облако тэгов
Магию волшебного гелескуловского слова, Магию Поэзии.
---------- ----------------------
Поль Верлен
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
Она деревцом терпеливым
Растет у забытых могил,
Подобно кладбищенским ивам,
Которых никто не садил.
И птица, как верность поруке,
Не молкнет в тени деревца.
И разве не наши сердца –
Те ветви и певчие звуки?
Ты память, я – холод разлуки,
Которой не будет конца...
О жить бы! Но горсточка праха
Замрет, порастая быльем.
Ну что ж... Отзовись, моя птаха!
Я жив еще в сердце твоем?
СТИХИ, ЗА КОТОРЫЕ ОКЛЕВЕЩУТ
До гроба этот вечер не забуду.
Я к твоему прислушивался сну
И вдруг постиг, услышав тишину,
Как пусто все, как мертвенно повсюду.
Любовь моя! Тебе, такому чуду, –
Как первоцвету, жить одну весну!
О темный страх, в котором я тону!
Но спи же, спи. Я здесь, я спать не буду.
О бедная любовь, как ты хрупка!
Глядится смерть из сонного зрачка,
И вздох похож на смертное удушье.
О сонный смех, в котором тайно скрыт
Тот роковой, тот жуткий смех навзрыд...
Очнись, молю! Скажи – бессмертны души?
БЛАГОРАЗУМИЕ
Дай руку, не дыши – присядем под листвой,
Уже все дерево готово к листопаду,
Но серая листва хранит еще прохладу
И света лунного оттенок восковой.
Давай забудемся. Взгляни перед собой.
Пусть ветер осени возьмет себе в награду
Усталую любовь, забытую отраду,
И гладит волосы, задетые совой.
Отвыкнем от надежд. И, душу не тираня,
Сердца научатся покою умиранья
У красок вечера над сумерками крон.
Будь перед сумраком тиха, как перед схимой,
И помни: ни к чему тревожить вещий сон
Недоброй матери – природы нелюдимой.
СОЛОВЕЙ
Тревожною стаей, слепой и шальной,
Крылатая память шумит надо мной
И плещет, и мечется, бредя спасеньем,
Над желтой листвою, над сердцем осенним,
А сердце все смотрится в омут глухой,
Над Заводью Слез сиротея ольхой,
И клики, взмывая в тоскующем вихре,
В листве замирают и вот уже стихли,
И только единственный голос родной,
Один на земле, говорит с тишиной –
То голосом милым былая утрата
Поет надо мною – о тягостный звук! –
Печальная птица, певунья разлук;
И летняя ночь, наплывая с востока,
Стоит молчаливо, светло и высоко,
И лишь дуновенье прохлады ночной
Едва ощутимою синей волной
Баюкает заводь и в сумраке прячет,
А листья все плещут, и птица все плачет.
***
Издалека
Льется тоска
Скрипки осенней –
И, не дыша,
Стынет душа
В оцепененье.
Час прозвенит –
И леденит
Отзвук угрозы,
А помяну
В сердце весну –
Катятся слёзы.
И до утра
Злые ветра
В жалобном вое
Кружат меня,
Словно гоня
С палой листвою.
ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ
Сердцу плачется всласть,
Как дождю за стеной.
Что за темная власть
У печали ночной?
О напев дождевой
На пустых мостовых!
Неразлучен с тоской
Твой мотив городской!
Сердце плачет тайком –
О какой из утрат?
Это плач ни о ком,
Это дождь виноват.
Это мука из мук –
Не любя, не скорбя,
Тосковать одному
И не знать, почему.
***
То розоваты, то зелены,
Под фонарями белесыми
Пляшут холмы и расселины,
В беге сливаясь с откосами.
В золоте дали глубокие
Тускло горят багряницами.
Два деревца кособокие
Хохлятся сирыми птицами.
И, провожающий с мукою
Эти приметы осенние,
Я мои беды баюкаю
Под монотонное пение.
НОЧНОЙ МИРАЖ
Стемнело. Льет. За сизой пеленой
Возникший в небе готикой сквозной
Старинный город сумерками скраден.
Пустырь. Под горбылями перекладин,
Ордой ворон расклеваны дотла,
Танцуют жигу щуплые тела,
Пока им волк обгладывает ноги,
Кругом лишь дикий терн, да у дороги
Щетинится над жухлою травой
Чертополох. И движется конвой –
Вокруг босых и бледных несказанно
Троих людей сплошные протазаны,
Как бороной потемки бороздя,
Скрестили зубья с копьями дождя.
***
Вы, думы бедные мои, вы вновь со мною!
