Подборкой отзывов на роман Кирилла Еськова мы закрываем тему произведений, выдвинутых в 2016 году на премию "Новые горизонты", но не прошедших в шорт-лист. Дальше — финалисты!

Наиболее полная информация о премии собрана на официальном сайте "Новых горизонтов".

Номинировал Владимир Борисов:

Миры, создаваемые Кириллом Еськовым, изначально вторичны. Евангелие, Толкин, Джеймс Бонд, Голливуд, Юлиан Семёнов… И вот – игра «Цивилизация», применённая к реальной истории мира. С возможностью переигрывать отдельные эпизоды. Подкупает в этой, казалось бы, нехитрой альтернативной истории несколько моментов. Во-первых, история по Еськову местами выглядит более реальной, нежели это было в нашем мире. Лишённые возможности наблюдать аутентичные события, мы вынуждены оценивать исторических людей по их художественным образам. Поведение Алексашки Меншикова после ссылки в Сибирь у Еськова более соответствует характеру персонажа Алексея Толстого, нежели унылому образу с картины Сурикова.

Во-вторых, плотность текста, каким-то чудом совмещённая с необыкновенной притягательностью. Головокружительные кульбиты сменяются многостраничными аналитическими описаниями, и всё это с постмодернистскими вывертами, неожиданными цитатами и цитатками. Вот таким стилем и слогом нужно бы писать учебники реальной истории, в которой ведь и фантастически авантюрные события случаются периодически, и фантастически неожиданные связи между явлениями, казалось бы, совершенно далёкими друг от друга, прослеживаются при внимательном вглядывании.

Андрей Василевский:

Русское государство в Новом свете, независимое от Российской империи, — и мне уже интересно. А то, что Еськов не «художник», а «публицист», я и раньше знал.

Валерий Иванченко:

Книга состоит из двух неравномерно перемешанных текстов. Один представляет собой слегка беллетризованный опыт альтернативно-исторического очерка, другой – пародию на шпионское ретро, то есть, по идее, чистую беллетристику. Оба написаны комически важным, самим собой любующимся стилем, позаимствованным, кажется, у Юлиана Семёнова. Временами автор не может удерживать напускную серьёзность и неслышно хохочет. Но даже с серьёзной миной, он не обходится без постоянных подмигиваний в виде общеизвестных цитат и макаронических каламбуров.

Беллетристическую часть многие оценивают как «увлекательную», но согласиться с таким утверждением не позволяет ряд причин. Во-первых, исключительное многословие (там где Акунин обошёлся бы двумя страницами, Еськову не хватает и двадцати, он просто топит читателя в плодах своего остроумия). Болтливее автора только его персонажи, монолог на десяток-другой страниц для них обычное дело. Во-вторых, отсутствие какой бы то ни было драматургии (состоящей, как известно, в столкновении характеров, мотивов и обстоятельств). Вместо характеров здесь грубые и порой неразличимые маски, вместо мотивов – плохо прописанные функции, обстоятельства следуют лишенному формальных рамок авторскому произволу. В-третьих, у истории нет сюжета – нам приходится следить за однообразным квестом, без конца и начала, без внутреннего смысла и логики. Больше всего этот текст похож на неприлично затянувшийся эстрадный номер, но в какой-то момент выясняется, что до нас исполнителю дела нет, он сам себя развлекает.

Константин Мильчин:

Симпатичный роман от симпатичного автора: смесь альтернативной истории и постмодернистской оргии. Еськов начитан и эрудирован, тут все состоит из намеков, прямых и скрытых цитат, шуток широкого и узкого употребления. Разгадывать эти бесконечные шарады чрезвычайно занимательно, роман очень хорошо написан, но автор немного заигрался, переусложнил, пересолил и переперчил. И превратил книгу в сборник сценариев для игры «Цивилизация». Прекрасная игра, но Русская Америка сама по себе крайне увлекательный сюжет, и Еськову есть что о ней рассказать. Прямо очень обидно.

Валерия Пустовая:

Одно из трех произведений в списке, не оставляющих, на мой взгляд, возможности говорить о них как о литературе. Замысел и даже пафос романа привлекают. Еськов создает русско-американскую утопию – своего рода малую, соразмерную человеку и идеям гражданского общества Россию, идет и дальше – доказывая возможность благоустроения ее на здравом смысле и взаимовыгодном человеколюбии. Нравится и поначалу заявленная, а потом как-то потерявшаяся идея сделать многослойный текст – текст романа соединить с текстом стратегической игры.

