Интервью

— В этом же и прелесть классической литературы — что историю, не меняя сюжета, всегда можно рассказать по-новому.

— Абсолютно. «Макбет» отдельно хорош тем, что это совсем короткая пьеса, но с безграничным простором для интерпретации и множеством опций для разработки персонажей. Все, что мне нужно было для написания романа, я пытался найти в пьесе, и находил.

Например, когда я придумывал линию Леди Макбет, я опирался всего на одно предложение из произведения Шекспира. Когда Леди Макбет пытается склонить Макбета к убийству Дункана, она говорит, что могла бы убить собственного ребенка, чтобы не нарушить клятву. Обычно на эту фразу смотрят как на метафору, но я решил воспринять ее буквально — как будто она это уже в самом деле совершила, уже убила своего младенца ради амбиций.

— Как вам кажется, в чем особенность подобных литературных ремейков и зачем они вообще нужны?

— Мне кажется, каждая история имеет право рассматриваться как самостоятельная. Я, например, не вижу свою книгу как одну из версий «Макбета». Я вижу ее как отдельную историю. Но надо иметь в виду, что любая история имеет под собой литературную традицию и стоит на плечах того, что было написано до нас.

Любое культурное или художественное высказывание существует в определенном контексте, в некой традиции. Взять хотя бы любой мой детектив про Харри Холе — он тоже будет находиться в контексте жанра «криминальный детектив», но при этом будет самостоятельным произведением. То же и с «Макбетом». Роман называется так же, как пьеса Шекспира, и сюжет его очень похож на сюжет пьесы — но на этом их сходство заканчивается. Дальше уже работало мое воображение. В конце концов, пьеса-то довольно короткая, а роман получился больше 500 страниц — так много там добавилось нового.

Кстати, пока я работал над синопсисом, у меня возникло чувство, что я и сам пишу пьесу. Я как будто присвоил себе эту историю. И так происходит с любым автором. Когда мы впервые встретились с режиссером, который экранизировал мой роман «Снеговик», он сказал, что хочет сделать свою собственную историю. И я прекрасно его понимаю, вне зависимости от того, хороший он фильм сделал или плохой. Просто режиссеры, писатели и любые другие рассказчики по профессии имеют право рассказывать чужую историю своими словами, так, как считают нужным. Это именно то, что я сделал с «Макбетом».

— Раз уж вы сами упомянули фильм «Снеговик», что вы о нем думаете? Все-таки он, в отличие от вашего романа, не заслужил особого признания ни у зрителей, ни у критиков.

— На самом деле я так до сих пор его и не посмотрел. Я не смог пойти на премьеру фильма, потому что был на каникулах, а когда вернулся, решил, что, может, пока и не буду его смотреть. Отчасти потому, что все хотели узнать мое мнение о фильме. Его, как известно, не очень-то хорошо приняли в Норвегии и в других странах. Но я обсуждал сценарий с [режиссером] Томасом Альфредсоном. Это, конечно, был не мой взгляд на эту историю, а его, но я и не должен был соглашаться с его точкой зрения. Если бы я снимал фильм, я бы хотел показать в нем другую историю. Но я уважаю его право как художника интерпретировать книгу так, как ему угодно.

— Так что вы планируете делать с этим фильмом? Никогда его не смотреть?

— Однажды все-таки посмотрю.

— Когда все наконец устанут задавать вам этот вопрос.

— Да, точно, когда все об этом фильме попросту забудут.

— Помимо «Макбета», есть ли у вас еще какие-то классические «литературные авторитеты»?

— Знаете, чем еще хорош «Макбет»? Это неидеальная история. Это в литературе привлекает меня больше всего. В ней есть какая-то небрежность, незавершенность, что-то, что заставляет тебя думать о ней, домысливать ее и возвращаться к ней снова и снова. И, разумеется, есть множество писателей, на которых я равняюсь: Владимир Набоков, Федор Достоевский, Кнут Гамсун, Эрнест Хемингуэй, Сигрид Унсет, это норвежская писательница и нобелевский лауреат. Это люди, которыми я восхищаюсь. И я работаю над продолжением того наследия, что они создали до меня. Но я бы не сказал, что считаю их «авторитетами», скорее — вдохновителями. Потому что важно уважать традицию, но еще важнее создавать что-то новое за ее пределами.