Питомцы радостей, прошедших стороною,
Надежд загубленных, бессонниц до утра,
И сердца мягкого, и черствого нутра,
И многого еще!.. Растерянно и робко
Пытаясь выбраться, нащупывая тропку
Из вязкой темноты и тягостного сна,
Вы возникаете – одна, еще одна -
И в страхе на луну глядите полусонно.
"Так овцы затемно выходят из загона,
Одна, за нею две, за ними сразу три,
Не поднимая глаз, не чувствуя зари.
Чуть первая свернет – и все за ней по следу,
Замрет – и все замрут, и на плечи соседу
Роняют голову, не зная почему".
Но ваш пастух не я, вы вверены тому,
Кто лучше и мудрей, и вас, мои тихони,
Скликал подолгу он и запирал в загоне,
Чтоб после повести в нагорные края.
Он ведает пути. Держитесь их.А я
Уверясь, как он добр и чуток к вашим бедам,
Я, ваш пастуший пес, пойду за вами следом.
***
Те руки, что так напрасно
Удерживал я когда-то,
Вы были холодноваты,
Но крохотны и прекрасны;
Минули шторма и штили,
Края, города и веси,
И птицами в поднебесьи
Вы сны мои посетили.
У скорбной моей постели
Под окрики часового
Расслышал ли я то слово,
Что вы донести хотели?
А вдруг состраданье к бедам,
Сближение душ в несчастьи
И сестринское участье
Окажется только бредом?
Вины и вражды скрещенья,
Предвестья мольбы и муки,
О руки, родные руки,
Пошлите мне знак прощенья!
***
Это праздник серпа, это праздник зерна!
После стольких превратностей он как виденье.
Вся округа гудит, загорев дочерна,
И от белого марева розовы тени.
По червонному золоту вспышки огня
Рассыпают серпы световой каруселью.
Все в пылу, все меняется день ото дня,
То суровеет, то предается веселью.
Где сбивается с ног хлопотунья-страда,
Солнце, старый хозяин, приветствует гостя
И, на миг не прервав векового труда,
Золотит, сахарит кисловатые гроздья.
Хлебосольное солнце, трудись, старина,
Чтоб, густея земной драгоценною кровью,
Улыбнулось забвенье в стакане вина...
Хуторяне, бог в помощь – и ваше здоровье!
Ибо вашим рукам и стараниям в лад
На бескрайней земле, где светло, как во храме,
Жнет Господь и в точило кладет виноград,
Плоть и кровь уготовя для чаши с дарами.
БРЕДОВЫЙ СОВЕТ
Чти женские сердца,
Люби капризниц милых
И властвуй, если в силах,
Но избегай венца.
И пей, чтобы забыться,
В удаче и в беде.
Лишь в огненной воде
Все лунно серебрится.
Пускай ни брань, ни лесть
Души твоей не будит.
Лишь сердце наше судит
И знает, кто мы есть.
Заныло от занозы?
Бьет ветер по лицу?
Навстречу наглецу
Запой, срывая розы!
Будь рад, а не суров,
Терпя насмешки черни.
Все к лучшему, поверь мне,
И в худшем из миров!
Сновидцы и скитальцы,
Мы к небу ближе всех,
И на любой наш грех
Глядит оно сквозь пальцы.
Под кровом шалаша
Покинутая всеми,
Ты расцветешь в эдеме,
Бездомная душа!
Ты не того закала,
Чтоб сдаться без борьбы
И чтоб рука судьбы
Тебя легко сломала.
Для благородных дел
Ты отлита недаром,
Так привыкай к ударам,
Чтобы металл твердел,
И, выйдя из-под ига
Нещадных кузнецов,
Блеснешь в конце концов
В руке Архистратига!..
В куске кремневых жил
Будь искрою горячей,
Улыбкой в мире плачей,
Цветком среди могил,
А станет одиноко,
Как путнику в степи,
Молись – и потерпи,
Осталось так немного.
***
Я вижу церковь без огней
В каком-то поле над Маасом,
Вокруг равнина, а за ней
Слышнее море с каждым часом.
Оно укрыто темнотой,
Но запах соли все острее.
И крест мерцает золотой,
Над колоколенками рея.
Вечерний звон, как тайный зов,
Расцвел серебряной короной
И заставляет белых сов
Плыть вереницей похоронной.
И крестным ходом по холму
Из безымянного притвора -
Благословляющие тьму
Живые четки, жемчуг хора.
Нет, то не явь, не бредни сна,
Не беглой памяти эскизы.
То поздних мыслей тишина.
То смерть моя рядится в ризы.
В СЕНТЯБРЕ
Пока еще так несмело
Повеяло над жильем,
Где лето нас то и дело
Поджаривало живьем.
И жгло твоим камнем серым,
Париж, и твоей тоской,
Пропахшей Обервильером
И химией заводской.
Но чувствуете, как Сену
Знобит и рябит листву,
Надежды на перемену
Сбываются наяву.
