Не надо пытаться измерить «Остров Сахалин» Веркина мерилами традиционной фантастики и вообще литературы. История насквозь сюрреалистическая, воображаемый мир героини тут слишком смешан с ее реальным, чтобы пытаться их отделить. Поездка на «северные территории» это в первую очередь путешествие внутрь себя. Попытка взросления, обратившаяся кошмаром и регрессией обратно в детство.

Сирень впервые играет роль взрослого человека, серьезного ученого, отсюда этот канцелярский стиль изложения. На деле она нечто среднее между ребенком и взрослым. Она примеряет одежду взрослого, макинтош предков, и начинает искать нечто неописуемое, некий образ будущего.

Взрослый мир оборачивается чередой свинцовых мерзостей, жестокостей и вездесущей смерти. Чем дальше, тем мерзости свинцовей. Сирени самой приходится убивать, чтобы остановить убийства. Ее эмоциональную реакцию Веркин почти не показывает, зато в изобилии образы, нацеленные на эмоции аудитории. И вот то и дело к героине начинают приходить образы ее детства, они описаны с большим вкусом, ярко и подробно. Потом начинают появляться живые дети, сперва ее компаньоном становится Ерш (после особенно жуткого эпизода в деревне, уничтоженной медведем-людоедом), затем трое корейских слепых детей. Героиня их спасает, не считаясь ни с чем — и сама едва не гибнет. Затем у нее появляется сын. И начинается творчество.

На образно-эмоциональном уровне (а нужен ли здесь другой?) это выглядит как антитеза миров «взрослый смертельный и жестокий» — «детский живой и добрый». За творчество в структуре личности человека отвечает внутренний ребенок, и Сирень логично приходит к творчеству, это способ снова стать ребенком. Взрослый мир отрицает творчество, но ребенок оказывается сильней. Ребенка невозможно убить, он родится вновь, он переживет войну, будет творить, мечтать, полетит к звездам, и так далее. Если ты милая девочка, то за воротами райского сада еще жив единорог, альтернатива — ад взрослых на Сахалине.

Как я сказал выше, появлению детских образов предшествует нечто шокирующее, смертельное. Так первый ребенок является в разоряемой деревне айнов, один из бандитов бросает ему отрезанную голову, и Сирень убивает бандита. Появлению корейской троицы предшествует атака носителей МОБ. Рождению сына предшествует бомбардировка Сахалина. Логика образно-эмоциональная: взрослый мир жестокости и смерти отбрасывает читателя к миру детства. В финальном эпизоде Сирень снова ребенок, а Синкай среднее между ребенком и взрослым; голодный, но добрый — и все еще живы, и пишутся стихи, и все спокойно в этой уютной регрессии, хотя угрозы и маячат за горизонтом. А в будущем-прошлом Синкай вырос и стал жестоким убийцей — потому что променял стихи на политику.

Интересно, что кошмарное путешествие на Сахалин выглядит как неизбежность — без этого не найти дорогу в будущее; а возвращение в Японию к тихому творчеству не выглядит как нечто желанное. Сирень из-за всех сил цепляется за Сахалин и тех, кто там остался — невзирая даже на неизбежную гибель. Продолжение жизни имеет значение только с найденными на острове детьми, и для Артема так же, он спокойно остается с ними умирать. Это не просто высшее проявление человечности, в данном контексте это иррациональная преданность детству, которая сильнее страха смерти. Сохраняя верность образу детства, ты можешь не бояться образа смерти — только так ты и увидишь путь в будущее.

Внимание: весь текст ниже сплошной спойлер.

В отпуске внезапно появилось время для чтения и я ознакомился с романом — первым местом Нацбеста. Полистал отзывы и удивился количеству негатива, роман-то в целом неплох. Предположу, что критики — люди избалованные, им подавай литературные деликатесы, а тут набор стандартных приемов: «поход в Зону» (наверное, самый «заезженный» поджанр российской фантастики), проживание коллективной нашей травмы Великой Отечественной войны, немного попаданчество, немного политической нагрузки. На мой же скромный взгляд как раз комплекс популярных приемов в качественном исполнении и стал залогом успешности истории. Самобытность в современных условиях — скорее залог неуспеха.

Что отметил для себя:

Во-первых, тотальная пассивность героя. Он долго ничего не делает сам. Его функция поначалу представляется как «наблюдатель». Очнулся где-то после беспамятства, тут же его погнали под дулом ружья куда-то, затем погнали дальше, затем взяли в плен, затем укололи «угольком» и так далее. Важное действие (удар ножом в грудь милиционеру до начала сюжета) находится в темной зоне, герой о нем не помнит. Первое его самостоятельное действие происходит где-то после трети истории, и оно зеркалит действие антагониста: тот вколол ему «уголек», и герой ответил ему тем же. Любопытно, что после этого антагонист начинает зеркалить поведение протагониста: начинает исследовать (да еще вместе с ним) Зону — на предмет как спастись от действия «черной материи». До самого конца героя водят по сюжету и подводят к его по сути единственному действию, которое нужно совершить в кульминации; подводят как прямо, так и через запутанную интригу. Не припомню ни одной книги где герой был бы настолько несамостоятелен.

Во-вторых, тут конфликт по характерной для советский и постсоветской литературы линии противостояния «интеллигент — силовик». Егор Летов в прологе истории очень в тему. Журналист vs милиционер, писатель vs полковник/майор/капитан и т.д. Дальше происходит необычное: интеллигент и силовик выпивают водки и танцуют вальс под послевоенный победный «Майский вальс». Интеллигент осознает, что он сам — продолжение силовика (погибшего солдата ВОВ), и потом до конца его сотрудничество с силовиком-антагонистом развивается. В какой-то момент его собственное «Я» в его восприятии вовсе смешивается с образами полковника и других героев («Я Харон, Я полковник с червями на лице... Я Старик, Я «Прорыв», Я Капитан»).

В кульминации аж три силовика, похожих друг на друга — везут интеллигента в место, где он совершает свое важнейшее действие, спасает себя и страну. Как я уже сказал, действие полностью подготовлено другими, действует протагонист не сам. Всевластие силовиков заставляет предположить, что в их образах воплощена некая начальственно-родительская фигура. Влекомый их волей протагонист — ребенок, и неважно каков его физический возраст.

В третьих, роман, конечно же, о преодолении страха смерти. Его образ это ослепляющая тьма, исходящая из Объекта-1, это «уголек», темное вещество, превращающее людей в чудовищ (ширликов). Есть тут еще и «чужой» из фильма Ридли Скотта, и еще какая-то хтонь, и герой убивает чудовищ, избавляясь таким образом от страха смерти. Убить чудовищ, перестать бояться, и заодно неким мистически образом спасти своего альтер-эго из прошлого, переписать историю к лучшему. Убивает он всегда защищаясь, его действие это противодействие.

Интересно, что темное вещество герою впрыскивает антагонист-силовик, то есть начальственно-родительская фигура. В счастливом финале нарисовано трогательное единство: отец-сын-внук. Ассоциация родителя со смертью разорвана, и происходит это на фоне разрушенного в прошлом и восстановленного в настоящем Покровского храма. Кому что, а мне вспомнилось «Сияние» Кинга, в котором автор проживает свое собственное отношение к отцу — который был для ребенка угрозой, но весь его негатив был перенесен на внешний объект, отель «Оверлук». Так и тут есть Объект-1, в котором сосредоточенно зло — а не в силовике, пытающем героя удушением, запирающем в подвале и затем вгоняющем ему в вену черный страх смерти.

В четвертых, важнейшее действие героя — это убийство. Убивает он сразу и немецкого солдата и майора российской милиции. То есть опять же силовика. Ударом финки в сердце. Испытывая к нему невероятное омерзение. С этого события начинается история, и им заканчивается. Собственно, это и есть кульминация и суть истории. Плохой силовик умирает, а хороший оживает.

В пятых, Институт — это воплощение бессильного интеллекта, который пытается что-то сделать с непонятной проблемой — и терпит поражение. Какое-то время он руководит Покровом-17, но затем власть закономерно перехватывает всесильная начальственно-родительская фигура.

Не совсем понятными остались для меня образы мертвых святых с алыми нимбами. Они то появятся, то исчезнут. Не действуют, лишь пугают. Философия «Россия — земля теней», на мой взгляд, к ним привязывается с трудом. Этот образ, скорее всего, до конца понятен лишь самому автору. Возможно, тут его детский страх перед мертвецами.

Также не совсем понятен образ художника Харона — наполовину человека, наполовину мутанта. Он пытается убить протагониста, но тот убивает его, защищаясь. Некая переходная сущность между миром страха и миром свободы от страха. Возможно, подсознание автора так расправляется с принципом пассивности, «компромисса» между конфликтующими реальностями, образом уютной жизни в мире Черного Покрова. Но действие тут снова «зеркало»: герой убивает, защищаясь от попытки убийства. К действию его принуждает противник. Убей или умри.

Интересная деталь: кличка одного из силовиков — Старик, вождь организации, созданной для вооруженного прорыва из Зоны. Это партийная кличка Ленина.

И еще оговорка: фильм «Ширли-мырли», откуда один из героев заимствовал фразу про Химки и деревянные члены вышел в 1995, а действие происходит в 1993. Тут у автора накладка.

Прочел с большим любопытством, и поставил десятки всем 4 главам.

Книга — со всей истеричностью и детскими обидами на «врагов» — прекрасный автопортрет Рязанова, благодатный материал для анализа его фильмов.

Поразительно, как много значит восприятие одних и тех же событий человеком. Оказывается, он хотел создать историю о том, как гибнут вечно угнетаемые обществом поэты — а снял «Гусарскую балладу». Это надо умудриться так все вообразить. В таком же духе все остальное. Весьма яркие впечатления от книги, замечательно.

Шахматы здесь не главное. «Защита Лужина» — это история болезни.

Вот коротко самое важное для понимания произошедшего с героем, по пунктам:

1.Холодная семья, без любви между родителями. Отец лжет и изменяет матери — и они друг друга не терпят, а маленький Лужин это чувствует. Лужина родители тоже не любят, он им неинтересен, они не знают как его воспитывать. Ему ближе тётя и даже гувернантка. Все в этой семье не близки и не доверяют друг другу.

2.Отец Лужина — гуманитарий, не заметил и не развивал математических способностей мальчика. Хуже того, отец все время мечтал о каком-то воображаемом сыне, сочинял о нем книги для детей — над которыми дети смеялись — и при этом совершенно упустил сына настоящего.

3.Попытка его социализации (отдали в школу) состоялась поздно, с детьми сойтись он не умел и боялся их, потому что не привык к доверию и близости в своей семье. Отдача в школу стала для Лужина травмой брошенности. Хороших учителей он не встретил, общество сверстников его отвергло, и это усилило травму.

4.Единственным человеком, от которого мальчик получил мимолетное внимание и ласку, была тетя. Именно такого отношения ему не хватало для эмоционального развития. Тетя научила Лужина игре в шахматы и таким образом оказала на него самое сильное влияние в жизни. Тетя стала для него альтернативной матерью, но ненадолго.

5.Альтернативным отцом для Лужина стал Валентинов, который легко руководил им, развивая в нем единственное, в чем видел для себя выгоду — шахматный талант. У замкнутого, погруженного в себя подростка развивался только один участок мозга, зато развивался бешено. Влияние Валентинова на Лужина было огромно. Даже самоубийство в финале он совершил, увидев фотографию готового упасть с небоскреба человека у того в офисе — этот образ стал инструкцией. Никакой мистики — только директивное влияние родителей и альтернативных родительских фигур.

6.Подлинным шахматным гением Лужин не стал, лишь очень сильным игроком. В тексте постоянно упоминаются его призовые, но не первые места на турнирах. Мастерски он решал шахматные задачи в уме, да обыгрывал любителей. Для триумфа ему не хватало эмоционального развития, интуиции, понимания противника. Встретив невесту, он вдохновился и стал играть хорошо как никогда. Поединок с Турати должен был стать триумфом, но не стал — из-за нервного срыва. Самая важная партия в жизни осталась недоигранной.

7.Невеста в его судьбе появилась поздно и не любила его по-настоящему. Она любила в нем свое благородство и милосердие. Она не поняла его и не помогла излечиться. Эмоционально Лужины были не близки — так же, как не были по-настоящему близки между собой родители каждого из них. Неслучайно имя жены мы до конца так и не узнаем: мы не видим ее подлинного лица, как не видим до последних строк подлинного лица Лужина. Имя открывает его, делает персонажа живым, а не шахматной фигурой на доске.

8.Лужин был обречен с самого начала, вопрос был только в том, сойдет он с ума или погибнет. В итоге он сошел с ума и погиб. Врожденная потребность в любви — самая мощная сила в человеке, а герой Набокова умел стремиться к любви только через решение шахматных задач. Это сублимация, вечный бег за недостижимым — ибо бежать надо в другую сторону. Появление невесты ненадолго подарило надежду, но вскоре стало ясно, что она не спасет. Не помог и доктор, хотя и верно направлял Лужина по пути исследования его детства.

9.Вместо шахмат могла быть наука. Например, та же математика. Или литература (по наследству). Или что-то еще. Шахматы — только красивый образ логической игры с несуществующим противником, ловушки судьбы, от которой нельзя защититься без посторонней помощи.

10.Некоторые играющие в романе символы: шахматная доска и фигуры; подвал имения, в котором мечтает спрятаться маленький Лужин и взрослый Лужин после боя с Турати; холодные геометрические фигуры, которые он рисует, пытаясь стать художником; игрушки-марионетки, статуи и восковые фигуры в магазинах моды; недоигранная партия с Турати; образ вундеркинда (отсылка к Моцарту); тропинки, заросли и аллеи среди деревьев (пути разума); музыка и музыкальные инструменты как метафора шахмат; сон — как восприятие Лужиным реальной жизни вне шахматной игры.

Почти все отзывы на «Град» звучат так: красиво, грандиозно, но ничего не понятно.

Расскажу я о том, что в нем увидел. Во-первых – это автобиографическое исследование (рабочее название романа «Мой брат и я»), то есть книга о самих Стругацких. Написанная в стол, почти без надежды на публикацию. Все персонажи – проекции характеров АБС, вернее, каких-то их частей. Две основные – Андрей (прямой и упрямый) и Изя (мятущийся интеллигент): это коллективный герой-проекция. Не АНС и БНС, но части коллективного автора. Остальные проекции – менее значительные, но тоже важные: миролюбивый и спокойный Ван, рвущийся к власти и порядку Фриц, загадочный социал-демократ Кэнси, и т.д. Чем меньшую роль в сюжете играют персонажи, тем они дальше от ядра авторского внутреннего мира.

Во-вторых, Эксперимент – это самопознание АБС через творчество. Все их книги так или иначе об экспериментах. Задачу формулирует в первой части Изя: «для нас проблема номер один – разобраться в нас самих». Не только в том, кто АБС есть, но и кем могли бы быть. Андрей – советский патриот и комсомолец, готовый биться за идеалы: так себя видели АБС в юности. Изя – набравшая с возрастом силу вторая часть их индивидуальности, еврей-правдоруб (совесть), любитель неудобных вопросов и нерешаемых задач. С течением Эксперимента происходит очистка этой пары от остальных, отслойка шелухи, в конце они остаются вдвоем в пустыне, в нулевой точке своей вселенной. Андрей проходит стадии наивного коммуниста, потом жестокого рычага системы, затем ее рупора, и наконец одного из вождей. Изя из юродствующего чудака эволюционирует в диссидента, затем вырастает в пророка, «жреца храма». Андрей приходит к разочарованию в идеологии и оказывается без почвы под ногами – но Изя предлагает ему новую элитарную концепцию бытия: есть серая масса населения, которую подтянуть до уровня элиты невозможно, но и так можно жить, радуясь, что ты не на самом дне, а являешься потребителем культуры (в широком смысле культуры – не только искусства). По ходу Эксперимента Андрей все легче лжет, а Изя становится все большим авторитетом. В конце Изя пишет книгу и распространяет ее на пути экспедиции, Андрей помогает ему.

Эксперимент не может завершиться успехом. Это игра, «футбол есть футбол». Среда, в которой он проходит, неразрешимые задачи, и внутренние конфликты создают тяжелую атмосферу. Через весь роман красной нитью идет тема самоубийства. Самая умная проекция (профессор Дональд) уже в первой части убивает себя и завещает пистолет Андрею. С этого момента он играет роль подвешенного на стене ружья (будучи советником, Андрей собирает целую коллекцию огнестрелов – метафорическое обозначение его нерешительности). В итоге в нулевой точке мира он выпаливает в самого себя. Но выхода все равно нет, пройден лишь первый круг. Интересно, что в своем мире АБС всевластны, они могли бы придумать светлый мир и хэппи-энд — но их выбор это перманентный кризис, несвобода, грубость, лишения, блуждания в лабиринте мертвых кварталов среди пугающих образов, и исход через смерть. Цитата: «Так вот, великие писатели тоже всегда брюзжат. Это их нормальное состояние, потому что они — это больная совесть общества, о которой само общество, может быть, даже и не подозревает».

Можно предположить, что Эксперимент – это творческий поиск всего человечества вообще; он начался задолго до АБС и закончится не скоро. И многое из построенного уже пришло в негодность, разрушилось, а люди умерли, но от них остались записи, в которых роется Изя.

