Купился на высокие оценки отзовистов, но уже первые страницы ввергли в тяжкое недоумение. Главный герой то и дело отвлекается на длиннющие размышления, совершенно неуместные в контексте и вдобавок написанные столь пафосно, будто автор — типичный МТА. На всякий случай глянул возраст автора и его творческую биографию, и недоумение переросло в уверенность: перед нами — графомания, пусть и в лёгкой стадии (бывает куда тяжелее). Это ж надо умудриться в 42 года, уже имея за плечами какой-никакой литературный опыт, написать настолько беспомощную вещь. Дикое количество канцелярита, никакого антуража и нарушение элементарной логики. Человечество узнаёт, что через 500 лет Земля ухнет в чёрную дыру, а поэтому утверждает некий План спасения. План этот заключается в строительстве «ковчегов» и эвакуации рода людского. Как выяснится позже, никто так и не удосужился найти планету, куда можно эвакуироваться (подумаешь, мелочь какая), но это — ерунда по сравнению с главным сбоем. Дело в том, что чуть ли не половина населения Земли резко против Плана. И что же делают власти? Предоставляют им космические корабли, чтобы они... эвакуировались с Земли. То есть, тем, кто против эвакуации, предлагают эвакуироваться. А те, кто хотят улететь с Земли, остаются на Земле. «Что тут, чёрт возьми, происходит?!».

Далее начинается осуществление Плана. Автор пытается нагнать драматизма, но выходит нарастающая ахинея и беспомощные попытки выбить слезу. Вдруг ни с того ни с сего начинаются какие-то страшные эпидемии, косящие людей не хуже «чёрной смерти». Откуда они берутся? Ну, человечество зачем-то начинает складировать лекарства (на 500 лет вперёд?), вот болезни и распространяются. То есть, если сейчас у человечества отобрать весь парацетамол, грипп, видимо, начнёт косить миллионами. Иммунитет? Не слышали.

Далее по мере внедрения Плана почему-то происходит архаизация промышленности (хотя по идее должно быть наоборот) и вот уже корабли собирают буквально на домашних токарных станках. Это у автора логика такая: если копить ресурсы на межзвёздное путешествие, то землянам ничего не останется. Интересно, электричество они тоже копят? А наука стоит на месте? Может, стоило вложиться в развитие технологий, тогда бы и ковчеги строились быстрее? Но нет, у автора цивилизация деградирует чуть ли не до феодализма. Причины неясны. Если бы в книге это как-то объяснялось, кроме общих слов, можно было бы поверить. Но в повести это не объясняется никак: всё идёт на План, и точка. При этом общество на протяжении этих 500 лет не меняется совершенно. Семья тоже остаётся вполне традиционной. Между тем такие фундаментальные сдвиги вызвали бы изменения не только в структуре общества, но и в психике человека. У автора ничего этого нет и в помине. Ей-богу, даже Азимов в своём картонном «Основании», написанном аж в сороковые годы, был ответственнее и хотя бы попытался обозначить какие-то изменения. Наш писатель-переводчик беззаботно отбрасывает все эти подробности как несущественную мелочь.

Большая халтура растёт из множества малых. Все явления и характеристики существуют у автора просто как факт, без всякого влияния на состояние персонажа. Например, говорится, что экипаж корабля голодает. И? Это как-то влияет на реакции его членов? Неа, с таким же успехом автор мог сказать, что космонавты одеты в синие скафандры (Автор, почитай, как ведёт себя голодный человек хотя бы у Гамсуна в «Голоде»).

Или, например, 10-летний сын одного из персонажей — гениальный скрипач. ОК. Но где он научился играть на скрипке, если никаких преподавателей у него не было? Более того, отец усиленно приобщал его к физическому труду. Вы много знаете крестьянских или рабочих детей, которые самостоятельно обучились игре на скрипке? Чёрт с ним, с умением, но откуда у него было время на это? И я ещё молчу, что семья героя еле сводит концы с концами, балансируя на грани голодной смерти (а кругом ещё и бушуют эпидемии — ну, чтоб два раза не ходить).

Или вот ещё. Сытый и благополучный обитатель другой Земли хочет помочь своим родственникам, оставшимся под железной пятой Плана, и передаёт им свёрток с продуктами. Вот только лететь на старую Землю, как выясняется, надо 13 лет (забудем про эйнштейновские эффекты: на фоне прочего они здесь — наименьшая проблема). Он что, идиот? Я уж молчу, что этот обитатель, как и его соотечественники, общается с прибывшими землянами на некоем «земном языке», хотя в повести упоминаются люди разных национальностей. Бог с ним, что нигде не уточнено, что это за язык и откуда взялся (он вообще всплывает конкретно в этой истории и больше нигде), но отщепенцы покинули Землю несколько сотен лет назад, неужто язык за это время не изменился?

А ещё у автора по старой доброй традиции космическими кораблями управляют в ручном режиме. Буквально как парусниками. Видимо, все эти 13 лет кто-то должен сидеть за пультом управления (хорошо если не за штурвалом). Напомню: книга написана в конце 1990-х, а не в XIX веке!

Ещё наш автор, подобно многим дилетантам, пребывает в наивном убеждении, что есть официальная и неофициальная наука. И разумеется, всякие отягощённые регалиями учёные затыкают талантливых самородков. Так действительно бывает, вот только эти самородки — такая же часть науки, как и маститые учёные. А «неофициальной науки» не бывает, бывает не наука вообще (разные там астрологии, хиромантии, эзотерики и прочее). Видимо, именно эти самородки, всю жизнь практиковавшие пранаедение и гомеопатию, в финале изобретают машину времени, собрав её, очевидно, с помощью гончарного круга и молота с наковальней, ибо промышленности к тому моменту на Земле явно не осталось.

И вот из такого барахла, а вернее, небрежности и состоит вся книга. Я бы ещё понял, если бы это была первая проба пера. Но накропать такое в 42 года? Автор, ты — дрянной писатель.

Первоклассный рассказ, изрядно подпорченный концовкой. По степени вживления в эпоху напомнил мне «Колу Брюньона». Чрезвычайно прихотливое полотно с невероятным количеством изящных стежков. При этом — тонкая сатира: графа-самодура из XVIII века переносят в середину XX века (да ещё — в ГДР, судя по всему), думая, что это будет ему наказанием. Но он и в ГДР прекрасно устраивается, не теряя своих привычек. Лихо! Но финал — это полный провал. Банальнейшее морализаторство образца то ли соцреализма, то ли нравоучительной литературы эпохи Просвещения. Так нельзя.

Ох и долго я мучил эту книгу! Кажется, Роулинг решила закосить тут под какой-то великий роман (вероятно, «Унесённых ветром»), поэтому напустила неимоверное количество воды и бессодержательных диалогов. Думается, сделала она это не нарочно, а просто потому, что не знала, как изобразить взрослеющих героев. Детские персонажи у неё получались хорошо, но вот с подростками она споткнулась. Мало того, что книга страшно затянута, так ещё и фальшь на каждом шагу. Единственное светлое пятно — Рита Скитер и её Борзопишущее перо. Вот за эту идею Роулинг можно просто поаплодировать. Великолепно придумано. Если бы этим всё и ограничивалось, я бы, пожалуй, поставил этому роману семёрку. Но внезапно авторша выдала такой мощный финал, что я просто сел, изумлённо хлопая глазами. На фоне предыдущей тягомотины и жевания соплей концовка выглядит особенно ударной. Так что — восьмёрка.