Спасительный ветер вымел
Уныние из сердец
И, словно победный вымпел,
Сигналит: чуме конец!
Рабочему и поэту
Сегодня не до труда.
Воскликнем вдогонку лету:
"Да здравствуют холода!"
И синим ветрам осенним,
Которых заждались мы,
Навстречу стаканы вспеним
За бодрый озноб зимы!
СМЕРТЬ!
Клинки не верят нам и ждут надежных рук,
Злодейских, может быть, но воинской закваски,
А мы, мечтатели, замкнув порочный круг,
Уходим горестно в несбыточные сказки.
Клинки не верят нам, а руки наши ждут
И опускаются, отвергнуты с позором,
Мы слишком медлили – и нам ли брать редут,
Затерянным в толпе лгунам и фантазерам!
Клинки, заискритесь! Нет рыцарской руки -
Пускай плебейские вас стиснут перед боем!
Отсалютуйте нам, засосанным в пески
Напрасных вымыслов, отринутым изгоям!
Избавьте от химер хоть наш последний час!
Бесславно жили мы и до смерти устали.
Клинки, откликнитесь! Быть может, и для нас
Жизнь ярче молнии блеснет на кромке стали.
Смерть, я любил тебя, я долго тебя звал
И все искал тебя по тягостным дорогам.
В награду тяготам, на краткий мой привал,
Победоносная, приди и стань залогом!
Шарль Бодлер
МАЯКИ
Рубенс, лень и дремота бездумного тела,
И ни тени души, и любви ни следа,
Но не ведает жизнь ни преград, ни предела,
Словно воздух в лазури и в море вода.
Леонардо, туманное зеркало тайны,
Где врасплох улыбается нам иногда
Тихий ангел, сюда залетевший случайно
Из родной синевы своих сосен и льда.
Рембрандт, этот безвыходный мир божедомки,
Нищета богадельни и крест на стене,
И в загоне, где судьбы и стоны негромки,
Зимний луч, неожиданный в тусклом окне.
Микеланджело, тяжки библейские камни
В основании мрамора, стен и холста,
Правит вера, но призраки водят руками,
Воскрешая Геракла в обличье Христа.
Зачарованный схваткой и вечной борьбою,
Изнуренный и все же сберегший в душе
Благородное право кулачного боя
Корифей каторжан, меланхолик Пюже.
В мотыльковом азарте блудниц и жуиров,
Безалаберен и одинок, как никто,
Меж турнюров пастушек и буклей сатиров
В маскарадной сумятице грустный Ватто.
Гойя, шабаш вокруг и повсюду на свете,
Где то выкидыш варят, то чистят штыки,
И карга молодится, а голые дети
На соблазн упырям надевают чулки.
У кровавого озера в небе багровом,
Где лишь ели и тролли мрачат берега,
Краскам Делакруа и твоим звероловам
Вторят, Вебер, охотничьи ваши рога.
Это пламя и плач, богохульство и credo,
Становились отравой, как наш алкоголь,
И борцов никогда не венчала победа,
Но в несметных сердцах унимали вы боль.
Вы пароль наш, надежно затверженный стражей,
И для всех заблудившихся в дебрях и снах,
Как зажженный на выступах башен и кряжей
Негасимый огонь, вы спасительный знак,
Что не созданы мы из одной только глины,
Что не зря рождены – и для жизни иной,
И, быть может, Господь искупит наши вины –
Этот огненный плач перед вечной стеной.
ЦЫГАНЕ В ПУТИ
Бредут они, провидческое племя,
То большаком, то кое-где тайком,
Несут детей и кормят молоком
Голодное отверженное семя.
Мужчины за кибитками и теми,
Кто прикорнул там, тянутся пешком,
Поблескивает нож за кушаком,
И взгляд тяжел, как жизненное бремя.
Скупой привал и нищенский уклад,
Но вторят песням голоса цикад,
И даже пустошь кажется зеленой,
Когда дивятся чахлые холмы
На табор, этот вечно устремленный
И жгучий взгляд в родное царство тьмы.
МУЗЫКА
Она, как море, с каждою волною
Несет туда,
Где теплится за тусклой пеленою
Моя звезда;
С отвагою, нежданно молодою,
Как никогда,
Взлетает парус мой, а за грядою
Растет гряда;
И весь я – дрожь оснастки корабельной,
И в корчах бури слаще колыбельной
Для моряка
Пространство, раздираемое стоном!..
И мертвый штиль, а в зеркале бездонном
Моя тоска.
УЩЕРБНЫЙ КОЛОКОЛ
Полуночь зимняя отрадна и горька,
Когда огонь уже подернулся золою,
А где-то благовест гудит издалека,
И возвращается воскресшее былое.
