Борис Ряховский

В детстве Колякин сходил в Казахстан за коровой — родители, понятно, с собой взяли, — и попал на гуляние в полнеба: вся деревня пекла пироги, пировала, угощала всех подряд, плясала и пела прямо на околице, а прохожим объясняла, что никакой это не праздник, каждый день у нас так. Колякин вырос, выучился на плотника, схоронил родителей, продал дом, сунул четыре тысячи в пиджак, заколов тремя булавками, сложил инструмент в рюкзак — и отправился жить в Казахстан, в деревню, где каждый день пекут пироги, угощают прохожих, пляшут и беды не знают.

http://ic.pics.livejournal.com/zurkeshe/9..." alt="55310" title="55310">

Ряховский — автор культовой юмористической повести "Как Саушкин ходил за спичками", известный также как автор литосновы и сценарист соловьевского фильма "Чужая Белая и Рябой". Фильм я смотрел, конечно, а Ряховского не читал вообще — и за эту повесть с благостным названием, вялой обложкой в стилистике облегченного производственно-бытового соцреализма и аналогичной аннотацией ("Повесть о приключениях отряда гидрогеологов, который ищет воду в казахстанской степи") взялся случайно. Через пять минут я бегал, подвывая от восторга, и мучил домашних чтением вслух.

"Счастливый дом", с одной стороны, вполне традиционен и немножечко похож на многое — шукшинский чудик в повести Коваля про нераспаханную целину, грубо говоря. С другой стороны, Ряховский пишет крепко, оригинально, дико смешно и очень оптимистично, так что за героя повести не очень пугаешься — хотя Колякин прилагает для этого максимум усилий. Принял продавца арбузов за встречающего с сувениром — еле ноги унес. Хромого сайгака вылечил — тот пиджак с деньгами уволок. Скандальной тетке помочь пытался — шкаф ее с балкона грохнул. Ну и так далее (далее, если что, пожар, засуха, смерч, счастливые встречи, приведение в исключительно неудобное положение каждого встречного, грустные расставания, ночные погони, гонки на ишаках и "кукурузниках" — и чего только не). Но Колякин не только неугомонно упертый — он еще неугомонно добрый. Поэтому вся степь со стоном ржет над ним только поначалу — а потом примерно в том же составе гоняет от горизонта к горизонту, чтобы найти разобиженного на весь свет Колякина и уболтать дурака такого остаться здесь — с прибалдевшими гидрогеологами, неуловимым сайгаком, кусачим щенком, млеющей скандалисткой — и счастливым домом.

Уболтает, поди.

Соберу-ка я всего Ряховского.

Айвена Лока, идеального прораба гигантской стройки в Бирмингеме, ждет идеальный семейный вечер: по телику начинается футбол, сыновья уже звонят, жена купила полдюжины немецкого пива, пожарила сосиски и даже впервые надела футболку сборной Англии. А рано утром наступит звездный час Лока: только он справится с заливкой самого большого в Европе фундамента (если не считать ядерные и военные объекты). Вечер не дождется, а час не наступит: с начальными титрами Лок, вздохнув, садится в машину и едет в Лондон, где почти незнакомая ему тетка, некрасивая и немолодая, рожает ребенка Айвена. И если Лок не будет там, значит, он ничем не лучше собственного отца, которого впервые увидел в 23 года и который стал для него ролевой антимоделью. От Бирмингема до Лондона полтора часа — если нет пробок и если не нарушать правила. Полтора часа, в течение которых Лок теряет работу, семью, надежду и смысл жизни, но по-прежнему спокойно и рассудительно, насколько это возможно при простуде и общем психе вокруг, объясняет свои резоны убитой жене, истерящему начальству, покойному отцу и упорному себе, успокаивает детей, мать нерожденного ребенка, врачей вокруг нее, выдернутого на стройку поддавшего зама — и дожимает затрещавший по всем швам проект. Потому что любую ошибку можно и нужно исправить. И уже потом переходить к исправлению следующей ошибки.

Жанр камерной психологической драмы давно стал редкостью, а уж монодрама с участием одного актера в одной декорации — реликт необыкновенный и оправдываемый совсем особыми обстоятельствами. Последний раз на моей памяти такой эксперимент объяснялся хлестким злободневным сюжетом про парня, закопанного заживо в Ираке. Теперь обстоятельства называются "Том Харди".