«Раны от мыслей заживают дольше»

Тётка опять дала жару. После малоудачного «Кубка огня» собралась и выдала шедевр. Да, без «бога из машины» опять не обошлось, но за образ Долорес Амбридж ей можно простить всё. Вот она, сущая банальность зла: тоталитаризм с вежливой улыбкой. Не надейся, анонимус, что твою свободу отнимут со зловещим хохотом, прыгая на Конституции, всё будет куда проще: придёт чиновница-божий одуванчик и опутает тебя бесчисленными запретами, потому что так положено. Наверное, у многих были такие коллеги или знакомые: образцово воспитанные, но до изуверства преданные правилам, напрочь лишённые сопереживания и рефлексии. Они и в лагерь вас погонят, искренне волнуясь, чтобы вы не толкали друг друга и «оставались людьми» (прямо так вам и скажут). А ещё Роулинг наконец смогла в психологию. Кстати, в в фильме диалоги построены куда лучше, но такой глубины и продуманности, как в книге, нет и близко. Опять Роулинг смогла увязать все ниточки, что при таком обилии персонажей не может не вызывать восхищения. И опять проявила невероятную фантазию в придумывании всяческих чародейских штук. Казалось бы, что нового можно изобрести к пятой книге о мире Хогвартса? Но у Роулинг, кажется, мешок без дна, как у Деда Мороза 🙂

Интересно, обвинители Роулинг в нетолерантности к очередному меньшинству (их уже столько, что сам черт ногу сломит) вообще читали «Узника Азкабана»? Профессор Люпин — это же и есть символ преследуемого меньшинства. Он не виноват в своей судьбе, но взволнованные родители уже пишут письма, чтобы к их дитяткам не подпускали этого монстра.

Книга хороша не только этим, Роулинг опять дала жару (одна Карта мародеров чего стоит!), но тут отдам преимущество фильму. Куарон доступно показал, чем он отличается от старательного ремесленника Коламбуса.

«Страх перед именем только усиливает страх перед тем, кто его носит». Жаль, что Путин не смотрел «Гарри Поттера» 🙂 В книге этой фразы нет, но роман, тем не менее, великолепен. Такую филигранность я встречал, пожалуй, только в «Заговоре остолопов» Тула. Играет каждая деталь, не забыто ничего. При этом вторая книга сюжетно увязана с первой, что тоже дорогого стоит. А уж параллелизм между добром и злом... Ну да, мы это видели хотя бы в «Звездных войнах», но здесь-то это куда тоньше! Как-то даже не верится, что «Тайную комнату» написала авторша «Философского камня». Небо и земля! Даже не вспомню другого такого случая, когда продолжение романа было настолько лучше первой части. В кинематографе такое случается («Безумный Макс-1» и «2»). Но в литературе вижу это в первый раз.

Таки открыл для себя «Гарри Поттера» (да-да, шел 2022 год). Сразу куча вопросов касательно логики мира и поступков героев. Почему волшебники прячутся от маглов, я ещё могу понять — опыт охоты на ведьм многому научил (хотя Дурсли, например, знают про Хогвартс и суперспособности родителей Гарри, а значит, секрет — никакой не секрет). Но зачем скрывать от маглов драконов? Спрячьте тогда утконоса — он куда более странный, чем огнедышащая рептилия. А с какой целью первокурсников отправили в Запретный лес? Что это за наказание такое родом из «Королевской битвы»? Але, волшебный Минобр, вы в курсе, что родители могут за такое подать на Хогвартс в волшебный суд? После этого уже как-то не удивляет отсутствие техники безопасности при полете на метле и живодерские правила квиддича. Честно говоря, на этом фоне Волдеморт совсем не выглядит главной опасностью для учеников. Они там ежедневно проходят через такие испытания, что обзавидуется школа для малолетних преступников. А зачем на стадионе для квиддича комментатор? Кому он комментирует? И наконец, главное: как вообще отбирают учеников в школу магии? Если по принципу родства, то что там делает Гермиона, дочь стоматологов?

Первый роман Гюго, который прочитал. Очень разочарован. Даже по меркам XIX века — графомания. Чувствуется, что Гюго по первой своей ипостаси — поэт-романтик. Вместо нормального сюжета — ленивое переползание от одной театрально-напыщенной сцены с пафосными диалогами и монологами — к другой. Неимоверное количество воды. Персонажи все как один ведут себя как герои античной драмы, при этом то и дело сообщают друг другу такие вещи, которые они и так уже должны знать. Получается примерно так: «Я ведь приказывал тебе сделать то-то? — Да, ты приказывал, сказав, что если мы этого не сделаем, то у нас не получится сделать ещё то и то. — Да-да, я говорил тебе, что если мы этого не сделаем, то у нас не получится сделать ещё то и то. Итак, ты сделал это? — Да, я сделал это, ведь ты же говорил мне, что без этого мы не сможем ещё сделать то и то». И так без конца. А иногда наоборот, персонаж хорошо осведомлён в чём-то, в чём он не может быть осведомлён. Например, крестьянин подробно рассказывает путнику, как проходит битва в нескольких километрах от него, словно смотрит на карту сражения.

Бесконечные отступления в историю Вандеи, тягомотно-красочные описания ландшафтов, куча необязательных сцен. И пафос, пафос, пафос.

Неужели это написал классик на закате дней? Не знаю, как в других романах, но судя по «Девяносто третьему году» Гюго не умел писать прозу от слова совсем.

Мне кажется, это — вариация на тему другого рассказа, написанного тогда же — «История одного открытия». Если Кшиштоф там — тот же самый, что и Кшиштоф здесь, то вырисовывается пронзительная картина: молодой учёный, умирая от лучевой болезни, встречает в саду девушку. Между ними явно что-то наклёвывается, но у него осталось не больше двух недель жизни. Казалось бы, всё ясно, но финал переворачивает сюжет с ног на голову.

Тучи боевых микророботов — такая же навязчивая идея Лема, как и ледяное кольцо вокруг планеты, возникшее вследствие швыряния на орбиту морской воды. И то, и другое он пронёс через всю жизнь, воплотив в итоге в двух последних своих романах. А миниатюризацию и компьютеризацию оружия он, кроме того, описал ещё и в эссе «Развитие систем вооружения в XXI веке», созданном одновременно с «Миром на Земле».

Действительно, забавно наблюдать за рассечённым сознанием Тихого (тема, поднятая Лемом ещё в «Сумме технологии»), вот только писатель, по своему обыкновению, в очередной раз предпочитает играть с читателем в кошки-мышки, не давая исчерпывающих ответов. Уж не знаю, намеренно ли это было сделано или Лем (как полагают некоторые) просто не умел писать финал, но мы в который раз наблюдаем здесь обманутые ожидания. Совершенно как в «Расследовании», где ответ если и даётся, то оставляет в полном недоумении: «Как, и это всё?».

Опять здесь поднимается дежурная для Лема тема о роли случайности (более полно раскрытая в «Фиаско» и «Насморке»). И опять вместо описания мира с помощью сюжета Лем пускается в нудные лекции, причём, сделанные самым примитивным образом. Как можно совмещать талант к изобретению причудливых ситуаций с полной неспособностью раскрывать мир по ходу повествования? Ей-богу, Лем — самый парадоксальный для меня писатель. Не знаю, то ли восхищаться его визионерством, то ли клеймить за склонность к беззубой графомании.

«Мир на Земле» — это, между прочим, перекличка со знаменитой энцикликой Иоанна XXIII Pacem in Terris (в романе об этом говорится чуть ли не напрямую). Правда, в отличие от понтифика, Лем настроен куда более пессимистично и не верит, что люди способны разоружиться по доброй воле. Что ж, тогда остаётся по примеру римского папы полагаться на волю провидения, которое спасёт нас от нас самих (в романе роль божественного вмешательства играет эволюционировавшее автоматизированное оружие). Кстати, нельзя не отметить, что некровирусы — это та же этикосфера из «Осмотра на месте», только вывернутая наизнанку. Не думаю, что это случайное совпадение — романы писались в одно и то же время.

Очень здорово показано всеобщее отупение как результат общества благосостояния. Опять же, не Лем это придумал (достаточно вспомнить хотя бы «Пленников астероида» Кира Булычёва, но и он тоже откуда-то позаимствовал эту идею), однако показано это с большой выдумкой и, к сожалению, реалистичностью.

