Уникальная реальная история: при вступлении в 1945 году советских войск в саксонский город Эйслебен — их встретил, установленный на главной площади города, трёх-метровый бронзовый памятник В.И. Ленину. Один из солдат, увидев статую, изумленно воскликнул: «Смотрите, Ленин пришел сюда раньше нас!». Памятник был в 1943 году вывезенный фашистами из города Пушкина (Ленинградская обл.), где он был установлен ещё в 1925 году и был одним из первых, установленных в СССР.

Реальная фактография, собранная Визбором о том как удалось сохранить привезённый для переплавки памятник (видимо, первый и единственный монумент Ленину в Германии 1945 года), настолько удивительна — что кажется нереальной фантастикой... Увы, но в 1991 году монумент был демонтирован и перевезён в Исторический музей в Берлине.

Очерк-репортаж о службе моряков на большой океанской подводной лодке в Баренцевом море. «Полнейшая темень полярной ночи, десятибальный ветер, 26 градусов ниже нуля и волна выше поднятой над рубкой перископа. Но и к этому можно привыкнуть. Это обычная служба, которую иные называют тяжёлой...». Писал эти строки Юрий Визбор явно не «по рассказам очевидцев», а сам пройдя с экипажем выход на учение в море. Срок возвращения в порт в таких случаях обычно знает лишь командир подлодки. Да и то не всегда, а лишь догадывается «по косвенным».

Поэтому экипаж не знает сколько раз за поход ему доведётся принять «водные процедуры» так кратко, но точно, ёмко и до дотошности скрупулёзно описанные Визбором: «Отдраили верхний люк... И сейчас же, минуя палубные противоволновые заграждения, внутрь лодки рухнул столб воды, с грохотом обрушившись на людей, приборы, рычаги управления... Как там на мостике работал командир — неизвестно. Но он работал, отдавал команды. Наконец наверх подали линь; привязались и командир, и сигнальщик, и вахтенный офицер. В неистовом грохоте, который нёсся по верхней палубе, появилась новая интонация: пронзительный стон волны, вспарываемый острым форштевнем лодки».

Может ли возникнуть хоть тень подозрения, что всё это Юрий Визбор «художественно пересказал» с чьих-то чужих слов?

В репортаже «Стратегическая снаружи и изнутри», в процессе работы над которым Визбор по сути дела и написал эту песню, он очень образно, но кратко описал баллистическую ракету стратегического назначения: «...покоится на опорах внутри бетонного колодца, как свеча в стакане...».

А впечатление, полученное от этого «путешествия на объект», когда «хочется сказать вопреки всем правилам стилистики – «в ракету»...» — он (тут даже сложно применить к слову «впечатление» слово «описал») сформулировал столь по-визборовски, предельно кратко, ёмко и очень эмоционально-честно (как далеко не каждый журналист может себе даже и позволить): «Мне б как раз задавать вопросы / Ну а я не найду слова...»

Очень коротенький (жаль, что автор не «прицепил» его к одной из своих изданных книг) рассказ с неожиданной концовкой о том как порой внешне очень сильно напоминают современные высоко-технологичные производственные процессы — древние как мир шаманские пляски. Особенно, если использовать ту же атрибутику)))

И, хотя в рассказе нет ни капли фантастики, — интересно, а знают ли в Сколково какому из трехсот пятидесяти известных богов в каких случаях полезно будет молиться...

Достаточно неожиданное, через 4 года после первой книги, продолжение цикла. Должен сказать, что первую книгу я читал достаточно давно и по моим записям она не произвела на меня положительного впечатления — так, обыкновенная приключуха об очередном попаданце (на сей раз подпольном торговце оружием) в фэнтезийное средневековье с эльфами. Особо я тогда отметил эпизод (над которым изрядно похихикал) когда главный герой — потенциальный император мира полного магов, но абсолютно не знакомого с пороховым огнестрельным оружием — подаёт в пылу боя команду: «Лучники, навесом — пли!». Ладно бы он магам с файерболам такой приказ отдавал, но лучники-то тут причём? Явно у автора ненароком проскочила событийно-этимологическая калька.

Первая книга, хоть и имела достаточно открытый финал, но все сюжетные линии в ней были по большому счёту завершены. Что не скажешь по финалу второй книги (как оказалось) цикла. Достаточно неожиданное развитие получила судьба некоторых героев из первой книги, да и новые герои во второй книге появились. Так что ждём продолжения.

Сквозной сюжет романа — просматривается зыбкой пунктирной линией — герой за полгода «всё в дороге, всё в пути» преодолевает почти «автостопом» пол-галактики. Прилетел на планету, быстренько так осмотрелся, вошёл в курс дела, кардинально помог местным жителям решить все их проблемы — всего-то делов — полетел дальше.

Цель главного героя вернуться в родовой замок к двум десяткам своих стражников, конечно, святая... Но по первым главам книги, где барон исключительно ругается с нелюбимой женой, ругает качество местного алкоголя и (опять же!) ругается с подданными из своей одной-единственной рыбацкой деревеньки — как-то не даёт объяснения, что же так тянет его (пьяницу, скандалиста и бабника) домой из «потребительского земного рая» с халявной нелимитированной кредитной карточкой на руках. Объяснения автора, что мол барон неожиданно вдруг понял, что на Земле утрачен дух рыцарства — кажется, мягко говоря, наивным. Увы, но как говаривал Станиславский: «Не верю!».

«Битва на Калке» и «Сицилийское королевство» — скорее единый роман в двух книгах, чем некий цикл. Читать вторую книгу без первой — лучше не стоит и пытаться. С точки зрения авторской аннотации: «это альтернативная история с сильным креном в сторону юмора ... юмористическое произведение, основанное на реальных исторических событиях».

Ну, не имеет смысла особо шибко спорить, что «масштабная» первая встреча русичей с монгольским войском произошла на берегу реки Калки в 1223 году — но вот то, что князья в предшествующие годы ничего и слыхом не слыхивали от восточных купцов о войске Чингисхана (ни от булгар, ни от хазар, и ни от половцев, не говоря уже о злейших врагах Чингисхана — татарах) — нет, не верю. Что касается юмора — действительно неожиданно-смешных ситуаций я в этих книгах не увидел. То, что есть — мне как-то напомнило юмор из сериала «Полицейская академия» с «противостоянием» Махоуни и компании лейтенанту Харрису и сержанту Каллахану.

Но, что самое неприятное — это явное провисание сюжета в конце второй книги. Продолжение явно (по логике развития сюжета) предполагается, но автор, видимо, продолжать повествование счёл для себя неинтересным и судьбу своего главного героя подвесил в совершенно неопределённом состоянии.