Харди начинал как маскулинный красавчик в викторианских экранизациях, прославился ролями перекачанных самцов различной степени упыриности, а теперь все плотнее осваивает амплуа Настоящего Мужика. Первый показ в этом качестве случился в "Самом пьяном округе в мире" — но там герой Харди ходил медведем, помалкивал и бил насмерть. Айвен Лок весь фильм сидит, скрипуче, как всегда, ведет беседы различной степени нервозности, оглаживает старящую его бороду, негероически сморкается в салфетки — и не блистает мышцами, косыми зубами и безумным взором. Многих поклонников Харди это зверски разочаровало. Непоклонников тоже: вот чувак полтора часа едет да трет по телефону, и на весь фильм всего три кадра: Харди анфас, Харди вполоборота и "бимеров" дисплей перед Харди — и чо? Какой во всем этом смысл вообще?

И поди им объясни про классическую драму, шекспировские страсти, неминучесть расплаты и мужскую ответственность.

А не надо никому ничего объяснять. Fuck Chicago, как справедливо отмечает Лок. Хороший фильм не требует оправданий.

"Лок" — очень хороший фильм.

Павел Калмыков

Пурга, пришедшая с океана, накрыла обожаемый автором и героями город Петропавловск-Камчатский. Сугробы по второй этаж, дубак, да еще авария на подстанции – чем не повод считать каникулы испорченными? Да ничем. Герои повести, преимущественно школьники при посильном участии (вернее, помешивании) взрослых, закручивают изощренную интригу с осадами снежных крепостей, гонками на сноубордах, многофункциональным использованием свечей, метанием ножей, вызыванием духов, цитированием Дюма-пэра в оригинале и хроник Крымской войны на старославянском, любовями, изменами, черепами, лирическими пылесосами и, главное, поисками клада адмирала Прайса, который полтора века назад хотел взять Петропавловск, а вместо этого сам многое здесь оставил – и себя в том числе.

http://ic.pics.livejournal.com/zurkeshe/9...">

Я не устану повторять, что Калмыков – лучший российский сказочник, причем не только в современном зачете. «Клад» — его четвертая повесть, четвертая роскошная и первая несказочная – по формальным признакам. Приключенческий сюжет подчеркнуто реалистичен, герои – реальные такие пацаны, девчонки и тети-дяди: как всегда у Калмыкова, горластые, рукастые, дерзкие и преимущественно добрые, даже если враги. Но не с последним обстоятельством связан откровенно сказочный все-таки строй «Клада», и не с тем, что действие повести происходит не совсем в наши дни: «Китайский язык в школе ещё не был обязательным. К мобильным гаджетам народ уже охладел, а телепатическая сеть ещё не появилась. Две Корейские республики уже решили объединиться, а Россия с Украиной ещё нет. ВИА «Краш-синдром» переживал свой ренессанс, а «Сахар крови три и девять» ещё только набирал популярность. Фиджинсы в школу носить не разрешали (потом-то разрешили, когда мода уже прошла). Вот такие неоднозначные времена, если это вообще имеет значение.»

Не имеет, конечно – все равно получилось «здесь и сейчас», очень свое и очень наше. Это, как ни странно, касается и исторического пласта, который играет в повести ключевую роль и представлен очень обстоятельно, при этом легко и остроумно – хотя, казалось, рассказать о жестокой осаде Петропавловска англо-французской эскадрой таким тоном, не срываясь в постыдную легковесность либо заскорузлую батальщину, невозможно. Калмыков смог. Потому что, с одной стороны, гений, с другой – уже вполне квалифицированный спец по Тихоокеанской кампании 1854 года: Калмыков копал материалы для ретроспективной линии «Клада» лет пять и копает до сих пор (см, например, его http://callmycow.livejournal.com"> блог и отдельные http://www.kamlib.ru/resourses/kalmykov_2..."> публикации в научных сборниках). История осады вписывается в приключения «здесь и сейчас» идеально. И, кстати, давно я не видел так классно иллюстрированной книги, спасибо Анне Староверовой и Денису Лопатину (хотя http://callmycow.livejournal.com/186730.h..."> исходный вариант обложки был бы куда более уместным).

