Книга оказалась под рукой, и сравнение двух эпизодов допросов неопровержимо свидетельствовало об удивительном сходстве текстов. Судите сами:

Дальше всё по классике: «крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха…» Папа хмыкнул, покрутил головой и, как мог, растолковал, что плагиат — плохо, и в общих словах — суть явления. Тогда-то я и услышал впервые это слово…

Во второй раз я увидел в книге одного писателя текст, знакомый по произведению другого автора в 1992 году. В «Роман-газете» напечатали так и оставшийся незаконченным роман Пикуля «Барбаросса». Целый страничный разворот журнала увеличенного формата слово в слово совпадал с описанием хода военных действий в Северной Африке из многотомной «Второй Мировой войны», принесшей нобелевку по литературе экс-премьеру Великобритании.

Надо сказать, что к тому времени особых иллюзий в отношении творчества Валентина Саввича я уже давно не питал. Ещё в нахимовском в ответ на наши попытки восхищаться творчеством популярного советского романиста вставали на дыбы преподаватели сразу трёх кафедр – русского языка-литературы, истории и военно-морской подготовки.

О-о-о, какие в то время у нас были учителя! Назову только наиболее ярких и экстравагантных из них, тех, что сразу приходят на память: географичку – лётчицу из полка «ночных ведьм», и историка – абсолютно косоглазого, с грушевидной фигурой мужчину чуть старше тридцати, «в статском», с колодкой ордена Красной Звезды на лацкане пиджака, судя по некоторым его оговоркам, побывавшего в нескольких капстранах. И учили они нас туго. Достаточно сказать, что отчисленные по неуспеваемости, возвратившись в родные школы, становились хорошистами и даже отличниками. Да и сейчас, как я понял, не самые худшие кадры туда стараются подбирать. Вот, например, обладатель премии «Нацбест», финалист «Большой книги»…

Впрочем, я опять отвлёкся.

Так вот, основные положения критики были мне на тот момент уже хорошо известны. Слова учителей подтверждались многочисленными статьями в печатных изданиях. Писатель, поначалу пробовавший себя в современной маринистике и написавший в самом начале своей карьеры один лишь слабенький «Океанский патруль», неожиданно резко сменил жанр и взорвал советский литературный мир целым созвездием ярких исторических романов на абсолютно неизвестном широкому читателю материале. Вот относительно этого материала слово «плагиат» и звучало чаще всего. Интернета тогда не было, приходилось всецело доверяться словам критиков, потому что проверить всё самому было довольно сложно, но, как видите, можно.

Впрочем, в последнее время я всё чаще сталкиваюсь с подобными случаями (см., например, примечание 4 здесь, или примечание 1 здесь), но теперь вроде как даже вопрос о плагиате не во всех случаях ставится (см. здесь) – дело-то, как говорится, житейское. Если назвать это обтекаемо, получится что-то вроде «компиляция обширного цитирования с собственным литературным творчеством».

Однако не только это я имел в виду, написав в самом начале о неоднозначном отношении к подобным вещам.

Увлечение Пикулем у меня быстро прошло в пользу тех первоисточников, из которых производилось «обширное цитирование». Но детонатором, спровоцировавшим нешуточный интерес к ним, были именно романы Валентина Саввича. Не уверен, как долго бы я шёл к прочтению «Крейсера «Улисс», «К расплате», многочисленных мемуаров и монографий, если бы до этого не было у меня «Моонзунда», «Реквиема каравану PQ-17», «Крейсеров», «Трёх возрастов Окини-Сан», etc. Да и сам выбор профессии во многом определялся ими…

Много лет Интернет полнится обсуждениями, где сталкиваются полярные мнения. Претензии, предъявляемые к Пикулю в основном те же, что звучали и звучат в отношении другого великого романиста – Александра Дюма-отца. Да, во многом можно упрекнуть нашего автора, но я, пожалуй, присоединюсь к тем людям, кто с уважением относился к его работе. Там неплохая компания собралась – братья Стругацкие, Виктор Конецкий, Михаил Веллер.

В том далёком 1992-м, когда я удивлённо качал головой, сверяя два текста, мне как-то сразу вспомнился фантастический рассказ, прочитанный в одном из наших сборников, и, который с тех пор я всегда вспоминаю, когда речь заходит о Пикуле.

В далёком будущем некий популярный журналист добивается аудиенции у очень старого, известного на весь мир писателя, который живёт затворником и не даёт интервью. Журналист предвкушает убойный материал — он накопал, что писатель, оказывается, перепечатывает под своим именем книги, популярные в 20-м веке, но давно и надёжно забытые. Писатель, признавая справедливость обвинений, воспринимает их совершенно спокойно. Больше того, поскольку он умирает от неизлечимой болезни, то хочет, чтобы именно его интервьюер продолжил это неблагодарное, но нужное дело. Это не должно будет ни у кого вызвать удивления — у журналиста уже есть несколько публикаций на исторические темы...

Благодаря коллегам с «Фантлаба» теперь я знаю, что это был рассказ «И деревья, как всадники…» Георгия Шаха.

В финале Сойерс, как звали журналиста, уходит, решительно отказавшись: «Лучше буду писать средненькое, но своё», – и лишает миллиарды жителей Земли возможности познакомиться с произведениями, отчего-то не вошедшими в официальный золотой фонд земной литературы. Очень высоконравственное такое решение. По-пионерски прямое и простое. Подозреваю, другую концовку тогда просто не пропустили бы в печать.

Вряд ли Валентин Саввич читал рассказ Шаха, но и он свой выбор сделал. И, в отличие от персонажа «И деревья, как всадники…» – не под давлением авторитета, а пришёл к нему осознанно, самостоятельно. И я не вправе его за это винить, как и тысячи других советских и российских моряков, высоко оценивших всё сделанное писателем для флота – названные его именем улицы в приморских городах, корабли и суда, говорят сами за себя…

Вот таким вот образом.