Лучше поздно, чем никогда. В августе, на Петербургской фантастической ассамблее, я взял интервью у Питер Уоттса -- и вот наконец дорасшифровывал. В принципе, получилось своевременно: во-первых, в печать сдано несколько новых его книг, во-вторых, Ассамблея со дня на день запускает новый сезон -- и, надеюсь, скоро объявит о почетном иностранном госте 2015 года. А пока...
цитата
Питер Уоттс. Научный метод, чудеса глубин и эксплуатация пыток
Полностью интервью читайте на сайте онлайн-журнала "Питерbook":
— Авторов НФ часто упрекают в том, что они перегружают свои книги наукообразными лекциями. Какие приемы вы используете, чтобы избежать менторского тона, сухости, наукообразия?
— Должен признать, что бы я ни делал, как бы ни старался, у меня не всегда получается избежать этого недостатка: увы, инфодампа в моих произведениях хватает. Один из трюков, которые я использую, чтобы с этим бороться, я называю torture porn, «эксплуатация пыток».
Например, в «Водовороте» есть сцена, где я должен был передать читателю кое-какую информацию о герое. Изначально я написал этот эпизод так: сидят два человека в комнате и перекидываются репликами. Это было скучно до ужаса, меня самого тошнило. В финальной версии разговор происходит во время деконтаминации, принудительного очищения организма от вируса. Герой находится в страшном помещении, он прикован, роботы залезли к нему, извините, в анус, они скребут ему кожу... А босс героя наблюдает за этим через прозрачную стену и у них происходит тот же самый профессиональный диалог. Но вместо информационного мусора у нас получается фактически допрос — и это в какой-то мере решает проблему поступления информации.
В другом произведении мне пришлось объяснять сложные биохимические теории, связанные с микроорганизмами. Повторилась та же история: сперва я сочинил эпизод, в котором герой сидит за микроскопом и в поте лица добывает необходимую по сюжету информацию. Получилась скука смертная. В финальной версии героя, который должен был выступить с научно-популярной лекцией, связывает и пытает социопат, сексуальный садист. Так как оба они биохимики, ученые, садист задает вопросы — и наказывает жертву, если та допускает ошибку. В результате у нас получается в принципе то же самое, но момент драматически обострен, и ты лучше усваиваешь информацию, которая обрела для героя жизненную важность.
Конечно, проделывая такие трюки надо понимать, что некоторое из читателей неизбежно сочтут тебя извращенцем, садистом и мизогинистом, который просто любит мучить женщин. Но такова жизнь.
— Существует мнение, что современная наука слишком сложна для обывателя, писателю неизбежно приходится что-то упрощать, а значит искажать. Доводилось ли вам наталкиваться на непроходимую стену, когда невозможно что-то без потерь перевести с языка науки на язык литературы?
— Звучит как очередное преувеличение: я настолько много знаю, что даже не могу донести это до вас, простые смертные. Не думаю, что я настолько велик. Я пишу книги, которые сам хотел бы прочитать. И если у меня у меня есть идея, которую я понимаю, то я просто по определению смогу объяснить ее читателю.
Не могу согласиться с фундаментальной предпосылкой вашего вопроса — предположением, что современная наука слишком сложна для понимания. Наука не сложна. Наука — это организованный здравый смысл, набор правил, предназначенных для того, чтобы понять, как что-то работает. Те факты о Вселенной, те открытия, которые совершают ученые — они порой действительно весьма сложны. Но в какой-то мере это и есть результат общеприменимости научного метода. Доказательство того, насколько наука мощна, насколько она эффективна. Наука дарит нам такие прозрения, которые с трудом умещаются в голове. Но инструменты, при помощи которых делаются эти открытия, просты и доступны. Именно поэтому я считаю, что «Ложная слепота» роман вполне прозрачный. Герои «Ложной слепоты» не просто читают друг другу лекции, посвященные каким-то смутным, непонятным концептам. Мы видим героев в процессе взаимодействия с инопланетным артефактом, в процессе открытия. Ничто не мешает читателю проследить за этим процессом и разобраться в выводах, к которым приходят персонажи. Вся необходимая информация на страницах романа дана. Если кто-то считает, что «Ложная слепота» слишком сложна для восприятия, это значит лишь одно: облажался я, автор. Нет никакого оправдания тому, кто пишет слишком сложно. Черт побери, у нас же есть Стивен Пинкер и Брайан Грин, которые сочиняют нон-фикшн, документальные книги — о структуре реальности, о параллельных мирах, о лингвистических принципах работы мозга... Пишут, основываясь на новейших достижениях современной науки. И их книги становятся бестселлерами. Значит, и об этом можно говорить на доступном языке. Может быть, просто я еще не достиг такого уровня. Что ж, есть к чему стремиться.
