Преамбула. Средневерхненемецкий я понимаю с пятого на десятое, а готический шрифт не воспринимаю вообще -- мозги скрипят. Но, поскольку сюжет знаю (именно этот, не классический -- без Брюнгильды, зато с великанами и со спасением принцессы из лап их главаря), то, стало быть, и читать было не так уж трудно. Кой-какие лакуны восполнял при помощи собственной фантазии (филологический склад ума -- это врожденное, это не лечится ) Человеку, в 11 лет пытавшемуся грызть неадаптированного Киплинга, не так уж трудно сообразить, что "Da liegt ein merkliche Trache" = "Там Змий лежит ужасный". Ну, и соответственно, несмотря на постыдное незнание языка, эффект погружения таки был. Проникся я, друзья, духом этой поэмки (отнюдь не большой -- 57 страниц). И поскольку в Интернете, вроде бы, нет подробного ее разбора -- нагуглить сходу получается только статью А. Хойслера, в которой именно о не-традиционной версии "Нибелунгов" говорится очень мало и крайне общими словами -- то я попробую написать о своих впечатлениях. Наверное, это мало кому интересно, но у меня такая вредная привычка -- все свои впечатления в тексте закреплять. Просто чтоб потом не забылись.

Итак. Не ждите от "Рогового Зейфрида" подробных описаний, красочных метафор, любования "сбруей" (сиречь, оружием, доспехами ггероев и пр.) Если хочется подобной ранне-, средне- (и пр.) феодальной экзотики -- читайте собственно "Песнь о Нибелунгах", каноническую версию. Ну или "Сагу о Вельсунгах" -- там такого навалом. А это -- типичный шпильманский (= почти былинный, но уже тяготеющий к "оскоморошиванию") фольклор. В спартанском стиле:

цитата

-- Вот простился с ними [родителями] Зейфрид...
Через лес шла дорога, по которой он пошел...
Где множество драконов лежало,
Змеюк, гадюк и червей...
Тут притащил он деревьев,
Вырванных с корнем.
Бросал он их в змеев,
Чтобы ни один не убежал,
Чтобы они там все остались,
Сколько бы их ни было.
И побежал к угольщику,
И взял у него огня,
Поджег дерево
И червей спалил...

Борьба же за руку очаровашки принцессы с исполином Купераном больше напоминает какого-н. "Бову Королевича", чем темный и мощный в своей прямолинейности эпос. Это уже -- богатырская сказка; когда Зейфрид стал из лихого бойца галантным кавалером, упоенно вел счет срубленным великанским головам и вообще больше заботился о том, как бы перед Кримгильдой повыеживаться поизящнее -- он перестал быть Зейфридом древних легенд и стал оч. похож на героя "Нибелунгов". Не смелого, а доброго и доверчивого.

Впрочем, сказка она и есть сказка. По сути, это просто "Колобок", помноженный на средневековую военщину перечисление однообразных подвигов. "Того, этого сразил -- потом пошел в другое место -- там еще одного сразил -- потом пошел туда-то, и там еще кого-то..." Не знаю, получит ли современный читатель удовольствие от этой части поэмы, но то, что самому Зейфриду от таких бесконечных приключений был прок (он зарабатывал себе реноме, почему в итоге и смог удачно жениться!) -- это совершенно точно.

Ну и смерть героя -- как раз под стать его безыскусному и довольно прямолинейному "житию"! -- прописана всего в двух строчках. Жестокий Хагенвальд "пришел, увидел и убил". Все! Народная книга, правда, на этом не останавливается: вместо военного союза с гуннами, к-рые и убили Хагена и его присных (как мы знаем по классич. легенде), горюющая принцесса едет за помощью отца Зейфрида -- Зигмунда. Естественно, месть за сына -- классический финал многих таких историй, и он даже смотрится более сурово и архаично (а значит -- красиво, я уже объяснял почему), чем месть за мужа. Но похоже, что в первом варианте ни того, ни того мотива не было -- все кончалось просто гибелью гг. И откуда Хагенвальд знает об уязвимом месте гг -- не объяснено. Знает, потому что знает. Иначе бы сюжета не было...