Создалось впечатление, что издана только первая часть романа-цикла. Она ограничена «первичными» приключениями главного героя-попаданца и его (тоже попаданца) друга-врага (ну и ещё нескольких хроно-местных второстепенных героев), когда они пока всего лишь не более чем умелый экипаж лёгкого танка довоенного образца, действующего (в большей части романа) в тылу фашистов от Бреста до Могилёва летом 1941 года. Ну и, естественно, пытаются «передать тов. Сталину» опыт применения танков и тактические приёмы ведения боя, известные капитану-танкисту конца ХХ века.

Заключительная глава романа, когда раненые, но (по законам сериального жанра!) стремительно выздоравливающие герои встречаются в госпитале — лейб-мотивом ожидаемого продолжения звучит фраза: «Тут танкистов собирают — из тех кто обстрелянный. Ударная бригада... Катуков хорошо принял». Ну а фраза: «... но танка не дают. Выздоравливай для начал, говорят» — ИМХО намекает, что воевать героям предстоит не на уровне командиров танкового экипажа. Ну и венчает всё фраза на последней странице: «Ещё повоюем! Мы этих гадов!..» — так что продолжение логично-ожидаемо.

В своём отзыве на первую часть этого цикла — роман Отдел «Массаракш» — я писал, что у меня сложилось какое-то двойственное ощущение и что концовка первой части цикла получилась бурной, но (на мой взгляд) какой-то скомканной... В Пиратах Тагоры авторы попытались скомканность событий показать в некоем логическом завершении, но (опять же на мой взгляд) здорово исказили сам первоисточник АБС.

Так, для меня например было неожиданностью, что тагорян зря называют гуманоидами и они не просто(!) в древние времена на ранних стадиях жизни особи проходили стадию личинки, а в действительности — являются премерзкими насекомыми-паразитами не только «НА» любых (в т.ч. землянах), но и «В» любых носителях-гуманоидах... Бррр... Но этот сюжетный ход (при всей своей сомнительности!) имеет хоть логическую необходимость для сюжета.

Но вот зачем было в самом конце романа описывать логику действия Странников и даже(!) их внешний (возможно и временный?) облик — мне было совсем непонятно. Может быть это завязка на некую третью часть цикла?

Фактически роман состоит из трёх повестей, довольно плотно связанных между собой главным героем (и надо сказать, что его третья часть «Жребий» — уже неоднократно издавалась под тем же названием). В «развилке» этой альтернативной истории России — дуэльный кодекс Петра I, который запретил использование огнестрельного оружия. А шпага — обязывает не только искусству фехтования, но и «Кодексу чести», в то время как «пуля-дура» в реальной истории «выбила» слишком много лучших представителей дворянства. По предположению автора такое положение вещей привело к росту гражданской ответственности дворянства, а не к его постепенному моральному и духовному разложению как это было в реальной истории.

События книги происходят уже в ХХ веке, дворянство превратилось в гражданство и стало не наследственным, а исключительно личным. Остальное население — «жители», но не столь бесправные и забитые, как это почему-то преподносится в издательской аннотации. Не хочу дебатировать о плюсах и минусах подобного государственного устройства и логичности последствий, вытекающих из «фантастического предположения», но у меня сложилось впечатление, что автора (в первую очередь) привлекла мысль «растянуть» чисто приключенческую составляющую своей, в общем-то неплохой, повести «Жребий» на отдельную книгу. Поэтому история России от Петра до середины ХХ века описана как-то мимоходом и политическое построение общества выглядит, увы, несколько надуманным.

P.S. Вспомнились стихи Игоря Кобзева: «А всё-таки было бы хорошо, / Чтоб в людях жила отвага, / Чтоб каждый по городу гордо шёл / И сбоку блестела шпага! ... А совесть и гордость имели б вес / И, сдержанный блеском шпаги ,/ Никто бы без очереди не лез, / Тыча свои бумаги.» Думаю, что с этой «романтикой социалистического реализма» автор тоже знаком. Но романтическую идею, хорошую для пяти-строфного стихотворения, не так просто растянуть в роман. Кроме романтики, роману в жанре альтернативной истории необходима (как минимум) даже не только сама история, а, желательно, и ещё связанные с ней прикладные науки.

На мой взгляд, это некая фантасмагория параноидального характера, предназначенная целевой аудитории «продвинутые психоаналитики». Простому читателю (как мне) здесь не очень-то понятно — что тут к чему, почему и зачем. Это напоминает как-то раз слышанный мной «трёп на публику» аспирантов физиков-теоретиков с Физмата о возможности придать бутылке Клейна звуковое изображение численно-буквенными рядами. На девчёнок-студенток с Филфака (факультет невест) в этой компании — произвело неизгладимое впечатление. Вот примерно так я этот рассказ и воспринял...

Может быть в рассказе и есть какой-то глубокий потаённый смысл... Или гениально-экспериментальный романтизм, подобный «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейтах водосточных труб?»... Но я, увы, до этих смыслов-романтизмов как-то вот не смог «докопаться».

Видимо, это была единичная попытка автора романов, посвящённых мировой истории, обратиться к сказочно-фантастической тематике. При этом непосредственно какой-либо истории, т.е. попытки с помощью фантастического элемента увлечь читателя неким историческим действом, в этой книге нет. Похоже, что у автора при его работе с историческими романами накопилось желание и материал каким-то образом обратиться к мифологической тематике и «подтянуть» продолжение жизни героев русской (да и мировой) мифологии к нашей современности. Да ещё и «пересечь» их сегодняшнюю жизнь с пробудившимися реликтовыми (шестимиллионолетней давности) иногалактически-высокотехнологичными пришельцами.

К сожалению, самая интересная мысль романа о развитии любого суперэтноса только при условии сбережения им своей мифологии — сформулирована достаточно ясно для читателя только уже где-то ближе к последней трети книги. Да и рассмотрена эта мысли применительно к истории Руси, с принятием ей христианства и дальнейшим, в течении сотен лет, «врастанием» в новую религию славянских языческих обычаев и параллельной веры русским народом в леших, домовых, русалок и т.д — уже как-то поверхностно и мельком. А ведь, наверное, ради этого и замышлялась книга «на накопленном материале».

Не смотря на то, что это произведение в 3-х томном собрании сочинений Юрия Визбора помещено в разделе «репортажи» — это по форме скорее не репортаж, а эссе, т.к. представляет собой не некое оперативное и беспристрастное сообщение с места неких происходящих событий (как это определяет жанр репортажа), а (как это предполагает жанр эссе) — выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету.

