — увы, всего распространенней -
Словцо из пяти букв, что больно вспоминать,
Поэзии в нем нет, однако есть зловонье, -
Позор тому, кто смог впервые так сказать.
Позор тому, кто смог в досаде или сдуру,
В похмельном ли бреду, в одно объединить
То, что вдыхает жизнь в прекрасную натуру,
С ругательств грязных тьмой, чтоб в мир им путь открыть.
Обиженный женой или кастрат ехидный,
К Венериным садам нисколько не влеком
Был тот мерзавец, что осмелился постыдно
Смешать одно с другим в злонравии своем.
Чума бы забрала все однокоренные,
Которые, ничуть не ведая стыда,
Сближают воровство, вранье, грехи иные
С той частью женских тел, что славится всегда.
О небо, сделай так, чтоб вдохновленный гений,
В порыве торжества и в творческом огне
Сметая все века молчанья и гонений,
Ей имя бы создал достойное вполне.
Чтоб в ожиданьи зря приязнь не пропадала,
Не будем забывать, что способов других
Воздать хвалу и честь ей создано немало,
Что все они годны, и что я знаю их.
И что я знаю их.
(перевод Я.Старцева)
|
|
|
mymla
миротворец
|
|
3 июля 2011 г. 10:18 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Гаврила Державин
ПРАВИЛО ЖИТЬ
Утешь поклоном горделивца,
Уйми пощечиной сварливца,
Засаль подмазкой скрып ворот,
Заткни собаке хлебом рот,-
Я бьюся об заклад,
Что все четыре замолчат.
|
–––
Проснулась, умылась, нарядилась, улыбнулась и пошла украшать мир! |
|
|
Lihin
авторитет
|
|
3 июля 2011 г. 10:51 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Гаврила Державин.
Шуточное желание
Если б милые девицы
Так могли летать, как птицы,
И садились на сучках,
Я желал бы быть сучочком,
Чтобы тысячам девочкам
На моих сидеть ветвях.
Пусть сидели бы и пели,
Вили гнезда и свистели,
Выводили и птенцов;
Никогда б я не сгибался,
Вечно ими любовался,
Был счастливей всех сучков.
1802
К правде
Слуга, сударыня, покорный!
Пускай ты божеская дочь,
Я стал уж человек придворный
И различу, что день, что ночь.
Лет шестьдесят с тобой водился,
Лбом за тебя о стены бился,
Чтоб в верных слыть твоих слугах;
Но вижу, неба дщерь прекрасна,
Что верность та моя напрасна:
С тобой я в чистых дураках!..
1808
* * *
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
6 июля 1816
Мореходец
Что ветры мне и сине море?
Что гром, и шторм, и океан?
Где ужасы и где тут горе,
Когда в руках с вином стакан?
Спасет ли нас компас, руль, снасти?
Нет! сила в том, чтоб дух пылал.
Я пью! и не боюсь напасти,
Приди хотя девятый вал!
Приди, и волн зияй утроба!
Мне лучше пьяным утонуть,
Чем трезвым доживать до гроба
И с плачем плыть в толь дальний путь.
1802
|
|
|
kenrube
миродержец
|
|
3 июля 2011 г. 13:05 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ
(1792-1822)
Озимандия
Я встретил путника, он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень -
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что смогли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
'Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!'
Кругом нет ничего... Глубокое молчанье...
Пустыня мертвая... И небеса над ней...
Перевод с английского Константина Бальмонта
|
–––
Ушел, но все еще доступен в интернетах под тем же ником |
|
|
Aryan
миродержец
|
|
3 июля 2011 г. 22:16 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
НА РАЗДЕВАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
Джон Донн
Скорей, сударыня! Я весь дрожу,
Как роженица, в муках я лежу;
Нет хуже испытанья для солдата -
Стоять без боя против супостата.
Прочь поясок! Небесный обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти! Уже для нас
Куранты пробили заветный час.
Долой корсет! Он — как ревнивец старый
Бессонно бдящий за влюбленной парой.
Твои одежды, обнажая стан,
Скользят, как тени с утренних полян.
Сними с чела сей венчик золоченый -
Украсься золотых волос короной,
Скинь башмачки — и босиком ступай
В святилище любви — альковный рай!