В общем, очень интересно посмотреть, какой эта легенда была изначально. Без пафосного, а ля Вагнер, проклятия. Без героя, не ведающего страха ("святую простоту" и кротость, в духе позднего христианства, здесь с успехом заменяет сила-силушка богатырская). Также отсутствуют: невинная обесчещенная жертва (воительница-валькирия, которая с большой буквы Бэ). Родственные связи с этой самой Бэ (не то сестра по духу, не то просто сестра, не то тетя, не то... Хз, в общем. Спасибо автору "Эдды", он все так запутал...) Отсутствует злодей Гунтер (вернее, он просто упоминается мельком), и уж конечно, Кримхильда не имеет к нему никаких счетов. Собственно, после ее замужества за Зейфридом все отношения с родом Гибихунгов -- такие важные для эпоса! -- переходят в разряд "было давно; неважно и неинтересно".

То есть, это не фэнтези. И не эпос, и не эпик, а -- эпический жанр. То есть -- просто короткое повествование, близкое к нашей современной новелле. И не романтика, а... как бы это попроще сказать-то... В общем, новелла с НЕКОТОРЫМИ, НЕ ОЧ. БОЛЬШИМИ романтическими нотками. Но ведь новелл тогда не было; n'est ce pas? По сути, самый близкий аналог, к. можно подобрать -- народная баллада. "Ой, как пошел наш храбрый Брешик да за Волком Драг-ценно-шкурым, да вдруг увидел в лесу на опушке Деву толстозадую..."

Смешно? Не правда ли, смешно... А все-таки... не будь всего этого, смешного -- не родился бы и "Властелин колец". Чья серьезность и глубокая идейность, вроде, никем не опровергается.

Про оперу Рихарда нашего, вдохновителя нацистской швали, лучше умолчим.

8,5 из 10 за сам текст. 9 -- за то, как он повлиял потом на мифологическую традицию....

Был у древних скандинавов такой миф — про чувака по имени Сигурд (он же Зигфрид). Его убили братья его жены — Гудруны. Из-за чего? Понятное дело, из-за денег. А потом выдали свою сестру за короля Атли (он же Аттила).

Король Атли зазвал их в гости... и тоже "немножко убил". И тоже из-за денег.

После этого Гудруна весьма пафосно отомстила за братьев... несмотря на то, что они пролили кровь ее первого мужа, которого она не по-детски.

Обычно всякие умные и заслуженные ученые объясняют это противоречие тем, что в эпоху родового строя отец или брат (короче, кровный родственник) считался более близким человеком, чем муж (ибо муж — представитель другого рода).

А мне вот думается, что дело совсем не в этом... Просто... когда братья Гудруны погибли — они кровью искупили свою вину перед ней. Не то чтобы она их простила (тогда вряд ли были такие понятия) — но они оказались как бы... "в расчете". Братья уже ничего ей не были "должны" (поскольку умерли) => она могла за них отомстить.

пс Известный скандинавист Ольга Смирницкая в послесловии к этой вот книге утверждает, фактически, то же самое. Не слово в слово, но...

Хотя в комментариях к БВЛовскому томику все написано "совсем наоборот"

И снова — о скромном обаянии феодализма. И о переводах, разумеется...

Средневековую литературу так называемая "советская школа перевода", скажем прямо, не очень-то жаловала... Это вам не лирики 19 в. (Бодлер, По и т.д.), на худой конец — Ренессанса и барокко. Тех переводили неизмеримо большими объемами, относительно качественно (хотя без отсебятин все же не обходилось: прекрасный поэт Самуил Маршак превратил откровенно пародийный сонет Шекспира "Ее глаза на звезды не похожи"... в лирическое стихотворение, а гений Пастернака, как вдруг оказалось, способен породить крайне невразумительные строки типа "Во мне ты видишь умиранье пня"). Но — пусть уж. Издержки везде неизбежны; главное, что классиков более поздних эпох все-таки переводили. Много и разнообразно.

А вот античность и Средневековье... Имеем только один перевод "Нибелунгов" (т.е., только один, доступный массам — старый, досоветский, напрочь забыт всеми. Возможно, заслуженно... однако ж... читателю выбирать не из чего), только один полный перевод "Беовульфа" (а кто сказал, что художественное решение переводчика Тихомирова — единственно возможное? Отрывки из перевода М. Замаховской в хрестоматии Пуришева показывают, что этот литпамятник мог бы обрести и совершенно другое звучание... Но — нет. Народ имеет только то, что в БВЛовском томике. (Для сравнения: "Ригведу" народ имеет в двух переводах — тоже Тихомирова и более старом, начала 70-х. Пусть и не всю, но и не вырванные из цельного текста фрагменты).

