Вот уже в десятый раз присуждается премия «Мраморный фавн»: незначительный, но юбилей. На самом деле в начале никакого «Фавна» и не было — были обсуждения новинок в мастерской фантастики «Третья Сила», голосования в ФИДО по интерпрессконовским номинациям («рейтинг Щеглова» — кто помнит, тот помнит), а уж потом появилось название (гибрид романа Готорна, моего рассказа «Носатый и фавн» и «Бронзовой улитки»), и в 2004 году лауреаты моей персональной премии — «неофициальной», как ее именуют в сети, — были впервые объявлены в ЖЖ.

После автобиографического отступления — обзор самых интересных (для меня) текстов прошлого года и несколько слов об итогах десятилетия.

Начну с романа Марины и Сергея Дяченко «Vita nostra» («Эксмо»), который успел собрать увесистую котомку наград — и собрал заслуженно («Сигма-Ф», «Звездный мост», «Филигрань», «Роскон/Интерпресскон», «Лунный меч», Премия премий на фестивале фантастики «ЕвРосКон» – лучшему роману начала XXI века). Возможно, это лучшая книга Дяченко – и уж точно самая сложная и многоплановая. Писатели в очередной раз доказали, что ставят такие задачи, за которые в нашей фантастике (да и не только фантастике) не берется почти никто.

Книга начинается как мистический триллер, заканчивается как притча с использованием библейских мотивов. Героиня, обычная девушка Сашка Самохина, помимо воли оказывается студенткой «магического» института – банальность в духе бесконечных клонов «Гарри Поттера»? Вовсе нет – хотя Дяченко высоко ценят книги Роулинг. «Vita nostra» – роман не о магии, но об изменениях человека. О страхе и его преодолении.

Цель обучения до поры до времени не ясна ни Сашке, ни читателю – понятно лишь, что преподаватели, заставляя студентов выполнять странные упражнения, заучивать бессмысленные тексты и т.п., постепенно превращают их из людей в нечто иное. Основным стимулом обучения остается страх – не за себя, но за других: если студент не сдает зачет с первого раза, умирает кто-то из его близких. Преподаватели подчеркивают, что не требуют от студентов невозможного – лишь того, что превышает их нынешние способности.

«– За грань выводит только сильный стимул. Мотивация.

– Но есть же... Другие стимулы... Любовь... Честолюбие...

– Равных нету. Это следствие объективных, нерушимых законов. Жить – значит быть уязвимым. Любить – значит бояться».

Страх за других, страх как неотъемлемая составляющая любви вынуждает героев романа направить все силы на достижение цели, которая окончательно раскрывается только в последней трети книги. Что это за цель – я разумеется, говорить не буду.

Оторваться от романа невозможно; для читателя, как и для героев, он становится своего рода интеллектуальным испытанием, и я поражен тем, как часто книгу воспринимают совершенно неверно, так что даже финал – совершенно однозначный и очень правильный – приобретает прямо противоположный смысл. Добавлю к этому, что по тексту разбросаны неатрибутированные цитат, которые обретают смысл, только если читатель вспомнит их исходные контексты: Аристотель и Ле Гуин, Гаршин и Лев Толстой... Роман Дяченко можно читать на многих уровнях; для меня это притча о разрушении гностического мироздания христианской этикой, о любви, которая побеждает страх – даже страх за тех, кого любишь, ибо «боящийся несовершен в любви» (1 Ин. 4:18). «Vita nostra» – сильная, сложная, настоящая литература – не случайно роман был замечен (и высоко оценен) столь разными изданиями, как глянцевая «Афиша», почтенное «Знамя», «Книжная витрина», «Дружба народов»...