Наставник – это проекция внутри проекции. Набор установок личности, полученных в ученические годы жизни. Для АБС учитель, и это хорошо заметно по первым книгам – замена отца, то же верно для их героев. Наставник — родительская фигура, направлявшая героев по творческому пути, по пути Эксперимента; повзрослев, Андрей с проклятьями избавляется от него («ты совесть моя желтая, резиновая, использованный презерватив») – и Наставник исчезает… но не насовсем, его бесплотный голос остается. Для Наставника важно одно: чтобы Андрей оставался в Эксперименте. По завершении первого круга Андрей обнаруживает себя в юности, и где-то рядом маленький Изя. Это и есть результат познания: прорыв к спрятанному в глубине души подростку. Позже Наставник загонит его в воображаемый Град Обреченный и ребенок будет спрятан. В то же время Изя сохранит детскую непосредственность и этим будет отличаться от Андрея. Можно сказать, что Изя – детская, ищущая, играющая, творческая часть АБС.

Зачем нужно жителям Града все время менять профессии? Это нужно авторам, для того, чтобы свободно двигать героев по социальной лестнице. Логической связи обязательной смены профессий с Экспериментом нет.

Почему герои прибывают в Град из разных времен и культур? Потому что это интересно АБС. В их книгах всегда интернационал и свободное перемещение в пространстве, а время вообще условно (вспомним «Попытку к бегству»). Образы советских героев очень достоверны, а иностранцы словно намеренно клишированы, особенно немцы. Все они в Град будто сбежали из своей реальности (эскапизм в воображаемый мир). Культуры взаимопроникают, искусство интернационально, поэтому все жители понимают друг друга.

Что такое Красное здание, Пантеон, Хрустальный дворец? Это метафорические испытания, узловые точки прогресса характеров. Итоги их неоднозначны. В Красном здании Андрей мог принять правила игры и остаться Следователем навсегда, жертвуя дорогими людьми. Он отказался — и сразу же спас Вана от ссылки на болота (но сдал в тюрьму Изю). В Пантеоне Андрей критикует идею величия человека, элитаризм, насмехается над памятниками – и его шанс стать героем для Града исчезает вместе с крахом разведывательной миссии. О Хрустальном дворце и Плантации нам и вовсе рассказывают вскользь – такая ерунда как жизнь в роскоши не могла остановить АБС. Каждый раз они продолжают движение дальше, к нулевой точке.

Ну и конечно, Град этот обречен, как и Эксперимент. Как обречены герои, во внутреннем мире которых Град создан. Все разрушит ветер времени и засыплет песком.

Авторский почерк Веркина хорошо узнаваем. Маленький городок, густой лес, в котором скрывается тайна. Первая подростковая любовь, что всегда заканчивается расставанием. Обязательно герой-фантазер, чтобы не сказать врун. И легкие элементы сюрреализма. И вороны. И странное ощущение, что вот-вот герой поймает за хвост удачу, единственный шанс из многих миллионов. И самое интересное — бесконечное гадание на тему, что же перед нами: фантастика, мистика, или так необычно сложились обычные обстоятельства? Читаешь, гадаешь, и неизбежно взгляд на собственную обыденную жизнь начинает меняться. А ведь странные ребята, поселившиеся по соседству могут быть инопланетянами. И странный след в лесу — от инопланетного звездолета или машины времени. А волшебные детские впечатления могут спустя десятки лет стать причиной великих научных открытий. И обязательно грусть, оттого что кто-то смог прорваться «туда» и изменил мир (к добру ли, к худу ли), а кто-то нет. Вырос и остался простым и скучным. Оттого, что не хватило духу или веры в чудо в самый важный момент — для того, чтобы достать бумажного журавлика из кармана, и в обмен получить пропуск в будущее.

Евгений Водолазкин. «Брисбен»

(предупреждение о спойлерах)

Это уже третья книга Евгения, что попала мне в руки. В целом мне нравится, как он пишет. Просто, лаконично, психологично, с уклоном в историю. Все его романы – это взгляд в прошлое, и везде связь человека современного с человеком прошлого: в «Лавре» со средневековым, в «Авиаторе» — столетней давности, в «Брисбене» — с человеком, родившемся в позднесоветскую эпоху. В «Брисбене» две сюжетные линии параллельно повествуют о прошлом и настоящем одного и того же человека, музыканта Глеба Яновского. Фантастического элемента на этот раз у Евгения нет, зато автобиографичность очень чувствуется. Из-за этого книга получилась более откровенной и личной.

Отчасти это прекрасно – но есть и печальная сторона. В «Брисбене» очень сильна депрессивность и ощущение бессилия перед трагической судьбой. Все три упомянутых романа объединены темой борьбы человека со смертью. В «Лавре» и «Авиаторе» чудесный (фантастический) элемент позволяет герою всемогущую смерть на время отогнать – от себя или от окружающих; в «Брисбене» героя ждет провал. Смерть начинает Глеба преследовать с юных лет: его сводный брат убивает у него на глазах человека, затем он становится свидетелем смерти на пляже прекрасной девушки, которая ему так понравилась. Умирают его дедушка и бабушка, затем отец, брат, и так далее. У него начинается болезнь Паркинсона, и Глеб больше не может играть на музыкальных инструментах. Под конец в его жизни вдруг появляется девочка, которую он считает своей дочерью, и это вдохновляет его – но чуда не происходит, и девочка тоже болеет и умирает. Глеб все время повторяет фразу, услышанную в сумасшедшем доме: «Жизнь — это долгая подготовка к смерти». Если бы таким танатологическим был только «Брисбен», но все три книги Евгения, что я прочел, в этом похожи. К сожалению, на современной русской литературе вообще лежит налет депрессивности и безысходности. В этом плане она проигрывает западному искусству, где герой чаще хоть и страдает, но прорывается к миру в душе.

Прекрасны женские образы в творчестве Водолазкина. Спутницами его героев становятся чистые, благородные, верные женщины. У меня ощущение, что и Катя здесь и Настя в «Авиаторе» написаны с одной и той же реальной женщины. Словно для контраста введены Ганна-феменка и Анна – первый сексуальный опыт Глеба, она же мать Веры. И носят одинаковые имена. Любопытна и русско-немецкая тема: отчего-то Евгения она занимает. И русско-украинская (тут все очевидно, позиция автора по отношению к украинскому национализму хорошо видна).

Идея о том, что нужно жить сегодняшним днем, ловить момент, а не гнаться за иллюзиями, не жить мыслями о прошлом или мечтами о будущем и дальних странах – не нова. Но лично мне для ее доказательства в «Брисбене» чего-то не хватило: наверное, ощущения вкуса жизни, этого самого реального момента. Наоборот, герой все время копается в прошлом, словно хочет отыскать там что-то, а что он берет от жизни для себя? Сам Глеб людям щедро дает свой талант, но взамен получает мало хорошего. Он несчастлив и ничего не предпринимает для того, чтобы это изменить. Он прекрасный человек, но пассивный созерцатель, как Иннокентий Платонов. Оба что-то недополучили от жизни в детстве – и, когда выросли, уже не знают, как это взять самостоятельно. И дома и в школе Глеб слышал вещи вроде «жутко жуку жить на суку», и это превратилось в негативную программу. В итоге музыка (в которой он достигает невиданных высот), как и литературный язык для Глеба — формы эскапизма: «Когда спать стало уже невозможно, он обратился к чтению. Оказалось, что книги, правильно подобранные, ограждали от действительности не хуже сна».

Вместе с тем, в романе много здоровых идей, особенно в социальном аспекте, нельзя это не отметить. «Не надо решать проблемы народа — ты же видишь, чем это обычно кончается. Реши свою. Пусть каждый решит свою, и все у народа будет в порядке». «В искусстве лучше недосказать, чем сказать слишком много. А зрители будут плакать о своем». «С точки зрения вечности нет ни времени, ни направления. Так что жизнь — это не момент настоящего, а все прожитые тобой моменты». «Пореже говори мы. Я значит гораздо больше». «Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты считаешь, что ради хорошего стейка нужно сменить систему. Я же думаю, что нужно просто научиться хорошо готовить. А система — она подтянется».

Это метафорическое описание детской психотравмы, связанной с гибелью близкого человека. Герои, объединившиеся на базе схожих трудностей в детской социализации, помогли друг другу преодолеть страх смерти — победили «оно», справившись с ужасом перед ним. Когда дети стали взрослыми, страх был забыт (вытеснен в подсознание), но травма осталась — и героям пришлось для ее излечения возвращаться в детство и снова преодолевать страх. Взрослыми все они стали успешными в делах, но у многих были сложности в личной жизни. Дерри – это детство. «Оно» — страх смерти. Исследование истории города, которое проводит Майк – психоанализ. Сам Пеннивайз не убивает главных героев, и даже прячется от них в подземелье; он насылает пугающие образы или использует чужие руки чтобы их атаковать — например, Генри Бауэрса. Стэнли (самый слабый) вырос и жил спокойно и счастливо, пока не вспомнил ужас из детства – а когда это произошло, даже вдали от Дерри, просто вскрыл вены, не в силах справиться со страхом. Все «неудачники» не могли сами завести детей, пока не уничтожили «Оно» — то есть не стали психически зрелыми. Тела их были взрослыми, но детство с его кошмаром оставалось не прожитым. После того, как выжившие герои избавились от «Оно», ужасные события вновь были загадочным образом забыты — вытеснены в подсознание. Помимо страха смерти, герои получали и другие повреждения психики: унижения и издевательства в школе и дома, кошмары из фильмов ужасов, и т.д., все эти травмирующие события смешивались в гибком детском сознании и оставались в темных подвалах их памяти в виде спутанных образов. Однако дружба и любовь помогли героям справиться с травмами и жить дальше.

Не думаю, что Кинг именно так расписывал план этой истории. Скорее, в его воображении действительно возник страшный клоун, преследующий детей в вымышленном городке – и все, что за этим последовало. Но уверен, что он неосознанно передал в этом романе некий собственный травматический опыт, интуитивно понятный и близкий многим людям.

Помню, в юности я не смог дочитать эту книгу, хотя очень любил АБС. Сейчас читаю и понимаю, что меня оттолкнуло. Любимые мной повести Мира Полудня – фантазии о трудном, но прекрасном будущем и о прекрасных людях будущего. «Лебеди» — глубоко кризисная вещь переживающих тяжелый внутренний конфликт авторов.

Что бы Стругацкие не писали в поздних мемуарах о советской «Стране Дураков», они были воспитаны в духе советской морали и пропаганды: трусить, лгать и нападать – подло; нужно всегда идти вперед ради великой цели в будущем, и при необходимости жертвовать собой; нет в мире ничего хуже фашистов. В их первых книгах герои строят Мир Полудня по этим принципам, под присмотром мудрых и всегда правых Учителей и Мирового Совета. Учителям нужно полностью доверять («лжешь учителю — солжешь кому угодно»). Тут нужно отметить, что собственного отца писатели видели не так уж часто, он много разъезжал по стране, и воспитывала братьев мать. БН признавался в «Комментариях к пройденному», что отца почти не помнит. В такой ситуации для детей особое значение приобретают авторитетные фигуры учителей. Тем тяжелее, думается, им было осознать к середине 60-х годов, что впитанные в детстве принципы часто входят в противоречие с реалиями жизни в стране. Честным и правильным ребятам приходилось воевать с представителями власти и государственных издательств, которые жестко цензурировали их творчество, заставляли говорить не то, что они считали правильным и честным. Сперва тихий бунт выражался традиционным для советского автора способом, в сатире на бюрократов и дураков («Понедельник», «Сказка о Тройке»), потом, когда нажим цензуры стал сильней, в печать не пустили «Улитку на склоне» – назрел кризис, излитый в «Гадких Лебедях».

Кризис выражается в раздвоенности авторской позиции.

С одной стороны, «Лебеди» — это работа, вышедшая из-под пера все еще правильных советских ребят. Наверное, нет ни одной книги у АБС, где бы еще так настойчиво указывали на принадлежность положительного героя (Голема) к коммунистической партии. Он делает все для того, чтобы будущее было светлым. Морально гнилое общество — неприкрыто фашистское, с «красными» в этой стране воевали, а еще здесь все называют друг друга «господа». Порой, когда речь заходит о политике, стиль начинает напоминать политинформацию. «Посмотрите, обращаются авторы к «Учителям» — мы же свои, свои, мы хорошие. Мы против разврата, лени и пьянства, белогвардейщины фашистской, мы за светлое будущее! Вот и ссылки на Шпенглера, и протагонист левых убеждений, честный гуманист, хоть и пьянь!» Так несправедливо обиженный ребенок доказывает учителю, что тот просто ошибается, не одобряя его добрые и искренние фантастические сочинения.

С другой стороны, в тексте уже видна и новая часть творческой индивидуальности: авторы заранее знают, что и эту работу жестко атакует цензура, и книга ее не пройдет. Это их угнетает, но трусить и лгать они не умеют. Послание «эта мрачная страна в чем-то похожа и на нашу» слишком очевидно. По именам и названиям не Франция или Британия, а скорее страна Восточной Европы, в нашей версии реальности они все входили в социалистический блок. Имя протагониста почти русское – Виктор Банев. Но главное – идеи. Например, по выражению покорных мокрецам детей «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем – мы наш мы новый мир построим» — принцип ошибочный. Намек: нужно было строить социализм, не разрушая старый мир. Конечно, подобную книгу в СССР никогда бы не выпустили в печать.

Будущее, о котором столько лет мечтали АБС, в «Лебедях» подвергается пересмотру. Оно долго рисовалось оптимистически-прекрасным, а теперь стало неопределенным, непонятным. В советском варианте Мира Полудня разочаровались, но что вместо него? Мокрецы пришли из будущего в настоящее, исправили ошибки предков и затем исчезли. Ушли в знак того, что будущее перестало быть кошмаром — то есть авторы по-прежнему верят в возможность оптимистического варианта, опять-таки не без жертвенности и путем возвращения на рельсы морали. Но как будущее будет выглядеть – лишь неясные намеки.

Характерно, что Банев – писатель. При работе над такими текстами авторы сильнее ассоциируют себя с протагонистом. АБС редко делали своими героями писателей и вообще творческих людей. Еще более характерны метания героя – он разрывается пополам, не зная какую сторону принять: мокрецов или властей. Его мысли и поступки кажутся нелогичными, импульсивными, он не знает, что делать и как быть дальше. Мокрец (воплощение неизвестного будущего) предписывает Баневу быть наблюдателем. Все персонажи в повести вертятся вокруг Банева, по очереди навещают его, что-то предлагают, требуют, награждают, подкупают, чего-то хотят от него. Даже дети, которым наш мир вроде бы уже малоинтересен, зачем-то зовут его на встречу – где опять же происходит раздвоение: взглядам Банева дети выносят жесткий приговор, но потом каждый просит подписать для себя экземпляр его книг. Центрирование мира на герое означает вторичность реальности по отношению к авторам.

Я уверен, что именно из-за авторского кризиса книга вышла настолько мрачной, с атмосферой сырости, гнилости, болезней, грязи, разврата, хамства, с ощущением тупика. У АБС хватает книг «обличительного», критического содержания, но они не такие выстраданные и мрачные.

Скажу немного о недостатках, что, к сожалению, мешают восприятию истории. Первый. Герои книги все время пьют — чтобы не видеть грязи, в которой живут. Но ведут себя не как пьяные, речь их вполне осмысленна, пьяные провалы приходят внезапно. В провалах начинаются достоверные дебоши и прочий срам, но до провала герои ведут себя неправдоподобно трезво. Приняв алкоголь, человек становится веселым, свободным от запретов и страхов – по крайней мере, на время. Пьянство в искусстве часто сопутствует комедийным сценам. В нашем случае никакого веселья не наблюдается. Второй недостаток: дети ведут себя совершенно неестественно. Допустим, их мозги уже хорошо прочистили мокрецы, и они стали похожими на говорящие компьютеры, но инстинктивную любовь к родителям куда дели? Должны были остаться хотя бы ее отголоски. Это самый сильный детский инстинкт. Кстати, родители в романе по отношению к детям все неоправданно жестоки и тупы, им-то кто стер инстинкт любви? Если тут метафорическое отражение конфликта творца и цензора в СССР, то брать для него вообще всех детей и родителей в социуме – перегиб. Какой новый мир дети построят без любви? Третий недостаток: неправдоподобный образ Дианы. АБС остроумно сделали ее меняющейся, даже дали разные имена в разных сценах, но это только наводит на мысль: братья толком не знали, как изобразить героиню в пару к Баневу. Женские образы в творчестве АБС вообще заслуживают отдельного изучения — чаще всего они сугубо функциональны и одномерны. Предположу, что глубинная причина этого в трепетном отношении авторов к своей матери. Рука не поднималась создавать по-настоящему драматических и сложных героинь.

Разумеется, вскоре братья вышли из кризиса: принялись писать «в стол» для себя (философское), и отдельно для публики (развлекательное). Но до старости осталась горькая детская обида на «Страну Дураков» и ее когда-то почитаемых, а потом – презираемых авторами Неизвестных Отцов.

Внимание — сплошные спойлеры.

