Является ли самая известная книга Скотта его лучшей книгой? Единого мнения как обычно, нет.

Биограф Скотта, британец П. Хескетт считал «Айвенго» переоцененной, перехваленной книгой, которая стала едва ли не обязательной к прочтению к детстве, и обычно отбивает дальнейшее желание читать Скотта.

Возможно, с кем-то такая история и случилась.

В моем же случае наоборот, может иметь место могучий «синдром утенка», потому что зачитанный до рассыпающихся страниц «Айвенго» вместе с британским сериалом «Робин из Шервуда» был одним из ярчайших впечатлений блаженного детства.

Тем не менее, с высоты своих уже немолодых годов, я все равно проголосовал бы за «Айвенго» как за одну из сильнейших книг Скотта.

Писатель работал много и беспорядочно (на неспособность следовать заранее разработанному плану Скотт сетовал неоднократно). Оттого многие его романы отличает тщательно, подробно, с любовью выписываемая экспозиция, а потом бах! — и все уже кончилось.

В «Айвенго» вступление это вступление, завязка это завязка, кульминация это кульминация.

Все сюжетные линии начаты и закончены, ни одна не повисла в воздухе и не закончена впроброс, в трех предложениях.

Ни один из колоритных героев не потерялся.

Многословие, пристрастие к описательству, авторским отступлениям Скотту ставят в вину часто и, увы, часто по делу.

Но в «Айвенго» его обычные авторские приемы нанизаны на крепкий, динамичный сюжет.

В каждой главе что-то действительно происходит, и это что-то во-первых увлекательно само по себе, а во-вторых работает на общий замысел.

Может быть дело в том, что в основу Скотт положил фольклорные, а так же столь давно опробованные литераторами, что их уже тоже можно считать фольклорными, эпизоды из истории Англии.

То, что дело происходит во времена, которые были баснословной стариной уже во времена Скотта (а это 200 лет назад от нас!) освобождает автора от требований житейского правдоподобия (в духе плохо понятой «натуральной школы»).

Ричард Львиное Сердце, принц Джон, Робин Гуд (который Локсли) и его веселые ребята, это персонажи занимающие такое место в истории английской культуры, что их можно назвать архетипами.

Потому им, как героям эпоса, дозволено выкрикивать театральные реплики во время битвы и существовать наперекор времени и пространству.

Как я уже отмечал в рецензиях на другие романы Скотта, писатель, герои которого разговаривают театральными репликами (иногда сопровождаемые ремарками «в сторону», это уже какое-то проламывание «четвертой стены«!), вдруг оказывается жестче, круче, чем него ждешь.

Тут и описание побоища (группового турнира-меле) с его увечьями и смертями, и совершенно нешуточный триллер про зловещее семейство Фрон де Беф, с эпизодами в grimdark-стиле, и пыточная камера страшного барона, и штурм пылающего замка...

Все эти эпизоды сделали бы честь и современному приемнику Скотта — Бернарду Корнуэллу.

Герои книги, при всей театральности (а в случае с некоторыми еще и фольклорности) своего происхождения, оказываются совершенно живыми, колоритными людьми.

Хотя они делятся на команду условно-«хороших» и условно-«плохих», за исключением совершенного душегуба Фрон де Бефа, обе стороны иногда обнаруживают изнанку.

Так Седрик Сакс хотя и не изувер, в отличие от де Бефа, но такой же точно рабовладелец и заносчивый феодал, только вот сословие, к которому он принадлежит, оттеснено от кормила власти, оттого он и стал «ближе к народу», а вовсе не от какой-то демократичности.

Ричард — великий воин, но плохой правитель, к тому же, побыв с добрыми молодцами запанибрата, потом все же вспоминает, что они ему не ровня (опять же вспоминается монументальный Ричард в исполнении Джона Рис-Дэвиса).

Надменный тамплиер Де Буагильбер обнаруживает неожиданные для него самого благородные порывы.

«Массовка» в лице брата Тука, Вамбы, Гурта, Ательстана и прочих, прописана очень живо и все герои обычно делают пару шагов за рамки своего амплуа.

«Жалкий представитель выродившего знатного рода» Ательстан оказывается храбрым рубакой, дураковатый Вамба — шпион по призвания, и так со всеми!

Исаак, конечно — дань уважения Шекспиру, но к карикатуре на иудейские стереотипы (еврей любит семью и деньги, и денег у него много) все-таки не сводим. А уж страдания его — воистину шекспировского масштаба.

Вот только главные герои Скотту традиционно не удались и если Ровена еще более-менее похожа на живого человека («правильную» девушку-отличницу, такие бывают...), то заглавный рыцарь Айвенго кроме звучного имени ничем не выделяется, даром, что автор приписал ему любовный треугольник.

Любовные линии у Скотта редко удачны, обычно они чересчур патетичны и условны, но прекрасно выписанная экзотическая красавица Ребекка, нарушает эту нехорошую традицию.

Объяснения Ребекки с влюбленным в нее до потери разума де Буагильбером, несмотря на «высокий штиль» диалогов, заряжены нешуточной страстью, а намеки на чувства, которыми к ней проникся и Айвенго, дают тонкой мелодрамы, и чуть ли не единственные превращают главного героя в живого человека, а не чистую функцию.

Несмотря на крепкую боевую часть романа, вечное жизнелюбие Скотта с ним, и потому юмористические сцены вроде «король в келье отшельника» бурлят энергией едва ли не сильнее, чем штурм крепости.

Что же до исторической достоверности, то тщательная проработка одних деталей, вдруг сменяется совершенным авторским произволом в другом.

Так герои используют «миланские» доспехи за 400 лет до их появления, а монахи-францисканцы действуют до рукоположения самого Франциска.

Но следует помнить, что историческая наука во времена Скотта пребывала в своем младенчестве, а писатель все-таки проводил тщательные изыскания на темы, о которых писал. Это видно в объеме информации про одежду, блюда, напитки, бытовые привычки и праздники, законы и социальные практики легендарной старины, какой эпоха Крестовых Походов была уже при жизни Скотта. Думаю, что без путаницы примет разных эпох не обошлось, но и масштаб изысканий чувствуется.

Но роман ведь и не претендует на роль учебника по истории Англии!

Зато в его «веселую Англию» веришь, и страшное дело! — в ней хотелось бы побывать.

(Побывать в Британии Корнуэлла не хотелось бы...)

Думается, не скажу ничего нового, написав, что именно «Средневековье по Вальтеру Скотту», полное с одной стороны — множества колоритных, почерпнутых из рассыпающихся пергаментов, деталей, а с другой беззастенчиво равнодушное к характерному для подлинного Средневековья образу мысли, стало основной для бесчисленных псевдосредневековых фэнтези-миров.

Едва ли не до недавнего времени писатель, берясь сочинить свое «королевство Вестерфилд» брал за основу «веселую Англию» Вальтера Скотта.

ps. чтобы все поняли, насколько мне нравится эта книга, скажу еще, что в папке «черновики» на моем рабоче столе покрывается виртуальной пылью вольный фанфик про дальнейшую судьбу де Буагильбера, который становится сначала участником Четвертого Крестового Похода, а потом отправляется на далекий, сказочный восток, чтобы отыскать царство пресвитера Иоанна и встречает Чингис-хана...

смерть Бриана

у автора мне показалась «неправильной», как Теккерею неправильным показался выбор Айвенго дамы сердца, и это наверное, единственное, что есть у меня общего с Теккереем :)

Есть такие произведения, которые производят неизгладимое впечатление в детстве/отрочестве, но будучи перечитанными во взрослом возрасте оставляют после себя только вздох недоумения. После обычно следует риторический вопрос «и как такая фигня меня могла интересовать?», сопровождающийся покачиванием рано полысевшей от тяжких дум головы.

По счастью классическая трилогия Муркока не относится к таким книгам, (во всяком случае в моем случае).

Приключения Корума показались мне шедевром в мои 14-15, и в нынешние почти 35 я по-прежнему считаю, что это одна из лучших книг в богатой истории жанра.

Перед нами фэнтези, написанное так, будто Муркок его только что придумал с нуля, не опираясь вообще ни на что, ни на работы авторов-предшественников, ни на жанровых «прародителей» вроде исторического романа и колониальных приключений.

Если что-то и напоминает подход автора к миру, так это волшебные сказки и отчасти ирландский эпос, в которых то, что не стоит проблемы «реализма» в стиле «чем кормить стотысячную армию, и вообще знаете ли вы, что ТОГДА НЕ БЫЛО СТОТЫСЯЧНЫХ АРМИЙ», но и вообще размыто понятие реальности, существа принадлежащие к разным мирам запросто общаются, смерть порой условна, а жизнь оказывается сном.

Живший совершенно идиллической, полной уточненных интеллектуальных удовольствий, жизнью вадагский (вадаги это не то эльфы в толкиеновском, а не в фольклорном смысле, не то и вовсе ирландские сидхи) принц Корум случайно обнаруживает, что мир вокруг не просто изменился, а рушится. Отныне мир принадлежит жестоким и грязным, поклоняющимся Хаосу, но при этом прямо пышущим первобытной витальностью мабденам, которые суть обычные люди.

У вадага, чудом пережившего истребление своего народа, есть три пути — спрятаться, найти себе в новом мире место, или драться.

Взяв в руки меч, Корум сначала сражается сначала только с мабденами, но позже решает доискаться причин их появления, и отправляется на поиски Повелителей Мечей — могущественных богов Хаоса, которые стоят за мабденами.

И начинается его странствие по «плоскостям» параллельных миров, каждый из которых чуть больше отравлен Хаосом.

Муркок рисует мир совершенно фантастический, в настоящем смысле слова сотканный из магии, в котором боги запросто являются во плоти, законы мироздания воплощаются в буквальном смысле (Космическое Равновесие — исполинские часы), на кону в сражении стоит ни больше, ни меньше, а судьба целой вселенной...

И это я еще ничего не сказал о психоделической красоте и ужасе, которые творит Хаос, искажая мир. Парящие замки из крови и отравленные реки, пустыни разом состоящие из огня и льда, плывущие ирреальные пейзажи, каждое мгновение меняющие очертания.

Что любопытно, Хаос и Порядок это вовсе не Добро и Зло в чистом виде, «всё очень сложно» причем все на самом деле, а не для красного словца, очень сложно.

На ум приходит Желязны с его «Принцами Амбера» (тоже великое впечатление ранней юности), но при всем почтении к нему, тоже классику, рядом с вдохновенным Муркоком Желязны выглядит витиеватым, тяжеловесным и склонным толочь воду в ступе.

Муркок пишет, как будто рисует экспрессионистскую живопись.

Все это очень патетично, красочно, все герои без исключения оказываются королями или минимум герцогами и говорят выспренним стилем.

Но при этом книга написана в чуть странном, лирически-меланхоличном тоне, и в центр повествования помещен герой, хоть и отменно владеющий мечом, и наделенный магическими силами, но сомневающийся, рефлексирующий, тяжело переживающий творящиеся с ним злоключения. И эта его рефлексивность и ранимость не дежурные «сноски на полях», а чуть ли не основной стержень, на который нанизаны сюжетные перипетии и красочные описания.

При всей отвлеченности происходящего от бренного нашего мира, книга что-то говорит и о самых обычных людях, о развитии общества и культуры.

Можно с разной степенью уверенности проводить самые различные аналогии, но несомненно образ варваров, разрушающих утонченно-изысканную, но уже мертвую изнутри старую культуру, важен для писателя.

Фэнтези? — Да.

Героика?- Несомненно.

Но в той же мере и философская сказка, и многосложная аллегория.

Остается добавить, что как по детским, так и по взрослым ощущениям, «Повелители мечей», как и вторая трилогия о Коруме «Серебряная рука» — это лучший Муркок, так сказать сливки его творчества, книги, в которых творческий метод писателя доведен до совершенства, но не обращен в самопародию, и не подвержен еще излишнему влиянию психоделики и постмодернизма (в детстве я такими словами не выразился бы, но что тут «все проще и яснее» осознавал :) ).

О, проза, Классическая Русская Проза! Русская Классика, на удивление небольшой и монолитный свод текстов, надолго (как бы не навсегда...) определивший матрицу российской если не жизни, то уж культуры точно!

Правда за двести ( с позже вышедшими книгами 150-120 лет) условный цикл «Русская Классика» так прилежно изучали, преподавали и «проходили», что читать, воспринимать как просто художественную литературу, разучились начисто.

«Герой нашего времени» один из знаковых романов в культурном феномене Русской Классики.

В своем отзыве я постараюсь максимально далеко отойти и от «школьного» и от «антишкольного» понимания книги и отношения к ней.

Начну издалека, но по древу не буду растекаться.

Есть любопытный феномен (частью которого являюсь и я сам, чего уж...), это фанатские сообщества.

Люди проводят огромное количество времени, и тратят много душевных сил, разбирая, анализируя, вгоняя в систему и выискивая тонкие связи, в книгах, относящихся к беспримесно развлекательному жанру, которые сами авторы часто воспринимают намного легче, чем поклонники.

То есть тончайшие анализы психологии, мотиваций, интертекстуальных связей, культурных отсылок и тп., а в основе — натуральная космоопера с лучевыми мечами, или фэнтези про мужика с вооот такееенной секирой.

Комментарии давно уже по глубине и осмысленности превысили послуживший им основой текст (фильм), но остаются по-прежнему вторичны относительно сделанного на тяп-ляп, чтобы денег зашибить (или в порыве неотрефлесированного полета фантазии) произведения, их вдохновившего.

Теперь же представим, что «Звездные войны» как объект исчезли, а фанатские сайты остались...

Роман Лермонтова лично мне предстает таким же блестящим, тонким, исполненным психологической глубины, социологической наблюдательности и философской мысли, комментарием к подзабытой, и уже при жизни Лермонтова устаревшей эстетике классического Романтизма.

Молодой русский писатель (романтично искавший у себя шотландские корни и не менее романтично видевший своими духовными братьями кавказцев, с которыми воевал), взял Романтизм с его выспренностью, неестественным накалом страстей, фактурными (сейчас сказали бы «комиксовыми») героями, непременным их противопоставлением «мелкому«обществу.

Взял и изложил романтические сюжеты (а каждая глава «Героя» препарирует какой-либо романтический штамп) средствами психологического, реалистичного романа. В романе все — из Романтизма. И только Печорин — настоящий. А еще Печорин — честный. Рисовке он не чужд, но он же еще так молод, так что большей рисовкой было бы полное ее отсутствие. В «обдирании» внутренней жизни от всевозможных клише, которыми мы обычно себя оправдываем в своих же глазах, и себе же рассказываем истории про себя, Лермонтов достиг такой степени откровенности, какой и не все французские романисты достигали...

Печорин человек плохой, отрицательный персонаж?

Пожалуй, но теперь представьте, если бы автор написал те же самые сюжеты, но без внутренних монологов циничного манипулятора, каким Печорин вне сомнений, является?

Вышел бы даже не Вальтер Скотт (которого читал сам Печорин, и которого спасало от впадения в позерство лишь ироническое снижение пафоса), а скорее Марлинский.

Хотя, конечно, к пародии на Романтизм роман не сводим.

Иначе вышел бы Теккерей...

Для этого в «Герое» слишком заметна символическая нагрузка.

По иронии судьбы, несмотря на популярность, роман Лермонтова оставил в российской словесности не такой уж большой след.

Трезвость взгляда, переходящая в цинизм, не отменяла трагичного тона книги.

Романтизм Лермонтов деконструировал, а к «натуральной школе» не пристал.

Он написал о том, как мечется в клетке Жизни, сильная личность, столкнувшись с экзистенциальным тупиком, из которого пожалуй, что нет выхода.

Да, ходульны романтические образы вроде орла летящего в свете Луны.

Но свет табели о рангах тоже не слишком согревает.

Смешны доморощенные байрониты, нелепы в своей театральности, и много зла несут окружающим.

А земные, «нормальные», практические люди как будто лучше?

Все это было слишком страшно.

Такое сочетание оказалось не под силу ни читателю, ни писателям следующих поколений.

В Русской Классике возобладал «теплый» вариант реализма, безгранично предвзятый, и скрывающий свою предвзятость под элементами физиологического очерка.

А «Герой нашего времени» остался стоять холодной, величественной вершиной, подобно Грапианам, или Кавказским горам.

не стал бы давать руку на усекновение, что я единственный в мире станочник (потом расскажу, история тоже интересная), у которого в наушниках не радио играет, а начитка «Моби Дика», но точно нас таких немного в мире.

так или иначе, в рамках расширения кругозора, и чтобы со скуки от монотонной работы не рехнуться, пошло хорошо.

тем более, что чтец отличный.

а вот смог бы я эту книгу ПРОЧИТАТЬ, не сломался бы на первом «лирическом отступлении», это уже вопрос.

все-таки привычка к чтению у меня пусть и крепкая, но сформирована на куда более сюжетной и жестко структурированной литературе.

я могу прочитать книгу со сколь угодно «тяжелым» и многомудрым содержанием, но переусложненная форма меня ломает тут же, на первой странице.

закавыка в том еще, что «Моби Дика» я в отрочестве читал уже, но это был сильно сокращенный (раза в три) вариант для детей, где были оставлены только линия самих приключений «Пекода«и пара глав «на берегу», но напрочь вычищено все то, что сделало «Моби Дика» священным чудовищем, левиафаном американской литературы, а со временем сам роман превратило в архетип, объект легко считываемых (даже теми, кто книгу не читал) культурных аллюзий и просто пародийных отсылок.

в век Гугла в мире не осталось тайн и в один клик можно узнать, что Мелвилл добился первого успеха с написанными по собственному опыту (а он много лет провел в море, потом дезертировал, потом был в плену у туземцев, потом мотался уже с военным кораблем, который его спас) приключенческими романами «Тайпи, или Беглый взгляд на полинезийскую жизнь» и «Ому: повесть о приключениях в Южных морях», а потом провалился с метафорически-аллегорическим «Марди и путешествие туда».

после этого молодой еще (около тридцати) писатель за год сваял свой magnum opus, в котором соединил морские байки, почти триллерную главную сюжетную линию с тяжеловесной и подчас неуклюжей философией, которая только и могла прийти человеку в голову в промежутках между обрасопливанием бом-блинда-рея и чтением латинских классиков.

видимо Мелвиллу этого показалось мало и он дополнил роман (псевдо)научными изысканиями на ниве кетологии и кучей самых разных как будто посторонних эпизодов, варьирующихся в диапазоне от анекдота до притчи, беззастенчиво прыгая при этом из тональности в тональность (одна глава написана на диком пафосе, другая — с добродушным юмором, одна в форме пьесы, другая — как статья из некоей несуществующей нигде, кроме как в голове автора энциклопедии), неприкрыто тролля читателя и наводя многозначительного туману.

иногда читатели и критики переусложняют произведения, видя в них то, чего автор не вкладывал, но Мелвилл работал, словно в рассчете на будущих интепретаторов, провидя появление академических трудов, разбирающих каждую букву и запятую его романа, и потому ни один самый навороченный искатель Глубинного Смысла не будет выглядеть нелепо, вчитывая что-то свое в ткань этой книги.

помимо глав написанных «для академиков» и «для детей» в «Моби Дике» есть главы написанные не иначе как для Господа Бога, и для самого Германа Мелвилла, что в формате книги — одно и то же.

психологическая достоверность одних эпизодов сменяется напыщенным символизмом других, глубоко проработанные герои, которые рядом с тобой «как живые» вдруг становятся картонными и забираются на сцену, чтобы оттуда разразиться античными монологами, которые внезапно прерывают репликами в стиле «а впрочем, вы меня не слушайте».

магистральная линия — безумный одноногий Ахав в погоне за Белым Китом, и говорит этот Ахав примерно так:

но читателя, который думает, что попал в пьесу написанную под влиянием Софокла, ждет впереди и такое вот описание:

однако и «все о китобойном промысле в 30-40 годы 19 века» это тоже ненадолго, потому что главка, посвященная такому бытовому занятию, как ткачество, внезапно срывается в:

и это далеко не все,.

если вас интересует история Америки времен «до Дикого Запада», восточное побережье, жестоковыйные пуритане в длинных сюртуках и их странный уклад, сочетавший аскетизм с деловой хваткой, то в «Моби Дике» найдется немало строк, посвященных этому сообществу.

самому китовому промыслу Мелвилл уделяет столько внимания, что иногда роман срывается в откровенную «историю отрасли».

но это и не «энциклопедия китобоев Новой Англии 18-19 веков», ни в коей мере, потому что герои (а их в книге много) тут столь колоритные и одушевленные, каких редко встретишь.

рассказчик Измаил, альтер эго автора, это конечно, условный персонаж, имеющий три пары глаз и пять пар ушей.

знаменитый по экранизация Ахав все-таки шагнул с подмостков, где ставили классическую драму, а его помощники в большей или меньшей степени просто резонеры, авторские голоса.

но кузнец Перт, который пропил под старость лет саму свою жизнь, и пошел в море или туземец-гарпунер Квикег, который когда-то уплыл с китобоями, а теперь не хочет возвращаться домой, потому что, считает, что большой мир осквернил его и племя обратно не примет, ни в коей мере не риторические фигуры, а живые люди, с которыми, кажется, сам потерся в тесном трюме не одну неделю.

есть еще совершенно душераздирающая история негритенка Пипа, который выпрыгнул за борт, да так там душою и остался, хотя его и выловили через несолько часов, и потому парень ходит по кораблю и пристает ко всем встречным:

Месье, не случалось ли вам видеть некоего Пипа? – маленького негритёнка, рост пять футов, вид подлый и трусоватый! Выпрыгнул, понимаете, однажды из вельбота; не видали? Нет?

трагедия, очерк, байка, все в кучу, все перемешано и тщательно выварено на огне авторской увлеченности, поглощенности, собственным творением.

да, для детей есть специальная, сокращенная версия, но думается, что и сам роман, именно в своем некупированном, монументальном виде, по-своему детский, подростковый.

не в том смысле, что он предназначен для подростков, нет, но это явно отрочество американской литературы.

(русская родилась сразу в кризисе среднего возраста, в этом ее сила, в этом и ее слабость).

в общем, ныряйте в океан мировой классики, но знайте, что воды его бурны, непредсказуемы и опасны.

то выйдет довольно длинный и путаный отзыв, но я должен его написать! :)

не секрет, что литература, хоть и медленно, но стареет, и многое из того, что казалось прежде захватывающим по изложению и глубоким по мысли, читателям следующих поколений кажется излишне витиеватым, медлительным и говорящим не о том.

подверглись старению классические исторические романы.

у меня есть ностальгическая любовь к Вальтеру Скотту, но сейчас уже трудно полностью проникнуться его книгами, с их многостраничным описательством, размазыванием сюжета и какой-то нервической целомудренностью. при этом Скотт несомненно велик и могуч, но...

«а как бы прочитать что-то такое, в духе классических исторических романов, но написанное для современного читателя современным писателем» — некоторое время томился я.

и судьба волею Джада принесла мне в руки книгу «Львы Аль-Рассана».

перед нами прекрасный рыцарский роман, фэнтези являющийся чисто формально.

когда одного героя зовут Родриго Бельмонте, а другого Язир ибн Кариф, Аль-Рассан имеет очертания полуострова, а за проливом по бескрайними пустыням кочуют всадники с закутанными лицами, Испанию времен Реконкисты и Северную Африку узнать нетрудно. то же и с остальными реалиями мира, который очень близок к исторической Европе, а из фэнтезийных элементов используется только дар ясновидения.

