Андрей Зализняк

"Слово о полку Игореве" было явлено потрясенному миру 200 лет назад в качестве уникального во всех отношениях произведения. 200 лет вокруг него кипят страсти, наиболее яростные — по принципиальному вопросу: действительно ли это текст XII века, или все-таки новодел, искусно исполненный через полтыщи лет. До последнего момента в битве сходились историки, литературоведы и филологи, делавшие ставку на лексический корпус. Академик Зализняк решил подготовить лингвистический ответ на больной вопрос, пропустив сам текст, а также аргументы сторонников и противников между древнерусской наковальней и математическим молотом (о как заговорил — это я от усталости).

Я, в отличие от нескольких очень умных друзей, не отношусь к поклонникам "Слова о полку Игореве" или любителям древнерусского языка либо ранней русской истории. Однако ж интересуюсь, скажем так, смежными явлениями и дисциплинами, друзей уважаю и их оценкам доверяю: а оценки Зализняка и конкретно этой книги выдержаны в превосходных степенях. Потому прочитал.

В целом: книга, конечно, рассчитана на любителя перечисленных явлений, но интересна и поучительна и для иных слоев — а неимоверно крута независимо от чего-либо. "Взгляд лингвиста" — книга очень основательная, компетентная, по-хорошему дерзкая и ерническая, и свою задачу она решает. Непредвзятый читатель (предвзятому-то все равно) выходит из текста не только обогащенным знанием новых слов типа "узус" или "энклитика", но и процентов на 90 убежденным в том, что "Слово..." фальшаком не является, сработать его в XVII-XVIII веке мог бы только уникальный гений, тихой сапой открывший половину славистики и индоевропеистики на двести лет вперед, а большинство оспаривавших этот факт — балбесы.

Вот с последним пунктом связано основное удовольствие от непрофессионального чтения "Вгляда лингвиста". Такого размаха академического ехидства и высокоинтеллектуального опущения оппонентов я еще не встречал. В детстве я, наверное, просто повыписывал бы в блокнотик фразы типа "объяснения, требующие откровенного стояния на голове","трудно представить себе более эффективный способ скомпрометировать работу лингвистов", "<если> речь здесь идет вовсе не о реальных явлениях языка, а просто о выдумках эрудита, который был совершенно свободен в своей фантазии..., <то> и Кинан совершенно свободен в фантазиях о том, что могло прийти в голову непредсказуемому эрудиту, и вся проблема откровенно перемещается из научной сферы в сферу гадания" — ну и совсем красявишное "даже и сотня мыльных пузырей, взятых вместе, дает всего лишь мокрое место". Теперь я ругаться совсем разлюбил и в хлестких формулировках не нуждаюсь – но все равно талантом автора впечатлен.

Как и способностью очень просто формулировать простые же, но не всем внятные истины: «В советскую эпоху версия подлинности СПИ была превращена в СССР в идеологическую догму. И для российского общества чрезвычайно существенно то, что эта версия была (и продолжает быть) официальной, а версия поддельности СПИ — крамольной. В силу традиционных свойств русской интеллигенции это обстоятельство делает для нее крайне малоприятной поддержку первой и психологически привлекательной поддержку второй. А устойчивый и отнюдь еще не изжитый советский комплекс уверенности в том, что нас всегда во всем обманывали, делает версию поддельности СПИ привлекательной не только для интеллигенции, но и для гораздо более широкого круга российских людей.»

Другое дело, что я предпочел бы не встречать так часто в книге академика-лингвиста выражений «а именно» и «не что иное, как» — но это уже чисто читательские тараканы. Те же тараканы позволили мне сладострастно оставить при себе процентов десять неубежденности в том, что утерянное в московском пожаре «СПИ» было подлинным и аутентичным. Повод для этого я, как всякий на моем месте воинствующий дилетант, увидел в некоторой узости круга тем, прочесываемых Зализняком в качестве доказательной базы, как правило, по три-четыре раза (что, кроме слова «шизыи», упоминаемого в работе раз тридцать, других спорных позиций не осталось?) — а также в зауженности академического взгляда на версии, объясняющие неподлинное происхождение «СПИ». Лично я за минуту придумал три варианта (различной степени маразматичности), способные многое объяснить.