Наконец-то полностью опубликована, хоть и мизерным тиражом, дилогия Виктора Беньковского и Елены Хаецкой «Анахрон» («Круги»): замечательный образец городской сказки и портрет поколения, а может быть – и десятилетия, девяностых годов. Это – повествование о человеке, который обустраивается на обломках советской культуры. В жизнь Сигизмунда Борисовича Моржа, бизнесмена средней руки (фирма «Морена» – убой тараканов), врывается какая-то дурная девка, по-русски не говорящая. Как выясняется, готка, невесть как перенесенная из далекого прошлого в Питер 1996 года, но дело не в этом. Дело в той грустно-ироничной интонации, которая пронизывает эту книгу, добрую и жесткую одновременно. «Анахрон» – памятник Системе: не советской, но хипповской; воспоминание о молодости и осознание того, что она прошла. И, конечно, история любви – неожиданной, неудобной, вроде бы даже и не нужной... но куда от нее деться?

Во второй части единственное фантастическое допущение расширилось и расплодилось (появились родичи Лантхильды, машина времени и прочая, и прочая); что лишний раз доказывает преимущества творческого минимализма.

Петербургский писатель Святослав Логинов старается не повторяться и каждую новую книгу писать иначе и о другом, чем все предыдущие. Но все же есть и у него любимая, а вернее – самая важная тема: судьба русской деревни. Богатый, подлинно живой русский язык, прекрасное знание деревенской жизни – и при этом своеобычная, яркая фантазия – ставят Логинова наособицу в среде и фантастов, и «деревенщиков». Его новый роман «Россия за облаком» («Эксмо») повествует о судьбе крестьян Савостиных, которые в 1863 году от голода и безнадежности с легким сердцем принимают предложение странного человека Горислава Борисовича – переселиться в легендарное Беловодье, где земли много, да никто за ней не смотрит. Сказочная страна оказывается вполне реальной Россией, только год в ней – не 1863, а 1993. Перейти на 130 лет вперед нетрудно – стоит только пройти сквозь туман-облако, но по обе его стороны, как выясняется, крестьянам жизни нет. «...Всё в развалинах; смерть взяла своё, и если жив кто по деревням, то лишь оттого, что без живых и смерти не будет».

Фантастическое путешествие во времени необходимо Логинову так же, как необъяснимое перемещение в пространстве в историческом романе «Колодезь».

Семья Савостиных оказывается звеном, которое соединяет Россию прежнюю, когда мужики были, но жизни им не было, и новую, когда земля есть, но работать на ней некому. Так что же делать со страной? как соединить лучшее, что было в прошлом, с тем лучшим, что есть сейчас?.. Верных и окончательных ответов нет, зато есть – заведомо ложный: вполне логичный и совершенно безумный план безымянного майора госбезопасности. который намеревается перекроить всю историю последних полутора веков. С планом этим так и тянет согласиться, пока не понимаешь, что его результатом станет унификация всех народов новой империи, установление довольно циничного единообразия. Впрочем, для многих российских читателей майорская мечта о «геополитической эстетике» – ну так хорошо смотрятся окрестные страны, как не присоединить! – действительно видится светлой мечтой. Увы.

Роману не хватает самой малости – крепкой фабулы, – зато с путешествиями во времени, как и в «Анахроне-2», напротив, некоторый перебор. Фантастика в лучших своих образцах говорит о том, что «подобные происшествия бывают на свете, – редко, но бывают» (Гоголь); а пишут-то все больше о вещах совершенно невозможных – во всех смыслах. Не о Логинове речь, но отчасти и о Логинове.

Две повести 2007 года я прочитал с большим удовольствием – и обе, кстати, вошли в антологию Виктора Точинова и Натальи Резановой «Герои. Другая реальность» («Азбука-классика», 2008), посвященную «альтернативной литературе» и «криптолитературе» – возможным/тайным сюжетам и судьбам классики. Досталось Перро и Гофману, Шекспиру и Сабатини, Толстому и Достоевскому, Дюма и Чуковскому и – не пойму, чего ради, – агентам Малдеру и Скалли из сериала «Секретные материалы». Откровенно слабых вещей в антологии немного, а сильные авторы и общая концепция «подтягивают» остальные тексты, так что общее впечатление – самое благоприятное.