В свое время я http://www.gazeta.ru/culture/2009/01/16/a..."> писал (под невероятным псевдонимом) про огромное достоинство «Ветерана Куликовской битвы» как хулиганского, но очень точного документа времени и места действия (поздняя перестройка, Ирбит Свердловской области). «Клад» является таким же обаятельно разудалым документом нашего нынешнего места и времени, в котором хочется жить – и в котором живут сегодня пацаны-девчонки, а также их родители, тыдытырыты, фью, — счастливо и трудно, с драками и обнимашками, вопреки всему и с малой помощью друзей, — нормально, в общем, правильно, весело и долго. И будут жить. И клад найдут.

Огромная ценность по нашим временам, между прочим.

Мощно дебютировал в журнале "Библиотека в школе" с рецензией на книгу Анны Никольской «Апокалипсис Антона Перчика» (М.; «Время», 2014 г.)

В начале года в издательстве «Время» вышла повесть Анны Никольской «Апокалипсис Антона Перчика». Она дала хороший повод порассуждать об особенностях зомби-апокалипсиса в условиях среднерусской полосы, пользе заимствований и хозяйском использовании неживой природы.

Антон Перчик – восемнадцатилетний красавчик, хипстер, бездельник и подлец, не знающий ни стыда, ни любви, ни жалости. Он два года провел в нью-йоркском колледже, бросил первый мед и больше не хочет ни учиться, ни работать, ни ухаживать за шестилетним братцем. Антон хочет ухаживать за собой, тусоваться с друзьями, водить девушек в кафешки и рассекать на «Мини Купере», купленном заботливыми родителями, которых Антон тихо презирает. До поры это удается, но внезапно мир вокруг становится недружелюбным: родители все настойчивей рекомендуют устроиться на работу и отбирают ключи от машины, друзья не врубаются, по радио и телику талдычат про метеоритные дожди. А потом мир взрывается стеной огня и грибом на горизонте – и наступает конец света, основанный на реальных событиях.

Множества путающих «апокалипсис» с «армагеддоном» и «одеть» с «надеть» давно боролись за лидерство, но первое все-таки победило – спасибо культмассовому сектору и нескольким подряд концам света, которые были громко объявлены и тихо отложены. В данном случае путаницы нет. Книга Анны Никольской не о конце света, а именно об апокалипсисе – конкретном откровении конкретного несимпатичного красавчика. И это откровение следует признать очень нужным и своевременным.

«Апокалипсис Антона Перчика» — первая книга Анны Никольской, рассчитанная на относительно взрослую аудиторию (издатель поставил метку «12+», и его можно понять, однако «16+» была бы корректней). До того автор разнообразно писала для малышей и младших подростков, добившись заметных результатов – достаточно упомянуть победу в «Книжной премии рунета» 2013 года. Для меня существенней была победа, которую автор одержала в битве за интерес моей дочери. Дочь сроду не была фанаткой чтения, но книги Никольской «Город собак» и «Приключения черной таксы» искала и осваивала старательно и с удовольствием. Книги представляли собой откровенно коммерческий добрый палп про собачек. Это не худшая экологическая ниша, как и другие ниши, активно заполняемые Никольской, которая за несколько лет помимо сентиментальных и юмористических собачьих историй успела выпустить в разных издательствах энциклопедию чудищ-юдищ, пару девачковых мелодрам, стопку познавательных книжек-малышек о котике Паласике и барашке Вгорошеке, а также сказки маленьких Ладошек и гигантских Ябл.

Я к нишевым заполнителям отношусь без особого интереса. Так же отнесся поначалу и к «Апокалипсису Антона Перчика». Даже резкость перехода от Ябл к зомби-апокалипсису выглядела не столько чарующей, сколько логичной.

Некоторое время назад, на закате эпохи масскультовых вампиров, всерьез пошла речь о том, что на смену желтоглазым сумеркам придет рассвет мертвецов – и новым героем, покорившим самую пылкую и платежеспособную аудиторию девочек 13-45 лет, станут зомби. Пошла, значит, речь, да там и иссякла. Отдельные удачи все-таки случались. Ярким примером считается книжка «Тепло наших тел» и ее экранизация – именно про эту парочку, а не про кисло-горьковскую поэму, Сталин должен был сказать «Штука посильнее «Фауста» Гете: любовь побеждает смерть». Но перекрасить бурый зомби-поток в розовый цвет, украсив по краям кристалликами и котиками, не удалось – и поток откатился в привычное маргинально-постмодернистское русло, застыть которому не дают успешные, но безнадежно мальчуковые проекты типа сериала «Живые мертвецы» и фильма «Война Z». И это правильно. Зомби поддается эстетизации куда хуже вампира, и продается все-таки не голым текстом, а картинками, желательно движущимися. Потенциального поклонника зомби буковками не зацепишь. В России, где тема зомби так и не вышла за пределы малотиражных сборников и самопальных сериалов, это особенно заметно.

