Ротмистр Тоот уже знаком читателям «Обитаемого острова» – именно он отправил Максима Каммерера на исследования в Столицу. В силу целого ряда обстоятельств Тоот оказывается втянут в небольшую, во многом, очень личную войну по плану и замыслу небезызвестного Сикорски. Новый роман Свержина – «вбоквел» ОО, где рассказывается, чем занимался Странник во время одной из последних своих длительных отлучек из Столицы, пока Мак Сим носился по Стране Отцов, взрывая башни-излучатели, пилотируя раритетные многомоторные бомбовозы и пр.

Если после ОО у кого-то сформировалось превратное представление о ротмистре, спешу вас разочаровать (обрадовать?) – он «не такой», первые впечатления обманчивы. Привет всем читателям от Гепарда из ПИП — перед нами настоящий учитель и воспитатель, скрывающий за маской холодной жёсткости и строгости тонкую и ранимую душу. Заодно прямиком с Гиганды в массовом порядке перекочевали на Саракш и бронеходы. Ранее об этом виде военной техники здесь не упоминалось – были только танки, баллисты и бронетранспортеры.

Вообще, автор в некоторых моментах весьма вольно обращается с фактами, известными по «ОО». Например, я всегда считал, что Странник в правительстве Неизвестных Отцов занимал должность начальника Департамента специальных исследований. А борьба со шпионажем для него была чем-то вроде общественной нагрузки. Здесь же он именуется исключительно начальником или шефом контрразведки. И никак иначе. Ни о каких других его обязанностях не упоминается вообще. Может я что-то запамятовал?

Вместо обращения «господин» – «энц», мера длины — «фарлонг». Всё это и многое другое можно считать мелочами и ляпами, вроде «полутораручного меча c фамильным гербом Тоотов» (все Тооты были полуторарукими калеками, для которых сконструировали специальный меч?), полный список которых не вижу смысла приводить, ковыряться в них не хочется. Глаза режет, но терпеть можно. Есть претензии и посерьёзнее.

Как оказалось, переоценили Стругацкие воздействие излучения на психику саракшианских гуманоидов. Если верить Свержину, они вполне способны не обременять себя верноподданническими чувствами, навязываемыми пропагандой и подкрепляемыми «белым» излучением. Причём никак этого во время лучевых ударов не проявляют. А ведь, помнится, если любовь – то до слёз умиления, если нет – то до скрежета зубовного, голыми руками рвать врагов должны. А «выродков» при этом корёжит и наизнанку выворачивает. И никаких других вариантов. А здесь:

«Видишь ли, ротмистр, люди по-разному воспринимают излучения: одни его практически не чувствуют, у других оно вызывает бурный восторг и ликование, у третьих – лёгкую боль и дискомфорт. Для четвёртых же оно практически непереносимо».

Вот так. Оказывается, не всё знали мэтры о своём мире. Без принятия этого допущения многое из написанного Свержиным теряет смысл. В первую очередь, возникновение у ротмистра Тоота серьёзных сомнений в истинном положении дел в Стране отцов. Можно попробовать всё списать на упыря-голована, но «…молодой он был слишком для таких штучек...» (с).

Чисто субъективно, не идёт на пользу роману и изложение мыслей Странника. Как-то не тянет тот, кого мы видим у Свержина на умного, дьявольски хитрого и предусмотрительного главу КОМКОН-2 Рудольфа Сикорски, знакомого нам по другим книгам трилогии о Максиме Каммерере.

Крайне невыразительно и неубедительно выглядят сцены рефлексирования Тоота по поводу несправедливости устройства окружающего мира. А любовная линия – просто младшая группа детского сада.

В целом, «Война ротмистра Тоота» – без особых изысков боевичок на одно прочтение. Даже не крепенький, а гораздо ближе к среднему. До лучших работ того же Алекса Орлова явно не дотягивает. Да и у самого Свержина бывало получше.

Вообще, у меня складывается стойкое впечатление, что первые его романы из цикла «Институт экспериментальной истории» своим успехом обязаны исключительно фигуре Сергея «Лиса» Лисиченко, который даже слабые книги вроде «Трёхглавого орла» на троечку вытягивал. Где его нет – результат не очень впечатляющ. А в «Войне ротмистра Тоота» для местной реинкарнации этого персонажа (и для юмора, вообще) места не нашлось.

Соответственно, и вся книга особо не блещет.

---------------------------

UPD1: Коллега Гуларян подсказывает: полутораручный меч — не ляп. Имеется в виду так называемый «меч-бастард» — у него рукоятка на полторы ладони.

Согласен, тут я погорячился — не спец я по историческому холодному оружию. Но там меня от всего предложения корежило:

Кабинет командира гарнизона базы был выдержан в духе традиционной суровой простоты: массивный дубовый стол, шкаф, сейф, оружейная стойка, над которой, воздев к потолку острие, стоял полутораручный меч с древним гербом рода Тоотов...

Даже если не задумываться, зачем оружейная стойка в кабинете ротмистра, вся конструкция — совершенно дикая. Просто абстракционистская скульптура какая-то: меч стоит поверх стойки.

---------------------------

UPD2: Что-то у меня тут сплошные ошибки. Вот и по поводу воздействия на психику меня коллеги Zharkovsky и Nick_Sakva поправляют по тексту АБС:

"Некоторые из нас — таких единицы — могут терпеть эту боль, другие не выдерживают, кричат, третьи

теряют сознание, а четвертые вообще сходят с ума и умирают..."

Надо бы и самому внимательно перечитать, чтобы больше не позориться.

Оценка: 5

В качестве вступления – слово самому Владимиру Ильичу – из комментариев к роману «Трудно быть богом Обитаемого острова» на его авторской странице «СамИздата»:

Ну, и могу сказать, что скоро (может быть, ещё до Нового года) роман этот выйдет из печати под названием "Саракш: Кольцо ненависти". К сожалению, печатный текст, как бы это сказать помягче, повреждён редакторскими правками и сокращён (в роман не вошла 9-я глава, урезана 4-я глава, местами мой авторский текст заменён редакторским — в частности, искажён финал 5-й главы). А что делать? :-(

<…>

Что же касается правок моей книги, то они были продиктованы только желанием редактора внести свою лепту (как говорят на самиздатовских конкурсах, я написал бы не "солнце взошло на востоке", а "на востоке взошло солнце"). Но автор-то я, и процедура обработки драчовым напильником моей законченной изящной статуэтки и наляпывание на неё заплат где ни попадя не доставило мне ни малейшего удовольствия. И необходимость смириться тоже как-то не доставляла...

<…>

В общем, подожду выхода книги (пусть даже в покоцанном варианте, который, на мой взгляд, ухудшил качество произведения) и посмотрю, какова будет на неё реакция читающей публики (в том числе и фанатов АБС). Покаместь все попытки эпигонов писать сиквелы по Миру Полудня были не слишком удачными: это касается и "Чёрной пешки", и "Операции "Вирус".

Пы.Сы. А здесь останется мой оригинальный авторский вариант. :-)

Первые отзывы фанатов АБС не заставили себя ждать.

На «Литресе» теста ещё нет, покупать книгу я изначально не планировал, поэтому читал как раз вариант с «СамИздата». Он уже не в полной мере оригинальный – к девятой главе доступ ограничен – но, в любом случае, по мнению самого автора, более высокого качества, чем печатный вариант.

Начинается этот роман точнёхонько в тот момент, когда завершился «Обитаемый остров» Стругацких. А всё последующее более прочего напоминает краткий курс истории Саракша в части, касающейся Страны Отцов, с момента после взрыва Центра. Конспективно и несколько пафосно.

...Выходящие из долгого ментального морока дорого платили за своё пробуждение. По улицам столицы бесцельно и бессмысленно бродили тысячи людей с потухшими взглядами… шансов не было почти ни у кого – за исключением бывших подпольщиков и, конечно, Странника…

Сикорски действовал рассчитано и жёстко. Первым делом его «молодогвардейцы», накачанные стимуляторами, помогавшими им справиться с синдромом лучевого голодания, взяли под контроль…

В беспощадных стычках между собой погибли практически все «девери», «шурины», «свёкры» и прочие «родственники», а сам Папа получил пулю снайпера на выезде из города, пытаясь удрать с горсткой приспешников. Власть Неизвестных Отцов рухнула в одночасье, погребённая под руинами Центра…

С разношёрстными деятелями подполья удалось найти компромисс <…> В итоге, когда страна начала выходить из оцепенения…

И так далее.

Не самая выигрышная манера подачи материала. Диалогов минимум, но когда они всё-таки появляются, ситуация меняется незначительно. Одним из первых начинает говорить Сикорски. В режиме «полупрозрачного изобретателя» из ПНС он разъясняет Максиму вначале гнусную глубинную суть человеческой природы, на которой зиждется мироустройство «неполуденного» общества, затем наступает черёд популярной политэкономии переходного периода, потом – некоторые аспекты теории научного познания. Чуть позже проходят лекции по истории саракшианских государств, основам их современного политического устройства, по военному делу, etc.

