У меня другая пищевая цепочка
Заслуга писателя Сергея Лукьяненко велика: он подарил нам собственный, непереводной фантастический мир. Еще до экранизации «Ночного» и «Дневного дозора» ходили легенды о молодых людях, врывающихся в автобус с криком «Всем выйти из сумрака!». Лукьяненко превратил городское фэнтези из жанра в образ жизни. «Русскому репортеру» самый популярный российский фантаст рассказал об изнанке славы и о том, как заработать деньги литературой.
Писатели обычно живут довольно замкнуто, чего о тебе сказать нельзя. Сколько интервью ты даешь в месяц?
Наверное, полноценных — одно–два в неделю, если не прячусь. А так практически каждый день коротко по телефону.
Уж очень твои интервью похожи друг на друга.
Да-да. Некоторые можно давать на автопилоте. «Как вы познакомились с женой, как вы придумали “Ночной дозор”»… Скоро уже буду отвечать, что меня вызвал Гесер и велел написать.
Популярность творчеству не мешает?
Обычно я просто отрубаю тот телефон, который знают все журналисты, — тогда можно как-то поработать.
Ты стал постоянным посетителем всевозможных ток-шоу, покрутился среди наших «звезд» масскульта. Они принимают тебя за своего?
Скажем так, это ощущение зверька одной породы, попавшего в заповедник для других зверей. На самом деле принимали меня нормально, общаться можно. В этой среде, наверное, возникают проблемы, когда люди чувствуют некую конкуренцию — боятся, что отобьют их аудиторию. А я все-таки из другой оперы, у меня, так сказать, другая пищевая цепочка — соответственно, опасности не представляю, и ко мне все они относятся нормально.
А общение доставляет удовольствие?
Там есть действительно интересные люди. Есть и такие, кто на экране, в журналах и газетах сознательно, по-моему, выглядят глупее, чем они есть, поскольку это некий имидж. Ну, грубо говоря, есть образ Жириновского — агрессивного политика, орущего, швыряющегося стаканами и прочим. В то время как это вполне нормальный, интеллигентный и культурный человек, просто имидж у него такой. Зачастую имидж совершенно не отражает то, кем они на самом деле являются, — ну, играют люди определенные роли. Это как в классическом итальянском театре: есть фигуры, которые должны быть, — Пьеро, Панталоне и т. д. Вот и во всех этих странных шоу тоже должны быть такие персонажи, за приключениями которых следит публика.
И кого же ты «раскрыл»? Кто не такой, каким кажется?
Например, Дана Борисова. У нее типаж — «я глупенькая блондинка, я ничего не понимаю, я ничего не знаю, я говорю глупости и улыбаясь на вас гляжу». У меня ощущение, что на самом деле это, скорее, относится к ее имиджу, а вовсе не к тому, что она знает и что она реально умеет.
То есть российская масскультура тебя не разочаровала?
У нас очень много персонажей, которые, по-моему, живы только благодаря тому, что они непрерывно болтаются на телеэкранах, светятся где-то в журналах и т. д. Их популярность уже не имеет связи с творчеством. Человек стал медийной персоной, он постоянно на слуху, на виду, и за счет этого его творчество резко поднимается в оценках публики. Это уже чистый пиар, раскрутка.
С тобой подобного не случилось?
Мне бы не хотелось попадать в такую ситуацию, когда я буду ходить-бродить, давать интервью, улыбаться в камеру и рассказывать какие-то благоглупости. Писатель интересен в первую очередь книжками, тем, что он пишет. А все эти гламурные съемки и прочее — это немножко от лукавого, лучше оставить это для выпускников «Фабрики звезд».
Как поклонники восприняли перемену в твоем статусе?
Многие с большой обидой, настороженно, по принципу «писатель не должен вообще ничем таким заниматься, писатель должен сидеть и писать». Что это? «Мы не хотим тебя видеть по телевизору, мы хотим читать новые книжки». Думаю, что у такой точки зрения, конечно, есть своя правота. Но я считаю, что, мелькая где-то на экранах, в интервью, я выполняю еще и некую популяризаторскую функцию. Нужно же как-то разрушать границы, выходить из ситуации, когда фантастика — это литература для особого круга людей. В то время как во всем мире фантастика — просто вид литературы, вполне интеллектуальной, заслуживающей уважения. У нас же культурные массы все-таки предпочитают дистанцироваться от фантастики. В лучшем случае говорят: ну ладно Стругацкие, мы готовы их читать, потому что это были писатели; все остальное — плохо. При этом люди даже не стараются в этом разобраться, читать, смотреть.
