Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «Календула» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »

Clever, Corpus, Fantlab Reviews, Young Adult, young adult, young-adult, АСТ, Авионеры, Азбука, Аква, Аква Север, Аква Юг, Белоснежка, Библиография-2017, Брэдли, Буквоед, Букер, Букер-2019, Валенте, Вологжанина, Гаглоев, Гарри Поттер, Гейман, Гете, Гир, Джеральд Даррелл, Джозеф Шеридан Ле Фаню, Джордж Мартин, Дмитрий Самохин, Дональдсон, Донна Тартт, Екатеринбург, Зеркало, Зеркальная волна, Иностранка, Интервью, Ирина Лазаренко, Касс, Кейт Мортон, Китай, Книгуру, Линия души, ММКВЯ, ММКВЯ 2019, ММКВЯ-2019, ММКЯ, ММКЯ2019, Майк Гелприн, Маканин, Марина Дробкова, Марина Ясинская, Мариня Ясинская, Махаон, Мир Аквы, Мозаика Миров, Мозаика миров, Мюссо, НФ, Настоящая фантастика, Нил Гейман, Ольга Рэйн, Подростковое, Поляндрия, Риддел, Риордан, Рипол, Рипол Классик, Робинс, Ролинг, Росмэн, Рот, Роулинг, Рэй Брэдбери, Сара Джио, Сафон, Снежный Ком, Сотников, Стивен Кинг, Схапман, Сьюзен Коллинз, Сэлинджер, Том Ллевеллин, Туве Янссон, Фантом Пресс, Фицджеральд, Франция, Фэнни Флэгг, Хоук, Швеция, Шерлок Холмс, Штеффенсмайер, Эксмо, Ю Несбё, Юхан Теорин, Янг, автор, азбука, актер, американский Юг, анонс, антология, архитектура, библиография-2017, библионочь, библиотека, биография, буквоед, в мире книг, вампиры, воспитание и развитие, встреча, встреча с писателем, выставка, герои Аквы, город, готика, детектив, детектив. АСТ, детская, детская литература, детский, детское, документальное, живопись, животные, иллюстрации, иллюстрация, иностранная проза, иностранное, интервью, интересно, интересно. в мире книг, искусство, истории о книгах, итоги, кино, классика, книга, книги, книги. в мире книг, книги. новинка, книжные покупки, кот, лексика, литературная премия, мемуары, мир Аквы, мистика, мода, мои книги, мультик, мультфильм, муми-тролль, мысли, на прочтение, новинка, новинка. книги, новинки, новости, новость, новый год, нон-фикшен, о литературе, обзор, отечественная, отечественное, отзыв, памятная дата, перевод, переводная, переводчик, персона, писатель, планы, планы издательств, подборка, подростковая, подростковое, позитив, постапокалипсис, премия, премия НОС, привидения, призраки, приключения, приобретение, природа, проза, проза Фэнни Флэгг, пьеса, размышления, реализм, рецензия, роман, русский язык, русскоязычная, сборник, сериал, серия, сказка, скандинавский детектив, скульптура, современное, список книг, стимпанк, супергерои, творчество, удивительные места планеты, ужасы, фантастика, фестиваль, фильм, фото, фэнтези, хоррор, художник, цветы, цитаты, экранизация, энциклопедия, юбилей, юмор
либо поиск по названию статьи или автору: 


Статья написана 10 июня 2014 г. 09:19

Надоело вам, что пятьдесят лет все вас спрашивают про Чебурашку?

— И что вы ответите сами себе?

— Понятно. А откуда взялся крокодил Гена? У него есть родословная? Это наследство Чуковского?

— Я когда-то прочитал у одного академика, что любое живое существо в своем развитии рано или поздно дойдет до мыслящего состояния, так что возможно появление мыслящей плесени. И я подумал, что если человек развился из обезьяны, то и другие животные могут стать мыслящими. И у меня был рассказ — как раз про то, как человек встретил крокодила и стал разговаривать с ним. И вот он никак не мог поверить в то, что существуют мыслящие крокодилы, пока крокодил его не съел. Я подумал, что в городе может жить крокодил. И повесть начиналась с него, а не с Чебурашки!

— Как вы оказались предметом успешного ­литературного экспорта? «Архипелаг ГУЛАГ», «Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго» и вы — как вам в этой компании? Почему иностранцы понимают ваш юмор?

— Во-первых, всегда есть сюжет. Во-вторых, незнакомая атмосфера — но добрая. Никому не отрубают руки и ноги, и кончается все хорошо. Но не все иностранцы… С японцами очень трудно. Я пришел на встречу с фанатами Чебурашки — там сидели молодые женщины 20–30 лет. Я го­ворю что-то, что считаю смешным, — они ­сидят и глазами хлопают, приходилось говорить им, что это шутка. Я рассказываю — переводчица переводит, и переводит, и переводит. Я думаю: постараюсь говорить короткими фразами. И чем короче фраза, тем дольше перевод. Другое мышление.

— Вы, кстати, видели этот новый японский мультфильм про Чебурашку, Макото Накамуры?

— Да, достаточно хороший.

— Чем он отличается от качановского?

— По стилистике ничем не отличается. Во-первых, они абсолютно передают пластику Чебурашки. И это милое настроение, которое царит в мире Чебурашки и крокодила Гены. Такое ощущение, будто снимал сам Качанов. Но вплетаются новые сюжеты, новые герои — и вот этим-то он и интересен. Там так же действует старуха Шапо­кляк — тоже занимается своими каверзами и проказами. Есть еще Девочка, которая когда-то потеряла своего дедушку и безумно по нему скучает. Какие-то события в цирке происходят. В общем, этот мир расширен. И говорят на русском языке — и даже в японском варианте говорят по-русски и идут титры японские!

— А вы смотрели мультфильмы Миядзаки?

— Смотрел «Унесенные призраками» и еще несколько штук. Мне становится скучно. Совсем не мое. Диалога нет. Как может быть совсем без диалога?! В диалоге есть фокусы, которые я много раз пытаюсь объяснить, но никак не могу. Практически всегда диалог строится так, что в первой фразе — вопросе — уже заложен сам ответ. Все спрессовывается — и на картинке нет пустого ­места. Кстати, когда я переводил «Дядюшку Ау» Ханну Мякеля (оригинальное название «Господин Ау». — Прим. ред.) — у него вообще нет диалога во всей книжке, — приходилось придумывать. Поэтому Дядюшка Ау там сам с собой разгова­ривает, чтоб взялись какие-то выводы и мысли. ­Когда Ханну прочитал, то сказал: «Я тебя убью». ­Потому что у него там религия, философия, а я понимал: если я переведу то, что он пишет, то издательство никогда в жизни не издаст это. Но он успокоился, когда увидел мультфильм.

— Я читал его книжку, вашу биографию. Ханну Мякеля — надежный источник информации о вас?

— Это его книга, он так видит. Он мой большой давний друг. Финны вообще серьезные ребята, они никогда ничего не врут…

— Он, однако, пишет, что из «Вниз по волшебной реке» советская цензура вымарывала слова немецкого происхождения — например «кухня». Это ж бред.

— Да! Немецкие слова вымарывали! Вообще не хотели печатать. Говорили, что царь — это намек на Хрущева. Там царь собирается в деревню, говорит: «Буду пахать, как все люди». Кощей Бессмертный там говорит, гремя цепями: «Мне не­чего терять, кроме своих собственных цепей». ­Говорили, что это я лозунг пролетариата взял.