в вере ашаритов легко узнать ислам, джадиты — несомненные католики, только еще более жестокие и нетерпимые, католики без Христа и Нагорной Проповеди, киндаты — почти не замаскированные иудеи.

такой подход с одной стороны позволяет автору опираться на множество источников и не подвешивать своих героев в пустоте незаполненного мира, а с другой — компоновать события и сам мир так, как ему вздумается, не нарушая никакой исторической правды.

у книги хорошо выстроенный, но при этом не слишком закрученный или неожиданный сюжет.

слабеющие после убийства последнего халифа раздробленные ашаритские города-государства Аль-Рассана доживают свои дни, тогда как на севере собираются с силами их заклятые враги-джадиты, а южные союзники — свирепые и фанатично верующие мувардийцы при ближайшем рассмотрении оказываются не меньшей угрозой.

Аль-Рассан, над которым уже навис меч, чудесный край городов, в которых благоухают цветы и бьют на площадях фонтаны, край где поэзия играет в политике ту же роль, что и рассуждения о выгодах от торговли, а представители трех религий научились жить в относительном мире, описан автором с такой любовью, что закрывать книгу не хочется, а хочется вернуться в начало, когда Аль-Рассан еще не истекал кровью, когда все еще можно было повернуть, исправить, спасти...

в центре история Джеаны, женщины-лекаря из народа киндатов.

в качестве врача она присоединяется к отряду наемников, которым командует Родриго Бельмонте, прославленный воин-джадит, сейчас отправленный в ссылку, и поступивший на службу к мудрому и гуманному ашаритскому правителю. вместе с ними защиты там ищет убийца последнего халифа, поэт, солдат и политик Аммар...

в книге будут и кровавые схватки, и коварные интриги, и осады городов и поединки героев, и любовь.

но этого хватает и в книгах того ряда, которых на десяток — дюжина.

главное — потрясающее мастерство Кея.

с его героями мы побываем в роскошных дворцах, где через зал для пиршеств течет рукотворная река, и в хижинах с земляным полом.

ощутим веселье карнавала и увидим бессмысленную резню в ужасе бегущих людей.

вдохнем аромат садов и дым костров, в которых сжигают пленных.

из пустыни налетит безжалостный ветер, который бросит в лицо песок и соль...

герои описаны Кеем с любовью, которую сейчас редко встретишь.

ему равно дороги и честный солдат Родриго и жестокий вождь пустынных кочевников Язир, и коварный Альмалик-младший, и солдат-новобранец Альвар, и ашарит-перебежчик Хусари...

все наделены им живыми характерами, не вписывающимися в жанровые лекала, за каждым есть своя правда.

тем страшнее будет, когда сильные мира сего запустят маховик войны все они сойдутся на поле боя.

это романтичная книга, в которой герои говорят «высоким штилем», понятия рыцарской чести, верности клятве, веры в бога и любви к родной земле действительно важны, а не просто являются прикрытием для всеобщей подлости.

внимание автора не заостряется на неприглядных сторонах средневекового быта, и хотя в наличии эротические сцены, поставленный в центр повествования любовный треугольник подан столь целомудренно и красиво, насколько это вообще возможно.

но не стоит думать, что перед нами некий вариант дамского романа, полного «прекрасных дам» и «благородных рыцарей».

у книги есть и последняя треть, когда Аль-Рассан охватывает тотальная война, столь отличающаяся от чинных и уже ставших привычными локальных войн недалекого прошлого.

отсутствие школярского цинизма, которым грешат некоторые «подражатели Мартина» не означает, что под конец земля Аль-Рассана не напьется кровью.

этот переход от разговоров о тонкости политики и поэзии во дворце из слоновой кости к крестам, на которых горят пленные и опустошенным войной городам оставляет сильнейшее впечатление.

прекрасное произведение, наверное лучшее из обширного наследия Блэквуда.

начинается оно с романтизированного, полного цветистых описаний и радости жизни рассказа о путешествии по Дунаю.

мне как бывалому сплавщику было интересно.

в наши дни от авторов требуют обычно «сюжетности» и «психологизма», а здесь Блэквуд несколько страниц посвящает течениям и прибрежным скалам, островкам и мостам, стремнинам и отмелям, волнам и тихим заводям Дуная.

причем не в стиле «крутой поворот переходил в широкий плес», нет, река наделяется автором характером, воспринимается как живое существо.

чем-то такой подход к описаниям природы напоминает российских классиков.

но...

вот путешественники (двое закадычных друзей-приятелей) в непогоду встают на ночевку на небольшом отстровке и начинает ужас.

нет, не так.

УЖАС.

изящество с которым Блэквуд нагнетает страх не может не поражать.

ничего СТРАШНОГО будто бы не происходит.

но происходит нечто, чего не должно происходить.

огромная выдра с желтыми глазами.

странный рыбак с его невнятными предупреждениями.

ивы шелестят.

тени, которые непонятно кто отбрасывает.

и что это за гул колокола?

парни бодрятся, и как будто у них есть на то все причины, ведь орды утопленников не лезут на берег, а странные тени можно списать на непогоду и расшалившееся воображение... но поутру выясняется, что их лодка пробита, хлеб съеден, а островок неумолимо исчезает под напором течения.

«лавкрафтовский» ужас до Лавкрафта.

островок этот — перекресток миров, ткань реальности тут истончается и в наш, уютный и привычный мир вторгаются ИНЫЕ сущности, которые слепо шарят вокруг своими призрачными руками, ища добычу.

герои пытаются искать ответы в своих познаниях о фольклорных злых силах, но довольно скоро приходит понимание.

это НЕ античные боги, могущие удовлетвориться жертвой и НЕ элементали, охраняющие свое царство стихий.

эти существа они ДРУГИЕ.

они идут на страх.

они идут на ЗНАНИЕ О СЕБЕ.

они оставляют на песке странные следы.

и они голодны...

Время оказалось неласково к Хемингуэю. Речь конечно, не о его личной трагедии. Да, поздние годы жизни писателя — печальное зрелище, но через такую же (или худшую) старость прошли многие люди, от которых в истории не осталось нескольких томов блестящей прозы. Так что как бы ни хотели некоторые читатели рассмотреть произведение, посвященное старости, силе и слабости, только как преломление личного опыта автора, «Старик и море» много больше бытового правдоподобия.

Американская литература находится в несколько других отношениях с реальностью, чем русская. У нас утвердился протокольный (критический, социальный и тп.) реализм, противовесом которому стала фантасмагория, сказка, гротеск. Американцы же с одной стороны чуть больше доверяют самому веществу жизни, с другой склонны наполнять ее символическим, аллегорическим значением.

Потому история старого силача-рыбака, который боролся-боролся со стихией, попавшимся на крючок марлином и слетевшимися на кровь акулами, да и остался без улова, конечно не сводима к печальной зарисовке из жизни бедных кубинцев.

(Хотя похожая история имела место в реальности, а прототип Сантьяго, капитан «Пилара» Грегорио Фуэнтес пережил писателя на несколько десятилетий, оказавшись воистину железным человеком.)

Но Хемингуэй все-таки не Джек Лондон, и воспеванием силы духа и рук (Сантьяго однажды выиграл непомерную по времени схватку на руках) простого человека повесть не ограничивается. Если бы ограничивалась, не видать ей такой популярности.

За реализмом в описании рыболовного промысла, повадок марлинов и акул, за содранной кожей, за выблеванной кровью, кроется слишком много смысловых слоев.

Ранняя неблагожелательная критика во многом и основывалась на том, что от реализма Хемингуэй перешел к риторике и символизму в духе Мелвилла.

Стоит сделать небольшое усилие и можно уловить библейские аллюзии, роднящие «Старик и море» с «Моби Диком».

Можно вчитать психоаналитические трактовки.

Можно считать, что писатель старается разобраться с процессом творчества.

При этом аллегоричность не принимает характера напыщенных прямых параллелей («смотрите, рыба — это творческий замысел!!!»), перед нами все тот же Сантьяго, старый рыбак, воюющий с меч-рыбой, с акулами, с течением, с лихорадкой.

Но оставаясь реальным, Сантьяго одновременно возвышается до символа. Не только символа человеческой воли, человеческого духа, но и ... (тут каждый может подставить свое усмотрение).

К чему же были мои рассуждения о незавидной судьбе Хемингуэя, которыми я начал свою рецензию?

А к тому, что за прошедшие полвека Читатель слишком изменился. Стал слишком утончен, слишком циничен и одновременно сентиментален. Перестал доверять авторам, которые серьезно говорят о главных вещах. Стал всюду видеть «разводку» и «многоходовочку». Пафос стал считать дурновкусием.

Прошлые поколения интеллигентной публики идеализировали «папашу Хэма», старались подражать ему, вешали его портреты (в свитере с высоким воротом) на стенку, писали эпигонскую прозу. Следующие стали мстить за этот (часто смешной и дурновкусный), культ тем, чем владеют лучше всего — насмешкой, иронией, копошением в деталях.

Но все это мелочи, все это не способно повредить чеканному языку и плавному сюжету. Все это не смогло бы отвратить публику от книги, каждое слово которой словно отлито из золота. Потому что ирония бессильна перед могучим потоком авторской речи. Потому что не хочется «ловить блох» в тексте, который хочется учить наизусть.

Случилось что-то худшее.

Что хуже всего (для наследия Хемингуэя), начитанный Читатель в наши дни стал видеть Литературный Прием.

А вот это уже плохо.

Потому что Прием у Хэмингуэя на самом деле очевиден. Видны усилия, которые прикладывает автор, чтобы превратить историю неудачной охоты в нечто большее. В притчу, в магический реализм.

И те самые рубленые чеканные фразы, те самые афоризмы, усыпающие текст.

Их тоже видно.

Подтекст кричит о себе «я — подтекст».

И все-таки, отбросьте свою начитанность и понимание того, как делается литература. Побудьте наивными, как читатели полувековой давности.

И уходите в море со старым Сантьяго.

Может быть вы поймете, к чему львы?

Провокативный роман классика американской фантастики.

Как и многие фантлабовцы с Хайнлайном я познакомился подростковом возрасте. Впечатления были очень и очень положительные, можно сказать, было время, когда я «болел» Хайнлайном. Но при этом он мне казался «подростковым» автором, таким правильным, позитивным и чуть упрощенным. Фанател, но осознавал, что пишет Хайнлайн именно для 13-летних. Потом «наши пути как-то разошлись», то бишь я стал читать много всяческой другой литературы, а о Хайнлайне так и осталось впечатление, как о «правильном авторе для 13-летних». В этом, как будто, нет ничего унизительного, но отношение к подростковой литературе как ко второсортной существует и среди самих подростков.

И вот за год до сорокалетия я обнаружил, что «те самые» книги из отрочества действительно были сознательно написанным для юного читателя циклом!

А сам автор мог быть много более интеллектуальным, неоднозначным, провокативным, и вообще, у него больше общего с «новой волной» чем с плакатной космической романтикой.

Вот только как соотносилось «нововолновое» направление с личностью автора, «офицера и джентльмена», чемпиона военной академии по борьбе?

Роман повествует о «космическом маугли», воспитанном высшей (относительно техногенных землян) цивилизацией Марса.

Марсиане эти судя по всему — инсектоидны, и в их улье Смит почерпнул не только уникальные способности (телекинез, телепатия) и тп., но и крайне странную ( с точки зрения человечества) мораль.

После краткого периода адаптации и сопровождающих ее шпионских игр, Майкл становится настоящим гуру.

Поскольку роман этот («культовый» в среде хиппи) предвосхитил моду на всевозможных «гуру» с их ашрамами и вообще нью-эйджевые религиозные практики, среди российского читателя судьба его сложилась трудно.

Да история Майкла Смита, который из пугливого дикаря вскоре превратился во властителя дум и сказочного богача, а потом был разорван на части безумной толпой и съеден собственными последователями, местами шокирует, местами взбирается на какие-то заоблачно-философские выси, а местами напоминает пересказ библейских сюжетов Джоном Ле Карре. Майкл всего-то призывал всех любить друг друга (в том числе и телесно), да приговаривал «ты еси Бог», а Человечество с ним так....

Нашего читателя, по всей видимости, долго били по голове сборником статей Белинского, Добролюбова, Писарева и Урнова (предполагать что он читал этот сборник внимательно, я не стану). Потому он все написанное понимает буквально, не то как рассказ о действительно бывшем, не то как пошаговую инструкцию. Понятия пародии, памфлета, провокации ему чужды и более того — отнологически непонятны. Потому «Чужак на чужой земле» принят в штыки и багинеты, как аморальная книга, пропагандирующая (якобы) эскапизм, уход от реальной общественной жизни в сектантскую изоляцию, безоглядное следование указаниям пришедшего с Небес учителя, некритичное поклонение далекой и безгранично чуждой культуре, а так же, заодно уж, промискуитет, оргии, и как вершину всего — каннибализм.

И все это было бы правдой, а Хайнлайн оказался бы не то циничным дельцом, нащупавшим новую (склонную к эзотерике) аудиторию, не то собственно нью-эйджевым гуру, если бы не одно большое НО.

Одновременно Хайнлайн написал «Звездный десант», этот образцовый гимн муштре, бритым затылкам, шагистике и пучеглазым воплям «Sir yes Sir!!!», в котором инсектоидных представителей безгранично чуждых цивилизаций предлагалось заливать напалмом в их ульях, вместе с их уникальной культурой.

иногда Он возвращается! :)

романы Кинга с определенного момента (я отношу это к времени раньше, чем большинство его поклонников, незамысловато делящих жизнь Мастера на «до катастрофы» и «после катастрофы») стали слишком громоздкими, задыхающимися под массой деталей и описательств и в них слишком уж откровенно торчали претензии автора на «большую литературу», что бы это ни означало.

некоторые связывают это с возрастом писателя, но мне так не кажется.

в малой прозе Кинг, невзирая на возраст остается тем же адептом дистиллированного Ужаса, который подает с изысканным мастерством, в самом деле уходящим корнями в Большую Американскую Прозу.

тут есть все, за что мы полюбили Кинга времен «Бабули» или «Детей кукурузы», иногда просто жаль, что мне уже не 16 лет и ощущения малость не те.

рассказ написан Стивом при помощи сына Джо, но тот находится под сильным влиянием отца и каких-то «швов» выдающих соавторство не заметно.

путешествуя через страну брат и сестра откликаются на зов о помощи, который звучит из высокой травы и...

и начинается Ужас, в котором не будет просвета.

не буду пересказывать сюжет, Трава не так уж велика, прочесть ее можно в один присест.

скажу лишь, что Кинг — великий мастер в описании абсолютного Зла с большой буквы, этот пошедший даже от Лавкрафта (он не был первым), а скорее от Блэквуда мотив немыслимо древних, бессмысленных,безымянных сущностей, что спят под камнями, но в любой момент готовы проснуться и начать ЖРАТЬ.

потому что эти силы — они голодны.

кошмарная ХТОНЬ, не вампир, не зомби, не злой человек человек с топором, а невидимая и не имеющая головы, которую можно отрубить, сила, которая старше чем горы, дремлет и ждет, пока глупец не ступит на землю, которой она правит.

дальше будут легкое беспокойство перерождающееся в отчаяние, будут боль и кровь, а все завершится жутким причастием.

читайте.

пугайтесь.

старый добрый Стиви все еще с нами.

сейчас будет патетический отзыв! :)

наверное лучшее, что создал Геммел.

и как ни печально — последнее.

перед нами авторский взгляд на греческую мифологию, а это перестало быть новым лет пятьдесят назад.

но перед нами еще и Дэвид Геммел, как никто умевший совмещать жестокий натурализм, пафосную героику и ... такой прочувстованный лиризм, что даже у не самого сентиментального человека слеза может навернуться при прочтении.

да, в книге полно сражений, как стычек один на один, так и грандиозных битв, и как обычно Геммел исследует темы храбрости, героизма, долга, верности клятвам, и как все это должно сочетаться с простыми человеческими чувствами и обычной жизнью.

но, если быть честным, этого у Геммела хватало всегда.

а вот его Древняя, легендарная Греция — это нечто потрясающее, при том, что автор обходится самыми скромными изобразительными средствами и не вываливает на читателя кучу греческих слов, почерпнутых из словаря и исторических подробностей, почерпнутых из энциклопедий.

нет, упомянуты длинные корабли, короткие мечи, теплое море, песок побережий и... и вот мы уже там, в легендарной гомеровской Греции, стоим на палубе корабля, несущегося по волнам Эгейского моря.

можно ощутить соленые брызги на лице, теплые доски под ногами.

быть может так легко шагнуть через тысячелетия нам помогают герои Геммела, описанные им как всегда выразительно и с симпатией.

любой персонаж, который возникает на страницах книги, даже тот, кому посвящены считанные страницы — живой человек, со своим прошлым, мыслями, чувствами и мечтами.

самый колоритный из них это хитроумный Одиссей, предстающий по версии Геммела одним из творцов героического мифа.

но мне больше всего запомнилась история о свинье Генни, которая никак не хотела тонуть...

будут рушится вековые стены, гибнуть люди, меняться судьбы народов.

а мне интересно, правда ли Одиссей мог плыть на спине целый день и при этом прихлебывать из кубка, который держал на животе? :)

в общем не рецензия вышла, а сумбурный поток своих эмоций по поводу.

солнечная, романтичная, добрая и мудрая книга.

об уходящей красоте, о хрупкости жизни, о быстротечности молодости.

но при этом и крутой боевик.

и при этом — трагедия воистину античного масштаба.

это же Геммел!

вечная, светлая память Мастеру.

рецензия на «Дон Кихота»?!

еще одна?

да вы шутите!

сим риторическим восклицанием я всего-лишь хочу обозначить, сколь глупо к романам ТАКОГО значения и такой репутации подходить в надежде сказать что-то новое, еще не содержащееся в сотнях томов, посвященных осмыслению легендарной книги.

но свои мысли высказать все-таки не возбраняется.

начну с того, что «Дон Кихот» давно уже оторвался от собственно текста Сервантеса, став своего рода архетипом, глубоко прописавшимся в массовой (и высокой) культуре.

«самая популярная книга после Библии», «лучший европейский роман всех времен», «энциклопедия испанского характера» и тд. и тп.

бесчисленные (иногда чрезвычайно вольные) экранизации и театральные постановки, всевозможные пародии и аллюзии, иллюстрации и фигурки-сувениры.

все это создало ОБРАЗ РОМАНА.

и потому читателя, вознамерившегося ознакомиться с первоисточником, может постигнуть разочарование.

особенно если читатель неусидчивый, и если с чувством юмора у него перекос в ту, или иную сторону.

дело в том, что ОБРАЗ РОМАНА настраивает скорее на высокую трагедию, тогда как начинается книга с настоящей такой, честной пародии на рыцарские романы, и представляет собой ренессансную комедию, со всеми признаками этого жанра: многословием, грубоватым и подчас не таким уж забавным на современный вкус, юмором.

к слову сказать, книга написана ветераном битвы при Лепанто, так что Средневековье для Сервантеса и его героев не экзотическая картинка из учебников, а самая что ни на есть реальность.

это вскрывает неожиданный, для читателя-новичка момент.

хотя Дон Кихот ведет себя как сумасшедший, смешон он именно в силу безумных речей и того, что доспехи у него прадедовские, на вид устаревшие.

но вообще-то и латы и копья и мечи еще в ходу, в дуэлях, в том числе по надуманному поводу, ничего необыкновенного нет.

когда Алонсо Кихано вытаскивает меч, он вполне готов пустить его в ход НА САМОМ ДЕЛЕ, но у многих его противников оказываются не мечи, так дубины. с бискайским возчиком он рубится по-настоящему, крестьянина-погонщика ранит тоже не играючи.

ставшее мемом «донкихотсво» в смысле «идеализм» и распространенный образ тощего старца имеют мало общего с крепким еще пятидесятилетним дядькой, который чуть что хватается за остро отточенную метровую железку.

пока что безумие идальго не приобретает характер «высокого» и автор довольно жестоко наказывает его за выходки, часто опасные и жестокие, а вовсе не проникнутые возвышенным духом.

Дон Кихота и Санчо бьют и высмеивают, снова и снова.

о Санчо.

этот персонаж забавен вдвойне.

потому что «простонародный здравый смысл» и народный же сочный юмор, символом которого его принято считать, сочетаются у Пансы с готовностью поверить в бредовые обещания о губернаторстве на завоеванном острове.

продолжайся дело дело таким же манером, «Дон Кихот» не приобрел бы своего второго измерения и не стал бы «самой популярной книгой после Библии», а остался на одной полке с Лопе Де Вегой и Педро Кальдероном, не как вечно актуальный роман о метаниях духа, а как ценный источник по истории литературы и нравов своего времени, пригодный для нечастных академических экранизаций.

но, как это нередко бывает, текст вырвался из рук автора и начал писать себя сам.

и началось подлинное чудо, начался тот самый «Дон Кихот», который и стал культом.

сам Дон Кихот малость «протрезвел», зато все окружающие принялись заражаться его безумием.

подыгрывая ему, чтобы уговорить вернуться домой, друзья идальго начинают играть в рыцарей, принцесс и волшебников, втягивая в игру все больше народу и относясь к игре все серьезнее.

и вот уже молодой Карраско, который собирался вступить в поединок с Дон Кихотом лишь для того, чтобы победить старого чудака и вынудить дать обет не странствовать, сам всерьез злится за случайное поражение и мечтает отомстить...

мне кажется, что главной темой книги стал вовсе не идеализм, не то самое «донкихотство», и уж тем более не «опасность жизни в мечтах», а скорее соотношение Искусства и Реальности.

где одно перетекает в другое, где грань между игрой и жизнью?

в определенный момент, скорее всего, когда в книге появляется чета скучающих аристократов, которые just for lulz способны осуществить сколь угодно масштабные проекты (просто потому, что денег у них много), начинается уже совершенно неподдельная магия.

если вспомнить о том, что еще раньше персонажи УЗНАЮТ О СЕБЕ, что они персонажи чьей-то книги (не утратив уверенности в том, что они настоящие), а Сервантес вступает в перебранку с авторами «фанфиков», картина предстает и вовсе восхитительная.

так Дон Кихот и Санчо натыкаются на трактирщика, с которым якобы встречались (в книге же написано), но тот божится, что никогда их не видел, хотя и знает других, похожих...

это постмодернизм за триста лет до появления термина, метапроза, написанная современником аутодафе и последних рыцарских турниров.

в самом деле великая книга.

при этом не настолько тяжеловесная и старомодная, как может показаться, зная о её почтенном возрасте.

ps. добавлю, что без некоторой доли испанофильства по-настоящему полюбить «Дон Кихота» не то, чтобы невозможно, но чуть сложнее, чем тому, кто поддался очарованию этой страны и ее культуры. Испания и Сантьяго!

Роберт Говард — общепризнанный отец героического фэнтези, sword and magik, а «Долина Червя» это наверное, лучший Говард, квинтэссенция его творчества.

патетичная, брутальная, одновременно скуповатая и поэтичная манера автора, заставляет ожить и задышать эту версию распространенной легенды о противоборстве Героя и Чудовища.

рассказ относится к «реинкарнационному» циклу, что позволяет писать о легендарных временах от лица современного человека, но чем дальше, тем меньше в тексте Эллисона и больше Ньорда.