"Сага о Вельсунгах" с 30-х годов переиздавалась дважды. И все время — в том же переводе. 30-х годов.

Данте "от Мина", "от Минаева", "от Маранцмана" и "от Евсы" мы получили сравнительно недавно. Еще в начале 2000-х мы имели его только "от Лозинского".

Ну как, поняли, о чем я? Да, да... Конкуренции нет. При том, что пьесы и стихи, допустим, Шекспира... Ладно, не будем о грустном.

(Возражения "так ведь какие древние времена! мало кто эти языки вообще знает, а ведь надо же и словом владеть" — резонны. И тем не менее — переводов "Эдды" у нас три (а переиздается чаще всего лишь один из них); переводов "Кудруны" — два, просто опять-таки один не переиздаётся; переводов "Окассена" — два, и оба — тут как раз приятное исключение из правил — вполне себе доступны; переводов "Песни о Роланде" — три, а издается (естесссно) только один; да и с "Нибелунгами" та же песнь (пардон за каламбур). Кое-что переводилось не с подлинника, а с подстрочника... и т.д., и т.п.)

А вот в случае с переводами поэзии вагантов — была конкуренция. Да еще какая... Но только к добру это — увы — не привело.

Почему так? разберемся.

***

Для начала — цитата. (Из Ю. Д. Левина).

цитата

Белинский выдвинул концепцию двух переводов: "художественного" и "поэтического". Для правильного понимания такого деления следует иметь в виду тот философский смысл, который критик вкладывал тогда в эти термины. "Художественное" означало для него объективное отражение действительности, и оно считалось выше "поэтического" -- идеализированного выражения субъективного.
"В художественном переводе, -- писал Белинский, -- не позволяется ни выпусков, ни прибавок, ни изменений. Если в произведении есть недостатки -- и их должно передать верно. Цель таких переводов есть -- заменить по возможности подлинник для тех, которым он недоступен по незнанию языка, и дать им средство и возможность наслаждаться им и судить о нем" (II, 427). К таким переводам критик относил трагедии Шекспира, переведенные Вронченко, и объяснял их неуспех тем, что "Шекспир еще недоступен для большинства нашей публики в настоящем своем виде". "Так как переводы делаются не для нескольких человек, а для всей читающей публики, -- продолжал Белинский, -- и так как сцена должна действовать не на один партер и первые ряды лож, а на весь амфитеатр, то переводчик должен строго сообразоваться со вкусом, образованностию, характером и требованиями публики", и "он тем более обязывается к таким выпускам, прибавкам и переменам, чем разнообразнее публика, для которой он трудится" (II, 427). Таким "поэтическим" переводом Белинский считал "Гамлета" в интерпретации Полевого.

К чему это я, собственно?.. А вот к чему: есть три достаточно известных перевода "Старшей Эдды" (на самом деле — больше, если считать и переводы отдельных песен, а не всего литпамятника в целом; но я говорю о тех, с которыми сталкивался сам в бытность свою студентом).

[PHOTOSM ALL3LEFT]

По крайней мере к одному из них определение "поэтического" (по терминологии Белинского), как мне кажется, вполне подходит. Хорошо это или плохо — а также, подходит ли к двум другим определение "художественных" (по Виссариону Григорьевичу) — я постараюсь разобрать ниже.

Итак... Самая знаменитая из эддических песен — "Прорицание вёльвы" (или, в другом переводе — "Прорицание провидицы"). Рассказывает эта провидица о создании мира, о том, как он устроен, и о скандинавском аналоге Армагеддона — Рагнареке (впрочем, как ни назови, смысл один: конец света есть конец света. Но в скандинавском мифологии, как и во многих других, время циклично — после конца грядёт возрождение...)
Естественно, именно масштабные картины конца света обычно врезаются в память читателям этого сказания. Поэтому (а также потому, что сама песнь — очень длинная), я и приведу здесь именно эти цитаты — во всех трёх переводах.