Странник вещает, Каммерер внемлет.

Боевые и батальные сцены повествование оживляют мало, поданные примерно в таком ключе:

Максим взял Тихоню лично. Вскарабкавшись по стене, он (Тихоня? — А.К) выбил голыми ладонями окно (при своей способности к регенерации Максим не опасался царапин и порезов), свернул головы троим телохранителям «короля», кинувшимся на него с трёх сторон, и чудом избежал отравленной иглы, пущенной в него Тихоней из карманной «плевательницы» . Мака спасло его умение ускоряться – Прешт не ожидал появления призрачной фигуры, перемещавшейся по комнатам со скоростью ветра. «Король» промахнулся – шестисантиметровая оперённая стальная игла впилась в дверной косяк, оставив на нём жёлтую каплю яда, – а в следующую секунду, получив отключающий удар, он (Удар? Яд? Косяк? – А.К) уже уплыл в блаженное бессознательное состояние.

Использовать стандартную фразу сетевых критиканов о «бутафорских декорациях и картонных персонажах» имело бы хоть какой-то смысл, если бы для этого был объект приложения. Окружающего мира практически нет – ни пейзажей, ни внутреннего убранства помещений – предельно спартанская обстановка литературного мира.

А большинство персонажей даже не люди, а просто почти безликие функции: появился такой-то, сделал то-то, ушёл, умер, героически погиб (нужное подчеркнуть). Под это определение полной мере подходит и Рада Гаал, по сюжету являющаяся одним из центральных персонажей. Соответственно воспринимается и линия её романтических отношений с Максимом. На таком фоне прелюдия постельной сцены Максима с правительницей Пандеи (sic!) по части «живости» и «романтичности» даёт Раде сто очков форы, хотя стиль изложения дамских романов и вызывает нервное хихиканье:

Итана повернулась к Максиму – глаза её мерцали в такт живым огонькам на стенах – и прошептала:

– Ты ждешь ответа, посланник? Вот мой ответ: между нашими странами будет мир.

С этими словами она по-змеиному ловко выскользнула из платья, одним движением разорвала рубашку Мака сверху донизу и прижалась лицом к его обнажённой груди...

…Он поднял Итану на руки – она показалась ему легче пёрышка, только пёрышко это было почему-то нестерпимо горячим, – и понёс её к широкому ложу: землянин Максим Каммерер отлично видел в темноте.[1]

Вообще, всё, что касается Пандеи, неожиданно выделяется на общем фоне почти взрывным манером: люди с индивидуальной внешностью, отдельными чертами характера и привычками, вдруг начинают разговаривать; вокруг них появляются элементы ландшафта, в комнатах – какая-никакая мебель, а на персонажах — одежда. Едва ли не самое яркое впечатление от всей книги – практически не связанный с остальным повествованием эпизод покорения Пандеи имперскими войсками, возникший в книге, единственно, для того, чтобы озвучить некое малосодержательное древнее пророчество. Но таких историй в литературных мирах средневековья и фантазийного псевдосредневековья – даже не сотни, а тысячи. Не самое большое достоинство.

Но и этот всплеск «литературной» активности быстро сходит на нет. Потом нечто подобное происходит ещё два раза – при описании Островной империи (обстановка адмиральской каюты описана в мельчайших подробностях – это явно отпечаток профессиональной деятельности автора) и в ходе визита Максима к горцам.

Далее и везде – см. выше. Вся книга вот в таком вот аксепте.

Отсюда первая и самая главная претензия к роману – он необычайно слаб литературно. Даже в сравнении с не особо впечатлившей меня «Операцией «Вирус». Да, у Контровского концепция мира Саракша гораздо более цельная и непротиворечивая. Но только на основании этого «Кольцо ненависти» выше работы Верова-Минакова поставить никак нельзя.

Ну, а относительно содержания… А что – содержание? Нормально там всё с содержанием — новеллизация сотен и тысяч обсуждений «как оно могло там быть», прошедших за десятки лет после публикации «Обитаемого острова» [2] (включая излучатели на орбите), с элементами современных веяний в форме эротических приключений. Зато практически без «нэ так всё было». Вот, только планета отчего-то буквально наводнена прогрессорами, работающими в поте лица и не покладая рук, хотя самого института прогрессорства тогда ещё не существовало. Или я ошибаюсь? Помнится в ЖВМ Максим говорил, что на Саракше он: «…был, по-видимому, одним из первых прогрессоров еще в те времена, когда это понятие употреблялось только в теоретических выкладках». Ничего себе теоретические выкладки!

В общем – ничего особенного, всё как обычно. В соответствии с терминологией, использованной мной в «Шахматном вирусе» – скучно!

Оценка: 4

Как видите, не отпускает меня эта тема.

При всём моём сложном отношении к проекту коллеги Черткова, снимаю шляпу перед его провидческими способностями:

цитата chert999

…Не было бы "Времени учеников", пришлось бы одним только "С.т.а.л.к.е.р." ом потчеваться <…> Ну, разве что, еще какой-нибудь беспринципный издатель замутил бы еще и "С.а.р.а.к.ш." какой-нибудь, невинно заявляя, что это новеллизация оригинальной компьютерной игры, а сами Стругацкие здесь и вовсе не при чем. Но это был бы всего лишь очередной издательско-коммерческий формат, сугубо для-ради бабла склепанный, а вовсе не свободный писательский эксперимент и не посвящение Учителям.

Написано за год до старта проекта. Только в оценках "невинной беспринципности" издателя он ошибся кардинально: «Проект Аркадия и Бориса Стругацких»!!! Борис Натанович пусть сам разбирается с этим, дай бог ему здоровья. Но почему и откуда на обложках появилось имя его брата? А у кого, кстати, сейчас авторские права на это имя? Если я хоть что-то понимаю в правообладании, просто так этого сделать не могли. Может у Марии Гайдар?

Теперь, что касается названия всего проекта. «Обитаемый остров» – вполне состоявшийся бренд, и хотя бы для того, чтобы в тегах АК разделить всё, что относится к оригинальному роману и новому проекту, в отношении последнего я буду использовать исключительно предложенный Чертковым вариант: С.А.Р.А.К.Ш. Sapienti sat.

Судя по всему, в основе проекта будет именно работа Контровского – он задаёт все основные сюжетные линии. И это не есть хорошо. Ибо, если за основу чего-то принято нечто, во всех отношениях среднее, то и выдающихся результатов трудно ждать. Да простится мне некоторая двусмысленность аналогий, но если хочешь хорошего урожая шампиньонов, нужен качественный навоз.

Если проект начнёт окупаться, что пока ещё неявно, вероятно, нам предстоит увидеть некое мега-буриме, где каждый следующий автор будет продолжать линию, начатую предшественником, иногда возвращаясь, развивая и углубляя параллельные ответвления сюжета.

С целевой аудиторией я, видимо, не ошибся. Для читателя ищущего новых идей и смыслов здесь вряд ли найдётся, чем поживиться. И хорошо ещё, что в большинстве вариантов анонса АСТ исчезла фраза о том, что эту серию ждали миллионы людей – слишком это самонадеянно.

Весьма сомнительным мне кажется и некий положительный момент, который, могут приводить в качестве довода сторонники этого проекта: глядишь, покупатели и читатели серии и другими книгами братьев заинтересуется. Круг чтения во многом определяется в молодости, и как много вы знаете «сталкернутых», прочитавших хотя бы сам ПНО? Зрелых фэнов С.А.Р.А.К.Ш. вряд ли заинтересует и остаётся себя утешать только тем, что неплохо, если наша молодёжь просто будет хоть что-то читать.

А мы подождём проанонсированного подключения к проекту Лазарчука с Успенским.

Цо то бендзе?

---

[1] На протяжении всей пандейской экспедиции я испытывал какое-то томление: все эти свирепые и прекрасные амазонки с экстрасенсорными способностями что-то мне неуловимо напоминали. Но после «широкое ложе» будто тумблер щёлкнул – да это же бушковский Сварог!

А я ведь предупреждал!

[2] И здесь не хочу копаться во всех ляпах и багах, но мимо трёх пройти никак не могу:

Двухсоттысячный десант в другое полушарие, «сотни танков, тысячи орудий», двадцать пусковых установок баллистических ракет среднего радиуса, да ещё и многочисленные летающие платформы – и всё это на подводных лодках – это нечто. Даже если подлодок две с половиной тысячи, каковое количество вызывает особый восторг. Автор, конечно, моряк гражданский, но ведь – моряк, а не гинеколог.

Семь пуль в грудь. Семь!!!

Не восемь, не пять и никак не шесть!

Возможно, помнить наизусть это должен только истинный сектант-стругацкофил, но если уж пишешь продолжение, то будь добр – изучи первоисточник.

Относительно кортиков: это просто какое-то поветрие – и здесь островитяне ими режут! Причём, уже не друг-друга, как у Савеличева, а себя самих – совершая ритуальное самоубийство. Какая страшная смерть: перерезать самому себе горло тупым ножом. Куда там земным самураям до саракшианских айкров.

