Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «fortunato» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »


Статья написана 13 июля 2016 г. 20:44

Мое послесловие к только что вышедшей "Катастрофе" Н. Тасина:



КАТАСТРОФА БЕЗ ГЕРОЕВ


сопроводительный текст


До конца ХХ века о фантастике русской эмиграции можно было смело говорить как о terra incognita. На сегодняшний день к читателю уже вернулось немало фантастических произведений, созданных в эмиграции — и хотя многое еще предстоит сделать, контуры неведомого материка проступают все яснее. Возвращение продолжается, и сегодня настал черед одного из самых примечательных научно-фантастических романов эмиграции — «Катастрофы» Н. Тасина.

Стоит сказать, что «Катастрофе», впервые изданной в Берлине в 1922 г., повезло больше других. Повезло, конечно, очень относительно: о переиздании романа в СССР и помыслить было невозможно, а в «перестроечные» и «постперестроечные» годы было не до Тасина. И все же любители фантастики могли узнать о романе еще в 1966 году — из опубликованной в третьем выпуске сборника «Фантастика, 1966» статьи Р. Нудельмана «Фантастика, рожденная революцией», воскресившей множество забытых имен. Роману Тасина здесь было уделено лишь несколько строк, однако критик довольно точно отметил некоторые особенности книги:

«В романе Тасина нападение марсиан-зоотавров на Землю является лишь удобным предлогом показать будущее Земли, реакцию будущего общества на такую угрозу. «Бесклассовое общество» будущего управляется, по Тасину, благодетельными друзьями человечества — инженерами, которые в конце концов отбивают нападение марсиан. Интересны стилевые находки в книге — умелое сочетание газетных вырезок, протоколов, сводок, отчетов, беллетризованных кусков, оказавшееся очень удачным для изображения массовых сцен, хроники событий».

В 2011-13 гг. «Катастрофа» была переиздана двумя мелкими издательствами, специализирующимися на так называемой «раритетной» фантастике. Эти книги, выпущенные ничтожными тиражами и распространявшиеся по заведомо спекулятивным ценам, остались для большинства читателей недоступными и практически несуществующими. Не приходится удивляться тому, что за прошедшие с 1966 г. полвека о романе Тасина не было сказано ничего внятного.

Между тем, «Катастрофа» принадлежит к двум весьма редким в русской дореволюционной и довоенной фантастике поджанрам — роману об инопланетном вторжении и роману катастроф. Без Герберта Уэллса, вполне понятно, дело обойтись не могло: Тасин не скрывает откровенных заимствований из «Войны миров». Однако его марсиане-«зоотавры», напоминающие гигантских летающих кашалотов, кое в чем отличаются от уэллсовских бурдюков со щупальцами. Они неуязвимы, одинаково хорошо чувствуют себя и в воздухе, и в воде, и в межпланетном вакууме, развивают скорость свыше 33 тысяч километров в час, умеют пускать из глаз смертоносные лучи, а главное — одержимы страстью к бессмысленным разрушениям и массовым убийствам. Зоотавры, словно орудия Апокалипсиса, уничтожают города и деревни, топят корабли, сбивают самолеты, радостно давят своими тушами тысячи людей. Оргия уничтожения не совсем понятна и в романе не объясняется (хотя автор намекает, что люди служат зоотаврам пищей): колонизировать Землю зоотавры не намерены, схваченных громадными когтями людей и даже слонов зачастую просто-напросто сбрасывают с высоты. Непонятно даже, являются ли зоотавры разумными существами или движимыми инстинктами хищными животными.