Например, доставшаяся Мусину-Пушкину рукопись могла быть не цельной – сохранились только отдельные куски, а лакуны дописывались некоторым самородком.

Или, например: некоторый самородок нашел рукопись, на радостях выучил ее почти наизусть – а потом, когда уже договорился продать меценату, каким-то образом находку пролюбил – и потому судорожно восстанавливал текст по памяти.

Или, например: рукопись нашлась вместе с легендой о том, что всякий предъявивший ее миру обречет великую Русь на сабли внезапных половцев – поэтому мусинцы интенсивно портили сакральность текста глупыми вставками, но Наполеон все равно напал – однако ж отступил, ограничившись уничтожением раритета.

И так далее.

Тут надо пояснить, что я «СПИ» не люблю с детства. Я сразу ее воспринял как историю барина, который решил пограбить-порезать чуждые пределы, завел своих людей на погибель и бросил, а сам бежал – и все этому должны радоваться. Чуть позже я сообразил, что грабят-режут, в общем-то, моих предков – но это уже особой роли не играло (они, поди, тоже резали, и сами виноваты, что слов об этом до нас не дошло).

В общем, Андрей Зализняк написал крутую книгу. Но стихотворение Евгения Лукина пробрало меня сильнее.

Нил Гейман

Роскошная книга.

Глава клана якудза, желая усилить контроль над бизнесом, оживить производственные процессы и решить пару кадровых проблем, стравливает две подчиненных семьи. Их руководители, в свое время успевшие официально побрататься, сперва подчиняются начальственной воле без огонька, пытаясь отделаться криками и мизинчиками. После первого трупа ситуация идет вразнос: обе семьи влезают в бойню по щиколотки, "папы" принимаются вырезать "сыновей", "сыновья", поколебавшись, идут в отмах.

Как всякое природное проявление, Такеси Китано развивается по спирали. Он прославился как отвязный телекомик, потом вдруг начал снимать спокойные, жуткие и безнадежные гангстерские истории, снискал любовь продвинутого мира и вдруг резко от этой любви устал. Пошарахался от невыносимо изящного арта, призванного навылет прошибать сердца европейских фестивалей и прочих прекрасных дам ("Куклы"), к почти непристойной коммерческой вампуке чуть ли не под заказ бандитских вдовушек ("Затоичи") — и ушел в творческий запой, затяжной, бессмысленный и беспощадный. Запой отлился в три экранизации истерики, выжравшей подкорку большого мастера. Экранизации позиционировались как абсурдистские комедии. Смотреть эту радость было тяжко даже поклонникам. Поклонники, впрочем, и не смотрели. Они покорно ждали, пока Китано перестанет комиковать и с неизбежностью впадет в следующее состояние, в котором получаются чарующе долгие общие планы, вдруг взрывающиеся тремя быстрыми ударами или выстрелами, брызги в одну сторону, кадык в другую — и снова облачка плывут над истекающей Фудзи.

Китано и впал. Название "Беспредел" описывает не только содержание фильма, но и его суть, а также творческий метод обновленного мастера. Китано снял фильм будто назло всем, из штампов (не только своих, даже "Крестного отца" не пощадил), лютости и несвятой простоты. Хотели жестокое кино про злодеев — получите мегажестокое кино без единого персонажа с местом для пробы — и радуйтесь хотя бы тому, что живых не останется. Ну, чуток останется — самые подлые выживут, но кто ж с этим спорить будет?

Никто и не спорит и даже не возмущается. Autoreiji — фильм, конечно, бесполезный (хотя кое-кого, возможно, он научит ни в коем случае не показывать язык бандиту, даже если тот очень просит — ну и, допустим, разнообразно использовать палочки для еды или веревку в сочетании с автомобилем), но оторваться от него невозможно.