— Вы сказали, что Макбет вдохновил вас на создание Харри Холе. Но можно ли сказать, что Харри Холе, в свою очередь, стал прообразом вашего нового «Макбета»? Он тоже офицер полиции с пристрастием к наркотикам, тоже мечется между добром и злом. Что вас вообще привлекает в героях такого типа?

— Конечно, и Макбет, и Харри стоят перед похожими нравственными дилеммами. И Макбет выбирает сторону зла, а Харри, даже когда он пересекает черту между добром и злом, все равно всегда возвращается на сторону добра. Самое привлекательное в создании таких персонажей — то, что можно убедить читателя симпатизировать этому герою, сопереживать ему, — а потом взять и заставить героя сделать что-то по-настоящему ужасное, сделать его антагонистом. И тогда уже твоя задача как писателя — уговорить читателя взглянуть на ситуацию другими глазами, понять, что можно сопереживать и антагонисту.

В каком-то смысле так делают все современные рассказчики. Взять хотя бы сериал «Во все тяжкие», в котором, кстати, тоже немало есть от «Макбета»: сначала нас заставляют полюбить главного героя, а потом он становится драг-дилером, и очень увлеченным драг-дилером, но мы все еще его любим.

Впрочем, этот прием уходит корнями вообще в Библию. Например, Давид, который сначала побеждает Голиафа, потом становится царем и посылает своего подданного Урию на войну, чтобы самому тайком завладеть его женой Вирсавией. И мы как читатели отчаянно пытаемся найти ему оправдание, потому что он уже наш герой. А вот если бы мы прочитали эти истории в обратном порядке: сначала про Урию и его жену, а потом про битву с Голиафом, — мы бы наверняка болели за Голиафа. Так что писать про таких героев — это прежде всего интересная техническая задача для писателя.

— Какие у вас планы на вашего главного героя — Харри Холе? В романе «Жажда» он наконец спокойно, даже счастливо, живет и победил всех своих внутренних демонов. Но кажется, что эти самые демоны и сподвигали его на борьбу со злом. Что он будет делать без них?

— Ну, видимо, следующая книга будет про его мирную тихую жизнь. Это будет ужасно скучная книга, но что уж тут поделаешь… На самом деле, я уже работаю над новым романом про Харри Холе, и я уже знаю, что с ним случится.

— Вы, как обычно, уже написали синопсис заранее и знаете, что произойдет в конце?

— Да, разумеется. Но я все-таки не скажу вам. Скорее всего, роман выйдет в конце следующего года.

— Вам уже известно, какая ваша книга будет экранизирована следующей? Вы ведь продали права на экранизацию всей серии о Харри Холе?

— Да, но вы же знаете, как обычно это бывает. У студий всегда большие планы на новую экранизацию, которые чаще всего не претворяются в жизнь. Еще несколько книг о Харри Холе в перспективе собираются превратить в фильмы, но я стараюсь не обращать на это особого внимания. Если выйдет новый фильм, пусть выходит. Нет — значит нет. А я стараюсь сосредоточиться на написании романов — в конце концов, это моя работа.

— Считаете ли вы себя представителем течения «скандинавский нуар», к которому вас обычно относят?

— Я же из Скандинавии, так что меня можно формально отнести к скандинавскому нуару. Что касается литературной стороны, то гораздо большее влияние на меня оказали американские детективы 1950-х-1960-х годов и фильмы 1970-х. Я никогда не любил скандинавские криминальные романы, я их вообще читал немного. А вот книгами [американского писателя] Джима Томпсона я просто зачитывался. Его роман «Убийца внутри меня» был моей любимой книгой. Но, разумеется, я продукт той культуры, в которой я вырос, и Скандинавия сама по себе не могла на меня не повлиять.

— Большинство событий в ваших романах разворачивается в Норвегии, где вы и живете. Русскому читателю, конечно, тяжело понять, почему именно спокойная и благополучная страна становится местом действия таких чудовищных событий. Вы действительно видите реальную Норвегию такой или это все-таки художественный конструкт?