У писателя Олега Кожина, восходящей звезды русского хоррора, сегодня день рождения, с чем его и поздравляю. В качестве небольшого подарка — интервью на сайте онлайн-журнала "Питерbook":
цитата
ОЛЕГ КОЖИН: «ЧЕРНЫЕ ЗВЕЗДЫ ОТЕЧЕСТВЕННОГО ХОРРОРА ТОЛЬКО ПРЕДСТОИТ ЗАЖЕЧЬ»
Целиком читайте на сайте онлайн-журнала "Питерbook":
— Говорят, что одна из главных функций «ужастиков» — компенсаторная. Если ребенку не хватает кальция в организме, он ест мел и побелку. Если человеку не хватает острых, болезненных ощущений в жизни, он читает — или пишет — литературу ужасов. Неужели жизнь в Норильске или Петрозаводске настолько безоблачная, настолько свободная от «чернухи», что возникла настоятельная необходимость в жестких, натуралистических «хоррорных» текстах?
— Бытовые ужасы и хоррор все-таки несколько разные вещи на мой взгляд. Мнение о том, что в России все мрак, грязь, страх и ничего человеческого, поэтому хоррор здесь не приживается, считаю в корне неверным. Чернухи валом везде, в любой стране, на любом континенте. В Норильске, кстати, с этим делом полный порядок — полярная ночь, сильные метели, запредельные морозы. В Норильске меня дважды пытались зарезать. Но именно там я начал писать хоррор и пишу до сих пор. Хотя, конечно, Петрозаводск после Норильска — курорт.
Так что не единой компенсаторной функцией жив хоррор. Японцы, если мне не изменяет память, считают, что ужасы благодатно влияют на нервы читателя и зрителя. Я лично полагаю, что хоррор не только страх, но и умение его преодолевать. К тому же нельзя забывать и простую развлекательную функцию. Я, например, буду рад, если в России появится пласт хороших развлекательных ужасов. Но нам еще только предстоит зажечь черные звезды отечественного хоррора. Фактически вырастить их.
У нас просто еще не научились продавать ужасы. Это вообще отдельная печаль. С каждым годом все больше убеждаюсь, что большая часть так называемых маркетологов занимается не своим делом, а те, кто берет их на работу, до сих пор относятся к маркетингу и пиару как к некой заокеанской забаве, которой можно заниматься исключительно «для престижу». Нет сформированной ниши, включающей в себя не только литературу, но и кинематограф, тематические мероприятия, сувенирную индустрию, развитое сообщество хоррор-гиков. Просто кто-то еще не придумал, как заработать на этом деньги.
— Ваши рассказы печатались в десятке журналов — тяжело ли было пробиться, учитывая конкуренцию? И как вообще строятся обычно ваши взаимоотношения с периодикой?
— Когда меня впервые напечатали в «Полдне», у меня состояние было как в том анекдоте: охренеть, вы за это еще и деньги платите?! Самое сложное — это понять, что куда засылать. Но упертость решает все. Если не бояться пахоты, работать с информацией, и писать рассказы хотя бы уровня МТА, всегда можно пристроить свой текст. До сих пор есть масса бумажных изданий, готовых рассматривать и публиковать тексты, в том числе и от неизвестных авторов. Появилось много журналов-новичков, которые хотят расти и развиваться, взращивать свой костяк авторов: «Фантастика и детективы», «ФанCity», «Космопорт» etc. А для самых отъявленных графоманов существуют журналы, предлагающие публикации за деньги.
