Два дня посыльный добирался до города, час на то, чтобы передать больных ученикам. Выехали к ночи и во второй половине дня добрались до места – врачу свежего коня дают безотказно. Если успели – повезло. Проклятый граф. Нет на него угомона. Проклятый, любимый, спаситель, старший брат, учитель. Гринго, упавший со звезды, легенда, герой всех мальчишек Эри. Сумасшедший упрямец. Упрямее самого Сатаны. Надо успокоиться. В таком бешенстве непозволительно даже приближаться к больному.

Они шли теперь старым лесом. Серые корявые стволы стояли редко, свет, просочившийся между узких листьев играл на палой листве, высвечивал нежную зелень лиан. Лико выбросил из головы все лишнее, позволил взгляду перебегать по земле и стволам вслед за солнечными зайчиками. Ноги сами ступали след в след за провожатым. Впереди тихо зажурчал ручей, бегущий по песчаному дну в неглубокой лощине. Молодой разбойник обернулся:

– Подходим, уж недолго осталось. Вы устали, мэтр?

– Отдохнул, – буркнул Лико. Он уже видел впереди крытые перистыми листьями шалаши, отверстия пещеры в крутом береговом откосе. – Где он?

– Вы бы поели сперва, с дороги-то... – Под яростным взглядом врача парень осекся. – Да я же веду, мэтр.

Часового Лико, занятый своими мыслями, проглядел. Впрочем, он и не присматривался. Но как видно, дозорный успел предупредить своих. Парни толпились у костра, еле видного в солнечных бликах, притворялись, что занимаются своими делами, но разговор у них не вязался. Лико кожей чувствовал на себе уважительные взгляды, в которых пряталось удивление. «Это врач? Совсем мальчишка!». Он не стал тратить времени на приветствия. Проводник остановился у одного из крайних шалашей. Лико пригнулся, отбросил дерюжную занавесь и вошел.

Ставшее привычным зрелище причинило привычную тупую боль. Мертвенная бледность кожи, искусанные в кровь губы, слипшиеся, спутанные седые волосы, синеватый шрам на щеке. Он лежал на частой веревочной сетке, натянутой на грубую раму, часто мотал головой, запрокинутой на свернутый в подушку плащ. Лико с благодарностью подумал, что больному, пожалуй, отвели лучшее место во всем лагере. Мальчонка, должно быть – общий любимец. Не зря гоняли посыльного за два дня дороги. Ладно, это не сейчас. Лико бросил через плечо:

– Не мешать. И приготовьте мне горячего – потом поем.

Он уже не замечал ничего вокруг себя: одна рука на лоб, другой сжать ледяную ладонь. Самое трудное – войти. Ему, лучшему врачу Эри, приходилось с боем, с надрывом проламывать преграды, нагромождения вины и стыда, бессилия и горячечной страсти к самоуничтожению, между которыми металась нестерпимая, убивающая боль. Как он продержался три дня? Не сейчас.

Он поднял из глубин души спокойствие и уверенность. Он прав, он делает то, что нужно. Он необходим миру. Он сильный и добрый. Он – един с человеком, мечущимся на веревочной сетке. Он уже в нем.

Барьеры истончались, боль тонкой струйкой просачивалась наружу. Лико открыл в себе пустоту, всасывающую, жадную полость. Боль хлынула в нее потоком.

Теперь главное – то, чего не может упрямый граф, и что лучше всех на свете умеет он, врач Лико. Не медлить, не задерживать в себе боль. Он превратился в фонтан, всасывающий страдание из больного тела и выбрасывающий его в бесконечную пустоту неба. Боль дробилась, улетала вверх, питая огненные недра звезд, сгорала в них без следа. Теперь тишина, покой. Небеса снова полны синевой, серые стволы надежно подпирают кроны, солнце играет солнечными зайчиками в листве. Сон.