В данном случае этим «конкретным предметом» является альпинизм и люди, беззаветно и бескорыстно в него влюблённые. Ну а по большому счёту, если брать шире, — эмоциональное и очень «визборовское» описание величия гор «как предмета для творчества» и романтики покорения их вершин человеком.

Вполне весёлое и качественно перенесённое на бумагу изложение типичного трёпа молодых философов-теоретиков на дружеских посиделках в компании с молодыми девчёнками-гуманитариями. Я и сам бывал на таких посиделках — мозги «запудриваются» капитально. В основу рассказа положена забавная фантастико-космогоническая теория главенства пространства над временем, где время рассматривается всего лишь способом восприятия пространства или, вообще, «системой координат в которых функционирует человеческая психика».

Эпистолярно-бюрократический стиль рассказа (собственно, весь рассказ «сформирован» из вымышленных фрагментов документов и служебной переписки) придаёт некий неповторимый колорит. Дивов великолепно показал, что из мастерски подобранных «деловых» документов можно (и нужно!) делать замечательную юмористическую фантастику.

Достаточно трудно-воспринимаемый роман со сложной линейностью сюжета. Первая часть: современная Россия + планета фантомов-глюков; вторая часть: некая планета, «списанная» (с доп.фант.элементом) с Югославии рубежа ХХ-ХХI веков + та же планета фантомов-глюков + герой из первой части, но со стёртой памятью; и совсем короткая третья часть, быстренько-так-быстренько расставляющая «подлинную» гуманность приоритетов.

При этом практически вся книга очень близка к «кровавому трешу», как будто автору не дают покоя лавры Юрия Петухова. В целом общая идея романа, на мой взгляд, выражается мыслью, что мол нечего землянам соваться в космос с нашим-то буйным подсознанием, ассоциированным с теле-ящиком + психологической неустойчивостью, проистекающей от комплексов наших детских страхов и фантазий периода подросткового полового созревания.

ЗЫ: Хотя в целом-то, если смести с нас всю налипшую шелуху, — мы, в конечном итоге, вполне себе мягкие и пушистые. Но — глубоко, где-то очень глубоко...

Очерк-репортаж об «эхе войны», обнаруживающемся спустя 20 лет по несколько раз в день на волгоградской земле. И о ежедневной, будничной, но от этого не ставшей хоть сколько-то менее героической, работе минёров. «Город Волгоград — железная земля. Река Волга — железное дно. И в городе наряду со всеми известными службами безопасности работает и вызывается по телефону единственная в мире служба — спасения земли».

О трёх «рабочих минутах» в жизни одного из офицеров этой службы — на вшитой гибкой пластинке в этот легендарный «журнал с дыркой» звуковая страница «Три минуты рядом со смертью», она продолжает опубликованную на «бумажных страницах» журнала «Кругозор», 1966 №2 часть очерка.

Юрий Визбор на протяжении почти всей своей жизни вёл записные книжки, куда записывал понравившиеся ему или придуманные им самим словечки, фразы, диалоги, сюжеты, случаи-анекдоты и т.п. Частично он их потом использовал в своих стихах, песнях, рассказах и повестях. Эти записные книжки не предназначались для публикации, а были частью «творческой лаборатории» автора. Но тем-то они и интересны, что дают представление о его добром чувстве юмора и мягкой иронии.

Ещё в молодости я вдосталь посмеялся за «наблюдениями» в записных книжках Марка Твена, Ильи Ильфа. Позже были Булгаков, Аверченко, Зощенко... Но это было всё же смешное из разряда «дней минувших анекдоты», а вот в записных книжках Визбора — всё было настолько современно и актуально (а в ФиС-овсой выборке читал я их ещё в советские времена, где-то примерно в 1989-1990 гг) что даже супер-популярный тогда Жванецкий как-то несколько побледнел в моём восприятии. И многократно увеличившееся удовольствие я получил, когда прочёл в самом начале 2000-х гораздо более обширную подборку в локидовском трёхтомнике. Какие-то фрагменты из неё без труда можно найти в сети — почитайте, не пожалеете!

Запись одного из последних выступлений Юрия Визбора в творческой мастерской Московского клуба самодеятельной песни. Трудно сказать действительно ли это очерк... или, может быть эссе, интервью. По большому счёту — это рассказ. Живой и эмоциональный рассказ-выступление неравнодушного человека, стоявшего у истоков авторской песни. О её истории, развитии, проблемах, об авторских стихах в бардовской песне и «песнях на стихи». О принципиальной разнице в концертном исполнении песен ВИА и бардами. О том как нелепо выглядит, когда молодые люди из ВИА выходят на сцену в немыслимых фиолетовых костюмах с блёстками и, расставив широко ноги, начинают петь о героике трудовых будней на далёких таёжных стройках — «как они там якобы куют что-то такое и ветры свистят».

И ещё очень немного (но крайне показательно) о своих песнях и выступлениях со сцены: «Из песен, написанных мной, — а я написал около трёхсот песен — пою на концертах очень мало — пятьдесят песен, которые в сценическом ореоле... У меня есть песни, которые я очень люблю и считаю вершинами своего творчества, однако я их в жизни не пою на концертах».

С высокой долей вероятности песня не фольклорная, а авторская. Скорее всего написана кем-то из самодеятельных поэтов круга Аркадия Северного в самом конце 70-х годов и лишь по столь позднему написанию она не успела попасть в его репертуар.

К «воровской романтике» текст явно не относится, скорее он написан в традициях городского «жестокого» романса. Но при этом лирический герой оплакивает расставание не с любимой женщиной, а со своим любимым городом — Ленинградом.

«Предисловие к автобиографии по просьбе друзей» — можно было бы характеризовать и как журналистский очерк о самом себе, и как «растянутый» в пространстве и времени репортаж о жизни целого поколения «детей войны», их послевоенной юности рубежа 40-х — 50-х годов. Лишь казённое определение «статья» — не подходит в этому очень живому и личностному повествованию о эпохе, о событиях, о друзьях и немного о самом себе. Поэтому жанровое определение «эссе» мне кажется наиболее уместным.

И неслучайно Визбор назвал его именно как «Предисловие...» — хронологически этот «отрывок из биографии» заканчивается 1951 годом. А завершает его Визбор — очень по-журналистки: «Потом был институт, походы, песни, армия на севере, возвращение, дети, работа, поездки, горы, море и вообще — жизнь. Но обо всём этом — уже в песнях».