— Это понятное желание — использовать в качестве фона для моих историй место, которое я хорошо знаю. Если бы я вырос в Москве, скорее всего, я бы писал о Москве. Истории с участием Харри могли бы разворачиваться в любом другом городе мира. Эти истории ни в коем случае нельзя считать стопроцентным точным описанием происходящего в реальном Осло, хотя большая часть описаний города совпадает с реальностью. Но тот Осло, что вы видите в моих книгах, — это, скорее, такая «вывернутая» версия Осло, своеобразный норвежский Готэм.

И все-таки Норвегия — это не только фон, я ведь говорю и об особенностях норвежского общества, скандинавского менталитета, для меня это всегда важная часть истории. Само собой, это нечто местечковое, но, по моему опыту, лучше писать о том, что ближе к тебе, о чем ты лучше знаешь, — именно это в итоге и помогает выстраивать глобальные связи.

— А когда действие все-таки разворачивается не в Норвегии, как вы выбираете места, где окажутся ваши герои? Ведь они побывали и в Конго, и в Австралии, и в Таиланде.

— В случае с моим первым романом «Нетопырь» я просто собирался поехать в Австралию и поработать там. Так что я просто оказался в Австралии и начал описывать, что вижу. То же вышло и со вторым романом «Тараканы». Я давно собирался поехать в Бангкок, и тогда я просто обожал Рэя Брэдбери, особенно его «Марсианские хроники», так что Бангкок мне казался местом вроде Марса — такой далекий, экзотический город, про который я ничего не знал. Позже я, точно так же вдохновленный романом «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, отправился в Конго и снова описал впечатления от этой поездки, на этот раз в романе «Леопард». Я взял в привычку запоминать в путешествиях что-то необычное, чтобы по возвращении домой описывать что-то, что я там пережил или хотел бы пережить.

— Вы автор идеи сериала «Оккупированные», где Норвегия захвачена Россией. Верите ли вы в такой же реальный политический сценарий или это просто антиутопия?

— Главная причина, по которой я придумал сериал «Оккупированные», — это то, что Норвегия была в оккупации во время Второй мировой войны. До сих пор выходят фильмы о Второй мировой в Норвегии, о так называемых норвежских героях войны — то есть, конечно, были и реальные герои войны, но сейчас это пытаются представить так, как будто все население Норвегии во время войны сплошь состояло из героев. Когда на самом деле большинство людей просто старались не высовываться и тихо жить своей жизнью.

Поэтому я хотел написать историю о том, как наше поколение отреагировало бы, окажись оно в ситуации, схожей с той, что была в Норвегии во время Второй мировой. Я представил, что нас снова оккупировали. Но оккупировали так, что мы смогли сохранить все свои привилегии, наш уровень жизни и привычки, мы можем смотреть привычные телешоу, путешествовать, жить своей обычной жизнью. Но что в таком случае будут значить слова «свобода», «демократия», «суверенитет», «независимость»? Чем каждый из нас был бы готов пожертвовать ради таких слов? Это была моя идея.

Ну и так вышло, что ближайшая к Норвегии большая страна — это Россия. Странно, если бы это были США или Китай, которые даже не граничат с Норвегией. Но когда сериал запустился, происходящее в нем наложилось на реальные события, происходившие между Россией и Украиной. Так что сценарий сериала стали рассматривать уже не как умозрительный, а как вполне реалистичный. Но политический сценарий развивался уже внутри самого шоу — в синопсисе шоу, который я написал, фокус был смещен с политики на отдельных людей.

— Идея «российской угрозы» популярна в Норвегии в последнее время?

— Да и всегда была, разве нет? Кажется, это все продолжается со времен холодной войны.

И второе небольшое интервью.

Вы живете в столице олигархов, в Лондоне. А я от писателей постоянно слышу, что на гонорары писателя прожить нельзя. Так все-таки можно? Или у вас еще где-то «свечной заводик», который вас кормит? Поделитесь секретом, как сделать так, чтобы творчество кормило?

Нужно писать так, чтобы твои книги хотели купить много людей, а продюсеры хотели ставить по ним фильмы. Другого способа много зарабатывать писательским трудом я не знаю. Рецепт рыночного успеха (вы ведь спрашиваете про это?) состоит из трех компонентов: правильный для рынка текст, грамотное издательство и самый главный – везение. Если везения много, достаточно только одного из двух первых компонентов. Если очень много, то и одного не нужно.