Вот «История второго брата» Марии Галиной: старшему досталась мельница, младшему – говорящий кот (еще без сапог), а кто задумывался о том, куда девался средний, унаследовавший осла? У Галиной получилось нечто большее, чем турне по сказкам Перро («Синяя борода», «Спящая красавица» и, конечно, сам «Кот в сапогах»): получилась очень добрая и неспешная история простачка, Божьего человека, который, не особо задумываясь, делает то, что считает правильным, и не замечает окрестных чудес, потому что настоящее чудо – это мир, по которому он бродит. Повесть Галиной – не притча и уж тем более не проповедь, а, скорее, exemplum: история с очевидной, но не навязчивой моралью. Бонус для тех, кто читал не только Перро: откуда прибрел в повесть Галиной обожаемый хозяином ослик по имени Салли? Правильно, с острова Корфу, из автобиографической трилогии Джеральда Даррелла.

А вот хулиганская цитата:

«Взлетев по ступеням заветной пивоварни, Пушкин окинул близоруким взглядом пивной зал и обнаружил своих друзей на их любимом месте возле окна. Гоголь, радостно хохоча, издали махал Александру Сергеевичу своим массивным литературным призом [– «Страником» за повесть «Шинель»]. Несколько лет назад Пушкин, кстати, тоже получил от фантастического гетто приз за «Руслана и Людмилу» – «Бронзовую улитку», которую последние годы собственным волевым решением вручал Борис Стругацкий.

– Ну что, господа фантасты, – сказал Гнедич, тепло поприветствовав Пушкина, – позвольте уж мне теперь так вас называть.

– Нет, нет! – в притворном ужасе закричал Пушкин. – Нас с сей каиновою печатью ни в один толстый журнал не примут! Пощади, батюшко, живота!..

– А я доволен, – заявил Гоголь, водружая приз в центр стола. – ...Если коллеги не хотят давать «Миргороду» «Букера», пусть это будут хотя бы фантасты.

– Покажи цацу-то, – произнес Пушкин, бесцеремонно сгребая со стола бронзовую статуэтку, символизирующую собой литературную премию Гоголя.

– Почитать разве какого-нибудь отечественного фантаста? – раздумчиво проговорил Николай Иванович. – Вдруг упускаю что-нибудь важное? «Гиперболоид инженера Гарина» и «Война миров», скажем, произвели на меня в детстве довольно заметное впечатление.

– Сейчас усиленно пиарят Лукьяненко, – заметил Гоголь. – Попробуй. Видимо, лучший из».

Строки эти взяты из повести Василия Мидянина «Что делать, Фауст» (премия «Астрея»). Подзаголовок «Пропушкина» отражает и тему, и интонацию: действительно «пропушкина», каковой Пушкин, вместе с Некрасовым, при участии Александра Гузмана и других «толковых ребят» – «Саши Етоева, Миши Погодина, Маши Галиной, Макса Немцова» – издает в Петербурге начала XXI века журнал «Наш современник». Но это не «капустник» и не дистиллированный стёб, а горькая повесть о вырождении культуры, о гибели «нашего всего»... да и без кавычек – нашего всего. Пушкин не находит времени дописать «Мороз и солнце...», зато создает рекламные слоганы для йогуртов «Данон» (5000 у.е. за строчку) и книгу «История Пугачевского бунта» об Алле Пугачевой. Тургенев выкладывает в Живом журнале «стихотворения в прозе», но на большее неспособен («проза – это хорошо и все такое, всю жизнь мечтал... но только сеть ресторанов пожирает у меня все свободное время»). Некрасов не примечателен ничем, кроме железной деловой хватки. Бывший правозащитник Кюхельбекер «избыточно честен был, оттого и не мог устроиться как следует при всяком режиме». Лермонтова отправляют служить в Чеченю, а Байрон не так давно погиб в Югославиии... Мир распадается, и ценность культуры стремится к нулю. «Что делать, Фауст» – жесткая и честная проза.