Впечатления двойственные. Из хорошего: написано приятным языком, образно, с интересными этническими деталями. Нашлась в тексте и идея – показать освобождение личности от мифологического сознания (не совсем удачно воплощена, впрочем). Светлый лучик надежды в конце тоже приятное впечатление оставил на фоне всей прочей чернухи.

Но минусов у романа тоже много. Во-первых, историческая часть, вернее ее подача. Даже в ряду многочисленных современных книг о ГУЛАГе эта история выглядит нарочито жесткой и примитивно скроенной. Скотски-равнодушные красноармейцы в буденновках убивают-грабят крестьянство под видом раскулачивания; в мечети селят стадо овец вместе с арестантами, тут же злодеи и трахаются, украсив минарет красным флагом, пока умирает мулла. Потом морят крестьян в тюрьме, затем набивают ими товарные вагоны, полгода (!) везут от Казани до Красноярска (половина эшелона умирает от голода и болезней – и мертвых даже не дают хоронить); затем выживших 300 человек загоняют в ржавую баржу, чтоб отвезти в спецпоселение – но баржа, конечно же, тонет в реке из-за грозы, а караул разбегается, махнув рукой на запертых в трюме людей (все равно же кулачье, пусть дохнут). Остатки эщелона, 30 человек, бросают накануне зимы в тайге на берегу Ангары, без провианта и почти без инструментов – авось как-нибудь выживут. Привозят новых и новых «политических» – и они продолжают там массово умирать, до трети населения поселка каждую зиму. Руководят всем людоедским процессом скоты-чекисты, они глумятся, объедают, унижают, насилуют женщин, самодурствуют, фабрикуют дела на поселенцев, чтоб двинуться по карьерной лестнице. При этом не забывают жрать водку и пулять из пистолета по людям. В итоге у Зули любовь вот с таким чекистом – вдобавок, убийцей ее мужа.

Если открыть Прилепина или Водолазкина – то там тоже есть ужасы ГУЛАГа, но они обходятся без этой подростковой нарочитости. Здесь же мне будто какую-то сказку страшную рассказывают, а не исторический роман. Уже в начале сюжет становится предсказуемым – если в баржу загружают людей, значит она должна утонуть, и так далее. Для чего так долго возят людей по стране, если весь путь можно было проделать за 5-10 суток? А для того, чтобы роды героини совпали с приездом в тайгу – «начало новой жизни». Можно было как-то менее топорно подгонять, думается.

Советский Союз на карте Зулейхе представляется огромным мерзким слизняком (что это, если не авторская позиция?). Страна в чем провинилась? Ведь она же не вся из злодеев-чекистов состоит. Полным откровением для меня стало заявление героини, что Казанское ханство столетиями воевало с Золотой Ордой. А чекисты и красноармейцы — это наследники той Орды, Зулейха зовет их «красноордынцами». Эта штука даже посильнее украинских исторических нововведений будет.

Явно перегибает автор и с живописанием судьбы Зулейхи. Это несчастное забитое существо, похоронившее четверых дочерей, живущее рабыней при свекрови-Упырихе и ее маменькином сыне, которые выжили во время голода, поедая старших детей Упырихи. Зулейха поклоняется духам, а также целыми днями драит-готовит-возит дрова-парит в бане свекровь, и т.п. Свекровь ее с утра до вечера оскорбляет и изводит, натравливает на нее сына (кстати, даже не смешно, что Галина Юзефович в своей рецензии именует это все «патриархатом»). Никаких жизненных устремлений, интересов, внутренних конфликтов у Зулейхи нет. Она плывет по течению: убили мужа – ложится с ним рядом и лежит; выслали в Сибирь – едет, не пытается бежать, да и не в ее характере подобное. В спецпоселке она вдруг являет себя с неожиданной стороны. Зачем-то отвергает ухаживания главного по поселку, чекиста Игнатова, хотя он ей нравится. Нет, она потом с ним спит. Но сначала, как водится, надо гордо посылать его лесом – и Игнатов идет лесом, и Зуля еще и ружьем ему грозит. К счастью, в этот момент приходит из тайги медведь и наша героиня отправляет косолапого на тот свет одним выстрелом (стреляла впервые в жизни). Немедленно после этого ее годовалый сын залезает на голову медведю и со смехом играет с его ушами. Ну знаете, как-то не очень правдоподобно это все. Спустя некоторое время, Зулейха начинает спать с Игнатовым. Но потом снова уходит от него. Зато спит в одной постели с сыном, хотя ему уже почти шестнадцать.

Сын Юзуф наследует «суперспособности» от матери – он в семь лет начинает говорить по-французски, а позже становится талантливым художником. Всему он научился от ссыльной ленинградской интеллигенции. Собственно, целый ряд персонажей и введен в роман только для того, что «обрамить» Юзуфа – раскрыть его «суперспособности» и дать возможность уехать из поселка в Ленинград. Это уже не на сказку похоже, а на какие-то «невыдуманные истории» в ток-шоу на первых телеканалах.

Мотивация героев – слабое место. Чекисты насилуют-бухают-убивают просто потому что они вот такие плохие и тупые мужчины, все без исключения, даже Игнатов. Не потому что они маньяки или у них мозги на войне отбиты – а просто советский чекист не может быть другим в этой картине мира. Чего хочет, например, Игнатов, как человек? Бросить все и сбежать – но этого не делает, потому что ему пригрозил начальник. Ну он и не борется никак. Хочет Зулейху – и не добивается ее. Не идет Зуля к нему в избушку – и ладно. И Зуля чекиста тоже хочет – но тоже не идет. А потом идет. А потом испугалась за сына – и снова не идет (мифологическое сознание таки не отпустило бедную женщину). «Я вся такая внезапная, противоречивая вся!» По сути, Игнатов совершает два реально важных поступка за всю книгу – убивает мужа Зулейхи и спасает ее сына в конце. Благодаря любви к ней он стал лучше? Тогда вопрос – а почему раньше, за 16 лет, он не стал лучше, почему гонял людей на каторжные работы, почему не чувствовал к ним ничего и плевал на их жизни? Снились ему убитые (почему вдруг стали сниться? почему перестали?) – и что? Никого не жалел, а в конце-таки одного пожалел. А если им не любовь руководила — а обида на Кузнеца? Уволили из органов, Игнатов и взбунтовался. Одни вопросы без ответов.

За всем этим мне видится некоторая наивность автора, которая, надеюсь, с опытом уйдет. Но критичность восприятия литературы в наше время упала очень низко, и потому – на «Зулейху» восторженные отзывы, высокие оценки, премии и тому подобное. К тому же тема печальных и жестоких сталинских времен (действительно печальных и жестоких, без иронии) это теперь что-то вроде пропуска в большую литературу. Как на Западе тема ЛБГТ. От ГУЛАГов нам еще некоторое время никуда не деться. Нынешние правящие элиты России все еще ментально в позднем Союзе и часто повторяют позднесоветские приемы руководства; также и нынешние литературные элиты ментально в 1980-х годах, когда срывались покровы, а умы потрясали «Покаяние» и «Холодное лето 53-го». Со сменой поколений эта тема станет менее актуальна. В принципе, не вижу ничего криминального в этой теме, но мне, как историку, хочется достоверности. Все-таки история страны — это не пересказ бабушкиных преданий, а нечто более сложное.

Попробую ответить Povlastnich и другим комментаторам, не понимающим откуда такая высокая оценка у книги.

Во-первых, читателям нравится история любви. Маргарита ради одной надежды, что ей вернут возлюбленного, готова отдать душу дьяволу и вообще все, что имеет. И спасает его. Мастер же гонит ее от себя, хотя и страдает без нее – только чтобы она не погибла с ним рядом. Оба по-своему приносят себя в жертву ради того, кого любят.

Во-вторых, здесь действительно великолепный язык. Мало кто из наших авторов двадцатого века может к нему хотя бы приблизиться. Образный, насыщенный фигурами речи, звучный, легкий, поэтичный. Даже этого одного уже достаточно для высокой оценки.

В-третьих, юмор, ирония, сарказм. Люди обожают смеяться, особенно смеяться над кем-то. Если всмотреться, то смеется автор вообще надо всеми своими современниками. Мастер и его возлюбленная – как бы одни против всего мира. Воланд вскрывает порочность и глупость населяющих мир людей: длинный ряд плохих поэтов, ханжей-критиков, казнокрадов, бюрократов, спекулянтов, вороватых чиновников и т.д. Социальная сатира была популярным жанром в то время.

В-четвертых, связанная с этим идея справедливого воздаяния. Все подлецы и негодяи, от критика Латунского до буфетчика Сокова, получают за свои грехи так, что мало никому не показалось. Читатели подобное очень любят, особенно в России.

В-пятых, здесь оригинальный взгляд на Евангелие и на роль Понтия Пилата. Для своего времени революционный. До того в умах господствовала либо ортодоксальная церковная картина мира – либо воинствующий атеизм.

В-шестых, философский подтекст. Некоторые идеи прописаны прямо – тот, кто любит, должен разделить судьбу того, кого любит, например. Но есть и более глубокие пласты — о судьбе творца и его творения, о природе добра и зла, о том, что человек не знает своей судьбы, как бы самонадеян он ни был («человек внезапно смертен»). Иногда этот философский подтекст выражается только в образах – например, пришедшая тьма скрыла город вместе с золотыми идолами, и Маргарита признается, что эти золотые идолы беспокоят ее.

Напоследок добавлю — часто высказывают такую претензию: бледный и невнятный Мастер. Но ведь Булгаков намеренно не раскрывает его традиционным путем. Мастер – это его литературный труд, роман о Пилате. Герои в литературе раскрываются через поступки; его поступок – это создание романа. Сам Мастер почти обезличен, даже имени не имеет. Даже Маргарита воспринимает его, не отделяя от романа. Он весь – это его книга, и более ничего не надо. И когда книгу не принимает общество, он скатывается к гибели и безумию, спасает лишь чудо.

В этой истории Веркин достигает совершенства авторского стиля. Странно, что на «Герду» столько негативных и недоуменных отзывов. У меня ощущение, что именно здесь Эдуард попытался дать читателю все ключи для понимания своих ребусов. Главный принцип – неоднозначность образов и явлений. Герда (бойцовская собака) спасает детей от смерти, но и сама при этом – живое орудие для убийства. Семья Орловых дает детям заботу и высокий материальный достаток – но превращает в бездушных негодяев. Дуалистична и перспектива: от лица Игоря и Альки, у которых есть общие и различные черты. Часто образ распадается на два смысловых уровня. Бомжи-убийцы — это инопланетяне, «центавры», Герда – загадочное существо с волшебными глазами, способная видеть тайное. Даже когда она ослепла после предательства тех, кого спасла, сохранила это зрение. Сам мир в романе двуслойный: из-под обыденного проглядывает фантастическое, необъяснимое.

Некоторые разгадки лежат на поверхности. Очевидно, что Алькин психотерапевт – плод ее воображения. Никто больше из членов семьи его не видит, они с удивлением слушают ее рассказы о нем, но не спорят. Фантазии Альки — это ее форма взаимодействия с миром, психологический щит. Старшую дочь родители уже воспитали неприятной особой; средний сын Игорь на глазах трансформируется в такого же типа (предавая свою любовь и убивая спасшую его Герду); самый маленький сын, Мелкий, еще неизвестно кем станет, но родители над ним уже работают (держать двухлетнего ребенка на поводке – символично). И только Алька, закрывшись своими фантазиями, имеет шанс спастись и остаться хорошим человеком.

Тема Ковчега и спасения немногих проходит красной нитью. Взросление по программе родителей Орловых равносильно гибели, и лишь немногие спасутся. «Спасутся лишь те, кто хочет спастись», говорит Саша. Игорь легко, не бунтуя, выполняет родительскую установку, и от предложенного судьбой шанса отказывается. Интересен образ Саши – она единственный довольно однозначный персонаж (и по отзывам видно, что читателям она как раз понравилась больше других). Саша и была шансом Игоря.

Везде по тексту рассыпаны пугающие образы, отсылки к гибельному потопу – чудовища глубин: Левиафан, Ктулху, «Латимерия, символ древнего зла из бездны». Герда, кстати, латимерию уничтожила.

Восхитительно и то, что от настоящего места и времени тянутся своеобразные ниточки к другим местам и временам. Постоянно упоминаемые инопланетяне, божества из мифологии шумеров и филистимлян, мамонты и окаменелые морские существа, литературные герои разных стран и эпох. Конечно, это все непросто для подросткового восприятия, даже я несколько раз заглядывал в интернет, чтобы понять, о чем идет речь. Что еще раз подтверждает: никакой Веркин не детский писатель.

Роман приключенческий, напряженный, местами настоящий триллер — о вторжении Чужаков на нашу планету. От огромного большинства подобных историй отличается тем, что герой – не крутой десантник или пилот, что ломает черепа инопланетянам и с самолета торпедирует главную базу на орбите («День независимости») – и не перепуганный, пытающийся выжить свидетель катастрофы («Война миров») – и не ученые, что пытаются отравить чужих бактериями («Кукловоды») – и не пьянчужка-поэт, что ловко притворяется сотрудничающим с чужаками, а потом уводят летающую тарелку на солнце («Томминокеры»)… извините, увлекся. Можно бесконечно долго продолжать список испробованных фантастами вариантов борьбы с вторжением. Герой Казакова – профессор-лингвист Ник Новак — не вступил в борьбу с пришельцами. Оказавшись в оккупации, он вынужден был пойти к ним в услужение переводчиком, потому что должен был кормить семью. Он пережил опасную операцию на мозге, но остался землянином, и хотел бы помочь своим в борьбе с Чужаками – но мог сделать только то, что умел, как ученый: изучать их язык и образ мышления и попытаться поделиться этим с Сопротивлением. Читатель — современный городской житель — скорее почувствует симпатию к такому протагонисту, чем к крутому десантнику.

Ожидаемо, Ник все время скользит по грани смерти, потому что Чужаки безжалостны и к людям относятся, как к скоту. Он становится свидетелем, и в какой-то мере даже соучастником их бесконечных преступлений: ведь он вынужден переводить и во время пыток, и во время карательных акций, и на тяжелых работах, придуманных оккупантами для населения. В отличие от некоторых землян, что с радостью работают на инопланетных хозяев (такие коллаборанты находят себе оправдания почему нужно мучить и убивать себе подобных, и даже получают от этого удовольствие), Ник тяжело переживает свое вынужденное соучастие. Он по-своему благородный герой, очень честный — не может даже оговорить на суде негодяев, чтобы остаться жить. Фактически, он приносит себя в жертву ради семьи. Возникают параллели между поведением Чужаков и поведением, к примеру, гитлеровских или натовских военных преступников в недавнем прошлом – а также с жизнью людей на оккупированных ими территориях. Очень узнаваемо – и куда более правдоподобно, чем героические подвиги вояк в «Дне независимости».

Совершенно необычно, что Казаков пытается выстроить теоретическую базу под лингвистический аспект возможного будущего контакта землян с представителями других миров, нащупать возможные при этом проблемы. Кому-то из читателей эта часть может показаться скучной и узко-специальной – но для фантастики как футурологии это весьма любопытно. И для понимания психологии межнациональных контактов тоже важно. Язык создается разумом – и наоборот принципы построения языка оказывают влияние на психологию, культуру и на темпы развития наций. Ментальность и язык неразделимы. Конкуренция культур и языков в мире очевидна; а создание искусственных языков может повлиять на будущее человечества.

Отмечу еще, что любой роман о вторжении на Землю вертится вокруг того, как же землянам удастся справится с захватчиками. В «Оковах разума» задолго до конца истории становится понятно, что это не главная проблема. В центре сюжета выживание героя и его семьи, а не всего мира. Мир, по закону этого жанра, справляется с проблемой чужаков сам (в 99% таких историй нашу милую планету так или иначе очищают от врагов – силой оружия, гриппом-ветрянкой или даже музыкой Элвиса Пресли). А конкретный человек, прошедший через то, что досталось Нику Новаку, вызывает даже более сильное сопереживание, чем вся цивилизация. История получилась очень человеческая, психологичная.

Сначала чтение этого романа у меня шло тяжеловато – из-за навязшей в зубах советско-лагерной тематики. Не оставляло ощущение, что все это уже читано-перечитано у Солженицына, Шаламова, Довлатова, Водолазкина, и так далее. Раздражал герой Горяинов – задиристый, хамоватый, не любящий никого, интересный только своей загадкой (долго остается неизвестно за что он угодил на Соловки). Как по мне, так нет ничего более унылого в литературе, чем тюрьма и жизнеописание лагерников. Даже в моем любимом «Графе Монте-Кристо» это самый скучный кусок. Но Прилепин умудрился сделать из этой истории настоящий триллер – и чем дальше, тем сильнее проникаешься сочувствием к герою, к концу с ним почти сливаешься. Сюжет невозможно предугадать, он все время делает неожиданные повороты.

Холодная северная земля, населенная случайно собранными со всех концов мира людьми – это Россия, Советский Союз. Обитель. Здесь идет странный эксперимент – строительство нового общества из старых материалов. Здесь все – преступники и грешники. Отсюда нет исхода – побег невозможен. Хозяин этой земли (начлагеря) – на ней царь и бог, способный приблизить к себе или уничтожить любого. Думаете, ГУЛАГ — это бараки, колючая проволока, баланда в миске и карцер? Как насчет театра? Музея старины? Спортивных секций? В монастыре располагались шиншилловый и лисий меховые заводы, здесь занимались научными исследованиями, выпускали журнал, который расходился по всему Союзу. Удивительно, как быстро можно было упасть до карцера и подняться до приближенного к начальнику лагеря. Порой не обладая никаким талантом.