Говард как никто обладал даром заставить читателя забыть о том, что все это чистая выдумка, ставшие уже штампами выражения вроде «ветер овевает лицо» и «чувствуешь пальцами рукоять меча», которыми описывается глубокое, самозабвенное погружение в текст, они совершенно применимы к «Долине Червя».

во время чтения ты живешь жизнью Ньорда, становишься Ньордом.

это Говард as is: «лавкрафтовский ужас», романтизация варварства и культ героя, почти сверхчеловека, легкий флер расизма, и трагические интонации, потому что время уносит и погребает под собой все, оставляя только камни, да тени воспоминаний.

у всякого автора с большим наследием (а Кинг чрезвычайно плодовит) наступает определенный момент, когда публика начинает писать про его новые книги по формуле «лучшая книга автора со времени XXXXX».

причем сама произвольная XXXXX может как являться ультимативным шедевром, так и относительной неудачей, не говоря уж о том, что у каждого критика-читателя своя XXXXX.

лично я, обожаю раннего Кинга, с трудом понимаю «среднего», а вот вот с «поздним» все настолько неоднозначно, что пришлось либо укрываться за общими словами про «возвращение автора в форму» чередуемые с «явной неудачей», либо уж молчать совсем.

про «Джойленд» я готов сказать все эти слова: и про «лучшую книгу со времен ....» и про «возвращение старого-доброго Кинга» и много других сентиментальных выражений.

Кинг пускается по волнам памяти, от лица шестидесятилетнего героя вспоминая события сорокалетней давности, когда тот был молод, наивен, влюблен и странно, по-своему счастлив.

переживая из-за размолвки с любимой и испытывая нередкую для 20 летнего общую растерянность по поводу того, что же делать дальше, Дэвин бросает учебу и нанимается работать в парк аттракционов.

любой, кто в юности попробовал работу, похожую задним числом на приключения (у меня это было экспедиторство на дальних рейсах) поймет энтузиазм, с которым интеллигентный парень бросается в мир, жуткого, интересного, колоритного и «настоящего» существования, столь отличного от институтской скамьи.

как и радость от того, что все это, наконец, закончилось. (хе-хе, написал бы тут Кинг, напишу и я).

правда Дэвину еще и везет с тем, что коллектив на ярмарке вполне может именоваться «дружной семьей».

развлекая детей в костюме собаки и надраивая сиденья каруселей, Дэвин будто бы успокаивается и находит себя.

но лето миновало, наступает осень.

неслучившийся роман, последовавший аккурат за рухнувшим и завязавшаяся дружба с мальчиком-калекой знаменуют начало нового сезона в жизни Дэвина.

идущая пунктиром детективная линия (серийный убийца, обретающийся вокруг парков аттракционов) и история о привидении, живущем в «комнате ужасов», до поры до времени остаются в стороне, но по мере того, как воздух становится холоднее и атмосфера вечного праздника уносится из Джойленда, выясняется, что Кинг не разучился ни пугать, ни создавать по-настоящему отвратительных злодеев, ни загадывать читателю загадки.

для Дэвина все кончится хорошо, но на последних страницах есть, от чего смахнуть слезу.

это не «возвращение Кинга» к себе же раннему, это новый Кинг, но нашедший баланс между своими ипостасями автора триллеров и певца провинции с ее простыми, но такими душевными радостями жизни.

здесь нет ни формальной переусложненности, ни сценарной лаконичности, присущих некоторым его поздним вещам.

это тот же лиричный, меланхоличный Кинг, мастер поэтически описывать самые бытовые вещи, но скучать над буднями не придется, потому что по Земле Радости ходит двуногий хищник...

прекрасный цикл, остается только удивиться его непопулярности на Фантлабе.

это увлекательное, полное сражений и приключений произведение, своей остросюжетностью способное заткнуть за пояс многие общепризнанные «боевики».

но проработка мира и персонажей на голову, да что там, на две головы выше среднего уровня в «героике», как исторической так и фэнтезийной.

что-то автор сочинил, что-то почерпнул из хроник, что-то позаимствовал у своих предшественников по «Артуриане», что-то подсказали находки археологов.

мы погружаемся в странный мир, который можно с натяжкой назвать «античным постапокалипсисом».

римляне, создатели могучей и развитой цивилизации, принесшие на край мира, каким была Британия, свои законы, свои дороги, города и крепости, свою религию и многие века поддерживавшие порядок силой оружия, ушли, оставив на произвол судьбы бриттов, которые на протяжении жизни нескольких поколений стали стремительно скатываться обратно в дикость.

крошечные (можно проехать за день) государства кельтов беспрерывно грызуться между собой.

внутри самих этих королевств тоже нет мира и согласия.

христиане враждуют как с последователями старых богов так и друг с другом.

берега разоряют ирландские пираты.

а тут с Востока пришли новые захватчики, дикие саксы.

время Темных Веков, странное время, канувшее в «черную дыру» между Античностью и Высоким Средневековьем — невероятно богатый мир для писателя, который с одной стороны не слишком стеснен историей, а с другой может пользоваться обилием легенд и мифов, которые сохранились о тех столетиях.

перед нами мир, в котором по все еще стоящим римским мостам шествуют орды облаченных в кожаные доспехи дикарей, несущих свое знамя — политый свежей кровью бычий череп, на коронации короля христианские епископы вместе со всеми наблюдают человеческое жертвоприношение, вера в магию пронизывает все вокруг, от войны до любовных дел.

жизнь варварских королевств, в которых даже знатнейшие лорды ловят в бородах вшей, монахи могут жениться, а безумных ссылают на Остров Смерти, где они обращаются в людоедов, описана столь подробно и увлекательно, что автору безоговорочно веришь и кажется, будто Корнуэлл только что вернулся из путешествия во времени.

не это ли лучший показатель таланта (и трудолюбия)?

роман относится к «Артуриане».

Корнуэлл словно бы снял налет романтики и позднейших наслоений с первоосновы мифа, и герои со столь знакомыми именами: Мерлин, Мордред, Артур, Гавейн, Ланселот, Борс, Галахад предстают перед нами не в антураже рыцарского романа, с белокаменными замками, куртуазными придворными развлечениями, турнирами и истовой религиозностью, а в жестоком, противоречивом и грязном мире Темных Веков.

некоторые из них почти не изменились в сравнении с мифом.

Артур — справедливый правитель, трудящийся на благо своей страны.

Мерлин — хранитель древней мудрости друидов.

Мордред — жестокий и коварный человек, мечтающий о власти.

некоторые узнать почтиневозможно, так Ланселот здесь трус и интриган, а Овэйн и вовсе враг Артура, убитый им в поединке...

повествование идет от лица Дерфеля, последнего из воинов Артура, доживающего век в монастыре.

жизнь Дерфеля, сына рабыни, ставшего великим воином и лордом, познавшего в жизни и великую радость и великую скорбь, бывшего Посвященным Митры и ставшего христианином, красной нитью проходит через трилогию.

мы видим возвышение и падение Камелота (сам Дерфель называет его Кар-Кадарном) его глазами.

перед нами проносятся военные кампании, эпидемии, годы мирного труда, религиозные столкновения.

роман нельзя отнести в настоящем смысле слова к фэнтези, тут нет ни волшебных единорогов, ни Черных Рыцарей, но все же какая-то древняя, пусть слабеющая, но еще живая магия теплится в непроходимых урочищах, среди гор и лесов Британии, на дальних островах, в римских развалинах.

предсказания сбываются.

мертвые воскресают.

волшебные сны ведут с схороненным еще в до-римские времена кладам...

или все это игра воображения и магия просто померещилась суеверным людям?

нет ответа...

с каждым томом повествование становится все горче и мрачнее.

каким бы великим воином ни был Артур и его верные люди, а остановить наступающий Хаос не в их силах.

Хаос это пьяные и грязные дикари-саксы, Хаос это ирландский король Диурнах, сдирающий с людей кожу, Хаос это магия Мерлина, мечтающего вернуть в мир старых богов, Хаос это его ученица Нимуэ, создающая армию из прокаженных, увечных, безумных, изгоев и преступников всех мастей, Хаос это ненавидящий весь свет колченогий Мордред...

Артуру не будет здесь забвения на Авалоне, но лодка, уносящая израненного владыку, мечтавшего лишь о мире и процветании, исчезнет в серебристом тумане.

прекрасная книга, просто прекрасная.

если бы вся приключенческая литература была такой!

Стейнбек был очень умным.

да что там — мудрым.

как всякий очень умный человек он додумался до вещей, о которых лучше не задумываться, только ему достало еще и мужества об этом написать.

Стейнбек был сентиментальным, но не всегда добрым.

некоторый цинизм в нем за сентиментальностью всегда оставался, и именно это сочетание и создало его уникальный стиль.

но довольно жестоко шутил над вещами, над которыми принято вздыхать, и воспевал вещи, которых принято стесняться.

и так, что же написал умный и сентиментальный циник Стейнбек?

а он написал еще одну смешную и горькую вещь о жизни низов общества.

о вечных безработных, о конченных алкашах, о бродягах, об аферистах, о «мокрых спинах»- гастарбайтерах, о горе-художниках, о вышибалах с набитыми кулачищами, о непотребных девках, о всевозможных чудиках, фриках и просто раздолбаях.

чуть ли не единственный «приличный» человек тут ученый Док, который почему-то предпочитает тусовать с маргиналами, хотя он-то настоящий ученый, а не такой как «художник Анри».

по сюжету, неимоверно накосячившие в пьяном виде, «ребята» (кампания полубездомных и полубезработных парней под предводительством немолодого уже громилы Мака), расшибаются в лепешку, чтобы организовать праздник для Дока, которого они безмерно любят и уважают, хотя взятые «в долг» деньги не вернули еще ни разу.

для этого они идут на великие ухищрения и прилагают страшные (по их меркам) усилия.

и что же оказалось в итоге?

а оказалось, что вечно пьяные лузеры в некоторых ситуациях — лучшая кампания.

что жизнь в их провонявшем псиной «сквоте» не худший способ потратить отведенный тебе судьбой жизненный срок.

что проститутки не самые плохие женщины, во многих отношениях лучше добропорядочных матерей семейств.

что хорошая пьяная драка иногда дает ответ на все проклятые вопросы.

что есть такие времена, когда человек читающий на санскрите может быть другом того, кто и на родном-то языке говорит с трудом.

за Доком стоит какая-то трагедия, какая-то драма, хотят домыслить некоторые читатели, но этого мы не узнаем.

Стейнбек такой, немного «американский Ремарк» с гимнами во славу алкогольного мужского братства, которое полезно разбавлять обществом девиц с пониженной социальной ответственностью.

но поскольку, он американец, в нем нет дубовости знаменитого немца, который на слезные железы давил уж просто коленом.

Стейнбек изящнее.

изящество это определяется тем самым цинизмом, о котором я уже упоминал.

легкий «зазор» между автором и героями остается.

издалека, с симпатией, но и с ухмылкой смотрит он на своих персонажей и показывает их нам.

нам — много более благополучным, но, увы, много более несчастным.

потому что мы — рабы системы, а «ребята» во главе с Маком систему вертели на коленвале от раздолбанной машины, которую чинят который год с переменным успехом.

под жарким калифорнийским Солнцем в Америке Стейнбека кипит жизнь, грубая и грязная, но — жизнь.

ps. если окажусь в Калифорнии, то приеду в Монтерей и напьюсь там до колокольного звона, точно говорю.

Затерянный в джунглях город — старый ход приключенческой литературы, и думаю, если все произведения на эту тему собрать в одну стопку, то она окажется не ниже Эйфелевой Башни. Ко времени написания «Алых Гвоздей» стопка была, конечно, пониже, но уже тоже внушительной, причем в ней лежали и произведения самого Говарда.

Тем не менее, используя столь традиционный прием, Роб сумел создать произведение, которое можно охарактеризовать как «шедевр», входящий в десятку его лучших творений.

Талант — вещь трудно поддающаяся описанию и формальному разбору, но при этом совершенно точно — существующая в объективной реальности, а не только в глазах смотрящего.

Говард лучше многих своих последователей не потому, что ему принадлежит пальма первенства, а просто потому, что ему было больше дано. Больше дано этого самого таланта.

Те же самые сюжетные ходы, которые у дюжинного автора будут смотреться банальными, плоскими штампами, у него оживают.

Думается, что меланхоличность натуры автора, его завороженность темами смерти, упадка, кратковременности жизни это тот самый ингредиент, который делает внешне незамысловатую героику чем-то большим. Ну и собственно художественный дар.

Впрочем, нельзя сказать, что достоинства рассказа сводятся к так сказать «аранжировке». Сюжетно он тоже выделяется, особенно на фоне своего незадачливого старшего родственника — «Ползучей Тени».

И так, в кампании крутой пиратки Валерии Конан оказывается в джунглях, где сначала одолевает возвращенного к жизни магией динозавра, а потом путешественники находят затерянный город, представляющий из себя огромный сплошной дворец.

Атмосфера этого странного, глючного места описана на пять с большим плюсом. Погруженные в вечный полумрак, запыленные, мертвые, затхлые коридоры-улицы, от которых заранее веет чем-то нехорошим, призрачный свет, бесконечные залы...

очень скоро выясняется, что город обитаем, вот только жизнь, которую ведут его жители, мало отличается от того существования, которое уготовано в Аду.

два клана, живущие в не видящем света мире города-дворца ведут бесконечную войну, в которой рекорды изощренной жестокости были побиты еще до рождения нынешнего поколения.

алые гвозди — символические трофеи, которые победители вбивают в столб в знак того, что удалось убить очередного врага.

собственно история превращения людей в одержимых безумцев, ради развлечения сдирающих друг с друга кожу, самое сильное, что есть в рассказе.

по степени жестокости Говард опасно приближается к будущим авторам сплаттера, но у него жестокость все-таки средство, а не цель.

решив, что «все равно кого резать» Конан и его напарница присоединяются к приютившему их клану, но война заканчивается довольно быстро...

кому надо, впрочем, читали и помнят, что происходило в «Алых Гвоздях».

обращает на себя внимание автора к деталям.

там многие из Техулти имеют личные имена, и хотя времени им уделено совсем немного, успевают предстать перед читателем живыми людьми, а не голыми функциями.

не обошлось без любимого Говардом образа стигийской злодейки.

любители сексуальных девиация могут посмаковать толстые намеки, сочащиеся из каждой строчки, что посвящены Тасцеле и Валерии, а уж что случилось со служанкой

вождь Техулти Ольмек предстает убедительно грозным и зловещим.

любопытно кстати, как двоится образ Конана у самого автора этого персонажа.

с одной стороны варварское происхождение, чуждость цивилизации, которая ассоциируется с вырождением и извращением человеческой натуры, дикарское чутье, реакции и привычки — на своем месте.

но с другой стороны среди всеобщего безумия, одержимости как внутренними так и самыми настоящими демонами, Конан предстает столпом здравомыслия, практичности и незамысловатого прагматизма.

ему конечно, свойственно рычать угрозы и воплощать их в реальность, но пафоса в киммерийце ни на грош, «все равно кого резать» очень хорошо отражает его отношение к действительности.

Конан, сейчас страшное напишу, отчасти все-таки американец, аутентичного варварства в нем мало, оптимизм и предприимчивость его родом скорее из книг о колониальных приключениях, чем из древних саг.

бравурный финал в духе «что ж вырвались мы из этого дурдома, а теперь погуляем-пограбим» не выглядит вымученным.

в общем 10 из 10 причем высоту оценки определяют лично для меня — описания Ксухотла, история кланов Техулти и Ксотлан (особенно они) и наконец, экшен.

Лавкрафт ассоциируется с несколько абстрактным «космическим» ужасом, своей авторской мифологией и пышной, архаизированной манерой изложения.

но вообще-то Лавкрафт мог быть и таким вот: автором поистине брутального, кровавого и мрачного даже по нынешним временам (а для года написания так и вообще...), рассказа о том, что играя со Смертью можно и доиграться.

дух упадка-декананса тут есть, но тут есть и капающая с клыков кровь...

заметил за собой, что часто мои рецензии носят полемический характер.

будто кому-то что-то доказываю, а не просто излагаю свое мнение.

но с другой стороны, должен же у человека быть свой стиль, верно?

и так, сэр Вальтер Скотт...

в рецензии на «Пертскую красавицу» я уже писал, что представление о Скотте, как об авторе розового романтизма несколько преувеличено.

что за «высоким штилем» диалогов часто скрывается жестокая и крайне неприглядная история.

то же самое можно сказать и про «Ламмермурскую невесту».

в отличие от автора прекрасной биографии Скотта, Пирсона Хесткета, я напротив, считаю книгу одной из лучших у шотландского барда.

в огромном наследии Скотта много книг, написанных, чтобы обязательства перед издательством закрыть.

так же имеется некоторое количество романов, созданных явно с политической тенденцией.

в «Невесте», Скотт на время как будто отошел от своих излюбленных тем и обратился к семейной истории, чтобы написать печальный, трагичный роман.

история, в общих чертах, похожа на «Ромео и Джульетту», но так же заметно влияние другой пьесы Шекспира — «Макбета».

некая готическая мрачность, заведомый дух обреченности витают над книгой.

быть может, отпечаток наложило то, что писал ее автор, будучи тяжело больным.

этот роман Скотта кажется чуть более «настоящим», чем многие его прославленные книги, в которых сильно театральное начало.

Скотт предупреждает читателя:

девушка и молодой человек влюбляются друг в друга, но между ними пропасть в имущественном положении и политические разногласия их семей.

и все кончится очень плохо (не спойлер).

Скотт обнаруживает в себе неплохого психолога.

так главная героиня вовсе не кажется «бледной тенью», чья бледность вызвана жанровыми требованиями.

Люси вовсе не ходульная фигура прекрасной дамы.

она обыкновенная живая девушка.

но слабая, бесхарактерная и внушаемая, склонная одновременно к романтической экзальтации и депрессии.

такие люди встречаются, вовсе не только в книгах.

потому трагичная история, случившаяся с ней, возможна, правдоподобна, случались такие (и похожие) трагедии в прошлом, да случаются и в наши дни.

то же касается и главного героя, Эдгара.

он как будто «байронический» — обреченный наследник славного рода, благородный изгой.

это, конечно, патетично, но неужели не бывало разоренных аристократов, тем более гордых, что им приходится прибегать к завуалированному попрошайничеству?

думаю, баронет Скотт лучше знал аристократов 18 века, просто потому что сам был одним из них, хотя и жил чуть позже.

(по возрасту герои принадлежат к поколению дедов и бабушек писателя, не такая седая древность, чтобы не представлять себе, как люди того времени мыслили и говорили).

таким образом, писателю, в кои-то веки, удалось создать живых главных героев, (хотя и в рамках жанра).

чувствуя же, что играет с романтическими штампами, Скотт словно извиняется.

так явление героя, облаченного в черное, вооруженного, смертельно бледного, предстающего перед изумленной публикой, он предваряет фразой, что сцена показалась театральной даже ее участникам.

главные антагонисты тоже не демонические «злодеи», а вполне обычные циники.

хотя Скотт не считается «мистическим» автором, и казавшиеся сверхъестественными, события в его книгах обычно объясняются розыгрышем или буйством воображения, в «Невесте» злые старухи, упорно пророчащие плохое, кажутся настоящими, неподдельными ведьмами.

что-то в них есть действительно пугающее.

но, конечно же, добродушие автора, вечная сентиментальность Скотта остались с ним.

и в книге есть воистину трогательная сцена, когда жители городка, населенного веселыми любителями контрабандного бренди и золотых рук плотниками, скидываются на праздник для своих уже бывших, промотавшихся и утративших всякую власть, повелителей — Рэвенсвудов.

делают они это не из феодальной повинности, которую больше не несут, а скорее по симпатии к их старому слуге, да из жалости к бедному наследнику.

ну слезы наворачиваются, честно, а я ведь на «Хатико» и то не плакал...

безыскусный, добродушный юмор Скотта тоже на месте.

так верный камердинер Калеб, скрывая хозяйскую бедность, бьет в подвале пустые бутылки, а потом кричит служанке, чтобы она убрала вино, им разлитое, и идет многословно извиняться за свои кривые руки.

всем выше сказанным, я не хочу сказать, будто бы проза Скотта на нынешний вкус не старомодна, не напыщенна, не несет в себе родовых травм старинного романтизма.

я хочу лишь сказать, что это не такие страшные недостатки, как принято считать, что книга не настолько архаична, чтобы не получать от нее удовольствие в наши дни.

проза, русская классическая проза!

сколько преступлений против вкуса, здравого смысла, а если верить Варламу Шаламову, то и против человечества, совершено именем твоим!

за короткий, в общем-то, период, примерно с 1830 по 1890-е годы русские писатели создали абсолютный канон, отлили в граните эталон того, как надо писать о России и что такое Россия.

Россия — огромное, неприспособленное для жизни пространство, на котором однако умудряются жить мужики (хорошие и плохие), баре, они же интеллигенты, чиновники ранжированные по табели о рангах, купчины, военные, околоточные, и какие-то совсем уж непонятные люди, несомые через заснеженные просторы ветром.

в этой литературной России все всегда куда-то спешат, но никуда не успевают, потому что на самом деле им никуда не нужно, всегда метет снег, а разговоры случайных попутчиков, обычно глубже по мысли чем вся библиотека какого-нибудь скучного немецкого профессора.

давненько не читал я такой злой пародии, хотя сам автор так «Метель» и не позиционирует.

признаться, я не большой фанат сюрреализма, психоделики, постмодернизма и тому подобных игр с текстом, я все-таки ценю традиционный нарратив.

но в «Метели», которая написана совершенно классическим «русским-литературным» языком, (хоть сейчас в хрестоматию) элементы этих стилей глаз не режут, может быть именно из-за того, что изложены по-чеховски.

поначалу, пока врач требует лошадей, чтобы доставить вакцину, а станционный смотритель, прибавляя вечное и загадочное «с» в большинству слов («как не понять-с, надо ехать-с») ему в том отказывает, кажется, что открыл не то случайно пропущенный в ПСС рассказ позднего Чехова, не то кого-то из крепких реалистов, больше всего гордившихся своей честностью. Вересаева, что ли...

но вот извозчик Перхуша, («Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных. Лицо его, востроносое, заплывшее со сна, было добродушным и пыталось улыбнуться.») идет запрягать лошадок, которых оказывается пятьдесят, потому что они малые — с куропатку размером, и каким-то образом катят «самокат», орудуя ногами под капором.

да и эпидемия боливийской «чернухи» это вам не тиф, это зомби-зараза, от которой мертвые восстают.

но странным образом, эти и другие приметы чуждого жанра совершенно не разрушают цельно-монолитное, классическое-российское время и пространство, в котором нашим героям предстоит проблуждать двое суток.

в книжной России новейшие фантастические технологии удачно соседствуют с исконно-посконным бездорожьем, даже верстовых столбиков не сыскать.

потому и заплутают Гарин с Перхушей.

Сорокин выносит на свет божий, протряхивает закостенелые клише Великой Русской Литературы.

за счет всего-то навязчивого повторения (автор не глумится нарочито, как будто и не пародией занимается, за бережной стилизацией) они предстают тем, чем являются — таким же комплектом штампов и механических приемов, как многократно осмеянные «типовые наборы МТА».

представитель народа, ловкий, сметливый, добродушный, чуть с хитрецой? находящий радость в своем нелегком но нужном труде?

а вот вам Перхуша.

постоянные, обстоятельные рассуждения интеллигентного персонажа, который будто в уме колонку ведет?