Безвестный колокол как вечный часовой,
И на посту своем, разбуженный так рано,
Внушает веру он юнцам передовой
Луженой глоткою седого ветерана.
Я не сродни ему и, как бы ни мечтал,
Души расколотой надтреснутый металл
Не откликается победным его звонам,
Как раненый солдат под грудой мертвых тел,
Когда он жив еще и выжить бы хотел,
Но силясь выбраться, умрет непогребенным.
ТУМАНЫ И ДОЖДИ
Снег, осеннюю грязь и весеннюю талость
Я любил, и любовь эта в сердце осталась,
В непогоду душа погружается в сон,
Как в туманное завтра моих похорон.
На безлюдьи, в размытой дождем панораме,
Где беснуются ветры, скрипя флюгерами,
Неприкаянный дух мой не ищет тепла,
На лету раскрывая вороньи крыла.
Что желанней душе, если стала пустыней,
Той душе, на которой смерзается иней,
Чем туман, нашей хляби бескровный король
И предвестие стужи, проникшее в щели?
Лишь неведомо, с кем на случайной постели
Под одной простыней убаюкивать боль.
СПЛИН
Когда гнетет зенит и воздух как удушье
И сердце тяжесть их бессильно превозмочь,
А горизонт петлей сжимается все туже
И превращает день в безрадостную ночь,
Когда по западне, в которой непогода
К застенку затхлому свела земную ширь,
Надежда мечется во тьме гнилого свода
И в корчах падает, как бедный нетопырь,
Когда в конце концов упорное ненастье
Дождем зарешетит огромную тюрьму,
Заполоняют мозг, опутав ловчей снастью,
Немые пауки, подползшие к нему,
И лишь колокола, когда земля свинцова,
Терзают небеса в надежде на приют
И, словно беженцы без родины и крова,
Неутешимые, в пустыне вопиют.
И тянутся в душе беззвучной вереницей
Безвестные гроба неведомых бедняг,
А смертная тоска безжалостной десницей
В поникший череп мой вонзает черный стяг.
ВОЯЖ НА КИФЕРУ
Легка была душа, как чайка над водой,
Когда на корабле поскрипывали тали
И парусник летел в безоблачные дали,
Пьянея от лучей, как ангел молодой.
А что за остров там, в расщелинах и скалах?
Кифера, господа, хоть он и знаменит,
О нем и старый хлыщ наслышан, и пиит,
Но в общем островок из самых захудалых.
Кифера! Колыбель сердечных тайн и смут!
Пеннорожденная, бессмертная, ты рядом,
И родина любви доныне дышит садом,
И даже камни там по-прежнему цветут?
О заповедный край страстей, стихов и арий,
Твоим роскошествам, и миртам, и цветам
На всех наречиях курили фимиам,
Кропя надеждами мифический розарий,
Где вечен голубков воркующий галдеж.
Увы, былой цветник заброшен и печален,
Но в вихре карканья над пустошью развалин
Я вдруг увидел то, что видеть невтерпеж.
О нет, не жгучих тайн воскресшие обряды
И не затерянный в укромной роще храм,
Где жрицы юные аттическим ветрам
Распахивали грудь, искавшую прохлады.
О нет. Где паруса вдыхали свежий бриз,
Распугивая птиц на отмелях и плитах,
Три шатких горбыля, над висельником сбитых,
Вонзились в небеса, как черный кипарис.
Он рос, облепленный голодной стаей птичьей,
Клещами щелкала их жадная орда,
Заглатывая плоть загнившего плода,
И в радостной борьбе трудилась над добычей.
Зиял пустых глазниц расколотый орех,
К ногам текло нутро, чтоб высохнуть от пыли,
И дружно грешника вороны оскопили
В отместку за разгул неправедных утех.
А бедра раздирал в соперничестве зверьем
Четвероногий сброд, учуявший жратву,
И опытный вожак учил их мастерству,
Заслуженный палач, завидный подмастерьям.
На острове любви родился ты и жил,
Невольный мученик забытого завета,
Ты искупил его, стал жертвой, и за это
Отказано в земле, где рос ты и грешил.
При взгляде на тебя, на куклу в балагане,
Меня от жалости и нежности к тебе
Стошнило памятью о собственной судьбе
И горлом хлынуло мое воспоминанье.
Я вспомнил воронье, мой бедный побратим,
И хищные клевки в усердьи неизменном,
А недоклеванное в пищу шло гиенам,
Чтоб голод утолить, но он неутолим.
Дремотных парусов качались опахала,
И радовался мир безоблачному дню,
И знал один лишь я, что душу хороню,
А в сердце ночь росла и кровью набухала.
На острове любви не скрасили цветы
Удавку двойника, лишенного могилы.