Что же мы видим? Перевод Свириденко — да, разумеется, здесь очень много отступлений от оригинала (это можно понять, даже не зная древнеисландского) — и не тем размером он выполнен, и добавлены эпитеты, которых нет в подлиннике (на это обращали внимание ещё Стеблин-Каменский и Д. М. Шарыпкин).

цитата

Во всех песнях «Эдды» в переводе Свириденко есть определения и дополнения, которых нет ни в оригинале, ни в переводе Корсуна.
Свириденко: «грел с полудня луч солнца соленые камни», — Корсун: «солнце с юга на камни светило», — Vølusрá: «sόl skein sunnan á salar st eina» [4] (...) Свириденко: «через влажные долы в пределы песчаные», — Корсун: «через топь на поле песчаное»
(...) Свириденко: «в просторном чертоге», — Корсун: «в палатах», — Rígsþula : «á fletium» [35]

(с)

...также это можно видеть и в приведенной мною цитате — "в распре кровавой брат губит брата"; вместо "блуда" — абстрактное "зло"... но даже не это вызовет отторжение у сторонников точного перевода, а, собственно, ритм, интонация, "разжижающая" эпическое повествование, делающая рассказ Провидицы более напевным, а потому и мелодраматичным.

Но — положа руку на сердце — разве нельзя согласиться, что для первого ознакомления со скандинавским эпосом читателю подошёл бы именно этот перевод?

Стиль "Эдды", как известно, изобилует усложнёнными метафорами — "кеннингами". Пламя бушует питателя жизни — а что есть "питатель жизни", что скрывается за этим условным обозначением? Не поймёшь, пока не заглянешь в комментарий... С. Свириденко же делает из "особого вида метафор" — обычные, традиционные и привычные нам (у неё в той же фразе логическое ударение, собственно — не на "питатель жизни", а на "огонь"... и сразу становится понятно, что "питатель жизни" — это просто такое определение хорошо знакомой нам нам вещи: огня. В подлиннике — не так? В подлиннике — как раз непонятно?.. Вот в этом-то и состоит особенность "поэтического" (по Белинскому) перевода: это скорее пересказ, но пересказ, выполненный профессиональным поэтом => слог и язык там будут на высоте. Правда, обычно — осовременены до крайности. Что — объективно говоря — не есть гуд).

Перевод А. И. Корсуна излишними приукрашиваниями не страдает. Собственно говоря, он вообще не страдает никакими приукрашиваниями — переводчик стремился, как мне лично кажется, в первую очередь передать смысл, а не стиль. Сравнить с тем же Тихомировым:

цитата Корсун

Братья начнут
биться друг с другом;
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире

Аллитерации есть, но слабоощутимые (очевидно, потому, что они непрямые — повторяющиеся звуки отстоят довольно-таки далеко друг от друга).

цитата Тихомиров

брат на брата —
и гибнут в бранях,
родич на родича —
режутся рати;
мерзость в мире

Аллитерации наблюдаются в оч. большом количестве, малозаметных и слабоощутимых — практически нет. Думаю, понятно, кто из двоих переводчиков делал акцент на форме, кто — на содержании.

Вкратце это всё можно передать как "сочность vs. точность". И если у Свириденко первое однозначно доминирует над вторым (почему я и рекомендовал бы её перевод даже неофиту — тому, кто ещё не знает толком, чтО есть "Эдда": он более понятен, во-первых, а во-вторых, более художествен (не в том смысле, что у Белинского — в обычном, житейском), поэтому не вызывает диссонанса... а у Корсуна — всё наоборот, второе доминирует над первым (и поэтому его перевод может неофита отпугнуть — художественность-то здесь как бы "вынесена за скобки")...

...то Тихомиров, как кажется, вполне достиг разумного компромисса между тем и другим. Между сочностью и точностью. Между смыслом и стилем.

Вот, собственно, и всё, что я хотел сказать :-)

Оказывается, существует ряд картин на темы германо-скандинавской мифологии, но выполненных... вполне себе в традиции Ренессанса, не то — классицизма. То же внимание к пластике и естественной, земной красоте человеческого тела (даже и у богов она земная). В общем — не одним только греко-римским богам повезло с портретистами