«Электрические волны», отравляющие газы, аэробомбы — все оружие землян оказывается бессильно против зоотавров. Им ничего не могут противопоставить ни «малокультурные» страны Азии и Африки, ни могучая Северная Америка, ни Соединенные Штаты Европы (действие романа отнесено к 1987-89 гг., и Тасину удалось предугадать появление Европейского Союза). Человечеству остается только одно: бежать под землю. С рекордной быстротой строятся подземные города, миллионы людей уходят в освещенные электрическими солнцами убежища, государства подземной Европы соединяются между собой туннелями. Под землей есть все — заводы и фабрики, поля и леса, каналы и театры, пароходы и «аэромоторы». Нет лишь радости жизни, и это безрадостное подземное существование вскоре приводит миллионы людей к вырождению, психическим заболеваниям, кровавым восстаниям. Наконец, чудотворное средство борьбы с зоотаврами — магнитные поля — найдено, и поредевшее человечество возвращается на поверхность Земли.

Мы напрасно стали бы искать в романе Тасина научное обоснование будущих достижений: его титанические строительные проекты, которые осуществляются в считанные недели и месяцы, не менее наивны и условны, чем описание зоотавров. Писателя, как верно заметил давешний критик, интересует в первую очередь социум. В этом смысле он заходит дальше Уэллса — если в «Войне миров» повествователем выступает безымянный усредненный англичанин, в «Катастрофе» героев нет. Героями книги становятся толпы, политические партии, города, страны; повествование развивают доклады, отчеты, газетные передовицы, официальные заседания и речи различных ораторов, а действие — увы, слишком часто — подменяется риторикой. Но в романе есть и впечатляющие батальные сцены, и «крупные планы», когда писательский объектив Тасина выхватывает из толпы характерные фигуры, жесты, фразы, и проникнутые подлинным ужасом эпизоды (таковы страницы, посвященные расчистке забитых трупами погибших жителей туннелей под Парижем), и изобретательные вставные «новеллы», где рассказывается, например, о поклонении зоотаврам в Китае, Африке и Индии (факир Рабапутра, взлетающий в луче неземного света навстречу зоотавру, предвосхищает кадры многих и многих голливудских фильмов) или — в духе А. Доде — сепаратистском восстании в Тарасконе.

Впрочем, было бы неправильно утверждать, что «Катастрофа» вовсе лишена героев. Ими становятся технократы, инженеры, которые твердо и целеустремленно, не смущаясь, если требуется, решительными мерами, ведут человечество к спасению. Это президент европейских «штатов» Виктор Стефен, энергичный американец Кресби Гаррисон, автор проекта «подземного мира», и до болезненности скромный старик-физик Жан Грандидье, изобретатель магнитной завесы. Спасение людей требует общих усилий, и Тасин с удовольствием описывает реквизиции, национализацию капиталов, трудовую повинность. «Там, под землей <…> по всей вероятности, снова пойдет неравенство, классовая борьба, вечная война между угнетающими и угнетенными, с революциями, с захватами власти, диктатурами и пр. Но сойти под землю, в наше новое убежище, мы должны равными, как первобытные люди, как если б мы только что появились на земле» — взволнованно восклицает Гаррисон.

«Революции» и «захваты власти» не заставляют себя ждать, причем восстание, объединившее самые разнородные силы, от крупных капиталистов до сепаратистов, радикальных социалистов и анархистов, не вызывает у автора особых симпатий. После поражения инсургентов в подземном мире воцаряется «капитализм с человеческим лицом»: к примеру, фабриканты низведены до положения управляющих и во всем зависят от правительственных регуляций и рабочих комитетов.

Эти социалистические нотки находят объяснение в биографии автора; правда, в ней немало белых пятен, и наметить ее можно лишь пунктиром.

Журналист, писатель и переводчик Наум Яковлевич Коган (Каган), подписывавший свои литературные труды псевдонимами «Н. Тасин», «Н. Яковлев» и др., родился в Могилеве 8 апреля 1873 г. и с молодых лет участвовал в революционной деятельности. Был членом РСДРП (меньшевик). В феврале 1904 г., находясь в ссылке в Якутске, участвовал в вооруженном протесте ссыльных, известном как «романовский протест»; наряду с прочими «романовцами», был приговорен к 12 годам каторги. По пути на каторгу бежал из селения Урик под Иркутском, с фальшивым паспортом пробрался за границу. Жил в Париже, во время революции 1905 г. скупал в Париже и Лондоне чужие заграничные паспорта, с помощью которых около 150 политических эмигрантов (среди них и сам Коган) вернулись в Россию. В том же году был арестован по делу об организации динамитной мастерской в Петербурге.