Разве дело не в том, что в советские времена фантастика играла большую социальную роль, а сейчас свелась к упрощенному чтиву для подростков?
В советские времена, наверное, была больше какая-то такая протестная составляющая. То есть фантастика слегка бунтовала. В первую очередь оттого, что писателям не разрешалось свободно мечтать, что очень плохо. Фантаст не мог позволить себе представить будущее некоммунистическим. Ему приходилось переносить действие куда-то на другие планеты, в параллельные миры и т. д., иначе книга просто не прошла бы. Поэтому фантастика советских времен часто несла элементы политической сатиры, держала такую фигу в кармане. Сейчас пропала необходимость говорить завуалированно. Но фантастика все равно поднимает социально значимые темы. Может быть, это не так заметно, потому что не надо вычитывать между строк.
И все-таки создается ощущение, что сейчас фантастика теряет авторитет. Пришли авторы, ваяющие не слишком качественные тексты. А вдохновил их во многом твой пример — теперь люди знают, что писатель в нашей стране может стать богатым и знаменитым.
Ну, я не думаю, что у того, кто приходит в фантастику с целью заработать, это так легко получится. Большинство писателей-фантастов вовсе не гребет золотые горы. Ситуация, когда писатель внезапно ухитряется заработать деньги, много денег, — вообще редкость, а в фантастике тем более.
Для нашей страны?
Для нашей страны. И даже на Западе, если взять большинство писателей-фантастов, — они вовсе не столь обеспечены, как многим кажется. В свое время была целая история, когда Роберт Шекли приехал на Украину, заболел — и оказалось, что у него нет денег на лечение. Собирали всем миром, по всему бывшему СССР, при всей, казалось бы, популярности Шекли и в России, и за рубежом. Есть, конечно, фигуры, которые действительно более чем обеспечены — это Стивен Кинг, это Джоан Роулинг, разумеется, и т. д. Но это всегда, скорее, исключение из правил.
Ты вспомнил Роулинг, но в ее случае, как и у Кинга, все началось с популярности книги, а у нас наоборот. Наибольшую популярность твои «Дозоры» получили после выхода фильма.
У нас, действительно, очень часто кино эффективнее, чем любая другая реклама. Как Ленин в свое время сказал, что главным искусством у нас должно стать кино, — так и получилось. Он, видимо, что-то почувствовал. Но я не думаю, что кино или рекламные акции могут раскрутить все что угодно, — нет, здесь комплекс факторов. В первую очередь должна быть такая ситуация, когда человек, который возьмет книгу и прочтет, порекомендует ее друзьям. А иначе: ну, проведут рекламную кампанию, сто тысяч человек купят книгу — и все. На этом процесс остановится. Потому что они прочтут, пожмут плечами, но не посоветуют ее никому. А действительно вал популярности начинается тогда, когда под влиянием рекламы книгу купили сто тысяч человек, и каждый из них порекомендовал ее еще хотя бы одному — и процесс пошел. Здесь, наверное, очень показательна аналогия с цепной реакцией: пока кусочек урана мал, ядерная реакция не начнется. И реклама как раз играет роль такого увеличителя первичной критической массы. Но если это уран, то, когда критическая масса увеличится, произойдет взрыв; а если это кусок базальта или кусок свинца, то какую гору его ты ни громозди — все равно взрыва не будет.
Чего больше в твоем успехе: стечения обстоятельств, удачи или работы над собой?
Ну, разумеется, очень большую роль сыграли кино и массированная рекламная кампания «Первого канала». Но не надо забывать, что и до этого тиражи «Дозоров» уже исчислялись сотнями тысяч.
И все благодаря Константину Эрнсту? Он прочитал «Ночной дозор» и решил, что именно эту книжку выгодно экранизировать?
Ну, да, да. То есть, грубо говоря, обнаружил, что это уран, что если его сложить большой кучкой — может что-то бахнуть. Другая вещь, возможно, и не бахнула бы, даже моя. Я не считаю, что у меня «Ночной дозор» — самый лучший роман, это далеко не так. Но при этом в нем был тот самый потенциал, который сработал таким детонатором, чтобы его начали читать и те, кто фантастику обычно не читает. Тут повезло, что книга, так сказать, была про нас, про наше время и про наш мир, в ней было очень много узнаваемых маркеров нашей реальности. И поэтому человек, который даже фантастику не читал, очень легко мог принять все эти правила игры — что есть вампиры, есть волшебники, — и читать эту книжку как обычный роман о жизни, о людях. Какой-нибудь роман, описывающий не нашу реальность, скорей всего, так бы не сработал, даже если по нему бы был снят красивый и яркий фильм.