В таком сиянье млечном серафимы
На землю сходят, праведникам зримы.
Хотя и духи адские порой
Облечься могут лживой белизной,
Но верная примета не обманет:
От тех — власы, от этих плоть восстанет.
Моим рукам-скитальцам дай патент
Обследовать весь этот континент;
Тебя я, как Америку, открою,
Смирю и заселю одним собою.
О мой трофей, награда из наград,
Империя моя, бесценный клад!
Я волен лишь в плену твоих объятий,
И ты подвластна лишь моей печати.
Явись же в наготе моим очам:
Как душам — бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому -
Язычники по духу своему!
Пусть молятся они на переплеты,
Не видящие дальше позолоты
Профаны! Только избранный проник
В суть женщин — этих сокровенных книг,
Ему доступна тайна. Не смущайся,
Как повитухе, мне теперь предайся.
Прочь это девственное полотно:
Не к месту, не ко времени оно.
Продрогнуть опасаешься? — Пустое!
Не нужно покрывал: укройся мною.
|
–––
Eramos pocos y parió la abuela |
|
|
mymla
миротворец
|
|
4 июля 2011 г. 18:19 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Иосиф Бродский
Лагуна
I
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со
всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
зимней ночью в сырой стране.
VI
Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне — ее одну.
VII
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад.
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
и слюну леденит во рту.
IX
Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на
молот в серпе, -- и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X
Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
не был вкус поцелуев эбре' и гоек,
и города, где стопа следа
XI
не оставляет -- как челн на глади
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю --
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук "люблю".
XI
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
XIII
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то "никуда", задержаться в коем
мысли можно, зрачку — нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом
— черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
1973
|
–––
Проснулась, умылась, нарядилась, улыбнулась и пошла украшать мир! |
|
|
Lihin
авторитет
|
|
5 июля 2011 г. 19:49 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Валерий Прокошин (1959-2009).
* * *
А прикинь, выходишь из дома, спешишь на свет,
За спиною — сумерки, крыльями прорастая:
Бражник? Махаон? Может, парусник? нет и нет.
Просто серебро мотыльковой воздушной стаи.
А прикинь, что полночь нас сносит, как снег, к огню,
И пыльцу сбивает то с пальцев, то с плеч, то... в общем,
Нам не холодно, нет, это просто такое ню
На границе жизни и смерти, но мы не ропщем.
Нас и так пугали сумою, тюрьмой, зимой,
И судьбою самых последних советских урок.
А прикинь, что утром приходишь опять домой:
Допиваешь яд и докуриваешь окурок.
* * *
У зимы, понимаешь, нет имени, просто зима -
Имярек, имярук, заводной псевдоним хохлома.
На постельном белье ослепительный всплеск наготы,
Чтобы слепо — от паха до губ — вспоминать: это ты.
У зимы столько заспанных лиц, что не стоит возни
Узнавать. Пьяный дворник скребет тротуар до восьми.
Мы, целуясь взасос, запиваем любовь февралем,
Ощущение, что мы теперь никогда не умрем.
У зимы столько флуда на русском, родном языке:
От сумы до тюрьмы. Значит, лучше прожить налегке.
Мы как первые птицы, которых забыли в раю,
Так и будем лежать в наготе — воробей к воробью.
* * *
А в Питере дожди, и отблеск
Уже чужого серебра.
Прикинь, какой холодный отпуск
На малой родине Петра.
Какой обманчивою лаской
Сквозит все время от Невы.
И вслед с улыбкой азиатской
Глядят то сфинксы, то волхвы.
И между выдохом и вдохом
Глотаешь пьяное аминь,
Прикинувшись последним лохом...
А ты прикинь, а ты прикинь
Каким потусторонним светом
Обмоют нас. Ты скажешь да,
Я нет скажу. Но мы об этом
Уже не вспомним никогда.
А в Питере дожди и ветер
И холод дальнего огня.
Прикинь, уже написан Вертер
И про тебя, и про меня.
Из цикла "Русское кладбище".
4. "Англетер"
C. Есенину
По Ленинграду... граду... аду,
Ногами загребая снег,
Как окровавленную вату,
Повешенный шел человек.