Остаётся только добавить, что эссе написано в мае 1981 года по просьбе Ю.И.Черноморченко, председателя керченского КСП «Глас», в качестве предисловия к составленному им машинописному «самиздатовскому» сборнику песен Юрия Визбора.

Старая жиганская песня (её пел ещё Аркадий Северный) что называется о «правильной организации» массовой кражи на московском пляже, когда внимание «культурно-отдыхающих трудящихся» отвлекает то, что подставная «Красотка, лет семнадцать, прекрасна и стройна, вдруг стала раздеваться до самого гола».

Песня — скорее не «воровская», а даже «гражданско-нравоучительная»; вполне возможно она не и фольклорная, а была написана как раз для Аркадия Северного кем-то из самодеятельных поэтов его круга... И, надо сказать, что с годами — мораль песни абсолютно не утратила свою злободневность: «В Москве, как в магазине, — на то она Москва: чуть варежку разинул, ну и пиши — хана!».

В 1935 году поэт-песенник Лебедев-Кумач написал ставшее культовой песней эпохи СССР стихотворение «Широка страна моя родная...» Песня писалась для не менее культового фильма «Цирк» и была растиражирована так, что её «от Москвы до самых до окраин» вряд ли кто-то ухитрился в советские времена неоднократно не услышать в теле-радио исполнении. Это был пример апофеоза «официального» признания.

И вот 30 лет спустя (от выхода фильма «Цирк») Визбор пишет своё видение Песни о Родине, а точнее — Песни о Доме... Стихи эти имеют не меньший «географический охват», чем у Лебедева-Кумача «с южных гор, до северных морей» — но это действительно Дом: «Вот крыша в доме том — Ледовый океан / Вот погреб в доме том — Хакассии туман / И дверь за облака, и море у ворот / В одном окне — закат, в другом окне — восход». Насколько же это звучит душевнее и, именно, по-домашнему...

Я не нашел данных о публикации этих строк ранее 1986 (т.е лишь через 20 лет с момента написания) года, но все эти годы для поколения шестидесятников они были не менее популярны и известны чем «растиражированный официоз» Лебедева-Кумача во второй половине 30-х годов.

Альтернативная история ХХ века с уклоном в диверсионное противостояние спецслужб и с применением во второй половине 30-х годов различного (порой совсем уж фантастического даже для наших дней) германского чудо-оружия. Приём отнесения повествования в альтернативную историю использован (на мой взгляд) скорее не как попытка рассмотреть возможный вариант развития реальной истории, а для того чтобы избежать явных логических несостыковок авторского повествования с реальной историей.

Поэтому весьма надуманной является в романе причина «исторической развилки», которой (по мнению автора) мог явиться вариант решения командира роты лейб-гвардейского Семёновского полка Михаила Тухаческого не вступить в марте 1918 года добровольно в ряды Красной армии (в реальной истории в 1917 году Семёновский полк объявил себя приверженцем нового строя, был переименован в «3-й Петроградский городской охраны имени Урицкого»), а бежать из Питера в ряды белогвардейцев. В коих рядах он уже в 30-е годы (не объяснённым автором образом) становится аж генерал-лейтенантом.

В том, что в реальной истории Тухачевский в Красной армии буквально за 2-3 года сделал головокружительную карьеру — ничего особо странного не было, просто-напросто он, в условиях жесточайшего кадрового голода, оказался в самых первых рядах воен.спецов, перешедших к большевикам. Но вот в то, что он мог бы сделать хоть сколь-нибудь аналогичную карьеру у белых (и это пробыв-то в австрийском плену с февраля 1915 по осень 1917), где и в разы более опытных офицеров (прошедших трёхлетнее горнило германского фронта) было вполне достаточно — извините, не верю!

Видимо, понимая не очень сильную логику такого развития альтернативно-исторических событий, автор дополнительно (весьма вскользь) упоминает, что белое движение победило в Гражданской войне ещё и благодаря «прозрению» адмирала Колчака, подписавшего в самом начале 1919 года ряд указов, позволивших возродить монархию и одержать победу в Гражданской войне... И вот если бы не такие мало-вразумительные «подводки к сюжету», прозвучавшие в самом начале романа, — книга бы читалась с гораздо большим доверием и сопереживанием к истории главного героя поручика-гренадёра Саблина. Но, увы, получилось, что роман воспринимается не столько как альт.исторический, сколько как тривиальная «приключуха» на невнятном псевдо-историческом фоне.

Лев Зилов — ныне незаслуженно забытый автор начала ХХ века. В 20-30-х годах был достаточно известен как автор книг для детей, но есть у него и профильная для Фантлаба мистико-фантастическая поэма «Дед» (вполне доступна в сети). А сказка «Глиняный болван» (проиллюстрированное доп.изо. издание есть на Фантлабе) как старик и старуха вылепили из глины Голема-людоеда — даст фору многим сегодняшним фантастическим ужастикам. А ещё — Лев Зилов писал потрясающие стихи... Одно лишь то, что на его слова Александром Вертинским была написана песня «Старый принц» уже говорит о многом.

Но, возвращаясь непосредственно к отзыву: чудом избежав расстрела как «социально чуждый элемент» и пережив поволжский голодомор 1921 года — он уже в 1922 году пишет это, одно из своих самых пронзительных стихотворений: «Лето холодами обезглавлено, / Ледяные градины в крови / И серебряным окладом сдавлена / Бархатная библия любви»... Одна лишь эта строфа — ставит его выше многих критиков предреволюционной поры, отзывавшихся о его поэзии как о подражательно-заимствованной и нестерпимо нудной.

Шуточное стихотворение-каламбур, очень быстро (наряду со знаменитьй «Одессой-мамой») ставшее популярной песенкой: [i]«Я люблю шофершу крепко, робко, / Ей в подарок от меня коробка, / А в коробке, например, Манто Вам / И стихи поэта Лермонтова. / В темноте толкнул я гражданина, / А в уме моем — гараж да Нина, / И душа поет как флажолета, / Выпирая из угла жилета.»[/i]

По одной из версий песню очинили студенты ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории, закрытый после войны), где, впрочем, Борис Смоленский и учился, а посвящался текст студентке ИФЛИ — Нине Бать. Впоследствии она стала известной в московских литературных кругах переводчицей и одно время даже возглавляла в Союзе Писателей секцию переводчиков. Писалась песня для капустника в ИФЛИ — как пародия на слова и музыку песни «Заборик», которую в 1938 году написал Михаил Светлов. Наверняка такое «капустное» творчество было в известной степени совместным с другими студентами, однако с уверенностью можно сказать, что Смоленский очень любил подобные «каламбурные» рифмы и они неоднократно встречаются в его стихах тех лет.