А что касается прообраза ювенальной юстиции, то Лем явно угадал тенденцию. Уже в девяностые в ООН обсуждалась декларация прав ребёнка, в соответствии с которой жестоким обращением считался даже родительский приказ выключить телевизор и идти спать.

В общем, «Мир на Земле» оказался куда лучше, чем я ожидал. Здесь нет занудства других поздних романов Лема, зато есть динамика и интрига. И пусть Лем не избежал некоторого резонёрства, но он не был бы собой, если бы ни разу не пустился в долгие рассуждения. Поверьте мне, в сравнении с «Осмотром на месте» или «Фиаско» «Мир на Земле» — сущая бондиана.

Рассказ о парадоксальной женской душе, непринуждённо повествующий о развитии технологий. Я — не физик, потому не ухватил, какое именно устройство имеется в виду, но те, кто имеет мало-мальские технические знания, должны сообразить, в каких аппаратах в 1965 году использовались кристаллы и железо.

Классный разнузданный стёб над тем, как точное выполнение программы может не сработать из-за несоответствия машинной логики человеческой психике. Вух хотел как лучше. Он — всего лишь автомат. Он не виноват, что он такой. Просто бывают ситуации, когда человеку нужен человек, а не его имитация.

Кстати, в оригинале наличествует перекличка с именем Фома (Автоматей по-польски очень смахивает на Томаша с добавление впереди буквы «а», а Томаш — это польский вариант Фомы), но в переводе она теряется.

Очередной пример мизантропии Лема. На этот раз космос сотворён свихнувшейся машиной, которую от многомыслия так заклинило, что она не смогла создать ничего, кроме хаотично разбросанных точек в пустоте (сиречь, звёзд). К чему это? Зачем? И почему короля, повелевшего построить такую машину, звали Аллегорик? У меня есть предположения, но озвучивать их неинтересно, как неинтересен и сам рассказ.

Лем решил объяснить с помощью сказки, что такое реликтовое излучение и почему расширяется Вселенная. Зачем ему это было надо и для кого написан этот рассказ, я не понял. Дети всё равно не уловят таких тонкостей, а взрослым такое читать ни к чему. Кстати, а куда делись сами Микромил и Гигациан, а также их мир? Об этом Лем вообще ничего не говорит.

Правильнее — «Аллергия».

Опять о законе больших чисел и о роли случайностей. Лем писал об этом ещё в «Трёх машинах-рассказчицах короля Гениалона» (1965 г.), посвятил этому эссе 1986 г. «Принцип разрушения как творческий принцип», затронул тему и в монографии под красноречивым названием «Философия случая» (хотя там речь шла только о литературе), но шире всего развернулся, пожалуй, именно здесь. Читается с интересом, а уж финальные страницы — выше всяких похвал. Настолько впечатляющего описания перехода в наркотический дурман я не встречал ни у кого (кстати, Лем в исследовательских целях пробовал ЛСД. Не знаю только, до или после написания этого романа). А ещё было очень увлекательно следить за перемещениями главного героя. Скажу честно, романы Лема для меня скучноваты, но этот выгодно отличается от них. Интрига есть, сюжет есть, лишних рассуждизмов нет. Прекрасная вещь!

И да, это — редкий случай, когда кто-то опередил Лема по части любопытных догадок. Стругацкие придумали слег намного раньше, хотя здешний наркотик и действует совсем по другому. :)

Кстати, почему-то никто не обратил внимания, что структура и финальный вывод потом повторились в «Имени розы» Умберто Эко. Там тоже расследование, тоже череда случайностей, приведших в трагедии, и герои тоже всю книгу идут по ложному следу.

В своё время Лема поразил роман Стэплдона «Последние и первые люди», а потому в дальнейшем, описывая иные цивилизации, Лем неизменно следовал манере британского писателя старательно описывать все фазы их развития. Отсюда берётся его пресловутый «поход в библиотеку» и склонность к лекциям. Но если в шестидесятые фантазия позволяла Лему не превращать свои произведения в научные доклады, а оставаться в рамках художественного жанра, то в семидесятые поляк явно взял направление в публицистику, для проформы вводя какой-нибудь необязательный сюжет. В данном случае им стал полёт Ийона Тихого на Дихтонию.

То, что лишь роботы сохранили здесь человеческий облик, да и то вынуждены его скрывать как постыдный, конечно, не случайно. Лем намекает нам, до какой степени расчеловечивания могут дойти эксперименты с трансформацией тела и сознания. Одновременно он ставит вопрос: можно ли таких людей ещё считать людьми и что такое человек вообще? Вывод тут довольно очевиден, а при лемовской мизантропии — и неизбежен. Интересно другое. Во-первых, сохранившие человечность роботы здесь — монахи. Получается, церковь — последний оплот морали и нравственности? Получается так, что свидетельствует о пересмотре атеистом Лемом некоторых своих ранних постулатов.

Во-вторых, в том же 1971 году Лем написал эссе «Не буду служить», где тоже рассмотрел вопрос о сознании у искусственных созданий. Не случайно робот-монах говорит в конце: «Не только не буду служить, но и не буду делать» (в оригинале оба лозунга написаны по-латыни, в точности, как в эссе). Лем, кажется, и сам был в ужасе, обнаружив себя по одну сторону баррикад с церковью в вопросе культурно-нравственных ценностей, отсюда и его такие долгие богословские пассажи.

Всё это было бы замечательно, если бы Лем не ввёл сюда Ийона Тихого, которому тут вообще не место. Сюжета в рассказе нет, конфликта нет, ничего нет, а есть бесконечное описание истории дихтонийской цивилизации и столь же бесконечные лекции по богословию будущего. Продрался я через это с трудом.

Неимоверно затянутый дурной анекдот. Не знаю, отчего в 1971 году Лем впал в такую озлобленность, что выдал на-гора сразу три рассказа об Ийоне Тихом с одной и той же моралью: «Мы живём в худшем из миров, а человек подобен обезьяне — чем выше поднимается, тем больше показывает свою задницу».

Если бы это ещё было оригинально обыграно, но нет! Лем просто берёт очередное событие из истории и говорит: «Вот тут Тихий хотел как лучше, но бездарь-помощник его подвёл». И так — десятки раз. Утомляет безмерно. К тому же Лем даже не пытается сыграть на намёках, он разжёвывает шутку, как школьник, который боится, что одноклассники не поймут его юмора. Так топорно Лем не работал даже в начале своей писательской карьеры. Это просто графомания какая-то. Единственное достоинство рассказа — интересная идея о двойном кольце во времени. Такого я ещё ни у кого не встречал.

1956 год стал переломным для творчества Лема. Раз и навсегда он расстался с пропагандой коммунизма, начав его едко высмеивать (не забывая пнуть и капитализм, впрочем). Почему так случилось? Потому что Хрущёв разоблачил культ личности, и в Польше начались волнения, в ходе которых к власти вернулся Гомулка, имевший репутацию поборника польских интересов и жертвы сталинских репрессий. Лозунгом дня стало: «Искажениям — нет, социализму — да!». Именно это и показывает Лем в первой истории, где осуждаются перегибы на местах в виде неправильного бульканья, но цель (переход к подводной жизни) остаётся прежней. При этом Лем, вопреки многим коммунистам, отнюдь не уверовал в «исправленный социализм», что он и показал, изобразив, как новое руководство лишь ускорило темпы обводнения, заставив бедных туземцев ходить на цыпочках, чтобы не задохнуться.

Вторая история мне не вполне понятна. Вроде бы там Лем опять же прошёлся по муравьиному социализму, изобразив общество, где индивидуальность преследуется по закону, но это общество почему-то пребывает в состоянии вражды с Пинтой, хотя в 1956 году лагерь социализма ещё не раскололся на сторонников СССР и Китая, а единственным внутренним конфликтом был советско-югославский (но титовская Югославия совсем не напоминала коммунистическую утопию, изображённую во второй истории). Видимо, тут Лем постебался над идеологическими конфликтами внутри коммунизма вообще, намекнув, что хорошего коммунизма не бывает.

