Из аудитории: Надо ссылки на теорию дать.

А. Кубатиев: Как химик ты бы мог сказать о более алхимических вещах.

С. Логинов: Нет, в любом случае, мне кажется, нужно прожить жизнь героя. Т*** это делает очень подробно. Но нужно ещё понять, зачем это всё делается.

Вспомнил я ещё одно произведение, которого вы не читали. Это только что мной написанный, ну где-то месяца два или три назад, перед самым отъездом сюда отправленный в "Если" рассказ, где тоже ищут проводника. Но там ищут двое магов, которые знают, что там что-то готовится. Они ищут человека, который точно их туда приведёт. Они его прозванивают и чувствуют: парень не чужд магии. "Как по-твоему, он белый маг или чёрный маг?" "Он ещё никакой. В нём собственной силы нет, но он хорошо ловит природные потоки". "Да? Значит, он нас выведет прямо туда, где надо". "Но ведь сам он там сгорит?" "Нет, он не сгорит. В последнюю минуту дадим ему пендаля, успеет уйти". Всё, договорились. Всё рассказано на первых двух страницах читателю. Дальше они идут, дальше всё происходит, рассказывается уже про вот этих вот путешествующих, что это один тёмный маг, другой светлый, которые обязаны друг с другом враждовать — а эти не враждуют. И поэтому у них получаются вещи, которые в одиночку ни светлый, ни чёрный маг сделать не могут. Кроме того, общестандартное про то, что магия гинет-гинет-гинет-гинет, и почему — неизвестно. Хотя если читатель внимательно читал Логинова и читал рассказ "Белое и чёрное", он может догадаться, почему это гинет, тем более что имя проводника то же самое, что и имя одного из героев в "Белом и чёрном". И, кстати, то же самое, что в рассказе "Большая дорога". Там цикл из пяти рассказов. Но любой из них...

Вот, кстати, об отношении к циклам: любая вещь цикла должна читаться совершенно самостоятельно от всех остальных...

А. Кубатиев: Золотые слова.

С. Логинов: ...и мы можем не знать ничего о первых трёх вещах, взяться за четвёртую, и она будет полностью понятна. Вот на чём я, так сказать, сильно ругался... Вот, скажем, берёшь Воху Васильева, "Ведьмак из Большого Киева"...

А. Кубатиев: Аппетитная вещь...

С. Логинов: Аппетитная вещь, хотя она не сильно написанная, но я выдернул, как выяснилось, третью повесть из цикла повестей, я её прочитал и — да, это вполне себе самостоятельная повесть. Я ничего не знал о том, что было до этого, и не очень ясно, а что будет потом, но, тем не менее, это завершённая вещь с начала до конца. И вот так же точно я выдернул из цикла Панова повесть какую-то: непонятно откуда, непонятно зачем, непонятно что.

А. Кубатиев: А вот это очень тоже мощная штука. Опять вот маниакальность моя заработала. Те из вас, кто литературой занимался, историей литературы хоть немножко занимался, знает, что были такие романтики — мощное течение, практически все литературы охватившее... Ну это, видимо, историческая форма мышления такая была. У романтиков, в особенности у английских... великолепно это делал Эдгар По. Английские романтики это очень любили, самый замечательный пример, наверное, "Кубла Хан" Кольриджа. Там была такая вещь: "фрагмент" это называлось, "поэтика фрагмента". Когда что-то есть в начале, что-то есть в конце, а вы видите только этот участок — но он такой мощи, он такой интересности, он такой вот, так сказать, светимости, что вам кажется, что и там, и там, и в начале, и в конце было что-то гигантское, судя по этому фрагменту. У Эдгара По есть такой чудный фрагмент, когда там кто-то плывёт между таким очень сложным архипелагом, и они должны приплыть к совершенно невероятному острову; и вот за каждым поворотом, всё ближе, ближе он становится — и вот он, наконец, открывается. Всё, на этом (рассказ) кончается. Знаменитый роман "Приключения Артура Гордона Пима" его, который ничем не кончается. А он и не должен был. А потом этот козёл Жюль Верн, к которому я, в общем-то, хорошо отношусь, он дописал конец, "Белый Сфинкс" называлась эта вещь. И это всё настолько жалко и ничтожно оказалось, потому что Белый Сфинкс оказался магнетитовой гигантской белой скалой, которая к себе влекла не только металлы, но и живых персонажей. Это же такая нищета философии. А когда вам надо до чего-то самому дойти, догадаться, и неизвестно, до правды ли вы дошли — это же кайф невероятный! Фрагмент — это тоже форма рассказа. Но, ребята, — вот тут надо уметь. Вот тут надо вот это вот чешуйку, которую вам показали, от мастодонта, и по которой вы как Кювье его должны восстановить, — нужно уметь эту чешуйку сделать.

