| |
| Статья написана 24 декабря 2013 г. 04:07 |
Гулькина мать Игра слов, конечно, замечательная. И обставлена лихо. Правда, если бы автор как-то намекнул, что действие происходит где-нибудь в Средней Азии, где слово «гуль» известно не только фанатам компьютерных игр, получилось бы достоверней. Бабуля в целом получилась убедительной, Свин – несколько упрощённым, усреднённым, но, возможно, так и нужно было. Беда в другом: не припомню как-то, чтобы мне раньше попадались затянутые рассказы объёмом в 10 тыс. знаков. А здесь на второй странице всё интересное закончилось. Автор, разумеется, это почувствовал, но остановиться не сумел, а наоборот решил дать сюжету новый зеркально-брутальный поворот. В итоге добился лишь того, что смазал образ бабули, заставил её совершать не свойственные ей поступки. А если учесть, что больше ничего достойного внимания в рассказе и не было, то сами понимаете… Не раствори в себе Кумира Не то чтобы мне совсем не понравилось. Мир оригинальный и продуманный, образы яркие, сюжет интересный. Если рассматривать его как притчу, то вообще никаких претензий. Только длинновато для притчи. А для того, чтобы назвать этот текст хорошим рассказом не хватает одной малости – понимания мотивов, движущих героем. Он, разумеется, бунтарь. Но это бунт на пустом месте, без глубинных предпосылок. Просто ему так захотелось, а кто-то посмел помешать. Причина, конечно, уважительная, но не вызывающая сопереживания. Поступок старика, при всей своей неожиданности, всё-таки более объясним, близок мне как читателю. Вот если бы автор его сделал главным героем – как знать, может быть, получилось бы нечто достойное. И ещё одна мелкая придирка. Автор, по-видимому, украинец, поскольку в тексте порой проскальзывают местечковые обороты. Оно бы и не страшно, но как-то несуразно смотрятся в одном не пародийном и не юмористическом тексте, с одной стороны – «чресла» и «гедонист», а с другой – «обтрусил» и «почапал». Кукла Мёбиуса Несмотря на надрывно-пафосный первый абзац, поначалу было интересно. Особенно понравился диалог героя с Алиной. Вроде бы ни о чём, но именно эта игра случайными словами, недосказанность и непонятное, вроде бы ничем не вызванное напряжение производят сильный эффект. Тем обиднее, что потом автора понесло в эмпиреи. Проповедь, конечно же, была пуста, но и герой ответил тем же. А разгадка тайны окончательно испортила впечатление. Может быть, просто не моё, но некоторое «не моё» всё-таки можно читать, а от этого просто с души воротит. Вдобавок ко всему прочему, в закольцовке сюжета, которая обычно выглядит выигрышным ходом, использован повтор одного из самых неудачных абзацев. Слава богу, на сей раз хотя бы обошлось без «пустоты вакуума». Сердце праведника Дело даже не в том, удачная или нет здесь стилизация. Хотя она, конечно же, у автора не получилась. В тексте то и дело встречаются обороты, некстати вызывающие улыбку. А также странные проколы, вроде не раз уже упомянутой «советской армии», особенно удивительные потому, что автор, судя по всему, неплохо знаком с описываемой эпохой. Но помимо всего этого стилизация тут попросту не нужна. Автора в тексте и так слишком много, а за счёт стилизации он и вовсе превращается в третьего собеседника, поскольку речь его практически не отличается от слов Михаила Афанасиевича, так необъяснимо время от времени превращающегося в Мишу. Вот и возникает ощущение, что автор в своих комментариях преследует ту же цель, что и герои – хоть как-то скоротать время по дороге к монастырю. Потом наш герой видит ангела, который тоже оказывается на удивление разговорчивым. Пожалуй, в этом случае без объяснений действительно было не обойтись, но и ангел словно подхватывает эстафету у разговорчивого отца Елизария. Да и пургу при этом несёт редкостную. Впрочем, Михаилу Афанасьевичу, видевшему в морфиническом бреду Христа и Пилата, не привыкать. И только в самом конце происходит короткая, но зато по-настоящему интересная, неожиданная и запоминающаяся сцена. Хотя автор и тут умудрился смазать впечатление очередным «созерцательным стазисом». Санкторий Рассказ, безусловно, интересный, заслуживающий внимания. И написан профессионально. Автор по максимуму использовал преимущество удвоенного объёма (а оно у него было, и пытаться переубедить меня бесполезно). Развернул масштабное полотно с отвлекающими маневрами, быстрой и резкой сменой ситуации. При этом умудрился сохранить ритм, что в объёмных рассказах сделать гораздо трудней, чем в коротких. Более того, автор написал не просто приключалово, а умный рассказ, ставящий перед читателем серьёзные вопросы. И в принципе нельзя считать недостатком то, что он не даёт на них ответов. Грешен, сам люблю это дело – вот тебе, дорогой читатель, ситуация, доведённая до пика, а ты уж решай, как нужно поступить герою, или как ты бы поступил, если способен представить себя на его месте. Это всё так, но в самом конце автор зачем-то запутал вводную одной-единственной фразой. Вот этой: цитата – Мамуля, – тёплая ладонь легла на плечо. – Мам, я такая дура была... И тут мой жиденький процессор завис. Я даже не смог как следует обидеться на автора, который долго и упорно вёл меня куда-то, а затем бросил даже не на перекрёстке, а в лабиринте возможных решений.