Чем дальше читаешь – тем лучше понимаешь персонаж Горяинова. Его преступление ужасно – он убил своего отца, но убил скорее случайно, из отвращения к его греху. Так его поколение русских людей, ровесников ХХ века, убило старую патриархальную Россию – и приняло за это великое страдание. Они забыли Бога – и не могли обрести его, даже находясь в святом месте, на краю смерти. Страдание сломало их, искалечило, отучило любить – и не сделало чище. Но на самом дне души у них остался живой огонь, способность к самопожертвованию и добру. Горяинов – центр притяжения; он не сам ищет людей – они стремятся к нему: белогвардейцы и священники, поэт и уголовник, беспризорник и начлагеря, и даже женщина сама находит его. И любовь их – опасная, животная, плотская, запретная. И оба, конечно же, погибнут – здесь все обречены, дух обреченности витает над Соловками с первых строк. В какой-то момент герои начинают умирать – под пулями, от голода, от холода, от рук сокамерника – под конец даже чекисты кучно мрут, осужденные за свои зверства. Спустя долгие годы автор предъявляет нам только старенькую дочь Эйхманиса – автора этого эксперимента. От остальных остались лишь фотокарточки да обрывки записей.

Непривычное для этого жанра — Прилепин не занимается ни оправданием, ни обличением ВКП(б) и Советской власти. «Здесь власть не Советская, а Соловецкая» не раз говорят герои. То есть, сама по себе Советская власть по Прилепину не является злом как таковым по своей сути – но внутри нее было нечто жестокое и странное, созданное эйхманисами и троцкими, пожирающий русских людей и русское прошлое эксперимент, обреченный на провал. Все это время параллельно существовала другая страна, которая жила нормальной жизнью – но с риском для каждого гражданина все время быть выхваченным из нее — для этой экспериментальной пирамиды. Сама же Советская власть стремилась создать на Соловках режим перевоспитания заключенных, с человеческими условиями содержания – но безуспешно: ведь там собрали отщепенцев и негодяев, а единственный творец этого порядка был отозван для других дел и через несколько лет казнен.

На мой взгляд, авторская работа очень высокого уровня по всем параметрам.

Хорошая вещь, есть над чем подумать (и здесь сразу предупреждение о многочисленных спойлерах). Любопытно: те же самые люди, что кричат про «гетто», этот роман нахваливают, хотя тут не просто фантастика, а даже попаданец (впрочем, попаданец наоборот – из прошлого в почти настоящее). В «гетто» этот прием кто только не эксплуатировал, даже ваш покорный слуга. И пресловутые скрепы в «Авиаторе» в изобилии, кстати. Ату его! Нет, хвалят.

Уж много сказано об аллюзиях и «мостиках» к дореволюционной русской литературе, о замечательном качестве текста, об удачной композиции, о философском подтексте, о Лазаре и Платоне Каратаеве — все эти вещи очевидны и достоинства бесспорны, так что не стану повторяться.

А вот центральный герой, Иннокентий Платонов, мне кажется фигурой весьма спорной. Такой человек не может олицетворять собой наше прошлое до 1917 года, нашу историческую память. Очень тихий, простой, лишенный пассионарности. В произведениях авторов того времени сплошь иные типажи. Допустим, по авторской задумке Иннокентий созерцатель, художник — но почему он сосредоточен на мелочах? Комар на коже, запах еловых веток, природа, разные бытовые частности – это красиво, но все мало изменилось за сто лет; так ли интересно это в сравнении с важными событиями прошлого? Квинтэссенция такого подхода (в словах героя): «посиделки на кухне с самоваром – событие не менее важное, чем сражение на войне». И подобное обесценивание истории проступает во многом. Например, совершенно жегловское заявление «наказаний без вины не бывает». Или, «Господи, накажи и правого и виноватого». Между тем, суть той бурной эпохи как раз была в том, что и прошлое России и будущее (и люди, сражавшиеся за них) несли в себе и правду и неправду. Позиция «моя хата с краю» тоже имеет право на существование, но, если ты самоустраняешься от событий своего времени, не жалуйся и не удивляйся потом.

Пассивность героя видна и в отношениях с Анастасией. Любовь их совершенно платоническая, и даже девушка просит о большем, но Иннокентий стойко держит уровень «гуляем за ручку», никакого сближения. А если б сблизился, если бы они ждали ребенка – может быть, он и не совершил тот грех, за которым последовала трагедия. С Настей в 1999 году у него могла бы повториться та же скучная непорочная история, но состояние аффекта и раскрепощенность нашей современницы помогли. Возможно, автор и хотел навести на мысль, что пассивность в эпоху пассионарности чревата проблемами? Пока Раневская и присные гуляли да вздыхали – Лопахин купил да вырубил их вишневый сад. Что, если бы в 1918 году миллионы таких мечтательных иннокентиев взялись бы за оружие – не пришлось бы им потом умирать в голоде и холоде на Соловках? Если так, то намек чересчур неясный, не читается. В других случаях, когда надо на что-то намекнуть, Водолазкин себя не сдерживает: отсылки к Робинзону на острове или статуэтка Фемиды мелькают в повествовании даже слишком часто. Еще одна «программная» идея Иннокентия: «история состоит не из событий, а из явлений», тоже спорна – все явления приходят в историю через события.

Любопытно, что злодеи-гпушники в романе как раз ужасные развратники и все время насилуют, жестоко избивая, заключенных женщин в лагере, на контрасте с целомудренным Иннокентием. Это, конечно, лишь другая крайность поведения, но старик Фрейд мог бы заинтересоваться таким авторским подходом. В ту же копилку маленький член негодяя Зарецкого (вот еще интересный вопрос – можно ли считать его антагонистом? Пожалуй, да), доносчика, который каждый день выносил с завода привязанную в промежности палку колбасы. Так и погиб с расстегнутыми штанами. Зарецкий еще более пассивный и тусклый герой, единственное действие его – донос на профессора Воронина – совершено без мотивации, и он сам это признает (!). Зачем психологически обессмысливать такое интересное явление в истории, как доносительство? Зачем лишать героев мотивации? В итоге они просто совершают какие-то поступки, без ненависти, зависти, гнева, любви, желания мести и так далее. По-настоящему живая и активная в романе только Настя.

Я утверждаю: популярность фантастики о попаданцах в России – это последствия исторических травм, в первую очередь недавних. Русский человек снова и снова подсознательно возвращается в прошлое, к пережитому страной кровавому опыту, он размышляет о том, как могло бы все пойти иначе, без такого количества материальных, культурных, духовных потерь. Так и Водолазкин снова поднимает из заморозки ровесника прошлого века, чтобы еще раз ощутить потерянную эпоху на вкус. Менять что-то уже поздно, все сделано, убитых не вернуть. Но можно хотя бы восстановить память эпохи для потомков.

Отчего-то при чтении легко угадывались повороты сюжета: так логично он выстроен. Возлюбленная состарилась и померла? – не беда, у нее же внучка. Герой выбрался из жидкого азота и с бодрым отвращением изучает новую эпоху? – ну это слишком просто, сейчас должны начаться страдания. А вот и страдания: вдруг начали отмирать клетки мозга. Но просто уложить его в гроб и рыдать скучно, так что будет открытый финал. А Настя от Платонова дочку родит, перебросит мостик в новый век. Жизнь продолжится. Кстати, вот за это автору искреннее спасибо. Еще недавно у современных литераторов все было куда грустнее. А тут и ребенок в проекте, и открытый финал, оставляющий призрачную надежду — это уже какой-то луч света, без шуток, особенно при таком грустном сюжете.

Сложно писать отзывы на книги людей, которых давно знаешь и которым давно симпатизируешь. Но я постараюсь быть объективным. Итак, роман «Бог пива» должен быть интересен следующей адресной группе читателей: тем, кто любит доброе юмористическое фентези, с приключениями и путешествиями, драконами и красотками в роскошных платьях. Плюс к этому, конечно же, пиво! Оно льется ручьями и реками; еще бы – у нас тут герой с флягой, в которой имеется неисчерпаемый запас прекрасного пива. При чтении мне даже пришла в голову идея: этот текст хорошо зашел бы под бутылочку-другую-третью светлого нефильтрованного — плюс сушеная рыбка. Роман добрый и ламповый, своеобразное литературное пиво, если можно так выразиться. В то же время, скажу прямо, любителям серьезной литературы эта история вряд ли понравится. Подозреваю, что им она покажется легкомысленной, как юмористический телесериал. Я видел несколько отзывов в духе «ожидал гораздо большего». Совершенно не стоит ожидать много от юмористического фентези о приключениях программиста с бездонной фляжкой пивчаги в руке.

И еще кое-что. В первый раз я читал этот роман в 2007 году, как участник семинара Сергея Лукьяненко по крупной форме перед «Росконом» (удивительно, что издан он только сейчас). Хорошо помню, что роман тогда Сергей едва не отсеял еще на стадии предварительного отбора за шаблонное начало о пробуждении героя с похмелья – но все же книгу взяли на семинар в последний момент, «прицепом», и помню, что многие участники ее хвалили. Мне тоже книга понравилась. Более того, показалась законченной и готовой к публикации. У Крапивко есть интересная особенность, на первый взгляд простая и добродушная история вдруг получает пронзительное и даже пугающее звучание. Например, когда герой в кабаке видит страшную картину, на которой «обезумевший костлявый старик в грязной рваной хламиде безжалостно втаптывает в камни несчастного маленького зверька, похожего на кролика, но обладающего великолепными ветвистыми рогами». Зверек при этом скорбит о других погибших животных, не о себе. Такой же внезапно трагичной нотой (вернее, целым аккордом) прозвучала неожиданная смерть героя в конце. Так вот, с тех пор книга заметно изменилась. Я помню, как на том семинаре мы, его участники, одновременно хвалили Константина за хорошую вещь, и критиковали все за тоже – за то, что нам казалось штампами. И за вступление с похмельем и за смерть героя в конце, и за что-то еще. Но штука-то в том, что штампы эти стали штампами для нас, профессиональных игроков в «Рваную грелку» и похожие конкурсы. Да, там они давно всем надоели, и даже, помню, по сети гуляла инструкция для начинающего грелочника, в которой говорилось чего ни в коем случае нельзя употреблять в конкурсном тексте, в том числе начинать с похмельной сцены. Но можно распространять эти критерии на вещи, не писаные на конкурс? Как показал мой лично более поздний опыт, массовому читателю интересны и истории про сироток, и «одноногих собачек», и драконов и так далее: то, за что, на грелках авторов сразу загоняют под лавку.

Теперь мне верится, что именно в первом варианте «Бога пива» все эти «шаблоны» смотрелось как раз органично и уместно. Кому просыпаться с похмелья, как не такому герою? И трагический аккорд в финале был очень удачным. И законченность истории тоже. Теперь она явно написана с прицелом на продолжение – тут я не скажу, плохо это или хорошо (будет зависеть от продолжения), но сейчас книга не выглядит законченной, историю словно оборвали. Что же делать? Конечно, поработать над книгой еще двенадцать лет – и вернуть все, что убрал за предыдущие двенадцать лет! Шутка. Пиши продолжение, Константин.

Ты живешь обыденной и скучной жизнью. Ешь, спишь, гуляешь. Все твое время занимают работа и дом, и немного — искусство фотографии. Ты даже не подозреваешь о том, как может преломиться реальность, когда мир из твоих грез коснется ее. Эль Пунто – по-испански «точка» – маленький городок среди диких земель; он и ловушка, из которой нельзя сбежать, и перекресток вселенных. Короткий отрезок во времени и пространстве, словно щелчок затвора фотоаппарата. Но Эль Пунто это лишь декорация, на самом деле ты — и есть этот перекресток. В тебе заключена судьба живущих здесь людей, которые вдруг становятся для тебя ближе самых родных, в тебе их надежды и страхи.

Декорация отсылает нас к мирам Стивена Кинга, Хорхе Луиса Борхеса и Габриеля Гарсиа Маркеса. Миры пересекаются в Точке посреди латиноамериканских пустошей. Здесь ветер гоняет сухую траву по выжженной палящим солнцем земле, в туманной дымке дремлют далекие силуэты гор, а в песке у дороги свернулись клубочками сытые гремучие змеи. В воздухе разлито едва уловимое предощущение опасности, и хрупкая героиня неизбежно встречает ее, сворачивая за каждый угол — в холмах прячется отшельник-колдун, в трейлере у дороги – жестокий убийца, а в обычае местных жителей – странные карнавалы, после которых не каждый участник остается в живых.

Это история о становлении личности, о взрослении и преодолении комплексов и страхов. Каждый из нас рано или поздно проходит точку, в которой приходиться стать другим, более смелым и сильным; очиститься и подняться над собой прежним. И часто очищение происходит через страдание. В жизни русской девушки Кристины это преображение начинается через сны об Эль-Пунто – и невероятным, но в то же время простым образом Эль Пунто из снов становится частью ее реального мира. Зато сама Кристина все больше увязает в жутковатом мире грез.

Отдельно отмечу прекрасную обложку, на ней в одном кадре-изображении переданы и сюжет, и внутренний мир героини.

(предупреждение: весь обзор один большой спойлер)

У Веркина мало историй полностью лишенных фантастического или мистического элемента, эта одна из таких. В центре ее подросток Никита из российской глубинки: не то, чтобы «трудный» и безнадежный, но проблемный. Патологический лжец, неспособный испытывать добрые чувства к самым близким людям. В нем еще живо что-то врожденно-хорошее, но оно легко сметается любым эмоциональным ветерком. Поведение и мышление его настолько напитаны негативом, что сочувствие к протагонисту по ходу чтения все время исчезает. Благодаря скверному характеру он никак не может установить нормальные отношения с братом, подружкой, родителями, приятелями Денисом (его он хочет натурально убить и зовет Упырем) и Ильей (его он кличет не иначе, как Вырвиглаз). Кто же мертвец в этом романе? Никита и есть мертвец. Физически он жив, но эмоционально мертв. Он желает всем зла. Все персонажи совершают какие-нибудь действия, Никита просто плывет по течению, его единственный реальный поступок – попытка убить Дениса. Из зависти перед тем, что у того в жизни все есть — любящие родители, интеллектуальное превосходство и восемь сортов мороженого в холодильнике. Денис – его каталист.

Причина проблем Никиты открывается в самом конце — а с нею и второй смысловой слой: его не любят родители. Поэтому он сам не способен полюбить. Ложь – это способ ребенка привлечь внимание, закамуфлированный крик о помощи, попытка стать интересным и любимым. Ужас в том, что объект его ненависти, Денис, в еще худшем положении: родителям он вообще не нужен, его родили «по медицинским показаниям» и сбагривают на сторону, под крылышко первому попавшемуся «другу», который становится для парня смертельной угрозой. Думаю, и внешнее безобразие «Упыря» — лишь перекос в восприятии со стороны Никиты. В минуту просветления он видит Дениса нормальным парнем. Человек ненавидит человека из-за того, в чем тот еще более несчастен, чем он сам.

Единственный друг Никиты – Вырвиглаз, такой же бедолага, даже хуже, отец бьет его и запирает в подвале, когда напьется. Представитель социального дна, Илья помогает протагонисту опуститься на свой уровень. Интересен младший брат Никиты – он с детских лет профессиональный организатор погребений. Старший — мертвец, младший — похоронщик. Старший (тут аллюзия на ЧЯП) имеет запас удачи, он выигрывает деньги в автомате, находит старинный собачий ошейник с картой сокровищ, но отказывается от него из ложных надежд – зато брат действует активно и перехватывает ошейник, а с ним и удачу. Перспективы старшего брата выглядят скверными, зато младший явно далеко пойдет, он уже успешный человек: ведь он умеет извлекать пользу и выгоду даже из смерти. Почему так вышло?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно опуститься глубже, на третий смысловой слой. Когда Никита подслушивает разговор родителей, они говорят о нем с беспокойством и интересом. Может быть, ему и в самом деле не хватило родительской любви, но все же они не злодеи, как отец Ильи и, как могут, забоятся о нем. Никита злопамятен, он лелеет в душе все понесенные обиды, и это искажает его восприятие всех людей вокруг. Единственный персонаж, с которым он не находится в конфликте – грубая и язвительная бабка. Вот чей характер он унаследовал, а с ним и проблемы. Ее хамское отношение к его отцу и матери он тоже унаследовал. К счастью, Никита все же не безнадежный парень: эта история может оказаться подростковым кризисом, из коего он выйдет психически здоровым и социально успешным человеком. Да и Вырвиглаза с собой подтянет вверх. Стопроцентный драматический персонаж на развилке – качнется ли маятник его судьбы в темную сторону, или в светлую, мы можем только гадать. Если в светлую, то благодарить надо Дениса.