Что касается конкуренции, то, честно говоря, в периодике я ее не заметил. Вот при отборах в сборники ощущается мясорубка, а в журналах все как-то тихо-спокойно. Мои рассказы всегда брали охотно, отказов как таковых получать не приходилось. Бывало, тупо не отвечали, но это, к сожалению, политика некоторых журналов/издательств/etc. К счастью, с таким отношением я сталкивался не часто. Хотя, конечно, не могу сказать, что мой случай типичен.
— Есть ли перспектива у хоррора в России, и если есть с чем вы это связываете?
— Есть, конечно есть. Современные пиар-технологии позволяют продать даже снег эскимосам, что уж говорить о вполне себе востребованном жанре? Чуть больше внимания, чуть больше рекламы, чуть более грамотный подход, и все наладится. Вспомним мощную рекламную компанию «Убыра» Шамиля Идиатуллина. Книга стала хитом, собрала кучу положительных отзывов, как от критиков, так и от читателей. А не будь такой рекламы, кто поручится, что «Убыр» выстрелил бы так же мощно? Понятно, что провальный текст не спасет никакая реклама — яркий пример «Отель Оюнсу» Тармашева. Эту книгу только ленивый не пнул, хотя рекламная кампания была проведена на довольно высоком уровне, говорю как дипломированный пиарщик.
Хоррор, равно как и любой другой жанр, должен продавать человек, который в нем понимает. Нужно знать целевую аудиторию, знать ее вкусы и предугадывать желания. А не заваливать прилавки тоннами вампирских соплей только потому, что успешно бабахнули «Сумерки». Проект «Самая страшная книга» делался энтузиастами и на энтузиазме. Но эти энтузиасты знают свое дело и разбираются в предмете. Как итог — грамотная точечная реклама, работа с целевой аудиторией, правильная подача продукта помогли разлететься первому тиражу и выйти второму. Новый сборник «Самая страшная книга-2015» должна выйти в начале следующего года. Это ли не отдача?
Кстати, именно с этими людьми я и связываю будущее темных жанров в России. Потому что издательства действуют хаотично и наобум, а Михаил Парфенов, Александр Подольский и прочие причастные к проекту «Darker» и его окрестностям, работают системно. Да, это медленнее. Да, дивиденды отложены. Но эти ребята растят свою аудиторию, приручают ее, прочно обосновываются в пустой нише. И когда кто-то еще прочухает, что на хорроре тоже можно зарабатывать, выковырять их оттуда будет ой как непросто.
Ну и сам я по мере сил и возможностей буду прикладывать к этому руку. С годами как-то отпало то, что мне писать не интересно, остался только ужасы да смежные жанры. И я всячески желаю древу русского хоррора расти и плодоносить.
— До сих пор не существует единого, общепринятого определения стимпанка, «парового панка». Западные специалисты сходятся на том, что это скорее антуражное направление, характеризуемое комплексом чисто внешних признаков. А что такое стимпанк для вас?
— То, что стимпанк считается исключительно антуражным направлением — следствие общего упадка нравов и опопсения. У книжек есть две основные категории покупателей: охранники и домохозяйки. Соответственно, и пишут их для охранников и домохозяек. Охранники любят читать про героев, которыми им самим стать не суждено. Сюжеты таких книжек нехитры и разнообразятся только антуражем. Когда герой в очках на дирижабле — это стимпанк. С мечом на коне — исторический роман. С мечом на драконе — фэнтези.
Но можно вспомнить основоположников стимпанка — ту же «Машину различий». Это философская штука, хотя реализованная хуже, чем задуманная. Для меня стимпанк совершенно отчетливо состоит из двух слов — steam и punk. Steam, то есть пар, — его форма: цивилизация паровых двигателей и механики, которая не превратилась в цивилизацию бензина и электричества, а продолжила развиваться по своим законам. С красивыми антуражными штуками: дирижаблями, хитроумными механизмами, паровыми машинами, наложенными на эстетику конца XIX века. И панк — его суть: кризис общества, в котором все достижения науки не только не увеличивают процент счастья, но, наоборот, провоцируют социальные потрясения.