|
| | |
| Статья написана 23 декабря 2013 г. 21:16 |
Внекс Поначалу рассказ показался просто сатирой на нынешнюю ситуацию в вузах. Местами остроумно, но не сказал бы, что сильно глубоко. Возможно, не стоило брать с места в карьер, потому что к концу первой страницы непрерывный гротеск и бурлеск начинает утомлять. Настолько, что пропускаешь первые намёки на то, что это не просто сатира. (хотя даже в этом случае легальное курение все равно удивляет, не вписывается в общую картину) И лишь в самом конце понимаешь, что рассказ вообще о другом. К сожалению, вторая часть, которая о другом, получилась не настолько яркой, как первая. Опять же несколько в лоб. Такие вот вопросы: цитата В жизни тоже внексом останетесь? посторонние люди обычно не задают. А если и задают, то они не действуют, именно потому, что люди посторонние. Но тема обыграна хорошо, тут уж не поспоришь. Заповедник Написано добротно, я бы даже сказал, хорошо. Декорации, конечно, знакомые, но здесь они работают скорее в плюс, чем в минус. Тем более что автор время от времени подбрасывает детали собственного изготовления, которые оживляют картину. Опять же радует, что герои совершают обоснованные, вытекающие из логики сюжета поступки. Это большая редкость в конкурсных работах. Однако я только что поймал себя на мысли, что сказать по этой работе мне особо нечего. Хорошо, но не более того. Не хватает яркости, неожиданности, сильных эмоций. И концовка немного смазана. Автор даже сам это заметил и проиллюстрировал затуманенным взглядом героя. Разгадка тайны оказалась предсказуемой и банальной, явно не стоящей затраченного труда. Серые в чёрную рябь Практически те же впечатления, как и от предыдущей работы. Красиво, романтично, грамотно. Я бы даже сказал, что умело, если бы не одна неприятность: и во время чтения, и сейчас меня не отпускает ощущение, будто бы я всё это уже читал. И не один раз. Поэтому и предательство Эн ничуть не удивляет, и когда герой бросается с крыши, я, в отличие от него, прекрасно понимаю, что вот он сейчас отсчитает положенные этажи, а потом всё закончится хорошо. И когда мы с ним открываем глаза, то уже вместе ничуть не удивляемся: цитата Женя… Большова. А ты, брат, кого-то другого надеялся увидеть? Но всё-таки мы всё это проделываем вместе с героем, и уже за одно это рассказ следует похвалить. А заодно и за ностальгическую экскурсию в старые добрые времена и в старые добрые книги, в которых, помимо всего прочего, почти не встречалось стилистических и орфографических ошибок. Откровение Написано мощно и динамично. Захватывает с первой же фразы и ведёт, ведёт, почти до самого конца. И ведь вроде бы мир показан чисто альтернативный, и имена какие-то буржуазные, но достоверность всё равно присутствует. И аромат тайны. Увы, как раз с ней-то и произошёл облом. Откровение откровенно разочаровало. Хотя автор и попытался подсластить пилюлю красочным описанием дёргающихся мертвецов – нет, не помогло. Ради чего писался рассказ? Ради ощущения страха? Так гораздо страшнее было следить за тем, как суетятся родители, а мальчик покорно ждёт, когда за ним приедет какой-то Надзор. Вместо кульминационной сцены вышел пшик, и даже прекрасная заключительная фраза от разочарования не спасает. Напалмовый декаданс Боюсь, что этот отзыв превратится в полемику с коллегой Гелприным, но тут уж ничего не поделаешь: не согласен я с ним. Где, к примеру, он увидел юмофант? Да, есть там один смешной персонаж – Гриня, да и тот скорее колоритный, чем юмористический. Он просто не позволяет воспринимать происходящее слишком серьёзно. А оно кому-нибудь надо – всерьёз представлять, как в коридоре космической станции наши бравые парни палят из каких-то там резаков в каких-то антрацитовых шариков? Это всего лишь декорация, на которой проявляются характеры героев (чем, собственно, и занимается литература, помимо посева разумного, доброго и вечного). А характеры есть, и сам Майк это признаёт. Герои у автора получились до неприличия живые, и автор им позволяет делать то, что нужно им самим, исходя из их характеров, а не то, что хочется автору. Или же так вот странно автору хочется, что, в принципе, одно и то же. Вот разве что Равиль подкачал: кроме слова «чуваки» о нём и вспомнить нечего. Зато о других можно много чего вспомнить, и я, чесслово, не виноват, что в первую очередь вспоминаются веснушки. Ниочёмный, значит, рассказ? Ну, во-первых, я не согласен. Есть у меня подозрения, что автор хотел по-своему разыграть идею моего культового рассказа о парне с причёской (Никогда не слышали о таком? – Ну, это ваши проблемы). И надо признать, что автор меня таки уел. А во-вторых, в конкурсе участвовала куча очёмных рассказов, которые было невероятно скучно читать. К счастью, этот рассказ к ним не относится.
|
| | |
| Статья написана 23 декабря 2013 г. 17:20 |
Радуга за окном Наверняка автор задумывал нечто иное, но вот что в итоге получилось: На протяжении всего рассказа он пытается убить героиню – маленькую девочку. Причём, не из маниакально-садистских побуждений, а просто для того, чтобы вызвать у читателя сочувствие. Более того – играется с намеченной жертвой, как кошка с мышью. Прижмёт, потом отпустит: нет, так не очень эффектно получается, попробуем иначе. И в конце концов находит красивый (как ему кажется) вариант. Но от этого становится ещё противней. Даже в дебильном стихотворении «Смерть пионерки» (ежели кто помнит) был хотя бы коммунистический пафос. Здесь же я не увидел ничего, кроме морали: «дети, не играйте там, где не положено». Впрочем, даже если я сужу предвзято (ну не без этого, чего уж там), то у рассказа хватает других недостатков. И стилистических, и смысловых. К примеру, автору стоило бы перед началом работы поинтересоваться, что такое вирус. Да и с убийством молекул не мешало бы разобраться.