Вышла последняя книга про Фандорина. Он чудесным образом остался жив. И дай бог ему здоровья. Хотя я не очень уверен, что вы его оставите в живых в конце эпопеи. Еще не читал. Так или иначе, книга последняя. Понятно, что Эрасту явно трудно было бы в большевистской России. И вы сжигаете мосты. Не жалко? Как самого Фандорина, так и возможность эксплуатировать персонаж дальше? Почему?

Я его не эксплуатировал. Я слушал, что он мне про себя расскажет. И в какой-то момент увидел, что я ему надоел. Значит, пора расставаться. По-хорошему. Я очень многим обязан Эрасту Петровичу и очень ему благодарен. Двадцать лет вместе прожили.

Что будет дальше? Читал в ФБ, что хотите заняться ужасами/триллерами. Если это так, то почему ими? Вы же не просто так думаете обратиться к этому жанру. Чем он вас привлек? Что этот жанр позволит вам сказать? Нашли ли достойный образец/ориентир?

Меня интересуют «страшилки», потому что этот жанр, такой легкий в кинематографе, невозможно труден в литературе. Взрослого читателя при помощи одного только алфавита напугать почти невозможно. Я несколько раз пробовал – остался неудовлетворен результатом. Недавно я действительно провел опрос у себя в фейсбуке, спрашивал, кого какие литературные тексты больше всего напугали. Но ничего такого, что могло бы напугать меня, в ответах не обнаружил. Буду думать дальше.

Я не могу не спросить про «Историю Российского государства» от Акунина. Сразу скажу, что страшно благодарен вам за нее. С удовольствием поговорил бы о ней подробнее, но это требует отдельного разговора. Она заставила меня прочитать еще кучу материала потому, что помогла наконец-то структурировать вопросы. Мне интересно, как вы решились на такой труд? О чем вы думали? Как, понимая все последствия и критику, вы дошли до ответа: «А почему нет?» Что вами двигало? Амбиции? Или это была маркетинговая авантюра? А может, просто вы сами хотели разобраться вслух? Может, что-то еще?

Я много раз отвечал на этот вопрос, могу еще раз. Я затеял эту большую работу, потому что не понимал собственной страны, а понять хотелось. Теперь, на 6 томе, многое стало яснее. Думаю, что самое главное я понял.

Насколько вы сами считаете вашу «Историю России» достоверной и политически свободной?

Я стремлюсь, выражаясь суконным языком, к предельно высоким показателям по обоим этим параметрам. Достоверность занимает меня очень сильно, поэтому я не принимаю на веру никаких мифов, даже самых устоявшихся. Меня интересует не кто был хороший, а кто плохой, и соответствие моим идеологическим взглядам. Я хочу знать, как было – или вероятнее всего было – на самом деле. Ну а лучшие специалисты-историки по каждому периоду меня проверяют, вылавливают ошибки и рецензируют мой текст.

Не планируете ли вы написать что-то про сегодня? Я не в политическом смысле. Я в смысле узнаваемости повседневной окружающей среды. Мне лично страшно этого не хватает. Но никак не могу понять, почему русскоязычные авторы словно специально избегают смотреть в окно в своих книгах и все время помещают нас в историческую или фантастическую среду? Все время «образ настоящего» вместо «настоящего».

Таких планов у меня нет. Я плохо знаю современную жизнь. Двадцать лет уже веду писательскую жизнь, а это такой улет из внешнего мира во внутренний.

Что вы сами читаете и на что рекомендуете обратить внимание из прочитанного вами за последнее время (пару лет)?

Ни на что такое, что будет интересно нормальному человеку. Я ведь читаю почти исключительно то, что мне может пригодиться для работы. Иногда, очень редко, жена настойчиво сует что-нибудь из нового, говорит: «Прочти, это интересно». Я пробую, и чаще всего мне не интересно. Профессиональный недуг. Сразу начинаешь смотреть, как это сделано: композиция, строение фразы, стилистические добавки и прочее. Никакого удовольствия.

Источник

Вы любите читать и смотреть "ужастики"? Какие у вас любимые авторы в этом жанре? Назовите самую страшную книгу, которую Вы прочитали.