После выхода фильма твои тиражи резко выросли?
Да, конечно. Когда вышел «Ночной дозор», у меня в 2004 году, по-моему, общие тиражи достигли 2,5 миллиона — совершенно чудовищные цифры не только по российским меркам. И где-то половину составляли «Дозоры».
А сейчас?
Ну, сейчас, конечно, все как-то выровнялось. Лидируют, наоборот, последние книги — «Черновик», «Чистовик». Но «Дозоры» по-прежнему держат серьезный кусок рынка: из общих тиражей, наверное, четверть моих книг — это переиздающиеся «Дозоры».
Помнится, ты собирался писать пятый «Дозор»?
Пятый «Дозор» будет. Я махнул рукой и устал бороться. Потому что читатели хотят, издатели, разумеется, тоже хотят. И, в принципе, для того чтобы завершить сериал, надо поставить точку. И в пятой книге эта точка будет поставлена.
А не будь этого давления, ты бы стал писать этот роман?
Скажем так, если бы не давление даже, а если бы не было этого интереса, этой рекламной кампании… Ну, не знаю, может быть, и не написал бы. Может быть, остановился бы или, по крайней мере, отложил бы это все в гораздо более долгий ящик. Не могу сказать, не знаю. То есть, конечно, мне самому «Дозоры» нравятся, я над ними работаю с удовольствием. Но стал бы я писать пятый «Дозор» — не знаю.
Помимо успеха в России ты еще очень удачно выступил на мировой арене. В каких странах тебя любят больше всего?
В Германии. Немецкие издатели мне сказали, что готовы у меня брать все — нон-фикшн, детектив, любовный роман — все что угодно: «Мы все равно это с удовольствием будем издавать. Потому что мы вас уже позиционируем не как автора фантастики, а просто как автора, как бренд». Это уже само по себе интересно. У нас есть масса поговорок на тему «что русскому хорошо, то немцу смерть». Казалось бы, совершенно разные народы. И история русско-немецких отношений, мягко говоря, всегда была весьма бурная. Но при этом что-то, видимо, действительно существует общее в природе, в менталитете. Немцы читают меня с удовольствием, причем именно коренные немцы — не те, кто эмигрировал в свое время из России. Обложку, смотри, сделали эффектную, в таком имперском духе.
Похоже на стиль военной Германии.
Точно. Когда мы были во Франкфурте на книжной ярмарке и записывали какое-то интервью для местного телевидения, мою жену спросили, как ей нравится выпущенная книжка. Она сказала: «Ну, ничего так, в стилистике Третьего рейха». Причем бедных немцев, конечно, слегка перекосило, для них это тема тяжкая, не дай бог, чтобы где-то случайно мелькнуло что-то похожее на свастику — они тут же кинутся все это затирать и убирать. А тут вдруг говорят, что они книжку выпустили с такой обложечкой. И все же успех в Германии был более или менее ожидаем. А вот успех на Тайване — это для меня полнейшая загадка.
То, что Тайвань вообще читает — это уже шок…
Да, и что читают, и что читают достаточно много. Русские авторы там не издавались уже лет пятьдесят. То есть была классика, как положено, — Достоевский и Пушкин. И когда стали переводить «Дозоры», переводчики на маленьком отделении славистики в Тайваньском университете чуть не плакали от радости, что можно взять новую русскую книжку. Неожиданно там произошел какой-то совершенно непонятный для меня прорыв. До того у меня книжки выходили и в Китае, и в Японии, и в Корее. Выходили, в принципе, успешно, но никакого фанатизма там не было. А на Тайване это все вылилось в какое-то действительно бурное молодежное движение, в футболки и банданы с надписями «Ночной дозор» на русском и китайском. «Ночной дозор» год держался в десятке самых продаваемых там книг. Причем когда он скатился до десятого места, на первом к тому моменту был только что выпущенный «Сумеречный дозор», а на пятом или шестом — «Дневной». Из десятки три книги были «дозорные». Как, почему — не знаю.
По «Дозору» собирались снять фильм в Голливуде. В каком состоянии этот проект?