Исповедник Я очень доверчивый человек. Я даже готов поверить, что аборигены живут именно в саклях, а монгольский антрополог действительно носит корейскую фамилию Ким. Хотя было бы неплохо узнать, почему всё так странно получилось. А ещё лучше – если бы автор подобрал более адекватные имена и названия. И уж совсем было бы замечательно, если бы он рассказал эту историю без нудных наукообразных разговоров, имеющих весьма отдалённое отношение к сюжету, зато притягивающих рассказ за уши к конкурсной теме «упадка». С «откровением» дело обстоит несколько иначе. Сюжет действительно поворачивается резко и неожиданно. Но эта неожиданность сильно напоминает некоторые детективы Агаты Кристи. Правда, там по ходу пьесы хотя бы вскользь упоминается, что у погибшего двадцать лет назад мальчика была какая-то няня. А здесь жена профессора выскакивает вовсе без предупреждения. Но опять же не сама выскакивает, о ней лишь упоминается. Без подробностей и как раз здесь крайне необходимых разговоров, которые позволили бы читателю хотя бы с запозданием начать сочувствовать герою. Читарик Не понимаю, каким образом в финал ФЛР раз за разом попадают подобные ученические работы. Вероятно, они настолько трогательны в своей наивности и беззащитности, что пробуждают материнские чувства даже в тех, кому по гендеру вроде бы не положено. Но лично меня почему-то не пробивает. От слова совсем. Возьмём для примера первый абзац: цитата «Снаружи бесновалась осенняя буря. В мрачном небе яростно крутились седые косматые тучи. Неистовые порывы ветра гнули к земле голый кустарник и с треском ломали редкие деревья. Громадные серые волны с размаху били в низкий берег, забрызгивая белой пеной мокрую поникшую траву». Красиво? Да просто офигительно! К каждому существительному для красоты прицеплено по эпитету, а то и по два. Жаль, что не сказано, с какого именно размаху волны били в берег. Недоработал автор. А самое забавное, что несколькими абзацами ниже он по наивности проговаривается: цитата «Из пещеры не высунешься, по острову не погуляешь, на море не полюбуешься». То есть, никто описанных выше красот не видит, и вставлены они в рассказ исключительно для того, чтобы показать, как красочно умеет писать автор. Из всего первого абзаца к сюжету имеет отношение лишь фраза: «Снаружи бесновалась осенняя буря». Всё. Абзац. Второй момент: любому автору хочется побольше рассказать о мире, который он придумал. И тут каждый выкручивается, как умеет. Одни заставляют детей задавать взрослым умные вопросы. Другие предпочитают пьяные откровения героя. Но большинство не рискуют доверить такое ответственное дело посторонним людям и чешут открытым текстом: что, как и почему у них тут устроено. А чтобы никто не отвлекал, всякие действия в рассказе можно на время прекратить, а героя загнать в какую-нибудь пещеру – пусть сидит там и не отсвечивает. И якобы что-то вспоминает. Впрочем, наш автор этим не удовлетворился и для надёжности разрешил роботу прочесть пару лекций о прошлом устройстве мира. Спасибо, я всё понял. Теперь бы ещё и рассказ прочитать. Но, видимо, в следующий раз. Народный способ Не знаю, где коллега Гелприн увидел честный перевёртыш. Хорошо подготовленный – да, возможно. Или даже сконструированный. На протяжении первой половины рассказа нам несколько раз повторяют, что жена умеет пользоваться «указкой». И это жу-жу, безусловно, неспроста. Но больше-то нам о жене вообще ничего не говорят. Поэтому большого удивления ее скрин-зависимость не вызывает. Не говоря уже о сочувствии. Хотя бы не к ней, а к самом у герою. Он о жене (в отрыве от указки) и сам-то вспоминает лишь во второй половине рассказа. И тут же сообщает о том, что любит её больше жизни. Ага, верю. Впрочем, дело не в том, верю я или нет, а в том, что в этом рассказе нам обо всём лишь сообщают. Пересказывают, что там происходило, вместо того чтобы показать это. Нарисовать. Сыграть. Прожить. И даже после второго перевёртыша ничего не меняется. Пересказ продолжает от другого лица, но в той же манере. Это, кстати, почти плюс, потому что подтверждает, что герой на самом деле лишь один. Но плюс такой же умозрительный, холодный и теоретический, как и весь рассказ, производящий впечатление чего-то механического, не живого, лишённого эмоций. Две страницы идёт краткий пересказ устройства мира и предыдущей жизни героя, затем полстраницы в этом мире с этим героем что-то происходит, после чего следует полуторастраничное объяснение произошедшего. А там, глядь, и объём закончился. Нужно уже финальную объяснялку привинчивать. Хотя идея, безусловно, роскошная. Не идея первёртыша, который совершенно не впечатлил, а описание самих последствий информационного перегрева. Но автора, к сожалению, более интересовали внешние эффекты, которые всё равно получились не слишком эффектными.
|
| | |
| Статья написана 11 мая 2013 г. 23:50 |
Как ты смог создать дип-программу, Дима? Со своей расшатанной психикой, дилетантскими познаниями в
психологии, самыми элементарными знаниями в области нейрофизиологии? Что тебе помогло?