(...)

Т.С.: Просто у меня другое вообще по методике писания. То есть я пишу очень быстро, я пишу, придумываю всё одновременно. Этот рассказ написан часа за два с половиной суммарно, причём от начала до конца. Это дикая скорость.

С. Логинов: Это, к сожалению, видно.

А. Кубатиев: Завидовать, только завидовать можно.

Т.С.: Я очень редко думаю и... (Смех в аудитории.) Это не шутка, это нормально. И очень не люблю править. Поэтому всякие эти "Грелки" — это золотое для меня дело. И, скажем так, если рассказ нужно сложно перерабатывать...

А. Кубатиев: При мне Андрею Лазарчуку звонил Дима Быков и жаловался, будто он стал медленнее писать. Ехидный Лазарчук его спрашивает: "Может, ты думать стал при этом?"

Т.С.: Я уже сказал что, мне проще написать новый, чем править старый всегда по жизни. И иногда получается новый удачно, а иногда нет.

С. Логинов: Но дело в том, что тогда, прежде чем садиться, надо очень тщательно продумывать.

Т.С.: Я так не умею вообще. Я придумываю по ходу, мне приходит в голову и...

А. Кубатиев: Нет, это красиво. Это вот привлекательно — то, что я слышу. Спонтанность эта вот — это завидно, конечно, очень. Но понимаете, это так подводит...

Т.С.: Но иногда...

А. Кубатиев: ...почти всегда.

Т.С.: Скажем так: из этого, если писать много, то из него небольшой... (неразборчиво).

А. Кубатиев: А это другой вопрос. А вот потом начинается другая проблема: можете ли вы отбирать? Вот сидит, так сказать, мощный толстый Витман, и я знаю, что он, в общем-то, пишет лучше меня, и легче меня, и быстрее меня, но я знаю, сколько у него вещей, которые он никогда никому не показал, которые у него валяются, которые он опубликовывать уже не будет... почему? — потому что вещь либо перезрела, либо он, что называется, потерял к ней интерес. Есть вещи, которые для вас будут упражнениями, и это надо понять.

С. Логинов: Экзерсисы. Я это называю "экзерсисы".

А. Кубатиев: Да, да, да.

С. Логинов: А ты знаешь, как обидно! У меня так редко бывают хорошие названия, и вот моя самая первая... нет, вторая моя повесть называлась "Царь велел меня повесить"...

А. Кубатиев: Названия у тебя все омерзительные.

С. Логинов: ...какое хорошее название — и какая ерунда получилась под этим названием!..

А. Кубатиев: Отложи для другой.

Т.С.: Меня был экзерсис на 32 авторских листа, который участвовал в семинаре Лукьяненко, — я его поставил красиво на полочку, он у меня стоит в распечатанном виде, я иногда до него дотрагиваюсь.

А. Кубатиев: "Унесённые ветром": сидит Маргарет Митчелл вот такого роста, а рядом вот такая вот стопка рукописей.

Из аудитории: А Донцова со своими ста?..

А. Кубатиев: Ой, не надо про Донцову.

Т.С. (вроде): Донцова — это генератор случайных слов.

(В аудитории шум и веселье.)