сильно, что тут скажешь.

главный пародийный прием это, на самом деле не «маленькие» и «большие» люди, не зомби и не «посмотрим радио».

а просто докручивание привычных, традиционных для русской классики сюжетных схем до предела, до упора.

знаете, там герои после пережитых трудностей или какой-нибудь очередной проведенной на заснеженной станции ночи переживают катарсис?

с Гариным оно случается, будьте покойны.

несколько раз подряд переходит от озлобленного раздражения к умилению и обратно.

и снова от умиления к раздражению.

насчет отношений «народа» и «ненарода», есть такой мотив — братание по причине пережитых вместе тягот, или громкая ссора из-за того, что тяготы вскрыли непримиримые противоречия в образе мыслей.

так вот, Гарин будет несколько раз переходить от восхищения перхушиной сметкой и добрым намерениям к ненависти на рукосуйство и раздолбайство мужика.

и от «выпьем, братец» к «вот тебе му**к в рыло».

снова «прости, брат» и снова в рыло.

а в ответ снова и снова «это барин, ничаво».

впрочем пересказывать сюжет дело зряшное, кому интересно, тот сам прочтет, благо вещь небольшая и читается быстро.

хочется только добавить, что текст для автора довольно мягкий.

есть у Сорокина слава мастера эпатажа, мол у него «едят г**но и друг друга».

ничего такого в «Метели» нет, разве в паре мест матерщина проскочит, но реалистично, в таких ситуациях (на морозе пытаясь пчинить поломавшееся средство передвижения) люди так и говорят.

и постельная сцена есть, грубоватая, но без извращений и безумия, случайные связи они обычно так и происходят ))).

ps. конечно, Традицию никакой Сорокин никаким ее травестированием не убьет.

это, наверное, никому не по силу. после «Хижины в лесу» киношники не перестали снимать ужастики с затравкой «группа молодых людей поехала на природу». так и после «Метели» в русских «толстых» журналах исправно выйдут новые рассказы о том, как в селе Нижняя Верховка погорела изба с детишками, как Иван загремел в арестантские роты, а Кузьминишна, мать его, спилась и пошла по дорогам.

и метет метель, и не проехать, да не больно-то и нужно.

попробуешь написать обстоятельный отзыв на это произведение, да и обнаружишь себя посреди стостраничного труда, который и не думает оканчиваться.

потому дам своей музе оглоблей по рукам, да и ограничусь кратким резюме.

роман — великий, грандиозный, трагичный, поэтичный, увлекательный, мудрый, словом — шедевр.

но тот же самый роман — рыхлый, расползающийся, графоманский, по-крестьянски постмодернистский, фельетонный, плакатный.

уф!, написал, все что хотел, все что у меня есть сказать про «Орфографию».

хочу только заметить, что эти два измерения, «черное» и «белое», сильные и слабые стороны в книге существуют не вопреки друг другу («талантливо, но рыхло», «фельетонно, но умно»), и не параллельно друг другу, а в неразрывном единстве.

неразделимы гениальный и графоманский пласты текста.

одно порождает другое.

быть может потому, что книга для Быкова очень уж личная.

полезно прочитать всем, кто не оставил еще мечты о собственном писательстве, для размышления над природой творчества.

ps. а историю Революции и Гражданской Войны изучать лучше по учебникам, а не по «Орфографии», которая есть роман-опера (последним определением автор как бы делает бесполезными все обвинения в чрезмерности, патетичности и отсутствии бытового правдоподобия).

Правду говорить легко и приятно... то есть, тьфу, писать положительные отзывы на понравившиеся книги тоже легко и приятно.

о существовании на свете писателя Джонатана Страуда и его книги «Победители чудовищ» я узнал из Фантлабовских «рекомендаций», и в данном случае робот посоветовал мне хорошую вещь.

Перед нами и увлекательно-приключенческая и глубокая по замыслу книга.

При этом, что приятно, автор не скатывается ни в сугубый боевик, ни в тяжеловесную заумь.

Приключения ГГ развиваются в среднем темпе, а небанальный авторский посыл зашифрован в саму ткань произведения, а не подан в виде монументальных монологов «о вечном».

И так, некая изолированная от внешнего мира Долина живет не то, что бы идиллической, но вполне мирной и сытной, по меркам Средневековья, жизнью.

Быт и обычаи местных жителей созданы явно под влиянием саг об исландцах, не сказочно-фантастической, а бытовой их части.

Долина не такой уж крошечный микрокосм, по всей видимости тянется она на сотни километров, и населяют ее тысячи людей.

Но это и не «большой мир», а замкнутый, и осознающий свою замкнутость анклав.

Покинуть Долину нельзя — границы ее стерегут чудовищные траввы-людоеды.

Жители Долины заняты повседневными трудами, споры решают на судебных собраниях, давно не видели настоящей вражды или войны, кровная месть запрещена, оружие перековано в лемехи для плугов.

Вот только над их крестьянской повседневностью стоят грозные тени героев далекого, кровавого, грандиозного прошлого.

Каждый род ведет свое происхождение от великого предка-героя, курганы падших воинов возвышаются над хижинами их потомков, которые куют мечи только для того, чтобы положить их в могилу умершего.

Халли Свейнссон, малорослый, но крепкий и наделенный неуемным темпераментом отпрыск одного из захудалых (как выяснилось...) родов, не хочет для себя мирной крестьянской жизни. Его разум захвачен сказаниями о прошлом, а душа рвется куда-то к непонятному будущему. После того, как гостившие в доме Свейнссонов братья Харальдссоны, представители много более богатого и влиятельного клана жестоко убили дядю Халли, непутевого пьяницу Бредира, Халли крадет нож и уходит, чтобы отомстить.

О дальнейшем трудно говорить без спойлеров.

После нескольких недель нелегкого пути дойдя до замка Харальдссонов, Халли уясняет для себя, что одно — щекотать воображение описаниями грандиозных битв, а другое — вонзить нож в сердце живого человека.

Чудом (на самом деле с помощью своей подруги Ауд, острой на язык, скептически настроенной по отношению к старым традициям, девушки) уйдя от погони, Халли добирается до родных земель, с мыслью, что кровная месть и опасные приключения, наверное, все-таки не для него.

Но начинается судилище, в ходе которого Харальдссоны отказываются признавать решения законоговорителей, и Долина оказывается на пороге войны.

Хорд Харальдссон приказывает своим кузнецам ковать мечи и шлемы.

Халли и Ауд думают сбежать из долины, и тут автор преподносит нам сюрприз.

Все шло к классическому, много раз опробованному старой-доброй, исполненной гуманизма фантастикой, сюжету «а чудовищ-то и нет никаких, это вас старшие обманывали, чтобы держать в повиновении».

Но оказывается траввы существуют! И у них острые когти.

Чудом пережив схватку с чудовищами, Халли и Ауд возвращаются, чтобы принять участие в обороне родного дома от вторжения Харальдссонов.

Битву эту сложно назвать «эпической», всего полсотни бойцов с обоих сторон, но на кону жизнь и благополучие рода.

Халли выманивает Хорда и его сына в земли траввов, за курганы, и тут на Халли (а заодно и на читателей) обрушивается новое откровение.

Этот твист переворачивает всю ситуацию не то, что бы с головы на ноги, но он несомненно выбивает почву из-под готовых суждений.

У книги есть два конца, условно-оптимистичный и еще один, тот, который в эпилоге.

Таким образом «досталось» не только воинской романтике, но матриархальной пасторали, где под мудрым мягким руководством женщин-законоговорительниц надлежит пахать, жать, а буде возникнет конфликт, решать его на судилище, с помощью вир.

Спи малыш, спи, завтра надо начинать ячмень обмолачивать.

Закончив с разбором месседжа книги, хочу еще сказать, что ее просто приятно читать, а уж стилизации под легенды о героях и вовсе радуют взор.

Брэдбери как-то очень рано и давно прицепили ярлык «мечтательного доброго сказочника».

стало общим местом, что от его произведений веет летом и солнцем, попадаешь в свои 10 лет, когда до школы еще далеко.

сплошное вино из одуванчиков, во все поля.

а ведь Брэдбери был одним из самых жестоких авторов хоррора, которых когда-либо рождала земля.

и не за счет кровожадного натурализма, а именно за счет редкого хладнокровного цинизма он достигал этого эффекта.

вот и здесь.

мальчик выпотрошил вампира, когда тот отдыхал.

как-то развивать эту тему, ударяясь в «кишки» можно было бы, а зачем?

исходная ситуация настолько дика, что волосы дыбом.

впрочем Брэдбери, который однажды сломал вообще все границы и рамки, когда сделал убийцей младенца, и не так может по нервам хлестнуть!

хорошая книга.

не могу сказать, чтобы произвела какое-то потрясающее впечатление, но это уж просто в силу начитанности на грани пресыщения.

тем не менее — очень и очень уверенная работа от большого мастера.

Иванов, конечно, наследует традиции основательного, скрупулезного в деталях и сильно привязанного к учебнику истории, «правильного» исторического романа.

читали мы, читали эти эпопеи с народом, как движущей силой истории и ужасами царизма...

но, времена не те, сам Иванов не Федоров, потому и книга у него жестче, мрачнее и динамичнее романов «старой школы».

в Сибири русские были самыми настоящими колонизаторами, а не «мирно освоили безлюдные пространства». этот факт успешно стерт из исторической памяти, а зря...

так что отношения русской администрации и поселенцев с местными «инородцами» даны тут без сусальной «дружбы народов» и «несения просвещения», а больше похоже на то, что было в действительности.

так книгу практически открывает

разумеется, такая жесть будет твориться не всю дорогу, и в общем-то Юрка-солдат просто подонок, которого не уважали даже товарищи по артели сборщиков дани. но интонация задана.

абсолютно уверенные в своей силе и праве, русские будут давить, а остяки — терпеть и пытаться приноровиться к правилам игры, которые сводятся к «ты виноват уж в том, что хочется мне кушать».

но это не книга про угнетение коренных народов.

да, линия остяков будет одной из сквозных, наряду с историей семьи тобольского архитектора и летописца Ремезова, шведских военнопленных Таберта и Реннета, могущественного губернатора князя Гагарина, местных церковных иерархов Иоанна и Филофея, фанатичного до безумия раскольника Авдония, жестоко-расчетливого бухарского купца Касыма и многих, многих других.

времена для всех жестокие, страшные, пытошные и в столицах, а уж в далекой Сибири и вовсе нередко «закон — тайга, медведь — хозяин».

полукриминальные и совершенно криминальные схемы наживы, которые используют местные торговцы и администрация, сидящая на стратегическом ресурсе — «мягкой рухляди»(пушнине), поданы автором с юмором, порой чуть ли не симпатией к изобретательным расхитителям казны, а мысль что есть вещи, которые не меняются веками, не выглядит натянутой.

князь Гагарин и вовсе вызывает то восхищение, то раздражение, то недоумение.

человек он несомненно одаренный, умный и сильный, и по сути своей неплохой, не лишенный чувства справедливости, не склонный к жестокости ради самой жестокости. но давно и прочно спутавший свой карман с казной, и точимый бесом гордыни, губернатор ведет себя иногда совершенно неадекватно. самоуверенность чудовищных размеров, апломб, странные амбиции «сибирского царя» который готов начинать войны и в обход царя из Петербурга...

персонажи вообще очень живые, причем живые просто «от себя», а не от головной авторской задачи придать им «неоднозначности».

вот, например, швед Таберт, который нам, читателям так нравился, смело выносящий тяготы плена, готовый и последний сухарь отдать товарищу, к тому же любопытный до всего нового, энциклопедически образованный, в определенный момент начинает вести себя как свинья. но это его свинство совершенно естественно для человека его времени и сословия.

в «Тоболе» хватает натурализма в смысле секса и насилия (хотя до упоения застенком в масштабах, которые задал в своем легендарном «Петре I» А.К. Толстой, Иванов не дотянулся, это задача попросту непосильная).

но есть и юмор, есть восхищение силой человеческого духа и любознательностью ума. есть искренняя религиозность, не переходящая свирепый фанатизм, настоящая дружба и человеческое тепло, и трогательные любовные истории.

а так же есть, хоть и в небольшом количестве, мистика.

самая настоящая мистика древних шаманских капищ, кровавых камланий и зачарованных болот.

не злоупотребляя красочностью описаний, автору все же удается создать ощущение огромности и дикости мира, средь которого обустроили свои форпосты цивилизации русские.

я не сибиряк, я с Урала, но мой родной Каменный Пояс тоже фигурирует в книге. названия уже знакомые мне по собственному опыту (в Верхотурье я работал, в реке Утке чуть не утонул, а в Кунгурской пещере был на школьной экскурсии) тоже появляются на страницах книги.

это конечно, Россия, но другая Россия, иногда совершенно не похожая на Москву, Тверь или Тулу.

это огромная, полудикая, пересеченная могучими реками, шумящая мрачной непролазной тайгой Россия.

Россия раскольничья, разбойничья, каторжная, беглая, буйная, из-за климата не слишком склонная к крестьянскому труду, ищущая «дикого счастья» в лесных промыслах, добыче золота и других даров земли.

потаенные скиты в лесной глуши, набеги кочевников, которым Сибирь подвергалась вплоть до 19 века, невольничьи рынки, на которых распродают баб-преступниц...

читатель ощущает жизнь всей необозримой Сибири, а не только следит за историями тех героев, на которых упал непосредственно авторский взгляд.

отличная книга для всех, кто любит историю, но не ищет в художественной литературе какой-то абсолютной документальной правды и следования «генеральной линии партии».

ps. и еще добавлю, что автор, который напишет книгу про эпоху Петра Первого, в которой не будет кривляющегося ради умягчения монаршьего гнева Алексашки Меншикова с его «мин херц», сразу попадет на скрижали Истории. у Иванова не получилось, Алексашка тут есть! Как и сам Петр, который тоже совершенно традиционный — пьяный, свирепый, но энергичный и радеющий токмо о величии Отечества.

жесткая и сильная социальная фантастика, мрачная антиутопия, упакованная автором в формат сказки.

в своем отзыве на «Голубятню на желтой поляне» я писал, что автор мог бы сделать книгу «взрослой», и от этого она только приобрела.

а про «Детей синего фламинго» можно смело сказать, что именно дети как герои и повествователи, и именно сказочный антураж тут нужны.

для того, чтобы не заморачиваться выстраиванием «реалистичного» фантастического мира с демографиями\географиями, теряя по дороге главное — посыл книги, который, конечно, не является чем-то совершенно новым, но все же не слишком избит.

главный герой «Детей фламинго», обычный школьник Женька, волшебным образом (описание которого опять выдает в Крапивине талантливого фантаста, умеющего творить миры) переносится на зачарованный остров Двид, население которого живет в страхе перед Ящером, чудовищем, угрожающим городу.

правда за многие столетия гнета, они как-то срослись с монстром, и даже полиция называется «слуги ящера».

и вообще, Ящером клянутся, Ящера восхваляют как хранителя мира.

едкое описание горожан, живущих по вымороченным, бредовым правилам, составляет сильнейшую антитоталитарную сатиру.

публичные телесные наказания, дурацкая плюшевая одежда, и главное — бегающие глаза и свистящий шепоток, показывающий, что на самом-то деле все всё понимают, но видите ли, служба-с... хи-хи-хи-кс.

цитировать можно абзацами.

мальчик, как герой принесенный из иного мира, должен якобы сразить дракона.

но на самом деле одолеть холодным оружием механическое чудовище, сотни лет назад построенное для защиты острова от вражеского флота, непосильно и для Конана-варвара, и предсказуемо проваливший миссию Женька в результате вполне кафкианского суда приговорен к казни.

таким образом ритуал «Ящер защищает горд от внешней угрозы» соблюден.

с помощью волшебной птицы пареньку удается бежать, и он знакомится с живущими в развалинах детьми-изгоями, единственными по-настоящему свободными людьми острова.

их возглавляет обаятельнейший Дуг, последний взрослый парень на острове, не ставший конформистом-обывателем в плюшевом костюме, а сохранивший свойственную молодости жажду перемен и свободы.

понятно, что героям удастся вывести из строя древнего робота, вот только...

вот только жители Двида жить уже не могут без Ящера!

и их ритуализированное бытие продолжится, пока не случится нечто по-настоящему потрясающее основы.

вообще перед нами неожиданно жесткая и по-хорошему циничная книга, пусть, детская, но кто сказал, что книги для детей должны содержать только счастливые концовки, с непременным наказанием злых и вознаграждением добрых?

тут будут гибнуть положительные герои, добряки окажутся лицемерными подлецами, а жалкие трусы, на которых, казалось, только шикни — разбегутся, расчетливыми убийцами.

а потом... потом Женька очнется в нашем мире, со сломанной рукой и воспалением легких...

Крапивина многие упрекают в излишней идеализации детства и детей, в создании вокруг маленьких человеков, которые такие же как взрослые, только маленькие, ауры необыкновенной чистоты и даже избранности.

это конечно есть, но спрячу я политоту под спойлер.

детская, разумеется, книжка, очень «крапивинская», с вечными уменьшительно-ласкательными именами, романтикой дружбы и прочими его штампами.

вот только взрослым почитать будет очень полезно, хотя кто-то может и обидеться.

и этот кто-то сурово так спросит: на что намекает сказочник, не расшатывает ли он своей писаниной равновесие порядка?

ставший невероятно популярным, благодаря подаренному ему создателями остроумию, жулик Остап Бендер, как-то раз взвился на дотошного обывателя «убивать надо таких знатоков!!!».

универсальный, право, совет, особенно на тему того, что делать со «знатоками», из десятых годов 21 века упрекающими авторов писавших 60-70, а то и все 200 лет назад в «исторических неточностях» и особенности в «вольностях», хотя речь идет о литературе художественной...

не, то чтобы писатели неподсудны по определению, но право, речь изначально идет о ВЫМЫСЛЕ, а не о претендующем историческую истину исследовании.

так что изыски на тему, «что такое Сульдэ, бог войны вообще, или своеобразный дух воинской удачи каждого военачальника», с точки зрения науки, несомненно интересны, но Ян был вправе изобразить его так, как хотел...

после такого пафосного вступления пора бы обсудить саму книгу.

Василий Ян, конечно, не мог пользоваться современными научными работами, зато он знал Азию, которая в начале 20 века, в чем-то изменившись, в чем-то оставалась той же самой что во времена Чингисхана. Ян пробирался по пустыням инспектируя состояние колодцев, бывал на приеме у самого настоящего Хивинского Хана, он укрывался от песчаных бурь, промерзал до костей на горных перевалах, пил с местными жителями приправленный солью чай...

потому его древний Хорезм и предстает таким живым, настоящим, лишенным искусственной экзотизации, слишком уж пышного-пряного ориентального колорита, но при этом несомненно Другим, иным, непохожим на современный мир.

богатые и могущественные мусульманские государства Средней Азии погружены во внутренние конфликты и повседневную жизнь, не зная еще, что над ними занесен меч Потрясателя Вселенной, овладевшего Великой Степью и покорившего уже Китай, непобедимого Чингисхана...

Ян, при всей нескрываемой симпатии к мусульманам, избегает соблазна сделать их невинными жертвами свирепых варваров.

Хорезмшах Мухаммед правит тиранически, сам устраивая грабительские походы на соседей, раздавая должности и города верным степнякам-половцам.

жизнь же простых хорезмийцев описанная с редким сочетанием этнографической яркости и житейского правдоподобия, тяжела, полна повседневных трудов и опасностей, притеснений со стороны власти, религиозной нетерпимости и бытовой жестокости.

но все же это привычная, устоявшая жизнь, это цивилизация, это культура, это оросительные каналы и школы, это изысканная поэзия и грандиозная архитектура, это ремесла, торговля, зарождение наук...

само вторжение монголов приходится на последнюю треть книги, и хотя Ян не из числа писателей, смакующих «кровищщщу», сцены вроде той, в которой обезумевшие от голода люди заживо раздирают случайно пойманного ими верблюда, надолго останутся перед глазами, тем более, что писатель лишь касается их, не обсасывая страницы напролет.

страшны монгольские мечи и стрелы, но еще страшнее — разрушение ирригационных сооружений, разрыв земледельческого цикла, благодаря которому благоденствовал Хорезм.

голод, эпидемии, опустение и одичание приходят на смену привычным тяготам.

мир рушится.

мусульмане называют своих врагов иаджуджами, давая им взятое из Корана имя проклятого народа, чей приход знаменует конец света.

вот только Махди не придет, и Аллах не уничтожит иаджуджей, закупорив им носы и рты...

полуразрушенные государства Средней Азии окажутся под пятой старого степного кагана, который с удовольствием будет пировать в «доме мусульманского бога», и потребует от покоренных, чтобы они услаждали его слух «жалобными песнями о гибели Хорезма», а некогда могущественную хорезмийскую царицу-мать изощренно унизит, сделав так, чтобы жила она у него в плену только на объедках, которые бросают ей пирующие победители.

Чингисхан появляется в книге далеко не сразу, но образ его на редкость убедителен.

он не фэнтезийный «темный властелин», а живой человек, в прошлом раб, сам хлебнувший унижений.

ему не чужды такие простые человеческие черты, как страх старости, сентиментальная любовь к младшему сыну, сомнения.

но все же это великий человек, великий и страшный, и величие его как раз и заключается том ужасе, который он внушает окружающим, а следом за ними и всему населенному миру.

жестокость великого кагана, поданная без излишней театрализации, проиллюстрирована сценами вроде этой:

старый деспот старается договориться со Смертью, он мечтает жить и править вечно.

но уже на смертном одре, зная, что ему немного осталось, отдает приказ сломать хребет собственному старшему сыну.

персонажи в книге вообще очень живые, не уплощенные до картонных «злодеев», «героев», «мудрецов» и тому подобного, у каждого своя правда и своя точка зрения.

более всего интересен Махмуд Ялвач, купец-мусульманин, добровольно взявший сторону монголов, способствовавший их победам.

но это не «законченный подлец на службе сил зла», он старается использовать свое влияние в том числе и для добрых дел.

хорезмшах Мухаммед не самый дальновидный правитель, не самый отважный полководец, и не самый лучший человек.

но и он не плоский «трусливый тиран», и судьба его трагична, а в описании его предсмертных мучений автор достигает чуть ли не эпических высот.

главные же герои, через которых автор показывает, как переживали нашествие монголов простые люди, по-своему типичны для исторического романа, традиция эта восходит чуть ли не к Вальтеру Скотту.

среди них есть молодой вольнодумец, бежавший от преследований имамов, превратившийся в бродягу-дервиша, есть простой крестьянин, здоровяк, что один дрался с многими за право отвести воду на свой участок, есть молодые девушки, ставшие пешками в играх сильных мира сего, есть старый книжник, есть рабы и разбойники, есть мусульманские принцы и монгольские военачальники.

и каждый из них — живой человек.

правда можно задать вопрос, что плохого автору сделали половцы — единственные, кому не дано шанса оправдаться.

монголы — жестокие неумолимые убийцы, но в них есть несгибаемая отвага, поистине самурайская преданность вождям, готовность переносить лишения и опасности, верность воинскому братству.

среднеазиатские мусульмане представлены самыми разными людьми, по большей части достойными, выбирай на вкус, гордый принц Джелаль ад-Дин или остроумный дервиш Хаджи Рахим.

туркмены так и вовсе все как один джигиты-молодцы, и женщины у них гордые красавицы, и разбойники благородные, и простые чабаны держать себя вровень с принцами.