Речь не идет о том, чтобы бичевать пороки общества и направлять его на путь истинный. Это дело совершенно неблагодарное. Те, кто понимают, и так все понимают. А те, кто не понимают, все равно предпочитают читать про героев. Просто стимпанк — это именно такая форма с именно таким содержанием.
— В России стимпанк как литературное течение не прижился: вроде бы и субкультура сложилась, и фестивали проходят, а книги одна за другой проваливаются в продаже. Для крупных издательств жанровое определение «стимпанк» — черная метка для книги. На ваш взгляд, в чем причина такой читательской реакции?
— Наверное, охранникам не интересен стимпанк. Он проигрывает соседям по книжной полке в магазине — увлекательным книжкам про «попаданцев»: когда какой-нибудь ветеран Чечни попадает в 1941 год, выручает красноармейцев, потом идет к Сталину, советует, пока не поздно, расстрелять Хрущева и пр. Впрочем, это позавчерашние сюжеты: теперь Сталин проваливается в наше время, восстанавливает СССР и мочит американцев, весь СССР попадает сюда или вся РФ — туда.
Народ, проигравший Холодную войну, никак не может смириться с этим поражением и ищет утешения. До стимпанка ли тут?
Насчет субкультуры — спорный вопрос. Есть много любителей устраивать фотосессию в «гоглах» и выкладывать ее в «Контакте». Но если я сделаю себе ирокез и с ним сфотографируюсь — стану ли я после этого панком? И люди в майках с Че Геварой не пойдут делать революцию в Боливию. Есть внешний антураж, он привлекателен, как портрет Че, но и только. У субкультуры должна быть своя идеология, свои гуру, свои культовые произведения. Ничего же этого нет.
Я не хочу сказать, что это — плохо. Меня самого впечатляет индустриальная эстетика, клепанные фермы мостов, кирпичные трубы заводов и часовые механизмы из бронзовых шестеренок. Но не думаю, что можно говорить о полноценной субкультуре.
— В последние месяцы среди писателей, в том числе фантастов, наметилась серьезная поляризация по политическим убеждениям. Как вы считаете, может ли это дать новый к развитию отечественной литературы — или наоборот, такой раскол губителен?
— Не было еще ни одного раскола, который был бы губителен для литературы. А вот объединения, в которых все душили друг друга, мы прекрасно знаем.
После Крыма власти, которые прежде пытались отбить у населения всякую охоту интересоваться политикой, сделали крутой разворот и стали воспитывать граждан в духе вполне определенного политического течения. И это отразилось на всех слоях общества. В том числе и писателях.
Но я не думаю, что на политическую злобу дня сегодня может быть написано что-нибудь стоящее. Все так однозначно поделено на черное и белое, что простора для творческой фантазии просто не остается. Все неизбежно будет сваливаться в очевидности, а что может быть хуже очевидностей?
Строго говоря, конечно, «Князь механический» является актуальным романом. Разные читатели находят в нем разные смыслы, порой даже те, которые я не закладывал. Созданный мир живет своей жизнью и это не может не радовать. Но для меня главным смыслом был вопрос покупки безопасности ценой свободы. Покупателем безопасности является народ, продавцом — власть. Но она — не производитель безопасности. И сама оказывается в зависимости от производителей. Эта зависимость очевидно плоха. И что будет, когда придет герой, имеющий целью ее разрушить.
Однако все-таки это не политические, а философские рассуждения. По крайней мере, в моем понимании.
— Вы пишете прозу, стихи, статьи и рецензии, переводите с нескольких языков... Кой черт вас, с такими-то навыками и таким багажом, дернул связаться с фантастикой?
