В «Азбуке» скоро выйдет Moon Is a Harsh Mistress в заново отредактированном переводе Штуцер и Ковалевского под чуть измененным названием: было «Луна – суровая хозяйка», стало «Луна – суровая госпожа». Смена названия вызвала на фантлабе определенные волнения (как оказалось, слово «госпожа» воспринимается преимущественно в контексте БДСМ). Мне кажется, это отличный повод поговорить на мою любимую тему: о том, что в переводе, как правило, нет одного-единственного верного решения, и мы выбираем из множества вариантов, у каждого из которых есть свои плюсы и минусы.

Начнем с самого простого – что значит mistress для англоязычного читателя. Среди непереводчиков бытует поверье, будто в сложных случаях самое правильное – обратиться к носителю. Обратимся к носителям – посмотрим, что они пишут в интернете. И тут нас ждет сюрприз – оказывается, носителям название тоже не вполне понятно, и они иногда спрашивают в сети, что оно значит. Второй сюрприз – что ответы они получают разные. Например: «The term X "is a harsh mistress" is an aphorism. "Mistress" is the traditional title for a head "Teacher" in a boarding school... As in "Head Mistress." The meaning should be obvious to all but the least intelligent. It means X "is a hard teacher» (Всем, кроме полных идиотов, понятно, что это значит «строгая учительница»). Но чаще указывают все-таки два значения: хозяйка/госпожа и любовница. (Подробнее можно прочитать здесь: https://english.stackexchange.com/questio...). Насчет того, какое значение основное, мнения расходятся, но большинство считает, что все-таки любовница. (Заодно можно узнать много интересного, скажем про научно-фантастический журнал Harsh Mistress, который пришлось переименовать, поскольку редакция получала слишком много вопросов про доминанток). Впрочем, самый дельный ответ по ссылке приводит случаи употребления harsh mistress, начиная с 1713 года, которые сомнений не оставляют: исходное значение все-таки строгая/суровая госпожа/хозяйка по отношению к рабам/слугам. Итак, получается, что тут mistress – все-таки владелица, но англоязычный читатель одновременно прочитывает значение возлюбленная, любовница, содержанка, причем оно в последнее время приобрело сильный БДСМ оттенок. И если мы возьмем облако значений «хозяйки» и «госпожи», то увидим, что «госпожа», по счастливому совпадению, подходит просто идеально.

Однако это еще не все. X is a harsh master/mistress как-никак идиома. (В интернете можно найти утверждение, что идиома восходит к апостолу Павлу, точнее к Библии короля Якова, но это дезинформация.) Значит, и переводить надо идиомой? Можно это сделать? Да конечно! Собственно, это блистательно сделал Щербаков, назвав свой перевод «Луна жестко стелет». Впрочем, перевод Щербакова – отдельная история, по современным меркам это не вполне перевод, его невозможно отредактировать и приблизить к оригиналу, не испортив, он должен существовать как самостоятельное произведение. Для полноты коллекции надо добавить еще два варианта: «Луна – дама с норовом» (не знаю, чей) и «Луна – гражданочка серьезная» (Гамов). В общем, сами видите – идя по этому пути, мы теряем основное значение mistress и далеко уходим от оригинала, что нынче не модно (или даже не можно).

Но и это еще не все. В середине романа Хайнлайн еще раз выкручивает смысл названия, когда Проф говорит: «But Luna herself is a stern schoolmistress; those who have lived through her harsh lessons have no cause to feel ashamed». То есть вытаскивает то самое, третье значение «учительница». Можно раскрутить игру слов по-русски, если объявить эту задачу основной? Можно, конечно. Например, взять даму из варианта «Луна – дама с норовом», назвать книгу «Луна – дама суровая», а тут написать «Луна – строгая классная дама…» и дальше про ее суровые уроки. Игру слов мы раскрутили, но, во-первых, название стало чуть ли не зощенковским, во-вторых, в текст зачем-то влезла гимназическая классная дама. Обидно, досадно, но этот вариант придется отбросить и вернуться к «госпоже».

В общем, как сказал один умный человек, в переводе ищется не идеал, а парето-оптимум – то состояние системы, когда ни один ее параметр нельзя улучшить, не ухудшив других.