Граждане писатели-фантасты! Напоминаю: кортик — оружие исключительно колющее.

– но вызвало неоднозначные оценки читателей.

Лазарчук в авторском отступлении одного из своих сборников как-то признался, что во время оно горел желанием написать эту книгу, просил благословения у Бориса Натановича, но тот с прискорбием сообщил, что право на «дописать» уже давно получил некто другой. Имя не разглашалось, а я тогда искренне огорчился, ибо после «Опоздавших к лету» считал, что Андрей Геннадьевич – именно тот, кто реально «могёт». Здесь же, следуя нехитрой логике, я понял так, что один из соавторов «Вируса» – Веров или Минаков – и есть тот самый «некто». Однако знающие люди поделились информацией, что ни тот, ни другой таковыми не являются. Это уже «другие», или «следующие». А тогда обещано было Николаю Ютанову, чьи «Белые субмарины» давно и многократно перекрыли отметку в три года, в соответствии с народной мудростью, отмеренную обещанному. Тем самым, учитывая ещё и историю предтечи, книга стала во всех смыслах фантастическим долгостроем – одним из наиболее широко известных в узких кругах фэнов.

С учётом всех коллизий, захотелось в первом приближении разобраться с вопросом. Пока не знаю, как там с взаимными разрешениями и прочими вопросами преемственности и правообладания,

[1].

Тенденция в выборе названий такова, что другим последователям, буде они появятся, больше не остаётся приличных вариантов – остальные фигуры не ассоциируются исключительно с шахматами. Чёрный конь? Белый слон? Ладья или король? Только сам «Белый ферзь» и остался. Но Веров и Минаков отчего-то на него не позарились, а использовали рабочее название АБС. Так что: «Господа ученики, продолжатели, подражатели и эпигоны! Торопитесь!!! Осталось только одно предложение! Только одно…»

Здесь нет места для попыток подробного разбора и осмысления явления в целом, иначе всё в очередной раз рискует разрастись до немыслимых размеров – и так, то, что планировалось всего лишь как небольшое вступление, давно уже превратилось в отдельный отзыв на проект «Время учеников». А все эти фанфики, трибьюты, пастиши, подражания, переосмысления, вольные фантазии на тему – замучаешься разбираться в нюансах и тонкостях. Достаточно того, что варианты «Белого ферзя» можно условно классифицировать как римейки с элементами новых прочтений в стиле «Нэ так всё было, савсэм нэ так». Кстати, последнее, как правило, почитателей оригинальных произведений раздражает неимоверно.

Собственно, по своему психо-эмоциональному воздействию на читателя большая часть пространства Fun Fiction Terra Strugatskia делится всего на две примерно равные зоны: в первой всё раздражает и даже бесит, во второй – скучно и нудно, а в районе пограничья эти ощущения чудесным образом объединяются. Удивительный факт, но между основными зонами находится крохотный островок, где у читателя может возникнуть чувство удовлетворения, даже удовольствия, смешанного с искренним удивлением. По размерам своим остров этот соотносится с остальным пространством в соответствии с правилом Старджона. Впрочем, ничего идеального нет, и на границах острова, смежных с основными зонами, ощущения смешиваются в изрядный винегрет.

Указанную схему предлагаю держать в памяти, читая разбор.

Для начала слово автору: «Белая пешка» была написана где-то в начале 90-х по мотивам слухов о таинственном «Белом Ферзе», циркулирующих среди фэнов АБС тех лет. На самом деле БП не вписывается в хронологию Полдня — по замыслу АБС, акция Камерера в Островной Империи должна следовать за событиями «Жука в муравейнике», Максим должен был выяснять обстоятельства смерти Тристана. Здесь же эта акция — продолжение работы Максима на Саракше, немного спустя после событий «Обитаемого острова».

Текст БП впоследствии был утрачен, но я позволил себе написать этот конспект, который не имеет особой литературной ценности, но обозначает те идеи, которые присутствовали в БП…»

Вот так номер! В этом месте критически настроенный читатель должен испытать глубокий когнитивный диссонанс – несуществующий римейк несуществующего романа – это нечто запредельное. Но истинные члены тоталитарной секты стругацкофилов на подобные угрозы с презрением плюют с Останкинской телебашни.

Вернемся к разбору. «Слов «По-видимому, ваш мир Полдня кто-то придумал» здесь нет, как не было их и в оригинале БП. По моему мнению, именно эта красивая фраза и не позволила АБС написать «Белого Ферзя», уж очень она была со многим в противоречии».

То, что сам Алекс называет «конспектом», оформлено в виде последней главы романа и представляет собой небольшой рассказ объёмом всего в 20 тысяч знаков. Говорят, археологи могут судить о внешнем виде динозавра по одной единственной кости его скелета. И если попытаться применить подобный метод и здесь, то для человека, знакомого с историей вопроса, этого более чем достаточно, чтобы получить довольно полное представление обо всей книге.

По косвенным признакам можно судить, что впечатления от чтения «Белой пешки» могут варьироваться в широком спектре от «скучно» до «раздражает». Ныне уже скучно читать о долгом походе Максима, прорывающегося к Внутреннему кругу через многочисленные препятствия, представление о которых дают две небольшие сцены, приведённые в «конспекте». Впрочем, скорее всего я здесь излишне пристрастен – для начала 90-х это могло быть свежо и оригинально. Ведь фантастических боевиков у нас тогда практически не было, и меня самого в «Обитаемом острове» поначалу привлекала именно приключенческая составляющая.

Но результаты операции «Вирус», описанные в «конспекте» Алекса, если и не раздражают, то… напрягают. Да, задуманный АБС финал сложно стыковался с тем, что мы знаем о Мире Полдня. Но и предложенный Мустейкисом с этой точки зрения не сильно отличается. Почему о таких экстраординарных результатах никогда и нигде больше не упоминается в книгах Полуденного цикла? Не верю.

Понятно, что в отсутствие текста, сколько-нибудь значимого объёма, данный разбор носит умозрительный характер и представляет исключительно академический интерес.

Оценка: 5

После положительного, в целом, впечатления от «Возлюби дальнего» – в первую очередь, из-за удачной стилизации – я чего-то подобного ожидал и от этой работы автора.

Но с первых же страниц стало ясно, что здесь перед нами отнюдь не классическое литературное произведение, а в большей степени – изощрённая постмодернисткая игра. Роман представляет собой концентрированный коктейль из ассоциаций, аллюзий, явных и завуалированных отсылок к другим мирам АБС. Он перенасыщен разноразмерными прямыми и незакавыченными цитатами – от знаменитой «Счастья! Всем! Даром! И пусть никто не уйдет обиженным!» до менее известной, но запоминающейся «Какая могучая струя!» Кроме Стругацких при чтении то и дело возникают ассоциативные связи и с многочисленными произведениям других авторов – от Шекспира, Канта, Баума и «Голема», до Уэллса, Беляева, Кларка и «Чужого».

Чрезвычайно вольная фантазия автора «по мотивам» – так точнее всего можно определить суть «Черного ферзя». Представлена своего рода, параллельная литературная вселенная, что явно и недвусмысленно подчёркивается заменой всех широкоизвестных понятий, имён и названий. Впрочем, большинство аналогий очевидны и прообразы определяются легко и сразу, хотя некоторые удаётся расшифровать только по мере чтения – даёт себя знать странная любовь автора к ныне малоизвестному немецкому и нелюбовь к переводам иноязычных вставок – якобы они нужны лишь для создания определённой атмосферы.

Как бы то ни было, маркерами, привязывающими роман к первоисточникам, пронизан весь текст: дасбут – субмарина, копхунд – голован, мозгогляд – ментоскоп, Кудесник – Колдун, Навах – Гурон, Парсифаль – Тристан, Вандерер – Странник, Корнеол Сердолик – Корней Яшмаа, КомКон – КомКонтр, Высокая Теория Прививания – теория Воспитания, флаг с болтом – хоругвь с гайкой и т.п.

Но если «Черный ферзь» – фантазия Савеличева, то следует признать, что крайне странные фантазии навевает на автора чтение АБС. И, мягко говоря, очень своеобразные ощущения остаются от чтения его работы. Сон разума рождает чудовищ.

Коллега Drovosek в своём отзыве отметил некие параллели романа с «Солдатами Вавилона» Лазарчука. Пожалуй, соглашусь. Что-то такое есть. Только здесь термин «поймать кодон» относится не к отдельным персонажам, а к целой реальности. Участь эта постигла если и не весь Мир Полдня, то уж Саракш, и всех, кто с ним в связаны – это точно. Закономерен вопрос о соразмерности масштабов использования такого приёма. По ходу чтения начинает казаться, что сюрреалистические описания, данные у Лазарчука дозировано и иллюстративно, у Савеличева – основная и единственная цель. И будет это длиться вечно и бесконечно – целых 30 авторских листов текста!!! Прорваться через такое сможет только истинный ценитель. Такие специфические слова, как «труп», «жижа», «кровь», «слизь», «гной», «гниль», «экскременты», «испражнения», "струпья", сцены совокуплений, жестоких убийств, пыток и «просто» физического насилия повторяются с пугающей регулярностью. Физиологический натурализм рулит, быстро превращаясь в изощренный сюрреализм. Если попытаться визуализировать впечатления, то в первую очередь вспоминаются картины Иеронима Босха, и начинает казаться, что замена с белого на черный цвета шахматной фигуры в названии романа совсем не случайна.