Чужой закат пылал над городом
И пеплом наполнялся след.
И жутко кожу жгло за воротом
Рубахи. Боже, восемь лет.
Тогда еще никто на свете
Не понимал, в каком бреду
Его приговорили к смерти
Уже в семнадцатом году.
Со всеми братьями и сестрами
Прощаясь, и почти незрим,
Он шаг за шагом жизнь наверстывал,
Но прошлое ползло за ним.
Какую страшную награду
Ему всучил позорный век:
По Ленинграду... граду... аду
Повешенный шел человек.
Он долго шел бы по заснеженной
Стране — без мер, стране — без вер,
Но этот человек повешенный
Зашел зачем-то в "Англетер".
11. Ночью
В два часа совсем темно,
Только я той тьме не верю.
Не подсматривай, Окно!
Не подслушивайте, Двери!
Спрятан шепот между строк,
Скрыт обман под маской ямба.
Не склоняйся, Потолок!
Не раскачивайся, Лампа!
Я смотрю во все углы,
Где живут мои гиены.
Не скрипите так, Полы!
И не сдавливайте, Стены!
Знаю, будет мне судьба,
От которой только взвою.
Не гуди во мрак, Труба!
Не спеши, Душа, на волю!
Пусть попозже, пусть потом
Это все со мной случится.
Не разваливайся, Дом!
Не кричи, дурная Птица!
* * *
Сад осенний, сад вишневый, сад больничный -
То ли Чехов, то ли Бунин&Толстой.
Разговаривать о Боге, как о личном,
С пожилою, некрасивой медсестрой.
Вдруг сравнить себя с собакою на сене -
Между ангелом и бесом... А вокруг
Сад вишневый, сад больничный, сад осенний
По библейски замыкает ближний круг.
Вот и бродишь в нем почти умалишенный
С продолжением истории простой:
Сад больничный, сад осенний, сад вишневый -
Гефсиманский, год две тысячи шестой.
* * *
Боль и страх перемешались,
Явь и сон переплелись.
Января шальная шалость,
Медсестер бессонных жалость
Вдруг в меня перелились.
Бред бродячий, дух сиротства,
Дух скитания во тьме.
Призрак страшного уродства
То сплетается, то рвется
В разыгравшемся уме.
Жить бы, жить, не зная муки,
Жить! А там, глядишь, весна.
Но в огне лицо и руки,
И душа в разгар разлуки
Все выпрашивает сна.
Бред собачий, звуки, лица:
Все смешалось в липкой тьме.
В переполненной больнице
Всем одно и тоже снится,
То же самое, что мне.
|
|
|
Lihin
авторитет
|
|
5 июля 2011 г. 19:58 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Иосиф Бродский.
Любовь
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте -
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
11 февраля 1971
* * *
М. Б.
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже — черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.
1981
* * *
М. Б.
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
1989
* * *
Наряду с отоплением в каждом доме
существует система отсутствия. Спрятанные в стене
ее беззвучные батареи
наводняют жилье неразбавленной пустотой
круглый год, независимо от погоды,
работая, видимо, от сети
на сырье, поставляемом смертью, арестом или
просто ревностью. Эта температура
поднимается к вечеру. Один оборот ключа,
и вы оказываетесь там, где нету
никого: как тысячу лет назад
или несколько раньше: в эпоху оледененья,
до эволюции. Узурпированное пространство
никогда не отказывается от своей
необитаемости, напоминая
сильно зарвавшейся обезьяне
об исконном, доледниковом праве
пустоты на жилплощадь. Отсутствие есть всего лишь
домашний адрес небытия,
предпочитающего в итоге,
под занавес, будучи буржуа,
валунам или бурому мху обои.
Чем подробней их джунгли, тем несчастнее обезьяна.
<1993>
|
|
|
Lihin
авторитет
|
|
6 июля 2011 г. 21:30 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Ольга Седакова. Из сборника "Китайское путешествие" (1986).
3
Падая, не падают,
окунаются в воду и не мокнут
длинные рукава деревьев.
Деревья мои старые -
пагоды, дороги!