— Еще он пишет, что прототипом старухи Шапокляк была ваша мама.

— Нет… скорее жена. Вообще считается, что человек подбирает себе жену по образцу своей матери. Мать у меня была довольно противная тетя. То есть, может, она была и хорошая тетя, но нас было трое детей, она старшего и младше­го любила, а я у нее проходил как нелюбимый. По этому типу я выбрал себе жену, которую я тоже не любил. И вот с первой жены я, может, и писал. Она такая строгая, противная, вредная.

— Вы, странным образом, оказались любимым персонажем таблоидов.

— Большие мерзавцы все эти журналисты. Им хочется, чтобы рейтинг поднимался, и чем лучше человек, тем больше рады его обгадить. Охотятся за мной — найти гадость и дать в эфир. Моя жена, с которой мы развелись, в прошлом го­ду 13 раз выступала, какой я тиран и как я издевался над ее ребенком… Когда ругают негодяя — это норма, это неинтересно. Свора тявкающих ­собачек. И рейтинг растет.

— В компании вы шутник и балагур? Шутите все время?

— «Шутник» и «шутите» — это какие-то глупые слова. Нет. Вот когда у нас была компания — Аркадий Хайт, Саша Курляндский, Феликс Камов, — мы к юмору относились профессионально. Я читал книжки о юморе, Фрейда, об отношении остроумия к подсознательному, всякие. И мы учились строить репризу-остроту, играли в такую игру — когда все время на ножах, все время острили. И надо было не самому сострить, а создать ситуацию, подвести приятеля под репризу. И когда он репризу скажет — ага, попался! Кто-то выходит из комнаты, и мы договариваемся: сейчас он вернется, и я ему что-то скажу, а он ответит так-то и так-то. Он входил, я говорил — и тот задумывался: здесь правда есть возможность сострить или это они подстроили — и ты так дешевенько остроумно ­чего-то скажешь?

— А есть какая-то особенность русского смеха, которую не понимают иностранцы и которая сближает нас всех?

— У русских более жестокий юмор, более злой, особенно крестьянский, когда надо было дурить барина. А иностранцы порой не понимают даже. Они спрашивают, например, какая разница между русскими детьми и голландскими. Я говорю, что у русских детей есть анекдоты, даже политические. А ваши дети анекдотов не знают. Приведите пример. Вот заяц и медведь собирают малину на берегу реки на разных сторонах. Заяц кричит: «Миша, плыви ко мне!» Миша: «Не могу, делом занят». Заяц: «Миша, плыви сюда, дело есть, очень важно!» Медведь приплыл: «Ну чего?» — «Миша, посмотри, как на другом берегу много малины!» Голландцы радостно стали смеяться. Другой сейчас расскажу анекдот. Заяц и медведь летят на самолете, у зайца есть билет, а у медведя нет. Входит контроль. Медведь говорит: «Послушай, заяц, дай мне свой билет». «А я?» — «А я тебя за уши возьму и в иллюминаторе буду держать». Подходит контроль: «Ваш билет». «Пожалуйста». — «А почему у вас рука в окне?» — «А это я курю». — «А курить в самолете нельзя». — «Да? Ну и не надо». Здесь голландцы так огорчились — а-а-а! Им стало жалко зайца. Я им долго рассказывал, что он упал в стог сена, а стог сена плавал в воде — и он жив и здоров. Поэтому как рассказывать им детский анекдот про то, как Чебурашка и крокодил Гена на 20-м этаже ели лепешки — и кто-то уронил лепешку? И вот Чебурашка побежал по лестнице — а Гена прыгнул. Чебурашка снизу: «Гена, тут есть две лепешки — побольше и поменьше — какую брать?» Вот как им это рассказать? Они скажут — ­варвары, идиоты!

— Вам помогает, что у вас техническое образование, вы закончили МАИ?

— Да. Проектирование прибора очень напоминает создание детской книжки. Тебе заранее дают размеры этого прибора, какие сигналы входят от него и какие должны выходить. Ты начинаешь конструировать, а он здоровый, не может поместиться в ракету. Думаешь, как уменьшить, какие взять материалы, чем что заменить. Так же детская книжка. У прибора одна задача, у книжки другая — привести читателя куда-то. Книжка — это проповедь, которая развивается на глазах.

— Проповедь? Вы чувствуете ответственность?

— Когда-то я вовсю старался грызть советскую власть в книжках. Один великий психиатр сказал мне, что это неправильно. Детям не надо говорить, что они живут в плохом государстве. Они должны знать, что у них лучшее государство, лучшие родители. Потом сами разберутся. Поэтому я перестал ругаться с государством, искать способы укусить. А потом опять вернулся к этому. Опять мне стали не нравиться порядки.

— Вы же слышите наверняка мнение, что раньше был хороший Успенский, а теперь уже не тот, вот раньше смешно — а теперь…

— Дело в том, что мои книги все сюжетные. На сегодняшний день этим никто не владеет из детских писателей. Отчего я ненавижу Михалкова? У него «Дядя Степа» — очень слабое произведение. Там нет главного сюжета, только набор эпизодов. Нет характера у дяди ­Степы. Он длинный — а это не черта характера. Ничего в нем нет, просто тиражи его сделали.

— А вы вот Михалкова, который уже столько лет в могиле, не можете простить все равно, что он вас не печатал?

— Однажды Виктория Токарева мне сказала, мол, ты зачем обижаешь Михалкова, он же старенький. Даже стареньких негодяев надо давить — чтобы молодые негодяи не думали, что им простится в пожилом возрасте. Было 16 изданий «Дяди Степы» в год, а ничего другого просто не было. Пустое стихотворение. Среднее. Нормальное. Хороший стих… Он здорово рифмовал — тут ничего не поделаешь, мастер. И я думаю, у него был изначальный талант на уровне Шекспира, — потому что он столько наделал подлостей, а ведь талант за это расплачивается. Он до последних дней писал хорошие стихи. По форме — не по содержанию. А в моих книгах есть сюжет. А сюжет — это дорогой товар. Когда тебя захватывает сюжет — волей-неволей будешь читать дальше. Вот этим я владею хорошо. Поэтому я не боюсь за свои книги — не боюсь, что их забудут.

— Ваши читатели — дети лет шести, и к этому возрасту у них уже сформирован литературный вкус Чуковским, Маршаком, Заходером. Вам это помогает, что ваши читатели уже знакомы с этим типом русского абсурда?

— Я поражаюсь смелости Маршака — какую глупость и дурь он писал! «Вместо шляпы на ходу он надел сковороду!» Это… это же… просто бред! Но однако ж это классика, и мы к этому привыкли. Насколько же он был смелый, что написал такое! Или, например, у Чуковского — «ехали медведи на велосипеде». Ну ладно медведи, но за ними кот — почему он ехал задом наперед? Почему?! На чем он ехал?! Волки там, комарики — что за странная компания? Бредятина! Это графо­мания! Это не литература! Но она стала литера­турой — и влияет на все последующие книги.

— Ну а вы что, воплощенный здравый смысл? Чебурашка тоже очень странный.