Связь с первоисточником, с основной идеей «Белого ферзя», весьма условна. Мысли и смыслы спрятаны в таком нагромождении словесных кружев и фантасмагорических декораций, что, пытаясь разобраться, приходится многократно возвращаться к только что прочитанному, но и при этом становится ненамного понятней. Не так уж и много действия, но немало описаний полубредовых кошмарных видений и многословных высказываний такого типа:

Анацефалы, полурыбы, мохнатые, хвостатые, слепые и многоглазые, безрукие и безногие, бесформенные куски мяса с отверстиями для пищи и испражнений, покрытые чешуей и присосками, лишайниками врастающие в малейшие трещины, извергая тучи спор, заживо пожирающих других уродов по несчастью.

Сдаётся мне, совсем не «Марш Дансельреха» они там курят, не «Марш…»

Странный текст. Не скажу, что слабый, нет! Но на любителя со своеобразным и изощрённым вкусом. Авторский замысел не проясняется до самых последних строк романа, но сразу после этого возникает вопрос: «Зачем всё это написано?» А одной из главных характеристик романа следует назвать избыточность. Избыточность во всём.

Может кто-то и загорится идеей расшифровки многочисленных скрытых смыслов и подтекстов, но я – пас, ибо к любителям подобных мазохистских развлечений себя не отношу. Столь изощрённая манера подачи материала вкупе с общей давящей атмосферой повествования привели к тому, что примерно после половины романа я сделал изрядный перерыв, а затем использовал приём «чтение по диагонали» – только чтобы в общих чертах составить представление и закончить обзор.

Кроме публикации в сети, автор также самоиздаёт роман в интернет-издательстве Lulu, поэтому следует отметить, что тексту не помешает вычитка и правка – в нём немало ошибок (подвАлок, дЭйдвудный, намелИт кофе, профпрЕгодности и т.п.). Есть и ляпы. Например, персонажи много и охотно режут друг друга кортиками. Но кортик – оружие колющее и резать им что-либо крайне проблематично…

Оценка: 4

Фабула этой повести ближе всех к той, что мы знаем о первоначальном замысле Стругацких. [2] Очевидно, для усиления такого эффекта авторы использовали тексты черновиков отдельных эпизодов романа. И они единственные, кто не использовал принцип "Нэ так всё было".

События романа разворачиваются с момента стрельбы Сикорски в хранилище Института Внеземных Культур, быстро переносятся на Саракш и столь же быстро развиваются дальше, вплоть до прибытия Камеррера на центральный остров Внутреннего круга Островной империи, где он обнаруживает островок Мира Полдня (с флайерами и кабинками нуль-Т).

В повести всё быстро. И от этого при чтении постепенно возникает ощущение, что перед нами не полноценное произведение, а, скорее, конспективный набросок чего-то значительно большего по объёму. Особенно очевидно это становится, когда понимаешь всю грандиозность замысла соавторов, попытавшихся в одной книге замкнуть как можно больше сюжетных линий Полуденного цикла и объяснить все странности и недомолвки остальных книг, для чего используется средство, давно ставшее универсальным – пресловутые Странники.

Несмотря на таких серьёзных помощников, сразу вспоминается поговорка о потенциальной возможности объять необъятное. Раздражает.

Описание государственного и политического устройства Островной империи дано настолько широкими мазками, что его просто нет. Нет абсолютно никаких объяснений, что и как обеспечивает существование столь сложной и оригинальной государственной структуры. Какой социальный механизм не позволяет весёлым ребяткам из Внешнего круга перебить на фиг хотя бы и жителей соседнего Среднего круга и, устроившись с комфортом в их уютных домишках, поразвлечься с местными бабами? Что им мешает, если они ни бога, ни чёрта не боятся? Непонятно. Не верю.

При более чем скромном объёме книги, когда повествование несётся «галопом по европам», с минимальным количеством деталей, оживляющих повествование и персонажи – диалогов, описаний и т.п. – при этом то и дело возникают якобы значимые сцены на развитие основного сюжета никак не влияющие. Зачем, например, сцена со встречей голованов на дороге? За что был убит командир Белой субмарины и зачем нам знать об этом? Абсолютной и полной загадкой для меня осталась причина, по которой в повествование была введена линия Саула Репнина.

Большинство персонажей Мира Полдня не вызывают никаких положительных эмоций. Они откровенно непрофессиональны, у них отталкивающая внешность, истеричное поведение. Максим в ходе расследования выглядит совсем не таким, каким мы привыкли видеть его в ЖВМ. Он брутален и напоминает, даже не хитрого и ловкого следователя а-ля Папаша Мюллер, а, скорее, героя второразрядного российского боевика, задёшево разводящего лохов. На себя самого остался похож только Айзек Бромберг – маска если не безумного, то странного учёного.

В общем, не просто «скучно», но «СКУЧНО!!!»

Утверждения о том, что авторы бережно и тщательно пытались копировать стиль АБС кажутся сильно преувеличенными. Более того, использованные отрывки самих Стругацких (о чём в одном из случаев авторы честно предупредили читателей) по моим субъективным ощущениям просто выпирают из всего написанного, критически отличаясь от остального текста. Нигде нет узнавания. Собственный стиль авторского дуэта сух и неярок.

Не обошлось и без ляпов, вроде: «Благо дорога все больше прямая, почти без виражей». Что за гоночные треки там в долине Голубой Змеи? Ну, а «эпик фейл» – чудесное спасение Максима при попытке переправится через пролив из Внешнего круга, достоин более подробного разбора.

«…слева, под водой, стремительно приближалось к катеру вытянутое фосфоресцирующее пятно, и Максим внезапно понял, что это такое, и рявкнул: «В воду!» – и сам оказался за бортом, и мощными гребками уходил все глубже, глубже, чтобы не достало осколками и взрывной волной <…> Мощная попалась торпеда. Такой и Белую субмарину подорвать, как два пальца обос...». [3]

ИМХО, чем нырять, лучше оставаться в лодке – тогда сохраняется хоть какая-то вероятность выжить.

Ха! Осколков Максим испугался. Конечно, соавторы могут и не знать, что осколки теряют убойную силу, буквально, через несколько сантиметров после падения в воду, а одним из самых эффективных методов борьбы с подводными диверсантами является гранатометание с подрывом на глубине. Но про то, как браконьеры глушат рыбу, они должны помнить. Хотя бы по фильму «Пёс Барбос и необычный кросс» Гайдая. Неужели не видели?

Нет, конечно, я всё помню: семь пуль в грудь, из них одна — в сердце, и всё такое. Но там упоминалось ещё, что если стрелять в голову… Так вот, в боевой части торпед десятки килограмм взрывчатки (мощная попалась торпеда), и чем глубже погрузишься, тем сильнее будет гидродинамический удар. В голову, говорите? А вы видели, как разбивается яйцо?

Настоятельно рекомендую в следующем издании «глубже, глубже» заменить на «дальше, дальше» – это резко повысит шансы Максима выжить.

Всё это в пассиве. В активе «Операции…» только одно, но важное достоинство – по сравнению с иными, эта повесть очень короткая.

А в завершение, хочу поделиться наблюдением, вызвавшим моё немалое удивление.

Среди прочего в повести Верова-Минакова неожиданно проскакивает фраза, что «…базовые элементы конструкции излучателей не только самовосстанавливаются, но и самовоспроизводятся». На сюжет это практически никак не влияет, а физические принципы и причины этого явления совершенно непонятны, но авторами нигде не объясняются. Насколько я знаю, и у самих Стругацких тоже ничего подобного никогда не говорилось.

А вот в «Чёрной пешке» у Дмитрия Лукьянова значительная часть сюжета основана именно на этом явлении, а роман его выложен в сеть на год раньше. Странная такая коллизия. Но никаких выводов от меня не ждите, простая констатация факта.

---

UPD1:Обижается народ, мол, в своём отзыве в плагиате обвиняю. Меж тем, следует обратить внимание на финальную фразу:

цитата

Но никаких выводов от меня не ждите, простая констатация факта.

В данном случае, вместо упражнений в сомнительном остроумии с использованием обсценной лексики, наилучшим вариантом был бы публичный тычок моим носом в простое и однозначное объяснение обнаруженного странного факта. И у меня не оставалось бы иного выхода, кроме как публично же принести извинения авторам за то, что моя невнимательность, или недостаточная информированность привели к появлению малообоснованных и в корне ошибочных подозрений.