Сергей Лукьяненко, «Лабиринт отражений» Наверняка каждому приходилось встречать в читательских отзывах словосочетание «атмосферная книга». Явно положительная характеристика, во многом определяющая общее отношение к тексту. Читатели это качество высоко ценят. Вот типичное читательское высказывание, подтверждающее этот тезис (увы, анонимное, поскольку в сети не принято подписываться настоящими именами):
«Те произведения, которые погружают читателя в свой мир, дают цельную, полную и яркую его картину, пусть даже они лишены большой смысловой нагрузки и не вызывают читательских слез или восторгов, но неизменно остаются в памяти как “атмосферные“. А это дорогого стоит…»
Пожалуй, вышесказанного вполне достаточно, чтобы заинтересоваться этим термином, его происхождением, значением и другими свойствами.
С происхождением особых проблем не возникает. Очевидно, что это определение заимствовано из области театрального и киноискусства, хотя и успело транзитом проследовать в обиход любителей компьютерных игр. Но и в окололитературном мире тоже прижилось. Стало быть, была в нём некая необходимость. Вероятно, другие определения не могут в полной мере выразить то, что понимается под этим словом. Не просто красивый, запоминающийся, увлекательный, эмоциональный, психологичный и так далее, а именно атмосферный.
А вот со значением уже сложнее. Интуитивно оно понятно, но точного определения нет, даже в толковых словарях ничего похожего на интересующее нас значение слова отыскать не удалось. Только Новый большой англо-русский словарь помогает придать этому термину хоть какой-то официальный статус, заодно объясняя, из каких краев это слово к нам перебралось:
«atmospherical – создающий определенную атмосферу; производящий
определенное впечатление».
Ладно, допустим. Но попытка выяснить, что означает в данном контексте слово атмосфера, снова заводит в тупик:
«Атмосфера – в переносном смысле, окружающие условия, моральная обстановка» (Д.Н. Ушаков Большой толковый словарь современного русского языка).
Говоря откровенно, маловато будет. Что же за сущность эта самая атмосфера? Каким образом, чем, где и когда она создается?
В поисках ответа приходится углубиться в специализированные литературоведческие труды. Конкретно – в статьи «Сценическая атмосфера» В.В. Петрова и «Поствампиловская драматургия: поэтика атмосферы» О.Ю. Багдасарян. Хотя на самом деле не так уж и важно, в какие именно. Ибо в научных кругах принято обильно цитировать коллег, цитаты эти циркулируют из одной монографии в другую, и если была кем-то когда-то высказана действительно интересная мысль, о ней уже не забудут.
Так вот, проблема атмосферы художественного текста занимает исследователей уже больше века. Правда, в большей степени, теоретиков сценического искусства, а не литературоведов. Но и это вполне объяснимо: театральные актёры и режиссёры находятся в уникальном, двойственном положении. С одной стороны, они должны сами прочувствовать атмосферу текста, с другой – передать её зрителю, а порой и создать новую, отличную от той, что была в первоисточнике.
Однако многолетние и многочисленные труды специалистов не вносят полной
ясности в проблему. На словах они вроде бы признают атмосферу художественного произведения объективным явлением, но подход к его изучению в прежние времена непременно назвали бы мелкобуржуазно-идеалистическим.
«Тайна, извечно окутывающая настоящее искусство, – это, несомненно, его атмосфера. Эта тайна нас приманивает, искушает ещё до того, как мы начинаем умом исследовать произведение, т. е. “поверять алгеброй гармонию”. Атмосфера является основой “эффекта начала”, когда после первого прочтения пьесы мы ещё не знаем её темы и идеи, но уже покорны ей. И часто, к сожалению, этот эффект исчезает вместе с тайной, как только мы начинаем анализировать пьесу. Начинается власть ума, вытесняющая тончайшую ауру магии пьесы. Мы пытаемся её сохранить, но она улетучивается как прекрасный сон в первые минуты пробуждения», — заявляет известный литературовед, доктор филологических наук С.Т. Вайман.
«Художническое видение объекта как живого многогранного целого создаёт плотную атмосферу произведения искусства, сопротивляющуюся тому анатомированию, которое может иметь место в теории», — вторит ему видный специалист в области общей теории искусства, доктор философских наук профессор А.Я. Зись.
В конце концов, В.В. Петров вынужден признаться:
«Как определить душу искусства? Вероятно, точного и емкого определения атмосферы мы не найдём. А может быть, и не нужно».
Нет, конечно же, исследователи выдвигают различные теории. Беда в том, что они если и не противоречат друг другу, то, по меньшей мере, плохо согласовываются между собой. И не столько объясняют, сколько запутывают ситуацию. Носителями атмосферы попеременно или одновременно объявляются практически все составляющие литературного произведения.