— Это нормально, это реалистическая ситуация. Или вот академик Иванов у меня. «Он мог погладить тигра по шкуре полосатой» — никто не удивляется. «Он не боялся встретиться на острове с пиратами, он только улыбался под дулом пистолета». Профессор! Мудила, конечно, но это нормальная история — нет ничего такого, он не надевает сковороду на голову. Я такого не придумывал!

— Да, у вас рационально обычно поступают персонажи. А вот у Маршака, например, богач мистер Твистер приходит в гостиницу, а ему не продают номер, ни за какие деньги. Вам не кажется, что классическая детская литература может давать детям противоядие от капитализма: ребенок читает «Мистера Твистера» — и понимает, что, кроме денег, в мире есть что-то еще?

— Нет. Это хорошо написанная большевистская пропаганда. Когда-то я вел программу на радио «Юмор в коротких штанишках». Мне мама пишет — мы рассказали мальчику про буржуев, а он спрашивает: «А кто это?» Ему отвечают: «Сам не работает, все за него делают слуги, ест хорошую еду». Мальчик сказал: «Я бы тоже хотел так жить». Меня так это порадовало!

— Чего не может быть в детской книжке? Где границы?

— Безусловно, все что угодно может попасть в детскую книжку. В моей последней книжке — «Жаб Жабыч метит в президенты» — там в городе вывели огромную мыслящую лягушку, и ребята хотят сделать ее мэром города. А начальство хочет завалить кампанию, боятся, что будут изменения во власти. Там есть много совершенно взрослых вещей, которые понятны ребятам. Такая игра, где в юмористической форме рассказываются неправильные вещи и объясняется, что с ними можно как-то справляться.

— Что значит — неправильные вещи?

— Ну например, я жил в Переделкино и вдруг узнал, что кусок парка огораживают забором. Я прихожу — что это такое? Оказывается, Одинцовское лесничество сдало в аренду на сколько-то лет группе каких-то милицейских начальников. Парк огорожен, столбы вкопаны, сетка надета. Вот я пришел туда и пропилил дырки ножовкой, чтобы другие ходили.

— Фирменная эмоция Успенского — трансляция чувства одиночества: Чебурашка, Крокодил — японцы как раз на это, наверное, реагируют. У вас есть какой-то особый опыт одиночества?

— Никакого! Были б вы здесь в воскресенье — сколько народу здесь было. Войнович приезжал.

— Но тогда почему они все такие у вас страшно одинокие? Как так получилось?

— Да дураки, что сказать. Не могли собраться вместе! Пришлось их собирать.


Интервью — Лев Данилкин

Источник и полный текст интервью


Статья написана 18 мая 2014 г. 15:04

На днях наткнулась на одно из последних интервью Стивена Кинга. Он беседовал с Нилом Гейманом, а тот, в свою очередь, превратил это в увлекательный рассказ.


Впервые я повстречал Стивена Кинга в Бостоне, в 1992 году. Я сидел в номере отеля, встретившись с его женой Табитой, которую обычно все называют Табби, и его сыновьями Джо и Оуэном. Мы разговаривали о писательстве и писателях, о фанатах и о славе.

«Если бы мне довелось заново прожить свою жизнь, — говорит Кинг, — я прожил бы ее точно так же. Даже повторил те же ошибки. Разве что не стал бы сниматься в рекламе Америкэн Экспресс – «Вы знаете, кто я?». Все равно в Америке всем известно, как я выгляжу».

Он был высокий и темноволосый, а Джо и Оуэн выглядели юными клонами своего отца, словно только что из пробирки.

В следующий раз я встретил Стивена Кинга в 2002, он вытащил меня на сцену, сыграть на казу вместе с Rock Bottom Remainders – группой писателей, которые могут играть на музыкальных инструментах и петь. Потом мы разговаривали в крошечной туалетной кабинке, позади театра – в единственном месте, где Кинг мог незаметно выкурить сигарету. Он казался слабым и каким-то серым – его недавно выписали из больницы после того, как какой-то идиот сбил его на своем вэне, а в госпитале в процессе лечения он подхватил какую-то инфекцию. Он жаловался на боль при ходьбе. Мне было неспокойно за него.

И вот, новое десятилетие, и теперь, когда Кинг выходит с парковки на Сарасота Ки, чтобы поприветствовать меня, выглядит он совсем неплохо. Слабость исчезла. Ему 64, а выглядит он моложе, чем 10 лет назад.

Дом Стивена Кинга на Бангор Мэйн – готический и прекрасный. Я знаю это, хотя ни разу здесь не был. Я видел лишь фото в интернете. Он выглядит так, как и должно выглядеть место, в котором живет и работает такой человек, как Стивен Кинг. На воротах – кованые летучие мыши и гаргульи.
Но стоит вам оказаться внутри этих стеклянных окон во всю стену, как перед вами открывается прекрасный вид на пляж и море, и гаргантюанских размеров дверь из голубого металла растворяется в ничто, и внутри дома – картины и скульптуры и, что самое важное, офис Кинга.
Здесь два письменных стола. Один хороший, внушительный, и другой – ничем не примечательный, с компьютером и видавшим виды, просиженным креслом, стоящим спинкой к окну. Вот стол, за которым Кинг сидит каждый день – здесь он пишет. В данный момент он работает над книгой под названием «Джойланд», о серийном убийце из парка развлечений. Под окном – огороженный участок земли, по которому бродит гигантская шпороносная черепаха, напоминающая огромный камень.


Моя первая встреча со Стивеном Кингом, задолго до того, как я увидел его во плоти, произошла где-то в 1975 году на станции Ист Кройдон. Мне было 14. Я взял книгу в черной обложке. Она называлась «Жребий». Это был второй роман Кинга; первый я пропустил, коротенькая книжечка под названием «Кэрри», о девочке-подростке, обладающей сверхспособностями. Я стоял, дочитывая «Жребий», в восторге от диккенсовского портрета маленького американского городка, разрушенного прибытием вампира. Не доброго вампира, а самого настоящего вампира. После этого я скупил все книги Кинга, которые были в продаже. Некоторые книги были великолепны, некоторые – так себе. Это нормально. Я ему доверял.

«Кэрри» — книга, которую Кинг начал писать и забросил. Ее нашла Табби, в мусорной корзине, прочла и убедила закончить. Они были бедны, и когда Кинг продал «Керри», все изменилось, и он продолжил писать.

Направляясь во Флориду, я слушал, примерно на протяжении 30 часов, аудиокнигу – роман Кинга о путешествии во времени, «11/22/63». Роман повествует о школьном учителе (Кинг и сам им был, когда писал «Керри»), который попадает из 2011 в 1958, через временную дыру, с миссией спасти Джона Ф. Кеннеди от Ли Харви Освальда. Это, как и всегда у Кинга, вымысел, который подначивает вас задуматься, что же происходит – страница за страницей. Здесь есть элементы хоррора, но существуют они лишь как приправа к чему-то, что одновременно является историческим романом, лав-стори и размышлением о природе времени и прошлого.

Учитывая объемы творческого наследия Кинга, нельзя назвать все, что он делает, нелогичным. Он существует на границе популярной литературы (и, по случаю, нон-фикшна). Он популярный романист, который был, да и остается, примером автора определенного типа книг. Но не просто популярным романистом: неважно, что он пишет – кажется, он всегда автор ужастиков. Интересно, расстраивает ли это его.