История печальная, но в стиле Веркина – дающая парадоксальную надежду на лучшее в итоге, когда уже кажется, что перед нами трагедия. Концовка полуоткрытая, можно истолковать обстоятельства так, что Денис умер или же остался жить; мне все же кажется, что он скорее жив. Резкий контраст веселого стиля и печального содержания добавляет драматизма. В завершение обзора не могу не сказать – вот еще одна книга, заявленная у Веркина как детская, в действительности же она доступна пониманию даже не для всякого взрослого. Судя по отзывам, что я смог найти — далеко не всякого. Исследуя архитектонику романов Веркина я начинаю склоняться к мнению, что это не просто авторский стиль. Значительная часть его историй — это вариации одной и той же грандиозной истории, гранями которой становятся судьбы близких по духу героев.

Я видел немало отзывов на эту повесть, общий смысл которых можно сформулировать так: «Написано очень хорошо, но что-то меня царапнуло, не могу определенно сказать, что именно». Предположу: царапает контраст стиля и образов. С одной стороны, прекрасный, изобильный деталями текст, с другой, герои – сплошь какие-то хамовато-грязноватые. Начиная с вокзала безымянного городка, куда герой прибывает, чтобы пробраться в Малую Глушу, он постоянно встречает неприятных людей, которые ему мелко гадят – вокзальный служащий лжет о расписании, милиционер намеренно долго проверяет паспорт – так что автобус успевает уйти, пьяный хулиган до него докапывается, водитель попутки дерет втридорога. Похожее продолжается в Болязубах и самой Глуше. Даже спутница героя, Инна, с ним постоянно конфликтует из-за пустяков, и образ ее складывается совершенно непривлекательный. Не уверен, что Мария намеренно вызвала к жизни такой образный ряд, но если да, то логика в этом есть: путешествие на тот свет не может быть приятным, да и люди ли вообще Евгению попадаются на пути?

Можно рассматривать всю эту историю как метафору путешествия горюющего человека в темную область своего мозга, где возможно чудо: возвращение потери, оживление мертвеца, как в «Кладбище домашних животных» Кинга (с таким же идейным подтекстом: не надо этого делать). Тогда навязчивые вопросы типа «а где вот тут и тут логика в принципе?» или «что за Глуша такая и кто там и каким образом людей мертвых держит?» или «почему в это место так легко попасть и почему туда не стоит в очереди за своими мертвецами миллионная толпа страждущих?» — так вот все эти вопросы теряют актуальность. Герой пускается в дорогу, видит мрачные чудеса, доказывает свое право на персональное чудо – получает его и дальше закономерный итог. Над закономерностью итога можно поспорить, кстати. У Кинга идея понятная: каким бы ни было горе, какой бы ни была силы любовь к ушедшему — не надо вытаскивать мертвеца с того света, не буди лихо, после смерти жизни нет. У Галиной несколько иначе: за мертвецами на тот свет идут люди, у которых с любовью к умершим были проблемы. И эти проблемы, как выяснилось в итоге, сильнее той самой любви. То есть, если подумать, и идти-то на тот свет не стоило. Евгений возвращается обратно в одиночестве, оставляя Риту вечно наслаждаться ее грехопадением в странном городе за рекой. Групповой секс интересует ее больше, чем проделавший долгий путь любящий муж, которому она и сама признавалась в любви только что. Его спутница, Инна, и вовсе пропадает в этом странном месте, потому что не может отпустить погибшего сына, хотя он ее давно забыл. Как ни посмотри, с точки зрения психологии история Инны выглядит достоверней истории Евгения.

Мне лично повесть понравилась, никакого негатива после прочтения не осталось. Есть два чисто писательских вопроса – можно ли было сделать иначе, лучше? Во-первых, «чудесность» путешествия Евгения. Какие-то ухающие кикиморы на болоте, потом оставшийся за кадром огненный змей, потом ламии, псоглавцы. Действительно ли нужно было вот это все для создания атмосферы? Человек идет в чистилище или в ад, но атмосфера скорее сказочная. В «Кладбище домашних животных» Кинг добивается правильной, гнетущей и пугающей атмосферы совсем иными методами.

Во-вторых, мне у Галиной в этой повести, как и в «Автохтонах» кажется недостоверной любовная линия. Если Евгений любит Риту и тоскует о ней, надо было это и показывать с самого начала. Он идет за ней, так как не может жить без нее, пусть даже без ее идеализированного образа, что остался у него в памяти. Любовь и тоска – это его мотивация, но мы об этом не подозреваем. Автор дает ему напарницу, Инну. Сначала кажется, что между ними обязательно что-то вспыхнет, но Инна быстро ставит себя с Евгением так, что нормальный мужчина захочет скорее убежать, чем сблизиться. С трудом представляю себе героя, который после такого хамства со стороны дамы может всерьез ею заинтересоваться. К моему изумлению, Евгений начинает в конце признаваться к Инне в любви, предлагает вместе жить и так далее. Выглядит абсурдно. В дополнение вспомним – чтобы пересечь реку Евгению пришлось заняться сексом с какой-то незнакомой дамой, к чему его склонили местные бабушки-сводницы. Это что-то вроде платы. И происходит сие не за рекой (где «все ложь»), а еще в нормальном мире. Получается: герой идет к своей мертвой возлюбленной, что ему когда-то давно изменила — но, чтобы добраться до нее, нужно изменить ей самому. Поломал я голову над этим загробным промискуитетом, но понял — это грозит выходом куда-то в трансцендентное, и остановился, пока не поздно.

PS. Я уже собирался закончить обзор, когда сообразил, какую историю «Малая Глуша» мне еще напомнила: фильм «Куда приводят мечты». В нем герой Робина Уильямса направляется из рая в ад за своей женой: она покончила жизнь суицидом, не в силах жить без мужа (он сам умер раньше). Создатели фильма нашли оптимистичное решение – несмотря на то, что самоубийцам дорога в рай запрещена, высшие силы, видя их любовь, все же соединяют героев: их вместе отправляют обратно в мир, детьми, для новой попытки прожить жизнь вместе. В «Глуше» же царствует излюбленный современными российскими авторами пессимизм: попытка героя воссоединиться с женой заканчивается провалом, да и пытаться-то не стоило.

История о том, как очень разные подростки могут подружиться и стать единым целым, несмотря на скверные характеры, общий бардак и трудности взаимопонимания. Сюжет скользит по тонкой грани между реализмом и мистикой. При чтении я вспоминал повесть Сергея Михайлова «Трещина» 1991 года – о пассажирах рейсового автобуса, провалившегося в далекое прошлое; а еще конечно же, на ум пришел сериал LOST. Группа конфликтующих пассажиров оказывается в экстремальной ситуации, в глуши, вдали от помощи, встречает странных местных жителей и ищет ключ к скрытой в земле тайне. Только без элементов хоррора, скорее перед нами комедия. Такой веселый русский LOST про подростков.

Это первая книга Веркина, что я читаю, которую безусловно можно отнести к детской литературе (в отличие от вроде бы детских «Облачного полка» или «Друга-апреля», например, которые по сути совершенно не детские вещи). В стилистике ощущается дыхание советской литературы для подростков: Голявкин, Носов, Алексин… При этом герои по социальной грани уже практически взрослые: один входит в молодежное правительство области, второй начинающий журналист, третий поэт, четвертый боксер и так далее – но ведут себя совсем по-детски. В путешествии они проходят закалку трудностями и их реальные качества берут верх над декларируемыми. Начинается взросление.

Центральный персонаж, Кусатель Ворон Виктор Бенгарт, по рождению русский, по происхождению иностранец (привет, Сирень), описывает путешествие по Золотому кольцу коллектива из одаренных ребят, в т.ч. троих немцев. Сквозь призму его личности и стоит эту историю воспринимать. Бенгарт безостановочно сочиняет и преувеличивает. Немецкую подружку Александру он попросту обманывает. А его спутники рады обманываться всегда и всему, что встречают по дороге (особенно доверчива Александра). Из-за этого возникает множество смешных ситуаций. Самообман героев двигает сюжет. Помимо прочего, это еще и сатира на нашу современность, с ее хайпом, блоггерами, желтой прессой и западными стереотипами о русских. Взрослея, Виктор становится более честным и адекватным рассказчиком.

Градус загадочности и неоднозначности в «Кусателе ворон» ниже, чем в «Острове Сахалин» или «ЧЯП», я ждал, что придется привычно включать толкователя, но к концу загадок почти не осталось, рассказчик объяснил все, что с героями случилось, и даже описал их дальнейшую судьбу. Впрочем, толкователю-веркиноведу работа, безусловно нашлась. Он строил догадки, что же за место, в котором герои оказались, кто такой его хозяин Капанидзе, почему его лицо не смог зарисовать даже большой мастер живописи Кассиус, почему его до ужаса боится Дрынов? Но так как до однозначности тут очень далеко, толкователь решил махнуть рукой и расслабиться. Иногда загадке лучше оставаться загадкой. История насыщена аллюзиями на другие романы Веркина. На удивление нет печальных или трагических ноток, свойственных его сюжетам, напротив много юмора и веселого хаоса. Как сказала бы одна известная критикесса с Медузы — «Гоголь с Булгаковым аплодируют».

(предупреждаю, сплошные спойлеры)

Красивый образчик современного магического реализма. Тема повести – первая любовь. Главный герой Игорь, парнишка шестнадцати лет, с подачи родителей получает импульс зажить взрослой жизнью: они сводят его с девушкой Анной и помогают завязать с ней отношения – весьма настойчиво, руководя им вплоть до интимной сферы. Но их усилия пропадают зря, потому что любовь не рождается по приказу. Девушка не принимает паренька. Метафорой вступления во взрослую жизнь служит путешествие в далекую заморскую страну. Игорь в ней неминуемо теряется и ничего не понимает. Мать и отец наивно мечтают, что сын повторит их опыт восемнадцатилетней давности. Люди они умные, культурные, и пару сыну подобрали прекрасную, хотя у него уже есть подруга на Родине.

По мелким деталям можно догадаться, что и родители героя – не особо удачная пара. Отец возможно изменяет матери, любовь между ними не чувствуется, и сын растет хорошо образованным, но не любимым и непонятым ребенком. Можно было бы сказать, что вторая тема повести – конфликт отцов и детей, но конфликт латентный: скорее здесь «пустота между отцами и детьми». Внутренний мир родителей – мир бумажного слова, журналистика и литература; Игоря же больше волнуют звездолеты. Он отличный боксер, хотя из него пытались сделать скрипача. Родители волокут за собой огромный воз знаний, от узкоколейки в Алапаевске и Джексонвилла, до вкуса аламарского мороженого 18-летней давности. Это их ощущения мира, их жизнь, и новое поколение не должно снова проживать все это, в этом идея книги. Для новых людей будут свои собственные ощущения. Мать упрямо везет сына пробовать мороженое из своей молодости, и он не отказывается… но, распробовав его, они выбрасывают все оставшееся мороженое в кювет.

Анна, пожалуй, немного постарше и опытней своего неудавшегося партнера. Она с его помощью сжигает старые вещи и книги из своего дома (вместе со своими стихами). Их пепел летит над морем, символ свободы от минулого, ненужного. Частью этого пепла уготовано стать Игорю. Не лично — а воспоминаниям о нем. «Душа выгорает в возрасте от 14 до 18, дальше начинается доживание» — слова матери героя. Но так ли это? Возможно, выгорает не душа, а что-то другое? Анна как персонаж раскрывается не сразу и редкими эпизодами. Она знает где Христофор Колумб открыл Америку, верит, что он похоронен в ее городе. Здесь должен был загореться новый свет, говорит она. Колумб для нее, кубинки, является неким важным образом, схожим по яркости с Гагариным, что кочует из романа в роман Веркина как некий символ-маяк для героев. В «Пепле» образ Гагарина тоже появляется: его именем названа школа. Именно сюда приводит Анна Игоря, чтобы показать место, которое ей дорого… но вскоре на это же место она запросто приводит другого приятеля. У нее много вопросов, ей интересен огромный мир, и Игорь мог бы много рассказать ей о нем – но он рассказывает только скучные и банальные вещи. Он мог бы и раньше подобрать к Анне ключик – к примеру, поговорить о ее предках-конкистадорах, но, сам понимая, что совершает глупость, спрашивал ее о книгах. Анна верила в то, что правда всегда одна и надо ее держаться – а Игорь предложил ей научиться мимикрировать в мире бредовой информации и скользить сквозь нее, как нейтрино. Он сам начал засыпать ее бредом о Ложе Гутенберга и термитах. Игорь Анне не подошел, и она из его жизни исчезла. Они как два куска кремня, которые били один о другой, чтобы вспыхнула искра, но один из камней был мокрым, и искра так и не появилась. Новый свет не родился.

Ближе к концу реальность начинает здорово искажаться – то ли это сон Игоря, то ли последствия укуса москита, но сюрреализм захлестывает. Как всегда, о смысле некоторых образов в произведении Веркина остается только гадать. Кто такие загадочные горбуны со звезд? Есть ли параллель между ними и Игорем — ведь он такой же гость на Кубе, как и они на Земле. Что символизирует вайфай, который тщетно ловят? Свободу? Почему родители героя говорят очевидно безумные вещи? Повесть, как и другие книги Веркина, состоит из множества составляющих, которые можно долго вертеть так и эдак, словно кубики рубика — и когда одна или несколько граней собраны, все равно остаются другие, над которыми нужно ломать голову.

Эта книга в первую очередь для тех, кто любит историю. Я из таких. С интересом отыскивал среди персонажей знакомые исторические фигуры, вместе с автором фантазировал на тему того, каким мог бы быть альтернативный путь развития России в начале – середине ХХ века. После выхода «Черного знамени» много было споров, возможен ли такой путь (в стиле НСДАП) или нет, я считаю, что скорее нет – но сама по себе фантазия любопытная. Читатель, интересующийся историей – человек требовательный, он хочет абсолютной достоверности. Но предоставить ее читателю на блюдечке невозможно, потому что образ истории у каждого в воображении свой. Особенно с учетом различий в политических взглядах. Поэтому пусть спорят, возмущаются, даже снижают оценки на сайтах, где пишут отзывы – это хорошо, это авторская удача.

В то же время отчего-то мало говорят о центральном герое. А героя Казаков вывел на удивление пассивного. Он не умеет поспорить, не владеет инициативой. Он талантливый и добрый человек, но в этой истории скорее свидетель, чем участник событий.

Однако для драмы пассивный герой – не лучший вариант. Ближе к развязке я поймал себя на том, что жду, когда же Олег совершит хоть какое-то действие, нарушающее ход событий. Хоть что-то искупительное за свою толику вины в черном деле партии. На мой взгляд, у него была такая возможность:

С точки зрения сюжетной архитектуры книга сделана хорошо: две сближающиеся во времени линии, когда мы видим сразу и исторический процесс, и его результат – удачный прием. С точки зрения атмосферы, мне кажется, есть что-то общее с «17 мгновений весны»: значительная часть действия разворачивается в мрачных коридорах власти. Военные столкновения автор оставил за кадром. Действие подается от первого лица Олега, мы видим только то, что видят его глаза. Лично я бы для исторического романа расширил бы перспективу и добавил бы драматизма, беллетристики, военных действий — но тут, конечно, автор решает. В целом роман оцениваю высоко, он заслуженно получил несколько премий и советую прочесть его всем, кто любит качественную фантастику и отечественную историю.

Это необычная книга. Написанная на очень хорошем уровне, отличным языком, она, по-моему, не рассчитана на массового читателя. Во-первых, тут настоящий кровавый хоррор, пробирающий до глубин души; во-вторых, авторы размашисто — и мастерски — используют сюрреализм как метод, и чтобы погрузиться в такой мир, нужно приложить определенные усилия, без этого общая картина может рассыпаться.

Читая, я как будто проваливался в странный и в то же время знакомый мир, напоминающий сон больного лихорадкой; я не мог из него вырваться, мир преломлялся и неожиданно отражался новыми гранями, он выплескивался с экрана, словно тревожащие образы с картин Дали, обращенные напрямую к подсознанию. Времена и пространства здесь перемешались, они взаимопроникают, связанные путешествующими из точки в точку героями. Впрочем, ближе к развязке уровень сюрреалистичности снижается, а из жестокого хаоса оформляется архитектура сюжета – словно проявленная в крови фотография. И только дочитав до последних строк, я понял что именно я читал.

Безотказный прием: поместить в центр кровавого конфликта детей и подростков. Они чувствуют несправедливость и зло гораздо больнее, они легкая мишень для насилия – но все же они с достойным восхищения мужеством пытаются защитить себя и своих близких. Перед нами фантастика, но, если вдуматься, в реальной жизни во время войн люди переживают такие же страдания, встречаются с подобным злом на каждом шагу. Уместной смотрится отсылка к Гайдару («Судьба барабанщика»).

Авторы умело работают с образами-символами, у меня до сих пор стоят перед глазами и жуткая бомба в земле («Тииииииииик!»), и красный платок отца Джека, и коровий череп, и кочующий из эпизода в эпизод огромный револьвер «уокер». И черви, как выжившие люди на руинах сгоревшей в войнах цивилизации. И, конечно, золотые пули — еще одна аллюзия, на одноименный спагетти-вестерн.

Тяжело рассказывать об этой книге так, чтобы не налепить спойлеров. Я просто советую прочитать. Сильная история. «Я расскажу вам о любви и ненависти. Я расскажу вам о добре и его бессилии. Я расскажу вам о смерти… Я призываю Содом на ваши головы. Я призываю огненный столп. Я призываю золотую пулю».