русы, как и положено в нашей традиции представлять самих себя, безалаберны и неорганизованы, излишне доверчивы и склонны быстро загораться самыми разными идеями, но уж храбрецы-удальцы такие, что даже у врагов вызывают восхищение, и друг за друга — горой.

китайцы — конформисты, сгибающиеся перед любой силой, но есть в них вековая хитрость и мудрость, позволяющая раз за разом побеждать своих победителей.

и только кипчаки одновременно жадны, жестоки, трусоваты и подловаты...

все же я не решился поставить книге высший бал, и причина тому — некоторые ходульные, словно из школьных учебников, рассуждения и эпизоды, призванные натянуть образ действий и мыслей людей далекого азиатского Средневековья на каркас упрощенного советского марксизма. как уже до меня писали рецензенты:

ну что ж, такова была историческая парадигма во время написания книги, которая, кстати, получила Сталинскую Премию.

но в отличие от множества монументально скучных соцреалистических «кирпичей», пригодных лишь как оружие ударного типа, книга Яна оказалась живой и увлекательной, пережив больше сотни переизданий.

я впервые читал ее в отрочестве, лет в 11-12, решил освежить в памяти недавно, и оказался нисколько не разочарован.

мощный и жесткий рассказ, одновременно и история вышедшего из-под контроля эксперимента и аллегория на тему зла, таящегося в самом человеке.

это и хоррор, и притча, и старорежимный сай-фай.

поскольку рассказ невелик объемом и содержание его не раз уже рассказано другими авторами рецензий, не буду тратить время на свой пересказ сюжета.

скорее поделюсь соображениями (ведь для этого... ну и еще для того, что бы напугать читателя) и написан День гнева.

отарки — один из самых удачных «факторов страха» которые я встречал.

не думаю, что целью автора было прямолинейно запараллелить их с жестокими людьми, которые тоже убивают друга.

этот мотив есть, но он не главный.

перед нами скорее попытка показать к чему приводит голая интеллектуализация.

отарки не животные, которые убивают что бы есть, или побороться за территорию.

отарки не люди, которые убивают из-за денег или по идейным соображениями, или потому, что начальник приказал.

они СОЗНАТЕЛЬНО злы, они злы потому, что им нравится совершать зло.

вместе с их специфической, «философской» манерой говорить, впечатление они оставляют совершенно ужасающее.

не случайно перед смертью Бетли думает о создателе отарков, у которого он когда-то брал интервью.

тот показался ему странным, не совсем человеком, в нем не было чего-то важного.

вот и в мордах отарков есть что-то знакомое...

отарки не «свирепая толпа», они циники и индивидуалисты, считающие себя великими интеллектуалами.

если они и метафора, то вовсе не «кровожадных инстинктов», а наоборот, разума, оторвавшегося от души, холодного и механистически-жестокого.

и сходство с легендарным «Островом доктора Моро» тут чисто внешнее, не стоит на него ловиться.

в отличие от большинства фантлабовцев предпочту вторую книгу цикла первой.

в столь расхваленном многими «Ученике монстролога» несмотря на нешуточный градус саспенса и лихо закрученный сюжет была известная «комиксовость» персонажей и уверенное такое, с топотом, шествование по натоптанной предшественниками (прежде всего Лавкрафтом и Говардом, хоть и с добавлением необходимых по нынешним временами элементов натурализма) дорожке.

малоубедительные, если рассматривать их как биологический вид, а не как нечисть, монстры-антропофаги, Зловещая Психушка, Ужасная Семейная Тайна, Финальная Битва с Матерью Монстров и одномерные образы героев не дают мне поставить «Ученику» высший бал.

не то «Проклятие Вендиго».

книга много более атмосферная, загадочная и при этом столь восхитившего многих кровавого натурализма тут ничуть не меньше, чем в ««Ученике монстролога», а впечатляет расчлененка больше, потому что герои, которые становятся жертвами монстра, оказываются живыми людьми, а не массовкой, чья участь погибнуть на глазах у героев, которым воля автора дарует неуязвимость.

заглавный герой, тот самый монстролог Уортроп здесь предстает не карикатурным «полоумным гением» как в первой книге, а живым человеком, его тяжелый характер получает некоторые объяснения, в нем открываются иные черты, кроме эксцентричности и фанатичной преданности науке.

вообще персонажи, даже проходные, прописаны очень хорошо, в определенный момент автор чуть приглушает градус остросюжетности и «хоррора» и перед нами проносятся то сентиментальные, то сатирические, то полные неожиданного социального пафоса, картины жизни Нью-Иорка на рубеже 19 и 20 веков.

за одно только описание полной нищеты, тяжелого неблагодарного труда и повседневного страха жизни трущоб, автор заслуживает высочайшей похвалы.

на этих страницах в замкнутый мир литературного «хоррора» с древними богами и заброшенными замками ворвалась живая жизнь, иной, земной кошмар.

но и сумеречные мифы американского Севера, мрачная романтика фронтира, и поистине иномирный, «лавкрафтовский» в лучшем смысле этого размытого термина, ужас веют со страниц «Проклятия Вендиго».

тот, кто старше чем горы, тот кто летит на крыльях ветра.

вечно голодный, ненасытный, с сердцем изо льда.

Желтый Глаз, который видит в людях худшее и их потайные страхи.

по-моему не так уж важно, кем в конечном итоге, был монстр, заливший Нью-Иорк кровью, сдиравший со своих жертв лица и ставящий для преследователей полные глумливого юмора ловушки.

кто бы ни держал в ужасе город, демон или маньяк-людоед, перед нами предстала воистину жуткая тварь, выполняющая свою задачу — напугать читателя, на все сто.

кроме жестокости и натурализма, которые могут потрясти и тех, кто считает себя обладателями очень крепких желудков и нервов, от книги веет какой-то обреченность., безысходностью.

автор не щадит своих героев, у них нет иммунитета от ран или душевных потрясений.

отличный «роман ужасов», при этом не топчущийся на одном месте, а включающий в себя элементы «северных приключений» а ля Джек Лондон, «конандойловского» детектива, тяжелой психологической драмы и «серьезной» социальной прозы, уверенно стоящий на плечах классиков всех этих жанров, но не скатывающийся в голый пост-модернизм, жонглирующий образами, идеями и персонажами, созданными на рубеже прошлого и позапрошлого веков.

на действительно сильные книги трудно писать рецензии.

есть риск либо захлебнуться восторгами, либо уйти в какие-то дебри.

то ли дело «песочить» посредственность.

«Сердце пармы» — книга сильнейшая.

это грандиозный труд, проделанный совсем молодым еще человеком.

Иванову удалось создать целый мир, найти его на карте и во времени.

история России вещь с одной стороны хорошо нам знакомая, а с другой — зауженная со всех сторон и заколдованная, будто бы сводящаяся к полудюжине ярких эпизодов и монструозных личностей. Вещий Олег-Ярослав Мудрый-Монголы-Поле Куликово-Иван Грозный...

чуть в сторону от магистрального направления — тьма и мгла, чуть поодаль от фигур из школьного учебника — безлюдье.

русскую историю надо расколдовывать, раскрывать, разворачивать.

Иванову это удается, ему это по силам.

конечно, автор много сочиняет, роман иногда смыкается с откровенным фэнтези.

но учитывая, насколько темна ввиду скудости источников, исследуемая им эпоха, и помня, сколь много мифологии в ставших официальными, признанными за «историческую правду» эпизодах, ругать за это не хочется.

да и рука не поднимется.

книга раскрывает такой загадочный сюжет, как «расширение Московского Княжества», которое втягивает в свою орбиту все больше и больше земель и народов.

причем раскрыта тема с точки зрения жителей периферии, глухомани — Перми.

Пермь эта, воссозданная, а то и прямо сочиненная автором с редкой любовью и порожденной этой любовью убедительностью, совершенно особый мир.

это фронтир русской цивилизации.

за Камнем (Уралом) простираются пока совершенно неизведанные, таинственные, сказочные земли.

на юге еще сильны осколки Золотой Орды, которая после пресловутого Поля Куликова вовсе не исчезла из истории.

за западе набирает силу хищная Москва, поглощающая одно за другим старинные русские княжества.

на севере еще звонит в вечевой колокол непокоренный еще Новгород.

сама Пермь — земля будто повисшая между разными мирами.

тут местные жители умоляют пришедшего с Руси поселенца не пахать священное для них поле, на котором покоится сказочный герой. тут Христа ставят на капище вместе с языческими идолами.

тут промышляют грабежом древних могил отчаянные смельчаки, всеми проклятые и ненавидимые скудельники.

по рекам рыщут ватаги лихих ушкуйников, на алтари старых богов все еще льется человеческая кровь.

здесь, в этом суровом краю ищут спасения от господского и государева гнета русские крестьяне, а где-то в глухомани еще живут загадочные «лесные мужики», покрытые шерстью.

Пермь — крошечное государство, для которого 200 человек — армия, 700 — батыевое нашествие, а русскому князю приходится опираться на сложные отношения с местными «князьцами», переживает непростые времена.

впрочем, неужели времена когда-то бывали простыми?

роман вмещает в себя много лет и много судеб.

герои проходят перед нами, такие разные и такие живые.

самый понятный читателю — наверное князь Михаил, потому что он наделен такой редкой чертой, как способность к рефлексии, к размышлению.

с одной стороны ему противостоят герои уходящей былинной старины, свирепой языческой древности, такие как вогулы Асыки (враги) и пермяки Кочиима (вроде бы союзника), цепляющиеся за славное прошлое, сознающие, что их век уходит.

но «поступь прогресса» представлена не только и не столько хлеборобом Нифонтом, сколько манипуляторами от церкви (Филофей, Иона) и кровавыми катами от государства (князь Федор, боярин Вострово).

те еще цивилизаторы, сносящие целые городки просто так, для острастки.

молодой князь, осиротевший после вогульского набега, долго пытается обустроить свою землю, найти какой-то путь, который позволит и сохранить столь любимую им сказочную, языческую, колдовскую Пермь с ее капищами и священными лесами, и выстоять в борьбе с более сильными и развитыми землями.

Михаил не великий воин (хотя и не боится драки), не великий манипулятор (хотя и умеет найти подход к людям).

он живой человек.

живой человек, окруженный персонажами, которые больше олицетворяют стихии.

собственная жена — и та полупомешанная колдунья, дочь лесов и гор, дитя пармы...

при всей грандиозности своих задач, сложном (подчас переусложненном), образном и насыщенном экзотикой языке, книга достаточно динамична и энергична, порой откровенно кровава и неприкрыто страшна, и читается на одном дыхании.

правда есть ощущение некоторой лоскутности текста, потому что часть глав полны густого варева из архаизированного «как бы древнего» русского с пермяцкими и вогульскими словечками, а часть написана обыкновенно, без стилизаций.

на одних страницах ощущаешь себя среди людей другой эпохи, с другим мышлением и представлениями о жизни, а следом автор гонит чуть ли не публицистику, уместную в современной прессе.

но энергия, которой дышит «Сердце пармы» искупает эти мелкие недочеты.

в общем очень хороший роман, который одинаково подойдет и тем, кто желает порассуждать об истории Отечества (и заодно повысить свои знания о ней), так и тем, кому подавай свист стрел, звон мечей и колдовскую жуть.

одна из вершин творчества Геммела и один из лучших фэнтезийных романов, которые я читал.

обращает на себя внимание оригинальность мира.

Геммел здесь наследует не Говарду, чье влияние довольно заметно в Дренайском цикле, а скорее Вальтеру Скотту с его шотландскими романами.

ничего странного, невиданного и непонятного, просто вместо привычного «средневековья примерно времен Крестовых Походов» за образец взят 17 век.

рыцарские латы еще в ходу, но уже в основном для позирования на портретах.

герои пользуются огнестрельным оружием, фехтуют на шпагах, носят парики...

при этом здесь нет эксплуатации романов «плаща и шпаги».

роман затягивает странным РЕАЛИЗМОМ.

горцы-риганты стонут под властью захватчиков-варлийцев.

в ригантах, носящих килты, любящих выпить «уигсли» и подраться на народных гуляниях легко узнаются шотландцы, тогда как высокомерные расисты варлийцы — несомненные англичане.

при этом власть варлийцев дана не в форме утрированного «царства зла».

горцам запрещено иметь оружие, заниматься бизнесом, держать рослых лошадей и тому подобное.

но жизнь прорастает сквозь законы, и вот уже женщина из ригантов тайно скупает разорившиеся варлийские предприятия, а на севере риганты и вовсе под предлогом борьбы «с разбойниками» выторговали себе право на оружие.

сами варлийцы не условная «злая раса», а точно так же живущие в суровом краю люди, среди которых есть свои богатые и бедные, свои знать и простолюдины, есть люди хорошие и скверные.

роман написан в не самом модном сейчас темпе.

тут не утрамбованы в сотни страниц события происходящие считанные месяцы или недели.

нет, действие развивается неторопливо, охватывая годы.

Геммел считается (да и является) мастером того, что называют героикой, он талантливо пишет батальные сцены, но кроме сражений и стычек здесь есть место и повседневным занятиям, торговле, фермерству, и даже обучению в школе ))).

а персонажи!

пусть они сначала кажутся стандартными для приключенческого романа, но постепенно каждый раскрывается как личность, оказывается живым человеком, а не маской.

Мойдарт, повелитель севера — жестокий, нелюдимый тиран, но при этом человек израненный душевно, талантливый художник-пейзажист и справедливый, при всей своей суровости, чтущий букву закона, судья.

главный герой Кэлин — да, он «избранный», наследник славного рода, будущий вождь. но перед нами разворачивается история о том, как вздорный, заносчивый юнец обретает жизненный опыт и только так становится человеком, достойным вести за собой других.

школьный учитель Шадлер, зануда и сторонник палочной дисциплины, но при этом человек безукоризненно честный, готовый стать защитником несправедливо обвиненного на сфальстрифицированном «ведьмовском» процессе.

героев здесь много, и каждый из них достоин внимания, вплоть до самых эпизодических.

над всеми ними возвышается скалой самый любимый автором (и читателями) герой, Жэм Гримо, могучий боец, ведущий ныне странную, бессмысленную на вид жизнь.

он угоняет скот, дерется на арене, бездельничает и распутничает... но именно он, этот бобыль, живущий в пещере и вечно скрывающийся от закона, является своего рода хранителем вольного духа ригантов.

Гримо невероятно обаятелен, а его пикировки с Мэв, женщиной, которую он любит, но с которой никогда не будет вместе из-за своего образа жизни, одни из лучших сцен в романе.

мистики в романе совсем немного, большую часть времени дело происходит в мире, почти неотличимом от нашего.

но древняя Ведунья живущая в лесу, способная видеть будущее и разговаривать с призраками, придает немного колдовского, волшебного шарма с любовью создаваемой автором «параллельной Шотландии».

к недостаткам романа можно отнести лишь некоторые заимствования Геммела у самого себя.

в Вечном ястребе это уже было —

но это мелкая придирка.

«Риганты» не столь наполнены волшебством, прямолинейной героикой и пафосом, как романы Дренайского цикла, но они оригинальнее по замыслу и в чем-то «взрослее».

На произведения ТАКОЙ значимости всегда есть риск постараться написать отзыв, размерами сравнимый с самим произведением. Постараюсь же ограничить поток своего славословия. Хотя чувствую, что не получится.

В определенный момент я поймал себя на мысли, что тянет поставить в «похожие книги» «Американский психопат», но решил, что это было бы уж слишком явным троллингом, хотя формальные основания к тому имеются. Сюжет одной из многочисленных вставных новелл романа именно таков.

На самом деле, роль Диккенса в формировании основ триллера и детектива вовсе не нулевая. Едва ли он был первым, кто использовал прием «ненадежного рассказчика», но его «Рассказ сумасшедшего» неприятно-страшноват и по сей день, во времена сплаттера...

Я зацепился за крошечный эпизод большого романа, только чтобы показать, что «Пиквик» в известной степени колыбель всей викторианской прозы, а следовательно — и современной английской тоже. Тут есть место и водевильным страстям благополучных выходцев из высшего класса, и «чернухе» из жизни парий общества. Где-то почти Джейн Остин, а где-то без малого Ирвин Уэлш.

Есть главы написанные с мягким, все прощающим юмором, есть воистину душераздирающие (о, долговая тюрьма...).

В романе Диккенса скрываются далеко не только викторианские сюжеты. Кое-кто из авторов русского Золотого Века явно читал его с карандашом в руке.

Уморительные похождения мягкосердечного и наивного богача (бывают и такие, да) Пиквика по современной ему Англии с «научными» целями включают в себя и путеводитель, и социальную сатиру, и юмористический детектив.

Тон некоторых вставных глав разительно отличается от общего витального благодушия. Формат «рассказ случайного попутчика» позволяет автору включать в книгу и истории о привидениях, и натуральные путешествия во времени, и жуткие бытовые трагедии людей, которым не повезло родиться с серебряной ложкой во рту.

Но Диккенс знает меру и в описаниях тягот жизни «простых людей», потому что у них есть свои радости, а в своих бедах они частично виноваты сами (могли бы например не пить запоем, детям на молоко бы хватало).

Со временем Диккенса станут воспринимать едва ли не как основоположника литературы «о бедных и несчастных», и он умеет если надо, выжать слезу из читателя. Но в первом его романе ирония еще торжествует над сентиментальностью.

Пиквик и его товарищи (все богатые оболтусы разной степени непрактичности) не первые «чудаки» в британской литературе, но после «Пиквика» иначе писать про аристократов стало нельзя.

Вообще Диккенс придумал как писать про Англию. А если уж на то пошло, то можно сказать, что он придумал и саму «старую добрую Англию».

Страну нелепых законов, напыщенных политиков, остроумных слуг, газетных пасквилей, старых замков с призраками, сиротских приютов с казарменными нравами, страну непременного чая (в которых не помешает плеснуть бренди), хватких дельцов, неунывающих рабочих с золотыми руками, сбежавших из колоний каторжников... Страну пасторальной сельской местности, милых маленьких старушек, помнящих события своего детства, велеречивых пасторов с унылыми вытянутыми физиономиями... Страну сплошных пивных и обществ трезвости, старых дев и вдов с поджатыми губами....

Из сюртука «Пиквика» как из гоголевской «Шинели» вышли не только Киплинг, Уэллс, Конан Дойл, Джером и Вудхаус, но и свежий нобелиат Кадзуо Исигуро едва ли написал свой «Остаток дня», не напиши Диккенс в «Пиквике» о закрытом клубе слуг в Бате.

Да, Диккенс подарил нам, читателям, «старую добрую Англию».

Ту же Англию, которую следующие полтораста лет будут объявлять сгинувшей в пучине времен, а то и вовсе не существовавшей.

Но какое-то это имеет значение, если она живет на страницах «Пиквика»?

P.S. несмотря на восторженный тон ставлю все-таки не высшую оценку потому, что местами слишком уж очевидно, что книга «сшита» из разнородных кусков, очерков и рассказов, наживую поверстанных под одну обложку.

Очень увлекательный, динамичный и при этом насыщенный историко-мифологическими «интересностями», роман.

События происходят в эпоху которая помещается между мифологией и историей, в архаичной, «гомеровской» Древней Греции. Соответственно и книга расположилась на границе между историческим романом и фэнтези.

Во времена, когда Земля еще помнила шаги ступавшего по ней Геракла, а в Афинах мудро правил Тезей, убийца Минотавра, разыгралась страшная и великая война, в которой молодой Элладе противостояли орды варваров, возглавляемых неукротимыми амазонками.

Начинаясь плавно и почти лирично, с воспоминаний о детстве, книга постепенно набирает обороты и последняя треть представляет сплошную батальную сцену.

Юная девушка Теона, воспитанница плененной амазонки Селены, после побега своей свирепой няньки оказывается на борту корабля, который отправляется далеко на север, чтобы отыскать беглянку, потому что ее поимка — вопрос чести для слишком многих.

В пути старшие участники похода вспоминают события двадцатилетней давности, когда Эллада чуть не погибла, захлестнутая варварским нашествием. А причиной той великой войны было «похищение» Тезеем царицы амазонок, прекрасной Антиопы.

Вместе с героями читателю предстоит побывать и в мирной греческой глуши, и в ставке скифского царя, и на воинских состязаниях амазонок. Будут сражения, пиршества, казни, борьба со стихиями и собственной природой. Любовь идущая вразрез с долгом и честь, толкающая на низкие поступки. Жестокость и благородство, мистические озарения и обычные человеческие чувства бурлят на страницах романа.

Герои книги — герои в истинном, первозданном значении слова. Для них красивая смерть значит порой больше чем победа, а все их эмоции, от любви, до ненависти, огромны и неукротимы. Телесная мощь их внушает ужас, должно быть в жилах самых могучих действительно течет кровь бессмертных богов.

Но при всей своей эпичности, они одновременно и живые люди. Мудрый государственный деятель, опередивший свое время — Тезей, гордая, сильная, при этом уязвимая Антиопа, свирепая как львица, Малпадия, вечно полупьяный, жадный до золота, коварный скиф Боргес, разрывающаяся, из-за своего воспитания между двумя мирами, Селена.... и многие, многие другие, обозначенные порой лишь парой черт, но оттого не менее узнаваемые.

Сцены изуверской жестокости (избиение бегущего врага, скальпирование пленных, человеческие жертвоприношения, ритуальный каннибализм) в книге уравновешены изложением скифской космогонии и эллинской политической мысли.

Повествование идет от лица разных рассказчиков, но речь одного плавно перетекает в повествование другого, так что читателю не грозит запутаться. Язык не слишком тяжеловесен, хотя и пересыпан в нужной пропорции древнегреческими словами и в отдельных эпизодах (официальная речь героев благородного происхождения, молитвы богам, и некоторые другие моменты, требующие «высокого штиля») в должной степени архаизирован.

Есть и свой «список кораблей» (на самом деле — племен Древней Скифии), раз за разом обрушивающийся на читателя.

Думается, именно за счет сочетания элементов натурализма (и это не только котлы с кровью и убийства младенцев или открытая полисексуальность героев, но и другие детали — новобранцы эллинского войска не стесняются признаться, что в бою со страху доводилось и обделаться, а от гордых степных воительниц за несколько метров несет лошадьми и немытым телом, потому что степняки боятся большой воды и не купаются...) и высокого, эпического стиля, а так же массы древних слов, перечисления героев и народов, богов и стран, рек и гор, «Последняя из амазонок» достигает своей убедительности.

Это не совсем стилизация под древние эпосы, но почти она.

Мир древнего Средиземноморья тут живой, плотский, ощутимый, со всей его первобытной витальностью и архаичной, временами дикой, но оттого не менее подлинной «духовностью» (герои видят в простых природных явлениях знаки судьбы, не умеют разделять собственную личность и свое племя и тп.).

Решительно рекомендую всем, у кого изложение древнегреческой литературы Н. Куна было зачитанной книгой «из-под подушки», но так же и любому читателю, который ищет что-то «фэнтези или историческое», добавляя «с хорошими батальными сценами» и «детально прописанным миром».

страшный монгольский каган, половину обитаемого мира поставивший под свой туг, не дает покоя писателям уже не первый век.

даже люди, чья историческая память никак не связана с Чингисханом и его деяниями, часто бывают заворожены этой фигурой, потому пишут про великого полководца и французы и американцы.

но кто напишет про уроженца южной Сибири лучше, чем бурят?