«Нет. Не расстраивает. У меня есть моя семья, все живы-здоровы. У нас достаточно денег, чтобы покупать еду и необходимые вещи. Вчера у нас была встреча в Фонде Кинга. Моя невестка, Стефани, занимается организацией фонда, а мы сидим внизу и спускаем деньги. Вот что расстраивает. Каждый год мы даем одинаковую сумму разным людям… Это все равно что спустить деньги в унитаз. Вот что расстраивает.

Я никогда не считал себя писателем ужастиков. Так думают окружающие. Табби возникла из ниоткуда, я возник из ниоткуда, мы оба боялись, что у нас все отберут. Так что если людям угодно вешать ярлыки, покуда я продаю свои книги, пусть так и будет. Я подумал, что лучше закрыть роток на замок и писать то, что мне хочется. То, о чем ты говоришь, впервые случилось, когда я написал книгу «Четыре сезона», сборник историй, которые я написал, «Рита Хейворт и спасение из Шоушенка», еще одна, основанная на детских впечатлениях, «Тело», и «Способный ученик». Я послал их в «Викинг», своему редактору Джону Уильямсу – покойному уже давно как – ужасному редактору. Я послал ему «Четыре сезона», и он ответил, хорошо, но для начала – вы назвали сборник «Четыре сезона», а написали только о трех. Я написал еще один рассказ, «Метод дыхания» — и получилась книга. Я получил самые лучшие отклики. И впервые люди подумали, ого, вовсе не страшно.

Я был в супермаркете неподалеку, и одна пожилая женщина, из тех, у которых что на уме, то и на языке, она сказала: «Я знаю, кто вы, вы автор ужастиков. Я не читали ни строчки из того, что вы написали, но я уважаю ваше право писать так, как хочется. Я-то люблю настоящую литературу, типа «Побега из Шоушенка»». И я сказал, что это я написал его. А она: «Нет, не вы». И ушла

[/i]».[/p]

Так случалось, постоянно. Случалось, когда он опубликовал «Мизери»; случалось, когда напечатали «Сумку с костями» — готическую историю о призраках и романисте.

Мы сидели возле пруда, в домике поменьше, который Кинги купили на той же самой улице, чтобы был гостевой домик. Джо Кинг, который пишет под псевдонимом Джо Хилл, останавливается там. Он по-прежнему выглядит как его отец, пусть уже не подростковая версия своего отца, и теперь у него успешная карьера писателя и автора графических романов. Куда бы он ни пошел, он везде носит с собой свой айпад. Мы с Джо – друзья.


В «Мешке с костями» Кинг пишет об авторе, который прекращает писать, но написанные им когда-то в стол романы по-прежнему продолжают публиковаться. Я думаю о том, как долго издателю удастся держать его смерть в тайне.


Он ухмыляется. «Идея о писателе из «Мешка с костями», держащим книги про запас, возникла после того, как кто-то несколько лет назад мне сказал, что ежегодно Даниэла Стил пишет три книги, а публикует две, и я знал, что Агата Кристи тоже припрятала парочку романов, чтобы с честью завершить карьеру. Если я умру прямо сейчас, и все будут держать факт моей смерти в тайне, это продлится до 2013 года. Выходит новый роман цикла «Темная башня» — «Ветер в замочной скважине». Он скоро выходит, и я заканчиваю «Доктор Сон». Так что если меня собьет такси, как Маргарет Митчелл, то, как говорится, что успел, то успел. «Джойланд» не была бы дописана, но Джо мог бы дописать финал. Его стиль очень похож на мой. Идеи у него лучше, чем у меня. Быть рядом с Джо – словно находиться рядом с фейерверком, который плюется в тебя огненными искрами – все эти его идеи. Я бы хотел передохнуть. Мой агент торгуется по мелочам с издателями «Доктора Сна». Но я пока не показываю им рукопись, мне нужно время перевести дух».

Почему он решил написать сиквел «Сияния»? Я не рассказывал ему ни как сильно эта книга напугала меня шестнадцатилетнего, ни как сильно я любил и был озадачен фильмом Кубрика.

«Я сделал это, потому что меня достали разговоры об этом. Возвращаешься к книге, которая была действительно популярна, и пишешь сиквел. Люди думают о той книге, которую они прочли, будучи детьми. Они прочитали ее и сказали, «да, она реально страшная», но уже взрослыми они могут прочитать сиквел и сказать – нет, это никуда не годится. Вызов в том, что она может быть такой же хорошей – или совсем другой. И это придает сил. Это вызов.

Мне хотелось написать «Доктор Сон», потому что я хотел посмотреть, что случилось с Дэнни Торрансом, когда он повзрослел. Я знал, что он станет алкоголиком, как и его отец. Одним из белых пятен в «Сиянии» было то, что Джек Торранс, несмотря на весь свой алкоголизм, никогда не пытался найти помощь в группах поддержки, у Анонимных алкоголиков. Я подумал, хорошо, я начну писать о сорокалетнем Дэнни Торрансе. Он будет одним из тех, кто говорит: «Я никогда не не буду таким, как мой отец, я никогда не буду таким же жестоким, каким был он». А потом вам уже 37 или 38, и вы алкоголик. И я задумался, какой жизнью может жить подобный человек. Меняет работы одну за одной, заливает за воротник, и в итоге оказывается в хосписе – уборщиком. Мне действительно хотелось сделать его работником хосписа, потому что у него было сияние и он мог помочь людям уйти из жизни, перейти в смерть. Они зовут его Доктор Сон, и им известно, что, стоит коту войти в комнату и усесться у них на койке, как пора звать за ним

[/i]». [/p]

Стивен и Табита встретились в книгохранилище университетской библиотеки Мэн в 1967, поженились в 1971. Он не мог учительствовать во время учебы, поэтому он работал в промышленной прачечной, на бензозаправке, уборщиком, дополняя свой скудный заработок деньгами от продажи рассказов, по большей части ужасов, в мужские журналы с названиями типа «Кавалер». Они были очень бедны. Они жили в трейлере, и Кинг писал за импровизированным столом между стиралкой и сушилкой. Все изменилось в 1974 году, когда за «Кэрри» в мягкой обложке он получил 200 000 долларов. Я спрашиваю, когда Кинг перестал беспокоиться о деньгах.

Он на мгновение задумывается.


«В 1985. Таби давно уже поняла, что нам не стоит беспокоиться о подобных вещах. Я не понимал. Я убедил их, что они должны убрать от меня вот это все, я должен вновь жить в съемном домике с тремя детьми, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Примерно в 1985 году я начал расслабляться и думать – все хорошо, все будет хорошо. И даже теперь (жестом он указывает на бассейн, гостевой домик, Флориду Ки и все эти МакМеншены) это все кажется мне странным, несмотря на то, что я здесь провожу всего три месяца в году. В Мэне, где мы живем, это один из беднейших районов. Множество людей, из тех, что мы видим и общаемся, рубят лес, чтобы выжить, вывозят мусор, вот это все. Не хочу сказать, что у меня есть чувство локтя, но я совершенно обычный человек, и у меня есть талант, который я использую.

