Лукьяненко около десяти лет удерживает звание самого популярного фантаста своего поколения – не только в России, но и в Восточной Европе. И дело не только в «Дозорах», которые благодаря экранизации сделались нарицательными, а в том, что от его книг по-прежнему трудно оторваться детям всех возрастов – от семи до семидесяти. Вероятно, он единственный автор (вру, еще Пелевин), каждую новую книгу которого мне приходится покупать в двух экземплярах, второй – в безвозмездное пользование детям.
– Ты можешь как-то объяснить нынешнюю всесветную моду на вампиров? Это Стефани Майер со своими «Сумерками» «виновата»? Или опять кино, снятое по ее сагам?
– Есть плоское маркетинговое объяснение. У Майер получилось с «Сумерками» – и все стали копировать. Помнишь, как раньше с бесконечными «Кодами» всего, что шевелится. Но у Майер ведь тоже не на ровном месте вышло. Поэтому рискну предположить, что просто вампир – главный герой эпохи консюмеризма, или гламура, как она у нас называется. Он удовлетворяет двум главным условиям: во-первых, всегда прекрасно выглядит – он же вечно молод, никаких морщин, всегда красавец и т.д. А во-вторых, он ничего не производит и непрерывно потребляет. Это такая воплощенная пустота, поглощающая все. Лучший символ эпохи.
– Боже упаси. У меня в «Дозорах» вампиры – третьеразрядное зло, самые слабые. Иные, обязанные получать регистрацию при всяком приезде в Москву.
– А как же, это и появилось в романе после того, как меня пару раз остановили и спросили регистрацию. Я тогда только что переехал в Москву.
– Все ждут продолжения «Дозоров» – ты окончательно с ними простился?
– Нет, еще одну книгу, видимо, придется написать. Даже не потому, что теребят издатели – я к этому устойчив, потому что нет уже той ситуации, когда, если не напишешь книгу, будет нечем кормить детей. Не могу сказать, что разбогател, но писать ради заработка уже не обязательно. Есть просто внутреннее чувство, что пока история обрывается на полуслове. Хочется кое-что договорить.
– Есть версия, что в финале Горсвет и Гортьма, которые так хорошо между собой договорились, все-таки рассорятся. Как ад и рай у Льюиса в «Расторжении брака».
– Почти угадал, но будет радикальнее. Две такие корпорации не могут просто рассориться. Они, по всей видимости, прекратят свое существование. А случится это в форме масштабного катаклизма или обойдется – пока не знаю. Это во многом зависит от ситуации в России, я же не в вакууме живу.
– А как это будет в России, по-твоему?
– А перспективу России фантаст Александр Громов давно уже определил точными словами «мягкая посадка».
– То есть будут точечно сажать?
– Не обязательно. Чтобы не было плохих ассоциаций, можно сказать «мягкая просадка».
– Я давно ношусь с идеей, что диктатуру смогут осуществить националисты в союзе с технократами. Придут к власти, устроят тоталитарный режим и одновременно научно-технический прорыв – может такое быть?
– Не думаю, хотя бы потому, что технократы в последнее время получили сразу несколько серьезных щелчков. Они давно не верят в собственное всесилие, а без этого какая диктатура? Последний по времени щелчок – вулкан с непроизносимым названием, заканчивающимся на «кудль». Выяснилось, что все наше производство не в состоянии так закоптить небо, как один маленький вулканчик-ледник. Мы не можем отравить океан, а он нас смыть – запросто. Человечество получило лишнее напоминание о скромности своих возможностей. Вообще конец века прошел под знаком разочарования в НТР. «Шестидесятники» считали: если человек разбирается в протонах и синхрофазотронах – он умеет и страной управлять, и борщ варить. Технократ был героем дня. Потом оказалось, что и с борщом у него как-то не очень, а с управлением и социальным прогнозированием вообще швах. Не хочу обижать технократов – диктаторы, как мы знаем, отлично получаются и из поэтов, и из кухарок… Но если кто теперь и возьмет власть – это будут, мне кажется, специалисты по власти. Пора поставить это дело на серьезную научную основу, а то в главнейшем вопросе до сих пор царит неразбериха. Пора создать грамотную социологическую теорию власти вроде той, что для шестнадцатого века написал Макиавелли. Прежние технологии власти – в том числе ее захвата – не работают. Уже ясно, что бишкекский вариант у нас не пройдет: давайте заменим всех плохих на хороших – и что? Еще одного переворота страна элементарно не выдержит. Именно поэтому я исключаю силовой вариант и предполагаю очень медленный эволюционный. Пока не воспитается новый интеллектуальный слой, готовый брать ответственность за страну.
Умные против бедных
– Будущий тренд фантастики ты можешь отследить? Что сейчас будут писать, читать и экранизировать?
– Он обозначился вполне ясно: на смену Вампиру – по крайней мере в России – пришел Сталкер. Пост-Апокалипсис. Самая читабельная сегодня фантастика – серия S.T.A.L.K.E.R. Проект о некой Зоне, абстрактно напоминающей чернобыльскую, но давно уже отошедшей от прототипа. По ней ходят крутые искатели, простые честные парни с дробовиками наперевес, и собирают хабар, то есть артефакты. Несколько десятков книг вышло, а рынок не насыщается. Пишут и новички, и зубры вроде Успенского, Громова, Васильева…
– Ты не собираешься участвовать?