Сколько раз мы виделись,
а каждый раз, как первый,
задыхается, бегом бежит сердце
с совершенно пустой котомкой
по стволу, по холмам и оврагам веток
в длинные, в широкие глаза храмов,
к зеркалу в алтаре,
на зеленый пол.
Не довольно ли мы бродили,
чтобы наконец свернуть
на единственно милый,
никому не обидный,
не видный
путь?
Шапка-невидимка,
одежда божества, одежда из глаз,
падая, не падает, окунается в воду и не мокнет.
Деревья, слово л ю б л ю только вам подходит.
6
Только увижу
путника в одежде светлой, белой -
что нам делать, куда деваться?
Только увижу
белую одежду, старые плечи -
лучше б глаза мои были камнем,
сердце — водою.
Только увижу,
что бывает с человеком, -
шла бы я за ним, плача:
сколько он идет, и я бы шла, шагала
таким же не спорящим шагом.
9
Несчастен,
кто беседует с гостем и думает о завтрашнем деле;
несчастен,
кто делает дело и думает, что он его делает,
а не воздух и луч им водят,
как кисточкой, бабочкой, пчелой;
кто берет аккорд и думает,
каким будет второй, -
несчастен боязливый и скупой.
И еще несчастней,
кто не прощает:
он, безумный, не знает,
как аист ручной из кустов выступает,
как шар золотой
сам собой взлетает
в милое небо над милой землей.
10
Велик рисовальщик, не знающий долга,
кроме долга играющей кисти:
и кисть его проникает в сердце гор,
проникает в счастье листьев,
одним ударом, одною кротостью,
восхищеньем, смущеньем одним
он проникает в само бессмертье -
и бессмертье играет с ним.
Но тот, кого покидает дух, от кого
отводят луч,
кто десятый раз на мутном месте
ищет чистый ключ,
кто выпал из руки чудес, но не скажет:
пусты чудеса! -
перед ним с почтением
склоняются небеса.
13
Неужели и мы, как все,
как все
расстанемся?
Знающие кое-что
о страсти быстрее конца,
знающие кое-что
о мире меньше гроша -
пусть берут, кому нужен, -
знающие, что эта раковина — без жемчужин,
что нет ни единой спички, свечки, плошки,
кроме огня восхищенья,
знающие, откуда приходит
звучанье и свеченье, -
неужели мы расстанемся, как простые невежды?
Не меньше, чем ивы
вырастать у воды,
не меньше, чем воды
следовать за магнитом звезды,
чем пьяный Ли Бо заглядывать
в желтое, как луна, вино
и чем камень опускаться на дно,
любящие быть вместе -
неужели мы расстанемся, как простые cкупцы и грубияны?
|
|
|
Aryan
миродержец
|
|
7 июля 2011 г. 01:41 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Ли Бо
Весенним днем брожу у ручья Лофутань
Один, в горах,
Я напеваю песню,
Здесь, наконец,
Не встречу я людей.
Все круче склоны,
Скалы все отвесней,
Бреду в ущелье,
Где течет ручей.
И облака
Над кручами клубятся,
Цветы сияют
В дымке золотой.
Я долго мог бы
Ими любоваться
Но скоро вечер,
И пора домой.
Брожу у родника Цинлэнцзюань у Наньяна
Мне жаль, что солнце
В дымке золотой
Уже склонилось
Низко над водой.
И свет его
Течет за родником,
И путник
Снова вспоминает дом.
Напрасно
Песни распевал я тут -
Умолкнув, слышу:
Тополя поют.
Жду
За кувшином вина
Я послал в деревенский кабак,
Но слуга почему-то
Пропал — задержался в пути.
На холмах на закате
Горит расцветающий мак,
И уж самое время,
Чтоб рюмку к губам поднести.
Потихоньку б я пил,
У восточного сидя окна,
И вечерняя иволга
Пела бы мне за окном.
Ветерок прилетел бы,
И с ним — захмелев от вина
Утомленному путнику
Было б нескучно вдвоем.
|
–––
Eramos pocos y parió la abuela |
|
|
Lihin
авторитет
|
|
7 июля 2011 г. 07:33 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Ли Бо (701-762), переводы А.Гитовича.