В 1910-х гг. писатель жил во Франции, переводил на русский язык П. Мериме, Э. Золя и других французских литераторов, печатался в российской периодике («Русское богатство», «Современный мир»), опубликовал книгу «По воюющей Франции» (Пг., 1915). До 1918 г. издавал газету «Отклики». За высказывавшиеся в ней пацифистские взгляды был выслан из Франции, жил в Испании; в совершенстве овладел испанским, в 1919-21 гг. опубликовал на испанском книги «Русская революция и ее корни», «Диктатура пролетариата» и «Герои и мученики русской революции», заинтересовавшие В. Ленина. Переводил на испанский произведения П. Кропоткина, Л. Троцкого, В. Ленина и А. Керенского, русских классиков — Л. Толстого, А. Чехова, В. Короленко, Л. Андреева, М. Горького, Ф. Сологуба и пр.

С 1921 г. Тасин жил в Берлине, публиковался в газете «Дни», журнале «Русская книга». Позднее он обосновался в Вене, где женился на немке из Данцига по имени Амалия; в 1926 г. у них родился сын Александр-Абель. В это же время Тасин стал венским корреспондентом рижской газеты «Сегодня», где с тех пор часто печатались его очерки, интервью, заметки о нравах, научных изобретениях и т. п.

Фантастика не была случайным увлечением в жизни Тасина. Его газетные материалы демонстрируют устойчивый интерес к футурологии и теме межпланетных путешествий. Роман «Катастрофа» в расширенной автором версии в 1924 г. был выпущен на испанском языке; в 1928 г. появился чешский перевод. В 1936 на чешском языке был издан НФ-роман Тасина «Zlato». В «Сегодня» он напечатал почти полтора десятка рассказов, среди которых немало научно-фантастических (основной их корпус был собран в книге «Аппарат смерти», выпущенной издательством Salamandra P.V.V. в 2016 г.).

В последние годы жизни Тасин стал свидетелем, а затем и жертвой не вымышленных бедствий, учиненных фантастическими зоотаврами, но настоящей Катастрофы. После гитлеровского «аншлюса» 1938 г. он с семьей покинул Вену и поселился в Лиепае под фамилией Kagan-Tassin. Его последний известный НФ-рассказ «Новое оружие» — мечта о «бескровном» оружии, которое сможет навсегда покончить с войнами — был напечатан в «Сегодня» 1 июня 1940 г. По сведениям исследователей Холокоста, Тасин был убит немцами и их местными пособниками в Лиепае в 1941 г. (то есть либо во время массовых расстрелов евреев в октябре 1941 г., либо во время расправы с узниками лиепайского гетто в декабре того же года). Судьба его жены и сына остается неизвестной.


Статья написана 9 мая 2016 г. 05:00

В статье психиатра Л. Прозорова "Кокаинизм и преступность", вошедшей в нашу антологию "Белый яд", рассказывается о "талантливой поэтессе и актрисе П.":


"Талантливая актриса и поэтесса П., доставленная ко мне на экспертизу следователем, нюхает кокаин, потому что разочаровалась во всем, — в искусстве, которое она любила, в мужчинах, к которым чувствует отвращение, наконец, в самой себе. Родные находят ее раздетой, пронюхавшей все в одном из притонов на «Трубе». Дело возбуждено о ней потому, что, будучи «занюханной», она подписала какой-то протокол и потом, безо всякой нужды, на суде отказалась от своей подписи".