Лико открыл глаза, поднялся на подгибающихся ногах, позволил себе взглянуть. Граф обмяк, истощенное тело утонуло в постели из старых плащей. Первый сон после тяжелого приступа больше похож на обморок, но это пройдет. Теперь им обоим нужен только отдых

Лико вышел из шалаша, никого не замечая, подошел к костру. Кто-то сейчас же сунул в руки миску с горячей густой похлебкой, деревянную ложку. От усталости он не чувствовал вкуса, но ел старательно и размеренно, зная, что сил ушло много и пища необходима. Миска опустела. Теперь нужно заснуть, но прежде…

– Где там ваш летун?

Обветренные, темнолицые разбйнички в живописных лохмотьях – таких любят изображать городские живописцы – расступились. Мальчик лет восьми лежал на мягкой груде листьев под деревом. Руки и плечи в лубках, ноги бессильно раскинуты, но во взгляде живое любопытство.

– Вот, – смущенно пробормотал старший, – гнездо фрикса ему понадобилось…

Да, смелый паренек. И ловкий. Фриксы строят гнезда на вершинах старых деревьев с прямыми, толстыми стволами, без нижних ветвей. Лико подошел к мальчишке, присел рядом, взял за руки.

– Как же ты забрался-то, храбрец?

Рассказ юного птицелова он слушал вполуха, сосредоточенно проверяя. Да, кости переломаны знатно, но заживление уже началось. Кровоизлияния в легких – почти рассосались. Четвертый день, и сил граф не пожалел: не только взял на себя боль и шок, но и отдал много – больше, чем имел. Еще одна спасенная жизнь на его счету – с такими увечьями ребенок не дождался бы городского врача. А сейчас Лико здесь уже нечего делать – через пару недель удалец встанет на ноги и пустится на поиски новых приключений.

– Все хорошо, – кивнул он встревожено наблюдавшим за осмотром парням. – Проследите только, чтобы не начал скакать, пока кости не срастутся. Неделю пусть полежит, а там понемногу, потихоньку.

Атаман кивнул.

– Проследим. Ведь думали – не жилец уже. – И строго глянул на мальчишку. – Ты, Тар, слушай, что тебе говорят. Зря, что ли, старичок этот с тобой возился?

Старичок… Лико стиснул зубы, процедил:

– Он на семь лет старше меня. Мне двадцать, считайте сами.

– Так ведь… постойте, мэтр, так это что? Граф Ланский? – вскрикнул кто-то самый догадливый.

Лико коротко кивнул.

– Граф Ланский, Григорий Сальди, Гринго, Маленький Орел для индейцев, Северянин на Южном материке… Знатная добыча вам попалась. Только корысти с нее немного: у него всех богатств – одно громкое имя. Ладно. Пойду посплю.

В спину еще неслось испуганное бормотание: «Да ведь мы… какая корысть с графа без свиты… из деревни прибежали, граф, говорят… ребята засиделись, пошутить решили… а ведь оказалось-то — к счастью!.. ».

Все это было ему неинтересно. Он вышел на край лагеря, выбрал место между корнями толстого дерева, лег на сухую листву, раскинул руки, прижался к земле, сливаясь с ней, становясь единым целым со всем миром. Он – Сельва, окутавшая ветвями и отростками, корнями и корешками весь мир, лелеющая в недоступных глубинах новые ростки всего живого. Он – вольная стая, скользящая в дебрях. Он – теплое дыхание скакунов прерий, так похожих на обычных коней. Он – гордый полет крылатого народа и скольжение в синей, пронизанной солнцем воде дельфинов – суровых возвышенных философов, и едкий юмор народа глубин, и рыбы, и птицы, и звери, деревья и травы. Он растворялся в мире и впитывал его силу, его жизнь…

Он проснулся в темноте. Огонь костра загораживали темные спины, но отблеск лежал на земле и на стволах. Люди переговаривались полушепотом, кто-то тихо напевал. Лико спустился по течению ручья, облегчился, чуть выше умылся и, освеженный, вернулся к людям.