А. Кубатиев: На ночь не надо. К сожалению, Т***, я, опять же, чувствую себя старым пердуном, это, конечно, очень тяжело, но иногда в этом интерес свой есть... Знаете, потом всё равно, хотя за это кровью приходится платить, мясом вот этим, как Синдбаду-мореходу эту птицу накормить приходится, становится понятно, что всё равно надо отбирать. Пока сейчас вот спонтанно всё это брызжет, это на зависть, это всё хорошо — но потом вдруг становится понятно, что брызжет-то по-прежнему брызжет, а вот вещество, так сказать, брызжет другое совсем. Вот. Если сейчас не научиться, не поставить себе какие-то требования, не поставить себе какие-то фильтры... хотя бы часть, не нужно слишком серьёзно об этом задумываться... Зачем это всё делается? Я повторяю: у фантастики, к сожалению, дидактический посыл очень серьёзный. Она, слава тебе, господи, не философская всё-таки проза... Философская проза — это служебный жанр, он служит, как сказано было, для иллюстрации определённых положений. Поэтому так неинтересно читать 98% утопий. Утопия — это служебное сочинение. Вот. Надо всё равно отбирать. С текстом надо всё равно работать, у слова законы, у него объективные законы, у него семантика... Семантика — это свечение; неправильно наложил свет на свет — вместо оранжевого у тебя получился грязно-фиолетовый. А грязно-фиолетовый действует на мозги даже тех, кто, в общем-то, не очень понимает, что он читает. Оценка складывается глубоко субъективная и, может быть, даже бессознательная, но она сложится, и у него от вас, от вашего текста начинает возникать совсем не то впечатление, которого вы хотели. Мы не можем прогнозировать, что мы на самом деле написали, но процентов на семьдесят это возможно.

С. Логинов: Чувствую слово не мальчика, но редактора.

 

 

(Продолжение следует.)

Есть там один момент, когда Илья-сын рассказывает Илье Ильичу-отцу про Цитадель и про то, как хочет туда, на стену, попасть, и стоять там всю оставшуюся вторую жизнь: какая-никакая, а работа. Отец эту затею воспринимает поначалу весьма скептически, дескать, что на стене жизнь торчать, что по городу без дела слоняться — не велика разница, однако потом... (Вот что произошло между "поначалу" и "потом" — то ли я упустил, а скорее автор умолчал, сейчас листаю книгу, и ничего такого в этом промежутке не вижу; пожалуй, тут уместнее всего слово "вдруг".)

Потом вдруг Илья Ильич-отец становится задумчивым и вскоре посвящает сына в некий хитрый план. Собственно, это есть завязка сюжета. Страница 136, середина книги. Всё, что было до этого, — в сущности, длинная-предлинная экспозиция: как человек умер, как на тот свет попал, и как там всё обустроено оказалось, как встретил там сына и не встретил жену, экспозиция. А вот тут вдруг появляется интрига: отец с сыном что-то затеяли.

Смотрим дальше: Илья Ильич закидывает сына на стенку и обещает дождаться, когда того выпустят в караул; царь Тигли даёт Илюшке-младшему испытательный срок — триста шестьдесят лет не выходить на стену, не подавать никаких знаков о себе и, тем паче, не пересылать денег оставшимся за стеной родственникам и приятелям. После — можно, но за три века "ничтожные рассыплются в прах, а достойные уже не будут нуждаться в твоих монетах". Однако отец с сыном и это учли, не случайно Илья Ильич обещал дождаться, дожить, пока сын не выйдет на стену, и от этого мы ещё вернее знаем: точно что-то затеяли, а автор молчит — автор интригует, это дело знамое.

И... а потом вдруг как-то — всё. Книжка стремительно долистывается к последней странице, становится понятно — не осталось уже объёма для какого-то сюжетного движения. Главный герой постепенно, задолго до договоренного срока, скатывается на дно послежизни, туда, где каждый день люди рассыпаются в пыль, — и вот уже у него остаётся горсть мелочи, и год ему не дожить. Роман заканчивается чем-то вроде многоточия; очевидно, что это всё же такая точка.

Собственно интрига, двигавшая моё-читательское любопытство от страницы 136 и до последней — или совершенно холостая, или она мне приблазнилась. Или таки я чего-то не понял.

Недоумеваю. Третью неделю, между прочим, хожу и недоумеваю. Будь это не Логинов — я был бы уверен, что воспоследует продолжение.

С. Логинов: Речь идёт от имени некоего, по-видимому, крестьянина, которого зовут странным именем Вуф. По идее, это первая реперная точка, которую ставит нам автор на свою концовку. Уже имя такое странное, в то же время звучит как с выдыханием.

Т.С.: Он там объясняет, почему его так назвали.