Ох и мизантропия! На самом деле Лем никогда не верил в человечество и даже ребёнка не хотел заводить, уверенный в скорой Третьей мировой. Но нигде, пожалуй, это не показано с такой отчётливостью. Напоминает Свифта с его гуингнгнами.

И при этом до чего же смешно! Вот уж действительно «я спешу посмеяться над всем, иначе мне пришлось бы заплакать».

Кстати, если кто-то торопится увидеть в Тарракании тараканов, то напрасно: по-польски таракан — «каралюх». Впрочем, не исключено, что Лем позаимствовал слово из русского.

Обалденно. В одном рассказе Лем прошёлся чуть не по всем штампам хронофантастики. Заметим, что в советской НФ есть произведение в точности на ту же тему — «В Институте времени идёт расследование» Громовой и Нудельмана. И какое же оно огромное и нудное! А Лем показал всё то же самое, уложившись в рассказ, да ещё снабдил его блистательным юмором!

Автор! Надумаешь писать нетленку о перемещениях во времени — прочти сначала этот текст Лема и спроси себя, будет ли в твоей нетленке что-то новое в сравнении с рассказом польского классика. Если да, берись за дело! Если нет, выбрось эти глупости из головы и напиши что-нибудь другое!

Ничего себе! В одном стареньком рассказе польского фантаста — сюжеты сразу трёх блокбастеров: про Годзиллу, жидкометаллического Терминатора (здесь он из ртути) и механических «егерей», сражающихся с кайдзю. Ну ладно монстр, рождённый от излучения ядерных отходов — эту идею Лем мог почерпнуть ещё из фильма 1953 года «Чудовище с глубины 20 000 саженей» и его продолжений. А всё остальное?

Вообще человек в «Кибериаде» — это такой мистический враг, наподобие дьявола. Но кажется, нигде этот враг не выступает явно. А здесь именно так и есть. Не знаю, зачем это Лему понадобилось, но написано ярко.

А ещё запомнились гравитационные ловушки, которые расставили аргенсы вокруг своей планеты. Нет, они не превращали врагов в фарш, как в «Пикнике на обочине». Всё куда остроумнее: они искажали время, отчего любой противник старел быстрее, чем успевал взглянуть на столицу планеты.

Чёрт побери, да это же настоящая космоопера!

Забавно, что я сначала прочёл цикл коротких лекций Лема для польских студентов, где он говорил то же самое, но уже от своего имени. Так что, читая «Новую космогонию», я испытал чувство дежа-вю.

То, что действия сверхцивилизации будут неотличимы для нас от действий природы, придумал не Лем. Поляк, скорее, конкретизировал эту мысль, перечислив некоторые вещи, могущие оказаться рукотворными (зависимость времени от скорости, постоянная Больцмана, принцип неопределённости Гейзенберга), сделав умопомрачительный вывод: что, если космос конструируется на наших глазах?

Кстати, говоря о сверхцивилизациях, Лем вскользь проговаривает мысль, которая легла в основу мира «Кибериады»: носители разума совсем не обязательно живы в нашем понимании; возможно, это — искусственные создания, изготовленные давно вымершими жителями других планет. Дальше — больше: а что, если при изменении законов природы носители сверхразума стирают собственное прошлое? Ведь их мозги состоят из той же материи, устройство которой они меняют.

Самое интересное, что вымышленный Лемом Ахеропулос отталкивался в своих рассуждениях не от науки, а от мифологии. Логика проста: если в мифах боги создали мир, не может ли такого быть в реальности? Всякого рода графоманы давно опошлили эту мысль, уйдя в фэнтезятину, но Лем пошёл другим путём.

Поразительно, насколько далеко смотрел великий поляк. Самые смелые фантасты допускают искусственность квазаров и пульсаров. А Лем спрашивает: ну хорошо, допустим, они сотворены разумом, а что дальше? Ведь при нынешних темпах развития цивилизации мы сами сможем творить эти квазары с пульсарами уже через несколько тысячелетий. Чем тогда занята цивилизация, прожившая уже миллиарды лет? Чувствуется влияние Стэплдона, чьей творческой смелостью восхищался Лем.

В чём поляк абсолютно оригинален, так это в идее сознательного отказа сверхцивилизаций от контакта с кем бы то ни было. Человечество настолько проникнуто стремлением найти братьев по разуму, что нам просто не приходит в голову такая мысль. Как можно по доброй воле отгородиться от инопланетян? Это противоречит одному из основных инстинктов человека — любопытству. А Лем утверждает: на определённом уровне развития такая перспектива не только желательна, но даже неизбежна ради сохранения Вселенной.

Что ж, может, всё так и есть.

В сущности Лем придумал ещё одну апорию Зенона: если вероятность рождения каждой отдельной личности зависит от бесконечного числа случайностей, то почему существует человечество? Разрешается парадокс просто: множественность — отнюдь не совокупность свойств частичек, из которых она состоит. У множественности свои законы поведения. Рука — это не человек, и нога — это не человек, и даже мозг — это не человек, и каждая отдельная часть тела — тоже не человек, и мёртвое тело человека — тоже не человек. В конце рассказа Лем фактически именно это и говорит, разоблачая профессора Коуску.

Остроумно, но ничего принципиально нового здесь нет. Почитайте апории Зенона — там ещё и не такие парадоксы встречаются.

Так вот откуда растут ноги у «Игры» и «Шоу Трумана», хе-хе! Впрочем, не только Лем размышлял над этим. У любимого им Дика есть похожий рассказ. А вот концепция цифрового бога реализована, по-моему, топорно. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть сходство между всемогущим компьютером и Творцом. Но как же реализует её Лем? Да прямо в лоб, изобретая Единого в Трёх лицах Судьбоустроителя. Типа, это смешно, да? На мой взгляд, просто пошло. В данном случае Лему не хватило вкуса и он не смог вовремя остановиться.

Тут Лем переплюнул Брэдбери. Зачем сжигать книги, когда можно платить за их ненаписание и штрафовать — за написание? Только величайшие гении продолжат творить в таких условиях! А цивилизации только этого и надобно! Отличная социальная пародия, выворачивающая наизнанку знаменитую антиутопию американского классика НФ.

Всё просто. Лема на протяжении всей жизни преследовали два кошмара: вымышленные оргии из книг де Сада (он возвращается к ним вновь и вновь) и реальный нацистский террор, которому он был свидетелем во Львове. В этой книге он совместил оба ужаса, чтобы выплеснуть свою ненависть к нацизму (что может быть отвратительнее, чем эсесовец, упоённый эпохой де Сада?). Никакая эта, по-моему, не ирония, а чистая психотерапия Лема.

Вообще-то ничего особенно оригинального для себя Лем здесь не написал. Идея одурманенности сексом вообще была дежурным аргументом брюзгливых стариков, шокированных сексуальной революцией шестидесятых. А Лему, общавшемуся со своим «соседом» по городу Каролем Войтылой, который собаку съел на половой морали католицизма, она была особенно близка. Идею эту Лем обсасывал начиная с середины шестидесятых (вторая история в «Воспитании Цифруши») и вплоть до заката писательской карьеры (Люзация в «Осмотре на месте»). Но здесь — пожалуй, единственный раз — Лем задался вопросом, что же будет дальше, когда волна спадёт? Технически в этой части у него идёт чистая социальная и научная фантастика, тоже не шибко оригинальная. Но Лем не был бы Лемом, если бы не придумал какую-нибудь фишку, ни у кого ранее не встречавшуюся. Здесь такой фишкой выступает идея пресыщенности и перехода к новому фетишу (в данном случае — чревоугодию). Что ж, почему бы и нет?