Но, хозяин — барин. На предложение ответом было молчание. А то, что и Лукьянов и Веров-Минаков использовали гипотезу Казакова, озвученную ещё в 1994 году в эссе «Полёт над гнездом лягушки» мне подсказал сам Лукьянов — у него в тексте романа есть ссылка.

Поэтому никаких извинений. В отзыв добавил пояснение.

UPD2: Касаемо линии Саула Репнина.

Коллега pitiriman поделился со мной ссылкой.

Хорошо, что возникновение этой линии как-то обосновано и вроде бы лихо закручено. Но, поскольку повесть меня совершенно не заинтересовала, не возникло и желания распутывать все хитросплетения сюжета. Остальные могут воспользоваться.

Оценка: 4

То, что получилось у Лукьянова – это просто тихий ужас. Первое, что обращает на себя внимание, это грандиозный объём текста – 1 900 000 знаков!!!

А вам слабо?

Автор приложил титанические усилия, стараясь впихнуть в текст буквально все свои соображения относительно как самого Саракша, так и абсолютно всех связанных с ним событий в Мире Полдня. В этом ему помогали многочисленные единомышленники и добровольные помощики – только перечисление благодарностей им занимает пару страниц в предисловии. Это уже просто какой-то межавторский проект.

Интересно, что кроме публикации романа в сети, разработан ещё и его мультимедийный вариант – с многочисленными иллюстрациями и звуковым сопровождением. Снабдив всё это объёмной энциклопедией Саракша и его ближайших космических окрестностей – с картами, схемами и т.п. – автор бесплатно пересылает по почте диски всем желающим.

Титанический труд! Но какова его эффективность?

Прежде всего, об антураже. То, что удалось увидеть на университетской странице автора (часто она недоступна по техническим причинам), заставляет шевелиться остатки волос на моей голове. Основную массу иллюстраций составляют скриншоты пейзажей из компьютерных стрелялок и бродилок, а также рисунки всевозможных образцов наземной и морской военной техники различных стран Земли – от первых подводных лодок и танков времён Второй Мировой до современных стратегических подводных ракетоносцев – с единственным отличием: в фотошопе им пририсованы саракшианские опознавательные знаки. А, вот, советско-российскому Ту-95 досталось от души – добавив ему ещё два двигателя и пару рулей высоты на стабилизаторе (этажерчатый хвост), его превратили в знаменитый Личный Его Императорского Высочества принца Кирну четырех золотых знамен именной бомбовоз "Горный Орел". Вторичность изобразительного ряда даже на иллюстрации с виртуальной обложки. Зачем изобретать алфавит инопланетного языка, если на вывеске чётко видна надпись VULCANO?

С моей точки зрения КПД всей этой работы не выше, чем у паровой машины и читать роман рекомендую исключительно в текстовом варианте.

Теперь, что касается текста. В работе такого объёма просто по закону больших чисел будут ляпы и баги. Так оно и есть. В силу профессиональных наклонностей мне в первую очередь бросалось в глаза всё военное и морское, а перечисление ошибок и замечаний займёт не одну страницу. Здесь упомяну лишь парочку. Например, у Лукьянова на подводных лодках водонепроницаемые переборки идут через каждые два-три метра — и как в такой отсек впихнуть двигатель? Трудно представить, каким образом весь экипаж субмарины напряжённо следит за битвой морских чудовищ – очевидно, через гигантские иллюминаторы, как на «Наутилусе» капитана Немо. Даже не принимая во внимание очевидную опасность такого конструктивного решения на боевом корабле (что прочнее, сталь, или стекло?), непонятно зачем это может быть нужно исходя из задач, для решения которых предназначена лодка, да ещё с учётом того, что обычно видимость в воде не превышает 10-20 метров. Несколько удивляет любовь автора к «монстру Сталина», танку Т-35, который без особой необходимости как лично, так и в местных саракшианских реинкарнациях трижды появляется в романе.

Обнадеживает тот факт, что автор вполне адекватно воспринимает конструктивную критику и отнюдь не против совершенствования своей работы. Так что, желающие помочь – добро пожаловать на страницу «Чёрной пешки» на СИ.

И, наконец, собственно, о литературной составляющей.

Дмитрий Лукьянов вслед за Мустейкисом выбрал альтернативный первоисточнику вариант развития событий, расположив время действия романа между «Обитаемым островом» и «Жуком в муравейнике». Такой подход не вызвал у меня особых возражений, возможно, потому, что сам я долгое время считал это единственно правильным и возможным.

Главное недовольство вызывало другое.

Сколь многие авторы уже писали про то, что «не так всё было»? Но Лукьянов, кажется, переплюнул многих, замахнувшись на святое и сделав одним из основных сюжетообразующих элементов всего романа клиническую тупость, монументальную самоуверенность и фантастический карьеризм Максима Камеррера. Сказать, что это раздражает при чтении – по крайней мере, сначала – ничего не сказать. И это только первое.

Вторым по очереди, но не по значению идёт набившее оскомину, но уже традиционное для многих авторов желание в одной книге замкнуть как можно больше сюжетных линий Мира Полдня и объяснить все странности и недомолвки остальных книг, спихнув всё на Странников. Раздражает.

В-третьих, крайне тяжёлый для восприятия стиль изложения, «вязкие», излишне многословные описания, в общих чертах повествующие о глобальных событиях в Мире Полдня, и затянутые пространные рассуждения о не слишком интересных вещах. Много эпизодов, замедляющих темп и мало влияющих на сюжет. Явно лишней выглядит, например, глава, списанная с «Глубокого поиска». Совершенно не нужен значительный по объёму кусок с неудачной железнодорожной экспедицией в Алебастровые горы и уничтожением димеритовым боеприпасом чьей-то (чьей?) сверхтяжёлой батареи. Но самым сложным для меня оказалась попытка дешифровки смыслов заложенных в психоделических снах ГГ, идущих в качестве вступления к каждой новой главе.

Читать всё это было скучно. Поначалу я откровенно заставлял себя это делать, а необходимость продолжать чтение раздражала неимоверно…

Первый «пробой» произошёл где-то после первой трети текста. Проходной эпизод, где Лунин ругается с наладчиками обучающей программы визуализации исторических событий, принёс потрясающее чувство узнавания. Передо мной явно был один из бытовых рассказов серии «Полдень, ХХII век». И он был удивительно к месту.

Дальше пошло веселее, а последнюю треть я проглотил запоем. Все, абсолютно все недостатки романа искупаются этой частью. Работы, более солидной и продуманной по своему идейному содержанию, я за последние годы и не припомню. Утопиями современная фантастика не избалована, и советско-российская – тем более. Уже одно то, что автору удалось создать нетривиальное произведение в этом непопулярном жанре – серьёзное достижение. А то, что читать описание инопланетного варианта платоновского идеального общества ещё и не скучно – успех несомненный и полный.

Ещё несколько дней после я вновь и вновь возвращался к прочитанному, мысленно споря с автором и пытаясь понять: восхитило меня, или ужаснуло устройство ОИ по Лукьянову? Утопия это, или антиутопия? Как относиться к выбору Лунина?

Наверное, примерно такой эффект по изначальному замыслу АБС «Белый ферзь» и должен был производить.

Резюмирую. Учитывая, что даже на мой неискушённый взгляд непрофессионала, для редактора в романе — непочатый край работы, наиболее полно весь спектр моих ощущений от прочитанного можно передать следующим определением:

«Кустарная работа, искусно, тщательно и с любовью выполненная талантливым мастером-самоучкой на базе промышленного продукта известной торговой марки, в результате чего получилось функциональное и абсолютно оригинальное произведение народного промысла. Гравировка, чеканка и резьба, несомненно, придают ему яркой самобытности. Но для удобства эксплуатации рекомендуется предварительно очистить изделие от всех павлиньих перьев, бус, стреляных гильз и прочих этнических фенечек, характерных для большинства колониальных товаров».

Категорически рекомендую!!!

Оценка, конечно, немного авансом, но в надежде на последующие изменения к лучшему.

Оценка: 9

---

Что касается своеобразного личного первенства между представленными вариантами, думаю, пояснять оценки не надо. Sapienti sat (c)

В заключение хочу лишь отметить, что знакомство с «Чёрной пешкой» Лукьянова стало для меня почти откровением. Её появление некоторым образом подтвердило бытующее, но ранее голословное утверждение, что фанфик может не только наследовать миру и сюжетной линии первоисточника (что технически не очень сложно), но и его философским идеям и концепциям (буде таковые есть), или содержать другие, не противоречащие оригинальным, но достойные их хоть в первом приближении.

Однако единичность подобного случая позволяет говорить не об опровержении, а пока всего лишь об исключении, подтверждающем то правило, что фанфики не просто вторичны, но, прежде всего, унылы и скучны, даже если занятно и грамотно написаны – конечно, когда речь не идёт исключительно о приключенческой литературе.

В случае с «Чёрной пешкой» я готов потерпеть. Но с Мирами Стругацких пора решительно завязывать – дважды в одну воронку снаряд попадает редко.

(продолжение следует? UPD: Да, оно последовало)

---

[1] Невольно возникает желание добавить сюда ещё и «Серого ферзя» Бушкова (шутка).