Я никогда не относился к лютым поклонникам хоррора. До 20 лет по объективным причинам: культурных ужасов в СССР было меньше, чем секса (некультурные ужасы мы как культурные люди рассматривать не будем). Гоголь и По, понятно, хоррормейкерами не считались, — как и современные мастера ужаса, ловко замаскированные под фантастов, а то и реалистов (первые русские переводы Стивена Кинга преспокойно вышли в респектабельных «толстых» журналах). Потом стало поздно. Классика жанра (Лавкрафт, Бирс, Меррит, Стокер и тыды) оказалась не слишком впечатляющей на фоне родных пепелищ типа тихой беседы над телом Настасьи Филипповны. А легион современников, потерянных в тени Кинга, от Левина с Блэтти до Маккаммона с Хэмбли, потерялся в основном-то по делу.

Потом, мне всегда нравился не канон, а попытки его взломать или использовать в несвойственных целях. В фильмах, что характерно, тоже. Например, наилюбимейшим кинохоррором последнего времени для меня стала «Хижина в лесу», создатели которой просто взяли две банальнейших сюжетных линии — слэшевую "Толпа молодежи едет в лес" и конспирологическую "Нет преступления, за которым не стоит кровавый режим", — добавили шкловской остраненности, накидали жирных кусочков и деталей, натыренных где попало, от "Седьмой жертвы" с "Прирожденными убийцами" до "Куба" с "Восставшими из ада" (и вообще всех-всех-всех достойных хорроров), увязали все в достоевскую концовку про дивный новый мир, построенный на кровинке умученного ребенка, — и получили просто обалденное кино.

Хотелось бы узнать, что Вы чувствовали, когда писали «Убыр»?

Стандартный набор, от лихорадочной эйфории (когда текст придумывался и шел) до тупого уныния (когда возникало ощущение, что никогда уже я из этой топи не выберусь). Я очень размашисто и плотно готовлюсь к каждой книге, накачиваюсь материалом и тону в разнообразных тонкостях и деталях, которые на 95% не пригождаются от слова вообще. Во время работы над «Убыром» этих деталей и тонкостей было особенно жалко – они оказались чарующими, смачными либо просто захватывающими, но решительно не лезли ни в объем, ни в сюжет.

Ну и страшновато местами было. Все мои книги немножко про меня (наверное, у всех авторов так), а «Убыры» — особенно, причем про то, что особенно пугает. Ведь нет ничего роднее семьи, и нет ничего страшнее страхов, связанных с семьей. А «Убыры» — они более-менее полностью именно про эти страхи.

Кто был прототипами героев этих романов?

Супруга, прочитав (одной из первых, понятно) «Убыра», тоскливо сказала: «Как ты мог с родными детьми-то». Мои трусливые попытки указать на то, что детям вообще-то уже года на три побольше, что вот они резвятся, чистенькие и радостные, а не болтаются по черным лесам и страшным болотам, и что мы вообще-то переехали в Москву, когда дочери и двух лет не было, — не помогли.

Главный герой, понятно, в основном списан с моего сына, но и с меня тоже, а его сестренка – с моей дочери. Их друзья, а также наши общие родственники тоже пригодились. Любимый сынишка, например, принялся осваивать «Убыра» уже после того, как книгу успели прочитать несколько его приятелей, — и компенсировал отставание тем, что опознавал в тексте кого только возможно – и кошмарил их. Я лично был свидетелем подобного диалога: одноклассник сына имел неосторожность поинтересоваться, как книжка идет. «Да страх вообще, — сообщил сын. — Ты там вообще крестик в глаз себе суешь, вот так». «Я так не делаю!» — быстро сказал собеседник, отшатнувшись. Но в голосе его слышалось некоторое сомнение.

Близкие с готовностью узнают себя в различных персонажах моих книг, и это неудивительно. Удивительно и радостно другое – что узнают себя либо близких и те, с кем я заведомо незнаком. Как и завещал нам Лев Николаич, чуть подправленный вселенским законом универсализма: все семьи похожи друг на друга по-своему.

Что сподвигло Вас попробовать свои силы в написании художественной литературы?

Да я с детства мечтал быть писателем. Потому что очень любил читать, частенько тосковал от того, что читать нечего, поскольку по-настоящему интересных (ну или там настоящих буйных) книжек мало, — и, натурально, хотел восполнить этот недостаток.

Годам к пятнадцати я понял, что это невозможно, — во-первых, потому, что написал несколько позорных рассказов, про которые сам все понял, во-вторых, кое-что узнал о писателях. Это такие специальные босые люди в бородах и с лбом до макушки. Босиком я ходить любил, но не по асфальту же, да и бороды со лбищем у меня не было. Поэтому пошел в журналисты.