С. Логинов: Он не очень объясняет, может быть, мама дала, может быть, папа дала... Первый недостаток рассказа: чрезвычайно длинная преамбула. Ощущение такое, что автор уже писал, но ещё не очень знал, о чём. Он пишет про маму, он пишет про папу, о том, как папа погибал... Тут у меня некоторые сомнения, хотя чёрт его знает, как будет воспринимать мальчик гибель отца на охоте, когда отца распарывает кабан.

А. Кубатиев: Могу сказать. Дело в том, что... прошу прощения, дело в том, что мне довольно много пришлось работать с психологами и детскими психиатрами. Страшнее такие вещи взрослые переносят. У детей эта информация... все эти сказки, которые вы видите в американских боевиках, в триллерах, вернее, где там мальчика изнасиловали — он потом всем за это мстит... У детей это настолько глубоко уходит, настолько компенсируется мощно, что они порой даже под гипнозом эти вещи вспомнить не могут.

Т.С.: Ну, так и есть, он так спокойно относится, мальчик.

С. Логинов: Мальчик относится к этому спокойно. А вот один чисто психологический момент ошибочен: когда прёт вот эта самая опасность на тебя, она кажется гигантской, она кажется много больше, чем есть на самом деле. В состоянии психической вот такой вот травмы может десятилетний ребёнок показаться двухметровым гигантом, и так далее, и так далее. Я наблюдал такие вещи и потом удивлялся, скажем, встретив одного и того же человека, который мне в момент сильнейшего стресса показался кем-то... я даже не думал, что такие вот чудовищные люди под два с половиной метра, всё своими телесами закрывающие, существуют — а потом, когда увидел в обычной обстановке, то выяснилось, что в нём метр шестьдесят. Вот. Хотя телеса были...

Т.С.: Маленький садист-уголовник?

С. Логинов: Да, маленький садист-уголовник жертве может показаться гигантом. И когда ребёнок смотрит, как отца вспарывает кабан — этот кабан, по идее, должен ему показаться не маленьким, который, тем не менее, вспорол, а очень даже огромным. Вообще трудно сказать, как ребёнок на это будет реагировать, и почему он как бы между делом рассказывает эту историю, которая потом не вспоминается, никак не выносится, ничего далее не играет. Трудно сказать. У меня ощущение, что это лишняя сущность.

Т.С.: То есть там их много тогда. Там же он будет на три страницы рассказывать про себя.

С. Логинов: Вот-вот-вот, я и говорю: чудовищно длинная преамбула. Что-то рассказать необходимо. Но отбор необходимого надо провести жёстче. Очень длинно. Рассказывается, какая у него будет девушка, какая у него что... Кстати, "я бросил отца в лесу", а когда принёс, там уже был только голый скелет, когда привёл людей.

Т.С.: Так там же фэнтезийный немножко мир, там же поясняется: термитики какие-то. Почему бы и нет?

С. Логинов: Почему бы и нет? А вот это, по-моему, лишняя сущность — что оставили мёртвое тело в лесу, и через четыре часа остался хорошо обглоданный скелет. Либо эти термитики должны, опять же, как-то где-то играть, либо они оказались лишней сущностью. Ну ладно, вот он прожил здесь, вот он ходит в школу, вот он учит плотницкому искусству, всё хорошо — и я думаю, нам начинают бытовой рассказ. А на самом деле к рассказу всё это отношения не имеет. Значит, невеста, которая тайком от родителей... Вот.

А имеет место, имеет значение следующая вещь: что наш герой любит ходить по горам. Он следопыт. Он знает, он умеет, для него там нет никаких опасностей. Когда местные говорят о том, что где-то в горах водится дракон — ну, где-то в горах водится дракон, исполать ему. Дракон может точно так же и в деревню прийти и всех схавать, так что... ну чего там, всё равно он гуляет по этим горам. Он дракона не боится. Время от времени появляются всевозможные охотники на дракона — вот у нас пошла уже фантастика — которые уходят в горы, возвращаются ни с чем, а некоторые не возвращаются, некоторых находят погибшими от разных естественных причин, а некоторых не находят и начинают говорить, что их съел дракон. Вот, всё хорошо, всё хорошо, до тех пор, пока не появляется некая бригада драконоборцев — группа товарищей, которые решили драконом заняться всерьёз. Кстати, занимаются они драконом вовсе не всерьёз, они нанимают нашего героя по имени Вуф проводником, и дальше он, ни разу не видавший ни дракона, ни его следов, никаких, так сказать, признаков этого дракона, тем не менее, их ведёт. По идее, раз они так собрались, у них должен быть план...