Бессовестный мастер — явление непреодолимой силы.

В этом году выходит Autoreiji-2. Жду с нетерпением.

Стивен Кинг под псевдонимом Ричард Бахман

Слабоумный великан Блейз трудится подручным у мелкого мошенника. Мошенник придумывает план века и немедленно напарывается на нож. Блейз, добряк, неумеха и почти аутист, поговоревав и поголодав, решает реализовать план в одиночку — и идет на похищение грудного сына миллионеров.

Кинг начал публиковать под именем Бахмана ранние романы, застрявшие в столе даже после того, как автор стал одним из наиболее успешных писателей планеты. Проект оказался удачным и породил несколько новых хороших текстов. Бахман заметно отличался от Кинга, в первую очередь вниманием к маргинальным героям и жесткостью построения сюжетов — тем не менее, тайна продержалась недолго. Псевдоним был раскрыт, Бахман скончался, в качестве наследства оставив рукопись довольно фиговеньких "Регуляторов", проект свернулся вроде бы навсегда. Но три года назад был издан "Блейз", написанный в 1973-м и заброшенный Кингом как вторичный и никчемный. То ли затяжной творческий кризис (сказавшийся на качестве, но не количестве новинок), то ли ностальгические соображения заставили Кинга отыскать рукопись, изучить ее и предложить издателю.

Решение было правильным.

"Блейз" в самом деле по-бульварному поверхностен, бесстыдно сентиментален и жесток, ну и напоминает половину американских мастеров нуара, от Кейна до Томпсона. Но, во-первых, мастеров же. Во-вторых, нуар, похоже, все-таки не помер полвека назад. В-третьих, сто раз процитированный мною тезис Виктора Конецкого о том, что если что и похоже на жизнь, так это отчаянная бульварщина, от затертости не стал неверным. Наконец — да, на фоне Кинга старый-новый Бахман абсолютно конкурентоспособен, свеж и интересен. От начала и до конца. Чем книги Стивена Кинга последние лет десять похвастаться не могут.

В общем, Кингу есть смысл еще в дальних ящиках пошарить. Рукопись не найдет, так руки окунет в пыль, оставшуюся с истовых времен. Авось поможет. Очень на это надеюсь.

Михаил Тырин

Люмпен и влетевший в траблы адвокат от пьяного отчаяния принимают невнятное предложение поискать счастье где подальше — и оказываются за тридевять галактик волонтерами истинной Цивилизации. Она дарит любому желающему шанс вырасти из потребляющего синтетический комбикорм обитателя барака в гражданина с едой, жилплощадью и красивыми штанами. Надо только не бояться рабского труда, грязи и крови. Герои боятся, но окунаются во всё — выше маковки.

Умные люди давно и с разных сторон хвалили мне Тырина, рекомендуя начать именно с этого давнего романа. Начал, завершил, отчитываюсь.

Тырин — очень сильный и опять же совсем не мой автор. "Желтая линия" — в своем роде совершенный роман, сочетающий классический подход к жанру, развитию сюжета и раскрытию характеров с почти издевательским выворачиванием клише. Типовая фэнтези про попаданцев в чуждый хвостатый мир реализуется средствами твердой НФ, типовая боевая фантастика — инструментами вполне реалистической военной прозы, а сатирическая антиутопия — то бытовой фантасмагорией, то исповедью эмигранта. Язык нарочито суховатый и прыгающий из штампов в красивости (главный герой считает себя поэтом), при этом очень точные диалоги, малая предсказуемость развития сюжета и пугающая жизненность действий и реакций.

Автор не мой, потому что мне все-таки не хватало языковой чеканности-хлесткости — при этом я понимаю, что в этот роман и в этого героя она не слишком вписывалась.

В любом случае, мне помогли совершить личное открытие мощного автора. Спасибо.