— Я бы не рискнул назвать все это «таким багажом», потому что и хочется большего, и ориентироваться я стараюсь на людей, которые работают куда более универсально — тот же Дмитрий Львович Быков, например, хотя и далеко не он один; но это ладно. Багаж, каким бы он ни был, появился куда позже увлечения фантастикой. Я уверен, что тут покопалось предыдущее воплощение, иначе непонятно, с какого перепуга в ребенке четырех лет просыпается тяга сначала к астрономии и космосу (марки, книжки по астрономии и прочее в том же духе), а оттуда — прямиком к фантастике. Так или иначе, годам к восьми я был сформировавшимся фэном, пусть и не знал этого слова. В журнале «Пионер» читал прежде всего фантастику, а потом все остальное. Уговаривал маму выписать «Технику — молодежи», «Знание — сила» и «Юный техник» именно потому, что там публиковалась фантастика. Читал и перечитывал «Мастера и Маргариту», но совершенно не интересовался «Белой гвардией» (и зря: для писателя второе едва ли не значимее первого). Сам сочинял какие-то наброски к космооперам, очень наивные, само собой, и даже принялся писать продолжение к «Внукам Марса» Казанцева, но, слава богу, бросил после первой же странички.
Когда с 1989 года шлюзы начали открываться, это был бальзам на душу. Мозг моментально впитывал все имевшее отношение к фантастике, от фэнской рубрики в «ЗС» до «Уральского следопыта» и статей в «Книжном обозрении». Так получилось, и, положа руку на сердце, я очень рад, что получилось все именно так — это была база, без которой потом пришлось бы очень туго. Недавно мы с главредом «Мира Фантастики» Лином Лобаревым, фэном еще более закоренелым, задумались, многие ли сейчас понимают, что такое «три седьмых «Паруса»«, например. То бишь — журнал «Парус» с какого-то момента стал выпускать июльские номера, целиком посвященные фантастике, и в моей библиотеке три седьмых «Паруса» есть, как и первый альманах «Завтра». Беда в том, что после 1991 года связи восстановившей независимость Эстонии, где я родился, жил и живу, с Россией становились все более эпизодическими — книги продавались (о, как я тащился от «Северо-Запада»), а вот быть в курсе фэнской жизни я не мог. Взамен около 1994 года у меня появилась капитальная «The Illustrated Encyclopaedia of SF» Джона Клюта, позволившая восстановить пробелы, связанные с западной фантастикой. Так и получилось, что западную фантастику я знал лучше, чем российскую. Баланс восстановился в начале 2000-х, когда я начал ездить на конвенты в Питер и Москву.
Параллельно рос другой, помянутый вами багаж в виде, скажем так, стихов и языков — и с какого-то момента анимэ, японской анимации, которой я увлекся после очередной атаки на японский. Я стал работать журналистом, переводить, писать всяческий нон-фикшн от рецензий до обзоров, но фантастика все равно оставалась на первом месте, и было лишь логично со временем начать писать и о фантастике тоже. Со временем, потому что у меня есть среди прочих одно особенно дурное свойство: если я не ощущаю, что достаточно компетентен в чем-либо, я за это что-либо вряд ли примусь. Налетать на тему с колес — прекрасный журналистский навык, но фига вы на нее налетите, если у вас нет бэкграунда, контекста, которым можно эту тему, как говорят французы, кадрировать. В этом смысле весь мой багаж работает в первую очередь на фантастику (и на анимэ во вторую). Мне как раз очень странны люди, которые разбираются только в фантастике. До какого-то порога это делать можно, но предел наступает очень быстро: хорошие фантасты — это, как правило, умницы с огромным количеством контекстов в голове. Мой любимый Майкл Муркок советовал начинающим фантастам читать самые разные книги — про социологию, биологию, историю, про что угодно, но только не фантастику. Никакого иного способа написать хороший фантастический текст нет. Соответственно, человек, который пишет о таком тексте, должен обладать сопоставимым контекстом. Так что если в фантастику и соваться, то лишь с дополнительным, кроме фэнского, багажом.
— Когда-то, в 1980-х и начале 1990-х, статьи и рецензии, которые писали любители фантастики, служили своего рода инструментом формирования вкуса, опосредованно влияли на издательскую политику. На ваш взгляд, выполняют ли такие тексты эти функции сегодня? И какие цели вы как критик и журналист перед собой ставите, работая над статьями о жанровой литературе?