Т.С.: Они ж не за драконом пошли.

С. Логинов: М?

Т.С.: А не понятно, что они не за драконом пошли?

С. Логинов: А вот это не понятно.

Т.С.: Там, между прочим, рассказывается, в чём у них... У них у всех проблема в голове.

С. Логинов: Вот сейчас я к этому как раз и перейду. Если они идут за драконом, то у них должен быть план, как его ловить, и проводник им нужен, постольку поскольку он быстро приведёт их, предположим, если им надо в ущелье, или к речке, или ещё куда-то, он легко выведет их оттуда, когда они дракона поимеют, он подскажет, где, и как, и чем легче питаться, если у них кончится жратва и придётся переходить на сколопендр... этот товарищ умеет там, у него...

А. Кубатиев: ...техника выживания.

С. Логинов: ...техника выживания на высоте, вот эти самые ужасные вот такой величины сколопендры, сороконожки, которые вызывают чувство отвращения, брезгливости, страха у остальных — он её — тюк! — камнем, а потом умеет шкурку поободрать, чешуйки, кишечки выпустить, и там найдётся энное количество мяса, которое можно есть, и даже, в общем-то, не самое плохое, хотя именно в этот момент в рассказе он вроде бы малость этой сороконожкой потравился.

А вот далее возникает следующий странный вопрос: помимо того, что у группы нет плана охоты за драконом, а просто идти... Куда? А вот куда этот поведёт. Ну, я поведу на соседний хутор, там вдовушки неплохие... Нет, он ведёт их зачем-то в горы и конкретно по горам куда-то очень целенаправленно и мучительно тащит. А далее на нескольких страницах описывается, кто идёт за драконом. Идут тринадцать уголовников. Каждый — этот там многократный убийца, эти убийцы такие-то, эти такие-то, этот вор, этот вор, этот ещё кто-то — то есть идёт туда откровенная уголовная банда, которой этот дракон — любому из них — пофигу, если он не обещает либо прощения перед властями, либо чего-то ещё, то есть вполне конкретных вещей. Идут ка-анкретные ребята, которым от дракона если и надо, то что-то ка-анкретное.

А. Кубатиев: Клад, клад. Драконий клад.

С. Логинов: Если бы они шли за драконьим кладом — я бы понял.

А. Кубатиев: Нет, ну это вот обычная такая мотивация в литературе "фэнтези" — если дракон, то клад, самая простая, самая банальная, женщины очень любят такие.

С. Логинов: Нету там ни одного слова о кладе, ничего. Нету. Они идут неясно зачем, совершенно непонятно, зачем им этот дракон.

Т.С.: Так они и сами не знают, зачем они туда идут.

С. Логинов: Они сами этого не знают. В таком случае автор должен особенно хорошо мотивировать и пояснить, чтобы не сейчас Т*** С*** объяснял мне, трижды прочитавшему этот рассказ, что они сами не знают — а чтобы я ну хотя бы при втором прочтении это понял. А этого было не понять. Значит, автор с этим не справился.

Зато потом, во время одного из привалов говорится: а драконы — они, вот, существа такие, они могут, скажем, заснуть на сотню лет или, там, на сколько-то, а могут заснуть, проснуться и, проснувшись, забыть. Ведь дракон же может взять и превратиться в кого-нибудь — вот хоть в скалу каменную, или, там, в горного барана, или вообще в куклу. А проснувшись — забыть, что он дракон, а вовсе не кукла.

А. Кубатиев: У Ле Гуин есть чудесный рассказ, когда дракон — сосед, обыватель оказывается.

С. Логинов: Ну вот. И вот на этом самом месте красным я сделал пометочку... Какую пометочку я сделал?

А. Кубатиев: Дракон — это Вуф.

