Блестящий отзыв с Goodreads. К сожалению, нет сейчас времени на перевод.
In George Orwell's 1984, Winston Smith is an open source developer who writes his code offline because his ISP has installed packet sniffers that are regulated by the government under the Patriot Act. It's really for his own protection, though. From, like, terrorists and DVD pirates and stuff. Like every good American, he drinks Coca-Cola and his processed food has desensitized his palate to all but four flavors: (sweet, salty-so-that-you-will-drink-more-coca-cola, sweet, and Cooler Ranch!(tm)). His benevolent overlords have provided him with some war happening somewhere for some reason so that he, and the rest of the population, can be sure that the government is really in his best interests. In fact, the news always has some story about Paris Hilton or yet another white girl who has been abducted by some evil bastard who is biologically wired by 200,000 years of human evolution to fuck 12-year-olds, but is socially conditioned to be obsessed with sex, yet also to feel guilty about it. This culminates into a distorted view of sexuality, and results in rape in murder, which both make for very good news topics. This, too, is in Winston's best interests because, while fear is healthy, thinking *too* much about his own mortality is strictly taboo, as it may lead to something dangerously insightful, and he might lose his taste for Coca Cola and breast implants. The television also plays on his fears of the unknown by exaggerating stereotypes of minorities and homosexuals, under the guise of celebrating "diversity", but even these images of being ghetto-fabulous and a lisping interior designer actually exist solely to promote racism and homophobia, which also prove to be efficient distractions.
For some reason, Winston gets tired of eating recycled Pop Tarts and eating happy pills and pretending to be interested in sports and manufactured news items. But, in the end, they fix him and he's happy again. Or something.
Удивительная проза, место встречи Дансени, Борхеса и науки о человеческом мозге. Конструктор городов и видений, любоваться которым можно до бесконечности, а толковать — и того дольше.
Города и глаза. 2.
Форму города Земруда определяет настроение того, кто смотрит на него. Коль ты идешь по ней насвистывая, а твой нос парит за свистом, ты познаешь ее снизу вверх: трепещущие занавески, подоконники, фонтаны. Если ж ты идешь, повесив голову и сжав до боли кулаки, то взгляд твой будет упираться в землю, видеть то, что расположено на уровне земли,— канализационные люки, сточные канавки, грязные бумажки, рыбью чешую.
Нельзя сказать, что та или иная картина верней другой, но о Земруде, предстающей перед тем, кто смотрит снизу вверх, ты слышишь главным образом от тех, кто вспоминает ее, погружаясь в нижнюю Земруду, ежедневно проходя по ней один и тот же путь и утром ощущая вчерашнее уныние, осевшее на нижней части стен. Для всех нас рано или поздно наступает день, когда наш взгляд сползает на уровень водосточных желобов, и с той поры мы неспособны оторвать его от мостовой. Обратное движение не исключается, но происходит редко, и поэтому мы так и бродим по Земруде, вглядываясь в погреба, фундаменты, колодцы.
Города и глаза. 4.
Попав в Филлиду, получаешь удовольствие, глядя, сколь разнообразны там мосты через каналы,— крытые, горбатые, понтонные, висячие, с ажурными перилами и на пилястрах; сколько всяких окон в ней — с колонкой, мавританские, копьевидные, со стрельчатыми сводами, под витражами-лунами и витражами-розами; как много видов мостовых — булыжные, щебеночные, мощенные крупными плитами и мелкой плиткой — голубой и белой. Тут и там Филлида преподносит взгляду какой-нибудь сюрприз: кустик каперсов, торчащий из крепостной стены, статуи трех королев, стоящие на консоли, купол-луковицу с тройкой луковок, нанизанных на шпиль. «Счастлив тот, кто может видеть каждый день Филлиду со всем, что есть в ней!» — восклицаешь ты, досадуя, что вынужден покинуть этот город, лишь коснувшись его взглядом.
Но выходит так, что ты там остаешься насовсем. И скоро город меркнет в твоих глазах, и ты уже не видишь статуй на консолях, куполов и окон-роз. Как и прочие обитатели Филлиды, ты переходишь с улицы на улицу зигзагом, обращая внимание на то, где солнечная, а где теневая сторона, тут видишь дверь, там — лестницу, скамейку, куда поместить корзину, сточную канаву, куда можно оступиться, если не смотреть под ноги. Все остальное в этом городе отныне для тебя невидимо. Маршруты по Филлиде намечаются меж точками в пространстве,— например, кратчайший путь к ларьку торговца так, чтоб миновать окошко кредитора. Ты устремляешься к тому, что не где-то, а в тебе самом — затаенное, забытое: если из двух портиков один определенно больше радует твой взгляд, то это оттого, что три десятка лет назад под ним прошла девушка в широкой блузке с вышитыми рукавами, или, быть может, просто потому, что в определенный час он так же освещается лучами солнца, как другой, когда-то виденный тобой и не припомнишь где.
Миллионы глаз скользят по окнам, каперсам, мостам, как будто перед ними чистая страница. Немало городов, подобно Филлиде, уклоняются от взглядов, и можно их увидеть, лишь застав врасплох.
Если вы еще не слышали, один дяденька с фамилией на букву "М" и роскошными усами обнародовал пару недель назад "Манифест Просвещенного Консерватизма". Что уж греха таить — написано затейливо, с выдумкой. Какую строчку ни возьми — чуть не лопается от ПРАВДЫ (каков человек, таковы и буквы), аки почка по весне. Но особливо проявил себя сочинитель в мудреном искусстве эвфемизма — проще говоря, в умении из бурого делать белое.
цитата
Идеология и мировоззрение просвещенного консерватизма базируются на определенных принципах и ценностных установках. Главные из них:
— верная мера везде и во всем, следование справедливому закону и божественному порядку, заповеданному в ПРАВДЕ;
— развитая и сбалансированная система публичного и частного ПРАВА;
— симфония духовного и материального производства в жизни нации;
— укрепление вертикали власти и расширение горизонтали культуры и жизни гражданского общества;
— регулируемая рыночная экономика или гибкое сочетание «рынка и плана»;
— лояльность к власти, умение достойно подчиняться авторитетной силе;
— признание греховности человеческой природы и неразрывной связи человека с окружающим его материальным миром;
— обретение и сохранение собственного достоинства и свободы, уважение и признание чужого достоинства и свободы;
— соблюдение чести, признание долга, почитание ранга;
— предпочтение эволюции перед революцией, осторожность перемен;
— неприятие радикализма, односторонности и чрезмерности обобщений, недоверие к уравниловке и жесткому централизованному планированию.
Славен тот муж, что находит новые слова для древних, как мир, обычаев и мистерий!
Одна беда — тех, кто проходит через такие обряды, "мужами" уже не называют.
Ибо зовутся они "достойно (и неоднократно) подчиненными". Но это тоже эвфемизм...
Катастрофы делят общество на два лагеря. Чувство безнадежности и обреченности рождается у тех, кто духом пал и ни во что хорошее уже не верит. Чувство злорадства и ожидание финальной, итоговой катастрофы возникают у тех, кто ждет перемен. И не обязательно к лучшему.
облако тэгов