Самое скучное для меня – находиться в Нью-Йорке, ужинать в огромном модном ресторане, в котором приходится высиживать по три долбанных часа. Знаешь, эти люди, им подавай сначала напитки, потом вино, потом основные блюда, а потом им захочется кофе, и кто-то наверняка спросит, можно ли приготовить его во френч-прессе, и прочая ерунда. По мне, так самое лучшее – это приехать сюда и сходить в Waffle House; здесь я дома

[/i]». [/p]

Отец Стивена Кинга вышел купить сигарет, когда ему было четыре, и никогда не вернулся, оставив Стивена на попечение матери. У Стивена и Табби трое детей: Наоми, Джо и Оуэн – эти оба писатели. Джо заканчивает писать свой третий роман. Первый роман Оуэна выходит в 2013 году.

Я спрашиваю о временной дистанции и переменах. Насколько просто было писать о героях, работающих в 2012 году голубыми воротничками?

«Определенно труднее. Когда я писал «Керри» и «Жребий», я был в одном шаге от физического труда. Но также правда и то – Джо скоро поймет это, что когда в определенном возрасте у тебя маленькие дети, писать о них намного проще, поскольку ты наблюдаешь за ними, и они присутствуют в твоей жизни все время. Но ваши дети растут. По мне, так труднее писать об этой 12-летней девчонке из «Доктора Сна», чем говорить о пятилетнем Дэнни Торрансе, поскольку у меня была модель Дэнни – Джо. Я не говорю, что у Джо было сияние, но я знал, кто он, как он играет, чего хочет и все такое. И тут мы приближаемся к сути: если вы способны выдумать все то, что случилось в «Американских богах», если я могу выдумать волшебные двери и все прочее, то получается, что я определенно могу использовать свое воображение в работе: то, что я выдумываю – это своего рода и есть десятичасовой выматывающий физический труд».

Мы заняты писательскими вещами: обсуждаем профессию, говорим о том, как делаем то, что делаем, заставляем вещи оживать. Его следующая книга, «Ветер в замочной скважине», из цикла «Темная башня», одна из книг серии, что Кинг замыслил и начал писать задолго до того, как превратился в подростка. На завершение серии ему понадобились годы.

Теперь, завершив историю, он пытается решить, насколько возможно ее переписать, превратив тем самым в весьма внушительный по объемам роман.
Я рассказал ему об особенностях работы над книгой, которую пишу: все, что мне необходимо, вымышленные персонажи и так далее, поджидало меня, стоило мне начать искать. Он согласно кивает.

«Совершенно верно: ты ищешь – а оно вот. Самые ясные времена у меня были, когда Ральф, мой агент, сказал: «Это звучит немного странно, но нет ли у тебя идеи, из которой можно было бы сделать роман-сериал, как когда-то делал Диккенс?». У меня была история, которая так и рвалась наружу – «Зеленая миля». Я осознавал, что если примусь за нее, мне придется погрузиться в нее полностью. Я начал писать и надолго опередил график выхода книги.

Когда Джон Коффи попадает в тюрьму – он попадает туда, чтобы быть казненным за убийство двух маленьких девочек. Я знаю, что он этого не делал, но я не знал, что парень, который сделал это, тоже окажется там, ничего не знал о том, как это произошло, но в процессе написания книги все складывалось. Просто бери и пиши. Все сошлось вместе, словно так оно и было.

Я никогда не представлял истории как нечто рукотворное; мне они всегда казались найденными вещами. Словно ты их обнаруживаешь в земле и вытаскиваешь на свет божий. Кто-то однажды мне сказал, что я недооцениваю свой творческий потенциал. Может быть, так, а может, и нет. И все равно, с историей, над которой я работаю сейчас, есть одна неразрешенная проблема. Она не дает мне уснуть по ночам».
Кинг пишет ежедневно. А если не пишет, то чувствует себя несчастным. Если пишет, то мир становится прекрасным местом. Поэтому он и пишет. Вот так просто. «Я сажусь писать примерно в 8-15 и пишу до четверти двенадцатого. И в этот промежуток времени все реально. Думаю, я пишу порядка 1200-1500 слов. Это примерно шесть страниц

[/i]». [/p]

Я начинаю излагать Кингу свою теорию: если людям в далеком будущем вдруг захочется узнать, что было с вещным миром в промежутке между 1973 годом и сегодняшним днем, они обратятся к книгам Кинга. Он мастерски отображает мир, который видит, и записывает его на каждой странице. Взлет и падение VCR, возникновение Гугла и смартфонов. Это все здесь, задним фоном для монстров, что делает последних еще реальнее.

«Знаешь, что самое ужасное? На прошлой неделе я участвовал в Savannah Book Fair… Подобное случается со мной все чаще и чаще. Я вышел и – и все эти люди встали, устроив мне стоячую овации, и во всем этом было что-то странное… непонятно, то ли они аплодируют тебе, потому что ты культурная икона, то ли тому факту, что ты еще не помер. И это опасно для нас. Я бы хотел, чтобы людям нравился не я, но мои произведения».


А потом возвращается Табби – сообщая, что пора ужинать и, добавляет она, что на задворках большого дома гигантская шпороносная черепаха была только что застигнута при попытке изнасиловать камень.





Источник

Статья написана 19 апреля 2014 г. 07:29

— Оля, за последние несколько лет ты оформила множество подростковых книг – и состоявшихся мировых бестселлеров, и книг новых авторов, которые стали бестселлерами в твоем исполнении. Насколько мы знаем, Мишель Пейвер открыто признавала, что считает твое оформление ее «Хроники темных времен» лучшим среди всех других мировых изданий своих книг. Скажи, тебя так вдохновляет жанр фэнтези? Что тебя привлекает в нем больше всего?

— Я только поправлю немного: оформление «Хроник темных времен» Мишель Пейвер — это наша совместная работа с Ольгой Клявень, и хороший результат – наша общая с ней заслуга. Меня с детства интересовало и вдохновляло всё чудесное и мистическое, но при этом не совсем детское, – поэтому фэнтези – это, я думаю, лучший вариант для реализации такого мировосприятия, как у меня. Мне нравится возможность изобразить дракона, ангела, фею, волшебные часы, зловещий туман… Мне очень не хватало настоящего волшебства в советском детстве – теперь я пользуюсь возможностью всё это самой придумать и изобразить. И я бы не стала жестко делить фэнтези на подростковое и взрослое: для меня этот жанр привлекателен тем, что он и взрослому интересен. Форма изложения может быть достаточно простой, но идеи в хорошем фэнтези – общечеловеческие, для всех возрастов.

- А есть разница в работе над оформлением книг, уже получивших мировую известность, и книг новых авторов?

— Отличие только в том, что уже раскрученная книга должна быть узнаваемой, а для малоизвестного автора, для новой книги – я в какой-то степени задаю стиль. Но по большому счету для меня разницы нет: я стараюсь к любой книжке относиться как к чему-то особенному, найти в ней интересное и важное – и показать всё это в обложке.

— Как ты работаешь над обложкой книги? Делаешь ли наброски, пока читаешь текст, или стараешься вначале получить полное впечатление, прочитав всю книгу целиком, а потом начинаешь работу над образами?