Однако ни мертвенные диалоги, ни натужные описания не позволяют погрузиться в привлекательную иллюзию. Русская Америка Еськова не живет, а его герои не говорят, хотя подолгу не закрывают ртов в функционально просчитанных автором монологах.

Роман хорошо бы переписать на языке нонфикшна, не беллетризуя его, а наоборот, создав у читателя иллюзию сухой функциональной вещи. Может быть, прием бы и сработал.

Но как именно художественное, образное произведение роман не получился.

Артём Рондарев:

Кирилл Еськов свою писательскую славу заработал себе тем, что в книгах своих описывает «все как есть», «все по правде» (об этом, например, можно прочесть в Луркморе): то есть, беря какую-нибудь известную проблематику, он не выводит на свои страницы всяких там сексуальных эльфов-шмельфов, а прямо, опираясь на данные истории, экономики и когнитивных, а также естественных наук, показывает подноготную. Читатель, видимо, будет обрадован тем, что в нынешней книге он остался верен данному подходу: так, уже в аннотации Евгений Лукин сообщает нам, что «из нынешних творцов альтернативной истории Кирилл Еськов единственный, кто вместо того, чтобы предаваться мечтам, с неумолимой последовательностью изложил, как оно было бы на самом деле». Этот бог читателя настоящей фантастики под названием «На Самом Деле», действительно, в книге начинает говорить сразу и громогласно: взявшись реконструировать, что было бы, если бы русские поселенцы закрепились в Америке, Еськов еще в интродукции (которая здесь, в полном согласии с нынешними поп-культурными конвенциями, называется «опенингом») сообщает, что северяне, собираясь воевать с южанами, решили прикрыть свои хищнические экономические интересы смехотворным предлогом борьбы за права негров и мобилизовали весь свой, как сейчас сказали бы, «черный пиар» для этих целей, формулируя задачу следующим образом: «….слова «южанин» и «рабовладелец» должны слиться в сознании общества до полной неразличимости». Всякий, знакомый с дискурсивными привычками отечественной блогосферы, при такой постановке вопроса должен счастливо вздрогнуть: повеяло знакомым.

По форме книга имитирует (или «представляет собой», если угодно) развернутый сеттинг для игры, с приложенным тут же описанием юнитов; посвящена она Сиду Мейеру, создателю «Цивилизации»: таким образом, по-видимому, тут имплицируется дорогая всякому блогеру и конспирологу идея наличия в мире кукловодов, творящих историю «в высоких кабинетах». Занимающая треть книги пространная историческая справка, которую в 1861 году излагает некий Командор, собираясь отправить на секретное задание проштрафившегося офицера, и которая призвана объяснить, что, собственно, альтернативного происходит в мире, описываемом Еськовым (вкратце – русские поселенцы в Америке под водительством опального князя Меншикова не только прочно обосновались в Калифорнии, но и надрали задницы полезшим к ним испанцам, а после откололись от метрополии и де-факто создали свое государство, для полной веселухи приютив у себя беглых иезуитов и запорожских казаков; проще говоря, КалифорнияНаша), изложена в лучших отечественных традициях жанра: русские офицеры в 1861 году изъясняются примерно как орки у Толкина в переводе Муравьева («– Отставить смехуёчки, ротмистр! – рыкнул Командор своим фирменным военно-морским басом»), пользуются овеянной веками терминологией западной либеральной прессы («орды немирных индейцев, слыхом не слыхавших о всяких европейских конвенциях насчет «нонкомбатантов»), про испанцев говорят, что у них «органическая неспособность к европейскому Ordnung’у» (видимо, в мире Еськова испанцев из Европы выперли за их неумение говорить по-немецки), дают довольно странное описание формы собственности асиенды («владельцем земли (формально – арендующим ее, на сотни лет, у местных племен) является Компания, раздающая свои угодья в субаренду крестьянам»), называют кораблестроителя «маэстро» (maestro – термин, применяемый почти исключительно в контексте академической западной музыкальной традиции), пересказывают казаков, изъясняющихся синкретическим языком матроса Железняка и Тараса Бульбы («не сымая папахи, возгласил раскатистым басом церковного певчего: «Караул устал! Давайте-ка, сеньоры, до дому – пора и честь знать. Вот вам Бог, а вот порог!», причем далее следует загадочное продолжение «и присовокупил по-русски: «Huntámi pomeryatsa – nikto ne zhelaet?», из чего можно заключить, что первая эпическая фраза была говорена по-испански; что делает диакритический знак в слове Huntámi, не вполне понятно, так как слово «хунта» по-испански пишется junta безо всякой диакритики: видимо, он добавлен чисто для понта или же попал сюда в результате неудачного копипаста), называют древних римлян «стариками» (это неизбежная форма обращения к авторитетным пацанам в мире нашей альтернативной истории и философической фантастики – «старик Достоевский», «старик Кант»), — словом, на ста пятидесяти страницах делают то, что в русском языке называется словом «пороть» и что описывать фразой «как оно на самом деле было бы» невозможно даже под дулом пистолета.