Таким образом, Никольская как бы успела — и как бы опоздала. При этом выступила как раз вовремя. Потому что подростковой прозе очень не хватает текстов, сочетающих модность тренда с острым сюжетом, этической заточенностью и условием, которое лично я считаю базовым: действие книги должно происходить здесь, сейчас и со мной. Ну или почти со мной.

Для молодого читателя Антон Перчик – это ведь я или почти я (брат, друг, сосед и т.д.), живущий здесь и сейчас ленивый юнец, который не хочет учиться-работать и за что-то отвечать, а хочет фрр-фрр, мимими и развлекаться, при этом искренне полагает: «Хреновая у меня какая-то юность, слишком уж напряжная… Сплошные головняки и вынос мозга в рабочие и выходные дни».

А теперь начинается абзац, в котором присутствует неизбежный спойлер, так что тем, кто не читал книжку, но собирается, лучше это место перепрыгнуть.

Некоторые критики усмотрели в таком происхождении повести дисквалифицирующий фактор, не позволяющий относиться к тексту с уважением. Зря, по-моему.

Никольская дала читателю подсказку, прозрачную до предела, выход за который спалил бы ключевой финт вместе с сюжетом и смыслом книги. А сама по себе адаптация чужого сюжета к близким автору условиям и задачам вполне традиционна для литературы в целом (вспомним искусство антики или средневековья, усердно переосмыслявшее не самый широкий круг тем) и для отечественного детлита в особенности (вспомним «Буратино», «Старика Хоттабыча» и «Волшебника Изумрудного города»). Тем более для Анны Никольской, привыкшей писать авторские тексты на темы, заданные чужими картинками (вспомним те же Яблы, например).

Откровенность автора, кстати, спасает книгу и от более серьезных упреков. Антон признается в приязни к книге «Над пропастью во ржи» — стало быть, это герой, а не автор виноват в слишком усердном и не слишком умелом закосе под Сэлинджера. Действие происходит в мире, искусственность которого нарастает с каждой страницей – стало быть, декораторы, а не автор виноваты в картонности некоторых персонажей и ненатуральности некоторых диалогов. В основу сюжета лег воспитательный проект – стало быть, это его разработчики, а не автор, виноваты в лобовой дидактичности, то и дело распирающей страницы повести. Ну и так далее.

Произведение оценивается не по каким-то особенным счетам, которые в каждом Гамбурге свои, а по тому, насколько интересные и серьезные задачи ставит перед собой автор и насколько успешно он их решает. Анна Никольская справилась и с сюжетом, и с его локализацией, и с героем, который, как и положено, стал из мертвеца – живым. На радость родне, прочим героям и читателям – особенно читательницам, которым превращение смазливого чурбана в чувствующего человека (и по-прежнему красивого, это важно) близко и приятно. Впрочем, и менее впечатлительная аудитория рискует не увернуться.

Я к тому, что Анна Никольская опять одержала победу, существенную лично для меня. Мой сын, совсем-совсем не фанат чтения даже на фоне сестренки, при этом ровесник Антона Перчика (ну, чуть постарше), прочитал книгу Никольской с огромным интересом, а потом искренне похвалил – и, надеюсь, много думал.

Мне было бы достаточно и этого. А получил я заметно больше – мне ведь книга тоже понравилась. Она сделана со старанием и по правильным лекалам. А это очень важно — правильные лекала, аккорды и стандарты. Особенно на стадии обучения, на которой по определению и по жизни находится и должен находиться подростковый поплит.

Сеять разумное, доброе, вечное есть смысл, даже если семена завезены из-за границы, их достоинства преувеличены, а о вечности приходится только мечтать. Иначе не останется ни поля, ни воинов, ни урожая.

А перчик – не худшая культура.