— Если говорить о вкусе, я думаю, выполняют вполне, пусть читатели это не всегда осознают. Хорошо и интересно написанный текст вроде как должен запасть в душу, запомниться, запечатлиться. Насчет влияния на издательскую политику — понятия не имею. Для меня в принципе загадка, как формируется издательская политика. Понятно, что есть коммерческая «обратная связь с читателем», правда, сильно искаженная общими условиями игры. Но впечатление такое, что сплошь и рядом издательская политика — это странные представления о читателе плюс невежество. Сильно сомневаюсь, что издатели читают критические статьи и думают: ах, какой интересный автор! а не забабахать ли нам этого автора в крутой серии тиражом 50 тысяч?.. Исключения возможны, но обычно издание книг — это бизнес. Как говорил герой «Последнего магната»: «Система работы позорная, грубая, прискорбно коммерческая».
Я ставлю перед собой очень простую цель: написать нескучный текст об интересном явлении. За эту часть процесса отвечаю я. За остальное — Господь Бог и его медленно, но верно мелющие мельницы.
— Николай, недавно вы тепло отзывались о стимпанковском романе Анны Семироль «Игрушки дома Баллантайн». Однако издателям так и не удалось собрать деньги на издание книги в твердой обложке — не набралось читателей, готовых профинансировать проект. Зачахли и другие стимпанковские литературные начинания. В чем тут дело, на ваш взгляд? Ведь стимпанковская субкультура в России вполне сложилась: тематические сообщества в Рунете включают десятки тысяч человек, люди собираются на фестивали, проводят косплеи, торгуют поделками... А книги покупать категорически отказываются.
— Я не уверен, что «Игрушки дома Баллантайн» — именно стимпанк, хотя элементы стимпанка там есть. Так получилось, что в начале мая на конвенте «Интерпресскон» я делал доклад о стимпанке и рассказал о своей теории: в основе жанра лежит архаизация технологий (условие необходимое, но не достаточное) в сочетании с двумя элементами, историческим (крипто- или альтернативной историей) и литературно-мифологическим, по отдельности или вместе, и чем оригинальнее, тем лучше. Два элемента — это слабый стимпанк, три — сильный, как «Машина различий» Гибсона и Стерлинга или «Князь механический» Владимира Ропшинова. «Игрушки дома Баллантайн» как стимпанк довольно слабы, берут они совсем другим. Разумеется, это лишь мое частное мнение.
Что до судьбы литературного стимпанка, она в России почти такая же, как и на Западе: есть великое множество народа, увлеченного стимпанковским косплеем — гогглами, шестеренками, викторианскими цилиндрами, — и совсем немного людей, готовых стимпанк читать. На Западе стимпанковских книг выходит больше, но в основном это довольно безыскусные приключенческие романы с неизобретательной стимпанковской атрибутикой. Хорошие тексты можно пересчитать по пальцам и у них, и у нас. В этом смысле ставить на стимпанк как на паровоз, который довезет вас до вершины Олимпа, я бы не стал: у хорошего стимпанка читателей немного, много их у приключенческих и дамских романов, детективов, боевиков, а уж какими декорациями все это обставить — дело десятое. Если вы пишете стимпанк, будьте готовы к очень умеренному успеху, невзирая на десятки тысяч людей, истекающих слюной при виде кольца с шестеренкой вместо брульянта и наручных часов механизмом наружу.
— Ольга, вы по образованию филолог. Хорошее знание классической литературы помогает писать фантастику — или наоборот, мешает? Не возникает мыслей типа «зачем я этим занимаюсь, лучше Джойса-Чехова-Набокова-Стругацких все равно не напишу»?