Не могу, однако, не указать, что Лем совершает здесь дежурную ошибку мальтузианцев, задававших тон весь XX век. Он уверен, что взрывной рост населения так и будет продолжаться вплоть до катастрофы. Ему и в голову почему-то не приходит, что повышение уровня жизни почти всегда влечёт за собой снижение темпов роста населения (исключение — США). Так что перенаселение нам вряд ли грозит. Чем лучше живёт человечество, тем неохотнее оно размножается. Странно, что такой проницательный человек как Лем, угадавший столько реальных явлений из XXI века, не уловил столь простую закономерность.

Вот тут Лем меня подловил. Пока читал, был уверен, что это несколько пренебрежительное в отношении Лема предисловие написал какой-то критик (я уже сталкивался с таким). Причём, мнение этого критика мне очень понравилось: автор не играет с нами, как Борхес, а тупо вываливает идеи несостоявшихся произведений, ибо не чувствует себя в силах написать их. И вот поди ж ты! Оказывается, даже предисловие написал сам Лем! Такой самоиронии ещё позавидовать!

Это ж надо придумать такое: уложить тему соперничества изготовителей компьютеров в формат сказки! Добро торжествует, но зло не наказано, потому что его здесь нет. Кому сделали плохо советники короля? Лишь друг другу. В итоге всё осталось как было, только советники стали совсем маленькие. Вот так изящно Лем изобразил переход от ламп к транзисторам!

Ну это уж совсем ни в какие ворота. Я понимаю, что Лему были милее социальные прогнозы, чем какая-то там художественность, но не до такой же степени!

То, что завязка не имеет никакого отношения к основному действию, я уже привык. Для Лема такое в порядке вещей. Но я всё же надеялся, что у повести будет некая общая мысль, выраженная в названии. А вот нет! Просто на голову Трурлю падают два создания из других миров, которые рассказывают ему про свои злоключения. Когда второй пришелец замолкает, повесть заканчивается. И всё, никакого вывода. Цифруша, вынесенный в заглавие, присутствует только в завязке и больше о нём не вспоминают. Как и о Трурле, впрочем. Никакого финала, никакой морали, вообще ничего. При чём тут, спрашивается, воспитание? Видимо, Лем сел писать одну историю, потом она ему наскучила и он привинтил к ней две другие.

Первая — сатира на лагерь социализма. Самокритика, двоемыслие («чревовещание»), огромное Гориллище (КГБ и его аналоги), музыка сфер (коммунизм) — всё очень зримо и понятно. Лем настолько точен в описании, что невольно угадал реальный случай, произошедший в СССР. 9 апреля 1941 г. на совместном совещании Политбюро и руководства наркомата обороны замнаркома по авиации Павел Рычагов, отвечая на вопрос, почему в СССР бьётся так много самолётов, бросил в лицо Сталину: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!». Через три дня он был снят с должности, в июне того же года арестован, а в октябре вместе с женой (тоже лётчицей) бессудно расстрелян под Куйбышевом. Лем, конечно, не знал об этом, но зато он знал реалии социализма, отсюда его попадание в девятку (в повести один из музыкантов, набравшись смелости, говорит: «У нас же негодные инструменты! Какая тут музыка сфер?». Итог — смерть в пасти Гориллища).

Вторая история- удивительно точный прогноз Лема касательно второго этапа сексуальной революции и ухода людей в виртуальность, при этом наполненный такой постмодернистской игрой в слова, что дух захватывает. Оказывается, Лем и Пелевина предвосхитил, и даже «Матрицу». Эта история потом частично вошла в «Осмотр на месте», даже название страны было перенесено почти без изменений (здесь — Лизанция, там — Люзация). Лем опять размышляет здесь о техническом принуждении людей к нравственности (тема, начатая в «Возвращении со звёзд» и продолженная в «Осмотре на месте»), но слишком уж отдаётся модному тогда вопросу перенаселения (вспомним Гаррисона с его «Подвиньтесь, подвиньтесь!»), а потому заканчивает совсем уж в абсурдистском ключе. Но даже полный бред, если его озвучил Лем, не пропадает даром — смотрите фильм 2017 года «Короче» и удивляйтесь, сколько идей подкинул миру великий поляк. :)

Кстати уж, нельзя не упомянуть, что Лем удивительно много места отводит позиции церкви. Для советских фантастов, описывавших будущее, такого явления не существовало вовсе — подразумевалось, что в грядущем все будут атеистами. А вот Лем раз за разом возвращался к теме церкви. Здесь церковь упоминается в связи с вопросом опять же перенаселения, что превращает «Воспитание Цифруши» ещё и в документ эпохи. Действительно, в то время в Ватикане ломались копья в связи с проблемами контрацепции и целибата, причём, одним из рьяных участников той борьбы был архиепископ Кароль Войтыла (будущий папа Иоанн Павел II), живший в одном городе с Лемом. Вот так акценты, расставленные в книге, выдают не только время, в которое жил автор, но и место, где он жил.

Лем не случайно считал себя скорее мыслителем, чем писателем. Это не рассказ как таковой, здесь нет общего содержания, а просто набор разномастных, никак не связанных новелл и вставных новелл, условно обрамлённых фигурой Трурля. Я мог бы сравнить это с «Рукописью, найденной в Сарагосе», но даже там повествование стройнее. Лем не раз в своём творчестве отказывался от литературных «приличий» в пользу иллюстративности посетивших его идей.

А вот идеи хороши. Больше всего запомнилась первая история — про короля Мондрильона и его советника (наверное, потому, что я лучше всего её понял). Это явный выпад против сталинизма с его паранойей и репрессиями (да, именно против сталинизма, а не диктатуры вообще, уж поверьте мне. Я знаю, в какой стране жил Лем и что волновало его и людей, которые его окружали в то время).

Вторая и третья истории — плевок в социализм в целом, а точнее, в тех, кто предлагает простые рецепты общественного счастья (Лем ставит там на одну доску марксистов, луддитов и утопических коммунистов чуть ли не времён религиозных войн).

Четвёртая история (самая стёбная, пожалуй) — предвосхищение виртуальной реальности и искусственных снов (нечто подобное в те времена писал Дик. Отсюда, может быть, столь тёплое отношение Лема к этому американцу).

Наконец, пятая — полная иронии иллюстрация того, что все мы (от планеты Земля до человечества) — плод случайности, и даже гипотетический Творец всего сущего (у Лема скорее похожий на Брахму, чем на Иегову) может быть порождением прозаического стечения обстоятельств. Надо сказать, что эту мысль Лем пронёс через всю жизнь, даже написал об этом монографию «Философия случая», а родилась она в нём, очевидно, после того, как ему довелось присутствовать при расстреле нацистами львовских евреев, причём, он сам по чистой случайности в число расстрелянных не попал.

Ну а шестая — точнейшее психологическое наблюдение над тем, что бывает, когда любишь не искусство в себе, а себя в искусстве.

Сами решайте, можно ли назвать полноценным художественным произведением вещь, сотканную из столь разных кусков. Каждый из этих кусков великолепен, но надо ли было соединять их в одной повести? Лему было на это наплевать. Как я уже сказал, он считал себя сначала мыслителем, а потом уже писателем. И кто мы такие, чтобы судить его?

Лем не перестаёт изумлять. Оказывается, перенос сознания из человека в предмет — это не фишка «Чёрного зеркала», а всего-то забавный приём из старой сказки известного фантаста. По сюжету — этакий «Принц и нищий», только в жанре НФ. По морали — типичная сказка. А в итоге — один из немногих текстов цикла, когда на коне оказывается не взбалмошный Трурль, а холодный скептик Клапауций.

Рассказ — иллюстрация квантового поведения электрона. Отсюда все эти «вероятностные драконы», переход из конфигурационного пространства в реальное и «размазывание драконов по пространству». Очень забавно, но концовку я не понял.

«Иногда несгибаемая позиция — признак паралича». Станислав Ежи Лец.