Zотов хитрец. Читая его роман, я сделал множество пометок, чтобы затем вывалить в обзоре все эти замечания – но концовка выставила события в таком свете, что ни к чему нельзя и придраться. Сразу несколько раз все перевернулось, и критиковать автора и за форму и за содержание смысла не осталось. Критиковать можно только героя… а это было бы странно. Сравнение с «выставлением в новом свете» тут мне кажется особенно подходящим: ближе к концу книги мне казалось, что почти уже все понятно, и интересно только чем все кончится – но Zотов будто бы носил яркую лампу вокруг объекта в темной комнате перед моим лицом, и каждый раз я по-новому смотрел на этот объект и воспринимал его по-новому. До самых последних строк.

Стоит отметить любопытную концепцию мироустройства, нарисованную за пару переворотов до финальной точки. Согласно этой теории, мир создан Богом, но Бог утратил к нему интерес, разочаровался в людях и махнул на нас рукой – однако мир продолжает крутиться и жизнь идет своим чередом, ведь это своеобразная отлаженная машина, а уничтожить ее Демиургу не хочется, он и так уже забросил или сжег множество миров, да и людей жалко. В число предусмотренных механизмом сценариев включен и такой: в мире рождаются время от времени мессии, тираны и поэты, а также хулиганистые персонификации смертных грехов – чтобы численность людей не росла слишком быстро. За порядком следит специально приставленный смотритель, который тысячелетиями подчищает, корректирует действия этих фигур дабы все не рухнуло.

Со свойственным ему остроумием Zотов прохаживается по всевозможным порокам общества – в общем-то, если не знать, чем все в итоге обернется, взгляд этот кажется не совсем объективным. Негатив отчасти справедливый, но какой-то упрощенный, стереотипный, словно рассчитанный на простоватого читателя: все кругом разворовали, британские аристократы оскотинились, в церкви торговля, люди живут с головой в айфонах, мораль утеряна, чувство прекрасного ушло, искусство уже не то… При этом стереотипные, больше похожие на обруганные чуть ранее героем «бренды», посланцы из прошлого (мессия, тиран, поэт) сталкиваются со стереотипным настоящим; контраст стереотипов и создает конфликт. Сами посланцы при этом быстро занимают в современном мире соответствующие места: мессия в психушке, тиран создает религиозную секту, а поэт любуется персями дев и за гроши пишет романы для литературных проектов, по штуке в месяц. Это действительно остроумно и забавно описано, я получил удовольствие. На диалоге Пушкина с Гоголем я хохотал.

О недостатках говорить сложно, их мало. Читалось вначале скучновато, но интерес разгорался довольно быстро, к концу книга меня полностью захватила. Написано довольно простым стилем, похожим на язык блогов – но в литературе содержание определяет форму, и язык «Айфонгелия» в данном случае хороший вариант формы. Уровень обычного, стереотипного москвича, пораженного Иерусалимским синдромом. В принципе, книги о богах, божественных силах, чертях, глобальных вопросах мироустройства – тема скользкая и сложная, и поначалу чтение у меня шло тяжеловато именно потому, что выглядела история как очередная попытка перетрясти небесную канцелярию и на пяти пальцах «показать почему все религии мира заблуждаются». Я рад, что ошибся в первом впечатлении.

Мне понравилось высказывание Марии в одном из интервью об этом романе: читатель достоин того, чтобы с ним говорили о сложном, книга не для среднего потребителя, она сложна для интерпретации. О, отлично, подумал я – и, приступая к чтению, был весь предвкушение, весь застоявшаяся в стойле интерпретация. Но, к сожалению, я быстро утонул в ворохе информации, и нужной и ненужной для понимания того, что происходит. Честно скажу – история вообще не захватила, ничем. Быстро стало скучно — наверное, я тот самый средний потребитель. Местами красивый текст, местами неплохой юмор, вот и все, что могу отметить. Интрига? Проблемы высокопарных львовских старичков меня не тронули, и было, в общем, все равно, кто там и чего хочет добиться. Необычные герои? Мне не показалось, что старый ворчливый еврей или взбалмошная оперная дива – это что-то оригинальное. Атмосфера? Согласен, она присутствует, но ради атмосферы продираться через сотни страниц… Идеи? Но герои изрекают банальности, и сами об этом говорят. Загадки, детективная линия? Нет уж — для того, чтобы мозг включился по-настоящему, нужно хотя бы приблизительно понимать мотивы героев, особенно протагониста. Я долго не мог понять, что ему вообще нужно. Кстати, на мой взгляд, неудачным экспериментом стало именование протагониста просто «он»: это все время сбивало с толку. Особенно когда «в кадре» были и другие мужские персонажи. Интересное, красивое фантдопущение – но оно разъясняется автором (именно растолковывается, забудь про интерпретации – весь простор для интерпретатора сужается в итоге до двух опций: был это сон или не сон) только в самом конце.

В романе слишком много политики: тираны, НКВД, гитлеровцы, бандеровцы (стыдливо названные «сопротивлением»), неужели не надоело об этом? Вот уж инерция мышления. На дворе все-таки не восьмидесятые годы. Время от времени перед глазами почему-то вставал образ Ахеджаковой, возмущенно кричащей что-то несвязное о тирании… Также непонятно зачем здесь такое количество гомосексуалистов. То байкеры-геи, нажравшись пива, лезут друг другу в кожаные штаны, то античный герой возлежит с юным мальчиком, то протагонист возбудится, когда его кто-то прихватил за шею. Единственный по-настоящему интересный и оригинальный герой – Урия – вдруг на последних страницах начинает настойчиво признаваться к главгеру в любви (хотя до этого видел его лишь пару раз) и сразу становится менее симпатичным. Впрочем, если все это сон и выдумка – значит, сам протагонист немного голубой, но это не та интерпретация, что могла бы всерьез увлечь.

Если попытаться определить главный недостаток стиля, то я сказал бы, здесь многие вещи в излишестве. Первое. Излишек диалогов. «Он» ходит от героя к герою и везде его встречает многословие и пустословие, и он активно в нем участвует. Второе, аллюзии: тут просто необъятный ворох отсылок к чему угодно, к фильмам, книгам, музыке, я заметил несколько десятков, возможно даже под сотню. А нужно ли так много? Зачем, к примеру, упомянут салон связи «Заводной апельсин»? Как это работает? Я связи с романом Берджесса на увидел. Третье, образы. Есть, например, красивый образ белой лошади, которая бродит по городу – но лошадь встречается так часто, что начинает раздражать. Или неплохая шутка с молчаливыми футболистами по ТВ, она повторяется раз за разом, как будто читатель не в состоянии с первого раза оценить. Или бесконечные упоминания о запеканке. Наконец, говоря об излишках, не могу не сказать о переизбытке сюрреализма. Сюр это прекрасный прием, но от него быстро устаешь.

Есть еще один «косяк», характерный для женщин, пишущих от лица мужчин. Мужские образы в романе «он» воспринимает по-женски, в стиле «ах, какой красивый мужчина» (может, отсюда и гомосексуальные наклонности героев?). Автор при этом пару раз обращает внимание на женщин и пытается их как бы по-мужски оценить — замечает, как у официантки задница круглится и тому подобное… звучит это ненатурально. Лучше не трогать вопросы сексуальности противоположного пола, если пишешь за него. Тут фальшь очень легко чувствуется. И рядом с этим «косяком» стоит вся странная романтическая линия. Ну допустим, герой пришел к Валевской в особняк, она с ним поговорила на повышенных тонах, потом разделась и изнасиловала его, а потом выгнала. Потом — то по морде ударит, то провожать на вокзал придет. Ну вот странная девушка, ладно, спишем на гормональные заскоки. Но в принципе — зачем вообще нужна в этой истории романтическая линия? Поднять общий градус безумия? Никаких чувств между ним и ею автор не показала, их нет. Короткая сексуальная сцена, от которой осталось ощущение легкого недоумения.

При всех недостатках роман вовсе не лишен определенного шарма. Пусть сюжет хаотичен и оставляет сплошные вопросы – но есть интересные повороты, яркие образы; например, неожиданный разговор героя с отцом, телебашня-великан с горящими глазами, эти забавные контактеры-охотники… И раз уж это заявлено как эксперимент для элитарного читателя, я не стану слишком строго судить. Пусть элитарных авторов судят элитные читатели.

И снова история у Веркина не тянет на детскую. Персонажи – дети и подростки, но книга не для них. Лексика, тематика, идейная глубина – все не детское. Возможно, часть старшеклассников поймет что-то, но в массе вряд ли.

Роман о том, как двое людей начинают жизнь вместе, но потом социальная пропасть разводит их в стороны. Они могли бы быть вместе до конца дней, они друг друга по-детски любили, и отлично друг другу подходили — но начав взрослеть, не смогли оставаться парой. Они старались, но обстоятельства оказались сильней. Иван страшно комплексовал, и это ему мешало быть более решительным — хотя трусом его нельзя назвать. А Уля не дождалась. Главный вопрос из финальных строк можно перенести в начало истории: «почему у нас так?» и ответ на него: «так бывает». И все же — в эпилоге социальной пропасти между Иваном и Улей уже нет, и для читателя остается надежда, что герои еще будут вместе. Не зря же они встретились после стольких лет. Так тоже бывает.

Интересна аллюзия на «Братьев Карамазовых». Прием создания портрета современника в трех лицах, тот же что у Достоевского. Коллективный герой. Младший – светлая душа (Алеша – Славик), средний – стихийный философ и мечтатель, запутавшийся во внутренних конфликтах (в обоих романах Иван), старший… за старшего я долго принимал Чугуна, и не сразу понял, что Чугун – это Смердяков, бастард. Уже в конце «Д-А» упоминается, что самый старший сын ушел из семьи Аксеновых. Как и Дмитрий Карамазов, он уехал из родного города – но, в отличие от него, не вернулся. Чугун внешне не похож на Аксеновых, он темный, с монголоидными чертами; подобно Смердякову, он говорит братьям: «вы, Карамазовы»; также внимательный читатель заметит, что у детей разные отчества. От матери все трое отчуждены (как и Карамазовы от отца), они зовут ее по имени, а не «мама», и даже имя это неправильное (Верка, а не Вероника). Впрочем, сюжет «Друга-апреля» на сюжет в романе Достоевского совсем не похож, и вообще между ними нет параллелей, но такая связь не случайна. Это нить, соединяющая времена. Россия тогда и сегодня.

Еще один литературный «гость» из XIX столетия – дядя Гиляй. Это прозвище носил писатель Владимир Гиляровский. Родом он был из Вологодской губернии (близко к месту событий «Д-А»), много путешествовал, исследовал социальное дно, был цирковым артистом, писал и переводил с других языков на русский стихи. Он мог бы походить на плод фантазии Ивана: порой его действия выглядят, как чистая фантастика – тем не менее, он вполне реален, его замечают и с ним говорят другие члены семьи Аксеновых. Он поселяет в душу Ивана стих про ворона, и тот, словно семя, прорастает в ней. Сначала любовь к девочке помогла Аксену не стать таким, как Чугун еще в детстве, затем любовь к поэзии помогла ему развиться в хорошего человека. Кто же такой дядя Гиляй на самом деле? Он называет себя человеком, морально павшим — и делает добрые дела в качестве компенсации мирозданию. Он материализует предметы и разговаривает с пустотой, сам неожиданно исчезает и появляется – то есть для него нет грани между материальным и нематериальным. Он и плод фантазии – и реальный герой. Он помогает Ивану подняться над его печальной действительностью в волшебном пузыре. И Иван не только спасается сам, но и спасает младшего брата.

Не понимаю, почему это маркируется, как детская литература. Это книга для взрослых, да еще и далеко не для всякого взрослого. Неудивительно, что в сети так много недоуменных отзывов. Убеждаюсь, что Веркина нельзя просто прочесть, чтобы его понять, его нужно толковать, и именно это я попробую сделать с «ЧЯП».

Дальше интересно только тем, кто читал, а остальных предупреждаю: спойлеры.

В прологе отец путешествует с сыном и заводит его в тупик. Юноша начинает сам исследовать окружающий мир, собирая то, что ему понравилось, и встречается с чудесным, возможно инопланетным созданием, сперва пугается его, но потом предлагает помощь – и существо помогает ему в ответ: награждает даром удачливости. Конечно, это никакой не сон. Все, что происходит с Синцовым дальше не случайно. И удачная встреча с Грошевым сразу по приезду тоже.

Синцов на первый взгляд герой серенький, но это не так. Во-первых, он зеркало для дуэта Грошев — Царяпкина, он оттеняет их. Во-вторых, у него важнейшая функция, он носитель удачи, вокруг которой вертится вся история – и правильно, что такой герой выбран как протагонист. По ходу сюжета удача сопутствует ему и окружающим постоянно, а в кульминации с ее помощью даже воскресает погибшая Царяпкина.

ЧЯП и Царяпкина дополняют друг друга, они как Дао. Не зря у них созвучные имена. Грошев – гениальный юноша, тяжело пострадавший физически и психически, городской изгой, вхожий в самые высокие кабинеты. Он напоминает манекена, а становится настоящим лишь когда мечтает о несбыточном. Первый уровень его собирательства – монеты для перепродажи («темное дело», нумизматов презирает), второй уровень – жетоны, и стоящие за ними легенды, третий – вещи, связанные с Гагариным. Он сам хочет стать в чем-то первым на Земле, как Гагарин, первым дозвонившимся до Бога. Он рассказывает притчи, через которые передается магическая природа материальных вещей – и сам же учит Синцова сочинять легенды о вещах, то есть создавать ложь, за которую люди будут выкладывать деньги и тратить жизни, как Чучел. Царяпкина тоже живет в мире иллюзий, боготворя «художников и поэтов» Дятловых, раскрашивая собак, сражаясь с мельницами и с теми, кто осмелится с ней спорить. При этом Ц и Ч к друг другу очень неравнодушны. Это вечная битва материального и духовного, и вечная их неотделимость друг от друга.

Идея романа лежит на поверхности: гоняться за вещами, копить их и одухотворять материальное – способ потратить жизнь зря. Не бегите за великой, но нереальной мечтой, не стремитесь стать владычицей морскою. Лавр Чучел – это возможное будущее ЧЯПа. Имя Лавр двузначное: лавровым венком можно увенчать победителя, а сушеную лаврушку добавляют в суп. Он хотел стать кем-то, но уже забыл кем, и теперь он старик, преисполненный сожалений, живущий среди чучел и распродающий, уничтожающий свою коллекцию барахла. Не зря в финале герои обнаруживают себя на помойке, покупающими таракана у человека по имени Ливингстон.

Ниже лежит еще один смысловой уровень – злоупотребляя удачей, можно разбудить антиудачу (они, по-видимому, находятся в природе в некоем равновесии), а это смертельно опасно. Собирая в реке редчайшие жетоны и монеты, герои едва не погибают, наткнувшись на медведя. Пытаясь дозвониться до Бога в заброшенном поселке, ЧЯП пробудил лихо, что чуть не убило его подругу.

Синцов понял, что с ним происходит и отказался от пути собирательства, указанного ЧЯПом, он стал раздавать свой дар, приносить удачу другим людям.

Интересно, что многие рецензенты даже не могут понять где в «ЧЯП» фантастика.

Сальников поступил хитро – в первых главах вроде бы ничего не происходит: лишь многословное, с обилием деталей бытописание персонажей. Все это так знакомо, тут и там узнаешь ситуации, в которых бывал сам. Читать реально скучновато, порой начинаешь уже плеваться от многословия – мне лично все время хотелось бросить, на 30, потом на 50, потом на 100 странице, и вот уже середина книги, но все не бросаешь… почему? Думаю, дело в реалистичности. Пусть тут нет экшена и автор будто намеренно не заботится о создании интриги – но обилие (даже переизбыток) деталей делает рассказ очень жизненным. Тем, кто решился читать и быстро заскучал, советую потерпеть до середины, станет интереснее. Кусочки истории начнут собираться в паззл и к концу романа все встанет на свои места. Тягучая, длинная, «кирпичная» подача в итоге себя оправдывает. Содержание определяет форму: от скучных реалий, сдобренных гриппозной бредовостью, через вспышки трэша к мистической концовке. Языком автор владеет мастерски, язык богатый фигурами речи и сдобренный юмором, так что совсем скучать не придется. А стилистические «корявости», на которые пеняют критики, введены явно с умыслом.

Теперь о собственно истории. Она заставила вспомнить роман Брета Истона Эллиса (кстати, Сальников упоминает его в тексте) «Американский психопат». Нет, сюжет несколько другой, однако сам принцип построения цепочки «герой – мир – сюжет – идея» схож: персонажи – на первый взгляд заурядные члены общества, но с жуткими скелетами в шкафах. О книге Эллиса заставила вспомнить манера протагониста вдруг не к месту рассуждать о современных фильмах, книгах и т.д., это прямая аллюзия на «Психопата». Помимо Эллиса на ум пришли ранние фильмы Тарантино – он тоже любит долго погружать зрителя в обыденные и по-своему интересные ситуации, заканчивая их неожиданными кровавыми вспышками. Поведение героя в «Петровых» выглядит естественным и на удивление хладнокровным, когда надо вдруг разнести из пистолета голову своему лучшему другу и потом подчистить следы самым рациональным и где-то даже благородным способом.