— При чтении книги я не делаю зарисовок, но стараюсь отслеживать всё то, что представляется мне важным и что можно было бы красиво изобразить. Когда книжка прочитана, я сажусь за компьютер… И обычно я начинаю с поисков в Интернете чего-нибудь похожего на то, что я себе уже начала представлять. Для «Часодеев» я уже насобирала коллекцию часов и шестеренок, для «Зерцалии» – фотографии летучих мышей и бьющегося стекла, для «Элизиума» – отсмотрела плакаты к фильмам Тима Бертона и к «Воображариуму Доктора Парнаса»… Все эти поиски помогают определиться прежде всего со стилем. А дальше я начинаю искать яркий образ к конкретной обложке, и так бывает, сразу понимаешь, что должно быть изображено – а бывает, что долго-долго мучаешься.

— Расскажи подробнее о своей работе над «Элизиумом». Речь идет о первой книге цикла – романе Александра Андерсона «Аликс и монеты», которая одержала победу в конкурсе «Новая детская книга» в 2013 году. Книга уже получила более десятка восторженных отзывов в интернете, теперь и в прессе. А какие впечатления об этой книге остались у тебя самой? Какой эпизод романа «Аликс и монеты» тебе больше всего запомнился?

— Эта книжка мне очень понравилась, мне близка эстетика этой книги, как близка и одна из ее главных идей: единство и борьба противоположностей как один из законов нашего мира. «Росмэн» не планировал делать книгу с иллюстрациями, но у меня есть желание проиллюстрировать эту книгу: очень многие ее эпизоды я сразу увидела как картинки – садись и рисуй. Любимый эпизод – пожалуй, кульминационный момент выяснения героиней, кто же такой и что такое для нее Шут.

— Обложку книги «Элизиум. Аликс и монеты» можно назвать точным попаданием в образы, настроение книги. Как проходила работа над обложкой? Ты сразу поняла, что на обложке должен быть Шут, или рассматривала еще какие-то идеи?

— Я довольно долго мучилась с обложкой, хотя было ясно, что нужно изобразить Шута. После того, как я определилась с лицом-маской, дело пошло быстрее. В общем-то чем выше планка, тем больше усилий прилагаешь – а в данном случае мне очень хотелось, чтобы обложка отразила «странность», загадочность этой книги, ее театральную мрачноватость.

— Что для тебя может стать источником вдохновения, кроме самой книги? Бывает ли, что какие-то образы ты видишь во сне, или, наоборот, встречаешь в повседневной жизни, среди обычных вещей?

— Вся жизнь и является источником вдохновения. Люди, вещи, погода, фильмы, картины, музыка. И сны.

— Что в оформлении подростковой книги важнее всего?

— Важнее всего – искренняя заинтересованность. Она, я думаю, вообще в любом деле важнее всего, — это то, что заставляет расти и развиваться. В данном случае – конечно, нужно помнить себя в детском и в подростковом возрасте – свои тогдашние вопросы и проблемы и свои наивные, может быть, мечты, желания.

Мы с годами становимся опытнее, рассудительнее – но всё это ерунда, если внутри нет яркого, как тогда, ощущения любви и интереса к миру.

— Кого ты считаешь лучшими иллюстраторами фэнтези сегодня, и чьи образы ты считаешь наиболее актуальными, сильными, либо вдохновляющими. Ты упоминаешь Бертона, может, кто-то еще есть. Чем тебя вдохновляет Тим Бертон?

— В России сейчас лучшие обложки к книгам этого направления и художественной литературы вообще — у Андрея Фереза: каждая его обложка — волшебная и в каждой — новая находка. Его работы меня очень вдохновляют. Лучший наш иллюстратор — Владислав Ерко, из западных понравился Бенджамин Лакомб. Тим Бёртон мне интересен умением сочетать страшное и весёлое, бытовое и фантастическое. Приступая к Элизиуму, я обратила внимание на то, как он умеет показать страшную сказку.

— Как изменился жанр иллюстрации фэнтези, если сравнивать иллюстрации советских времен и сегодняшние. В чем, на твой взгляд, отличия, расскажи об образах.

— Трудно сравнивать нынешнее время с советским периодом, потому что тогда фэнтези как отдельного жанра у нас не существовало. Была фантастика вообще, но она, как и многое другое, выходила в коленкоровых обложках со скупым текстовым оформлением и десятком черно-белых внутренних картинок, обычно прямо и просто иллюстрирующих сюжет. У нас много было хороших иллюстраторов, но почему-то они обошли фантастику стороной, и ярких образов в этом направлении у нас не появилось.

Сейчас концепция оформления книги принципиально другая: обложка — это привлекательная упаковка, которая должна заставить покупателя взять книжку, а внутреннее оформление — это только лишние деньги. Поэтому говоря об иллюстрациях к фэнтези, мы чаще всего говорим об обложках. Хороших обложек по большому счету немного: обычно уже экранизированные произведения оформляются кадрами из фильма, а большая часть остального — фотореалистичными сюжетными картинками среднего качества. Но есть ряд интересных в плане оформления серий.

Основное в хорошей современной обложке фэнтези (да и не только фэнтези) — это создание яркого эмоционального и смыслового образа книги или книжной серии. Это может быть всё что угодно: портрет, натюрморт, пейзаж, это узнаваемый логотип серии... Видя такие обложки, мы не узнаем про сюжет — мы узнаем, что книга спокойная или напряженная, страшная или светлая. Несмотря на множество посредственных обложек, хорошего сейчас немало и можно сказать, что искусство оформления фэнтези в России сейчас переживает свой расцвет.

— А наши и западные иллюстрации и образы отличаются? Чем?

— Западные обложки редко доходят до русского читателя в связи с их слишком простым с точки зрения читателя и издателя оформлением. Западные дизайнеры больше экспериментируют со стилем: это часто бывает не очень реалистичное или совсем не реалистичное рисование. Эмоционально же их обложки часто бывают очень спокойными. Для русского читателя такое оформление, как правило, не говорит о жанре и не привлекает эмоционально. Это не значит, что западные обложки хуже — скорее они менее "попсовые", менее штампованные, чем наши.

— Как не надо иллюстрировать фэнтези, можешь ли ты дать советы начинающим иллюстраторам?

На мой взгляд, любой стилистический эксперимент может стать удачным. Фэнтези — это ведь достаточно условное название: оно может одновременно быть сказкой, детективом, экшном, достаточно реалистичным повествованием, философской притчей... Поэтому посоветовать могу стремиться к развитию, к узнаванию чего-то нового. Когда вы иллюстрируете книгу — любите ее. И верьте в себя.


Беседовала Аля Куликовская

Источник

Страничка художника на ФантЛабе


Статья написана 18 апреля 2014 г. 16:10

Журналисты и иследователи современной массовой литературы неоднократно пытались четко маркировать ее творчество, навесить аккуратный ярлычок. Семёнова — детский писатель, Семёнова — «королева славянского фэнтези», Семёнова — детективщик... Проблема однако в том, что Мария Васильевна — автор малопредсказуемый и к попыткам наградить ее каким-либо титулом относится с большой долей иронии. Долгожданный выход нового романа о Волкодаве, который поклонники творчества Семёновой ждали одиннадцать лет, стал поводом для беседы с одним из самых непубличных российских писателей.