Хотя… Я не сильно удивлюсь, если король-майор Сварог, в очередной раз заблудившись в пространстве и времени, забредёт ненароком и на Саракш под видом Максима Камеррера.

Бли-и-ин, а ведь уведут идею.

[2] В этой связи удивил Антон Первушин, презентовавшеий сборник «Операция «Вирус» своим предисловием:

«Раньше считалось самоочевидным, что хронологически повесть находится между «Обитаемым островом» и «Жуком в муравейнике», однако у самых внимательных читателей возникал резонный вопрос: почему столь знаменитая личность, как Максим Каммерер (то, что он знаменит, выясняется в следующем романе трилогии о Максиме – «Волны гасят ветер»), практически не известен антагонисту – прогрессору с Саракша Льву Абалкину. Веров-Минаков блестяще устранил эту неувязку, разместив свою «Операцию...» между «Жуком...» и «Волнами...».

Начал я разбираться, и мне в теме АБС долго объясняли, что же считается самоочевидным, и почему ещё совсем недавно Мускейтис считал с точностью до наоборот. Я-то специалист, не самый большой и, собственно, лично для меня «самоочевидное», действительно, всегда было самоочевидным. Но я и предисловий к сборникам не пишу, в среде знатоков, ценителей и фэнов никогда не вращался, хотя знаю, что она достаточно дружная в советские времена была. По-крайней мере, об альтернативных версиях все были осведомлены.

Тем более — теперь, когда опубликованы черновики братьев, и многочисленные интервью с БН, где русским по белому написано: Камеррер отправляется на Саракш выснять обстоятельства гибели Тристана.

Ещё один серьёзный вопрос, возникший уже по прочтению повести: а почему «Операция «Вирус» позиционирется Первушиным, как возвращение к истокам научной фантастики? Какая из представленных идей может претендовать на научность? Переброс во времени Саула Репнина? Полёты со сверхсветовой скоростью?

Неоднозначная статья. И слова вроде правильные, и читается с интересом. Но очень уж рекламный проспект напоминает, а в моём восприятии реклама изрядно доверие подрастеряла.

[3] К вопросу о стиле – обратите внимание на использование союза «и». Может мне кто-то покажет нечто похожее у АБС?

Уровень произведений второго тома был такой, что по прошествии лет я просто не могу их оценить – практически ничего не помню. Один только "Вежливый отказ, или Как и почему я не написал «Страну Багровых Туч-2» Эдуарда Геворкяна. Симптоматичное название, не правда ли? Такие впечатления напрочь отбили всякое желание покупать следующие сборники.

Тем не менее, по другим изданиям знакомство с работами участников продолжилось, хотя то, что и они вошли в серию, выяснилось гораздо позже. Короткое «Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени» из одноименного авторского сборника Лазарчука вызвало слабую надежду, что это может быть началом чего-то большего. Выпущенный отдельной книгой «Возлюби дальнего» Михаила Савеличева поначалу порадовал удачной имитацией стиля АБС, но к финалу резкий рост масштабов событий и увеличение темпа повествования разрушили чуть наметившееся, хрупкое очарование.

Неожиданно интересным показался очень злободневный на тот момент «Мент обреченный» Кивинова. Хотя никакой прямой связи с Мирами Стругацких в повести не было и в помине, общие мотивы явно прослеживались, начиная с названия. А позже я узнал, что эту работу планировалось включить в первый сборник, но «не срослось» по срокам и объёму.

Казалось, серия благополучно умерла. Ан, нет. Не тут-то было.

Выход на экраны фильма Бондарчука-младшего всколыхнул интерес к теме и вывел серию из летаргического сна. А выход «Время учеников-2. Важнейшее из искусств» со знаменитым танком на обложке недвусмысленно указывает на связь этих событий. С точки зрения общей оценки интересно то, что самое сильное произведение сборника — повесть "Стажёры как предчувствие" Рыбакова — вызывает у меня стойкое чувство гадливости.

Меж тем, «Обитаемый остров» стал одним из самых известных и обсуждаемых произведений братьев – в основном, именно благодаря фильму, из которого наша поросль младая вообще хоть что-то узнала о Мире Полдня [1]. Отзывы в сетевых обсуждениях неопровержимо свидетельствовали, что немалое количество зрителей положительно оценило эту работу в спектре мнений от осторожно-патриотичного «А чо, для нашего кина ничо так, намана)))» до безудержно-оптимистичного «А чо, мне понра. Хочу исчо)))». На основании оценок численности читающих среди этой целевой группы, что называется, «нарисовалась тема».

Как говорит наш дорогой шеф, куй железо, не отходя от кассы (с)

Именно в соответствии с данной концепцией недавно появился новый литературный проект – межавторский цикл «Обитаемый остров», в рамках которого предполагается издание целой серии книг. И хотя фамилии приглашённых авторов звучат неплохо, есть сильное подозрение, что при этом будет реализовано то направление, которое ещё пятнадцать лет назад предсказал (подсказал?) своим «Змеиным молоком» Михаил Успенский. То есть, заданный формат будет соответствовать не столько Саракшу АБС, сколько бондарчуковскому.

Оценивая общие тенденции и, учитывая также существование и процветание серии «S.T.A.L.K.E.R.», можно с уверенностью утверждать, что «Миры кагбэ Стругацких» становятся модным брендом со всеми отсюда вытекающими: пи-ар, пред и постпродакшн, ребрендинг и этот, как его… Во! Точно: продактплейсмент.

Но это уже совсем другая история (с) и она выходит за рамки обзора, да и не состоялась пока как свершившийся факт, хотя имеет все предпосылки к этому [2].

Возвращаясь к, с позволения сказать, официальному и магистральному направлению развития Fan Fiction Terra Strugatskia в форме межавторского цикла «Время учеников», то, используя медицинскую терминологию, следует признать – пациент в глубокой коме и скорее мёртв, чем жив. Жизнь поддерживается аппаратно. Методы интенсивной терапии положительных результатов не дают, прогнозы неутешительные. Но, поскольку с «практикой» нынче туговато, да и престижное это дело – поучаствовать в таком проекте – желающих «тоже полечить» не убывает. Вроде бы, и специалисты все дипломированные, до откровенных колдунов и знахарей дело пока не дошло, но родственникам стоит серьёзно задуматься: зачем мучить и себя, и больного?

(продолжение следует)

---

Примечание:

1 А чего на молодёжь кивать?

По признанию самого Фёдора Сергеевича во время одной из посиделок на его «Кино в деталях», идеей срочно снимать кино по ОО он загорелся совершенно случайно – когда кто-то из знакомых подсунул ему книгу. Типа, может получиться неплохой сценарий, а имя авторов уже раскрученное.

Стало быть, раньше как-то не сподобился ознакомиться.

[2] Уже состоялась

---

Михаил ЛЕМХИН

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ ОПИСАНИЯ ЧЕРНОВИКОВ

Недавно у нас гостил бывший ленинградец, живущий теперь в Иерусалиме, сильно постаревший, но сохранивший и свою удивительную открытость, и свою въедливую любознательность, и свою подкупающую улыбку.

Я не видел его очень давно.

18 лет назад он на один день объявился в Сан-Франциско — мы поболтали, выпили, утром я немного покатал его по городу и он улетел в Нью-Йорк. Это была очень короткая встреча.

А предпоследняя наша встреча, где-то весной 1974 года, была еще короче — я служил в армии сравнительно недалеко от Ленинграда и, будучи в увольнении, столкнулся с ним на лестнице Публичной библиотеки. Вскоре его арестовали, он получил четыре года лагерей и два ссылки. Отсидев, в 1980 году уехал в Израиль.

Сейчас они с женой пробыли у нас неделю, и у меня было время поговорить не просто о делах (о делах мы обмениваемся письмами), не просто поболтать, но и поразмыслить об отвлеченных вещах. Я думал: прошло тридцать лет, многое переменилось вокруг, многое переменилось и в нас, но суть-то характера, разумеется, не могла измениться. Вот теперь как раз и стоит сравнивать: похож — не похож. Похож ли он на Изю Кацмана, прототипом которого послужил? Похож ли Изя Кацман на него?

Гости уехали, я достал с полки книгу. Я листал ее и думал: ну и что? Какое отношение характер и темперамент моего друга Миши Хейфеца имеет сегодня к роману „Град обреченный“?

Практически за каждым персонажем художественного произведения — хоть романа, хоть кинофильма — стоит прототип, с которым автор учился в школе, служил то ли в армии, то ли в одной конторе, ездил в экспедицию или столкнулся однажды в трамвае. И чаще всего таких прототипов даже не один.

Иногда сходство бросается в глаза (бросается знакомым), а, случается, что какая-либо связь вообще незаметна и никогда не придет в голову ни читателям, ни даже близким друзьям, однако автор знает (или догадывается) о существовании этой связи. Например, Михаил Ромм вспоминал, что когда они с Храбровицким писали сценарий „9-ти дней одного года“, характер Ильи Куликова (в фильме его играет Смоктуновский) никак им не удавался, пока Ромм не принялся рассказывать своему молодому соавтору забавные истории о Сергее Михайловиче Эйзенштейне. Из этих историй — то есть характера, стоящего за ними — и возник экранный Илья Куликов.