Смотрю на водопад в горах Лушань
За сизой дымкою вдали
Горит закат,
Гляжу на горные хребты,
На водопад.
Летит он с облачных высот
Сквозь горный лес -
И кажется, то Млечный Путь
Упал с небес.
Струящиеся воды
В струящейся воде
Осенняя луна.
На южном озере
Покой и тишина.
И лотос хочет мне
Сказать о чем-то грустном,
Чтоб грустью и моя
Душа была полна.
Белая цапля
Вижу белую цаплю
На тихой осенней реке;
Словно иней, слетела
И плавает там, вдалеке.
Загрустила душа моя,
Сердце — в глубокой тоске.
Одиноко стою
На песчаном пустом островке.
Храм на вершине горы
На горной вершине
Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам
Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко:
Земными словами
Я жителей неба
Не смею тревожить покой.
Без названия
И ясному солнцу,
И светлой луне
В мире
Покоя нет.
И люди
Не могут жить в тишине,
А жить им -
немного лет.
Гора Пэнлай
Среди вод морских
Высится,
Говорят.
Там в рощах
Нефритовых и золотых
Плоды,
Как огонь, горят.
Съешь один -
И не будешь седым,
А молодым
Навек.
Хотел бы уйти я
В небесный дым,
Измученный
Человек.
Провожу ночь с другом
Забыли мы
Про старые печали -
Сто чарок
Жажду утолят едва ли.
Ночь благосклонна
К дружеским беседам,
А при такой луне
И сон неведом,
Пока нам не покажутся,
Усталым,
Земля — постелью,
Небо — одеялом.
Под луной одиноко пью
Среди цветов поставил я
Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино,
И друга нет со мной.
Но в собутыльники луну
Позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил -
И трое стало нас.
Но разве, спрашиваю я,
Умеет пить луна?
И тень, хотя всегда за мной
Последует она?
А тень с луной не разделить,
И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать
Хоть до весны самой.
Я начинаю петь — и в такт
Колышется луна,
Пляшу — и пляшет тень моя,
Бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока
Хмелели мы втроем.
А захмелели — разошлись,
Кто как — своим путем.
И снова в жизни одному
Мне предстоит брести
До встречи — той, что между звезд,
У Млечного Пути.
Шутя преподношу моему другу Ду Фу
На вершине горы,
Где зеленые высятся ели,
В знойный солнечный полдень
Случайно я встретил Ду Фу.
Разрешите спросить:
Почему вы, мой друг, похудели, -
Неужели так трудно
Слагать за строкою строку?
Посылаю Ду Фу из Шацю
В конце концов, для чего
Я прибыл, мой друг, сюда?
В безделье слоняюсь здесь,
И некому мне помочь.
Без друга и без семьи
Скучаю, как никогда,
А сосны скрипят, скрипят
По-зимнему, день и ночь.
Луское пью вино,
Но пей его хоть весь день -
Не опьяняет оно:
Слабое, милый друг.
И сердце полно тоской.
И, словно река Вэнь,
Безудержно, день и ночь,
Стремится к тебе — на юг.
Среди чужих
Прекрасен крепкий аромат
Ланьлинского вина.
Им чаша яшмовая вновь,
Как янтарем, полна.
И если гостя напоит
Хозяин допьяна -
Не разберу: своя ли здесь,
Чужая ль сторона.
Осенние чувства
Сколько дней мы в разлуке,
Мой друг дорогой, -
Дикий рис уже вырос
У наших ворот.
И цикада
Смирилась с осенней порой,
Но от холода плачет
Всю ночь напролет.
Огоньки светлячков
Потушила роса,
В белом инее
Ветви ползучие лоз.
Вот и я
Рукавом закрываю глаза,
Плачу, друг дорогой,
И не выплачу слез.
Печаль
За яшмовою шторою
Одна
Красавица
Томится у окна.
Я вижу влажный блеск
В очах печальных -
Кто ведает,
О ком грустит она?
Девушка из Сычуани
Быстрее реки этой
Люди еще не нашли:
По ней не плывут,
А летят, как стрела, корабли.