Вот дух и плоть мои. Пошли мне, Боже, силы
На наготу свою глядеть без тошноты.
ЛЕБЕДЬ
I
Андромаха, я помню твой плач по герою,
Но забыть ли, как жалкую нить ручейка
Нарекла Симоэнтом, оплакавшим Трою2,
И слезами насытила вдовья тоска!
Он отмыл мою память от суетной пены,
И, пройдя Каррусель3, я пойму наконец,
Что Париж не вернется (меняются стены,
Как ни грустно, быстрей наших бренных сердец).
Вспоминая бараков линялые краски,
Снова вижу тряпье за оконным стеклом
И зеленые лужи в расплесканной ряске,
И куски капителей, пошедших на слом.
Здесь когда-то зверинец ютился проездом.
Поутру, когда Труд покидает постель
И в безветрии дворники к темным подъездам
По булыжнику гонят сухую метель,
Там из клетки вдруг вырвался лебедь однажды.
Посреди мостовой, не щадя своих сил,
В пересохшей пыли обезумев от жажды,
Перепонками лапок он камни скоблил.
Благородные крылья купая в отбросах
И злорадное синее небо кляня,
"Затопи все на свете!" – молил он о грозах.
Странный горестный образ, вошедший в меня,
Искривленною шеей, как нищий калека,
Тот, кого пресмыкаться всевышний обрек,
Он напомнил Овидия4, взгляд человека,
Посылающий Богу бессильный упрек.
II
Новостройки, леса и лебедки по зданьям.
Изменился Париж! Неизменна тоска.
Все родное становится иносказаньем,
И заглохшая память бесплодней песка.
Даже в Лувре иные преследуют лики:
Нестерпимою жаждой нещадно палим,
Как изгнанники наши, смешной и великий
Возникает мой лебедь, а следом за ним
Андромаха – запродана хищному Пирру,
Ты над урной пустой не вставала с колен
И лохмотья рабыни несла как порфиру,
Но, увы, ложе Гектора занял Гелен5.
Или ты, негритянка, нетвердой походкой
Волочась по грязи, сквозь промозглый туман
Устремившая взгляд, изнуренный чахоткой,
В бесконечную даль африканских саванн,
Те, кто все потерял и наплакался вволю,
Кто в потемках не ждет и не помнит зари,
Вы, как щедрой волчицей, взращенные болью
И сиротски зачахшие, как пустыри!
Бередит моя память в лесах этой боли
Свой охотничий рог – и, пока не затих,
В нем тоскует моряк на безвестном атолле
И кандальник, и пленник... и столько других!
К ИСХОДУ ДНЯ
Темнеет, но, не смолкая,
Ликуя или скуля,
Пытается жизнь людская
Выписывать вензеля.
Темнеет, а мир расколот,
И ночь, растлив города,
Все глушит, и даже голод
Все будит, кроме стыда.
Всегда в балагане этом
Несладко жилось поэтам,
Устал наконец и я.
Лицом бы уткнуться в стену
И кануть, покинув сцену,
В прохладу небытия.
[1] Кифера – остров в Эгейском море, древле прославленный культом и храмом Афродиты. Образы стихотворения и само название трагически перекликаются с известной буколической картиной Ватто "Отплытие на Киферу".
[2] Вдова Гектора Андромаха в плену у Пирра облюбовала ручеек и назвала его именем реки Симоэнт у стен погибшей Трои (Вергилий, "Энеида", 111).
[3] Каррусель – старая парижская площадь, при Наполеоне IIIполностью перестроенная.
[4] Строки в "Метаморфозах" Овидия о человеке, единственном, в отличие от животных, кто смотрит в небо.
[5] Согласно "Энеиде" Вергилия, Андромаха стала женой Гелена, заурядного брата великого Гектора.
ПАДАЛЬ
Ты помнишь, жизнь моя, как позднею весною,
Когда так ласкова заря,
Нам падаль жалкая предстала в луже гноя
На жестком ложе пустыря?
Наглей распутницы, желаньем распаленной,
Раскинув ноги напоказ
И тупо выставив распаренное лоно,
Она врасплох застигла нас.
А солнце жгло ее, частицу за частицей
Варило, сцеживая муть,
Чтобы единое расторгнуть и сторицей
Природе-матери вернуть.
И к небесам уже проклюнулись из тела
Скелета белые цветы.
Дыша их запахом, ты еле одолела
Внезапный приступ дурноты.
Рой мух на падали шуршал, как покрывало,
Сочились черви из нее,
И в черной жиже их, казалось, оживало
Разворошенное гнилье.
Все это плавилось, текло и шелестело,
Подобье вздоха затаив,
И словно множилось расплеснутое тело,
Как настигающий прилив.