С. Логинов: Вот-вот. Я написал: "Дракон — это проводник". И сразу тут же совершенно однозначно играет имя: "Ву-уфф!" — пошло пламя. Что дракон — это Вуф. Вот на этом месте, ещё прежде, чем они первый раз обнаруживают следы дракона.

Следы дракона ходят кругами, кругами, кругами вокруг их лагеря. Засыпают герои, сторожа в самое неподходящее время. Сначала все остаются живы, просто с большим трудом их приводят в чувство — которые сторожа, которые могли видеть дракона. Потом начинают погибать, погибать, погибать — ну и, наконец... кончается тем, что проводник Вуф вспоминает, что он дракон, и объявляет: "Мой коготь быстр...", вот эта красивая фраза...

Т.С.: Она взята из стихотворения откровенно, чужого. Цитата.

С. Логинов: ...которая взята откровенно из чужого стихотворения. То есть. Мотивация героев сделана плохо, слишком рано оказывается раскрытой интрига, нет никакой в результате хорошей концовки. Почему всё это случилось? Потому что рассказ написан второпях. Обидно, ибо мы видим хорошую, профессиональную руку человека, который умеет поставить фразу, который может написать сцену, у которого получается диалог... Ну чего ещё? — осталось выстрадать рассказ и написать его несуетливо, неторопливо. Не к конкурсу, не к сроку...

Т.С.: Если не к сроку, я вообще ничего не пишу никогда. Этот рассказ я писал даже не к конкурсу, я просто сказал: "Так, мне нужен послезавтра рассказ". Иначе я вообще не написал бы, его бы и не было.

А. Кубатиев: Самое трудное, когда вот такая вещь появляется — отложить её на месяц, на два, а потом над ней поработать. И вот такого кайфа, который испытываешь, когда вот ты его чистишь, сгоняешь, и когда он начинает гранями, наконец, играть — я другого такого кайфа не знаю. Никакой секс не сравнится.

С. Логинов: Кайф действительно потрясающий, причём здесь есть два способа работы. Первый способ: набросать "рыбу" — вот, скажем, тут типичнейшая "рыба" — потом додумывать, переделывать, перелопачивать, вскрывать, рёбра наружу выворачивать, в общем, всё переделывать. Я, например, так не умею. Я, прежде чем начать писать первое слово, буду ходить, держаться в разных положениях за голову...

А. Кубатиев: "Размозолив от брожения", как сказано у Маяковского.

С. Логинов: Вот-вот-вот, размозолив. Говорить, повторять, обыгрывать какие-то фразы, обкатывать диалоги, и прочее, и прочее, — и сяду писать первое слово к тому времени, когда всё будет в голове. В особенности последняя фраза. Романы так, к сожалению, невозможно написать, поэтому я так долго не писал в своей жизни романов, но рассказы я так пишу до сих пор. Пока рассказ полностью не сформируется — я не сяду его писать. И второй вариант — вот то, что говорил Алан. Какой из них лучше, какой хуже? — оба лучше. Вот какой подходит для склада вашей психики, тот и надо использовать. Но в любом случае вот так вот "а сяду-ка я да напишу рассказ за три дня!"...

Т.С.: Иначе я не умею. Если я себе срок не поставлю — я ничего не напишу.

С. Логинов: Каждому своё. Но тогда вот вы написали, а вы теперь эту вещь не бросайте, а крутите-крутите-крутите-крутите — если можете вот так, как это делает Алан — пока у вас не станет нечто, принципиально отличное от Урсулы Ле Гуин, пока у вас не станет нечто... так, что здесь ещё-то?..

Т.С.: Ещё здесь недавно рассказ в "Полдне" вышел на ту же самую тему. Я не читал его до того, как написал.

Из аудитории: И Сапковского можно сюда же.

С. Логинов: Тут что-то мне ещё очень мощное такое попадалось, не вспонить.

Т.С.: "Сердце ангела".

С. Логинов: Вот этой вещи я тоже не читал.

Т.С.: Это не вещь. Это роман, но он не переводился на русский, по-моему. (Дальше неразборчиво.)

С. Логинов: Так вот, до тех пор, пока не уйдёте от вещей, которые вызывают вот эти ассоциации — тоже нельзя бросать работу над рассказом, вне зависимости от того, какой именно методикой работаете.

 

 

(Продолжение следует.)