По мнению доктора филологических наук профессора М.Я. Полякова, «Атмосфера – как своеобразное идейно-эмоциональное семантическое поле пьесы – заключена в самом действии, в образах, мотивах, в сцеплении основных идей»
О.Ю. Багдасарян считает, что «в качестве способов создания атмосферы выступают как элементы пространственно-временной организации (пейзаж, способы обрисовки характеров), так и речь, экспрессия диалогов, для драматургии имеющие принципиальное значение».
И.Ф. Тайц говорит об атмосфере как об «эмоциональном содержании, которое складывается из фона, на котором разворачивается действие, из самого действия и из содержания характеров».
Если верить доктору искусствоведения профессору А.Д. Попову, «носителями атмосферы являются: “темпо-ритм“, психофизическое самочувствие людей, тональность, в которой они разговаривают, мизансцены».
Одним словом, сколько людей – столько и мнений. И каждый по-своему прав, но их правота ничуть не помогает в понимании проблемы. Создаётся даже ощущение, что искусствоведы путают причины со следствием, принимая внешние проявления атмосферы за её источники. Прошу прощения за грубый пример, но переносчики инфекции и ее возбудители – вовсе не одно и то же.
Такую расплывчатость результатов можно объяснить и оправдать лишь тем, что исследователи изучали в основном сценическую атмосферу и имели дело с драматургическими произведениями, несколько отличающимися по структуре от беллетристики. Мало того – с лучшими, отобранными произведениями, написанными большими мастерами. Атмосфера в них присутствует по определению.
А вот в современной массовой литературе ситуация немного иная. Лучше всего её характеризует цитата из повети Г.Л. Олди «Золотарь, или Просите, и дано будет…»:
«Выйдет книжица — начнутся отзывы в сети. Прётся народ. Тащится, добавки просит. Они ведь на самом деле сопереживают! Мысли находят, чувства, страсти. Ну, мысли — ладно. А страсти? Не у Шекспира с Бальзаком, не у Пушкина с Буниным — у Пукина с Букиным. В великой эпопее “Колдуны Черных Земель“. Значит, есть там что-то, кроме буковок?
Плюйся, брани графомана — есть, и баста.
У писателя кроме слов этих треклятых, муравьев на снегу — ничего нет. Ни мимики, ни жестов, ни интонаций… Семь процентов полезной информации, если верить Пизу. А читателя на слезу прошибает. Комок к горлу подкатывает. Хохочет в голос, соседей в три часа ночи пугает. Готов в книгу влезть, героя за руку схватить: не ходи в темный лес! Как же так? Откуда?
Если только буквы? Только слова?»
Дальше авторы предлагают свою версию, даже не спорную, а откровенно фантастичную. Так на то они и фантасты. А хотелось бы всё-таки понять, что такое атмосфера, как и за счёт чего она возникает. Получить пусть не очень научный, пусть даже примитивно-вульгарный, но чёткий ответ.
И он всё-таки находится. Как это ни удивительно, на форуме любителей компьютерных игр:
«Эту атмосферность создает или воображает для себя сам игрок», — поделился высшим знанием безвестный гений.
Вот, оказывается, как всё просто: сам игрок. Так, может быть, не только в отношении компьютерных игр справедливо это высказывание? Более чем вероятно. Как иначе объяснить тот общеизвестный факт, что одна и та же книга кого-то приводит в восторг, а другого оставляет равнодушным? Похоже, и в самом деле атмосферу литературного произведения каждый читатель заново выстраивает сам для себя. А писатель может помочь ему «только буквами, только словами».
Без читательского воображения, создающего атмосферу, описываемый мир окажется очень похож на знаменитый Диптаун Сергея Лукьяненко, увиденный глазами дайвера, вышедшего из дип-программы:
«Только мир перестал быть реальным, стал нарисованным, мультяшным.
Отступаю от стены, квадратики сливаются, превращаясь в коричневые прямоугольники. Кирпичи. Смотрю в небо — тёмная синь с редкими звёздами. Вдоль улицы — дома и дворцы, похожие на детские рисунки: чёткие контуры, залитые краской. Этот домик из кирпича, этот забор — деревянный, в палисаднике — ёлочки… Вдоль улицы — стальные трубы с жёлтыми пятнами на острие. Фонари… Условность, сплошная условность…
Человек, попавший в мультфильм…
Со спины наплывает звук. Оборачиваюсь — по улице едет автобус. Огромная двухэтажная колымага, почти вся состоящая из стекла. Нарисован автобус довольно тщательно, у него даже вращаются колёса. К окнам прилипли карикатурные лица…»
И сколько бы автор ни распускал свой павлиний хвост, как бы ни старался поразить изяществом стиля или красочностью описаний, оригинальностью метафор или неожиданностью поворотов сюжета, все его старания пропадут втуне, если не включится воображение читателя. Если не начнёт он из тех материалов, которые предоставил писатель, выстраивать собственный «дивный новый мир». И если эти материалы правильно подобраны, поставляются в нужной последовательности, да и просто лучше знакомы строителю, шансов на удачную постройку будет намного больше.