А в журналистике, особенно деловой, если заниматься ею всерьез, не забалуешь: каждый день приходится перелопачивать такую гору фактуры и выдавать такой массив буковок, что к вечеру в голове ни мыслей, ни буковок не остается. Соответственно, пока я работал в поле, никаких беллетристических поползновений предпринимать не мог.

Ситуация изменилась, когда я стал редактором. Необходимость выдавать горы собственных текстов отпала. Но привычка-то генерировать мысли и буквы осталась. Они копились-копились – и прорвались. Я сел писать первый роман – исходя, опять же из того, что, если не я, то никто больше про это (про переход удалых политических игрищ в холодную, а потом и опаляющую войну Казани с Москвой, далее с Вашингтоном) не напишет. Естественно, я оказался неправ, но хотя бы успел коснуться темы одним из первых, а, коснувшись, — счастливо от нее отбежать. Ну и нашел относительно безвредный, хоть и весьма утомительный, способ избавляться от затапливающих голову мыслей, образов и сюжетов, никак не применимых в работе и в быту.

Почему вам интересна детская и подростковая литература?

Есть несколько причин. Во-первых, читать я привык в детстве, и тогда, понятно, именно детлит составлял значительную долю рациона, а первым наилюбимейшим писателем очень надолго стал Крапивин. Так что все логично.

Во-вторых, именно советский детлит, на мой взгляд стал отдельным и очень мощным социально-культурным явлением. Спасибо Горькому, велевшему писать для детей как для взрослых, только лучше. Спасибо Чуковскому и Маршаку, как авторам и как локомотивам шедевральных прицепов типа журналов «Еж» и «Чиж», которые позволили вырасти (в большинстве, увы, ненадолго) целому отряду гениев. И спасибо Гайдару, который взял да создал материк новой литературы для юных людей, на который потом полвека досыпался культурный слой и появлялись страны да города.

В-третьих, я несколько лет назад почти случайно сдружился с передовым отрядом современных детских писателей и критиков детлита, создающих уже новый материк. И это очень интересно и очень важно – особенно в эпоху торжества хлопотливых мамаш, которые предпочитают не выпускать из-под крылышка ни отпрысков, ни собственную голову, покупают в лучшем случае luxury-переиздания любимых с детства средненьких книжек, а в основном все-таки апробированную 50-100 лет назад классику, и клеймят в блогах и форумах современных авторов, смеющих живописать всякую пакость типа подростковой любви, да еще с деталями и, ах-ах, ужасным жаргоном. Причем под замес попадает не только сумрачный гений Эдуард Веркин, но и добрейший и остроумнейший сказочник Павел Калмыков, не говоря уже о десятках – не вру, — отличных авторов, блестяще осваивающих самые разные темы, от волшебной сказки до детектива и школьной повести.

Вопреки усилиям таких мамаш, литература для детей и подростков живет и развивается – вполне захватывающе и драйвово. Пишут именно что про нас и для нас. А я такое люблю. Вот и читаю.

Хотите ли вы и дальше писать о подростках и детях, о взрослении?

Даже если и не хочу, само получается, честно говоря. Две не вышедших еще книги, как ни странно, ровно про это – про подростков и взросление. При этом они, по-моему, разные от слова вообще. Пока я подозреваю, что на ближайшее время тему для себя закрыл – но зарекаться не буду. Все-таки тем важнее этой не так уж и много, честно говоря.

Каковы ваши творческие планы? Скоро ли появится новая книга? Это будет что-то мистическое или будете себя пробовать в новом жанре?

Новая книга выходит уже в конце апреля – повесть «Это просто игра» . Это я просто утомился считать себя самозванцем: меня ведь после первого же романа («Татарский удар», в девичестве «Rucciя») всю дорогу обзывали фантастом – хотя ни эта, ни следующие книги к фантастике никакого отношения не имели, а после «Убыров» — детским писателем, при том, что «Убыр» писался хоть и про детей, но для взрослых. То есть я понимал резоны обзывающихся, но сам с ними не соглашался. И наконец решил покончить с этим противоречием: написать если не подростковую, то young-adult фантастику. Такую, какую сам бы с наслаждением прочитал и в 12 лет, и в 14, и в 21: чтобы обмен телами, чтобы гонки на конях и машинах, чтобы виртуал, заползающий в реальность, и наоборот, чтобы школьные междусобойчики, батальные сцены на полконтинента и маленький Армагеддон после полудня, и чтобы это про здесь, сейчас и интересно. Получилось или нет, судить не мне, но я старался.