И в этом хаосе то странный гул хорала
Стихал, как ветер и волна,
То следом, чудилось, там веялка играла
Ритмичным шорохом зерна.
А формы таяли, как сон, как отголосок,
Как выцветает полотно,
Где блекнет замысел — и завершить набросок
Одной лишь памяти дано.
Собака тощая, косясь на наши спины,
Трусливо щерилась вдали
И караулила, чтоб долю мертвечины
Успеть похитить у земли.
И ты, любовь моя, таким же трупным ядом
Насытишь землю эту всласть,
И ты, звезда моя, разъятая распадом,
И ты, судьба моя и страсть!
И ты, красавица, и ты покинешь вскоре
Цветеньем высветленный дол
И в мире тления неутолимой своре
Пойдешь на пиршественный стол!
Когда голодный червь вопьется поцелуем,
Скажи нахлебнику могил,
Что я от гибели, которой не минуем,
Твое дыханье сохранил.
Гийом Аполлинер
МАРИЗИБИЛЬ
Брела по кельнским тротуарам
Жалка и все-таки мила
Согласна чуть ли не задаром
И под конец в пивную шла
Передохнуть перед кошмаром
А сутенер был полон сил
Еврей с Формозы рыж и розов
Он ел чеснок и крепко пил
И в заведенье для матросов
Ее в Шанхае подцепил
Я судьбы знал еще похуже
И по судьбе людей не мерь
Их жизнь листва в осенней луже
Но взгляды тлеют и как дверь
То наглухо то настежь души
МАРИ
С годами всплывет ли опять
Тур вальса поры твоей школьной
И танец вернет тебя вспять
Какой был бы звон колокольный
Когда же Мари тебя ждать
Сменяется бал тишиною
И музыка так далека
Что стала почти неземною
Любилось бы легче влюбись я слегка
И боль моя в мире со мною
Укрыла овечьи стада
Зима в серебристую пряжу
Бьют зорю а я никогда
С изменчивым сердцем не слажу
И как я узнаю куда
Куда уплывут твои пряди
Барашков морских кружева
Куда уплывут твои пряди
И канет ладоней листва
Мой след хороня в листопаде
Бреду сам не зная куда
Со старою книгой над Сеной
А боль как речная вода
С ее бесконечною сменой
И дни мои словно года
ЦЫГАНКА
Был наперед цыганке ведом
Двух наших жизней темный бор
Мы с ней простились и с тех пор
Надежда шла за нами следом
В медвежий пляс пускали мы
Свою любовь ручного зверя
У синей птицы крали перья
И нищим путали псалмы
И час расплаты неминуем
Но мы в надежде на любовь
Вполуобнимку вновь и вновь
Слова гадания толкуем
ДАМА
Дверь на ключ Шелестит опустело
Сад без лилий Тук-тук Тишина
Чье там вынесли мертвое тело
Ты к нему достучаться хотела
И так тихо так
Тихо что муха слышна
ОХОТНИЧИЙ РОГ
Главы повести нашей просты
И трагичны как маска тирана
Ни единой случайной черты
Ни одна безрассудная драма
Не лишила любовь высоты
Цедит Томас де Квинси дурмана
Целомудренный гибельный сок
Нежен опиум Бедная Анна
Все не вечно все только на срок
Возвращаться я буду нежданно
Память память охотничий рог
Замирающий в дебрях тумана
***
Та ради которой поэт уходил волонтером
Та чьих уверений хватило на первые дни
О вечно душистая вечно открытая взорам
Тебе моя роза дарю этот запах резни
Не в силах увянуть не в силах стоять под напором
Ты вечно душиста как ветер тебя ни клони
Овей своих рыцарей в масках залегших по норам
На полузадушенных газом надеждой дохни
Клубится в нас гиблый туман до костей бередя
А дождь этой ночью как нежное тихое море
Оглохший скрипач я играю на струнах дождя
Я песни любви вспоминаю и памяти вторя
Стеклянные струны привычно баюкают горе
На землю сырую далекое небо сводя
ЗАКОЛОТАЯ ГОРЛИНКА И ФОНТАН
Родные тени под ножом
О губы ласковей зари
Иетта Миа
Анн Лори
Мирей и ты Мари
О где вы