Кстати, от стремления поразить читателя автору вообще лучше отказаться. Во всяком случае, на этапе установления контакта. Не секрет, что человек способен вообразить только то, с чем он ранее сталкивался в реальной жизни или, допустим, видел в кино. На этом принципе, собственно, работают и метафоры: объяснить неизвестное, сравнив его с известным. И не стоило бы, наверное, лишний раз повторять прописные истины, если бы сами авторы не сетовали так дружно на ленивых, не желающих думать и воображать читателей.
Выходит, что зря. Ещё как желают, но на близком и доступном их пониманию материале. И получают желаемое от авторов популярных «точечных» и попаданческих серий, например. А писатели, считающие, что заигрывание с читателем ниже их достоинства, обречены на непонимание. Да, разумеется, истинный художник должен не опускаться до уровня потребителя, а поднимать его до своего уровня. Вся разница лишь в способе этого подъёма: либо тянуть за верёвку со своего олимпа, не заботясь о том, об какие углы и выступы ударится по дороге читатель, или пройти всё восхождение в одной связке, вместе испытав все трудности и радости. Не нужно требовать от читателя невозможного, позвольте ему зацепиться за что-то надёжное, знакомое, уже пережитое и прочувствованное, запустите процесс, а потом уже проверяйте, насколько высоко он сможет подняться.
Впрочем, это предмет для отдельного и долгого разговора. А вопрос, каким образом всё-таки создаётся атмосфера, по-прежнему остаётся нерешённым. И тут самое время вытащить из рукава козырной туз, позаимствованный из той же статьи В.В.Петрова, не такой уж бесполезной, приходится признать, как поначалу показалось:
«Психика человека устроена так, что мы сначала нечто переживаем (неосознанно), а потом уже замечаем и осознаём причину переживания. В нашем восприятии атмосфера является промежутком между двумя этими моментами: пережить – заметить. Тревога охватит вас ещё до того, как вы осознаете причину её. То, что ощущаем всем своим существом глубоко и прочно, всегда опережает мысль, которая потом сформулирует нам… обстоятельства, обусловливающие эти ощущения».
Вероятно, именно во взаимодействии этого первичного ощущения и последующего осмысления атмосфера и зарождается. Чтобы зримо представить себе это взаимодействие, воспользуемся примером из кинематографа:
Вспомним ключевой эпизод фильма «Место встречи изменить нельзя». Володя Шарапов вместе с бандой идёт по коридору в подсобке недавно ограбленного магазина. Он знает, что коллеги из МУРа должны устроить засаду на бандитов, понимает, что коридор – самое подходящее место для этого. Но что должен при этом делать он сам, Шарапов пока не знает. И вдруг, в незнакомом, чужом для него помещении, видит знакомую вещь – портрет Вареньки. Он не может оказаться здесь просто так, это какой-то намёк, подсказка. Стена длинная, но портрет висит именно на двери, значит, дверь должна сыграть какую-то роль. Роль у неё может быть только одна – открыться и закрыться. В принципе, план действий уже готов, осталось угадать момент. И тут в коридоре гаснет свет.
Вот такой промежуток между предчувствием, догадкой и осознанием, принятием решения, судя по всему, и рождает атмосферу в художественном тексте. В этот момент воображение читателя начинает работать на максимальных оборотах, каждое слово он теперь воспринимает с повышенным вниманием, проверяет на соответствие своим предчувствиям каждую фразу в диалоге, каждую деталь в описании.
Кстати говоря, в первоисточнике – повести братьев Вайнеров «Эра милосердия» – никакого портрета на двери не было, и весь эпизод получился каким-то вялым, скомканным, не атмосферным.
Итак, у нас появилась рабочая гипотеза, объясняющая принцип работы «дип-программы». Но хотелось бы еще получить некий алгоритм для ее составления. Как расположить отдельные блоки, чтобы они начали взаимодействовать?
Механику процесса проще всего понять на примере зарождения атмосферы тайны. Другие эмоции, очевидно, тоже должны возникать подобным образом. Но разберёмся для начала с простейшим вариантом. Не случайно ведь хороший классический детектив всегда атмосферен. Он неизбежно, по законам самого жанра, строится на таких маленьких и больших загадках: нюансах поведения, интонациях, отдельных фразах и деталях одежды, интерьера и так далее со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Примерно так же создаются произведения в жанрах хоррора и мистики, где без соответствующей атмосферы тоже не обойтись. Как правило, антураж в таких текстах традиционный: и место действия, и внешняя сюжетная линия, и даже типажи героев хорошо знакомы читателю по многим другим книгам, фильмам, компьютерным играм. И он в состоянии всё это себе вообразить, нужно только запустить генератор фантазии. Но запустить аккуратно, предварительно его прогрев. Возможно, даже на холостых оборотах.
Опытный мастер никогда не вываливает тайну на голову читателя одним тяжёлым монолитом, а подаёт мелкими порциями: загадочными предметами, странными словами и поступками, по отдельности ничего вроде бы не значащими, просто раздражающими, привлекающими внимание. И вот тут срабатывает эффект знакомости, привычности происходящего. Читателю начинает казаться, что и загадку он разгадает с той же лёгкостью, с какой опознал обстановку. Разумеется, он не может устоять перед искушением и включается в игру. Автору же остаётся только удерживать читателя в этом рождающем атмосферу промежутке между догадкой и уверенностью.