В той же антологии «Герои» перепечатан и рассказ Олега Дивова «Мы идем на Кюрасао» – взрывчатая смесь «Одиссеи капитана Блада» и «Острова сокровищ»... на фоне волжских берегов. «Петр Тизенгаузен, молодой дворянин из мелкопоместных, был с придурью», – и что такому на роду написано, как не отправиться пиратствовать во флибустьерском дальнем синем море?.. Отличная вещь, хотя, конечно, ни на копейку не фантастика. (Однако рассказ получает премии именно как фантастический. Тоже примечательный случай: на читательское восприятие влияет не реальная жанровая установка, но имя автора.)

Кажется, недооцененным читателями остался «Железный хромец» Андрея Ляха, рассказ о переселении душ – вернее, одной души, а чьей именно – ясно для читателей, но не героя. Тихий зоотехник Виктор воображает, что в прошлом рождении был каким-нибудь великим композитором, а может, и художником; метемпсихоз оказался не выдумкой, но, как ясно уже из названия, никакого отношения к искусству Виктор не имеет: он – безжалостный завоеватель, хромой убийца Тамерлан. Написан «Хромец» экономно и сильно, и, безусловно, никто бы не удивился. увидев его, скажем. на страницах «Нового мира». На мой вкус, рассказ немного слишком напоминает раннего Михаила Веллера, и это не комплимент: математически просчитанные веллеровские конструкции зачастую безжизненны – хорошо, что Лях этого избежал.

Безусловно, лучший сборник 2007 года – «ЖД-рассказы» Дмитрия Быкова («Вагриус»); как минимум половина новелл вполне фантастична – и чрезвычайно печальна. Двенадцать новелл, напечатанных в двенадцати номерах журнала «Саквояж-СВ» – специально для тех, кто путешествует в спальных вагонах. «Ведь человек, севший в поезд, выпадает из времени и пространства: он уже не здесь, еще не там»; случайные встречи (оказавшиеся вовсе не случайными), путанные сны, тоскливые пространства за окном. Формальные ограничения – небольшой объем, увлекательность, неожиданность – становятся, как это всегда бывает в хороших книгах, частями картины мира. Люди встречаются, едут в одном купе, расстаются – и мы никогда не можем быть уверены, кем же был наш спутник. Мы и в себе-то не вполне уверены... Лучшая из новелл Быкова – «Отпуск» (премия «Портал»): по-набоковски пронзительная (и по-набоковски выстроенная) история любви.

Ярких эссе мне в прошлом году не встречалось – номинация остается вакантной, – а вот кому присудить «Фавна» за лучшую критико-публицистическую работу (и присуждать ли вообще), я долго не мог решить. В конце концов лауреатом стала книга Геннадия Прашкевича «Красный сфинкс. История русской фантастики от В.Ф.Одоевского до Б.Г.Штерна», но с несколькими важными оговорками. «Красный сфинкс» – не монография и, вопреки подзаголовку, не история фантастики: это серия из 46 биографий писателей XIX-XX веков, в том числе и малоизвестных, что важно. Но почему эти писатели, а не те? Биленкин, но не Гансовский? Ларионова, но не Альтов? Почему так избирательно описано творчество классиков? Почему в главе об А.К.Толстом не упомянуты ни баллады, ни «Дракон»? Почему Булгаков-фантаст остался без «Блаженства» и «Ивана Васильевича»? Почему – и это главное! – анализ сплошь и рядом подменяется пересказом? Словом, «Красный сфинкс» – собрание материалов, которые пригодятся каждому историку русской фантастики, но полное (и намеренное) отсутствие концепции, но ничем не объяснимые пробелы делают книгу куда менее ценной, чем она могла бы стать.

Сборник Романа Арбитмана «Поединок крысы с мечтой. О книгах, людях и около того» – подборка рецензий 1990-2000-х годов: умно, язвительно. небрежно вплоть до фактических ошибок – и отнюдь не сводится к разносу очередного бездарного опуса. Саркастический взгляд на (бес)культурную жизнь – интонационно перекликающийся с повестью Мидянина «пропушкина».