– Не-а. Я люблю выдумывать мир, а писать внутри жестко заданной схемы не умею.
– А как эту моду объяснить? С чего вдруг Чернобыль?
– С точки зрения формальной – это новеллизация компьютерных игр, которых на эту тему немерено: хождения по жутким местам и сбор загадочных предметов – классическая схема квеста. А с точки зрения содержательной, боюсь, все гораздо серьезнее. Это симптом существования в постмире, в мире после всего. Было что-то великое – и закончилось. Теперь тут зона, остатки, руины, остовы заводов, свалки отходов. Запустение. Осенний лес. Природа мстит человеку, поглощая все, что он насооружал. Это сквозной пейзаж серии – а заодно, думаю, и России, и мира. Это не только наша проблема. Вспомни: весь конец века прошел под знаком «пост». Постмодернизм, постиндустриализм, постсоветское пространство, был даже посткапитализм одно время. Кончился не только век, а тысячелетие. Что началось – пока непонятно.
– Хотя бы приблизительно – что это может оказаться?
– Если смотреть на первые годы этого века – что-то биологическое, синтез с природой, возвращение к корням, мода на этно… В общем, отход от технократии к биотехнологии, назовем так. Конкретно пока не представляю. Думаю, однако, что общий вектор угадал Уэллс в «Машине времени» – имею в виду разделение человечества на управляющих изнеженных элоев и работающих, озверевших, загнанных в катакомбы морлоков.
– То есть сбудется, по сути, твой же «Геном»?
– А «Геном» уже сбывается. Модифицированный человек практически уже осуществим, на пути его стоят только моральные барьеры. А моральные барьеры наука всегда сметает... Полагаю, что уже при нашей жизни человечество разделится на ГМ (генетически модифицированных) – и персонал, который будет их обслуживать.
– Слушай, но возможна же и утопия. Может получиться так, что к власти наконец придут умные, выведенные лабораторным путем…
– Сильно сомневаюсь. Скорее это будет власть умных и богатых над глупыми и бедными. Хотя бы потому, что модификация станет доступна только золотому миллиону, у которого и так уже отдельная жизнь. А дальше – две ветви эволюции: прихотливое, сложное, временами опасное развитие меньшинства – и медленное вырождение большинства, которому нарочно разрешат развлекаться только самым примитивным образом. Вон сейчас уже слово «качество» подменено словом «рейтинг», и давать массе интеллектуальные развлечения практически запрещено. Трудно в этом не увидеть механизм будущего разделения.
– Но как же пресловутая внутривидовая солидарность человечества? Как же гуманизм?
– Да вот с гуманизмом, видишь ли, получилось интересно. История показала, что самыми устойчивыми и процветающими оказываются социумы, исповедующие гуманизм для своих, но не соблюдающие его с чужими. Вроде современной Европы, гуманной к своим и весьма жесткой с чужаками. Гуманизм превратился в витрину. Потом, не забывай – всемирный религиозный ренессанс (это же не только у нас) нанес гуманизму серьезный вред. Его провозгласили атеистическим, проигравшим, – у церкви ведь с гуманизмом сложные отношения… А внутривидовая солидарность – она будет, куда денется. Просто будет два вида, и в каждом своя солидарность. Да так уже, собственно, и есть.
Новая теория власти
– Я знаю, ты всегда был противником зарубежного усыновления российских детей, много писал об этом в «ЖЖ». История Антона Савельева тебе, вероятно, на руку?
– Ну, как мне такая вещь может быть на руку? Я лично для себя никакой выгоды не ищу, просто подтверждается моя мысль, и не скажу, чтобы я этому радовался, потому что мысль грустная. Что хорошего, когда ребенка сажают в самолет и отправляют на родину, язык которой он забыл? Плюс во всем этом только один: обсуждение проблемы вышло на государственный уровень. Уточняю: я никогда ничего не имел против европейского усыновления. Там за все время, насколько я помню, погиб всего один ребенок из России. А в Штатах таких случаев – десятки. И значит, тут есть тенденция, тут надо разбираться в самом американском менталитете – тамошним усыновителям не хватает зрелости, они страдают инфантилизмом, это не частный их порок, а распространенная американская черта… Почему – пусть разбираются социологи и психологи. Я вообще считаю позором для России, что из нее дети вывозятся на усыновление, как из беднейших стран мира – из Индонезии, скажем. Если общество готово разбазаривать ценнейший свой ресурс – а люди как раз и являются ценнейшим ресурсом, если кто еще не понял, – значит, оно умирает, попросту говоря. Я с этим мириться не готов.
– Но есть версия, что там детям лучше…
– Ну, если там лучше, давайте все уедем, это будет честней! Знаешь исторический анекдот про американцев и Мао Цзэдуна? Ему американские борцы за права человека говорят: как это у вас границы закрыты, люди не могут реализовать естественное право на перемещение… Хорошо, говорит Мао, завтра открываем. Сколько сотен миллионов вы готовы принять? Больше вопрос не обсуждался.