Причем, это ощущение легкости, одношаговости решения проблемы – не обязательно детективной – тоже является необходимым условием для создания атмосферы. Пусть даже потом выяснится, что это решение создало новые трудности, но такие же преодолимые, не выходящие за пределы человеческих возможностей. Иначе читатель может потерять интерес к происходящему, и атмосфера испарится. Таким образом, удержание атмосферы – не менее важная задача, чем ее создание.
И вот как раз для выполнения этой задачи автор может использовать всё богатство своего творческого арсенала: искусство построения диалога, позволяющее вкраплять многозначительные намёки в невинные или бессмысленные на первый взгляд фразы;
ювелирное прописывание деталей, также работающих на поддержание либо раскрытие тайны; красочность метафор, в которых на самом деле больше важна точность и представимость, нежели оригинальность; чувство ритма, помогающее определить момент для вброса очередной подсказки. Даже композиционные навыки, поскольку вовсе не обязательно вести читателя прямой дорогой от загадки к ответу: можно для начала заманить его на ложную дорожку, либо постоянно раскачивать от уверенности к сомнению и обратно, или, предположим, повторять ключевые слова, детали и жесты.
Приёмов множество, и нет нужды их здесь перечислять. Как и объяснять, что после установления контакта с читателем и создания соответствующей атмосферы автор может наконец-то блеснуть и оригинальными сюжетными ходами, и философской глубиной, и прочими изысканными блюдами литературной кухни.
Вынужден признать, что все эти выводы сами пока находятся на уровне ощущений, догадок, предположений. Их ещё нужно проверять и перепроверять. Это с одной стороны. А с другой, они тоже относятся к категории интуитивно понятных. Но иногда такие вроде бы очевидные вещи нелишне сформулировать, проговорить вслух. Чтобы осознать до конца и, может быть, подметить то, что раньше ускользало от внимания. И, разумеется, применить на практике.
И ещё один интересный момент: если процесс воображения действительно инициируется именно так, если любой описанный автором мир читатель всё равно будет сравнивать с увиденным в том или ином фильме, то, может быть, и не стоит с этим бороться? Практически всё, начиная с охоты на мамонтов и заканчивая покорением далёких планет, так или иначе уже отражено в кинематографе. И конкурировать с ним в мощности изобразительных средств литература вряд ли способна. Зато может использовать в своих целях.
Например, создать некую систему кодовых знаков, маркеров, явных или скрытых отсылок, заранее запускающих в воображении читателя генератор знакомых, представимых образов, не обязательно в точности соответствующих авторской картине мира, но дающих приблизительное представление о нем. А дальше только подправлять скупыми мазками отдельные несоответствия в этой картине. Пусть бывшие конкуренты выполняют за писателя хотя бы часть чёрновой работы по описанию мира, а самому ему лучше сосредоточиться на том, в чём традиционно сильна литература – прорисовке характеров, передаче психологических нюансов, невидимой глазу работы мысли и органов чувств человека.
Возможно, в таком симбиозе с кино, или даже, если угодно, паразитизме на нём и заключается выход из того кризиса, того дефицита новых идей, в котором пребывает сейчас литература. Но это опять-таки уже совсем другая история.
|
| | |
| Статья написана 16 августа 2011 г. 02:31 |
Тезеллит – это такой минерал. Удивительный, очень дорогой, чрезвычайно редкий. Во всём мире он добывается только в одном месте. То есть в совершенно другом месте, в другом мире. В Срезе. По большому счёту, он и есть Срез. Не то чтобы без него это место вообще не существовало бы, скорее оно не существовало бы для людей. Напрямую автор об этом вроде бы не говорит, но наверняка и система телепортов основана на каком-то эффекте тезеллитового поля. Хотя бы потому, что других причин возникновения такой продвинутой технологии попросту нет. А в Срезе и вовсе всё работает исключительно на тезеллите. Вплоть до того, что какие-нибудь солнечные батареи на поверку оказываются лишь маскировкой, объяснением для простаков, а где-то внутри аппарата обязательно спрятан тезеллитовый элемент. А ещё этим минералом можно украшать стены комфортабельных отелей и мастерить из него сувенирные статуэтки для туристов. Потому что Срез – это ещё и модный курорт. Словно какие-нибудь Арабские Эмираты. Нефть – нефтью, в смысле, тезеллит – тезеллитом, но не пропадать же здешнему солнцу и морю понапрасну. А уж с кем фотографироваться на набережной – с обезьянкой, верблюдом или инициированным драконом – не так уж и принципиально. Как не очень-то важно, хотя и немного обидно, если вместо тезеллитовой статуэтки дракона ловкие торговцы всучат тебе поддельную, из обыкновенного камня. Но в конце-то концов, кто способен распознать фальшивку? Несколько человек во всём мире. А для остальных важно, что ты побывал в этом раю. Вот и читателям романа Яны Дубинянской «Письма полковнику» тоже выпал такой счастливый билетик – персональная экскурсия на Срез. Правда, начинается книга с какой-то заурядной школьной истории, но каждому ясно, что это та самая солнечная батарея, скрывающая настоящий источник интриги. Тем более что вскоре среди забавных, но вполне себе обычных прозвищ персонажей вдруг упоминается странное, таинственное, притягательное и многообещающее – Лиловый Полковник. Он