— После выхода вашего романа «Волкодав» в России возникла мода на так называемое славянское фэнтези. Однако постепенно она прошла. С чем вы связываете этот спад?
— Я думаю, большого секрета здесь нет. Чтобы писать толковое славянское фэнтези, славян надо ЗНАТЬ. Конечно, фэнтези — это шаг в сторону, но... Вы не задумывались, почему так «хорошо пошёл» бессмертный Джеймс Бонд? Да потому, что его автор прекрасно знал всю кухню разведки. И «шаг в сторону» осушествил гениально! Вот и в нашем случае — изволь штудировать этнографию, историю, антропологию, ещё кучу наук. Надо пытаться воссоздавать мировоззрение, адекватные речевые и поведенческие характеристики... И тэ дэ, и тэ пэ. Это ж какая работа! Гораздо проще по восемнадцатому разу пережёвывать бутерброд дедушки Толкина или плодить попаданцев, не заморачиваясь с менталитетом древних времён... Ну а читатель не дурак, он истину чует, как и её отсутствие. И народ не захотел читать, извините, бодягу всё про тех же эльфов и гоблинов, только в лапти обутых. Родная культура, сколько её ни вытравливали, в нас ещё крепко сидит... Соответственно, авторы, обнаружив, что лёгкого успеха добиться не удалось, занялись чем-то другим...

— А какие условия нужны, чтобы это направление снова было в тренде?
— Условия, как всегда, в людях. Появятся авторы, способные сочетать серьёзные знания с умением нанизать их на шампур увлекательного сюжета, заставить сопереживать героям, да ещё изложить это всё вменяемым слогом... И будет нам счастье. Только вряд ли — по причинам, указанным выше — такое авторство когда-нибудь станет массовым. Чем перекапывать словари в поисках одного-единственного слова, большинство авторов всё равно предпочтёт выдать очередной инкубаторский боевичок в стиле «он ощутил сильную слабость» и «лошадь затормозила». Это не хорошо и не плохо, это, видимо, зачем-то нужно Природе. Но, пока будут появляться адекватные книжки, народ их будет расхватывать, и это тоже закон. А называется или нет это трендом, я понятия не имею.

— Почему именно славянские и скандинавские языческие мотивы вы использовали при написании цикла о Волкодаве?
— Чуточку поправлю: конкретно славянские (Волкодав уж никаким боком не скандинав), и не столько мифы, сколько обусловленный ими менталитет. А виной всему мой поперечный характер. Если о чём-то «практически ничего не известно», да не о каких-нибудь хеттах, а о своём родном, я именно там начинаю копаться. Сперва носом, потом лопатой, потом экскаватором... Дальше возникают исторические романы, потом популярная энциклопедия и наконец фэнтези как способ наиболее ярко всё это показать. Вот примерно так в моём случае это происходило.

— Что подвигло вас столько лет спустя вернуться к своему герою?
— Дело в том, что «Мир по дороге» был обещан издательству давным-давно, однако жизненные обстоятельствп повернулись так, что несколько лет мне было не до индивидуального творчества, я занималась переводами и работала в соавторстве. Книга же висела на совести и, в общем-то, не давала двигаться дальше. В какой-то момент я сделала над собой страшное усилие и засела её писать. Довольно скоро персонаж явился на зов и... здорово мне помог, по своему обыкновению помогать людям. В итоге потребовалось новое усилие — уже для того, чтобы его отпустить.

— Будут ли еще продолжения саги о Волкодаве или для вас тема окончательно исчерпана?
— Волкодав товарищ такой — обязательно найдёт, во что вляпаться, поэтому про него можно писать бесконечно. Но мне просто жалко и его, и себя. Его — потому что он на самом деле ни к каким подвигам не стремится, он просто разгребает препятствия, которые мешают ему построить дом, посадить сад, нарожать детей, прожить сто лет душа в душу с Оленюшкой и помереть с ней в один день. И что мне, его опять из дому вытаскивать? Или заставлять за сыновей волноваться?.. А себя жалко потому, что как-то не хочется быть заложником одного персонажа, даже очень удачного. Так что замОк размером с арбуз я для себя на эту дверь не вешаю, но и вновь открывать её пока не планирую. Меня совсем другой замысел сейчас распирает.

— Несколько романов были написаны вами совместно с Феликсом Разумовским, Дмитрием Тедеевым, Екатериной Мурашовой и многими другими. Чем был обусловлен выбор соавторов?
— Выбор соавторов происходил примерно так: товарищ сам должен быть далеко не бездарным литератором, обладать безусловной личной порядочностью и корпусом практических знаний, которые мне самой было бы хлопотно добывать. Так и образовались книги в соавторстве с Екатериной Мурашовой, Феликсом Разумовским, Дмитрием Тедеевым. Правда, ни в одном случае перманентных «Братьев Гонкуров» не получилось, хотя сотворчество радовало — надеюсь, и читателей тоже.

— Вы часть выступаете в качестве переводчика. С какими произведениями вам было интереснее всего работать?
— Может, я вас разочарую, но переводы мне неинтересны как класс. Я к ним отношусь как к копанию картошки: расценки известны, заработок предсказуем... Интерес?.. Скорее уж некое учение на чужих оплошностях и огрехах. Я «Волкодава»-то начала сочинять вконец озверев от качества переводимого... В издательстве я только прошу, чтобы книга была хоть не очень занудная, а то иногда вообще удавиться охота. Другое дело — если уж за что берёшься, засучивай рукава и выдавай качественный результат. Поэтому, хоть и плююсь временами, мне за свои переводы не стыдно. Особенно стихи люблю переводить — всё гимнастика для мозгов.

— Вы человек не очень публичный. Как вы предпочитаете общаться со своими поклонниками — лично или в Сети? Насколько важна для вас обратная связь?
— Общаюсь почти исключительно на выступлениях. Тоже не слишком это люблю, но опять же, если за что-то берёшься... Если это оказывается частью профессиональных обязанностей, если люди пришли и на тебя смотрят... Иногда возникает даже иллюзия, будто не зря небо копчу. В соцсетях, если вы об этом, ни в каких не состою, я правда человек необщительный. Единственное — всегда выхожу на контакт с теми, кто просит совета. Тут и письмо не грех написать, и в гости пригласить... Я же помню, с чего сама начинала. Поэтому мне бесконечно дороги любые творческие подскоки, даже самые бескрылые. Однако таких, к сожалению, очень мало — ну не хотят люди учиться. Написал два слова, выложил в блоге, и в глазах уже звёзды. Такая публика мне не особенно интересна.


Беседовала Елена Уланова
Источник

Статья написана 16 апреля 2014 г. 11:06

Известный мастер отечественной книжной иллюстрации Анатолий Михайлович Елисеев рассказал о том, как появились иллюстрации к «Золотому ключику» Алексея Толстого и с какими трудностями пришлось столкнуться при их создании.


— Анатолий Михайлович, расскажите, пожалуйста, какие у вас в детстве были любимые книги? Какой, на ваш взгляд, должна быть детская книга? Что в ней главное?
— Я очень хорошо помню первую книгу, которая поразила меня в детстве. Жили мы тогда не богато, детских книг с цветными иллюстрациями не было. И вот, однажды, родители пошли в гости к какому-то обеспеченному человеку и взяли меня с собой. Там меня, чтобы не мешался под ногами, отправили в отдельную комнату, где прямо на полу, на ковре лежала большая красивая книжка с картинками. Я ее открыл и на первом развороте увидел рисунок – обезьяны прибивали солнце к небу, а крокодил пытался им помешать. И тут же включился в игру, принял сторону обезьян и начал думать вместе с ними – как же обойти крокодила? Фактически, я стал участником этой истории. На протяжении всего времени, что мы были в гостях, я разглядывал рисунки и фантазировал. Думаю, что это самое главное в детской книге – она должна приглашать в игру, оживлять героев сказок и пробуждать воображение ребенка. Не могу настаивать на этом, так как у всех свое восприятие и свои источники вдохновения. Могу говорить только на основе своих воспоминаний и наблюдений.