Верно было подмечено: рассказ — перекличка с Оруэллом, но перекличка ироническая. И то, что у Оруэлла выглядит благородной попыткой жить не во лжи, у Лема превращается в насмешку над косностью. Фактически это — плевок в окаменелых консерваторов, однажды пришедших к некоему выводу и повторяющих его, несмотря ни на что. При этом такие консерваторы, что забавно, могут мнить себя последними защитниками истины, ссылаясь, в том числе, на роман Оруэлла. :)

«Вот все говорили: Радио, радио! Вот радио есть, а счастья нет». И. Ильф, Е. Петров.

Собственно, этой фразой можно ограничиться, говоря о данном сборнике. Лем на все лады расписывает, что именно ему удалось предсказать, и сокрушённо замечает, что лучше бы этого не случилось. Самое главное разочарование — интернет. Вместо обмена знаниями он превратился в Клондайк для преступников, сумасшедших и извращенцев. А ещё он ни на йоту не приблизил нас к созданию ИИ, ибо мозг и сознание остаются для нас такими же загадками, как и раньше. Впрочем, мы хотя бы поняли три вещи: 1) интеллект и сознание — не одно и то же; 2) сознание не сосредоточено в одном месте, а представляет собой конструктор из множества деталей, которые сами по себе сознанием не являются (типа как компьютерное железо и прошивка создают компьютер); 3) не бывает универсального мозга, а значит, не может быть и универсального ИИ — скорее, их будет множество.

В общем, это не тот мир, о котором мечтал Лем. Даже перебои с электричеством, донимавшие его в ПНР, никуда не делись. Правда, внезапно рухнул СССР, о чём Лем даже не мечтал. Нельзя не отметить злорадство, с которым он говорит в одном из текстов сборника о недооценке советскими товарищами кибернетики. «Я приезжал в шестидесятые годы в Советский Союз и думал: Отлично! Значит, вы проиграете холодную войну. Это прекрасно!».

«Мы думали, вы высадитесь на Марсе, а вы дали нам Facebook». Базз Олдрин

Оочень затянутая вещь, в которой Лем в очередной раз берётся доказать утопичность общественных рецептов счастья. Если честно, похоже на помойку, куда Лем сваливал всё подряд, что пришло ему в голову. Но рассказу многое можно простить за сюжет с цифровой копией Трурля, наделённой сознанием, а потому несчастной. Я думал, такое только в «Чёрном зеркале» было, а вот пожалуйста — Лем придумал это за добрых полвека до знаменитого сериала.

А ещё очень удивило сравнение уровня счастья с наслаждением старцев, наблюдавших за купавшейся Сусанной. Я понимаю, что библейские параллели у Лема всплывали совершенно непроизвольно, но встретить такое в «Кибериаде» совсем не ожидал.

Древнегреческий парадокс о корабле Тесея, перетолкованный на новый лад. Очень остроумно, особенно что касается пересадки органов размножения :). Лем не стал уходить в психологические дебри, как он любит, а просто написал юмореску, походя пнув юристов (как он тоже любит — см. «Стиральную трагедию»). Реализма на самом деле ни на грош (даже юридического), чистый юмор. Наслаждайтесь!

Удивительным образом в этом эссе Лем опровергает сам себя. А может быть, это такой крик отчаяния? Лем мог назвать эссе как-нибудь иначе. Например, «Персонетика» — сухо и безлико, как и подобает научным работам (и как у него озаглавлены почти все книги из «Библиотеки будущего»). Но он придумал название-лозунг: «Не буду служить». Кому служить? Творцу всего сущего. Лем в бога не верил, а потому и служить ему необходимости не видел. Тогда почему такое вызывающее название, из которого прямо следует бытие божье? Не начали ли закрадываться в Лема сомнения? Если взглянуть на всё его творчество, то оно прямо-таки пронизано темой христианства. Начинал он как насмешник и богоборец («Миссионеры в космосе», 1954 г.), а закончил едва ли не как поклонник католической церкви («Фиаско», 1986 г.).

Это эссе кажется переломным в духовной эволюции Лема. Здесь он уже не столько оспаривает бытие божье, сколько сомневается в необходимости поклоняться Творцу (если бог — всего лишь экспериментатор, зачем ему молиться и о чём-то просить?). Более того, в самом эссе «бог» есть — это профессор Добб, создатель виртуального мира, в котором и происходит религиозный диспут («Они ведь в сущности обращаются ко мне», — говорит он). Судя по всему, Лем, подобно множеству его соотечественников, разочаровался в коммунизме после антисемитской кампании Гомулки и ввода войск в Чехословакию, и начал дрейфовать в сторону религии.

Это не значит, что он стал верующим. В эссе полно таких тезисов, от которых у верующего встанут волосы дыбом. Например, зачем нам благодарить бога за сотворение себя, если мы не знаем, лучше ли было или хуже, если б мы не появились? Мы ведь не можем сравнить (служитель церкви тут, наверное, возразил бы, что бог всеведущ, а значит, он-то может сравнить, что уже и сделал, раз сотворил человечество и весь мир. Но это объяснение вряд ли нас удовлетворит, потому что божественным чудом можно заткнуть любую логическую дыру, о чём Лем и говорит).

Идея виртуального мира в момент написания эссе была расхожей темой, но таковой она стала в том числе благодаря Лему, который ещё в 1960 г. издал рассказ «Странные ящики профессора Коркорана». В 1964 г. увидел свет роман Д.Ф. Галуя «Симулакрон — 3», по которому в 1973 г. Фассбиндер снял фильм «Мир на проводе». В СССР ещё в 1961 г. Днепров опубликовал рассказ «Мир, в котором я исчез», где изобразил нечто вроде компьютерной игры-стратегии, скрещённой с симулированием реальности (а Лем в «Осмотре на месте» даже придумал название для такой игры — социомат). Так что к 1971 году само по себе виртуальное моделирование мира новостью для НФ не являлось. Вопрос был лишь в том, каким образом обитатели этого мира обзаведутся сознанием. И на объяснение этого Лем тратит первую половину эссе, где подробно рассматривает вопрос, как вообще появилось сознание. По мнению Лема, сознание — это ответ эволюции на нагромождение противоречий в причинно-следственных связях. Машина не может решить непримиримые противоречия, она просто зависает, а человек благодаря сознанию может. Значит, чтобы искусственные личности тоже осознали себя, надо ввести особую программу, генерирующую противоречия. Что это за программа и почему она не приведёт к зависанию компьютера, Лем не объясняет, но оно и неудивительно — НФ же! Вы ещё попросите чертёж работающей модели двигателя для звездолёта. Понятно, что Лем закидывал удочку в далёкое будущее, когда такие программы могут появиться.

В целом — отличная мозголомка, в которой не обошлось без фирменной иронии Лема: «Буду работать до тех пор, пока институт платит за электричество для моего опыта. А когда перестанет, придётся, видно, устроить персоноидам апокалипсис».

Нечитаемо. По поздним романам ясно видно, как Лем терял охоту к художественному творчеству. В нём ещё бродило множество идей, но нанизывать их на сюжет ему уже было лень, и он просто сваливал всё в кучу. Представьте, что вы намазали очень вкусное варенье на прекрасно пожаренную печень, засыпали всё отличной куркумой и потушили. Ну как, съедобно? Вот здесь именно такой случай. По отдельности составляющие очень даже ничего, но сложенные вместе превращаются в хрючево.

Начинается роман как разудалая юмореска в традиционном стиле рассказов о Йоне Тихом, продолжается бесконечной лекцией о цивилизации на Энции, затем транзитом через ещё одну остроумную юмореску (теперь уже о земных философиях) превращается в приключенческий роман в стиле космооперы, потом обрушивается ещё в одну нескончаемую лекцию (вновь о цивилизации на Энции, но теперь уже глазами самих энциан), а заканчивается в лучших традициях всё тех же рассказов о Йоне Тихом. Не сказать, чтоб всё это было беззубо — отдельные куски произведения просто завораживают, но такая мешанина больше подошла бы пародии, чем серьёзному роману (кстати, сам же Лем в «Фантастике и футурологии» предостерегал от смешения жанров, но теперь ему, видно, стало наплевать). Концовка, на которую многие пеняют, мне кажется одним из немногих достоинств романа — она явно перекликается с «Футурологическим конгрессом» (о чём прямо говорится в тексте) и в общем подытоживает приключения Йона Тихого: «Ему хотелось проснуться, но он понял, что это и есть явь, и другой не будет».