К десятой луне
Проплывет он три тысячи ли -
И скоро ль вернется
К просторам родимой земли?
|
|
|
Lihin
авторитет
|
|
8 июля 2011 г. 20:30 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Мэн Хаожань (689-740), переводы Л.Эйдлина.
Летом в Южной беседке думаю о Сине старшем
Вот свет над горою
внезапно упал на запад.
И в озере месяц
неспешно поплыл к востоку.
Без шапки, свободно
дышу вечерней прохладой,
Окно растворяю,
лежу, откинув заботы.
От лотосов ветер
приносит душистый запах.
Роса на бамбуках
стекает с чистым звучаньем.
Невольно захочешь
по струнам циня ударить,
Но жаль, не услышит
знаток, кому это в радость...
При чувствах подобных
о друге старинном думы,
А полночь приходит -
и он в моих сновиденьях!
Мои чувства в последнюю ночь года
И тяжел и далек
путь за три горных царства Ба
По опасным тропам,
где идти десять тысяч ли.
Средь неравных вершин
на проталине снежной в ночь
С одинокой свечой
из иной страны человек.
Отдвигается вдаль
кость от кости, от плоти плоть,
И на месте родных
верный спутник — мальчик-слуга.
Где же силы терпеть
эту, в вечных скитаньях, жизнь?
С наступлением дня
начинается новый год.
Ночую на реке Цзяньдэ
Направили лодку
на остров, укрытый туманом.
Уже вечереет, -
чужбиною гость опечален...
Просторы бескрайни -
и снизилось небо к деревьям.
А воды прозрачны -
и месяц приблизился к людям.
Весеннее утро
Меня весной
не утро пробудило:
Я отовсюду
слышу крики птиц.
Ночь напролет
шумели дождь и ветер.
Цветов опавших
сколько — посмотри!
Провожаю друга, направляющегося в столицу
Ты, поднимаясь,
к синей уходишь туче.
Я на дорогу
к синей горе вернулся.
Туче с горою,
видно, пора расстаться.
Залил слезами
платье свое отшельник.
Провожаю Ду четырнадцатого, уезжающего в Цзяннань
Там, на границе меж Цзином и У,
повсюду господство вод.
Ты уезжаешь, — весенней реки
безбрежно широк разлив...
Солнце заходит, а парус вдали
где обретет причал?
Только взгляну я на край небес -
и оборвется жизнь!
|
|
|
mymla
миротворец
|
|
8 июля 2011 г. 20:53 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Анна Ахматова
* * *
Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
А я иду — за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
1940
|
–––
Проснулась, умылась, нарядилась, улыбнулась и пошла украшать мир! |
|
|
nphoenix
миродержец
|
|
8 июля 2011 г. 21:11 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Николай Заболоцкий "Некрасивая девочка"
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
|
|
|
Наталья В. В.
авторитет
|
|
9 июля 2011 г. 09:21 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Георгий Иванов
x x x
Над розовым морем вставала луна,
Во льду зеленела бутылка вина,
И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.
— Послушай. О, как это было давно,
Такое же море и то же вино.
Мне кажется, будто и музыка та же...
Послушай, послушай, — мне кажется даже...
— Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой,
И слишком устали, и слишком мы стары
Для этого вальса и этой гитары.
|
|
|
Lihin
авторитет
|
|
9 июля 2011 г. 10:33 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Эдмунд Спенсер (1552-1599). Из цикла "Amoretti" ("Увлечения" (ит.)).
* * *
Любимая в театре мировом
На всё бесстрастно устремляет взгляд.
Участвую в спектакле я любом,
Меняя облики на разный лад.
Найдя на свете повод для отрад,
Я мишуру комедии беру,
Когда же горести отяготят,
Я делаю трагедией игру.
Но, радостный ли, в страстном ли жару,
Явлюсь на сцене я — ей всё равно:
Я засмеюсь — от строгих глаз замру,
Заплачу — ей становится смешно.
Она, стенай пред нею иль смеши,
Не женщина, а камень без души.
(перевод В.Рогова)
* * *
Сочли вы слишком гордой и надменной
Любимую, но это — оговор.
Достоинство, что для меня бесценно,
Ей ставят недостойные в укор,
Затем что лик ее дает отпор
Обману, грязи, низости, навету.