Песенка очень быстро «передавалась из уст в уста» и стала популярной, к ней стали дописываться все новые и новые «фольклорные» куплеты. Позже песня прозвучала в фильме «Торпедоносцы» (1983), режиссёром которого был Семён Аранович — брат Евгения Аграновича, соавтора Бориса Смоленского по песенке «Одесса-мама».

Если эта цепочка предположений в достаточной степени не случайна и верна — песню можно датировать осенью 1940 года.

В первом номере журнала «Турист» за 1982 год были опубликованы слова песни «О Москва, Москва святая!...», но автор не был редакции известен и она обратилась к читателям с просьбой помочь установить авторство. В редакцию пришло более трёхсот писем. В редакционной преамбуле к очерку Визбора (где он и «признался», что песню написал он) рассказывалось что в письмах было высказано около 75-ти версий, из них десять писем указывали, что авторство Евгения Евтушенко, семь Роберта Рождественского, три Беллы Ахмадулиной. А один из читателей на полном серьёзе убеждал, что стихи написал Александр Сергеевич Пушкин)))

Как видно из нумерации журнала — выяснение вопроса авторства заняло почти мистические 9 месяцев))) Надо сказать, что в век компьютерных технологий у нас на Фантлабе такие «задачки» в темах «Помогите вспомнить автора», «Другая литература: помогите вспомнить автора» и «Помогите вспомнить фильм!» — решаются значительно быстрее!

Очень живой и неравнодушный анализ песен, звучащих кинофильмах 70-х годов, о том почему эти песни уже так редко «поёт вся страна», как это было в прошлые десятилетия с очень и очень многими песнями из кинофильмов. Почему так часто песня «не монтируется» своей логикой в экранный видео-ряд когда, например, в сцене сабельной атаки звучит хоровое исполнение песни? Ведь никто не пел хором, когда такая атака бывала в реальности!

И действительно, песня в кино хороша — лишь когда создатели фильма относятся к ней, как к одному из действующих лиц. Такие, порой неожиданные, наблюдения, изложенные с неподражаемым визборовским юмором, не позволяют этот текст обозначить сухим словом «статья«! Но, видимо, эти визборовские «наблюдения» в 1979 году пришлись не по душе чиновникам от кино-индустрии и опубликованы они впервые были только 15 лет спустя.

Одна из популярнейших иронических (как это на первый взгляд ни странно звучит) народно-лагерных песен. Дата создания — предположительно конец 40-х годов. Особенно широкое распространение получила на воле после хрущёвского «реабилитанса» 1956 года. Однако, к «блатному миру» песня имеет только косвенное отношение — она насквозь «гражданская», что не мудрено [i]«в стране, где каждый третий сидел, а каждый пятый — охранял»[/i]. И это даже в современной России — не особое преувеличение: только с 1992 по 2007 год — в стране были осуждены свыше 15 миллионов человек.

А в период написания песни ситуация ещё и сложилась с печально знаменитыми Указами от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан». Первый предусматривал наказание от пяти до двадцати пяти лет лишения свободы, второй — от четырёх до двадцати лет. Это о них пелось в песне: «Этап на север — срока огромные. / Кого ни спросишь – у всех Указ»... Вот потому-то песня и по праву может считаться народной, хотя и помещена формально в раздел «Жиганско-уркаганский фольклор».

Не смотря на то, что «декорациями» песни являются лагерные бараки — к «воровской романтике» песню отнести никак нельзя, скорее она написана в традициях городского «жестокого» романса. По тексту даже можно было бы предположить, что песня написана в кругу «политических» по недоброй памяти печально знаменитой 58-ой статье в 50-е годы...

Но вряд ли это так — тогда бы она наверняка попала бы в репертуар Аркадия Северного. Можно предположить, что песня написана кем-то из поэтов его круга в самом конце 70-х годов и лишь по столь позднему времени написания она им не исполнялась. Косвенно это подтверждается тем, что песня скорее всего «ленинградская» — в ней использовано слово «парадные» вместо общероссийского «подъезды».

Одна их «народных» песен, популярная ещё во времена, когда самолёты имели только исключительно поршневые двигатели. Хронология её сочинения сколь-нибудь точно не установлена. Строчка из песни «А высота три тыщи метров» (а в другом варианте даже «На высоте пять тысяч метров») — не должна вводить в заблуждение, с таким же успехом в размер может укладываться «На высоте сто двадцать метров». И тогда становится более логично, что после того как машина врезалась в землю — «Пилот в крови весь, с разбитой грудью / Губами бледными шептал...», а не перешёл «в ультра-дисперсное состояние».

Хотя, продолжая рассуждать о хронологической привязке событий песни, эмоционально-психологический портрет «героя» соответствует скорее не тридцатым годам ХХ века, когда в военной авиации был жесточайший отбор в лётные училища и железная дисциплина. Присказка, что, мол, бардак в авиации начался ещё когда Орвилл Райт стащил у Уилбура Райта его плоскогубцы — носила тогда скорее юмористический оттенок и имела ввиду поведение пилотов «вне строя» и уж тем более не в небе. А «небесная акробатика» Валерия Чкалова — была не правилом, а редчайшим легендарным исключением.

Так что ситуаций песни скорее подходит для времён начала 20-х годов, когда юных авиаторов ещё не отпустила психология только что окончившейся Гражданской войны, где «жизнь — копейка». А может быть песня вообще ещё и дореволюционная — психология «пилота-самоубийцы» на почве полу-надуманной любовной драмы вполне тоже укладывается в психотип вчерашнего гимназиста, пришедшего вольноопределяющимся в авиаторы.

Место действия романа — мир, достаточно похожий на Европу конца девятнадцатого – начала двадцатого века, эпоха самого начала распространения электричества, первых телефонов и радиотрансляции... Но существует в этом мире и направление не техногенного развития человеческой цивилизации. Причём не уровня полу-примитивного шаманизма и всякой прочей мистической эзотерики, изучение теории и развития практики работы с нематериальным психико-информационным пространством — развивается на государственном уровне.

Готовится рабочие кадры в Академии прикладных знаний, государство обеспечивает своих «сотрудников-психоделиков» материально-технической базой, платит зарплату им и надзорному (а как же без этого) над ними ведомству и с истинно-государственным размахом создаёт для них рабочие инструкции и требует от них регулярных отчетов о проделанной работе. Ну и, естественно, все высшие руководители и надзирающие чиновники озабочены в первую очередь собственными интересами и интригами в борьбе за должности и влияние, А на самом «верху» даже, видимо, вообще жаждут глобальную психо-управленческую власть над всем человечеством.