Там все очень странно. Мне все больше кажется, что в свое время американцы купили права для того, чтобы не выпускать кино. Дело в том, что результаты проката фильма за рубежом были не настолько хороши, чтобы заставить их дернуться и начать снимать. Но после того как они там фильм изрядно, конечно, выхолостили, адаптировали к американской аудитории, убрали отдельные сцены и т. д. — после этого нетрудно было предугадать, что произойдет. Согласно подписанным договорам, должен быть третий фильм, который будет сниматься совместно нашими и американцами. И формально американцы от этого ничуть не отказываются, но говорят: «Вот-вот-вот, сейчас-сейчас». И, как я понимаю, они могут, в общем, очень долго так тянуть. Это студия «XX век Фокс». К сожалению, тут все зависит исключительно от них, а не от нашей стороны, не от меня. Ну, что поделать — говорят, в недрах Голливуда лежат еще сценарии, написанные Хемингуэем, которые у него были куплены и не пошли в работу.
В одной обойме с Хемингуэем — это неплохо. Великим себя считаешь?
Нет, я себя великим не считаю. И вообще, мне кажется, если писатель начинает себя считать великим, то это все, конец. Реально можно начинать ценить писателя через сколько-то лет после его смерти, когда остаются уже только его книги. Вот Симонов — великий писатель? Великий. Трифонов — великий? Нагибин — великий? Самое сложное испытание для книги — это когда она утрачивает привкус сиюминутности, своевременности. Книга, в принципе, может быть, наверное, очень средней, но если она четко попадает в какой-то болевой нерв общества, она становится очень важной, популярной, многое дает людям. Но можно ли ее на основании этого назвать великой, не знаю. Потому что вопрос в том, что будет с ней, когда уйдет этот элемент внезапного попадания.
У испытания славой есть оборотная сторона — ты теряешь друзей и приобретаешь врагов. Ты столкнулся с этим?
Ну, друзей, слава богу, я практически не потерял. У меня остался прежний круг общения, может быть, кто-то добавился. Такого, чтобы пришлось с кем-то разорвать отношения, нет. Но, конечно, чем человек известней, тем больше у него недоброжелателей. Тем более что, к сожалению, у нас в России это заложено в культуре, в традициях. Есть такое понимание мира: «От делов праведных не нажить палат каменных». При этом каждый, кто стал известным и обеспеченным, изначально воспринимается как человек, который где-то сжульничал, что-то сделал неправильно. Потому что, будь это не так, сидел бы и не высовывался. Это очень неприятный подход. Он влияет на сознание всего народа, отбивает желание добиваться чего-то в жизни. Сиди тихо в углу, не чирикай — и будешь не то чтобы пользоваться уважением, но к тебе будут относиться нормально. Чуть что-то сделал, чего-то добился — сразу попал под прицел критики недоброжелателей. Но что делать — к этому нужно относиться спокойно, с иронией.
Ты сразу пришел к такой умеренной позиции или поначалу после выхода «Ночного дозора» сильнее реагировал на такие эпизоды?
Когда появились «Дозоры», я был уже немного закален. К тому моменту я уже сделал много того, что привлекло внимание недоброжелателей. Я переехал из Казахстана в Москву, стал популярным автором, получил массу каких-то призов. Причин завидовать и не любить меня уже хватало. Так что качественного скачка не произошло. Произошел количественный.
Ты давно уехал из Казахстана, но там продолжают тебя считать своим?
Да, они очень хорошо ко мне относятся, я бы сказал, гордятся. И Тимуром Бекмамбетовым, который наполовину казах, и мной, хотя во мне казахской крови нет. Относятся с уважением: мол, молодцы наши — вон чего добились! Здесь прямая противоположность российскому подходу. Это, скорее, восточный взгляд, который характеризуется такой точкой зрения: раз человек чего-то добился, значит, такова судьба. Есть и третий вариант — западный. Там если человек чего-то добился, то он молодец: постарался, реализовал свои способности. Восточный вариант, наверное, самый мистический — такова была карма, так Аллах велел. Впрочем, я считаю, что оба этих подхода более позитивны, чем наш.
Не так давно ты второй раз стал папой. Что ты думаешь о будущем сыновей? Отправишь их учиться в Англию?