Она приковывает всякий взор,
Для взоров дерзких холодом одета.
Ей к чести гордость и надменность эта -
Они и щит невинности, и знак,
И безмятежность, словно знамя света,
Над милой реет, да смутится враг.
Всё лучшее, что в мире есть, едва ли
Без гордости подобной создавали.
(перевод Е.Дунаевской)
* * *
Лесной кукушки радостный рожок
Трикраты возвестил весны явленье,
Напомнив, что вернулся юный бог
И требует от юности служенья.
В ответ кукушке зазвучало пенье
Всей птичьей пробудившейся семьи,
И лес ей эхом вторил в отдаленье,
Как бы поняв, что значит жар в крови.
Лишь та, что паче всех должна любви
Воздать хвалу, осталась безучастна,
Замкнула губы гордые свои -
Певцы весны взывали к ней напрасно.
Любовь, пока ей чужд их нежный зов,
Причти ее к числу своих врагов.
(перевод А.Сергеева)
* * *
Окончил путь усталый старый год,
Явился новый в утреннем сиянье
И начал мерных дней круговорот,
Сулящий нам покой и процветанье.
Оставим же за новогодней гранью
С ушедшей прочь ненастною порой
Ненастье душ и грешные деянья
И жизни обновим привычный строй.
Тогда веселье щедрою рукой
Отмерит миру мрачному природа
И после бурь подарит нам покой
Под свежей красотою небосвода.
Так и любовь — мы с нею поспешим
От старых бед к восторгам молодым.
(перевод А.Сергеева)
* * *
Во сне я видел или наяву
Столешницу — слоновой кости гладь?
Всех дивных яств на ней не назову:
Лишь короли достойны их вкушать.
И словно источали благодать
На серебре два яблока златых,
Но не Геракл их уходил искать,
Не Аталанте их бросал жених -
Нет, это чудо для садов своих
Сама любовь из рая принесла,
И нет желанней и запретней их,
Они сияют вне греха и зла.
О груди милой — пиршество любви,
Где гости — мысли страстные мои.
(перевод Е.Дунаевской)
* * *
У короля любви, что правит нами,
Ты вестница, о нежная весна.
Накинув плащ, усыпанный цветами,
Чьим ароматом вся земля полна,
Ступай к любимой, разбуди от сна
Ее в жилище зимнем и сонливом.
Скажи, не будет счастлива она,
Не поспешив за временем счастливым.
Как должно юным, нежным и красивым,
Пускай повинности любви несет.
А ту, что вешним не вняла призывам,
Ничто от наказанья не спасет.
О, милая, весны нам не вернуть.
Со свитой короля — скорее в путь!
(перевод Е.Дунаевской)
* * *
Ты далеко, и я с собой в разладе,
И рвется сердце из своей темницы.
Все путы, кроме этих дивных прядей,
Оно презрело и к тебе стремится.
Оно летит к тебе подобно птице,
Что к пище устремляется проворно.
Твои глаза и длинные ресницы
Для сердца то же, что для птицы зерна.
Не отвергай мольбы его упорной:
В твоей груди, в обители желанной,
Пускай живет, пускай, любви покорно,
Тебя стихами славит неустанно.
И ты увидишь, что в груди прекрасной
Ты приютила птицу не напрасно.
(перевод Е.Дунаевской)
|
|
|
zamer
философ
|
|
9 июля 2011 г. 21:20 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Юрий Верховский (1878—1956)
* * *
Мы ходим, говорим, смеёмся, спорим,
А втихомолку плачем — и поём;
И делимся то радостью, то горем,
Оставшись с другом иль с женой вдвоём.
А между нами смерть неслышно бродит
И, ласково вонзая взгляд во взгляд,
По одному обнимет и уводит;
Чуть отойдёт — и уж глядит назад.
|
|
|
Наталья В. В.
авторитет
|
|
10 июля 2011 г. 19:51 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Осип Мандельштам
Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять,
Всё большое далёко развеять,
Из глубокой печали восстать.
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от неё не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.
Я качался в далёком саду
На простой деревянной качели,
И высокие тёмные ели
Вспоминаю в туманном бреду.
|
|
|
цитировать