Составитель антологии А. Шерман предположил, что речь идет о Наталье Поплавской ("королеве наркоманов", по выражению поэта Рюрика Ивнева), старшей сестре одного из лучших поэтов русской эмиграции Бориса Поплавского. Действительно, описание "талантливой поэтессы и актрисы" почти буквально совпадает с воспоминаниями мемуаристки Н. Серпинской:


«Отец Наташи Поплавской — инженер, председательствующий в организованном для борьбы с большевиками в 1917 году «Обществе фабрикантов и заводчиков» — бежал с Павлом Павловичем Рябушинским через Ростов-Одессу в Париж, обещав выписать жену и дочь. Однако время шло, но ни известий, ни денег обе женщины не получали. Они стали продавать меха, драгоценности, потом себя. Мать, благоразумная и рассудочная, завела себе солидного покровителя, а Наташа кидалась из стороны в сторону, опускаясь все ниже. В 1921-1922 годах ее, оборванную, опухшую от пьянства, в опорках, с компанией профессиональных бандитов и воров встречали на Трубной площади — очаге всего хулиганского и наркоманского люда. Наконец, во время нэпа какие-то друзья ее отца, очевидно, получив директивы из Парижа, выхлопотали ей паспорт и снабдили деньгами на дорогу. Потом о ней доходили из-за границы противоречивые, путаные слухи, выдуманные, впрочем, как вообще обо всех эмигрантах. То она вышла замуж за мелкобуржуазного француза и сделала даже двух детей, превратившись в семейную даму. То какой-то экзотический принц, прельстившись ею в ночном кабаре, женился на ней и увез на свой «дикарский остров» где-то на Тихом океане, и Наташа теперь — королева нескольких тысяч дикарей. Особенно занятно было представлять ее в короне из перьев, с кольцом, продетым в носу, в бусах и листьях вокруг пояса, прыгающую под звуки тамтама через священные костры. Выходило — прямо идеал модных романов Поля Морана. Ее близкие знакомые, родные, «бывшие люди», равнодушно смотревшие и ничего не делавшие, чтобы спасти ее, направить по другому, трудовому пути, легко доступному всякой живой, толковой женщине, захлебываясь от восторга, с уважением рассказывали о сделавшей «феерическую карьеру» Наташе Поплавской»

(Серпинская Н. Флирт с жизнью. М., 2003. С. 222-223).


Здесь далеко не все точно, и скажем сразу — ни годы жизни, ни судьба Поплавской достоверно не известны (по одной из версий, умерла за границей в 1920-х годах от туберкулеза). Поплавская выступала с чтением своих и чужих стихов на литературных вечерах, выпустила единственный сборник "Стихи зеленой дамы" (М., 1917) и осталась в литературе двумя стихотворениями. Одно, "Ты едешь пьяная и очень бледная", в "городской фольклорной" версии было превращено в романс Петром Лещенко, другое, "Попугай Флобер", положил на музыку Александр Вертинский.


Стихи ее манерные и "дамские". Вот, пожалуй, лучшее:


В кафе


В этом маленьком грязном кафе

(Ах, забыть ведь не в нашей власти);

Еще тлеет ауто-да-фэ

Моей прежней страсти.

В тусклом омуте пыльных зеркал

Милый облик я тщетно ловлю.

Так недавно он мне здесь сказал:

«Я тебя люблю».


За диванами в дальнем углу

Мы скрывали нашу любовь.

Помню ясно мальчишку-слугу

С губами как кровь,

И хозяйку за кассой направо,

И лица ея сонную лень.

Здесь мы пили утром какао,

Каждый день.


Помню нашу последнюю встречу

Холод нежных когда-то глаз,

Может быть я тебя здесь встречу

Еще раз?

Может быть ты захочешь, усталый

Вспомнить ласку ушедших дней.

— Помнишь, как я тебя целовала?

— Ты счастлив с ней?

Я жду безнадежно, безвольно

Все прозрачнее бледный профиль.