Обозначение всех членов семьи просто фамилией «Петров», даже без имен, превращает ее в коллективного героя. По ходу сползания кусочков паззла в единую картину – сползаются и родственно-дружеские связи едва ли не всех персонажей, и возникает что-то вроде коллективного мегагероя – у которого нет определенной сюжетной задачи: это большой портрет вроде мистерий Ильи Глазунова, перенасыщенный деталями, нарисованный на фоне новогодней екатеринбургской суеты, слегка размытый гриппозным сюром. Вчитываясь, внимательнее присматриваясь к деталям, начинаешь прозревать: все это нагромождение персонажей и вовсе является грандиозной фантазией самого Петрова. И жену-маньячку он выдумал. Между прочим, ни одного убийства она по сюжету так и не совершила, лишь даны какие-то бледные намеки-фантазии. «Не нужно уподобляться юному Сергею, — думает Петров о своем творчестве, — и поэтому идея про супергероя-женщину, которая днем учит детей в начальной школе, а по ночам режет всяких отморозков, — это очень плохая идея». Выдумал и друга-покровителя Игоря (воплощение его мечты об успешности). И сына (его внутренний ребенок, персонаж его комиксов — то есть воплощение мечты о супергеройстве). И друг юности, писатель Сергей – это часть личности, которую он в себе метафорически убил. В итоге Петров – это одинокий, неустроенный, бедный современный русский человек около тридцати лет, живущий в значительной степени в своем воображаемом мире. К тому же больной и пьяный.

Интересно, что на этот роман много восторженных отзывов и много ругательных. И забавно, что и те, и другие по-своему правы. Автором проделана очень хорошая работа. Но читатель (даже «квалифицированный», ха-ха) не всегда способен считать скрытые послания, даже если спокойно и скрупулезно читает книгу дома на диване – а не листает торопливо «читалку» в транспорте в коротких промежутках между офисными и домашними хлопотами. Даже современный читатель, знакомый с довольно сложными литературными конструкциями. И как автор имеет право затеять на страницах прихотливые игры разума, так и читатель имеет полное право заявить, что он так не играет.

Роман Сальникова заслуженно отмечен премией «Национальный бестселлер». Книга достойна встать в длинный ряд современных талантливых (без всякой иронии) авторов, живо, с юмором, рисующих свинцовые будни одинокого и неприкаянного героя, бухающего в депрессии, сходящего с ума, бредущего за ложными или неясными целями, или просто плывущего по течению. Под серым знаменем, на котором начертано «не мы такие – жизнь такая». Наверное, и в самом деле у современной российской интеллигенции такая жизнь, а все эти презентации с винишком, красивые интервью, округлые улыбчивые лица авторов – просто маска, чтобы скрыть кричащий экзистенциальный вакуум.

Это подростковая история, рассказанная от лица подростка – и рассказанная реалистично – читая, веришь, что говорит подросток. Говорит богатым, приятным языком. Вкрапления из татарского языка не просто создают атмосферу, в какой-то момент начинает казаться, что читаешь текст на татарском. Встречал мнение, что не всем подросткам удобно воспринимать текст с такими включениями. Я все же думаю, что подростки умнее, чем кажется некоторым взрослым. Если книга интересная, то даже десятилетние дети с упоением читают и вовсе взрослую литературу, вроде «Гиперболоида инженера Гарина» и разбираются что тут и почему, а новое в таком возрасте усваивается влёт.

Как раз «Убыр» — книга интересная. Уже одно название навевает жуть и хочется узнать, о чем она, потому я и выловил ее из десятка заготовленных к чтению книг. Начало было таким захватывающим и леденящим кровь, что я читал, не отрываясь в метро, потом дома, во время ужина и после ужина — и потом еще глубокой ночью, хотя уже пора было спать. Где-то с середины повествование стало более громоздким, но все равно не отпускало до конца. Некоторое утяжеление изначально очень легкому тексту придают сцены, где протагонист подолгу действует один, в них много его размышлений, переживаний и психологических деталей. Но все это прощаешь из симпатии к Наилю и Дильке. Наиль изображен уже не совсем мальчиком, но еще не мужчиной. В нем уже нет трогательной беззащитности и романтичности, но и настоящей силы пока не хватает. Вот ее-то он и набирается во время своих приключений, становясь подлинным героем с былинным оттенком. При этом с самого начала Наилю не занимать смелости, это импонирует. Он не боится ни злых людей, ни зверей, ни чудовищ, отважно бросается в бой, рискуя жизнью, чтобы защитить близких людей и даже случайную беременную женщину в поезде. Симпатичная, хрупкая и плаксивая Дилька его прекрасно оттеняет.

Идиатуллину хорошо удается нагнетать жуть. Называть хоррором подростковую книгу я бы не спешил, но жанр близок к этому. Образ чудовища особенно страшен потому что оно вселяется в родных и близких людей. Вообще система образов в романе хороша: начиная с красной кофты мутирующей мамы и заканчивая воткнутыми в дерево клинками во многих сценах.

Реальность в этой истории размыта, она скользит от обыденной (школа-уроки-тренировка-домашние хлопоты) к страшно-сказочной. Герой то и дело проваливается в странные, тревожные сны или обморочные состояния – а когда выныривает из них, действительность кажется продолжением тревожных снов. За подобными перипетиями сюжета следует и язык, то ясный и звонкий, то тягучий и вязкий, словно рвущийся клоками и полосами. Догадываюсь, почему автор оставил концовку открытой: все-таки воевать подросткам с собственными родителями, пусть даже на страницах романа – это уж слишком, хватит и побоища с дядей Маратом в электричке. К тому же кульминационная точка – сражение с Убыром – уже была позади, а новое противостояние могло вылиться в такое же по накалу действо. Ласточка в небе дает надежду, что после смерти Убыра и его дела исчезли, то есть родители излечились и надобность в новой драке отпала. Мне показалось, что автор намекает именно на это.

Было бы здорово увидеть экранизацию.

Предупреждение: в обзоре множество спойлеров.

Вдохновленный открытием для себя Веркина, я решил почитать других относительно молодых фантастов, ибо долгое время не уделял им внимания. Начать решил с Тима Скоренко. У него много премий, и в его адрес я вижу время от времени одобрительные отзывы. Сам он лучшей своей книгой называет «Легенды неизвестной Америки», с нее я и начал.

Сразу вспомнилась ранняя работа Скоренко «Баллада о черных слонах», я читал ее в рамках мастер-класса на Росконе-2007. Она поразила мощным объемом (300 страниц в word, и это первый роман Тима!). Почти все это была «вода», налитая для объема. Автор поставил себе цель наколошматить 300 страниц и добился ее. К примеру, полторы страницы он описывал, как герой входит в здание, как выглядит здание, как выглядит дверь, как он поворачивает ручку и т.д. Я начал читать ЛНА и с грустью поймал себя на ощущении, что за 5 лет, прошедших между этими книгами, в авторском стиле Тима мало что изменилось. Конечно, «воды» стало меньше, но повествование такое же пресное. Журнальный, а то и разговорный, сдобренный канцеляризмами язык. У меня впечатление, что автор собрал истории, с которыми сталкивался в своей журналистской работе, добавил немного вымысла и отдал в печать. Много реальных героев, те же сестры Сазерленд или Рэд Байрон. Почему же тогда это «неизвестная» Америка? Добавить загадочности в название? Это помогло распродать тираж 2000 экз.?

Все истории даны от первых лиц. Реально сбивает с толку. Разные герои, свидетели и участники событий – но в каждой истории новое первое лицо, и по стилю одно никак не отличается от другого. Почему не написать от третьего лица? Судя по всему, что я читал у Скоренко, он этого в принципе не делает. Так тупо легче?

Первая легенда вовсе не об Америке, а об американце в раннем СССР. Она нафарширована устаревшими еще в 1980-е годы штампами в духе «никого не щадила сталинская машина», тут полно злобных лубянских соглядатаев (один из которых живет прямо в квартире у сотрудника американского посольства! и бухает с ним водку, не закусывая, послушайте, это точно не сюр?), а также хрестоматийных советских очередей, нищеты и беспросветности. Среди этой клюквы находится место любовной линии. Герой встречает на прогулке даму, у них возникает романтическая связь. Характерен их диалог в момент знакомства:

«Добрый день», — сказал я. «Меня зовут Джед».

«Как?» — Она чуть нахмурилась.

«Я сотрудник американского посольства. Американец. Джедедайя Джонсон. Переводчик».

«А я — Лена», — представилась она.

И я молчал. Я сидел рядом с ней и молчал, как полный дурак.

«Что же вы молчите?» — спросила она.

Я улыбнулся. «Не знаю, что сказать». Она улыбнулась в ответ. Так мы и познакомились.

Это нормальный диалог у Скоренко. Он почти не несет информации, никак не двигает действие и не содержит конфликта. Тим не умеет делать диалоги, к сожалению.

Когда Джедедайя вынужден уехать из СССР, Лена отказывается ехать с ним. Потому что любит Родину. И сам Джед не хочет остаться у коммунистов. Лена проходит лагеря (ведь сталинская машина не могла не сожрать ее), но пишет спустя годы Джеду, что ни о чем не жалеет. Послушайте, но автор же убил этим всю драму. Было бы куда интереснее, если б один из героев ради любви наступил на горло своим политическим убеждениям. А так, вышла длинная экспозиция — а когда пришло время первого импульса, герои повернулись друг к другу спиной и разошлись. Какая же это любовь? Ради любви в литературе герои предают семьи, пешком идут через весь мир, отдают последний кусок хлеба. А что у нас? Потрахушки под сталинской машиной, с водкой и КГБ. Вы будете смеяться, но здесь есть даже медведи, ватники и советский антисемитизм — совершенно не нужные по сюжету.

Вторая легенда: о гонщике Байроне. Эпиграф готовит нас к тому, что это история великана среди пигмеев. Автор вкратце поведал его биографию, затем стал отвлекаться и рассказывать какие-то посторонние вещи о гонках в Голландии, сопровождая комментариями «я снова отвлекусь, простите меня». Тим, это же текст, если отвлекся, можно просто вернуться назад и удалить лишний кусок. А если он не лишний, не надо заливать, что отвлекся. У меня ощущение, что ты вообще не возвращаешься назад, чтобы что-то улучшить или поправить. «И так сойдет!»… Затем автор многословно описывает как Байрон выигрывает заурядную гонку в провинции и гордо уезжает в закат. И это гигант?Герой войны, но таких героев много, да ведь о войне тут очень мало, весь гигантизм заключается в умении гонять тачку, как стритрейсер. Чем в принципе должна эта история цеплять? Неужели конфликтом между гонщиками, о которых мы ничего не успеваем узнать?

Третья легенда, о волосах сестер Сазерленд (в аннотации почему-то прекрасных, а в тексте уже некрасивых), выглядела поначалу многообещающе, но стала полным разочарованием. Тим, вот ты серьезно писал про череп с алмазом внутри, спрятанный внутри ковра, который висел на стене? Как, КАК можно спрятать человеческий череп в ковер шесть на десять футов (2 на 3 метра), пусть даже сшитый из волос?? Каким образом никто не заметил его за десятилетия?? Никто его не увидел, на нащупал, не услышал? Алмаз внутри черепа должен был издавать звуки при прикосновении, нет?? Глупо вообще его туда прятать, проще и надежней зарыть где-нибудь. Зачем вообще потребовался череп? Это не просто невероятно, это нелепо.

По сути, на этом обзор можно заканчивать. Все до единого персонажи картонные и скучные, диалоги бессодержательные, сюжеты бесхитростные, стиль – журнальная статья, перекроенная в байку. И «вода», целые озера «воды». И неизменное скоренковское брюзжание ни к селу ни к городу. Он ворчит и бухтит в разговорах, в своих блогах и своих книгах. ЛНА еще относительно спокойная в этом плане вещь, но и здесь обязательно наткнешься на что-то вроде «в курятине в KFC полно химической дряни». Вот зачем это – в истории о гонщике-«гиганте»?

Чтобы не заканчивать в стиле Тима («всё тут одно говно»), скажу вот что: буду рад ошибиться — но по-моему Скоренко попал в литературу случайно. Судя по тому, что я о нем знаю, он неплохой журналист, интересующийся техникой. И по образованию технарь. Литературу он не чувствует, учиться писать ему не интересно. Потратил на нее несколько лет, но потом нашел себя в другой сфере – в «Популярной механике» или где он сейчас пишет о технологиях и истории науки. От души пожелаю ему там успехов.

Фантдопущение перспективное, но воплощение на крайне низком уровне. То же касается и идеи: подобная критика мироустройства, общества, церкви и так далее — все очень вторично и в такой форме просто не работает. Если взять и в произвольном порядке расставить на листке слова «Бог», «Мессия», «архангел», толку будет столько же. Есть ощущение, что Скоренко нахватал отовсюду каких-то кусков информации, использованных идей и форм, и из этого торопливо сложил текст, даже толком не вычитывая. Не зря на всех мастер-классах и в любых пособиях о литературном мастерстве учат: пишите о том, в чем вы разбираетесь. Тим пишет о том, в чем явно понимает лишь на самом популярном уровне — это касается и христианства, и общественной психологии, и философии, и живописи. Зато он явно разбирается в некоторых журналистских приемах: броское название, скандальность, чувствительность темы, общественно-политический подтекст — все это на месте.

Трудно называть это литературой, это эпатажная байка, растянутая до крупной формы. Такие байки можно рассказывать за кружкой пива — если слушатели не разбегутся от всех этих соплей и говна. Подражание Паланику в наличии — но у Паланика грязь работает на идею, а здесь автор ее просто смакует. «Вы ненавидите американцев. Этих жирных тупых ублюдков, которые жрут в «Макдоналдсах», а потом подают в суд из-за своего ожирения и почечной недостаточности» — так пишут не для того, чтобы что-то читателю донести, это банальный троллинг. Троллить читателя, впрочем, тоже прием, но целый роман посвятить этому — какая-то подростковая шалость.

Действие подано в виде побасенки, описаний мало, диалогов совсем мало, а те, что есть, очень бледные. Вот лингвистический анализ соседнего текста Тима, его можно смело применить и к СИБ: Активный словарный запас: чуть ниже среднего, Средняя длина предложения: на редкость ниже среднего, Доля диалогов в тексте: гораздо ниже среднего. Это авторский стиль Скоренко. Стоит к этому добавить, что неумеренное самолюбование и отсутствие самокритичности Тиму, на мой взгляд, мешают адекватно смотреть на то, что он делает. В конце этого романа он уже от первого лица с удовольствием вещает, как Господь Бог, поучая и разъясняя что же такое он написал и как человечеству вообще понимать мир (ответ: никак, сами разбирайтесь, вы мерзкие человечки в этом гребаном мире — да, это не шутка). Тысячи лет христианские философы и богословы тратили жизни, чтобы попытаться понять, что есть Бог и каково Его отношение к человеку и обычно избегали категоричности, потому что признавали, что Бог в принципе для скромного человеческого разума непостижим, а человек по сравнению с ним непостижимо мал. Но у нас 26-летний парнишка весело и быстро, через говно, кровь и сопли, раскладывает все по полочкам. Серьезно этот текст я воспринимать не могу.

Мне нравится, как Веркин обращается со временем, в его книгах повествование легко прыгает из будущего в прошлое, и на третий временной слой, и снова в будущее — это дает новый взгляд на события, разное ощущение от них. Так же легко он двигается от события к событию, отсекая несущественное, промежуточное. Долго описывается бытовая жизнь отряда, без боестолкновений – и когда начинаешь с удивлением думать, что партизаны ведут вполне себе безмятежную жизнь, война врывается во всем ужасе. Одна боевая операция, но этого достаточно. Это, конечно, авторский прием: в жизни Саныч провел много боев. Роман подчеркнуто неполиткорректный, и потому правдивый. Легкие элементы сюрреализма удачно передают восприятие войны, особенно — контуженным подростком. Блестящий образ замерзшего в лесу одинокого немца с пачками писем. Кто он такой? Как сюда попал? Заставляет работать фантазию. Прекрасная книга, из которой вышел бы прекрасный фильм.

Приходилось читать отзыв, в котором говорилось, что «выпадает» эпизод с художником. А на мой взгляд он как раз один из ключевых.

Книга — попытка изобразить героя, дать его портрет. Четко, фотографически, это невозможно — ушло много времени, наслоились пропагандистские искажения. В романе Саныча старательно живописуют: рассказчик, корреспондент, он сам (привирая), художник (вписал в картину), потом снова корреспондент, уже как писатель в мирное время, и в конечном счете все это сам Веркин, подступающий к задаче с разных сторон. Кстати, настоящая фотокарточка Саныча есть, но ее нашли не сразу и в пятидесятые годы растиражировали фото младшей сестры, изобразившей его по просьбе биографа. Художник в романе — это собирательный образ человека искусства, изображающего героев войн. Получается у него не очень четко, но все равно образно.

Предупреждаю: весь обзор – сплошной спойлер.