же – Николас Роверта, бывший кровавый диктатор и бывший же единоличный хозяин Среза. Уж с таким-то героем точно скучать не придётся. И читатель не обманывается в своих ожиданиях. Хотя сам полковник в дальнейших событиях по понятным причинам не участвует, там и без него начинается такое – только успевай следить. Что называется «всё включено» — и террористы со спецслужбами, и драконы с принцессами, и Великая Тайна, и Зачарованное Место. Правда, в нагрузку ещё прилагаются какие-то скучные и банальные письма маленькой наивной девочки Эвиты своему отцу. Тому самому Лиловому Полковнику. Но это ведь ещё не повод, чтобы ими зачитываться. В лучшем случае – повод их вытерпеть, как терпел бедняга Стар присутствие Дылды, бесплатного, но очень утомительного приложения к халявной же путёвке в Срез. Хотя и не сам Срез его на самом деле интересовал, но уж тем более не Дылда. Но с какого-то момента вдруг начинаешь понимать, что вся эта захватывающая, практически детективная история, со всем её динамизмом, психологизмом и красочными описаниями, почему-то и в подмётки не годится якобы простым и бесхитростным письмам Эвиты. Почему-то именно в них чувствуется настоящая жизнь, настоящая любовь, настоящая боль. И даже некоторая фрагментарность, недосказанность идёт им на пользу, позволяет читателям не отгадывать заданные автором загадки, а самостоятельно восстанавливать ход событий, о которых самой героине тяжело вспоминать. И естественно, сопереживать ей. А в основной сюжетной линии – в лучшем случае игра, имитация страстей, юношеское выдумывание высоких чувств. В письмах просматривается неординарность авторского таланта, а в главном сюжете – всего лишь профессионализм, старательное подражание пусть и лучшим, но всё-таки накатанным образцам жанра. В одном случае – действительно трагичная история, а в другом – постановка, реалити-шоу, поддельный тезеллитовый дракончик. И даже смерть Марисабель – такой же постановочный номер, как и всё прочее, рассчитанный на то, чтобы выбить слезу у сентиментального зрителя или читателя. И весь этот теракт сильно отдаёт водевилем, хотя тут как раз автор и добивался подобного эффекта. Права, ох как права была та бойкая зампродюсерша, что костерила террористов, сорвавших ей съёмки: «Какой эфир, кретины?! Они хоть представляют себе, сколько это стоит?!. час работы?!!» Не учла она лишь одного: сам теракт – такое же шоу, только поставленное другим продюсером, с куда большими финансовыми возможностями. В этом мире автоматы давно уже ничего не решают. И не нужно никаких коротких замыканий, чтобы уничтожить Срез. Он уже умер. Если не тогда, когда здесь начали добывать тезеллит, то уж точно тогда, когда превратился в курорт. И полковник Роверта умер задолго до того, как его нашли в маленькой квартирке мёртвого, выряженного в фальшивый – опять фальшивый! – лиловый мундир. И невольно создаётся впечатление, что книга начинается в тот момент, когда всё настоящее, действительно важное, уже закончилось. Что вся она – просто очень большое и не слишком обязательное послесловие к истории, случившейся двадцать лет назад. И сама Эвита тоже умерла. А та, что появилась вместо неё, почему-то особых симпатий – и даже элементарного интереса – не вызывает. «Графа Монте-Кристо» все уже читали, и перечитывать особо не тянет. Тем более в стилизации под программу «Последний герой», полной, включая размышления о том, кого следующего вычеркнуть из списка играющих. Тем более что каждому понятно – героиню автор при всём желании вычеркнуть не сможет. И эта постановочность чересчур заметна. Возможно, как раз потому, что в тексте есть с чем сравнивать. И становится совсем скучно. Сюжет вроде бы развивается, но тебе от этого – не холодно, не жарко. Только и остаётся, что ждать следующего письма, чтобы снова ощутить дыхание настоящей жизни. Хотя в конце концов и сюда тоже пробирается фальшь. Видимо, чрезмерное увлечение постановочными сценами ни для кого не остаётся безнаказанным. Чтобы подготовить эффектный финал реалити-шоу «Наследство Лилового Полковника», автору пришлось пожертвовать одним из главных достоинств писем – их недосказанностью. А расписывая подробности, она непроизвольно скатилась в уже привычный режим. Нет, погоня на драконах с перестрелкой и взрывами – это, конечно, феерично, но… А с другой стороны, в основной линии под конец неожиданно прорезалось что-то настоящее. «А мой отец? – спрашивает Эвита у Драви. – Как мог такой человек, как он, первым проникнуть из Исходника в Срез?» – «А ты уверена, что знала по-настоящему своего отца?» – отвечает мудрый дракон. И действительно, много ли она знает об отце, если двадцать лет не видела его, только писала ему письма и читала о нём в газетах, а после так и не научилась разговаривать с ним? А мы знаем и того меньше. Ничего не знаем даже о её матери. Какой она была? Как и почему умерла? Почему Эвита никогда о ней не вспоминала? Возможно, у грозного Лилового Полковника была своя романтическая и трагическая история, которую нам, увы, никто уже не расскажет. Вот так всё неожиданно перемешалось в этой книге, спутав заодно и мои глубокомысленные выводы. Придётся наскоро сочинять новые. А в общем-то, чёрт его знает, может, такой и должна быть литература – противоречивой, неоднозначной, неудобооцениваемой? Она же, как-никак, отражение жизни. А в жизни частенько высокая трагедия бывает перемешана с пошловатой опереткой.
|
|
|
облако тэгов