Верно, пока он восстанавливал силы, здесь успели вспомнить все байки, и теперь вопросы, которыми его забросали, начинались одинаково: «А правда…».

А правда, что он вас, мэтр, спас от Черного Кота, превращавшего детей в зверенышей, растившего маленьких убийц?

А правда, что он спас молодого графа Ланского от жестоких пиратов, а тот потом завещал ему имя и титул?

А правда, что когда его пытали?..

А правда, что когда большой компьютер землян велел им уходить с Эри, он сбежал, разыграл гибель и стал нашим? С десяти лет! Чуть старше нашего Тара…

Тепло укутанный Тар, пристроившийся между взрослыми, восторженно блестел глазами.

…И еще помог. И еще спас. А правда?..

Они перебивали, дополняли друг друга, вспоминали все новые подробности. Лико только устало кивал. Правда. Все правда. Шрамы. Боль старых ран. Вина за измену вскормившей его планете. Вина перед всеми, кого не сумел спасти. Старик в двадцать семь лет. Пора уже подумать о покое. Почему он не хочет спокойной, мирной жизни? Нет, надо поговорить. Надо.

Лико резко встал.

– Меня ждут больные. Он проснется завтра к вечеру. Накормите его, дайте отдохнуть, и скажите, что я надеюсь увидеть его в Роме.

Уходя за проводником по темном лесу, и потом, в седле неспешно рысившей по темной дороге лошадки, он все прокручивал в голове несостоявшийся, необходимый, невозможный разговор. Возражал самому себе за графа и отвечал.

– Ты бредишь, Лико! Первая экспедиция уже застала на Эри развитую цивилизацию гуманоидов.

– Разве первая? Вспомни…

– Да, отчет древних разведчиков. Они побывали здесь за триста лет до первой экспедиции и нашли планету земного типа без признаков цивилизации. Не заметили? Они высаживались всего один раз. На несколько дней. Ведь они не заметили и Сельвы. И народов прерий, тем более морских народов!

– Зато Сельва их заметила. Может быть, они показались ей интересными, захотелось таких же. Недавно я прочел в каком-то старинном земном рассказе: «Замечательное существо. Когда я снова буду делать маленьких, надо будет сделать несколько таких как он. Как он обрадуется, когда я принесу их к его порогу». Быть может, так рассуждала и Сельва. Или поняла, что они вернутся, и создавала людей, как язык общения. Какая разница? Ваш компьютер что-то угадал. Он не зря дал рекомендацию покинуть планету, не объясняя причин. Понимание стало бы болезненным ударом для обоих народов. Но ты не послушался компьютера. Ты не виноват. Дети лазают на деревья, с которых опасно падать. Дети не слушаются разумных советов. Смешно их винить. И Эри принял тебя. А ты хотел спасать, помогать, защищать. Но, чтобы спасать, нужны беды. Чтобы защищать слабых, нужны злодеи, которые их обижают И вот…

– Я?! Из-за меня? И Сельва пошла на такое ради чужого мальчишки? Она не могла!

– Нам никогда не понять до конца Сельву. Разве часть может понять целое? Может быть, она догадывалась, что земляне вернутся еще раз и пыталась понять их до конца. Или создавала понятный им язык. Или просто нянчила чужого ребенка, стараясь дать ему все, в чем он нуждался. Как знать, если ты по-настоящему, всей душой захочешь покоя и мира…

Здесь он обязательно перебьет:

– Но ты! И Сатана! Вы спасали меня, в который раз ты не дал мне умереть! Зачем? Как ты мог?

Тогда ответить:

– Мы не можем иначе. Мы не можем не любить тебя. Не можем не спасать. Такими ты нас придумал.

И увидеть полные безнадежного ужаса глаза.

Нет, Лико никогда не начнет этого разговора. Пусть скажет Сатена. Если сумеет.