Дипломами журнала «Если» были заслуженно отмечены статьи Вадима Нестерова («Кессонная болезнь, или Страдания молодого автора») и Олега Дивова («Окончательный диагноз, или Соболезнования патологоанатома») – размышления над современным состоянием фантастики и сменой поколений в таковой. Конечно, ситуация требует осмысления, и не потому, что откровенной дряни полно на прилавках; а потому, что и за вычетом макулатуры – много ли остается?..

С переводными же книгами дело обстоит так: не одна, не две, а целых пять – хороших, но не лучших для каждого конкретного автора. И одна очень странная.

«Вороний пир» Джорджа Мартина (2005), отчего-то ставший «Пиром стервятников» (и переведенный по черновику; низкий поклон издательству «АСТ»): слишком отчетливо видно, что первоначально Мартин вообще не собирался писать этот том «Песни льда и огня»; затянувшуюся паузу в течении событий, впрочем, компенсируют фирменная мартиновская безжалостность к героям и многоходовые интриги.

«Дамы из Грейс-Адье» Сюзанны Кларк (2006; «АСТ»): истории из жизни старой, доброй и волшебной Англии; милое добавление к «Стренджу и Норреллу», но именно что добавление..

«Пятый элефант» Терри Пратчетта (1999; «Домино»-«Эксмо»; премия «Сигма-Ф»): я назвал рецензию на этот роман «Просто Пратчетт», потому что в книге есть и ум, и остроумие, и Сэм Ваймс, и убервальдские гномы, и даже три сестры в вишневом саду, – но «до» были книги и посильнее, и более сильные книги будут «после».

«Ртуть» Нила Стивенсона (2003; «АСТ») – безусловно, самая значимая и самая амбициозная переводная книга года. Но мне кажется, что Стивенсон не вполне справился с тем, на что претендовал: не дал системную картину становления новой экономики и новой науки во второй половине XVII века. Мы видим, что именно происходило (и то с большими лакунами), но как и почему – нет, об этом Стивенсон не написал. Если бы я худо-бедно не был знаком с историей открытий и публикаций Ньютона, многое в романе вообще прошло бы мимо меня. И – совсем уж субъективная оценка – мне было скучновато читать «Ртуть», в отличие от блестящего «Криптономикона». Перевод Е.Доброхотовой-Майковой превосходен.

И, конечно, нужно упомянуть очень близкий Стивенсону по духу роман Мэтта Раффа «Канализация, газ & электричество. Трилогия общественных работ» – безумную пародийную антиутопию. В числе действующих лиц – последний чернокожий на Земле и уйма электрических негров, шесть лемуров, белая акула-людоед, зеленая подводная лодка в розовый горошек, мультимиллионер, его бывшая жена, суперкомпьютер под Диснейлендом и дух Эйн Рэнд в лампе. Оторваться невозможно; слишком много беготни и стрельбы; интеллектуальное содержание отсутствует (не считая полемики с идеологией Эйн Рэнд), и в этом отношении Рафф серьезно проигрывает Стивенсону; самой емкой, но не вполне литературной характеристикой текста будет «гон». Не могу не отметить замечательную работу переводчицы Юлии Федоровой.

В итоге премию «Мраморный фавн» получает книга, которая в плане литературной техники куда слабее, чем «Ртуть», но при этом... лучше: «Гарри Поттер и Дары Смерти» Дж.К.Роулинг (2007; перевод – уж какой есть – и издание «Росмэна»; премия Андре Нортон). Конечно, моя премия – фактически за всю серию, которую Роулинг завершила так, как надо. Середина провисает, герои проявляют чудеса тупости, эпилог лишний, основные фэнские теории подтверждаются с дивной регулярностью, но... Есть очень сильные главы – и минимум слабых. Превращение милой магической Британии в Британию фашистскую, начавшееся еще в пятом томе, показано убедительно до жути. И один из центральных персонажей (да что там скрывать: Дамблдор) оказывается большим сюрпризом, страшноватым сюрпризом. А еще эта книга о том, что, когда не остается ничего, кроме как умереть с честью, – можно и победить. История рассказана, и это правильная история. Одна из самых «инклинговских», какие мне доводилось читать, – и не увидеть Толкина и Льюиса в седьмом томе просто невозможно. Только «эвкатастрофа»... надтреснутая. А другой быть и не могло. Вообще, удивительно, как настолько неряшливая книга производит настолько сильный эффект, – но тем не менее.