Мне очень лестно, что книга выходит в великолепной серии «Почти взрослые книги» издательства «Азбука». До сих пор в этой серии выходили только откровенно классические книги английских и американских авторов («Скеллиг» и другие повести Дэвида Алмонда, «Мост в Терабитию» Кэтрин Патерсон и т.д.). «Это просто игра» — первый отечественный текст в серии. Надеюсь, не последний – ну и надеюсь не опозорить флот.

А закончив повесть, я что-то завелся и в какие-то полтора года добил висевший десяток лет долгострой – толстенный сугубо реалистический и где-то даже исторический роман «Город Брежнев». Действие происходит в названном населенном пункте в 1983 году, когда советская эпоха ужу хрустнула и поползла невесть куда, а никто еще этого не понял. Главный герой романа — подросток, проходящий сквозь первую любовь, вступление в комсомол, школьные и бытовые проблемы, уличные войны, родительские неурядицы и прочие ступени взросления. В книге активно действует ряд взрослых и тоже вполне ключевых героев – учителя, вожатые, работники огромного автозавода, милиционеры и так далее. Ну и вообще книга не детская совсем, твердые 18+.

Пока я занят финальным редактированием, потом постараюсь определиться с издательской судьбой «Города Брежнева», потом отдохну и, может быть, пойму, что делать дальше. Есть некоторые идеи, связанные с вольными продолжениями «Это просто игры», но пожестче и для аудитории постарше, есть и совсем завиральные мечты. Повторяться я не люблю, поэтому, скорее всего, с мистикой, технотриллером, производственной утопией и шпионским романом связываться больше не буду. Ужасно интересно все то, что неизвестно.

Что вы сами любите читать кроме мистики?

Как раз мистику-то я не очень люблю, а вот почти все остальное – в количествах. Первые полжизни обожал фантастику, чуть меньше – детективы, при этом в список любимых авторов как входили, так и входят Владислав Крапивин, Виктор Конецкий и братья Стругацкие. Другое дело, что эта тройка давно разрослась до длинного списка, который то разрастался, то скукоживался, но некоторые имена там остались навсегда: я примерно одинаково и пылко ценю автора суховато и праведно жестоких исторических сюжетов Мориса Симашко, ехидно-мужественного детского писателя Юрия Томина, философически боевого фантаста Нила Стивенсона, глумливого сатирика Ивлина Во и крутосваренного детективщика Реймонда Чандлера. А наилюбимейшей книгой, видимо, так и останется «Момент истины» Владимира Богомолова.

При этом я ведь не прочитал и пары процентов из списка, который себе назначил несколько лет назад. Скорее всего, и не прочитаю. Это немножко грустно, — но, с другой стороны, тот факт, что сегодня перед каждым из них высится постоянно пополняемый курган прекрасных книг, делает нас просто чумовыми везунчиками. Об этом не то что наши деды – наши дядьки даже мечтать не могли. А мы бурчим, что руки не доходят.

Никогда не поздно учиться ходить на руках, вот что.

Назовите 10 современных книг, которые обязан прочесть уважающий себя человек.

Хех. Я неоднократно отвечал на подобные вопросы, и всякий раз по-разному. Некоторые мои слова попадали в интервью («Человек, который не читал «Остров сокровищ», просто не поймет в жизни какие-то вещи, и ему не помогут ни мультики, ни художественные фильмы, ни компьютерные игры») и на обложки книг (««Облачный полк» — единственная книга последнего (как минимум) десятилетия, которую должен прочитать каждый нормальный житель нашей страны, достигший 14 лет» или там ««Я, Хобо» по идее, по ее реализации, по уровню и вообще по большинству известных мне признаков — одна из лучших фантастических книг как минимум последнего десятилетия»).