Посмотрим, когда Лем писал «Осмотр на месте». В 1980 — 1981 гг. Именно в эти годы в Польше появилась «Солидарность» и началась мирная антикоммунистическая революция. Отразилось ли это на романе? В общем — да. Как правильно было замечено, реалии Курдляндии взяты Лемом из новейшей истории Китая. Почему Китая? Потому что Лем уже разочаровался в коммунизме, но напрямую критиковать его не мог (он ведь жил в стране советского блока), вот и выбрал для критики КНР, с которым у Советского Союза была вражда — не придерёшься. Но Лем не был бы Лемом, если бы всё свёл к однобокой сатире. Дальше начинаются реалии Люзании (США), где за внешним благополучием скрываются такие скелеты в шкафу, что люзанийцы готовы лезть хоть курдлю в пасть, лишь бы на время вырваться из своего «рая». И вот уже наивный патриотизм беглого курдляндца, который после учёбы в люзанийском вузе почему-то предпочёл вернуться в родную диктатуру, перестаёт быть таким наивным («Из карательного курдля можно на время сбежать, а из этикосферы не вырвешься»). Блестяще!

Перечислю ещё некоторые достоинства романа.

Во-первых, он даёт, пожалуй, самое оригинальное объяснение «молчания космоса», которое я встречал («Об этом много рассуждают астрономы, а надо бы спросить экономистов»).

Во-вторых, очень здорово изображено взаимное противоборство двух пропаганд, когда не знаешь, чему верить.

В-третьих, классно и доходчиво показано, как трудно жителям разных обществ понять друг друга и какие дикие трактовки могут вызвать самые обычные явления нашей жизни («На Земле царит культ вампиров, потому что женщины красят губы в красный цвет и подводят глаза, чтобы смахивать на покойников»).

В четвёртых, Лем чуть ли не единственным на тот момент сумел показать развитие принципиально иного общества, увязав воедино эволюцию, философию и политику. Это вам не легкомысленные конструкции типа «А что, если Средневековье там не закончилось?». Здесь всё замешано куда круче: например, Лем умудряется провести логическую цепочку от неполового размножения к отсутствию в энцианских религиях понятия потустороннего.

В-пятых, здесь есть очень вкусный диалог философов и учёных прошлого об открытом и закрытом обществах. Сначала он кажется просто капризом Лема, которому надо было чем-то заполнить полёт Тихого на Энцию, но потом понимаешь, что таким образом писатель подводил к сравнению курдляндского и люзанийского обществ (или коммунизма и капитализма, если уж совсем просто).

В-шестых, Лем предугадал появление игр-стратегий («социомат»), роботов-суррогатов (да-да, прямо как в одноимённом фильме, снятом в 2008 году) и ещё раз постебался над замкнутыми циклами энциклопедических статей («Мокрыныч — намокший Горыныч», «Сгорыныч — выгоревший Горыныч». В оригинале порочный круг ещё уже, сводясь к двум словам — smok («дракон» по-польски) — огнедышащий zmok; zmok — намокший smok).

Роман набит интересной информацией под завязку. Но всё это на 80 % подано в таком нудном ключе, что читается с трудом. Не мудрствуя лукаво, Лем просто отправляет Тихого то в библиотеку (дежурный приём писателя), то на лекцию учёного. Так писали в эпоху фантастики ближнего прицела, а в СССР этим отличался Ефремов. В начале восьмидесятых такая дремучесть выглядела уже даже неприлично. Мог ли Лем преподнести всё это иначе, насадив на какой-никакой сюжет? Мог. Но хотел ли? Вряд ли. Неудивительно, что вскоре последовало ещё более невыносимое в сюжетном отношении «Фиаско», после которого Лем как писатель закончился.

Это какое-то постыдное самолюбование (я про Лема). Понятно же, что те типа горькие истины, которые здесь с таким красочным пафосом провозглашает суперкомпьютер, на самом деле адресует человечеству сам автор. Разум — следствие эволюционного сбоя, люди — ошибка природы; чтобы развиваться, надо отказаться от всего человеческого (что неизбежно) и т.д. И ладно бы, это преподносилось в художественной форме, как у Стругацких в «Волны гасят ветер», где показан переход на следующую ступень эволюции, но нет же! Лем не нашёл ничего лучшего, как разразиться проповедью, словно вернулся в старое доброе время коммунистических НФ-утопий, с которых когда-то начинал. Выглядит всё это претенциозно и смешно. Неужели Лем и правда думал, что открывает человечеству глаза? Ну тогда он просто наивен, как те авторы нестандартных версий жизни Христа (от Никоса Казандзакиса до Дэна Брауна и их эпигонов), которые думают, что их очередное «Евангелие от Иуды» или подобная ересь обрушит «ложь церковников».

А ещё очень странным выглядит то, с каким наслаждением бросает в лицо человечеству свои выводы лишённый эмоций компьютер. Да, Лем постелил себе соломку в предыдущих частях, заявив, что машина таким образом пытается быть более понятной собеседникам, но выглядит такое объяснение очень слабо. Эффект был бы куда сильнее, если бы Голем шарашил своими тезисами с полным безразличием, как и положено набору электронных схем. Но Лема, видимо, понесло, и он с подростковым задором взялся развенчивать те выводы, к которым в его время пришла наука. Интересно, что двадцатью годами раньше Лем сам же посмеялся над теми, кто верит, что достаточно мощный компьютер найдёт ответы на все вопросы. В рассказе «Сезам» некий студент дал машине задание найти лекарство от рака. Компьютер его нашёл, но оно оказалось хуже болезни, ибо машина (по словам самого же Лема) обладает лишь теми знаниями, какие в неё заложил человек, а потому она не может родить что-то принципиально новое. И вот теперь Лем сам оказался на месте того студента.

Энциклопедия футурологии, изменяемая в реальном времени — это, конечно, нехилая идея. Особенно если глянуть год, когда Лем это придумал (1973). Но Лем не был бы Лемом, если б не раскрыл свою мысль максимально изощрённым способом. В данном случае имеем рекламный проспект (замечу, что всё это писалось в социалистической стране). И конечно, куда ж без фирменных острот. Мне особенно запомнилась такая: «По понятным причинам мы не можем предсказывать развитие мировой экономики дальше, чем на 24 минуты вперёд» :) Класс!

Хе-хе, круто. Вы думаете, пройти тест Тюринга — это высшая ступень развития ИИ? Нет, по-настоящему мир изменится в тот день, когда тест Тюринга не сможет пройти человек, а спрашивать будет машина! В самом деле, обладает ли человек сознанием с точки зрения компьютера?

Чёрт побери, Лем между делом вбрасывал идеи, к которым НФ подбирается лишь сейчас. Совсем недавно Уоттс ошарашил мир «Ложной слепотой», в которой поставил вопрос, никому до того не приходивший в голову: разум и сознание — это одно и то же? Но даже он не посмел усомниться, что человек обладает сознанием. Лем обошёл его на повороте ещё полвека назад (не первый раз, впрочем. Тот же Уоттс признавался, что хотел написать книгу о разумном океане, пока не узнал, что такая книга уже написана Лемом).