Вопрос, конечно, интересный. Понятно, что есть признанные международные центры, где можно получить образование, — тот же Оксфорд. И я мог бы туда послать ребенка, когда он вырастет. Но это вопрос не сегодняшнего дня. Я хочу, чтобы ребенок учился в Москве, учился в нормальной, обычной школе, а не в такой, где он сможет, сидя за партой, кидаться в учителя огрызками яблока, а учитель будет это терпеть, — есть у нас такие школы, где за деньги ученикам дозволяется все что угодно. Ну, а когда вырастут, когда действительно будет понятно, какое образование они хотят получить, — пусть сами примут решение.
Получается, что ты демократичный папа?
Пока что я занятой папа — уделяю детям меньше внимания, чем надо. В воспитании временами строгий. Считаю, когда ребенок безобразничает, тут твердость должен проявить папа, сделать внушение, поставить в угол. Мама должна быть мягкой. Хотя у нас, скорее, ситуация, когда говорится: «Спроси разрешения у папы и у мамы». Мы стараемся, чтобы не было разногласий, когда мама говорит одно, а папа другое. Это самое неправильное, что только может быть в воспитании.
То есть ты достаточно консервативен? На детях не экспериментируешь — французская система воспитания, японская…
Честно говоря, нет. Японская методика — это когда детям до шести лет разрешают делать все, что они хотят. Я думаю, это не для нашего менталитета. Японцы с такой системой воспитания живут, и нормально, добиваются больших успехов. Но все должно исходить из того, что растет на твоей почве. У нас в России всегда были другие традиции воспитания. Они не хуже, не лучше, но мы живем здесь, мы русские люди, поэтому не думаю, что примерять чужие системы для нас полезно.
Недавно ты в своем ЖЖ дал объявление, что ищешь няню для младшего. Поиски увенчались успехом?
Никого не удалось найти. Сейчас в Москве это проблема. Конечно, была масса людей, которая кинулась помогать. Советовали кого-то: вот у нас была няня, она ушла — обратитесь к ней. Или, там, вот такая-то женщина хочет поработать няней. Я звонил, но ничего не получилось. Няня — профессия крайне востребованная, престижная. Видимо, придется обращаться в обычное агентство, хотя хотелось найти человека самому.
Поиск няни — не первый твой поисковый опыт через блог. Когда ты делал ремонт и искал какие-то стройматериалы, твои читатели говорили, что разочаровались в тебе как в человеке и писателе…
Ну, ЖЖ — это мой личный журнал. Это не средство массовой информации, не источник распространения текстов. Это место, куда я пишу все, что хочу. Была ситуация: пришел заказанный паркет — и оказался не тот. Сейчас я считаю, что надо было плюнуть и класть его. Но тогда очень хотелось закончить ремонт к Новому году, и я надеялся, что успеем. Поэтому пришлось срочно искать. А что такое в Москве в декабре, когда все пытаются быстренько завершить ремонт, найти 100 квадратных метров паркета? Задача еще та.
И как, получилось?
Реакция людей была типично советская. Октябрята порой испытывали страшный шок, когда до них доходило, что Ленин, оказывается, тоже ходил в туалет. Вот и здесь получилось примерно то же самое. Когда до какого-то читателя дошло, что писатель, оказывается, не только сидит и пишет книжки, а еще делает ремонт в квартире, растит детей и т. д., он почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах. Я заканчивал ремонт и слушал возмущенные вопли: я больше не буду вас читать, вы мещанин, вы озабочены вопросом паркета… И в то же время очень популярный американский писатель Джордж Мартин в своем блоге писал, как его достал ремонт, что не успевает закончить его до Нового года, поэтому и книжку дописать не может. Мартин совершенно спокойно делился со своими читателями перипетиями своей жизни, быта. И никого это не смущало, наоборот, даже радовало, что писатель — тоже живой человек, и они могут нормально с ним общаться не только о книжках. Но у нас всегда найдутся те, кому хочется, чтобы Ленин в туалет никогда не ходил.
Тебе было обидно?
В любом блоге можно обнаружить объявления типа: ребята, кто поможет найти такой-то плеер, прошивку к такому-то устройству, где купить подешевле то-то и то-то, — и все это воспринимают совершенно нормально. Но у нас есть ощущение, что если человек более или менее известный — значит, он такими вещами озабочиваться совершенно не должен. Ну, может быть, они считают, что известные люди обслуживаются в каком-то спецраспределителе, куда звонишь — и тебе немедленно выполняют все твои пожелания. Это не так, во всяком случае, если ты не Абрамович.
В общем, ты образ небожителя развенчал.
Да я как-то и не старался никогда его создать.
облако тэгов