С другой стороны, если отвлечься от уточнения «современную», очень желательно прочитать всю мировую приключенческую классику, начиная с Дефо и Верна, и просто классику, начиная с Гомера и Шекспира, а уж не говорю про Кэрролла с Милном. С третьей стороны, есть гендерные императивы: я с подозрением отношусь к дяденькам, не читавшим «Швейка», и к тетенькам, не читавшим «Гордость и предубеждение». С четвертой – есть императивы культурно-географические: в наших широтах категорически необходимо знакомство с красавцем Дубровским, а в Могадишо, наверное, с Али Зибаком. Ну и так далее.

В общем, я не готов говорить за все человечество и за каждого его среднестатистического представителя. За себя вот готов.

Мой список, если навскидку и если брать только книги ныне здравствующих авторов за последние лет 15:

1. Кейт Аткинсон, цикл о Джексоне Броуди

2. Светлана Варфоломеева, «Машка как символ веры»

3. Эдуард Веркин, «Облачный полк» и «Друг-апрель»

4. Мария Галина, «Малая Глуша»

5. Алексей Иванов, «Сердце Пармы» и «Географ глобус пропил»

6. Сьюзан Кларк, «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл»

7. Хилари Мантел, цикл о Томасе Кромвеле

8. Ю Несбе, цикл о Харри Холе

9. Нил Стивенсон, «Криптономикон» и Барочный цикл

10. Донна Тартт, «Щегол»

Вне зачета — цикл о Гарри Потере. С одной стороны, странно не прочитать, с другой стороны, английским владеет не каждый, а все русские переводы оставляют страстно желать. Я, например, прочитал два тома в оригинале, при том, что английский у меня вполне зачаточный. Собираюсь с силами для третьего.

Образ "бабули" — что в его основе? Какие-то фольклорные элементы или наоборот, не фольклорные, а вполне историчные ведуньи/шаманки?

И то, и другое, плюс немножко хлеба. С одной стороны, это вполне антропологически исследованный типаж шамана/кама/ведуна, ответственного за инициацию подростков. С другой – классическая фольклорная убырлы карчык, она же бабка ежка, она же хозяйка пряничного домика. А с третьей – это просто наша прабабушка, которая выкормила и вырастила наших дедушек-бабушек, несмотря на исключающие это условия, и, таким образом, обеспечила наше существование – не самое плохое, между прочим, — а мы ее знать не знаем и даже имени не помним.

Действительно ли авторам подростковой литературы в России достаточно сложно добиться опубликования своих историй?

Если истории качественные, хорошие и штучные – увы, да. В рыночные условия книгоиздания такие тексты не вписываются, а нерыночных почти не осталось. Есть, конечно, отличные и вполне миссионерские премии, такие, как «Книгуру» или Крапивинка, они обеспечивают некоторое паблисити финалистам и некоторую поддержку призерам, но книгоизданием, конечно, не занимаются.

В принципе, со взрослыми книгами похожая история, но подростковый сегмент особо подрубают три фактора. Во-первых, детское книгоиздание – нишевой бизнес, а уж подростковый – нишевой из нишевых. Сами понимаете, заведомо проще и выгодней в миллионный раз выпустить Чуковского, Успенского или сборник сказок Гримм-Пьеро, чем браться за никому не известного автора. Во-вторых, ровно этого – Чуковского с Успенским либо переиздания плохонькой, но любимой с детства книжки про первую любовь девочки из сферического 1966 года, — требует большинство упоминавшихся активных мам, определяющих покупательский спрос в этом секторе. В-третьих, отечественным авторам приходится конкурировать с мощнейшей иностранной конкуренцией, — причем для издателя работа с иностранной книгой опять же не только проще, но и выгодней. Ведь это либо крепкий коммерческий цикл с глобальной рекламной поддержкой, либо славная европейская история, продвигаемая немецким, французским или голландским культурным советом или институтом, берущим на себя практически все затраты по копирайту и переводу. Соответственно, издатель, выпуская иностранную литературу, получает гарантированный профит при минимальных затратах, при этом опять же гарантированно выводит в свет как минимум нестыдную и проверенную читателями других стран продукцию. В то время как на издателя отечественной подростковой литературы падает масса рисков.

И даже в таких условиях издатели не перестают издавать наших авторов, которые не перестают писать – и делать это, между прочим, по-нашему и местами прекрасно. И пока будут делать, наши дети не превратятся в кукушат, которых подкинули тем, кто поопытнее да побогаче.