Излагая устройство русской калифорнийской конфедерации, Еськов пишет свой «Левиафан», рисуя, по-видимому, формы и причины идеального государства, как он его понимает; идеал этот отчетливо патерналистский, что Еськов тут прямо и отмечает: никакой особой демократии, свобода слова это не вседозволенность и так далее; патернализм этот корпоративистского толка, и я не буду тут писать слово, которое за этим понятием стоит, чтобы не политизировать ненужным образом свой текст: можете обратиться к википедии, статья «корпоративизм». Свободу, «одушевляющую народ Соединенных Штатов» (то есть, свободу в нынешней американской трактовке) Еськов устами своего героя именует «свобода в этом понимании» (курсив его) и полагает, что на настоящий момент она народу Калифорнии (читай – русскому народу) противопоказана: вполне узнаваемое политическое заявление. Без «свободы в этом понимании» народ Калифорнщины живет хорошо, работает не за страх, а за совесть, молится тем богам, каким хочет, пользуется социальными благами, свободен от эгоизма и всемерно, как самурай (сравнение Еськова), уважает своего работодателя – Компанию, основанную Меншиковым.

В то время, пока Компания без этой всей демократии процветает, в России-матушке все идет через одно место: царь Александр, воссев «на липкий от крови» трон, разоряет страну «в угоду английским конкурентам» (здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич; я к этому еще вернусь), таки подхватывает вредные идеи свободы и прав человека («подарив парижанам полезный бренд «бистро», она получила от них взамен, помимо триппера, еще и идеи Просвещения, крайне своеобразно преломившиеся затем в лейб-драгунских мозгах»), под этим влиянием пытается освободить крепостных «без земли», но, к счастью, вовремя спохватывается (русский народ, как мы помним, к свободе вообще не очень готов, о чем нам не устает твердить режиссер Никита Сергеевич Михалков), что вызывает бунт дураков-декабристов «за императора Константина и жену его, Конституцию», но, к счастью, тут вовремя подворачивается царь Николай (в силу неизбежного в таких случаях партизанского modus operandi, которым характеризуется любая фолк-история, в книгах, подобных нынешней, в качестве положительного идеала всегда оказываются наиболее одиозные исторические персонажи, которых потом оболгала сволочная интеллигенция), и призрак страшной свободы от страны отступает (Николай, правда, потом оказался все-таки туповат и настроил против себя подлинно лояльных идеалу несвободы людей, но это, сколько можно судить, чисто эксцесс исполнителя, сам идеал никак не марающий).

Затем, на 165 странице (да, роман довольно слабо структурирован) исторический экскурс заканчивается – констатацией того, что на Калифорнщине образовалось «Опоньское царство», то есть, как сообщает тут же примечание редакции «вымышленное государство русских старообрядцев, в котором якобы укрылись «древлеправославные иерархи», от которых должна в России возродиться «истинная церковь»: вот как высоко ценят сидящие в Санкт-Петербурге русские офицеры воплощенный идеал несвободы. И заявленный в начале книги герой (который характеризует себя в свойственной русскому офицеру скромной, но достойной манере: «…я простой, незатейливый боевик. Умею стрелять с двух рук, по-македонски»), собирается на Калифорнщину, в Страну Идеальной Несвободы, в 1861 году, то есть, напомню, в год отмены крепостного права, искать там оборотней (да, серьезно), о чем я вам уже рассказывать не буду, чтобы не делать спойлеров, – книга все-таки остросюжетная. Если же кто думает, что я сильно иронизирую по поводу Страны Идеальной Несвободы, – то вот вам ее описание от скептически относящегося к ней лица, то есть, все того же загадочного Командора: «Тамошнее «крепостное право» – это фактически наследственная привилегия половины примерно сельского населения, толстенный пакет социальных гарантий от Компании калифорнийским первопоселенцам… Все, у кого было хоть малейшее желание получить «вольную», имели в своем распоряжении век с лишком – и набралось таких за тот век меньше четверти, остальных же в высшей степени устраивает тамошнее патерналистское status quo».