Если вы зададите мне вопрос — имеет ли это отношение к художественному произведению под названием „9 дней одного года“? Я отвечу: никакого.

Для того, кто проживет в кинозале с героями этой истории один год из их жизни, представленный девятью днями, уместившимися в сто двадцать минут экранного времени, для этого зрителя абсолютно не имеет значения „из какого сора, — по словам Ахматовой — растут стихи“. Но, главное, даже если какой-нибудь Пинкертон захочет просеять этот сор через мелкое сито и найдет там окурки, смятые конфетные фантики, и множество других столь же интересных предметов — к фильму это ничего не прибавит.

* * *

Произведение искусства — по определению — модель мира. Модель — любой текст — может поражать сбалансированностью и элегантной симметрией, может вызывать насмешки своей колченогостью кривобокостью, но ни подправить, ни дополнить ее чем-либо извне невозможно. Поскольку мир произведения существует только и исключительно в рамках этого текста. Черновики, наброски, варианты и прочее, а также отсылки к прототипам — не имеют никакого отношения к чтению текста. После того, как автор поставил точку в конце романа, самым лучшим (чтобы не путать наивных людей и не вводить в соблазн ненасытных и себя самого) было бы уничтожить все подготовительные и сопутствующие материалы. Но если они не уничтожены, они могут иметь ценность только для исследователей творчества данного автора, а не для массового читателя. Информация же, которую исследователи творчества извлекают из черновиков и вариантов, относится к личности, биографии, психологии автора (это все называется психологией творчества), но не к произведению. Произведение — хочется повторить еще раз — не может быть ничем дополнено. Более того, я убежден, что и попытки прояснить смысл каких-либо элементов произведения при помощи черновиков тоже порочны. Ибо, если автор исключил некий эпизод, характер, слово — значит их нет в системе этого произведения. Само существование этих элементов на бумаге и даже уверенность в том, что они были частью первоначальной системы, не может быть основанием для включения их в мир произведения. Они не принадлежат этому миру.

* * *

Перейдя — если позволите — с языка эмоций на язык понятий, напомню, что „создавая и воспринимая произведения искусства, человек передает, получает и хранит особую художественную информацию, которая неотделима от структурных особенностей художественных текстов в такой же мере, в какой мысль неотделима от материальной структуры мозга“.

Это я цитирую Юрия Лотмана.

Из Лотманаже, определение текста: „Текст зафиксирован в знаках и в этом смысле противостоит внетекстовым структурам. <….> Тексту присуща ограниченность. <…> Граница показывает читателю, что он имеет дело с текстом и вызывает в его сознании всю систему художественных кодов <…>. Текст не представляет собой простую последовательность знаков в промежутке между двумя внешними границами. Тексту присуща внутренняя организация, превращающая его на синтагматическом уровне в структурное целое“.

При этом элементы, из которых образован текст, попадая в его систему, наделяются смыслом, которым они не обладали до включения в текст. Как писал Макс Вертгеймер: „То что происходит с элементами целого, определяется внутренними законами, присущими этому целому“.

То есть, проще говоря, смысл слов определяет смысл предложения, но будучи составлено и приобретя собственный смысл, предложение в свою очередь начинает определять смысл слов, из которых оно составлено, поскольку смысл отдельного слова определяется включенностью его в систему естественного языка, предложение же создает свою систему, каждый элемент которой читается при помощи уже нового, вторичного по отношению к естественному языку, кода. И, кстати, наоборот — будучи исключенным из предложения (вычеркнутым), слово теряет смысловую нагрузку, которое оно несло во вторичной системе.

* * *

Для чего я здесь повторяю азбучные истины?

Когда, открыв книгу, вы читаете: „Множество дополнительных сведений о самом НИИЧАВО, а также о персонажах, его населяющих, содержится в черновиках ПНВС“ или „Дополнительные подробности о Витьке Корнееве можно узнать из его разговора с Приваловым накануне дежурства“, это предполагает, что вы собираетесь включиться в игру и готовы оседлать „машину для путешествий по описываемому времени“.

„Почему бы и нет? — скажете вы. — Такая игра может быть и увлекательна, и полезна“.

Разумеется. Нужно только не забывать, что вместо художественной модели мира (каковой является произведение искусства) вы будете иметь дело с упрощенным переводом этой модели на нехудожественный язык, при котором, как пишет тот же Юрий Лотман, „всегда остается „непереведенный“ остаток — та сверхинформация, которая возможна лишь в художественном тексте“.

* * *

Я отношусь с большой симпатией к активности „люденов“. Если молодых людей объединяет интерес и любовь к литературе — что может быть лучше![29] Другое дело, когда речь заходит о практической деятельности, тут меня иногда смущает неясность задач.

Публикуя материалы из архива Стругацких, Светлана Бондаренко пишет: „Это даже не исследование сотворения Стругацкими своих произведений, это только МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ. Исследовать будут позже и исследовать будут другие, я же даю только толчок: „Посмотрите, сколько тут интересного для вашей работы““.

Однако в другом месте она сообщает, что Борис Стругацкий не согласился на публикацию черновиков как таковых. „Напишите книгу, — сказал он. — Напишите исследование по рукописям Стругацких, по черновикам. Туда можете включать любые отрывки“.

Я не то чтобы придираюсь к словам. Не в словах тут дело, но невнятность задачи породила невнятность результата. Отсутствие серьезной методологии не дает возможность назвать эти публикации исследованием. Много лет назад в заметке о группе „Людены“, я писал о „презумпции значимости“ (термин придумал Борис Стругацкий). „Презумпция значимости“ и есть методология, положенная в основу „Неизвестных Стругацких“: все, мол, равноценно важно. Если задача исследования — найти „множество дополнительных сведений“, результатом будет — „посмотрите, сколько тут интересного“. С другой стороны, для того чтобы послужить материалом, базой для будущего исследователя, „Неизвестные Стругацкие“ недостаточно объективно-нейтральны.

Я не пытаюсь умалить заслуги Светланы Бондаренко и „люденов“. Работа проделана огромная. И результат получен. Вот только мне не совсем понятно в какой степени этот результат поможет ученым и в какой читателям. Про ученых вопрос оставим в стороне, а о читателях я хочу сказать, что настоящие книги меняются вместе с ними. Возраст, жизненный опыт, новые знания, новые чувства, новые радости и новые страдания все это дает нам возможность прочитать уже знакомую книгу — настоящую книгу — еще раз, по-другому, иначе. Произведение искусства не ребус, там написано именно то что написано, его не надо разгадывать — его нужно читать.

* * *

Когда я сообщил Светлане Бондаренко, что отказываюсь прислать для публикации копии имеющихся у меня рукописей, она спросила — почему. Я написал ей письмо о том, что в материалах, находящихся у меня, нет ничего принципиального, ничего увлекательного, меняющего, ниспровергающего. То есть, я не охраняю какие-то секреты. Моя позиция — вопрос убеждений. Но Светлана Бондаренко хотела, чтобы я объяснил свою позицию не ей лично, а читателям „Неизвестных Стругацких“. Таким образом возникла эта заметка.

Я полагаю, что из черновиков „Понедельника“ нельзя узнать ничего „нового о НИИЧАВО и о персонажах, его населяющих“ потому, что НИИЧАВО вместе со всеми персонажами существует только в системе, ограниченной с двух сторон — заглавием в начале и точкой в конце. Эта система прекрасно себе прожила сорок лет и продолжает жить.

В тексте „Миллиарда лет“, например, нет никакого КГБ, никакой политики, „самиздата“, антисоветчины, суда. Историку и психологу, вероятно, интересно будет проанализировать и повесть, и материалы к ней, и обстоятельства процесса Хейфеца, который был и катализатором, и фоном размышлений на тему: как вести себя под давлением. И не просто размышлений — поступков. О подобном анализе, если помните, говорит один из героев самих же Стругацких: „Особенно ценны так называемые творческие личности, перерабатывающие информацию о действительности индивидуально. Сравнивая известное и хорошо изученное явление с отражением этого явления в творчестве этой личности, мы можем многое узнать о психическом аппарате, перерабатывающем информацию“.

Однако для читателя самой повести как 30 лет назад, так и сегодня все это совершенно не важно. „Миллиард лет“ не репортаж о деле Хейфеца, а художественное произведение. Дело Хейфеца сегодня — страница истории. Повесть „За миллиард лет до конца света“ — живая литература.

Или, к слову, еще пример. В „Пикнике на обочине“ имеется эпизодический персонаж „с прямоугольным генеральским лицом“. Зовут этого генерала секретной службы господин Лемхен.