Вопрос, почему не возник «русский Гарри Поттер» (вариант: «отчего это Дозоры и Таня Гроттер совсем не радуют?»), принадлежит к числу риторических. Куда более важен – для меня, по крайней мере, – другой: что происходило в нашей фантастике за последние десять лет? Оставим разговоры о пресловутом «кризисе». Перефразируя поэта, «но что конкретно» было сделано?

Вот три очевидных парадокса.

Хороших текстов за это время написано (и даже издано), вероятно, больше, чем за десятилетие предыдущее (конец 1980-х – середина 1990-х); однако книг-прорывов почти что не было. Уровень профессионализма растет, уровень текстов медленно (а у кого и стремительно) снижается. Почему так? Хотя бы потому, что ритм «одна-две книги в год» истощает, и очень заметно. Все меньше книг, которые нужно было написать, и все больше – таких, которые нужно было напечатать. Потому что жить на что-то надо, потому что нельзя выпадать из обоймы, потому что «аффтар, пеши исчо» ... да мало ли, почему. Важен результат.

Те писатели, чьи первые книги вышли в 1991-1995 годах, соединили жанры и приемы англо-американской фантастики с традициями русской – и получился замечательно яркий и оригинальный результат. А потом? Потом – очень немногие смогли написать что-то по-настоящему новое, и в то же время – узнаваемое, «своё», и в то же время – удачное. «Одиссей, сын Лаэрта» Генри Лайона Олди, «Алая аура протопарторга» и «Чушь собачья» Евгения Лукина, «Созвездье Пса» и «Омега» Андрея Валентинова, «Пандем» и «Vita nostra» Марины и Сергея Дяченко – вот какие книги вспоминаются мне прежде всего.

Итак, первый парадокс: добротных и попросту хороших книг немало – а фантастика топчется на месте. Необязательность приняла поистине эпидемические масштабы: почему фэнтези? почему космоопера? почему альтернативная история? почему посткатастрофа? Нипочему и ни для чего; чтобы читатель не заскучал. Где закономерность творческого развития? где само это развитие? В одном из эссе Лема – предисловии к несуществующей книге – компьютер реконструировал ненаписанный роман Достоевского на основе известных: замкнул семантическое кольцо. Потому что важна логика развития художественной мысли. С нашими авторами – даже и первого ряда – компьютер сошел бы с ума. Никакой «непредсказуемости» – почти всегда можно предсказать, с чем именно столкнешься в новой книге, – но зато сплошная необязательность.

Парадокс номер два: сколько авторов пришло в литературу за десять лет! – а поколение так и не сформировалось. Андрей Лазарчук назвал сборник рассказов молодых фантастов «Предчувствие шестой волны» (СПб.: Амфора). Отчего же так долго пришлось ждать – и то лишь «предчувствия», – если «пятая волна» нахлынула еще в начале девяностых? Дебютанты 1996-200... годов, по сути, пришли на готовое. Им не пришлось ничего доказывать, ничего изобретать – даже велосипеда. Эстетика новой фантастики уже была сформирована, а за ее пределы мало кто пытался выйти. Да, Олег Дивов, Мария Галина, Сергей Жарковский переросли свои не слишком впечатляющие дебюты; а поколения все равно нет, если понимать это слово как общность людей, которые сообща, но каждый по-своему, решают некие единые задачи. Старые задачи были решены, новые не поставлены никем. Отсюда – пробел, лакуна, едва ли не вакуум; и «предчувствие»-то смогло возникнуть лишь тогда, когда появились совсем другие авторы. «Другие» уже потому, что начинали с рассказов, атмосферу и настроение умели прописывать лучше, чем сюжет, а самое главное – выросли в общей среде, будь то сайт «Самиздат» или сетевые конкурсы. Года до 2005-го число писателей, за творчеством которых я внимательно следил, всё уменьшалось; теперь оно понемногу увеличивается, и я советую обратить внимание на таких авторов, как Юлия Зонис, Дмитрий Колодан, Карина Шаинян (у Колодана только что вышел дебютный роман «Другая сторона»).