Наверное, перипетии описаний приключений главного героя по вхождению в нематериальное психико-информационное пространство и волевой коррекции силой мысли в нём человеческих судеб казались бы абсолютно наивно-надуманными если бы всё это сочинялось бы только ради самой «приключюхи» в сюжете... Но многолетняя врачебная практика автора в нашем реальном мире — делает этот аспект романа достаточно интересным и вполне правдоподобным. Особенно становится правдоподобной (так и хочется воскликнуть по-Станиславскиму: «Верю!») многократно увеличивающая психоделические возможности «шамана-оператора» связка танец-любовь-схватка... Даже складывается впечатление, что (как говаривал Винни-Пух): «это ж-ж-ж — неспроста»)))

Ну а дополнительная динамичность сюжету придаётся драками, погонями, поединками и весьма профессиональным (но без злоупотребления читательским вниманием) сравнительным описанием самых разных видов исторического фехтовального оружия.

Удивительно, как Визбор умел найти героев для своего очерка и написать о людях вроде бы абсолютно «кабинетных» профессий... Мини-глава очерка «Верочкина компания»: Верочка по профессии бухгалтер, но никто не скажет ей «Привет, канцелярия!», потому что «учётная канцелярия» Верочки — четыре тысячи гектаров целинной пахотной земли и за посевную компанию всю свою «бухгалтерию» надо «учесть» своими собственными ноженьками. Да не на каблучках по асфальту — а по пахоте, да при степных ветрах, а то и по мокрому снегу, который выпадает на целине и в конце мая.

Ну а уж когда дело касается традиционно-романтических профессий — Визбор находит вообще удивительные слова... Мини-глава очерка «Океанский бог» — как удивительно сформулировано: «Тихий океан митинговал три дня ... туман, туман похмелье после шторма...». Ну, а сама описанная в очерке ситуация — можно сказать (чтобы не спойлерить) ничуть не хуже морских баек Виктора Конецкого.

Документально-исторический очерк о истории военной операции, когда в начале февраля 1943 года отряд советских альпинистов (самому старшему было 28 лет) совершил зимнее(!) восхождение на Эльбрус и сняла с его вершин фашистские флаги, установленные там 21 августа 1942 года егерями «альпийских стрелков» дивизии Эдельвейс.

На Эльбрусе было установлено советское знамя. И тогда же была написана песня «Баксанская», ставшая незабываемым гимном тем, кто мог о себе гордо сказать: «Мы стояли насмерть за Кавказ».

По своей форме — описание фактического события без какого-то либо литературного вымысла — это действительно очерк журналиста Юрия Визбора. Но фактически — это пять страничек написанного прекрасным литературным языком рассказа о поездке через солончаковую степь за 400 км. на подвернувшемся попутном грузовике в отдалённый целинный совхоз, в котором лишь три недели назад заложили для жилья первые землянки и «...ни одного корреспондента там не было. Какой же идиот поедет в такую даль?..»

Приключенческой составляющей (ныне её модно именовать — экшеном) помноженной на не выдуманную, а вполне реальную «романтику странствий» в этом очерке столько, что многие (фикшен!) повести обзавидуются! Эх..., если бы все газетные очерки тех лет писались бы авторами хотя бы примерно на том же уровне, что и этот — я бы в те годы «не разменивался бы» на романы/повести /рассказы, покупая книги, а читал бы исключительно советскую периодику!

Ставшая «народной» (ещё в 50-е годы ХХ века) песня с знаменитым припевом: «Ах, зачем любила я? / Зачем стала целовать? / Хошь режь меня, / Хошь ешь меня, / Сбегу к нему опять!..» Подавляющее большинство её поющих — даже и не подозревают, что у этих стихов и песни есть вполне известный автор.

Особенно забавно было видеть, когда это песню на несколько-дневной свадьбе «исполняет» (мягко говоря) невеста с толпой своих замужних подружек))) Мужики в это время — уже обычно на такие мелочи внимание не обращают — «думают» как исполнить русский обычай «что за свадьба без драки».

Достаточно необычно, что автор пытается оспаривать стойкое для «историй о попаданцах» утверждение, что средневековая Европа была немыта, вонюча и «ночные отходы» поутру выплёскивались исключительно(!) на улицу, прямо на головы прохожим. Не возьмусь со сто процентным знанием дела рассуждать о санитарно-бытовом обустройстве городов в 15-м веке... Мало того, что История — дама с достаточно туманной биографией и, порой, нравы и обычаи населения в какой-то конкретной географической местности за всего-то сотню лет достаточно сильно изменялись; так ещё необходимо понимать, что необходимо учитывать разницу в менталитете географически соседних жителей по отношению к окружающей их среде в зависимости от размера городов/поселений.

В достаточно больших городах, где плотность населения была велика (и вывозом бытовых отходов никто озабочен не был) действительно всё летело из окон на дорогу (и в романе это не отрицается). Но вот то, что это было так же в сельской местности и уж тем более в небольших дворянских замках — я сильно сомневаюсь. Разница в психологии/менталитете жителя «коммунальной квартиры» (т.е. средневекового города) и живущего «на своей земле» — думаю и 500 лет назад достаточно сильно различались. Ну и необходимо ещё учитывать, что действие романа происходит где-то на границе с Испанией, в которой в 15-м веке были достаточно сильны средневековые арабские (не путать с сегодняшними!) традиции культуры.

Ну а в целом — роман вполне в русле сегодняшней «попаданческой приключюхи», не хуже и не лучше вполне себе среднего уровня. Автор явно неплохо разбирается в холодном оружии и доспехах той эпохи — естественно, какое-то место в тексте уделяется их описанию, но до «навязчивости техно-исторического справочника» он не доходит и всё достаточно в меру. Единственное место, где автор допустил (на мой взгляд) ошибку — так это сцена с ночным нападением волков. Дело происходит летом, кругом полно четвероногой дичи (по тексту: герои её постоянно подстреливают с шагов этак 50-ти просто «на марше», а не на охоте) — ну незачем волкам пытаться нападать на трёх явно не беззащитных людей у ночного костра. Видимо, у автора сработал неких стереотип... Впрочем (отвлекаясь от сути романа) во всей мировой литературе не заблуждался в описании повадок волков — только, пожалуй, Лев Николаевич Толстой.

По своей структуре — это небольшой рассказ (всего в 27 страниц), лишь логически примыкающий к циклу «Корона», но мало чем с ним сюжетно связанный. Да и практически никакой новой сюжетно-информативной сущности не несущий.