конечно, при условии, что бурят наделен литературным даром и исторически подкован?

в Исае Калашникове сошлись все три условия.

писатель досконально изучил историю жизни Чингисхана, связанные с ним легенды и предания.

а еще он знал степь.

в юности трудившийся пастухом, живший в тех же самых местах, где разворачивалась почти тысячу лет назад кровавая история становления Потрясателя Вселенной, Калашников сумел сделать далекий, в общем-то чуждый для большинства своих читателей мир, таким настоящим, таким одушевленным и овеществленным, что в него не просто веришь, в нем начинаешь жить.

мы узнаем, как пахнет раскаленная солнцем бесконечная равнина и как заливаются в синем небе птицы, и как искать укрытия от пронизывающих ветров в тени гор, как не замерзнуть в буран, как добывать съедобные растения, если ты брошен на погибель...

перед читателем долго будет разворачиваться панорама жизни Великой Степи.

как жили ее обитатели, что ели, что пили, как говорили с другом и как с врагом, чего боялись и что ненавидели.

и как воевали, убивали, грабили, изводили под корень, равняли по тележную чеку, заковывали в дубовые канги, варили живьем в котлах, рвали конями, ломали хребты.

общий сюжет романа следует «Сокровенному сказанию монголов», и биография Темуджина/Чингисхана не несет никаких авторских откровений в смысле сюжета, но повествование, сочное, насыщенное деталями, изложенное живым, но чуть несовременным языком (между собой герои и вовсе говорят стилизовано, сплошь начиная свои речи с поговорок, загадок, аллегорий, торжественных вступительных фраз и тп.) затягивает и не оставляет никаких сомнений что «все было именно так».

Калашникову совершенно веришь, когда он пишет, что Ван-хан считал Темуджина своим сыном по духу, Джамуха был своего рода романтиком героической старины, Даритай — всплескивал ручками, Чиледу не тронул доставшуюся ему в жены молодую женщину-пленницу, Боорчу не обходился без присловья «когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне», и что у Темуджина был такой не то друг, не то слуга Хо, который потом служил переводчиком в китайской администрации.

герои кажутся совершенно живыми, а из-за продолжительности книги с ними сживаешься, и они становятся если не родными, то уж точно хорошо знакомыми.

есть в книге, особенно в первой ее части — «Гонимых» некоторая монотонность, определенное однообразие сюжетных поворотов.

нойоны и ханы беспречь заключают вечные договора, которые нарушают уже через год, люди то попадают в плен, то сами становятся пленниками.

один хан разбил другого, и забрал его людей и кочевья.

третий хан разбил его, и забрал его людей и кочевья.

первый заключил союз со вторым и разбил третьего, и забрали они его людей и кочевья.

нойоны откочевали, вернулись, откочевали снова и снова вернулись.

а простолюдины все мнут кожи, валяют войлоки и пасут овец.

такова жизнь.

такой она была сотни лет до Темуджина, и такой же оставалась сотни лет после него.

Великая Степь с ее суровой природой и жестокими людьми, едва ли не главный герой книги, порой оттесняющий в сторону самого Темуджина, и в этом есть определенная историческая справедливость — хан был великим человеком, но совершенное им не было бы возможно, не опирайся он на дремавшую до этого дикую силу и жестокость Степи.

порой кажется, что автор оправдывает, обеляет своего героя, как просто «жестокого человека из жестокого времени».

выходит так, будто бы парень по молодости хлебнул горя и оттого сердцем очерствел.

почему-то думается, что сжиравший его огонь честолюбия и властолюбия был много сильнее, иначе так и закончил бы он жизнь нойоном племени, даже сумев подняться из рабов.

и в рабство Темуджина обратили не потому, что «не любили», а за убийство старшего брата, которого они с «человекоядцем» младшим Хасаром зарезали, когда им было лет 12-13.

да мир его жесток, и веселый Джамуха варит пленников в котлах заживо, симпатичный Кучулук свергает тестя, распинает мусульман на воротах мечети и убивает, не моргнув глазом, жену.

но так было всегда, Чингисхан же стирал с лица земли целые народы, и тем вошел в историю.

не каждый до того очерствеет сердцем, если его заставят мять кожи.

и Субудая, лучшего ханского полководца, а возможно и лучшего военачальника всех времен, в книге как будто нет, хотя он там и есть...

но так критиковать можно, только если готов написать книгу не хуже, а это вряд ли кто-то сделает.

во второй части, когда Темуджин становится Чингисханом и начинает свои походы, навсегда изменившие мир, темп действия ускоряется, если раньше целые главы уходили на рыбную ловлю или изготовление стрел, то сейчас за главу рушатся две-три древние твердыни, чьи властители недооценили «дикаря из степей».

действие начинает пересекаться с трилогией Яна и оттого яркость восприятия чуть теряется, трудно читать о тех же событиях, изложенных чуть иначе, с участием других вымышленных героев.

но тем, кто «Нашествие монголов» месяц назад не читал, это пересечение не покажется недостатком.

Чингисхан стареет, становится все более жестоким, боится смерти...

смерть придет за ним так же, как и за всеми, и уравняет отмеченного Небом с людьми обыкновенными.

но у юрты Джучи уже играют в игру «хан и данники у его ног» два сына — Орду и Бату.

и еще многие века жизнь множества народов будет зависеть от воли ханов из войлочных юрт.

большая и жестокая книга о великом и жестоком времени и о великом и жестоком человеке.

несколько старомодная, порой тяжеловесная, порой слишком уж ударяющаяся в этнографию.

но ничего лучше про монголов я не встречал.

книга закончилась, но с ней некоторое время еще живешь, и видишь — выжженная солнцем, иссушенная ветрами равнина, которой нет конца.

и от края до края идет войско, тумен за туменом.

низкие лохматые кони, туго натянутые луки, кривые мечи, копья с крюками.

звериный оскал на скуластых, тоже опаленных солнцем и ветрами лицах.

не будет пощады.

так повелел Чингисхан.

Кинг в свои немолодые года и при своем статусе забронзовевшего классика по-прежнему умеет удивить.

это уже второй (после «На выгодных условиях») иронично-философский рассказ о мелочной подлости человеческой, о не страшных и темных, а гаденьких и стыдных, тайнах, которые мы скрываем.

но поскольку «На выгодных условиях» был замаскирован под рассказ «о сделке с дьяволом», а «После жизни» под «притчу о реинкарнациях», то часть читателей месседж не считывают, вот им и кажется, что их обманули...

а вещичка-то перед нами по-хорошему злая и циничная.

вместе с глумливым «Автобусом» совсем уж «новая тенденция» получается в позднем творчестве Мастера.

Кинга — короля ужасов мы знаем, Кинга — автора сентиментальных романов о провинции, тоже, Кинга — сказочника, что сам заворожен потоком льющейся речи — знаем хорошо.

ну так встречайте Кинга — сатирика!

Увлекательная и неглупая книга, одновременно боевик и трагичная история о столкновении миров.

Живущий где-то в сердце Сахары (неназванная страна географией напоминает Алжир — огромная территория, но по большей части пустынная, с густонаселенным побережьем, бывшая колония Франции) туарег Гасель Саях истово держится старинных обычаев,стараясь не замечать, что мир вокруг стремительно меняется. Для него нет ничего кроме пустыни, традиционных промыслов — охоты и скотоводства, предписаний Ислама и родовой чести. Причем Гасель отстает даже от своих соплеменников, легко меняющих верблюдов на джипы, работающих каменщиками или служащих в армии, но это его личный выбор, его жизненный идеал, а не следствие какой-то темноты или глупости.

Как человек Традиции туарег Гасель не может отказать в гостеприимстве измученным беглецам, возникшим на пороге его шатра.

Когда правительственные военные, «штрафники» из батальона, который является местом ссылки отбросов армии, врываются в его дом и убивают одного из беглецов, а второго похищают, Гасель начинает свой кровавый путь мести...

В раскаленных песках сила опыта на его стороне, но в большом мире властелин Сахары оказывается потерянным пришельцем из прошлого.

Потрясающе описанная Сахара, монументальный в своей архаичной гордыне и непримиримости главный герой, широкая панорама пост-колониального мира, колоритные второстепенные персонажи — все это захватывает.

Между тем сюжет в некоторых местах откровенно спотыкается, выдавая зрелищные, но малоправдопобные повороты. К тому же диалоги часто слишком плакатны и иллюстративны — через прямую речь героев автор вываливает на голову читателям то экскурсы в историю доисламской Сахары, то соображения о перерождении революционных элит новообразованных государств, то сведения о нефтяных разработках.

Автор мастерски манипулирует читателем, сначала полностью заставляя принять сторону Гаселя — жестокого убийцы, рабовладельца и религиозного фанатика, потом поворачивает точку зрения, и подвиги «последнего туарега» предстают в другом свете. Все обрывается в трагичный, и одновременно цинично-насмешливый финал. Воспитанный в духе романтического национализма лейтенант Рахман видит в Гаселе героя, воплощение несгибаемого народного духа. Коррумпированный, алчный, но умный губернатор Бен Куфра — нелепый пережиток средневековья. Гасель меж тем идет по трупам, перерезая глотки и всаживая пулю за пулей. В его действиях все меньше «войны одиночки против всех», все больше обычного терроризма с захватом гражданских заложников и вовлечением все большего количества людей в круговорот насилия.

Зло порождает зло, за кровь платят кровью, на насилие отвечают насилием и то, что начиналось как месть одиночки, запускает в действие политический кризис.

Конечно, это история «благородного дикаря», но благородство «дикаря» какое-то уж очень однобокое. На миг он как будто прозревает, но очень скоро снова закупоривает свой разум в темнице из древних, старше Ислама и старше египетских пирамид, понятий чести. Гасель — именно фанатик, а не просто «человек из другого времени». Один из врагов, сержант Малик человек редкой подлости, но не глупый и не лишенный наблюдательности, совершенно справедливо упрекает Гаселя в гордыне. Читатель должен бы восхищаться несгибаемой волей главного героя, но исподволь растет и страх перед этим прокаленным пустыней до полного расчеловечивания, мстителем.

Сахара — второй главный герой книги. Столь впечатляющего описания этой жестокой местности мне, наверное, не попадалось в литературе.

В Сахаре Гасель был королем, там он знал больше, чем его враги. Попав в город, он тоже не выглядит совершенно беспомощным пентюхом, но хотя быстро осваивает ПДД и перестает теряться при виде многолюдья, все равно трагически не попадает в ритм современной жизни.

С момента выхода, книги, а значит и гибели Гаселя, прошло сорок лет. Гасель мертв, но его сыновья могут жить сейчас. Вариант светского. модернизирующего национализма, который несли люди вроде Аль Кибира и Бен Куфры, потерпел в исламском мире крах, и сыновья Гаселя (предположим, что они реальные люди) вполне могут под зеленым знаменем сражаться за независимость Азавада.

тоненькая книжка с синей обложкой, под которой скрывались три повести Домнина — одна самых любимых книг моего детства.

так что может быть оценка моя покажется завышенной, а рецензия преувеличивающей достоинства повести.

но все-таки я считаю, что это прекрасное произведение. да, рассчитанное прежде всего на детей, но сделанное без поддавков.

Домнин рассказывает о грабительском новгородском походе «на Югру» — на Урал.

богатая торговая республика Новогород решает снарядить небольшое войско за мягкой рухлядью, а возглавить его берется поп-расстрига Яков, который в молодости бывал и купцом, и ушкуйником.

он вербует самых разных людей, от недалекого богатыря Омели до хитрого закупа Савки, который готов на все, чтобы выкупиться из неволи.

впереди бесконечно долгий путь по безлюдным землям, среди которых лишь иногда встречаются одинокие смутьяны и искатели неведомого, сбежавшие от людей в глушь.

а бедные, темные даже по средневековым меркам, живущие на отшибе цивилизации, жители Югры все-таки хранят древние, доставшиеся им от предков сокровища, и пока еще не разучились владеть копьями.

(в книге фигурирует легендарный артефакт — известная всем любителям истории Урала «золотая баба».)

но главное тут не сюжет, а плавный, поэтичный язык и удивительная атмосфера книги.

она печально-возвышенная, меланхоличная, что редкость для советской и тем более детсткой советской литературы.

ту же историю можно было бы изложить как лихой боевик, как увлекательное приключение.

но у Домнина история неудачного набега звучит тихой погребальной песнью.

причем поется в ней не столько о сгинувших в тайге воинах, сколько тщете любых стремлений и мечтаний.

все человеческое, посюстороннее становится мелким и жалким на фоне величия югорских просторов.

в этих просторах вязнут, растворяются хваткие, решительные, жестокие новгородцы...

цитата для иллюстрации.

в «Походе на Югру» как и в другой повести Домнина «Матушка-Русь» есть очень важная для русских писателей интонация.

это зачарованность, завороженность просторами нашей родины.

и одновременно страх перед этими просторами.

в своих многочисленных предисловиях-послесловиях, обращениях к Постоянному Читателю мистер Кинг часто сетует на то, что поклонники жанровой литературы часто стесняются этих своих пристрастий.

(иное дело, что и сам маэстро масскульта не избежал, по мере старения, тяги поразить Критиков-Снобов невероятно высоким качеством своей прозы.)

то есть люди стараются объявить любимого ими автора жанровой литературы явлением БОЛЬШИМ, чем якобы «низкий» жанр в котором любимый писатель творит.

ну все эти бесконечные «какой же Лем- фантаст, он Социальный Мыслитель», «какой же Брэдбери — фантаст, он Поэт» и тп.

для самого Кинга у части его поклонников возникла такая оговорка.

мол Кинг не просто автор «ужастиков», он великий психолог, знаток тайн души, тонкий лирик, прекрасно умеющий передать красоту окружающего мира, романтик, так и не забывший, что такое быть ребенком.

все это, конечно, правда.

Кинг действительно потрясающе хорош, когда пишет о «последнем лете детства», о скромных житейских радостях, об обаянии глубинки.

при этом есть одно НО.

особенно хорошо Кинг это делает, когда бытовая часть книги подсвечена инфернальным пламенем, когда на идиллические пейзажи Коннектикута начинает задувать ледяной ветер из щели между мирами.

контраст Кинга-певца провинции и Кинга-хоррормейкера и дал миру феномен Кинга — самого популярного писателя мира.

«Низкие люди в желтых плащах» — едва ли не идеальное сочетание двух кинговских миров.

американской Страны Сабурбии благословенных времен президентства Дуайта Эйзенхаура, и психоделической жути мира Темной Башни.

мальчик Бобби, живущий со своей матерью, впечатлительный и умный, но умеющий при случае и фингал поставить школьному задире, знакомится с чудаковатым (слова «эксцентричный» Бобби пока не знает) пенсионером Тедом. и двум этим людям, которых разделяет больше полувека прожитой жизни, находится о чем поговорить. растущий без отца Бобби тянется к Теду. Тед такой умный, такой спокойный, такой рассудительный, так много всего знает... вот только чудаковат. боится «низких людей». низких людей в желтых плащах. Тед готов платить Бобби, чтобы тот высматривал в городе признаки их присутствия.

и признаки появиться не замедлили.

но... Бобби в «низких людей» не поверил.

решил что Тед просто немного сумасшедший.

промолчал.

не стану пересказывать сюжет не такой уж большой повести.

скажу только, что трудности подступающего переходного возраста (тягостная опека матери, первая влюбленность, школьная шпана) с которыми столкнется Бобби, наложатся на вторжение в эйзенхауэровскую Америку потусторонней нелюди, у которой вместо пальцев — когти.

в финале Кинг показал, что он все-таки Мастер. с Большой Буквы.

и что он не такой добрый как принято считать.

сентиментальный — да.

но не добрый.

вот за этот-то горький цинизм мы Кинга и ценим.

ну и за эйзенхауэровскую Америку, которая должно быть была лучшим временем и местом на земле, просто по факту того, что породила такого писателя как Стивен Кинг.

обидно, что такой прекрасный мир не получил развития, судя по всему этот рассказ — единственное, что написано о мире крылатых людей.

в некоем очень отдаленном будущем при колонизации планет люди идут путем генной инженерии, чтобы потомки колонистов лучшим образом устроились на новой родине.

планета, где из-за сейсмической активности можно жить только в воздухе, стала домом для людей-птиц, которые кочуют на огромных «воздушных охотниках», летающих медузообразных созданиях, наделенных толикой разума.

когда старый воздушный охотник умирает, оставив клан без дома, новый вождь должен найти и победить нового воздушного охотника.

небо, ветер, буйство стихий, схватка на мечах в воздухе, противостояние с огромной летающей горой...

и это все — в одном небольшом рассказе.

небольшой, изящный, и при этом оставляющий на спине легкий холодок страха, рассказ.

главный герой — поэт модели «непризнанный гений» решает уйти из общества и начать вести изысканно-паразитический образ жизни, а именно — поселиться в супермаркете на правах «домового».

уже на вторую ночь он выясняет, что не первый, кто додумался до этого, и магазин густо населен, как и прочие вокруг.

наш рассказчик становится полноправным членом «общества теней» в описании которого чувствуется большая порция иронии над нравами высшего света и/или богемы, переходящая уже в социальную сатиру.

однако, когда среди сумеречного существования он решает приударить за юной Эллой, девушкой, которая сама не выбирала участи «призрака», а была пленена ими, события обретают совсем другой оборот.

потому что кроме безобидных снобов, отцветших свое еще в прошлом веке светских «львиц» и графоманов, которые составляют костяк магазинного сообщества, есть еще т.н «Черные Люди», неумолимые стражи порядков выморочного мира.

третий том романа-эпопеи самый сильный в художественном отношении.

совершенно не жалею, что не отложил «деревянный» том первый, дал автору шанс, вчитался.

и оказался вознагражден.

все-таки хорошо, когда человек пишет об условно «своих».

конечно, современные казахи не такие уж прямые потомки монгольских туменов, но есть некоторая историческая общность общность и культурный багаж.

автор воспринимает степных ханов и батыров, воинов и священников, мужчин и женщин без отстраненного, экзотизирующего взгляда стороннего наблюдателя.

они для него — просто люди, а не неведомые существа из-за края карты.

при этом люди несомненно отличающиеся не только от нас сегодняшних, но и от своих европейских современников.

кроме собственно исторической канвы (а перед нами роман-хроника, где вместо обычных «героев из народа» действуют ханства и кочевые роды, великие державы и вольные города) для создания правдоподобной картины прошлого важно воссоздать (иногда домыслить) нравы, мораль, тот самый «дух» эпохи.

и у Есенберлина это получилось на пять с большим плюсом.

используя приемы характерные скорее для восточного эпоса (перед боем батыры обмениваются рифмованными посланиями-обвинениями), он создает совершенно убедительную картину Великой Степи времен краха Орды.

Айдахар — никакой не «главный герой романа», Айдахар — это по-казахски «дракон», под шестиглавым драконом имеется в виду сама Орда, которая в начале 15 века переживает упадок.

воспетая в сотнях, наверное, русских исторических сочинений, битва на Куликовом Поле — лишь один из множества ударов, повергших в пыль некогда всемогущую державу.

очень плотно, насыщенно, динамично написанный, третий том эпопеи повествует о последних ордынских правителях, пытавшихся удержать свою страну от падения в пропасть.

если в первом томе Бату был просто «темный властелин», а Берке просто «тиран обезумевший от власти», то Мамая, Едигея, Тохтамыша трудно воспринимать как однозначных упырей. да жестокие, да воинственные, да, привычные править опираясь на мечи своих нукеров, но в общем-то нормальные для средневековья правители, Витовт или Тамерлан ничуть не лучше (а то и хуже).

особенно убедителен Едигей, чьи крах и смерть описаны в поистине эпических тонах.

кроме великих властителей в книге много и людей попроще, но это не сусальные «представители трудового народа», изображением которых грешил даже И. Калашников, автор одной из лучших книг о Великий Степи — «Жестокий век».

прирожденные воины, степные волки, воспитанные в презрении к смерти и верности своему роду, степняки предстают тут с такой наглядностью, будто ты видишь их воочию.

врезаются в памяти истории вроде той, где воин, чтобы спасти от смерти сына своего казненного друга (ему дан приказ истребить род того до последнего) во имя данного мертвому товарищу слова, жертвует родным сыном.

другие люди, другое время, другая мораль.

грозный шестиглавый айдахар гибнет — потомки Чингисхана и государства, ими созданные, сходят с исторической арены.

в Средней Азии торжествует Тамерлан, опирающийся на оседлые области Маверранахра.

Китай изгнал монгольскую династию.

в Восточной Европе набирают силу Московское княжество и Литва.

ощущение окончания эпохи, краха мироустройства, утекания времени очень хорошо переданы в книге.

ps. хочется, конечно, добавить, что моя высокая оценка и похвалы вызваны большим интересом к теме Великой Степи, погруженностью в нее.

те, кому степняки неинтересны, могут вообще закрыть книгу на третьей странице.

прекрасный рассказ, ироничный и при этом страшноватый.

причем страшноватый, да не будет это спойлером, бытовым, обыденным страхом, не имеющим ничего общего с потусторонним инфернальным ужасом.

история о том, как один рекламщик очень спешил на очень важное собеседование, и что из этого вышло.

в сюжете присутствует

книга начинается настолько «по-крапивински», что это кажется уже самопародией.

опять лето, парк, лопушки, кампания детей идет в цирк, ловит монетки в фонтане.

даже то, что их сопровождает один-единственный взрослый, несколько растерянный, которому ребятишки запросто «тычут», вполне вписывается в традицию автора.

хотя почему дети говорят Яру (Ярославу), что он ВЫДУМАННЫЙ?

повесть принимается приятно наводить туману и сворачивать с казавшихся накатанными рельсов.

читатель начинает подозревать, что славный косморазведчик Яр — вовсе не воплотившаяся фантазия ребят об идеальном старшем товарище, а чуть позже — что «российский провинциальный» город, в котором он так внезапно оказался, в свою очередь — не порождение его кислородного голодания.

клоуны-то в цирке те же самые, что в яськином детстве, вот только монетки по четыре копейки в ходу, и эпидемия какая-то, от которой «многие умерли», и реку почему-то нельзя переходить...

Крапивин, оказывается, хороший ФАНТАСТ, а не просто сказочник, эксплуатирующий ностальгию по временам, «когда деревья были большими».

автор выбрал себе почти идеального для выбранной стилистики, протагониста.

Ярослав — вроде бы взрослый и «крутой» мужик, косморазведчик все-таки, но в душе одновременно изношенный старик и порывистый подросток.

он в космических «бросках» прожил жизнь, много превышающую обычную человеческую, похоронил и ровесников и младшие поколения, но поскольку провел эти бесконечные годы где-то в безлюдном космосе, то можно сказать, что не жил обычной жизнью.

был мечтательный кадет, стал столетний старец с лицом сорокалетнего.

через него можно писать серьезнее и мрачнее, чем если бы ГГ был очередной ребенок.

перед нами разворачивается увлекательный фантастический роман, больше всего напоминающий, конечно, советских классиков Стругацких, но в некоторые моменты отливающий вполне себе ... Стивен Кингом, тогда еще не прописавшимся в рядах русских народных авторов, ввиду непереведенности.

автором грамотно использованы такие ходы как параллельные миры, всевозможные «врата» между ними, парадоксы времени, а так же элементы антиутопии и самого настоящего, пусть и не особенно кровавого, хоррора.