— Для меня тут три вопроса. Во-первых, можно не быть филологом и хорошо знать классическую литературу — и далее по тексту. В таком варианте — отнюдь, наоборот, как всякий культурный багаж, только помогает. Во-вторых, если говорить о полученном на филфаке — это, как ты понимаешь, не только и не столько чтение мировой литературы, — то скорее мешает, и не фантастику, а вообще писать. Литературоведение находится, если так можно выразиться, по другую сторону баррикад. Там препарируют текст, кромсают на ломтики, пытаясь понять, что хотел сказать автор, анализируют выразительные средства, много концепций создают о понимании и восприятии художественного произведения — все это не имеет никакого отношения к тому, как сделать текст, как, собственно, его создать. Это бытование текста после, если так можно выразиться, родов. А творчество, написание, создание — это внутриутробный период и сами роды. Ну и в-третьих, не возникает ли мыслей, мол, лучше Чехова не напишу. Нет, не возникает. То ли подростковый, то ли графоманский подход — писать, оглядываясь назад, на великих, и постоянно сравнивать себя с ними. Сравнивать надо себя нынешнего с собой прошлым, в смысле, свои текущие достижения с прошлыми. И соответственно прикладывать усилия. Мне важно выписать то, что имею, максимально выразительно и адекватно содержанию. Понятно, что учитываю художественные средства и достижения предшественников, это и планка, и материал. А лучше или хуже получается — об этом пусть друзья с филфака судачат.
— В разгар «сточкеровской» лихорадки вы, если не ошибаюсь, успели под псевдонимом поучаствовать в одном из самых востребованных на тот момент межавторских проектов. Как и многие наши фантасты — маститые представители «четвертой волны» и только-только заявившие о себе авторы волны «цветной». Сейчас горячка утихла, тиражи упали, гонорары снизились в десятки раз. Кому-то из участников проектов хватило предусмотрительности вложить «шальные бабки» в недвижимость или выбить должность менеджера, но большинство оказалось в том же положении, что и на старте — при том, что материальные запросы существенно выросли, а пар ушел в свисток: на моей памяти не было ни одного триумфального возвращения писателя-фантаста с «проектных» галер. Стоило ли оно того?
— Для меня участие в литературных проектах в первую очередь стало школой ремесла. Поэтому, конечно, стоило. Даже высокоумный читатель или же читатель классической литературы, или современной прозы, в общем, всего того, что принято в современном литературном процессе противопоставлять фантастике, наверняка предпочтет книгу интересную книге неинтересной. Понятно, что на своем уровне. Западные авторы вовсю осваивают принципы захвата и удержания читательского внимания, а наши почему-то считают, что их умные мысли и всплески воображения сами по себе достойны внимания, вне формы подачи. Надеюсь, понятно, что имеется в виду; не надо подстраиваться под самого глупого читателя. А то начнут тут кричать, мол, предлагают снизить планку, писать для дебилов масскульт... Не будем передергивать. Вспомним хотя бы, я не знаю, начало «Маятника Фуко» Умберто Эко, вполне себе книге не для дураков, — типичный прием захвата читательского внимания и создания интереса. А вот ближе к середине явный провис сюжета, стоило бы проработать эту часть получше. Дальше опять все хорошо, история бодро катится к концу, по ходу набирая обороты. Оттого, что автор применяет низменные, как кто-то может считать, ремесленные приемы — текст становится только лучше. Это к вопросу оргазма, зачеркнуто, катарсиса: ремесло освоить полезно, тогда и кончать хорошо будем.
Другой вопрос, что осваивается это ремесло на более простом уровне — в книгах для подростков. Тут культурный багаж из первого вопроса почти не задействован, потому что почти не востребован. А про «триумфальное возвращение» имею сказать, то есть спросить, следующее: а судьи кто? Кого ждали? Каковы критерии? Скажем, из серии «S.T.A.L.K.E.R.» вышел вполне себе сформировавшийся писатель Андрей Левицкий — со своей аудиторией и творческой манерой. Тут можно испуганно замахать руками и забубнить: да какая там аудитория, какая манера! Но это так: и манера и аудитория есть, и появились они именно благодаря проекту с точками. Да и коллега Дмитрий Силлов тоже выбился благодаря все той же пресловутой серии. Да, оба продолжают писать приключенческие книги для детско-подростковой аудитории, и «высоколобые» (это слово беру сильно в кавычки) критики или читатели относятся к такой литературе зачастую презрительно... но это оставим на их совести. Главное, что «вошли» авторы в эту аудиторию именно благодаря упомянутому проекту. Больше, кажется, никто не смог повторить их успеха и превратиться из сточкеровского в самостоятельного автора, пусть и работающего в той же тематике. Или ошибаюсь? Если же говорить о других сериях и авторах, скажем, тот же «Этногенез», собравший чуть ли не весь цвет «цветной волны» — тут ситуация аховая и, честно сказать, удручающая. Никто не выстрелил. На самом деле ситуацию с той же «цветной волной» и другими молодыми, действительно талантливыми писателями я не могу понять вообще. С одной стороны, критика стонет, да и читатель частенько подвывает, мол, читать нечего, все заполонили сточкеры, дайте нам хорошую, умную фантастику. С другой — вот же люди, которые такую фантастику пишут. И? Почему эти читатели и эти писатели никак не встретятся на страницах книг? Может, первым на самом деле и не нужна умная литература? Или, может, вторые, умея писать умно, так и не научились писать по-настоящему интересно? Вот разве что у Юлии Зонисв последнее время неплохо пошли дела, правда, она автор не проектный с самого начала. И все равно приятно, что хоть кто-то из нынешней пишущей и талантливой молодежи добился признания. Подозреваю, что Юле пришлось для этого долбить и долбить. Кхм, да.