— Когда проявилась тяга к рисованию? Как вы поняли, что хотите стать именно художником?
— Вряд ли возможно точно ответить на этот вопрос. Творчество всегда витало в воздухе. Начал рисовать еще в школе. Первые шаржи на учителей были обычным хулиганством, не думал, что когда-нибудь стану зарабатывать этим на жизнь. Очень любил уроки литературы, но делал много ошибок в сочинениях, поэтому старался писать покороче. В полиграфическом институте у нас тоже царила особая атмосфера творчества. Вообще, я считаю, что в процессе обучения ни в коем случае нельзя изолировать литераторов и иллюстраторов друг от друга. Потому что только совместная работа, общение могут обогатить и тех, и других. Так формируется особый взгляд на жизнь, пробуждается вдохновение, находятся новые пути самовыражения. Я всю жизнь общаюсь с творческими людьми самых разных профессий. Как тогда, еще в дошкольном возрасте, первая книга с картинками открыла мне целый мир, так и сейчас фантазия может начать работать от любой детали или услышанной где-то фразы.

— Вы достаточно много книг проиллюстрировали вместе с Михаилом Скобелевым. Расскажите, пожалуйста, немного подробнее о вашем сотворчестве.
— С Михаилом Скобелевым мы вместе учились. Наш мастер, иллюстратор Виктор Васильевич Пахомов, выбрал нас для работы над одной книгой, и так, с его легкой руки, оно дальше и пошло. Мы некоторое время работали вместе, пока жизненные пути не разошлись. Думаю, что это и к лучшему для нас обоих, потому что, конечно же, каждый художник должен идти по своей дороге.

— С какими сложностями, на Ваш взгляд, сталкиваются современные художники и иллюстраторы?
— Посмотрите на картины Яна Вермеера. Думаю, что ни один художник в наше время не сможет передать такую гармонию и покой. Это просто невозможно, потому что покоя нет, прежде всего, в душе людей. Ритм жизни и ее жизненные соки очень влияют на художника. Существует какая-то общая атмосфера, причинно-следственные связи, которые невозможно игнорировать. Перед революцией, когда по Европе «бродил призрак коммунизма», это бурление ощущалось в воздухе. Так появлялись новые художественные течения, о которых ранее никто не мог и помыслить. Сейчас же, по моим ощущениям, в воздухе разлита безнадежность, ощущение раздробленности и потерянности.

— Как родилась идея проиллюстрировать книгу «Золотой ключик, или Приключения Буратино»?
— Не сочтите за самонадеянность, но бывает так, что думаешь о книге и понимаешь: «Мое!» Так родилась книга «Конек-Горбунок». И она до сих пор переиздается. Также было со сказками Пушкина. Также случилось и с «Золотым ключиком». Я вообще считаю, что эта сказка – лучшая из авторских. Читаешь ее с чувством легкой зависти к человеку, который смог так талантливо написать. Это замечательная история. И не имеет значения, что она была придумана на основе «Пиноккио». Сказка Толстого все равно, на мой взгляд, абсолютно самобытна и неповторима. Интересно работать над той книгой, в которой есть своя атмосфера и необычные характеры. В этом случае художнику есть, над чем поработать.

— Мешало или помогало то, что книгу иллюстрировало до Вас достаточно много художников? Чьи иллюстрации Вы могли бы отметить?
— Перед началом работы никогда не смотрю работы других иллюстраторов. Всегда существует опасность, что какая-то идея осядет в голове, окажет влияние на восприятие. Предпочитаю рассматривать книгу как чистый лист. Вот и предыдущих иллюстраций «Золотого ключика» я не видел.

— Есть ли в этой книге у вас любимый персонаж? Кто из персонажей ближе вам или, может быть, похож на вас?
— «Золотой ключик» привлек меня, прежде всего тем, что все герои сказки очень необычны и интересны. Столько ярких типажей! Симпатичный хулиган и обормот Буратино, «светская дама» Мальвина, Лиса Алиса и Кот Базилио… У всех свой характер и мне как художнику было очень любопытно придумать и воплотить этих героев, показать развитие взаимоотношений. Присмотритесь внимательно – в сказке нет однозначно хороших и однозначно плохих персонажей. Толстой смог сделать всех героев абсолютно живыми людьми.

— Поиск какого персонажа этой книги дался Вам трудней всего?
— Конечно, Карабаса-Барабаса. Он злодей, но злодей понарошку. Одновременно страшный и забавный. Такой злодей, в которого могут играть дети. Поэтому я постарался передать его злодейство, сохранив саму интонацию «понарошку». Знаете, как в детских играх: «Пиф-паф, я тебя убил». Все не по-настоящему, но взаправду. И интонация «понарошку» сохраняет уважение к ребенку, которому ты предлагаешь эту сказку и этого злодея.

— Расскажите, пожалуйста, об обложке книги «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Вы придумали сделать панцирь Тортилы выпуклым?
— Нет, изначально у меня была другая идея для обложки, но в результате мне понравился вариант, предложенный издательством. То, что Тортила получилась такой выпуклой и приятной на ощупь, придает книге дополнительные очки. Я даже не знал, что есть такие технологии и возможности. Вообще, я очень благодарен издательству «Нигма» за их искреннюю любовь к книгам. Книжка пронизана этим чувством. Берешь ее в руки и понимаешь, что она сделана не ради денег, а из-за любви. Эта любовь передается читателю.

— На днях в «Нигме» вышла книга «Король и воришки» с Вашими иллюстрациями. Поделитесь, почему Вы создали именно такой образ для короля? Сразу ли он был для Вас очевиден?
— Сложность в данном случае была в том, что образ короля в книге – собирательный, подробности его характера не прописаны. Поэтому я отталкивался не от героя, а от самой ситуации. Почему он повел себя именно так и как сумел перехитрить воришек? Так потихонечку родился этот персонаж.

— Над чем Вы работаете сейчас?
— Сейчас иллюстрирую книгу «Теремок» для издательства «Нигма». Придумываю характеры всех героев. Книгу и ее персонажей надо сначала полюбить, почувствовать атмосферу, а уже потом приступать к работе. И тогда даже герои простой детской сказки «Теремок» смогут удивить нас. Это некий сказочный мир, и его обитателей хотелось бы сделать живыми и понятными для ребенка.

— Есть ли у Вас мечта проиллюстрировать какую-либо конкретную книгу?
— Я мечтал проиллюстрировать именно «Золотой ключик, или Приключения Буратино», и очень рад, что мечта сбылась. И, конечно же, всегда мечтается, что следующая книга будет лучше предыдущей. Для того и живем. Часто случается так, что я остаюсь полностью доволен новой книгой, но через некоторое время смотрю на нее и вижу, где и что я сейчас сделал бы по-другому. Это постоянный процесс, который невозможно остановить.





Беседовала Татьяна Соловьева
Источник




  Подписка

Количество подписчиков: 120

⇑ Наверх