(прямо скажем, когда собранная из подручных средств кукла начинает тебе пророчить, называя по имени: «он-то доберется, это ты не доберешься, а он доберется», ощутишь скорее холодок страха, чем умиление.)

не успел наш суровый герой отогреться душой в обществе юных мечтателей, как их жизни забирает нелепый несчастный случай... вот только был ли он случаем?

очень похожая на Землю, открывшаяся Яру безымянная Планета по его же словам, похожа на «квартиру из которой хозяева ушли».

здешняя цивилизация пережила какую-то катастрофу, много более ужасную, чем просто большая война (хотя война тоже была).

потому знакомые и родные приметы стабильной,обыкновенной, благополучной жизни, стереотипной до карикатуры уже, «российской провинции», разбросаны среди хаоса натурального постапа.

приятная такая, несерьезная, а все-таки работающая, жуть веет от некоторых страниц книги.

огромный пыльный вокзал, с которого отправляются поезда, умеющие ходить между мирами.

вокзал этот пуст, но из внезапно открывающегося окошка дает советы дама «похожая на актрису».

билеты еще продают, но уже не спрашивают.

безлюдный, безымянный, запретный Город на том берегу реки.

Яр пересекает реку (узкую, переплыть сил хватит), и попадает в столь же стереотипно-карикатурную «Прибалтику».

жители, сплошь с именами вроде Пауль, Стефан и Феликс носят шкиперские бороды, непрерывно дымят трубками в пивной, говорят только о лоциях и уловах, и очень боятся вспоминать историю, как в Морском Лицее «мальчишки с учебными винтовками» «поднялись» против так и не названной силы.

кто такие «те, которые велят»?

откуда разрушительные «нашествия», которые никого как будто не удивляют?

вопросы, вопросы и вопросы...

ps. при прочтении порой хотелось, чтобы Крапивин вовсе приглушил свою «фирменную» интонацию, отбросил излюбленные приемы и ходы, и написал этот сюжет в расчете на взрослого читателя, но такова уж природа его музы, идеальному читателю мэтра всегда одиннадцать.

Бодрая, адреналиновая книжка.

По жанру «темное фэнтези», но лишенное современных примет субжанра — вычурности, пафосности и слишком серьезного к себе отношения. Перед нами, как писали на кассетах с пиратскими фильмами в прошлом столетии «УЖАСЫ. КОМЕДИЯ. ПРИКЛ.»

Дело происходит в не совсем вымышленном мире, в Средневековой (XIV столетие) Европе, только там наряду рыцарями, монахами, крестьянами, углежогами и остальным населением, живут еще и демоны, ведьмы, оборотни и прочий «фольклорный элемент».

Некоторые главы книги работают с классическими сказочными сюжетами (история Николетты, например), некоторые со стереотипами о Средних Веках, которые кочуют по учебникам истории лет 150. И конечно, всюду тяжелый труд, жизнь впроголодь, войны, эпидемии, обвальная детская смертность и суеверия.

На этом скупо, но выразительно прописанном фоне «приключаются» два колоритнейших мерзавца, братья Манфрид и Гегель Гроссбарты, расхитители могил по основной специальности, но если надо, то и просто разбойники, а так же охранники, наемники, охотники на нечисть, крестоносцы и прочая, и прочая.

Семейный «бизнес» братьев шел ни шатко, ни валко, иногда приходилось и подметки глодать.

Потому узнав, что в далеком песчаном «Гипте» есть сказочно богатые усыпальницы, они сломя голову устремляются на юг, по дороге калеча, убивая и унижая кучу народу. А заодно зачищая европейские закоулки от нечисти. Таким образом зло посюстороннее сталкивается со злом иномирным, и нечисть не всегда выглядит хуже и страшнее братцев, которые слишком тупы, чтобы бояться, и слишком самолюбивы, чтобы отступиться.

В промежутках между своими подвигами (когда в кавычках, а когда и без) Гегель с Манфридом ведут «беседы о теологии», то есть несут дикую богохульную чушь, от которой не то, что у католика, у атеиста уши в трубочку сворачиваются. При том, что себя Гроссбарты считают людьми благочестивыми...

В отличие от подавляющего большинства «неоднозначных» литературных героев, которые «под грубыми манерами скрывают золотое сердце», Гроссбарты реально, отбитые на всю голову головорезы, местами напоминающие обычных бандюганов. При этом, в грубом обаянии им тоже не откажешь, но такое, ничего не попишешь, бывает с асоциальными элементами и в нашей реальности, что говорить про книгу... Есть у них и положительные черты. Прежде братская взаимопомощь. Друг за друга они горы свернут. Хотя общаются в основном бранью и сложносочиненными издевками. И они крутосваренные сукины сыны, ни черта не боятся. Пусть Гроссбартов черт сам боится. Но самое главное «своих» (товарищей, подельников, сообщников) Гроссбраты все-таки не кидают. Костерят на чем свет стоит, пинают, уши рвут, но не бросают, тащат на себе раненых, выволакивают из пожара, могут даже морально поддержать (по-своему, то есть с помощью оскорблений, но стараются развеять тоску младших компаньонов). В общем, ни приведи Дева Мария заполучить Гроссбратов во враги, или попасться им под горячую руку. Но в разведку с Манфридом и Гегелем идти все-таки можно.

Я может, слишком уж сосредоточился на описании центральных персонажей, но именно они тащат на себе всю книгу. Сюжет представляет из себя довольно обычный квест.

За сокровищами из Германии (через Италию) в Африку.

Гроссбарты пришли-разнесли все к чертям-пошли дальше-разнесли все к чертям.

Прочие герои тоже живые, хотя описаны более скупо и портреты их ограничиваются обычно парой броских черт. Этот «хороший парень», этот «циничный вояка с юмором», этот «монах-пьяница».

Вообще Гроссбарты с равным успехом спасают кому-то шкуру и калечат душу. Тот же Мартин-монах до встречи с ними просто слишком много пил и врал. И закончил мерзкими преступлениями. А уж во что превратился обычный фермер Генрих...

Книга отчасти относится к жанру хоррора. В ней хватает и жутких, и мерзко-физиологичных описаний, от некоторых может и сердце затрепетать, но скорей уж желудок свести. Чумные демоны, ведьмы, звери-людоеды, гомункулусы, одержимые. И ОЧЕНЬ много «гуморов» — телесных жидкостей разного свойства, от крови до гноя и хуже — в бесконечность. Разлагающиеся трупы, плесень на еще живых телах...

На меня эти навороты гадостей не произвели какого-то жуткого впечатления. Во-первых потому, что книги все-таки не пахнут, а во-вторых потому, что горы guro у Буллингтона слишком гротескные. Творящееся безобразие напомнило старые ужастики, вроде «Зловещих мертвецов» с Брюсом Кемпбеллом, где такая же подробная расчлененка в кадре, фонтанирование крови и блевотины были при всей своей подробности, слишком карикатурны, а делались из пластика, кетчупа и овсянки. Утрированные же гримасы главного героя не давали возможности относиться к происходящему слишком серьезно.

Возможно «Печальная история братьев Гроссбарт» и трэш, но трэш осознающий себя таковым, а не наводящий многозначительного туману.

Рекомендую всем кто любит старые ужастики, с пластилиновыми еще спецэффектами.

Артуро Перес-Реверте, ни разу не Умберто Эко, хотя в своих конспирологических детективах пытался играть на том же поле.

И вообще зачем миру второй Эко, если один уже есть? (Конечно, несколько лет назад великий дух итальянского писателя покинул его бренную плоть, но ведь речь о книгах).

Реверте — патриот, аристократ, «левак», консерватор, военный корреспондент, эрудит и позер, а вовсе не кабинетный ученый.

Взгляд его на Историю это не взгляд ученого мужа, постигшего в тиши всю мудрость веков, а по-прежнему взгляд завороженного увлекательным чтением подростка, открывшего том Дюма.

Автор проделал исполинскую работу, изучив не только саму Трафальгарскую Битву, но и все имеющее отношение к флоту, военным ведомствам, океанологическим экспедициям и бытовым нравам в кубриках на рубеже XVIII и XIX веков. Степень погружения в «материал» не может не впечатлять, хотя фанаты военно-морской тематики могут ловить «мух» мелких ошибок, но зачем, если Реверте поверх своей работы историка просто СОЧИНИЛ «лишний» испанский корабль, который якобы сражался в том памятном бою?

В общем, автор «Алатристе» верен себе, воспевая подвиг ради подвига.

Прошло два столетия со времен испанского великодержавия, которое уже стало легендарным Золотым Веком.

Сейчас морями правит Англия, а континентом — наполеоновская Франция, Испании же отведена роль «державы второго порядка», крепкого середнячка, выражаясь спортивной терминологией.

То есть сил играть самостоятельную роль в Истории уже не достаточно, но от того, чьим союзником выступит старый лев, еще многое зависит.

Герои-офицеры идут на войну, сами не видя шансов победить. Гонит их туда скорее та самая распроклятая испанская Честь, чем патриотизм как таковой. Рядовые матросы, наспех повинченные вербовщиками в трактирах и на фермах, идут на войну потому, что иначе их расстреляют.

Royal Navy предстает всесокрушающей машиной, которая за счет на порядок лучшей организации сметает все на своем пути. Сейчас моден скептис насчет устоявшихся оценок, и «развенчания» Владычицы Морей входят в набор обязательных характеристик сетевого историка-любителя. Мол «Империя возникла неизвестно почему и управлялась неизвестно как», флот комплектовался отребьем, которое гнулось в грязных трюмах от голода и тифа, и вообще, «Rum, Sodomy and Lash», вот и весь хваленый Royal Navy!!!

Может быть оно и так, только вот при паритете сил, британцы не потеряв, ни одного корабля взяли в плен 21 судно врага (из 33, 34 по «версии» Реверте), из чего следует, что у всех остальных стран эскадры были еще хуже. Намного хуже!!!

Для Ревере, знающего, чем все дело кончится, британские корабли выплывают из тумана этакими назгулами.

Собственному же флоту, военным министрам, правительству и правящей династии автор сыплет отборной брани в треуголку. Это тот же самый бесконечный монолог из «Алатристе». «Распроклятая ты наша Испания, в которой король — дурак, министры — воры, герои прозябают в нищете... Испания, бедная, криворукая, цепляющаяся за старину... Испания, Испания, Испания и Сантъяго!!!» Вложен он конечно, в головы офицеров, которые и в самом деле могли так думать, культурный уровень позволял, но по большому счет мысли автора не слишком замаскированы.

Но вот начинается сражение (а действо очень спрессовано, развиваются события буквально в течение пары дней) и...

БУМ!!!РАААА!!!

(выстрел и последующий рёв летящего ядра озвучены на бумаге именно так).

И люди, которые недавно думали только куда бы сбежать, охваченные злой горячкой боя заряжают, стреляют и откатывают... Картечь сносит заграждения, мушкетный огонь прицельно бьет по канонирам, все в дыму, видимость близка к нулю...

БУМ!!!РААА!!! разорванные тела, кровь потоками...

Азарт, с которым автор описывает битву, которую его предки еще и проиграли, говорит о том, что никакой Реверте не АНТИвоенный автор, милитарист как есть. Проверка на милитаризм простая. Если при чтении книги радуешься, что родился непригодным к строевой через тридцать лет после описываемой войны, книга АНТИ-военная. А если жалеешь, что ты не на том корабле под мысом Трафальгар... ну какая же она АНТИ-военная? Упоение боем в чистом виде.

Натурализм в описании ранений и смерти как будто должен вызывать отвращение, а вызывает желание самому забить в казенник кисет пороху. Потому что это кажется, будто автор ужасается, а он наслаждается! Он в восторге!

БУМ!!!РААА!!!

Потому что только в пороховом дыму и чаде пожарища, только под огнем, только в абордажной резне его герои чувствуют себя по-настоящему живыми.

И в этом, кстати, повидавший, хоть и в качестве военкора, войну, Реверте, прав, и идет наперекор обязательному в послевоенной Европе пацифизму, согласно которому, хуже войны ничего нет. Потому что война, конечно, штука страшная, но слишком много есть свидетельств о том, что людям (ну, хотя бы некоторым), она нравится. Потому что там они чувствуют себя героями, сверхлюдьми.

Вот матрос-новобранец, мелкий уголовник за тридцать лет, который сначала только и мечтал пырнуть в спину вербовщика, в ходе сражения проникается такой ненавистью к врагу и так преисполняется воинского пыла, что под шквальным огнем врага лезет, неумело, рискуя не только получить пулю, но и просто сверзиться с высоты, на мачту.

И зачем?

Поднимать флаг, потому что флаг это флаг, да здравствует Испания и да здравствует король, хоть он и дурак!!!

Невероятно адреналиновый текст. Чувствуешь себя как после хорошей тренировки.

Британцы уводят на конвое разбитые, измочаленные корабли союзников, но морально победили конечно, испанцы.

Потому что сумели поднять флаг в обреченной ситуации, потому что победители в своих рапортах отметили их доблесть.

Реверте как есть, ненавистник Каталонской автономии, враг историка Генри Кеймена, автор якобы антивоенных книг, после которых жалеешь, что не был при Рокруа или Трафальгаре.

Уникальный конечно, навык, описывать ГЕРОИЧЕСКИЕ ПОРАЖЕНИЯ, смаковать горечь поражения так, как другие не умеют описывать победы.

Испания. Испания. Испания.

Блэквуду удалось то, что по словам такого мастера ужаса как Стивен Кинг мечтает сделать каждый писатель, работающий в жанре хоррора.

а именно — придумать НОВОЕ чудовище.

не совсем придумать, вендиго почерпнут из индейского фольклора, но в большую литературу проклятого пожирателя лосей привел Блэквуд, заядлый охотник и путешественник.

странная, непонятная для европейского разума хтоническая нечисть, таящаяся в чащобах канадских лесов, увидеть которую — значит погибнуть.

во время охоты в канадской глуши бывалый проводник Дефо начинает чувствовать что-то нехорошее, пытается развлечься песенками, сбросить морок и вроде бы все в порядке, но когда ночью напарники ложатся спать на поляну к их палатке выходит нечто...

утром товарищ обнаруживает, что Дефо ушел в лес как был босиком по свежему снегу, лес оглашают странные крики.

Блэквуд избежал соблазна шокировать читателя жестокостью и каннибализмом, а именно с этими вещами обычно ассоциируется аутико, дух безлюдных просторов.

ужас произошедшего глубже.

в конце концов, убить и сожрать могут и медведь и волки!

сначала к костру выходит жуткая, плохо сделанная копия Дефо, а потом, когда разоблаченный монстр исчезает в чаще находится и настоящий Дефо, лишившийся разума, словно выпотрошенный, забывший почти все, кроме вкуса лосятины.

Блэквуд не делает вендиго сознательно злым, в отличие от Кинга, у которого индейский дух выступает в роли самого настоящего демона, или Янси, чей вендиго творит мерзости, от которых побледнеет и Ганнибал Лектер.

не произносятся и слова вроде «дух», «демон», «одержимость».

герои говорят о том, что вендиго — древняя, немыслимо древняя форма жизни и разума, помнящая времена когда мир был юн, воплощающая разрушительные силы природы.

и пусть религиозный молодой охотник Симпсон называет вендиго — сатаной.

перед нами не человекообразный дьявол из европейской литературы.

против него бесполезны молитвы и вера.

нет заклинаний и магических амулетов, способных спасти того, кто заглянул в глаза этой стихии.

столкнувшись с вендиго ты станешь проклятым пожирателем лосей, который не принимает иную пищу, а потом умрешь, зачахнешь, сгинешь, пустая оболочка того, что было человеком.

а летящий на крыльях ветра продолжит свое вечное блуждание во тьме, среди вековых сосен.

это и есть настоящий ужас, настоящий мистический ужас, страх столкновения с иным миром, в котором человеку не место.

все-таки люблю я своих собратий-критиков.

всем сердцем, а оно у меня большое.

человек я вообще склонный к задумчивости, а то меланхолии, переходящей в ипохондрию, но чтение рецензий на книги стабильно вызывает вспышку первозданной радости.

и так в аннотации на книгу польского фэнтезийщика Ярослава Гжендовича сказано:

Два года назад на планете Мидгард пропала исследовательская группа землян из восьми человек. Теперь новая экспедиция посылает за ними спасателя, цель которого найти выживших или идентифицировать тела погибших, а также уничтожить все следы возможного контакта аборигенов с землянами. На Мидгарде существует местная человекоподобная цивилизация, застывшая в раннем Средневековье и чем-то напоминающая Скандинавию эпохи викингов. Здесь отказывает любая электроника, ломается любая продвинутая техника, но спасатель, или как прозовут его местные, Ночной Странник, изменен на биологическом уровне, он быстрее и сильнее любого жителя Мидгарда.

Подробнее: https://www.labirint.ru/books/596446/

то есть все козыри выложены, и на обложке еще такой фэнтезийный псевдовикинг, похожий на персонажей «Следопыта» Марскуса Ниспелла.

после этого добрые фантлабовцы все равно клокочут негодованием, что герой де «Марти Сью» и «опять стереотипные викинги, почему не взять венгров»...

ох уж эта, пошедшая еще от неистового Виссариона манера русских критиков, выговаривать автору за то, что он пишет не так и не то, как считает нужным критик!!!

впрочем, что-то меня понесло.

и так, от книги я ждал мрачноговатого фэнтезийного боевика и получил именно его.

написано хорошо, хоть, конечно, не идеально.

автор много где постелил себе соломки (но имеет право, жанр такой...)

герой действительно «Марти Сью», ну так он прокачанный биотехнологиями и натасканный спецназовскими инструкторами оперативник. к тому же, будучи инопланетянином, он на Мидгарде — настоящий гигант. как вам такой «обоснуй»?

Вуко Драккайнен, парень с довольно интересной «земной» биографией, был выбран для опасной миссии за свою склонность к авантюризму.

у Вуко нет «жанровой слепоты» характерной для многих героев того же жанра.

то есть он много раз читал фэнтези, и оттого подтрунивает над собой, попавшим в такую знакомую, много раз виденную им на экране и прочитанную в книгах ситуацию:

«представитель более развитой цивилизации в варварском мире».

ему тут с одной стороны нравится, потому что он от природы искатель приключений, и опасная, не «стерилизованная», в отличие от Земли будущего, жизнь бодрит. она разгоняет по жилам и без того накачанную биотехнологией, кровь.

но с другой стороны, жестокость, грязь и грубость Мидгарда все-таки превышают то, к чему он привык, потому многое его бесит, раздражает, вызывает отвращение.

постоянный внутренний монолог героя, не без самолюбования, но довольно честно рассказывающего о своих приключениях, порой веселит.

у парня есть чувство юмора.

он не «рыцарь в сияющих латах», но и не подонок.

потому ловит себя на мысли, что рабыню для собственных нужд можно бы и купить... правда одергивает себя.

он вроде бы разражается пафосными монологами на тему «как меня тянет к дальним горизонтам», но все-таки ропщет, что помыться негде, пиво кислое, спать надо на соломе, удобства на дворе...

восточноевропейские матюги (которые на наш вкус звучат комично донельзя), придают его речи колорит.

вообще «ранее средневековье эпохи викингов» описано старательно, его видишь, в него веришь.

правда герои настолько «скандинавы», что вообще непонятно, как они сюда попали,и почему они все-таки не люди, а некие гоминиды, похожие на нас. (ростом меньше, зубов в два раза больше, волосы растут до лопаток и еще что-то).

а так, ну викинги и викинги, живущие в неприютном северном краю, промышляющие пиратством и морской торговлей.

даже имена у них скандинавские — Грюнальди, Грисма, Стигинг, дела они обсуждают на тинге и тп.

только вместо Одина — некий Хинд, но по мере развития сюжета

так же мне понравилась местная магия.

она страшная, мало контролируемая, мало предсказуемая и совсем непонятная.

некие силы, способные менять мир, убивать и давать жизнь, а так же изменять уже живущих.

но при том, что сами силы существуют, никаких «гильдий магов» тут не сыскать.

магия часто убивает и калечит именно тех, кто пытается ей овладеть.

«деющих» и «песенников» тут боятся и ненавидят, хотя и пытаются прибегать к их услугам.

параллельно развивается другая сюжетная линия, о принце южной (относительно «Скандинавии», где происходят мытарства Вуко) Амитрайской Империи.

тут идет «китайщина», как на севере шла «скандинавщина».

но столь же хорошо и тщательно воссозданная.

Тенджарук — наследник «чужеземной» династии которая относительно недавно взяла власть и осуществила большие и довольно прогрессивные (для традиционного общества) реформы.

детство свое он проводит в райских условиях дворцовых садов, но когда принц вступает в пору юности, происходит восстание, спровоцированное долгой засухой и голодом.

правда, возглавили его жрецы некогда свергнутой религии, последователи Подземной Матери, культ которой напоминает не то религию ацтеков времен «цветочных войн», не то Ислам по версии радикалов.

такая революция не только свергнутому принцу ничего хорошего не несет.

история Тенджарука больше походит на традиционное фэнтези, с тщательно выписанным псевдо-ориентальным миром и сюжетом укладывающим в фантлабовскую классификацию «взросление/становление героя».

правда, к истории землянина Вуко отношения все это (во всяком случае — в первом томе) не имеет совсем.

видимо, героям суждено встретиться в будущем.

пока Тенджарук скрывается от восстания, Вуко находит разгадку творящихся в северных землях ужасов.

финальное поражение Вуко в схватке с Акеном, закончившееся жутким заточением — очень хороший повод, взяться за вторую часть.

если короче — боевитое фэнтези, с колоритным, убедительным вымышленным миром и живыми, не вырезанными из картона персонажами.

к недостаткам я бы отнес многословие героев, которые свои дни описывают с подробностью делового ежедневника.

Современное ФЭНТЕЗИ безгранично далеко ушло от тех своих образчиков, с которыми по-привычке, уныло, воюют ироничные представители т.н Боллитры («толстожурнального» извода социального реализма, применительно к нашим реалиям). Те самые, которые представляют жанр ПО ОБЛОЖКАМ дешевых изданий «Конана» из 1990-х годов.

Уровень проработки мира, психологии героев, языка повествования, выросли в разы, если не на порядок. Другое дело, всегда ли это так уж хорошо, но это тема для отдельного разговора.

Новую (только боги знают, какую по счету) волну жанра, принято отсчитывать со времени успеха «Песни Льда и Пламени», но Мартин с его неторопливой сагой, которая всего лишь привила к буйному древу фэнтези, ветку серьезного исторического романа, сейчас уже и сам устаревает, обойденный со всех сторон многочисленными последователями, привносящими в жанр все новые и новые веяния. Я бы сказал, что развитие идет по двум направлениями — «больше реализма» и «больше странного, чудесного».

Роман «Неумерший», принадлежащий перу неведомого мне прежде французского автора, идет сразу по обоим путям.

И к «суровому реализму» и к «сюрреалистическому сну».

Перед нами как будто реальная Европа времен Античности, только не хорошо описанные и изученные цитадели цивилизации вроде Греции и Рима, а варварский край Ойкумены (на самом деле, диким концом географии является территория современной Франции).

Роман начинается с того, что старый уже кельтский король Белловез рассказывает историю своей жизни заезжему греку, не забывая пугать гостя тем, что он сделает с его черепом, ежели купец отнесется к своей роли биографа, недостаточно добросовестно. Правитель такой действительно существовал, с его именем связывают переселение кельтов на территорию современного Милана. Но кроме собственно имени, да имен родственников -брат Сеговез и дядя — король Амбигат, из трех строчек у Тита Ливия более извлечь невозможно. Поэтому воображению автора есть где разгуляться.