Невольно сложилось впечатление, что написан рассказ автором был наскоро, по настоятельному предложению издательства и с одной-единственной целью — «дотянуть» запланированный к выходу том до необходимого объёма учётно-издательских листов.

Что-то я в полном недоумении... Это лишь у автора издательской аннотации к первому (2015 года) изданию романа... эээ... несколько крыша поехала(?) или с логическими связками в изложении сюжета у него беда(?)... Читаем: «В 2012 году к берегам Сирии, охваченным пламенем войны, вышла российская эскадра под командованием контр-адмирала Ларионова. Но вместо Средиземного моря она оказалась в море Балтийском, а из 2012 года попала в год 1942-й. [...] они вступили в бой с врагом, присоединившись к десанту, высадившемуся в захваченной немцами и румынами Евпатории».

Или действительно в книге имеет место такой зубодробительный альт-географический сюжетный ход, что вдруг(?) город Евпатория вместо Чёрного моря — в Балтийском море оказался? Что-то я теперь эту книгу как-то даже и опасаюсь пытаться начинать читать..

Спустя семь лет — после завершения, вышедших достаточно «плотно» в 2005-2007 годах, четырёх книг цикла — автор вдруг к нему возвращается аж в 2014... Учитывая, что «Иван Алексеев» — это достаточно пока таинственный псевдоним, можно предположить, что автор работой над этим романом, решил сделать паузу в каких-то своих проектах, над которыми он работал под другим именем...

Почему мне так кажется? Да потому, что никаких новых идей или просто сюжетных ходов из-за которых действительно целесообразно было бы затевать продолжение в достаточной мере логически завершённого цикла (см. мой отзыв на цикл в целом) — в романе абсолютно не наблюдается. Сюжет его за четвёртой книгой хронологически следует с интервалом в пару-тройку лет и имеет к ней (да и к предыдущим книгам тоже, но в меньшей мере) логическую привязку, так что пытаться читать этот роман как самостоятельный я бы не рекомендовал. По своей читательской аудитории роман (как и цикл в целом) предназначен скорее для подросткового возраста — это (извините, повторюсь) вполне подходящее «историческое чтение» без каких-либо сложных историко-экономических и политических «построений», требующих более глубоких знаний.

Сюжет романа по внутренней хронологии укладывается в несколько летних месяцев 1582 года, когда (как и в реальной истории) король польский и великий князь литовский Стефан Баторий безуспешно пытался штурмовать город Псков. В реальной истории в итоге был заключен Ям-Запольский мир, но в романе сюжет до него хронологически не доходит. Сюжет романа в целом остаётся в рамках реальной истории, личные приключения героев цикла (как и их несколько условно-фантастическое прошлое) на её ход абсолютно не влияют. Ну и остаётся сказать, что, хотя сюжетные линии и не откровенно-провисшие в пустоту, — события явно подразумевают какое-то развитие, т.е. следующую книгу цикла.

Хорошо написанная книга оставила чувство какого-то недоумения. С одной стороны — вроде бы вполне реалистично написанная и действительно «пронзительная» вещь. Правда, эта «пронзительность» достигнута в основном в концовке книги.

Неужели, если вооружённый террорист затаился в схроне сельского дома, под лестницей забитой досками и ещё не знает, что его обнаружили, — то операцию по захвату его ЖИВЫМ надо начинать с ударов ломом по доскам его схрона лично руководителем спец-группы полковником спецназа? Наверное, проще было применить без-оболочное взрывное устройство рядом с досками схрона и брать его после этого контуженным в полу-бессознательном состоянии?

Так что «однако, сумлеваюсь я...» по поводу правдоподобности.

Думаю, что об этом четырёх-книжном романе нельзя сказать, что в нём много «роялей в кустах»... Похоже, что этот роман-цикл изначально задуман как эдакий гигантско-вселенский рояль в одном из уголков которого умещается практически всё сюжетное повествование в котором главный герой проходит путь от достаточно тривиального (хоть и очень хорошо информационно и материально обеспеченного) попаданца на 20 тысяч лет назад и до самого могущественного супер-демиурга всей Вселенной. Настолько «всей», что наша галактика Млечного пути — всего лишь песчинка в Мировом океане.

Собственно, можно было бы ограничиться прочтением только первой книги цикла, все остальные лишь «раскручивают» могущество гг. в геометрической прогрессии. Поэтому читал остальные три книги уже «по диагонали» (тем более, что в них регулярно пересказываются «события предыдущих серий космо-оперы») — просто было интересно до каких же космогонических величин автор будет прокачивать своего гг. Но, похоже, что автор решил оставить сюжет в достаточной мере открытым, чтобы иметь возможность вывести своего гг. в совсем уж какие-то немыслимые измерения.

Нечастый, надо сказать, для нашей современной фантастики сюжет, когда нечеловеческие сказочно-кромешные сущности выступают столь ярыми сторонниками людей. Обычно всё бывает с точностью наоборот... Но тут — случай особый: извечная нелюбовь людей и кромешников становится несущественной перед знаменитым рассейским «Наших бьют!».

Вот только автор, взяв за центральное (и, собственно, единственное) место действия русскую баню, — увы, не очень хорошо знает её традицию... И если главный герой у автора такой знаток русской бани, что он запросто общается с Банником, — то он не стал бы запаривать банный веник кипятком. Горячей водой — да, но от кипятка листва на венике наполовину (как минимум, а скорее всего и значительно сильнее — я не экспериментировал) облезет. Хуже этого может быть лишь плескать на каменку холодной родниковой водой или (ещё хуже) квасом/медовухой, не разведя их достаточно сильно той же самой горячей водой. Поверьте на слово и лучше не повторяйте эти ошибки — Баннику это наверняка(!) сильно не понравится)))

«Вот и всё, вот и кончился марш! / В сейфы выкладки курса заброшены, / И далёкий оранжевый Марс / Ощущаем своими подошвами» — ещё одно вполне космическо-фантастическое стихотворение автора. И невольно, читая это стихотворение 2014 года, вспомнинается песенный хит 1960-х годов: «На пыльных тропинках далёких планет / Останутся наши следы!» — они вполне соответствуют и перекликается как смыслом, так и космо-романтикой времени, когда казалось, что до звёзд уже подать рукой.

И что «нынешнее поколение молодых советских людей» обязательно на дальних планетах побывают...