— Как жутко, как страшно, как больно.

______

Возьмите, я не хочу кофе.



Ты едешь пьяная и очень бледная

По темным улицам, домой, одна.

И странно помнишь ты скобку медную

И штору синюю его окна:


И на диване подушки алые

Духи D'Orsay, коньяк Martel.

Глаз янтарные, всегда усталые

И губ распухших горячий хмель.


Пусть муж обманутый и равнодушный

Жену покорную в столовой ждет.

Любовник знает — она послушная,

Молясь и плача, опять придет.



Попугай Флобер

(версия А. Вертинского)


Я помню этот день. Вы плакали, малютка.

Из Ваших серых подведенных глаз

в бокал вина скатился вдруг алмаз

и много, много раз я вспоминал

давным-давно, давным-давно

ушедшую минутку.


На креслах в комнате белеют Ваши блузки.

Вот Вы ушли, и день так пуст и сер.

Грустит в углу Ваш попугай Флобер.

Он говорит: "jamais", он все твердит:

"jamais", "jamais", "jamais", "jamais"

и плачет по-французски.



Наркотики сгубили не только Наталью, но и ее брата — Борис Поплавский умер от отравления наркотиками в Париже в 1935 году в возрасте 32 лет, возможно, был намеренно отравлен. Все это хорошо известно, однако мало кто знает, что свой недолгий и славный путь в литературе Поплавский начал с фантастики. Его первой публикацией стало фантастическое стихотворение "Герберту Уэльсу", напечатанное в севастопольском альманахе "Радио" (1920). К слову, фантастическим был весь альманах, целиком воспроизведенный в нашей книге "Обвалы сердца: Авангард в Крыму" (2011).


ГЕРБЕРТУ УЭЛЬСУ.


1.


Небо уже обвалилось местами,

Свесились клочья райских долин.

Радости сыпались, опрокидывая здания,

Громы горами ложились вдали.


Стоны сливались с тяжелыми тучами.

Зори улыбку отняли у нови,

А мы все безумней кричали: «отучим мы

Сердце купаться в запутанном слове!»


Крик потонул наш в конвульсиях площадей,

Которые в реве исчезли сами.

Взрывов тяжелых огромные лошади

Протащили с безумьем на лезвиях аэросани.


В саване копоти ангелов домики

Бились в истерике, в тучах путаясь,

А Бог, теряя законов томики,

Перебрался куда-то, в созвездия кутаясь.


А мы, на ступенях столетий столпившись

Рупором вставили трубы фабричные,

И выдули медные грохотов бивни

В спину бегущей библейской опричине:


– Мы будем швыряться веками картонными!

Мы Бога отыщем в рефлектор идей!

По тучам проложим дороги понтонные

И к Солнцу свезем на моторе людей!


2.


Я сегодня думал о прошедшем.

И казалось, что нет исхода,

Что становится Бог сумасшедшим

С каждым аэробусом и теплоходом.


Только вино примелькается –

Будете искать нового,

Истерически новому каяться

В блестках безумья багрового.


Своего Уливи убили,

Ну, так другой разрушит,

Если в сердце ему не забили

Грохот картонных игрушек.


Строительной горести истерика…

Исчезновение в лесах кукушек…

Так знайте ж: теперь в Америке

Больше не строят пушек.


Я сегодня думал о прошедшем,

Но его потускнело сияние…

Ну, так чтож, для нас, сумасшедших,

Из книжек Уэльса вылезут новые Марсияне.



Уливи — это итальянец Джулио Уливи (1881-после 1936), лжеизобретатель "М-лучей" или очередных "лучей смерти". Но что за "новые Марсияне" вылезут из книг Уэлса? Просто так, для красного словца и рифмы, потому что Уэллс и "Война миров"? Надо думать, что нет — но об этом в другой раз.





  Подписка

Количество подписчиков: 74

⇑ Наверх