Есть еще здесь идиоты хотеть свободы? Нету? То-то; прав был Никита Сергеевич.

Тема святой старообрядческой земли, из которой вытекут древлие «истинные» законы, далее тлеет на протяжении всей книги, чтобы в финале вылиться, через «женский вопрос», в прямую ссылку на время «правильных» уложений, вот этот текст:

«…женщин признают за людей вовсе не в тех культурах, где им целуют ручки и поют серенады, а там, где законодательно закреплено раздельное наследование детьми и вдовой: средневековая Скандинавия, Шотландия (но не Англия!) и, между прочим, допетровская Русь с тамошней «вдовьей долей». Собственно, единственная свобода, которую получила от Петровских реформ русская женщина – это свобода неупорядоченных сексуальных связей; заплатив за нее былой финансовой и хозяйственной самостоятельностью…» (в скобках стоит отметить, что это прямая речь – герои здесь, если они не беседуют языком дворовой шпаны, постоянно скатываются на суконный текст манифестов и проповедей).

Нетрудно заметить, что здесь, вместе с «петровскими реформами», опровергается весь европейский порядок, который традиционно среди крипто- и фолк-историков связан с Британией. У нас была великая страна, Петр повернул ее к Западу и тем уничтожил; но теперь, вместе с нашим правильным крепостным правом и древлими законами, сохраненными на территории Калифорнщины, у нас есть шанс переиграть и исправить ошибку: вот идеология «альтернативной истории» Еськова, и не сказать, чтобы здесь нашлось что-то оригинальное, под чем бы не подписались, например, поклонники Галковского.

Я уделил непропорционально много внимания, на самом деле, лишь трети книги, потому что там изложена почти вся идеология: в остальных двух третях роман представляет собой вполне увлекательный остросюжетный шпионский боевик, который, если оставить в стороне все языковые огрехи, схема коих набросана выше, вполне увлекательно читается. Есть тут, впрочем, и еще она родовая черта интеллектуальной фантастики, вызывающая немалое утомление у человека, знающего, как легко ныне добывается информация: здесь неизбежно возникает довлеющая себе эрудиция – так, в рамках разговора о занятиях Яна Потоцкого, который в романе появляется по, так сказать, дипломатическим каналам, вставлено, непонятно зачем, описание романа «Рукопись, найденная в Сарагосе», вот оно (мне оно тут тоже не слишком нужно, но я следую логике книги): «Сюжет там распадается на кучу эпизодов-загадок, каждая из которых может иметь как рациональное, так и мистическое объяснение – и каждый раз «финал открытый», ответ оставляется автором на усмотрение читателя…»; описание, кстати, неправильное, что легко заметить, если быть знакомым с эстетикой и идеологией романтизма. Здесь же, в рамках демонстрации самодовлеющей эрудиции, перечислены, опять же «в сторону», и другие авторы, писавшие про «упырей» – граф Толстой (очевидно, Алексей Константинович) и Загоскин. Видно, что Еськову его эрудиция нравится, и прием этот он будет повторять неоднократно: в другом месте двое персонажей будут немотивированно обсуждать, что композитор Берлиоз лучше принят в Петербурге, чем у себя на родине, и является автором оперы «Осуждение Фауста», причем название оперы будет написано, разумеется, по-французски, в третьем один из персонажей, также ни к селу, ни к городу, будет, стоя на пороге, пространно излагать доктрину о власти Франсиско Суареса: когда человек слышал о необходимости художественной детали, но не очень хорошо представляет себе ее прагматику, он неизбежно придет к данной разновидности интеллектуального неймдроппинга.

Еськов пытается в книге быть историцистом и до некоторой степени релятивистом, всюду оговариваясь, что святое крепостное право необходимо «на настоящем этапе развития»; он не полагает «несвободу» универсальной ценностью, ему просто надо создать антитезу такой универсальной ценности, как свобода, и он пытается это сделать, не совсем уж скатываясь на позиции режиссера Михалкова. Безуспешность этих попыток – а книга Еськова выглядит настоящим гимном этатизму, в который обращается всякая утопия, намеревающаяся выстроить социальное государство в условиях отказа от тех или иных форм демократии, — определяется здесь даже не декларативной формой суждений об устройстве идеального государства, а, скорее, интонацией постоянного открывания глаз на правду, проблематизирующая саму возможность неангажированного политического высказывания в современных российских условиях, в которых спорт под названием «открывание глаз на правду» давно уже стал формой правящей идеологии.