И, наконец, парадокс третий: чаемое сближение «жанра» и «мейнстрима» произошло, но не привело ни к чему. Есть тексты – прекрасные романы Татьяны Толстой («Кысь»), Дмитрия Быкова («Орфография», «ЖД»), Алексея Иванова («Сердце Пармы», «Золото бунта»): тексты, которые не оказали на «жанровую фантастику» никакого влияния. Ну то есть совсем никакого, даже в качестве примера «Вот как работать нужно». С другой стороны – мейнстримовцы начали гонять приемы фантастики в хвост и в гриву, совершенно не понимая, а что, собственно, делают и какие Америки открывают. От неудобочитаемого романа Леонида Леонова «Пирамида», вокруг которого вьются целые научные конференции, от восславленного Андреем Немзером чудовищного романа Марины Вишневецкой «Кощей и Ягда» – и вплоть до абсолютно серого «Человека, который знал всё» Игоря Сахновского (премия «Бронзовая улитка», на минуточку, – судя по всему, для того только врученная, чтобы обратить взоры фантастов к Большой и Реалистической литературе). В результате – плохая фантастика по обе стороны Железной Стены и настороженные взгляды сквозь смотровую щель.

Уже не раз говорено, что наша фантастика проворонила девяностые годы: даже не попыталась их осмыслить, – а Пелевин попробовал и преуспел. (Ценой стало превращение его книг в скучные однодневки – «утром в газете, вечером в куплете», – но это уже личное дело Пелевина.) Конечно, в обозримом будущем русская фантастика не будет столь же популярной, как во времена Стругацких, но если читатель не сможет найти в ней то, что по-настоящему важно именно здесь и именно сейчас, – он оставит ее навсегда. Думающий читатель, я имею в виду. Впрочем, может быть и еще хуже: нишу займет не свежераскрученный Дмитрий Глуховский, а простой как правда строитель империи и «коммунизма с нечеловечески прекрасным лицом» (по формулировке Кира Булычева). Это уже происходит, потому что правильной социальной фантастики у нас нет с тех пор, как «пятая волна» отшатнулась от нее в миры фэнтези. Наглядный пример – творчество питерского прозаика Вячеслава Рыбакова: некогда талантливый автор. в последние годы он пишет романы в духе Кочетова и Шевцова – о злобных ЦРУшниках, которые спят и видят, как навредить России; и о мерзких либералах и демократах. которые спят и видят, как бы Россию запродать Америке; и о героических сотрудниках ФСБ с усталыми, но добрыми глазами (см., например, прошлогодний роман «Звезда Полынь»). Многим нравится, – что не лучшим образом характеризует интеллектуальный и политический климат России.

По моему убеждению, будущее – именно за социальной фантастикой. Если выходить на уровень более-менее абстрактных обобщений, то это должен быть уровень той же «Vita nostra», да и та бы сильно проиграла, если бы действие происходило в Хогвартсе (как у Роулинг) или школе острова Рокк (как у Ле Гуин), а не в заштатном городе Торпа, в институте на улице Сакко и Ванцетти.

А хорошая социальная фантастика требует не только осмысления явлений, но и чувства перспективы. Есть ли оно в России? Есть ли на Украине? Писатель и не должен знать, ему достаточно ощущать.

В нашей фантастике есть какие угодно небывалые изобретения и приборы – а вот сейсмографов что-то не видно.

Было ли последнее десятилетие бедным? – вовсе нет. Потерянным временем? – в значительной мере. Паузой перед новым этапом роста? – надеюсь.