Как там вам одним
Но бьет фонтан
Молитв и слез
И рвется горлинка за ним
Воспоминания ручьем
О вас о тех кто под ружьем
Они кропят небесный свод
И ваши взгляды в лоно вод
Ложатся скорбно как во гроб
О где вы Брак и Макс Жакоб
Где сероглазый как рассвет
Дерен И где Дализ Их нет
Лишь имена из тишины
Как шаг на паперти грустны
Где вы Кремнии, Реналь Били
А если все вы полегли
И ловят жалобу струи
Воспоминания мои
А те что отняты войной
Ведут на севере бои
Вокруг темно Кровав закат
И раскаляет олеандр ожоги ран
Цветы солдат
***
Никни никни Офелия белым венком
Плыть и плыть тебе к лилиям вдоль очерета
Где бескровные Гамлеты бродят тайком
И выводят на флейте мелодию бреда
Долго плыть тебе к мертвым в ночную страну
Чтоб Геката улыбку печально гасила
Если скромный веночек пускает ко дну
Непреклонных Сафо безоглядная сила
За Левкатом сирены Пернатый народ
Мореходов морочит их птичья повадка
И никто не воротится в водоворот
Где три ласковых голоса пели так сладко
БАЛЛАДА
Для госпожи весь мир померк
Велеть ворота запереть
И вторник минул и четверг
Жонглеры больше не поют
Жонглеры страшен ваш приют
Им подают на серебре
Но трем жонглерам не до блюд
Уйти бы завтра на заре
Да всюду в замке сторожа
Лежит в постели госпожа
ЮБКА
Привет моя Жермен С обновкой да какой
Шелк из Японии Я тронул и в восторге
Для королевы он но королевы злой
И так идут тебе старинные оборки
Из шелка колокол но бронзою колен
Поет отходную моим одушевленьям
А мне бы вызвонить на нем моя Жермен
Иные прихоти понятливым коленям
Чердак твой звонница где кругом голова
И шелк под пальцами позвонче фарандолы
С горбатой вешалки роняя кружева
Атласных висельниц качаются подолы
И лампа хохлится бессонно как сова
***
На ворота Оркенизы
Смотрит конный свысока.
За ворота Оркенизы
Выпускают босяка.
– Налегке или с товаром?
Встала стража у ворот.
– Отдал сердце я задаром,
Ухожу как нищеброд.
Верховой навстречу страже.
– Что не платишь за провоз?
– Еду к милой без поклажи,
Только сердце ей привез.
– Сплошь сердца! – смеются стражи,
То-то городу доход!
Не сладка судьба бродяжья
И любовь, ездок, не мед.
Ох, и стража в Оркенизе
Им бы только пировать!
А ворота в Оркенизе
Разучились закрывать.
НА ЮГ
Зенит
И нет конца садам
И сожаленьям
И жабы нежный стон синеет в тишине
А тишина дрожит затравленным оленем
И плачет соловей и там наедине
Я розы твои рву и пьян от аромата
Два сердца в зелени торопятся цвести
И загораются в зрачках цветы граната
И прямо под ноги летят на всем пути
АКВАРЕЛИСТКА
Мадемуазель Ивонне М.
Сосредоточена и несколько бледна,
Ивонна с кисточкой садится у окна
И краски в чашечках рассеянно мешает.
Она художница сейчас. Она решает,
Что выбрать мастеру семи неполных лет.
Не сделать ли портрет сегодня? Но портрет
И долго рисовать, и надо, чтоб похоже.
Зверенка, может быть? Но с ним морока тоже.
И все, что движется, оставив на потом,
Ивонна думает и выбирает дом
И час разумница колдует над картоном.
Картина кончена – вот домик на зеленом,
И безмятежнее, чем ясный детский взор,
Его окрестности, но там, над охрой гор
И кровью черепиц, такие в небе страсти,
Сплошная киноварь и вечное ненастье.
Мне тоже, глупенькая, не было семи,
Я тоже в локонах, как ты, играл с детьми
И, ветер вызвездив воздушными шарами,
Изображал дома в зеленой панораме,
Но небо, милая, когда мне было шесть,
Я синим-синим рисовал – таким как есть.