«Наши карты пробелов полны. / Мы – пылинки в безбрежном пространстве, / Но мечтой о космическом братстве / Мы Вселенным из света равны!» — даже странно, что поэтика дальнего космоса ещё может так романтически ярко прозвучать в современной сегодняшнему дню поэзии... Такое впечатление, что стихотворение написано не в 2010-х годах, а в далёкие космическо-романтические 1960-е.

Как здорово, что автор сохранил в себе свои юношеские ощущения бытия тех лет!

Первая половина рассказа, в лучших традициях классической «деревенской прозы», описывает мир российской сельской глубинки, где фантастического и «ничего не надо придумывать, только найти, отыскать нужную краску. Удивительный свет, всё в нем: и нескончаемый вечный день, и умиротворение, и пробуждение, еще хранящее видения сна»... Это мир несуетливого человеческого бытия, где мнится «древняя вязь какого-то забытого алфавита, легко читаемого зверями и птицами и ныне почему-то ставшего недоступным для человека»... но вдруг — всё становится настолько реально, насколько это может быть только в грёзах...

И человек вдруг отчётливо для себя выводит «собственную картину мира, по которой выходило, что над Землей есть планетарная духовная оболочка — что-то наподобие мыслящей и созидающей энергии. Умер добрый человек, плоть остается на земле, а созидающий дух сливается с мыслящей сферой... Эта энергия мысли вечна и очень отзывчива на добро. Задумался человек над какой-нибудь важной задачей: и так решает, и эдак думает. Точнее было бы сказать: ищет путь к всеобщей энергии мысли. Найдет — сейчас же одолеет задачу, само по себе как бы вспомнится ее решение.»

Наверное говорить о лиричности сюжета первой части рассказа — примерно то же самое, что попытаться словами описать волшебство полярного сияния...

Ретроспектива во второй (фантастической) части рассказа на 12 тысяч лет назад, мельком упоминаемые в тексте атланты, звезда СуириуС, планета двойной звезды Мус — не привносят в рассказ экшена со звездолётами, бластерами, злобными пришельцами, попаданцами в прошлое или в иные фэнтезийные миры... Здесь всё тоже скорее лирично, чем «приключенческо». Тем не менее — эта часть показалась мне не слишком удачной попыткой привнести некую «космическую составляющую» в основы морали христианской мифологии. И не слишком-то формально «не фантастическая» первая часть рассказа — показалась мне гораздо более насыщенной «очарованием ежедневного волшебства», чем вторая, абсолютно фантастическая часть.

Юрий Визбор никогда не утверждал, что он «профессиональный поэт»... Он был членом Союза журналистов и Союза композиторов СССР; однако, никогда (никогда!) не заходила речь о приёме его в Союз писателей — эту (в значительнейшей массе своей) высокомерную «касту» профессионально-партийных функционеров от литературы.

Но очень и очень многие строфы Визбора своей ярчайшей образностью ставят его в один ряд с лучшими из лучших российских поэтов. И одна из таких строф — в этой песне: «Там август, как вилы, вонзает лучи / Тёплым стогам в бока, / Там тянут речные буксиры в ночи / На длинных тросах закат». Совершенно потрясающее впечатления у меня от этой строфы!

ЗЫ: Кстати, Визбр «проехался» по касте «профессиональных литераторов» в другом своём стихотворении — «Спутники» — в котором (ещё раз, кстати) есть и некая мистическая сумасшедшинка: «Некто Вольфганг Амадеевич / Слал нам ноты из-за облака, / Друг наш, Николай Васильевич / Улыбался сквозь туман. / Слава Богу, мы оставили / Топь софроновскую побоку, / И заезжий двор Ошанина, / И пустыню Налбалдян».

В трёхтомном издании творческого наследия Юрия Визбора есть раздел «Статьи, очерки, фельетоны» — надо сказать достаточно эклектичное название. Тем более, что воспоминания Юрия Визбора о его встречах и работе с Ларисой Шепитько как-то неправильно назвать сухими словами — статья, очерк — ведь по сути это высокохудожественное литературное эссе, написанное с большой любовью и уважением к совместной работе над фильмом «Ты и я».

Картина эта не могла конкурировать с фильмами «боевиками» (именно так пишет в эссе Визбор) и в год выхода на экраны была в самом конце списка по числу проданных на неё в кинотеатрах билетов. Что не помешало ей в том же году на кинофестивале в Венеции получить приз «Золотой лев». И крайне интересно по-читательски окунуться в этот «документ эпохи» изложенный прекрасным литературным языком. Тем более, что Юрий Визбор не ограничивается рамками формата «я и Лариса Шепитько», тут и о встречах на этом фильме с Беллой Ахмадулиной, Владимиром Высоцким, Элемом Климовым, Аллой Демидовой, Геннадием Шпаликовым

Лучше всего о содержании этого фельетона на тему репертуара туристических песнях «образца 1959 года» (когда, собственно, он и был написан), говорит последний его абзац: «Этот фельетон написан против пошлости и безвкусицы, пустивший довольно глубокие корни в песенном спортивном быту. Но дрянные песни не искоренишь статьями и разговорами. Их можно искоренять только другими песнями — хорошими».

Что к этому можно добавить? Только то, что Визбор оставался верен этим своим словам всю свою творческую жизнь и за 33 года написал более трёхсот песен. И ещё более пятидесяти его стихотворений положено на музыку другими композиторами.

Есть в этом полузабытом ныне стихотворении некая искра фантастической сумасшедшинки... «Но Женя... Вы помните? Женя... / Я с ней приходил ведь сюда / Тогда, в девятнадцатом веке...» и, далее: «Ах да, молодая дворянка, / Всю жизнь я такую искал... / Ну, вспомнили? То-то...» И, вдруг, весь романтизм призрачного прошлого сменяется холодной обыденностью: «Ну что, гражданин, ты остался / Один. Закрывать нам пора! / — А он заплатил? — Расчитался... Намерен сидеть до утра?» ... «Гостиница Арктика, Мурманск, глухая полярная ночь.»

Как пронзительно этот сюжет напоминает знаменитую песню Булата Окуджавы «Былое нельзя воротить, и печалится не о чем...», но Окуджава напишет свою песню — ещё только шесть лет спустя, в 1971 году...

Поразительно, но ровно за год до своего страшного диагноза — «рак печени», после которого ему осталось менее полу-года жизни, — Визбор пишет пронзительно-пророческие строфы: «Блажен, кого минует кров больницы, / Где думой не позволят насладиться / Натужные усилия врачей, — / И родственников дальних очертанья / Лишаются уже очарованья / Из-за переполнения очей».

Невольно начинаешь верить, что мысль — материальна без всякого приложения к ней рук...