Я помню ухмылку на лице Бориса Натановича, когда он вручал мне папку с „Пикником“. О моих пересечениях с кэгэбэшниками Борис Натанович, разумеется, знал, наставлял, одергивал и однажды, весной 1968 года, остановил меня, не дав совершить мальчишеский поступок, который, вероятно, очень дорого бы мне обошелся. Так что неторопливый и важный Лемхен с прямоугольным генеральским лицом — это была приятельская шутка. Но имеет ли она хоть какое-нибудь значение для читателя „Пикника“? Ровно никакого.

Я ничего не прячу и не скрываю. Но я думаю, что материалы, опубликованные в „Неизвестных Стругацких“, не должны были появляться в массовом издании. Место этим бумагам — академические сборники, монографии или же (надеюсь, такое когда-нибудь произойдет) академическое собрание сочинений братьев Стругацких.

---

Роман АРБИТМАН

НЕИЗВЕСТНЫЕ ОТЦЫ И ЛЮБОПЫТНЫЕ ДЕТИ

„…Какая-то безмерная скука слышалось в нем, безмерная снисходительность, словно говорил кто-то огромный, презрительный, высокомерный, стоя спиной к надоевшей толпе, говорил через плечо, оторвавшись на минуту от важных забот ради этой раздражившей его, наконец, пустяковины…“

Эта цитата из „Гадких лебедей“ приходит в голову при чтении отповеди господина из Сан-Франциско Михаила Лемхина. Сама идея опубликовать ее под занавес „Неизвестных Стругацких“ вызывает сложные чувства. С одной стороны, да, имеет место точка зрения, более-менее аргументированная, с цитатой из Лотмана, — так почему бы ее не обнародовать? Старался же человек. К тому же и сам г-н Лемхин все-таки причастен Terra Strugatskia, даже некоторым образом ее эпизодический персонаж. С другой же стороны, в попытке использовать вместо послесловия к „НС“ текст, автор которого попирает подошвами не только результаты труда составителя четырехтомника, но и методологическую его основу (делая это с видом носителя Объективной Истины), присутствует оттенок мазохизма.[30]

Безусловно, у г-на Лемхина, отказавшегося (по любой из житейских причин) прислать для „НС“ копии принадлежащих ему рукописей, есть законные основания это сделать, не вдаваясь в мотивы, — и вовсе не обязательно подводить теорию под свое нежелание. Однако оппонент „НС“ вступает в полемику и ведет ее не вполне честно.

Главный тезис г-на Лемхина — черновики и варианты народу не нужны: они способны лишь дезориентировать „массового читателя“, повести его по кривой дорожке ненужных интерпретаций и вывести за очерченные пределы художественного текста. Так что лучше всего „уничтожить все подготовительные и сопутствующие материалы“.

Но что есть, собственно говоря, массовый читатель? Считать ли пять тысяч экземпляров каждого тома „НС“ массовым тиражом? И, более того, являются ли вообще произведения Стругацких — несмотря на их несомненную популярность — массовой литературой?

Даже самый крупный недоброжелатель творчества братьев-фантастов едва ли даст однозначный ответ на эти вопросы, а раз так, то делается шатким базис позиции г-на Лемхина, заранее как бы поделившего читателей Стругацких на „толпу“ и „исследователей“ и отказавшего первым в праве на выход за пределы канона.

На самом же деле грань между двумя названными понятиями — применительно к творчеству этих писателей — провести невозможно.

По сути, члены группы „Людены“ являются не стражами или хранителями Terra Strugatskia (в этой роли, скорей уж, видит себя г-н Лемхин), а своеобразными полпредами той части читательского сообщества, которая „желает странного“. Бессмысленно уравнивать „люденов“ с фанатами, выпрашивающими автографу поп-звезды и любовно коллекционирующими „звездный“ мусор (все эти „окурки, смятые конфетные фантики“ и пр.). Хотя в деятельности отдельных „люденов“ еще не изжиты элементы эдакого подросткового энтузиазма, надо признать очевидное — существует реальная основа, на которой и возникла группа „Людены“. Поскольку творчество братьев Стругацких — не просто совокупность текстов, но несомненный социокультурный феномен, закономерно вызывающий интерес как на макроуровне (идеи, замыслы, прогностика), так и на микроуровне (особенности сюжетосложения, словоупотребления и т. п.).

Именно поэтому некий видимый эклектизм в работе Светланы Бондаренко и ее команды — свидетельство отнюдь не слабости исследователей-„дилетантов“. Это осознанная, можно сказать, выстраданная концепция. Произведения Стругацких, личность авторов, детали их биографии, эпизоды противоборства с Системой — все сплетено так плотно, что стремление вычленить что-то одно, убрать „лишние“ измерения и „прописать“ наших фантастов только в одной из сфер (будь то Литература, История или Идеология) означало бы безусловно обеднить читательское восприятие.

Каждое произведение братьев-фантастов, законченное или нет, опубликованное или оставшееся в писательском архиве, четко привязано к своему времени и одновременно как бы парит над ним, проходит по лезвию Оккама и устремлено в будущее (персонаж „Улитки на склоне“ наверняка вспомнил бы тут эддингтоновскую Стрелу времени — и вряд ли бы ошибся). А поскольку мир Стругацких был рожден воображением писателей в годы расцвета советской цивилизации и окончательно кристаллизовался в час небывало яркого ее заката, он — еще и призма, магический кристалл, с помощью которых иные поколения могут наблюдать „ушедшую натуру“.

Таким образом, материалы, представленные в четырехтомнике, необычайно любопытны, прежде всего, для молодых читателей Стругацких, для людей XXI века. И тут уж, извините, не будет лишней каждая крупинка ахматовского „сора“ (в том числе и те фрагменты, которыми героически не поделился с редакцией принципиальный г-н Лемхин). Четыре тома „НС“ содержат, например, богатейшую информацию о том, как далеко мог отойти окончательный вариант знаменитой повести от первоначального замысла. Скажем, „Улитка на склоне“ возникла на обломках стройного, но ординарного сюжета о приключениях на планете Пандора, а „Обитаемый остров“ — один из самых сильных и мрачных романов Стругацких — должен был стать развлекательным пустячком, эдакой костью, брошенной цензорам… И так далее, и тому подобное: неожиданностей и сюрпризов масса.

Отдельный сюжет — правка. Человеку XXI века и представить трудно, сколько этапов правки, от сюжетообразующей до анекдотической (с начала 60-х редакторы, например, требовали вымарывать китайцев!) приходилось преодолевать произведениям на пути к печатному станку, а позже — еще и на пути от относительной вольницы журнальных вариантов к книжным изданиям (те были под особым прицелом цензоров — как „по службе“, так и „по душе“).

От тома к тому чтение становится все занимательней и поучительней. Мы видим как корректировался „моральный облик“ людей будущего (их легкомыслие внушало редакторам подозрение, крепкие выражения — ужас), как старательно выпалывались вольные или невольные аллюзии. В раздел, посвященный „Отелю „У погибшего альпиниста““, недаром включена ехиднейшая статья Вадима Казакова „После пятой рюмки кофе“ — рассказ о том, как дуболомы-редакторы работали над текстом, готовя „безалкогольный“ вариант повести и временами доводя сюжет до абсурда.

Впрочем, конечно, и без давления на писателей „Гомеостатического мироздания“ (в погонах и без) тексты Стругацких не могли не претерпевать изменения на пути от карандашных набросков к печатному станку. И в этой связи следует отметить еще одну важную составляющую, благодаря которой деятельность Светланы Бондаренко и ее команды — несомненное благо.

При всем почтении к Стругацким, следует напомнить: всякий демиург, подаривший читателям свой мир, сразу же после акта творения утрачивает право на истину в последней инстанции. Как зубную пасту невозможно вернуть обратно в тюбик, так и выпущенные однажды на волю тексты (в самых разных их печатных изводах — далеко не всегда устраивающих самих авторов в полном объеме) уже нельзя отсечь от читателя.

Теперь, после выхода и ПСС Стругацких в „Сталкере“, и „НС“, мы видим не только „результат“, но и всю динамику „процесса“; мы имеем возможность сравнить авторские варианты с опубликованными — но у нас, к счастью, есть также право не признавать всякий конечный выбор авторов оптимальным.

К примеру, ваш покорный слуга, ознакомившись с разными редакциями текстов, имеет право полагать, что позднейший гибрид „Хромой судьбы“ с „Гадкими лебедями“ — авторская ошибка. Что „Отель „У погибшего альпиниста““ в журнальном варианте „Юности“ четче, строже и логичней, чем в книжном издании. Что книжное издание „Обитаемого острова“ — наоборот, несколько выигрывает и по сравнению с журнальным, и по сравнению с „полным“ (которое представлено в ПСС). Впрочем, это уже другая история…

Светлана Бондаренко и ее команда совершили текстологический подвиг, представив на суд читателей весь спектр вариантов и возможностей. Мир Стругацких, выставленный на полное обозрение, продолжает пополняться и развиваться — теперь уже за счет интереса извне. Картина мира Стругацких выглядит противоречивой, порою спорной, зато не статичной — живой. То, что обронзовело и застыло, — то не победит.

Источник