РУСАЯ ПРЯДЬ
Колечко пряди темнорусой
Случилось в памяти найти
Почти не веря вспомни грустно
Два неразгаданных пути
Монмартра утренние дали
Бульвар Шапель и твой квартал
А помнишь волосы шептали
Как нас впервые расплетал
Упала прядь воспоминаний
Сгорев как осень на лету
И странный путь еще туманней
Лег на закат и в темноту
УЧЕНИЕ
В деревню солдаты пылили
Ведя разговор на ходу
Все четверо седы от пыли
А призваны в этом году
Болтали про все что минуло
Как будто ничто их не ждет
И лишь обернулись сутуло
Когда громыхнул недолет
И глянув на пустошь в осоте
К былому вернулись опять
Не зря умерщвление плоти
Учило людей умирать
ИСХОД
И плач их разбился вдали
И лица померкли от муки
Как снег на морщины земли
Как наши разъятые руки
Осенние листья легли
ИЗ ПОСЛАНИЙ К ЛУ
XXXII
(фрагмент)
***
Воспоминания как эти пустыри
Где только вороны рассыпаны петитом
Могилою земля и сколько ни мудри
Аэроплан любви снижается подбитым
***
Но я не жалуюсь Я радуюсь судьбе
Наперекор всему наперекор тебе
И я верну еще верну беглянку Лу
Вцеплюсь как верный пес но с волчьею повадкой
Я лишь упорней стал Альпийскому орлу
Не впиться в голубя такой смертельной хваткой
***
Но рад что выехал и не вернусь назад
Хоть за четыре дня устал я от дороги
Я не в унынии я рад поверь я рад
И счастливо смеюсь рифмуя эти строки
***
По ржавой слякоти сползающей в кювет
Бредут окопники и взгляд их жжет и ранит
Нам нет возврата в сад и лавров больше нет
Влюбленного убьют любимая обманет
***
И погребет тоска бессмысленные дни
Под несмолкаемый сосновый гул плакучий
Дождусь ли глаз твоих единственной родни
И все ли кончено раз я тебе наскучил
***
Как много нас легло в пятнадцатом году
Живей живей живей В аду как на форпосте
Играй Бросок костей и судьбы на виду
Две артиллерии угрюмо мечут кости
***
Прощай любовь моя прощай моя беда
Ты вырвалась на волю
Недолгая любовь омыла синевою
И смерклось навсегда
Взгляд моря как и твой был теплым и зеленым
Стелили миндали
Нам под ноги цветы И снова зацвели
А я под Мурмелоном
Названье местности где пьяный от тоски
Я глохну в артобстреле
О Лу ты зла еще и смотрят как смотрели
Свинцовые зрачки?
* * *
Сержанты со смехом сражаются в шашки
Смазливая шельма склонила кровавую челку крестясь на святую воду
Мой сосед мастерит из австрийской снарядной трубки алюминиевое колечко
Две пехотных фуражки загорают на двух могилах
Ты носишь на шее мою цепочку а я на руке твою
В офицерской столовой стреляет шампанское
А за холмами немцы
Стонет раненый как Ариадна
Наши радости
Горькие их имена Ницца Рим и Париж Грасс
Соспель и Ментон и Монако и Ним
Заснеженный поезд довез до метельного Томска вести с полей Шампани
Прощай моя Лу прощай
Прощай небеса седеют
LXII. ВЫСОТА 146
Нигде ни цветка но какие-то странные знаки
Глухонемой разговор голубыми ночами
Милая Лу как молитвенно милая Лу все мое существо словно низкое жаркое облако стелется перед тобой
Твой образ как гипсовый слепок неистово белый вблизи золотого колечка
А надежды уходят пытаясь вернуться назад
Та же музыка дни напролет
И мое одиночество в отблесках далей
Высвеченных любовью
Рокочут басы дальнобойных германских орудий
Там по ходу траншей на кладбищенском поле
В землю брошено сорок шесть тысяч солдат
Сев удался и можно рассчитывать на урожай
Перед этой горчайшей землей
Я пишу прижимая бумагу к бетонной плите
И смотрю на твою фотографию где ты в берете
Кое-кто из полка ее видел
И спрашивал
Как о знакомой
Кто же она такая
И я не сумел ответить
Внезапно поняв
Что тебя и теперь я не знаю
А снимок бездонный как свет неизменно смеется
LXXVI. ВОИНСКИЕ РОЗЫ
Стальные свечи на ветру
И фейерверк под канонаду
Мрачней не выдумать игру
Зато играют до упаду
Круглится розовый огонь
Вспухает жаром полуголых
Грудей впечатанных в ладонь
Умел любить Неплох некролог
И долго не взводя курка
Не изменив бесстрастной позы
Глядит поэт из лозняка
Как тихо умирают розы
Те что срывает он в саду
В журчаньях серебра и черни
Куда на первую звезду
Ведет тропа ежевечерне
О где вы розы Саади
И вновь он никнет головою
Пока огонь изгиб груди
Выводит мягкою кривою
Сквозь звезды в обморочный чад
Сочится одурь спиртовая
И плачет на лету снаряд
Любовь и розы отпевая
Теофиль Готье
ЗМЕИНАЯ НОРА
Проглянет луч – и в полудреме тяжкой,
По-старчески тоскуя о тепле,
В углу между собакой и бродяжкой
Как равный я улягусь на земле.
Две трети жизни растеряв по свету,
В надежде жить успел я постареть
И, как игрок последнюю монету,
Кладу на кон оставшуюся треть.
Ни я не мил, ни мне ничто не мило;
Моей душе со мной не по пути;
Во мне самом давно моя могила –
И я мертвей умерших во плоти.
Едва лишь тень потянется к руинам,
Я припаду к остывшему песку
И, холодом пронизанный змеиным,
Скользну в мою беззвучную тоску.