Белловез оказался неплохим рассказчиком, а грек записывал тщательно.

Римские источники о галлах проштудированы глубоко и с пониманием, потому при всей живости повествования, насыщенность его этнографической информацией, иногда кажется чрезмерной. На читателя вываливаются подробности ритуалов, верований, суеверий, военных обычаев и придворных церемоний. При этом чувствуется, что писатель много сил потратил на то, чтобы его герои говорили и рассуждали как... ну если не как исторические галлы, то хотя бы как герои литературных памятников. Потому свергнутая и отправленная в изгнание королева кельтов не будет озвучивать феминистическую повестку из XXI века. Что особенно приятно — главный герой искренне упивается войной, хвалится своими подвигами и вовсе не собирается относиться к благородному делу кровопролития так, как это делают авторы мемуаров о локальных войнах века XX.

Но лучше всего писателю удалось отобразить мироощущение людей, которые верят, что живут в одной вселенной с бесчисленными богами и духами. Это одновременно создает мощнейшую «мифологическую» атмосферу и сильно отягчает восприятие текста. Дело не просто в том, что в лесах водятся огры, на болотах правят боги мертвых, а на островах творят свои черные ритуалы старухи-прорицательницы, являющиеся воплощением местных норн.

Как верно отмечали комментаторы ниже, магия в книге странная, ускользающая. Быть может, галлицены никаким колдовским могуществом не обладают, а лишь умеют туманно пророчить, и их община своего рода почетная пенсия для вдов знатного рода? Быть может чудовищный огр лишь обычная, веками неизменная страшилка из тех, которые рассказывают детям, чтобы они не забредали далеко в лес?

Нет, дело в странном течении времени, которое сворачивается в петлю, обгоняет самое себя, «протекает» мимо рассказчика.

Белловез начинает свой рассказ с момента «второго рождения». В юности он получил тяжелую рану, с которой выжил вопреки всему. Друиды сочли это странным и юношу, только оправившегося от ранения, отправили «за край карты», а остров в бурном море, где колдуньи-галлицены должны определить его дальнейшую судьбу.

Но очень скоро плавное повествование нарушается, и начинается не просто «рассказ в рассказе», а странное наложение временных и повествовательных слоев друг на друга. История о поездке на остров колдуний, становится «рамочной», а середине «рамки» будут и детские эпизоды и более поздние, причудливо перемешанные друг с другом.

Еще можно было бы самые неправдоподобные, самые схожие с обычной волшебной сказкой, приключения,

Но когда в детские воспоминания вторгаются странные пророчества, будущей судьбы («вот, старшего брата проткнули копьем, вот, младший брат ищет своего двойника»), можно насторожиться. А когда бок болит «слишком уж сильно» за десятилетие до того, как Белловез получил страшную рану, вырвавшую его из мира живых, но в мир мертвых, не отправившую, голова читателя основательно начинает идти кругом...

Текст получился красивый, витиеватый, насыщенный (и даже перенасыщенный) историческими и мифологическими отсылками, местами стилизованный «под старину», местами беззастенчиво разрушающий ранее созданный «аутентично-древний» колорит. Насчет всплывающих то там, то, то тут «кучеров»,«ассамблей», «раутов» и «мулинэ» (фехтовальный прием) относящихся, скорее к XVII веку A.D, чем к веку VI B.C, остается лишь гадать, что это — небрежность автора, особенности французского языка или нечто концептуальное. Памятуя, что книга все-таки относится к фэнтези, а не к историческому роману, и во время очередной встречи, местные «норны» говорят так, будто прочли о себе не одну статью в энциклопедии, склоняюсь ко второму варианту, но возможно, это уже мои домыслы.

В общем рекомендую всем, кто не равнодушен к «старине», а так же «кельтике» и «героике» во всех проявлениях, но стоит предупредить о двух вещах.

Во-первых, процент «вирдовости» в «Неумершем» довольно высок.

Во-вторых, при всем своем внушительном объеме, весь роман не более чем пролог для будущего цикла.

Некоторое время назад я (на совсем другом, тематическом сайте) написал рецензию на дебютный альбом Black Sabbath, одной из ведущих мыслей которой было то, что хоть звучит он через 50 лет и старомодно, но все равно на голову выше последователей, потому что без «Black Sabbath» следующие поколения музыкантов просто не знали бы, что так вообще можно играть.

То же и книга Кука. Для «темного фэнтези» «Черный отряд» это все равно, что «Master of Reality» для тяжелого рока. «Тяжелее», «громче» и технически изощреннее с тех пор писать научились, а вот выразительнее — нет.

Перед читателями разворачивается суровая, мрачная история злоключений Черного Отряда, побитых жизнью наемников, которые поступают на службу «стороне Зла» в вековечном конфликте, раздирающем Север местного мира.

«Силы зла» — древняя волшебница Госпожа, некогда создавшая зловещую Империю, и присные ее («взятые», то есть лишенные свободы воли волшебники) намерены вернуть себе власть над континентом. А Черному Отряду все равно за кого сражаться, лишь бы платили. Хотя уже способ, которым маг Душелов завербовал отряд на службу, должен бы заставить насторожиться...

Отряд пересекает море и погружается в круговерть войны. Будут сражения, осады, потери, утомительные марши, грабежи, взаимные предательства и проч. и проч.

Откровенного говоря, мир, описанный довольно схематично, ничего особенного собой не представляет, типичное фэнтези до моды на сугубый «историзм» и сводим к декорациям «трактир-хижина-Башня Зла». Хотя пейзажи у Кука выразительные. Так же ничего сверхъестественного (для читателя!) не являют собой и местные нравы, культура, обычаи и остальное. Опять условное «западное средневековье за десять лет до появления пороха».

Есть в «Черном Отряде» классический, сейчас таких уже не носят, Темный Властелин (он здесь, так сказать, един в двух лицах)

Магия в книге играет большую роль, но отношение к ней и автора и у персонажей, магией владеющих, сугубо инструментальное. Быстрая связь на огромные расстояния, полеты, оружие массового поражения — в нашем мире с этим справляются спутники, самолеты и атомные бомбы, а тут — соответствующие заклинания.

Есть даже местный вариант Избранного, инкарнация древнего героя, однажды уже спасшего мир от Госпожи и ее колдунов.

В общем, фэнтези как фэнтези.

И тем не менее, фэнтезийный канон Кук поломал, и поломал невосстановимо.

Сделал он это простым приемом — свой фэнтезийный, (весьма штампованный) мир, автор населил обычными людьми. Не сказочными персонажами, к которым на живую нитку пришивается «психологический реализм», ничего подобного. Просто люди как люди. «Черный отряд» — не только не рыцари в сияющих латах, но и не подонистые подонки, а скорее потертые и побитые жизнью солдаты не первой молодости. Которые действуют, говорят и мыслят как нормальные военные. Заботятся о снабжении, норовят держаться поближе к кухне, пафосных разговоров о чести и славе не любят, но корпоративная солидарность для них свята. «Свой» это свой, и его надо вытаскивать. Приказ есть приказ, но есть и предел за которым он превращается в преступный.

Можно сказать, что персонажи обозначены пунктирно, а язык изложения суховат и лишь немного оживлен тихим, усталым сарказмом. Но это отлично укладывается в жанр «дневники участника войны».

ГГ, он же рассказчик, ветеран «Черного Отряда» Костоправ, усталый вояка, сам уже не помнящий, что заставило его ступить на этот путь. То, как тщательно он носится с остатками своего идеализма (надежно укрытого привычной циничной гримасой), не может не внушать уважения.

У Кука даже Зловещие Темные Лорды не говорят кровожадными афоризмами, не рассуждают в стиле «я буду десять тысяч лет купаться в крови муа-ха-ха-ха». Циничные, жестокие, но на уровне реальных политиков. Цель оправдывает средства. А в частной жизни даже по душам могут поговорить (что выглядит довольно жутко в исполнении человека с прозвищем Душелов).

Правда есть соображение, что Госпожа просто не законченная злодейка по натуре своей, скорее рациональный, расчетливый тиран, который массовые казни совмещает с работающими почтами, строящимися дорогами, функционирующим госаппаратом и тп. А вот спящий под Курганьем древний Властелин, тот именно психопат из разряда «всех убью один останусь!!!».

Но пока Госпожа сама выступает в роли завоевателя, повергающего к своим ногам город за городом. «Черный отряд» очень скоро становится чем-то вроде ее личного спецназа.

Страдают же в круговерти войны больше всего мирные обыватели, которым прилетает и от «имперцев», и от «борцов за свободу».

Кук вообще не склонен лить воду, текст динамичный и плотный, событий и персонажей масса, никаких психологических портретов в три главы или особенностей местной кухни на сорока страницах. Нет, тут в одной главе порой происходит событий больше, чем у другого автора в трилогии. Но ощущения торопливости нет, за счет стиля рассказчика.

Читатели новейшей волны grim dark скорее всего, будут разочарованы отсутствием нарочитого гуро, («кровь-кишки-разметало по ветвям»), столь же нарочитого цинизма («циничный нагибатор циничного нагибатора цинично нагибает») и натурализма («про сортиры»).

Но Кук не про то.

Кук про то, что иногда нет ничего, кроме чувства локтя, что «свой» это свой, что иногда, надо держаться просто потому, что надо.

Ну и еще про массовые сражения с участием людей, магов, нечисти, странных мистических сил.

Сухая, пыльная, угрюмая, ГЕРОИКА.

Рекомендую, в частности, поклонникам Дэвида Геммела.

Знаменитая книга Конрада, сумевшая «прописаться» в массовой культуре, при ознакомлении оказывается не совсем тем, что рассчитываешь прочитать, зная о славе этой повести и ее влиянии на современную культуру. (А отсылки к «Сердцу Тьмы» и прямые цитаты из него можно найти в таких разных произведениях, как фильм Ф.Ф Копполы и фэнтезийная сага Я. Гжендовича «Владыка Ледяного Сада»...)

Перед нами, как будто, и в самом деле мрачное путешествие в сердце тропической Африки.

ГГ (и рассказчик) Марлоу подряжается поработать на речном судне и отправляется вверх по течению не названной великой Реки, где «талантливый мистер Курц», о котором только и способны говорить все белые в Африке, сумел организовать добычу слоновой кости в промышленных масштабах. Вот только слухи из глубин континента доносятся совсем уж мрачные...

Из этого сюжета можно было бы сделать все что угодно, от приключенческого боевика до полновесного хоррора, включая политический памфлет и философское рассуждение о тьме, которая таится в человеке.

Конрад так и сделал. Под одной обложкой и в относительно небольшом объеме...

Книга оказывается слишком патетичной, слишком модернистски-причудливой, слишком витиеватой и слишком многое недоговаривающей.

Уже то, что кроме Курца ни один из персонажей в Африке не имеет имени собственного, должно насторожить.

Конрад, вне всякого сомнения знал Африку (пребывание в которой стоило ему здоровья на многие годы), и натуралистическое описание деталей «которые не выдумать» сначала как будто работает на идею о том, что перед нами прежде всего история об ужасах Свободного Государства Конго.

Но обилие всевозможных лирических отступлений, которые касаются всех на свете тем, (вплоть до античной мифологии), театрально-выспренная речь героев, и общая «сновидческая» атмосфера позволяют вчитать в текст какое угодно содержание.

По степени страстной импульсивности «Сердце Тьмы» иногда обгоняет даже «Моби Дика», а это совсем нелегко.

Конечно всеевропеец Курц с его запутанным происхождением (германj-бельгийско-французским c включением и прочих наций Европы), чрезмерной для торгового агента начитанностью, слабым здоровьем (при огромном росте) и умением в одной фразе переходить от филантропических рассуждений к расстрельным приказам, символизирует Старый Свет как таковой.

В нем странным образом угаданы черты тоталитарных идеологий XX века.

Можно было бы написать что-то про «нацизм» или «фашизм», воплотившиеся в Курце, да вот беда, во время выхода книги Б. Муссолини избивал однокашников в старших классах, А. Гитлер пел в хоре младшеклассников, ну а Розенберг и вовсе в школу не ходил.

Но для книги о том, что «колониализм это плохо» в «Сердце Тьмы» отсутствует такая обязательная деталь, как положительные туземцы. Черные тут сущие «полудемоны-полудети» живущие и безо всякого Курца странной и страшной жизнью вне времени.

Курц искренне хотел принести им цивилизацию, а стал тираном.

Но с той же степенью уверенности можно предпочесть и «психоаналитическую» трактовку текста.

Суммируя свои впечатления, выскажусь так.

Книга произвела сильное впечатление, но не понравилась.

Потому хочу предупредить всех, кто захочет приобщиться к классике.

Вас ждет чрезвычайно патетичный, написанный порой чуть ли не «потоком сознания» текст.

заключительная часть знаменитой трилогии «Нашествие монголов» — посвященная европейскому походу книга «К последнему морю», считается самой слабой в цикле.

увы, тому есть некоторые объективные причины.

вторжение в Восточную Европу в самом деле описано порой лапидарно, не сказать просто сухо. есть эпизоды прямо копирующие аналогичные из предыдущих книг. есть странные главы, будто взятые из черновиков, например описание венгерских просторов представляет собой подборку венгерских авторов разных веков.

это в самом деле последняя книга писателя, изданная уже после его смерти, и приходится признать, что преклонные годы автора отразились на веществе книги.

но ... но все равно, перед нами прекрасный текст, увлекательный и захватывающий, как крепкий боевик, грандиозный по масштабу описанных событий, глубоко проникающий в души своих многочисленных героев, живописующий безгранично далекие от читателя реалии так, что их вымышленное происхождение забывается.

монгольский поход на Европу и сам по себе вещь довольно мифологизированная, одна битва при Оломоуце чего стоит, и Яну, ловко жонглирующему хрониками и собственной фантазией, удается внушить читателю что «все было именно так», и переубедить в этом будет непросто, слишком уж живой и настоящей получилась созданная им картина.

прошло совсем немного времени после погрома, учиненного Батыем в Залесской Руси.

хан все еще молод, но уже обрел уверенность в себе, которой ему поначалу недоставало (в отличие от амбиций и энергии). этот Батый уже не будет плакать пьяными слезами и кидаться с саблей на приспешников.

пока не столь монументальный, как его легендарный дед, Батый, убедившийся в своей избранности, готов, однако, выполнить завет божественного правителя, дойти до «последнего моря», всюду неся покоренным ясу Чингисхана.

но есть у него и более земные заботы — обустройство своего собственного царства, строительство столицы.

в низовьях Волги-Итиля читатель, следуя за арабскими посланниками, сталкивается с новорожденной державой, что в истории останется как Золотая Орда (хотя сам Батый называл ее Небесной).

пока — куча шатров и землянок среди еще недавно девственной степи, но виден уже и прекрасный дворец, построенный по приказу джихангира для его жен...

сначала арабов весело, сопровождая процесс грабежа тем, что сейчас назвали бы «троллингом», грабят монголы, и лишь потом они попадают в строящийся волею Батыя город.

сам Батый практически при смерти, и его брат Орду хлопочет, стараясь найти врача, который реально что-то смыслит в болезнях, а не только может надувать щеки от важности. и такой найдется.

и так Орду переживает за брата, так радуется его выздоровлению, так они трогательно общаются, что становится ясно, перед нами не театральные «злодеи с черным сердцем», они ПО СВОЕМУ очень даже хорошие люди, просто без грабительских походов жить не могут. время такое, такая мораль, мораль степных вождей, привыкших к тому, что набег — единственное достойное мужчины занятие.

выздоровев Батый начинает вновь готовить к походу огромную многоплеменную армию.

картина этой страшной военной машины, как она функционирует, чем питается, как и кем управляется, завораживает. А входят в воинство самые разные люди, от обаятельнейшего Иесун Нохоя, до курда-живодера Утбоя, у которого попона на коне — из содранной с женщины кожи...

и вот вся эта орда (слово в оригинале означало «власть», «могущество», но для европейцев и русских навсегда закрепилось в значении «неисчислимое воинство») обрушивается сначала на Русь, потом на Польшу, Венгрию, Саксонию, сеет ужас и разрушение, гонит перед собой в страхе бегущие кочевые племена Причерноморья.

эпический размах описываемых трагичных событий, но как и обычно у Яна показаны они не только из ставок великих правителей, но так же из гущи народа, того самого, который сражался и погибал в тех битвах. Вот читатель знакомится с Вадимом, который мечтал стать иконописцем, узнает, как он шел к своей мечте, как с трудом добирался до стольного Киева, как делал первые успехи в избранном им искусстве, как дружил с соседями, как решился в трудный час взяться за оружие. И погиб.

Один из бесчисленных тысяч…

Храбро дрались поляки, венгры, германцы, но монгольский аркан все туже затягивается на европейском горле.

Король Франции готовится принять мученический венец, а германский император – бежать в Палестину.

Казалось спасет мир только чудо.

И оно приходит.

После учиненного в Восточной Европе погрома Батый не решается идти дальше, армия его обескровлена в тяжелейших боях, да и просто устала воевать.

Писатель снова переводит «объектив» на завоевателей, и оказывается у походных костров тоже сидят не демоны, а люди. Кто-то вот вообще подобрал сирот (которых сам же сиротами и сделал).

Поют они, пируя в разграбленных городах уже на берегах Адриатики.

В рядах предводителей похода тоже начинается разлад, кто-то за продолжение его любой ценой, кто-то стремится обратно в Каракорум, а кто-то вообще получил предложение от болгарского царя перейти вместе со всем своим туменом на службу.

К тому же за спиной осталась истекающая кровью, но не покоренная Русь.

Хотя Ян слишком уж выпячивает «Новгородского Искендера», Александра Невского.

Уж кого-кого, а святого благоверного князя, который приведет на Русь Неврюя, что бы тот помог ему одолеть брата в борьбе за престол, великий завоеватель Батый совершенно не опасался. Хотя бы потому, что Искендер был настроен проордынски.

Но были у внука Чингисхана многие причины, чтобы повернуть обратно, в свои владения на Итиле, и опасения получить войну на двух направлениях могли быть среди них.

Батый и те его воины, кто не пал в свирепых сечах, не умер от болезней, холода, голода и других напастей, возвращаются к своей новой столице, и Батыя ждет печальная весть – его знатные жены извели «черную», зато самую любимую – Юлдуз, которую любили все.

И владыки полумира не укрыты от ударов судьбы подобных этому.

А город растет, строится, в кровавых муках великой войны родилось новое могучее государство, которое будет определять судьбы всех своих соседей многие сотни лет.

Странное дело, книга, написанная вовсе не для того, чтобы как-то оправдать или прославить кочевых завоевателей, вызывает в их отношении больше восхищения, чем ужаса.

Сила всегда завораживает, даже если поставлена на службу злу.

Кху-кху-кху!

И так, новый и внецикловый (во всяком случае, пока!) роман Кинга.

Некая тайная организация похищает детей со сверхспособностями, чтобы использовать их в своих целях, которые одним кажутся зловещими, а другим — благородными. Вот только детям от этого не легче...

В сюжете нет ничего нового. Что-то такое писал и сам Кинг «(Воспламеняющая взглядом») и дюжины авторов помельче, а уж фильмов на тему экстрасенсов и «людей в черном» снято — за полгода не пересмотреть, если постановить себе в сутки отсматривать один фильм.

Но Кинг потому и Король, что умеет избитым жанровым клише придать некое второе (и третье, и четвертое) измерение, наполнить их жизнью.

При всей фантастичности «Институт» странно реалистичен, приземлен.

Верится, что если экстрасенсорные способности возможны, то именно в такой форме — как слабенький мерцающий огонек. Главный герой с юмором отмечает, что его ТЛК(телекинетической) силы хватает ровно на пустой поднос в столовой. Полный уже не по силам...

Почему-то верится, что если такие организации В НАШЕМ МИРЕ и будут существовать, то выглядеть они будут именно так. Со старыми компьютерами, пыльными коридорами, хроническим недофинансированием, тягостным грузом тотальной секретности и страхом перед Начальством. И работать там будут (ради ИПОТЕКИ) обычные люди, среди которых обнаружится небольшой процент прирожденных садистов и сознательных моральных уродов, а у остальных — «работа такая», и «кто-то же должен». Это Кинг еще, по гуманизму своему, не отобразил заоблачный уровень алкоголизма, промискуитета, интриг и наушничества, которые в НИИЧАВО обычно царят. Никто не бегает к медикам за фунфыриком (по англицки — shot-ом) спирта, не жует жвачку для прикрытия, не пишет на коллег доносы...

И вообще, человек такая скотина, ко всему привыкает, даже в Аду занавесочку посимпатичнее прицепит, найдет время для дружбы, романа, шутки и скандала. Чуйкой чувствующие, что их ждет на «дальней половине» подростки всем этим и занимаются, успевая по-маленькой кирять и покуривать, постукивать друг на друга, сходиться-расходиться и учреждать местный кодекс поведения и чуть ли не субкультуру в отведенные им считанные недели.

Задумано так автором, или нет (а впрочем, много ли автор понимает в своем замысле? обычно — ничего не понимает), внутренняя жизнь Института подозрительно похожа на злую издевку над совершенно легальными учреждениями, от университетских лабораторий, до летних детских лагерей. Инфернальная суть работы Института лишь подсвечивает его сходство как с типовым бюрократическим присутствием, так и сезонной передержкой, на которую замотанные предки сдают поросль.

Эта приземленность и обычная для Кинга погруженность в быт (марки конфет, сигарет, чистящих средств, машин и компьютеров, столовское меню и местная медицина, схожая с банальной вивисекцией) , только добавляет кошмара происходящему. Потому что за серыми дверями Института творится десятилетия подряд творится кошмар.

Конечно, похитив юного Люка, деятели из Института сильно ошиблись, все пошло совсем не так, как должно было.

Несколько «провисая» в описании будней Института (но что особо интересного и динамичного в тюремной рутине) дальше роман срывается в напряженное, динамичное действие, которое не все хорошие переживут, и не все плохие не переживут.

Высшего балла ставить не буду за предсказуемость и растянутость. Применительно к книжкам развлекательного жанра «лучше» почти всегда значит «короче».

Можно отметить и неуместную политизированность на ровном месте(шпильки Трампу и осанны Клинтон). Которая тем более удивительна, что вступает в конфликт с одной из самых увлекательных сюжетных линий романа.

будем считать что так Жизнь (талант) снова победила Смерть (идеологическую зашоренность) неизвестным науке способом.

Так же напрягает излишний физиологизм, причем, принявший одну форму — как положительные так и отрицательные, как взрослые так и дети с изумительной регулярностью подпускают в штаны и постели. Одно время у Кинга в качестве маркера душевного потрясения, персонажи бесперечь блевали, теперь вот мочиться начали.

Но это мелкий недостаток, на общую картину влияющий мало.

Герои как и всегда у Кинга — живые люди а не жанровые схемы, старинные сюжетные шаблоны порой под необычным углом и повернуты необычной стороной, жестокость уравновешена сентиментальностью, и вообще — это же сэй Стив!

Рекомендую всем, у кого нет предубеждения к Кингу, ни в стиле «примитивный американский трэш-мейкер», ни в стиле «мой любимый Кинг исписался в тысяча девятьсот таком-то году».

Время классических шедевров прошло, спору нет.

Но живой классик пока еще живой, а не только классик.