Это такой литературный вариант комедии Бастера Китона — комика без улыбки. Разнузданный стёб с невозмутимым выражением лица. Надо быть дьявольски эрудированным и не менее дьявольски талантливым, чтобы уметь такое. Лем умел. Казалось бы, читаешь дотошное описание научного эксперимента. Но за этим описанием кроется абсурдистский юмор высочайшего уровня — начиная от самой задачи эксперимента (научить бактерии писать. Да, Лем знал про знаменитый опыт Ходжи Насреддина с ослом и в тексте есть на это намёк) до проскакивающих вскользь фразочек типа: «Английской грамматикой в объеме «бейсик инглиш» первым овладел Proteus orator mirabilis, тогда как E. coli eloquentissima даже в 21000 поколении делал, увы, грамматические ошибки» или «Он умер всего через несколько месяцев после издания «Эрунтики», во время обучения новых адептов микробиологической словесности, а именно вибрионов холеры. Он рассчитывал на их способности, ведь по форме они — настоящие запятые, а значит, в родстве с хорошей стилистикой» (кстати, тут переводчик слегка изменил текст, т.к. вибрион холеры по-польски и называется «запятой» (przecinkowiec), так что в оригинале присутствовала игра слов, которую невозможно передать дословно).

В итоге имеем невероятно изощрённый текст, который под личиной пародии являет собой ни много ни мало развитие темы «Формулы Лимфатера» (получение информации из ниоткуда), а завершается самосбывающимся пророчеством.

Не возьму в толк, почему Лем выбрал здесь такой архаичный торжественно-перегруженный стиль. То ли это отсылка к эпохе барокко (и тогда понятны постоянные параллели со Священным Писанием), то ли стилизация под Гомбровича, о котором упоминается в тексте. Видимо, первое, ибо Лем в конце приглашает читателя узреть врата Творения — и тут осталось лишь включить на всю громкость ораторию Гайдна «Сотворение мира» (да, я знаю, что Гайдн — не барочный композитор, но опирался он именно на барокко, а эта оратория уж очень знаменита).

Правда, мне совсем непонятно, к чему тут призывы к первобытной простоте. Это ещё может как-то резонировать с оригинальным методом «освобождения предисловий» от оков основного текста, но архаично-усложнённый стиль, каким Лем об этом пишет, находится с данным призывом в явном противоречии.

Остаётся списать всё на очень тонкую иронию. Видимо, Лем тут кого-то троллит, но кого и зачем, я не знаю.

Читаю отзывы и удивляюсь. «Ничего особенного... Непонятно, что хотел сказать... глубокий стёб...». Вы чего, люди? Это просто шутка, и ничего больше. Не надо искать тут какие-то глубины, никакой это не стёб и не сатира, а обычная юмореска, смешивающая в кучу штампы западной космооперы и коммунистической утопии («космическая линия Гдыня — Марс»). Вы ещё Высоцкому предъявите за неисторичность и поверхностность в песне «Как-то вечером патриции». Иногда шутка — это просто шутка. А с чувством юмора у Лема было всё в порядке. Человек на-гора выдал три убойных сюжета, каждый из который легко мог бы пойти в дело, если б за него взялся какой-нибудь американец. В ПНР, естественно, такое задорное непотребство было непроходимо.

Вряд ли ты, уважаемый читатель, почерпнёшь из этого эссе что-то новое. Лем говорит общеизвестные вещи, как обычно демонстрируя недюжинную начитанность. Интересны разве что его собственные взгляды на то или иное явление (стоит заметить, что эссе написано сразу после первого опыта самого Лема в области детектива — романа «Расследование»). Про Агату Кристи, например, говорит, что ей свойственна бабская болтливость и второстепенный психологизм вкупе с сочинением таких преступлений, которые по степени реалистичности неотличимы от фантастики. Заявляет, что преступник-психопат — это признак авторской беспомощности (рыдай, Томас Харрис!). Упрекает детективщиков, что сочинённые ими злодеи действуют как сферические кони в вакууме, то есть, чётко и безэмоционально будто машины, в то время как в жизни большую роль играет случайность (тут Лем внезапно приводит в пример акции польского Сопротивления, где прекрасно разработанный план мог сорваться из-за какой-нибудь мелочи).

Отразились ли такие воззрения Лема на его творчестве? А как же! В «Расследовании» один из героев предлагает списать все преступления на психа — явный стёб над избитым уже к тому времени приёмом. А в «Фиаско» сплошь и рядом в повествование вмешивается случайность, рушащая планы. Так что иногда полезно почитать публицистику Лема, чтобы понять, откуда ноги растут.

Уже устал считать, сколько раз великий поляк оказался впереди планеты всей. То есть, обогнал развитие жанра. В 1969 году Стругацкие написали «Отель «У погибшего альпиниста» в качестве эксперимента по соединению НФ и детектива. Эксперимент этот, по утверждению БНС, не удался, потому что и не мог удасться. Так вот Лем опередил братьев на 10 лет и у него всё получилось. Роман — сочный такой нуар с кучей загадочных явлений, часть которых в итоге объясняется, а часть так и остаётся покрыта мраком тайны. Любителей детектива роман наверняка разочарует, ибо концовка тут мягко говоря странная. Но такова и была задумка Лема. В середине романа он говорит об этом прямым текстом — дескать, в XIX считалось, что уж на Земле-то мы всё открыли, и дальше физике развиваться некуда. А потом возникла квантовая физика, и мы оказались на берегу океана неведомого.

Но просто соединить детектив и фантастику Лему показалось мало, он напичкал произведение элементами хоррора, так что иногда роман проваливается в сущую лавкравтовщину (можно даже провести ироничную параллель: если у американца были «неописуемые существа», то у Лема — необъяснимые явления).

Концовка, которая приводит в недоумение многих читателей, на мой взгляд куда более естественна, чем концовка Стругацких в ОУПА. Лем не стал гнаться за внешними эффектами, а просто поставил главгера перед своеобразным выбором. Что ж, Лем — не единственный, кто так поступил. В тех же Штатах есть один выдумщик, который тоже обожает ставить людей в тупик — Дэвид Линч. Смотрели «Малхолланд Драйв» или «Твин Пикс»? Если понравилось, «Расследование» придётся вам по вкусу.

Редкий для Лема случай — интересная статья, не пересыпанная латинизмами и научными терминами. В очень доступном стиле Лем показывает, почему американская научная фантастика (как и всё на свете) — на 90 % дерьмо (спойлер — из-за коммерциализации), и почему это лучше, чем если бы её творило несколько гениев и никто больше (спойлер — тогда она осталась бы уделом высоколобых эстетов и не привила бы массам интерес к науке). С уважением отзывается о Бредбери, Стэплдоне и Брауне, пинает всех остальных (Рассел для него — вообще графоман), фэнтези обзывает легкомысленным эскапизмом и пеняет американцам за высокомерное отношение к советской науке (изменившееся после запуска первого спутника). В целом — очень полезная статья, если вам влом читать иных заокеанских авторов: Лем любезно пересказывает содержание их произведений, не отказывая себе в удовольствии отпускать язвительные комментарии.

Классическая история о быке Фаларида на новый лад. Безусловно, впечатляет изобретательность Лема по части выдумывания вопросов и оригинальной интерпретации ответов, когда всё, что ты скажешь, будет использовано против тебя. Но мне почему-то вспомнились тесты, которыми в знаменитом романе Дика выявляли андроидов. Там тоже были странные вопросы и целая система анализа ответов. Но поляк, как обычно, оказался на шаг впереди всех.

Хоть здесь и появляется впервые Йон Тихий, сборник нынче нельзя воспринимать иначе как компромат на Лема. Так петь в унисон с госпропагандой не каждому дано. Представьте, если бы какой-нибудь Владимир Соловьёв (телеведущий, а не философ) издал томик произведений, в которых выплеснул всё то, что он ежедневно выплёскивает в своих эфирах. Вот такое впечатление от этого сборника. Каким же надо было быть упоротым, чтобы писать такое, пусть даже и при сталинизме! Как говорится, «всех учили, но почему ты был первым учеником?». С другой стороны, на этом фоне особенно впечатляет, каких художественных высот очень скоро достиг Лем. Поистине, из зловонной ямы воспарил на Олимп. Но начинал он именно в зловонной яме гнуснейшей пропаганды. И это не стереть никакими достижениями.