Но я отвлеклась, возвращаюсь к вопросу о триумфальном возвращении с проектных галер. Если говорить честно и с опорой на собственный опыт (не знаю, как у других коллег, насколько можно мой опыт распространить на них) — участие в проекте, с одной стороны, хорошо тренирует владение ремеслом (если, конечно, не халтуришь, лишь бы тяп-ляп-побыстрее-сдать-текст-получить-бабло-и-забыть, а пишешь старательно, обдуманно), а с другой стороны — сильно снижает планку. В том виде, как он нам дан в современном фантастическом процессе, так называемый проект — это приключенческая литература для подростков, за редким исключением, среднего и ниже среднего качества. Когда пишешь подобное в продолжение нескольких лет, невольно и сам упрощаешься, оглупляешься. Кладешь себя в прокрустово ложе читательского горизонта. Не будем дискутировать о причинах, тут понятно: или зарабатываешь литературой и пишешь то, что продается, или пишешь, что хочешь, но зарабатываешь чем-то другим. Вопрос в другом: можно ли вернуться? Думаю, да, мозг обладает нейропластичностью и устанавливает новые связи, так что ничто не препятствует вернуть планку обратно и тянуться к ней. Но на это требуется время. Думаю, говорить о возвращении (или невозвращении) стоит не раньше, чем через три-четыре года минимум.
— Вы бывали на разных семинарах и мастер-классах: и в Партените, и на «Новой Малеевке» под Питером, и на экспресс-обсуждениях на конвентах... Понятно, что у каждого мастера свои приоритеты, свой педагогический стиль. Чем они различаются, чему у каждого из них стоит поучиться в первую очередь?
— Тут я могла бы много рассказать, потому что учиться люблю и учусь постоянно. Только мало найти учителя, надо суметь взять то, что он предлагает. Знаю людей, которые как приехали на мастер-класс, так и уехали — без видимых результатов впоследствии. Для меня лично фактически бесполезным оказался Партенит: как учеба этот семинар ничего не дал ни душе, ни тексту. Я хорошо отдохнула и классно пообщалась, все. Из прочего хочу отметить двух мастеров, давших мне больше всего. Рассказный мастер-класс Андрея Лазарчука на Росконе подобен айсбергу: девяносто процентов учебы происходит не на мероприятии, а до. Андрей рассылал нам, участникам МК, разнообразные задания (прочесть что-то, написать, переделать текст соратника), мы выполняли и на самом МК обсуждали результаты. Подобные упражнения расшатывают устоявшуюся манеру письма, позволяют по-новому взглянуть на свой текст, сюжетные, стилистические шаблоны, увидеть любимые ошибки — или просто переоценить то, что делаешь. Крайне полезно каждому периодически проделывать нечто подобное. Ну и великолепный Алан Кубатиев на «Новой Малеевке» под Питером напомнил про смысл — как важный составляющий элемент истории. Не тот, который двигает историю, но который ее качественно завершает и выводит на новый уровень.
облако тэгов