Смысл в том, что облик книги Еськова сильнее всего определяет классический, характеризующий нашу блогосферу более, чем что бы то ни было, пафос «рассказа о том, что было на самом деле», сюжетом которого, как правило, избирается самая циничная изо всех возможных интерпретаций истории, желательно – сочиненная или популяризованная каким-нибудь рунетовским диссидентом типа Вассермана или Галковского, обсужденная в сотнях комментариев под постами и репрезентирующая, так сказать, холодный, прагматичный взгляд на политику – то есть, оперирующая тезаурусом тех концепций, названия и лозунги которые наш блогер всегда выписывает с особенным замиранием сердца: геополитика, realpolitik (у Еськова, в силу упомянутой уже диссидентской необходимости выводить в качестве положительного идеала наиболее одиозных исторических персонажей, им занимается, разумеется, только император Павел, который «вел самую настоящую Realpolitik, отвечающую национальным интересам страны – а не идеологическим фантомам или своекорыстию ее «элиты»), just business и так далее. По сути, создание такого рода утопий и сюжетов — примерно того же рода занятие, что и реконструкторство или поклейка танчиков: нишевой, субкультурный продукт «для тех, кто в теме», выдающий в людях ту особую форму сентиментальности, свойственную дилетантам, в рамках которой правда делается легитимной только тогда, когда эта правда – «грязная»: таким образом, насколько можно судить, склонный к «системным определениям реальности» человек справляется с тем неприятным фактом, что жизнь и дисциплины, занимающиеся «жизнью», – вещи сложные, и напрямую к теории заговора и кукловодам их не сведешь. Идеология такого подхода описывается фразой «Это вам не лобио кушать», причем «не лобио кушать» может оказаться все, что угодно, — от похода к зубному врачу до концлагерей во имя светлого будущего. Можно предположить, что подход этот диктуется некой формой гендерного ресентимента, так как сторонниками его являются исключительно мужчины – женщины все-таки не против иногда и лобио покушать, не видя здесь ничего зазорного; в любом случае, я бы не удивился, если бы узнал, что подобные воззрения оттачиваются их носителями в гаражах, этом последнем прибежище мужского мира, куда женщинам доступа нет. В целом, идеология эта восходит к схоластическому представлению о том, что в жизни красиво все только на обложке, а «правда» это изнанка и она всегда уродлива (в «Имени розы» данный подход демонстрирует Убертин, когда рассказывает Адсону, во что превратится его возлюбленная, когда с нее слезет кожа: Вильгельм замечает при этом ему, что «правдой» подобное можно считать, только игнорируя замысел Бога); здесь можно, пожалуй, еще разобрать следы плотиновского отвращения к материи.

Печально то, что вся эта прорва усилий, как правило, уходит на то, чтобы создать очередную версию «патриотической реальности», в которой национализм, прогрессизм, антимодернизм и ресентимент собраны ровно в тех пропорциях, в которых они угодны правящей идеологии; и предающиеся этому занятию люди, которые в жизни, возможно, не сядут на одном поле срать, в идеологическом пространстве оказываются полными союзниками: так что я не буду тут писать список людей, как левых, так и правых, которые под выкладками Еськова, сделанными в этой книге, подписались бы обеими руками, — чтобы не создавать почву для холивара.

Галина Юзефович:

Тот случай, когда в пересказе роман заметно лучше, чем на самом деле. Хорошо выстроенный просторный и многолюдный мир альтернативной «русской Америки», со своей экономикой, политикой, стратегией и тактикой, но при это еще и с живыми людьми, с характерами, страстями и отношениями. Вроде бы, и микро-, и макро-, и горний ангелов полет, и дольней розы прозябанье. Но, повторюсь, увы – только в пересказе. На практике – перенасыщенный раствор, избыточная плотность повествования (не исключающая при этом тягостных сюжетных провисаний и лакун) и, главное, чудовищно тяжелый, невычитанный, перманентно спотыкающийся текст. Если совсем коротко, я бы хотела прочитать книгу с таким сюжетом, только написанную по-другому – и, вероятно, другим человеком.