– У тебя нет ощущения, что СССР был во многих отношениях лучше нынешней России?
– В одном отношении – точно лучше. В нем работали четко отлаженные вертикальные лифты. Было ясно, что надо сделать, дабы продвинуться наверх. И ссучиваться, грубо говоря, для этого было вовсе не обязательно: желательно, конечно, но…
– А сегодня обязательно?
– Тоже не обязательно, но сегодня ведь и лифт работает только в одну сторону. Из власти иногда выкидываются те, кто туда уже попал в эпоху перемен. А те, у кого есть мозги и планы, сегодня никак туда не попадут – тасуется одна колода. В результате лучшие и активнейшие люди либо уезжают из страны – интенсивность этого оттока и не думает снижаться, – либо уходят в виртуальную реальность, что не есть хорошо.
– Ты в свое время написал, кажется, первую новеллизацию компьютерной игры – «Конкурентов»…
– Не первую. Лет пятнадцать назад мой друг и замечательный фантаст Володя Васильев написал роман по мотивам своей любимой игры UFO. Называлось «Враг неизвестен». Но то ли это все так и разошлось среди любителей UFO, то ли просто было не время – этот опыт не был широко подхвачен. А дальше, уверяю тебя, в этом жанре будут сотни книг. Виртуальный мир развивается и ветвится, на него подсаживается все больше народу, тысячи людей уже в этом просто живут… Ну, а человек так устроен, что не может не описывать свою жизнь. Реальную или виртуальную. Уже сейчас на форуме любой игры выложены километры прозы, иногда очень приличной. Так что будут романы по играм, фильмы по ним, и не только фантастические, а всех жанров – от крутой эротики до производственного реализма.
– Вплоть до полного вытеснения обычной прозы.
– Да ничего они не вытеснят, как игра до сих пор не вытеснила жизнь. Будут существовать на паритетных началах.
– За проектом «Этногенез» ты следишь как-то?
– Слежу. Это занятная штука, цикл романов, запущенный «Популярной литературой» с познавательной целью, как я понимаю, – огромный разброс материала: дать читателю три исторических романа – о далеком прошлом, три фантастических – о далеком будущем, еще какое-то количество о настоящем и вокруг… Начиная, допустим, с Чингисхана. Но как раз этот разброс и оборачивается, по-моему, главным минусом: во-первых, нет гарантии, что человек, интересующийся историей, захочет читать про будущее. Во-вторых, авторы тоже очень разные – есть талантливые, есть не очень, их слишком много.
«Где моя кровожадность?!»
– Что ты больше всего любишь из своих вещей?
– Из самых ранних – «Принцесса стоит смерти», веселая такая космоопера по классическим канонам: есть принцесса, есть герой с мечом, надо только придумать, зачем ему на другой планете меч. Из тех, что попозже – «Холодные берега». Единственная вещь, написанная взахлеб, запоем, за три месяца.
– Мода на фэнтези сохранится?
– Как и мода на эскапизм. Это уход из реальности, упрощение ее. О том, на что мода, легче всего судить по тиражам и гонорарам. Тиражи социальной фантастики, хотя бы и самой качественной, – 3–4 тысячи экземпляров. У фэнтези – в десять раз выше. Есть, правда, компромиссный жанр, в котором сейчас пишут многие молодые, – современная городская сказка. Но скажу честно: если бы я начинал сегодня – мне было бы труднее заявить о себе.
– Что надо сделать, чтобы облегчить жизнь начинающим фантастам?
– Прежде всего – прекратить рисовать идиотские обложки.
– Есть у тебя дальнейшие планы работать с Бекмамбетовым?
– Есть. Авантюрно-мистический фильм «Золотой человек», попытка сделать отечественный вариант «Индианы Джонса» на материале восточной мифологии.
– То, что ты долго жил в Казахстане и там, кстати, начинал писать, – это тебе много дало?
– Что-то отняло, что-то дало… Пожить на окраине империи – вообще полезный опыт. Другое представление о ходе времени. Не торопишься особенно. Меньше веришь в линейный прогресс. Лучше понимаешь, что лень – естественное состояние человека.
– Как фантасту поддерживать себя в форме?
– Культивировать в себе подростка.
– А дети твои что читают?
– Младшему читают вслух, а старший уже украдкой почитывает сам – Носова, Драгунского… Жена меня ругает за то, что я никак не напишу ничего для них. Можно сказать, что «Недотепа» и продолжение ее – «Непоседа», которое я надеюсь выпустить в сентябре, – как раз для них. Но там ведь проблема: две книги, а никого еще не убили! Я раньше был такой веселый, кровожадный – сядет, бывало, герой в комбайн на лунной тяге и ну перемалывать плохих! А сейчас уже полторы книги нового цикла написал – все никак никого не замочу.
– Ну вот. А ты говоришь – гуманизма нет…
– Нет, старик. Это не гуманизм. Это возраст.
облако тэгов