Эта история не в полном смысле сошествие в ад, потому что Сахалин лишь часть погибающего, страдающего мира. В уцелевшей Японии все то же, хотя и мягче: голод, «негры» в позорных клетках, милитаризм, шовинизм, исчезновение литературы – грязь души, приведшая к Войне. Но Сахалин это еще и место, где каждый (кроме детей) страдает за свои грехи. Последний эпизод, «Показания Синкая», по хронологии первый. Остальное – прикладная футурология по отношению к нему, наслоение уровней будущего. Здесь, в отправной точке, на руинах, люди заняты ничем иным, как попыткой восстановить потребительскую цивилизацию, основанную на лжи. Персонаж-аллегория этого занятия — Масахира, полубезумный, всегда пьяный, лживый автобиограф, поедатель кошек, адепт теории плоской земли. На Сахалине Чек даст Сирени знание: апокалипсис стал благом — он открыл зло, сорвал с него маску лжи. Масахира пытается вернуть маску. Сахалинский ад построен масахирами… но вторжение будущего уже не остановить.

Не надо требовать реалистичности от такого мира. На Сахалине размывается и материя, и время. Это место – реторта, где реальность возгоняется в новое качество. Сирень прибывает для того, чтобы ее изменить, найти точку в настоящем, откуда стартует будущее нового мира и дать ему начало. В таком мире нужно искать не реалистичность, а чудеса. Чек чудесным образом исцеляется и доживает до глубокой старости: ему предопределено встретить Сирень и передать ей знание. Артем чудесным образом спасается, когда его почти убили китайцы (находит серебряный нож). У Сирени появляется «неразменный» рений, чтобы путешествовать между мирами в будущем. За редким исключением люди здесь — безликая масса. У них не осталось даже инстинкта выживания, они мечутся, ведомые инстинктом стаи. Большинство не имеют даже имен: они просто врач, префект, мэр. Двадцать миллионов людей едят землю, мучают «негров», сходят с ума, убивают себя и ближних и продолжают опускаться. Живые неотличимы от мертвых. С Сахалина нет исхода, даже для привилегированных японцев, ведь здесь не раскаиваются в грехах, а только усугубляют их через жестокость, зависть, кровожадность. Грех — не поступок, а состояние души, толкающее на эти поступки. И все лгут о том, почему их отправили на Сахалин. Вырвется отсюда лишь Сирень, излечившись от своего греха.

Сахалин как сцена выбран удачно. Крайняя, рубежная во многих смыслах точка мира. Удачно выбраны и азиаты, как участники межнациональной драмы: массовому русскому читателю их даже сложно различать на вид, оттого лучше заметна иррациональность их взаимной ненависти. Впрочем, русскому тяжелее ассоциировать себя с протагонистом-японкой, но Веркин ловко сделал ее отчасти русской (в том числе по имени и менталитету). Так же изящно он решил проблему с топографией: «Остров Карафуто» и прочие Тоёхара, Маока, Эсутору, Сикука – быстро зарябило бы в глазах, но все названия остались русскими. Важно: на месте японцев мог быть кто угодно. Их корабли носят американские имена, в аду есть и финны, и поляки, и «латинос», есть вымершие айны, словом весь мир. Русских совсем немного (их почти уничтожили), но они в центре истории – Сирень, Артем и Чек.

Сиро Синкай. Персонаж, олицетворяющий человека в мире постапокалипсиса (настоящее время (хотя для нас оно будущее, как и вообще все времена в романе)). Начинает как прекрасный поэт, способный пожалеть даже дровяного вора. Приютивший кошку. Вдохновляющий девушку смотреть в будущее, мечтающий встретить ее в Эдеме. Но мир пережевывает его, превращает в политического журналиста; Сиро проповедует ненависть, отправляется в сахалинский ад и становится садистом-убийцей. А кончает его девушка, которая восхищалась его стихами.

Человек (Чек). Персонаж, олицетворяющий человека до постапокалипсиса (прошлое). Глубокий старик, жил на Дальнем Востоке еще до войны, в ад его не ссылали. Он сохранил человечность в аду: спасает детей, невзирая на расу. Чек – значительная фигура, открыватель Нитей Хогбена и строитель прототипа устройства, позволявшего по ним перемещаться и генерировать Х-поля. Чек выполняет важную роль в романе: вместе с патэрэном Павлом он открывает Сирени устройство мира и его философию. Для этого высшие силы сохранили его до такого возраста, вопреки голоду, болезням и усталости ума. В Чеке, как и в юном Синкае жива любовь к поэзии, он читает вслух стихи, это признак живой души среди ходячих мертвецов. Но он, как и все здесь, грешен, и гибнет, когда новая вспышка хаоса (МОБ), по его словам, «выжигает скверну».

Артем. Олицетворяет будущее. Проводник Сирени по аду, сахалинский Вергилий. Дважды чудом (это не фигура речи) выжил, чтобы исполнить до конца роль — провести через ад слабую и хрупкую героиню. Когда герои попадают на «Каппу», роль заканчивается. Он больше ничего не боится, и только молчит, улыбается, а затем уходит с корейскими детьми умирать. Артем всю жизнь строит невероятные конструкции, уходящие к небу – и за миг до смерти он вместе со слепыми детьми (аллегория всего человечества) снова строит каменную башню. А его внук также поведет человечество к небу по солнечным нитям.

Сирень. Каталист всех персонажей. Они пассивны, но встречая ее, начинают действовать, рассказывать, философствовать, прогнозировать. Даже природа активизируется, пробуждается МОБ и трясется земля. «За тобой идет огонь», кричит ей Чек. Сирень пришла на Сахалин, потому что грешна, но она также пришла возвестить конец ада.

Ее грех – неверие в Бога. Неверующий в Бога – единственный доброволец в аду. Пройдя преисподнюю, она уверовала – и потому спасается. В адской реторте, где почти все (кроме людоеда Накамуры) стали лишь более грязными душой, она очистилась. За исключением этого греха, героиня невинна, и сама еще почти ребенок. Она ведет себя очень благородно, и видящий всех насквозь Чек именует ее ангелом. Даже когда уже нельзя ничего сделать, она пытается спасти Артема и «неполноценных» детей — иррационально, без всякой надежды. В этот момент Господь и являет ей свое могущество, стирая ад и показывая Нити – хотя за это ей приходится отдать свои глаза.

Сирень получает новую кожу, новый облик, новые глаза (новый взгляд на мир). Важная деталь ее образа, роскошный макинтош, наследство многих поколений предков, выгорает и съеживается, женщина отдает его старому «негру» в позорной клетке. Макинтош это символ старой культуры, в которую одето человечество; воинственной культуры, полученной во времена старых жестоких богов. Культуры, превращающей поэтов в чудовищных убийц. В адском пекле она выцвела и стала ненужной будущему человечеству.

После ада Сирень родила ребенка от Артема. Она верит: сын мальчика сможет увести человечество к другим мирам. Таким образом, она становится бабушкой нового пророка. Называть ее Богоматерью, как делают некоторые толкователи, по-моему, слишком громко.

Кроме того, из преисподней она вынесла брусок рения, который послужит деталью для двигателя нового транспорта (она так верит). Подарок патэрэна Павла, последнего священника.

И еще: Сирень становится писателем. В мире, где перестали читать книги.

Этот роман (как и вся дилогия) наиболее философская вещь у Лукьяненко, на мой взгляд. Попытка заглянуть очень далеко в будущее – так далеко, как мало кто пытался. Расстраивает, что многие читатели увидели в ней только политический подтекст и критику ранних Стругацких. Во-первых, есть разница между критикой и полемикой. Во-вторых, политика здесь далеко не на поверхности – она лишь часть общественной жизни, продолжение философии.

Дальше спойлеры. В первом романе, «ЗХИ», герой попадает в мир Геометров, где индивидуальность полностью подавлена, в «ЗТ» напротив, попадает в Тень, цивилизацию тотальной свободы. Ему предстоит сделать выбор от имени нашей планеты, к какому типу развития примкнуть. Выбор тяжелый, потому что абсолютная свобода — это тоже рабство. За время короткой экскурсии по Тени Петр понимает: местные люди – бессмертные и всемогущие – продолжают убивать друг друга в идеологических войнах и мучиться собственным несовершенством. В его теле в Тень вошел Ник Ример, и пусть сохранилась только часть его личности – но он увел с собой в Тень и мир Геометров. А мы, земляне, свой пропуск в мир бессмертия и абсолютной свободы в итоге так и не получили, потому что мы не готовы. Эта книга не о том, как строить идеальное общество, она о поиске пути, который будет очень долгим, возможно, вечным. Каждый проход через Врата был для героя ПОСТИЖЕНИЕМ, и во время последнего прохода он наконец смог понять самого себя. Это сверхзадача для одного человека, а уж для целого человечества…

Когда Петр впервые прошел Вратами, он попал в мир вечной вялотекущей бессмысленной войны – это стало его чистилищем перед следующей ступенью. Во второй раз он пришел в мир, который показался ему тихим раем и сходу встретил очень значительного человека, который смог ответить на все вопросы и помог ему в деле спасения Земли. В третий раз он уже хорошо понимал куда и зачем идет (спасать Данилова). В четвертый раз, уходя с планеты Геометров, он прошел Врата, избавившись от своей второй личности, Ника, и постижение завершилось.

Каждая цивилизация, в которой Петр побывал, выставила ему навстречу одного яркого героя-спикера, объясняющего ее суть, олицетворяющего ее. На Земле это Андрей Хрумов, его лже-дед, обманом сделавший из него прекрасного и правильного человека, у Геометров это Наставник Пер (его имя намеренно созвучно с «Петр» — наш герой должен был повторить на Родине его судьбу, но взбунтовался), в Тени – Кэлос, одна из величайших личностей в истории галактики, принесший себя в жертву ради нашей Земли. Всех их объединяет одно – они яростно, с оружием, готовы отстаивать и распространять добро и прогресс, как они их понимают. Все трое проходят через смерть. Их страсть губительна.

Особенно интересны Геометры – идущие путем, которым мы сами можем пройти. Самые «правильные» в Галактике, принесшие в жертву чувственность ради прогресса, распространители самой прекрасной идеологии — Дружбы, называвшие свое солнце Матушкой, а землю Родиной – Геометры в итоге все равно не смогли убежать от Тени. Личная свобода, какой бы ценою она не давалась, все равно сильнее общей необходимости. Они смогли победить законы физики, истории и морали – но все равно проиграли. Лучший из их регрессоров, Ример, стал тем, кто вынес Родине приговор.

Тень — это бог из машины (в буквальном смысле). Вернее, технология, поднявшая людей до уровня богов. Она постигает их суть и исполняет желания, причем не те, которые люди осознают, а подлинные. Осуществив все желания, люди хотят непостижимого – и получают его тоже. Пылающая планета непостижимой цивилизации потомков человека. Смерть в Тени не дает покоя или повторения цикла, она ведет на новую ступень. В итоге Тень поглотит и Конклав, и Геометров, и Землю. Не будет несбывшихся желаний. Но для нас пока невозможно постичь такой принцип мироустройства, как невозможно постичь Бога.

PS. В завершение отмечу необычные названия книг дилогии. «Звезды – холодные игрушки»: эта словесная конструкция апеллирует сразу к зрительному восприятию, тактильному и к моторике. Смотри, трогай, играй. «Звездная тень»: оксюморон, содержащий зрительный контраст.

Интересно перечитывать этот роман спустя 20 лет после его написания, то есть близко во времени к описанному в романе будущему. Чувствуется принадлежность автора к эпохе 1990-х. В его мире будущего есть CD-диски, японские видеомагнитофоны, почившая в бозе «Трансаэро». В самолетах еще разрешено курить, россияне передвигаются по дорогам на «Жигулях» и «Икарусах». Интернета и мобильных телефонов нет. При этом некоторые технические фишки автор угадал: в центре Москвы платные парковки, а программы на ТВ можно записывать и стирать. Прогресс двигается очень быстро, и при жизни моего поколения (я родился в 1970-х) идет уже третья техническая эпоха — и даже такому сильному фантасту трудно заглянуть на 20-30 лет вперед и угадать куда он пойдет. С точки зрения политики версия будущего тоже любопытна и тоже понятно, что построена на предпосылках середины девяностых годов: российское правительство сдает в аренду канадцам целые территории в Сибири, на востоке Великий Китай кажется скорее угрозой, чем партнером; между Россией и Украиной действительно произошел конфликт из-за Крыма, но тот стал независимым государством, а не частью РФ.

Роман этот — один их моих любимых у Лукьяненко. Он не столько о космосе, и том, что там нас может ждать — сколько о землянах и конкуренции культур на Земле. Это у нас Сильные «расы» распоряжаются судьбами Слабых, у нас есть доминирующие и подчиненные культуры и блоки наций, и связанные с этим моральные проблемы. Первая часть дилогии рассказывает о судьбе как индивидуума в этой системе (семья — Петр Хрумов, общество — Ник Ример), так и целых цивилизаций (подавленная Земля в рамках Конклава). Цивилизация Геометров — это доведенная до совершенства модель подавления. Сначала с помощью лжи и двойных стандартов морали подравниваются под одну гребенку члены общества (лишаются самостоятельности и права выбора, эмоционального наполнения жизни, то есть люди превращаются в «винтики»), затем: уничтожение конкурирующей расы, подавление и превращение в слуг соседей по ближнему космосу, и в итоге — бегство от Тени, альтернативной мегацивилизации абсолютной свободы. Самоизоляция и тупик.

Геометры в «ЗХИ» — самое интересное. Это модель развития, которую мы могли бы пройти, как цивилизация. Не зря все прочие расы не похожи на людей, а Геометры (и Тень, кстати) физически копия землян. Аллюзии на мир Полдня АБС не случайны. Это мир победившей идеи (распространения «дружбы»), которая оказалась важнее человека и его свобод. Неважно какая идея используется, коммунистическая или иная — в итоге диктат любой идеологии может привести к такому результату. Герой-землянин, даже выросший под гиперопекой «деда», этот путь отвергает, и с помощью встреченной в космосе сверхсилы, Куалькуа — которую он в один момент даже сравнивает с Богом — противостоит Геометрам, сворачивает с пути «дружбы» с Геометрами, хотя смертельная ситуация всей логикой подталкивает к союзу с ними, и даже главный авторитет четырех рас-заговорщиков — Андрей Хрумов, выступает за этот союз. Стремление к свободному развитию важнее, и этот путь в итоге более выгоден и человечен, но об этом во второй книге, «Звездная Тень». Любопытно, что в момент главного выбора, который делает герой, соединивший в себе Ника Римера и Петра Хрумова, умирают оба его Наставника, с планеты Геометров и земной.

PS. С точки зрения истории и коллективной психологии альтернатива «пути Геометров» представляется фантастической. Иерархический инстинкт всегда будет работать и выстраивать «пирамиду», на вершине которой будут располагаться более сильные культуры. Как этот инстинкт отключить или перенаправить его энергию в безопасное русло — могло бы стать темой для отдельной книги.

Это не сюрреализм и не магический реализм. Не фантастика. Это психологическая проза. Подсознание разговаривает с нами через образы и из них сложена эта история.

Обезьяна — это метафора ревности Мидзуки. Она так угнетала героиню, что была загнана в подсознание — «жила в канализации» (обезьяны не живут в канализации, на минутку). Доктор в результате нескольких сеансов позволил Мидзуки психологически раскрыться и нашел проблему в ее подсознании. Родители любили не Мидзуки, а ее старшую сестру, и девочка получила психологическую травму. Героиня утверждает, что ревность и зависть ей чужды (естественно, ведь о проблеме знает только подсознание), но очевидно ревнует и завидует.

Более того, Юко Мацунака, погибшая во время учебы в университете — это часть ее личности. Мидзуки уехала от родителей и в самостоятельной жизни получила шанс стать другой. Но обезьяна украла бирку с ее именем — украла этот шанс. В тексте много подсказок: например, Юко знает о существовании обезьяны и боится, что та украдет бирку (и так погубит ее). Она говорит об этом Мидзуки, но то не верит в это и сразу забывает. Обе девушки на выходные ездят к родителям, но одна вернулась, а вторая исчезла и потом была найдена мертвой. Бирка с именем Юко на хранении у Мидзуки — символ того, что судьба героини была в ее руках, но ревность оказалась сильнее и светлая, успешная часть ее натуры умерла. Возможно, что разница между ними была так сильна, что героиня была близка к расщеплению личности в студенческие годы, хотя это лишь предположение.

Было бы интересно узнать, что означают имена Мацунака, Сакаки и т.д., возможно, в них заключен символический смысл.

Кроме того, важно помнить, что обезьяна имеет особый символический смысл в Японии, все видели распространенную триаду из макак, закрывающих рот, глаза и уши: «Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нём, то я защищён от него».

Отличный цикл, мой наилюбимейший в мировой литературе. Последни книги, конечно, немного слабее первых, но все равно блестяще.:super:

Девятая Грелка, как сейчс помню, мой первый конкурс:)

2 место моего топа в финале. Отличный рассказ.

Веселый и добрый рассказ, люблю такие. Если не ошибаюсь, он победил на каком-то конкурсе на Самиздате. 10/10.

Отлично помню этот рассказ на эквадорском конкурсе, если не ошибаюсь в мае 2005 года (уже 5 лет прошло). Я хотел поставить рассказ в топ на первое место, но его сняли из-за каких-то разборок на форуме. Рад, что его опубликовали в РФ.