МЕЖДУ ПЕРЕВОДОМ И ПЕРЕСКАЗОМ

Но, может быть, надо честно предупреждать читателя, что он получает? Клеить на книгу цветные ярлычки (вроде 16+): «Перевод», «Вольный перевод», «Пересказ», «Произведение по мотивам»? Увы, границу между ними провести трудно, а порою и невозможно, тем более, что процессы эти зачастую перемежаются на протяжении одной книги. Бывает, переводишь-переводишь, и вдруг попадается место, где надо «сочинять» (допустим, сложная игра слов, на которой строится сюжет, требует написать фразу, а то и несколько «от себя»). Примерно как в отрывке из Чапека: нечто в тесте требует включить «собственную выдумку». Я нарочно понаставила кавычек, потому что никакого «от себя» быть не может и не должно. Переводчик – актер, произносящий чужие слова, исполнитель, играющий чужую музыку. Если место в тексте не поддается передаче «в лоб», импровизируешь не сам, а на заимствованном у автора вдохновении. Есть старый анекдот про актера, его надо рассказывать долго и в лицах, но я изложу только суть. Королева, побывав в театре на «Макбете», пришла в такой восторг, что пригласила актера к себе. Он приехал в костюме Макбета, и они провели потрясающую ночь. На следующий вечер, когда он играл короля Лира, история повторилась. И вот в третий вечер королева просит актера: «Милый, а сегодня будь просто самим собой», на что тот отвечает: «Извините, ваше величество, но я импотент».

Это анекдот про переводчиков.

Впрочем, сейчас я говорила о переводчиках, играющих по системе Станиславского. Возможен и другой подход; развивая метафору, назовем его авангардным театром.

цитата

Это – Эдуард Бэр, в данный момент спускающийся по лестнице, – bump, bump, bump, – затылочной частью своей головы, позади Кристофера Робина. Это, насколько он знает, единственный способ спускаться вниз; правда, иногда он чувствует, что на самом деле можно найти другой способ, если только остановиться, перестать на секунду делать bump и сосредоточиться. А иногда ему кажется, что, возможно, иного пути нет. Тем не менее, он уже внизу и рад с вами познакомиться. Winnie Пух.

ДОМ В МЕДВЕЖЬЕМ УГЛУ. Перевод с английского Т.А.Михайловой и В.П.Руднева.

«Книга впервые вышла в 1994 году и сразу стала интеллектуальным бестселлером (2-е изд. – 1996 г.). В книге впервые осуществлен полный перевод двух повестей А. Милна о Винни Пухе» (из предисловия к третьему изданию).

Во избежание недоразумений: это переводил не компьютер, не школьница, а крупный ученый, теоретик «аналитического перевода», призванного донести автора «как он есть». Случайно ли получилось так похоже на компьютерный перевод – это пусть читатель решает сам. Так или иначе, аналитический перевод довольно точно воспроизводит ощущения человека, читающего на малознакомом языке, или, как формулирует сам Руднев: «Основная задача аналитического перевода – не дать читателю забыть ни на секунду, что перед его глазами текст, переведенный с иностранного языка, совершенно по-другому, чем его родной язык, структурирующего реальность; напоминать ему об этом каждым словом с тем, чтобы он не погружался бездумно в то, что «происходит», потому что на самом деле ничего не происходит (курсив мой. – ЕД), а подробно следил за теми языковыми партиями, которые разыгрывает перед ним автор, а в данном случае также и переводчик. <…> Задача синтетического перевода, напротив, заключается в том, чтобы заставить читателя забыть не только о том, что перед ним текст, переведенный с иностранного языка, но и о том, что это текст, написанный на каком-либо языке». Честно сказать, я не верю, что аналитический перевод решает заявленную задачу: следить за языковыми партиями, которые разыгрывает автор на языке, иначе структурирующем реальность, можно только хорошо зная этот язык, а имитировать чужой язык странными фразами значит обманывать доверчивого читателя. Но вот задача синтетического перевода сформулирована замечательно. Да, да, да, я верю, что все происходит на самом деле, что перед автором, когда он пишет, открывается в странице коробочка (помните у Булгакова?), и что переводчик позволяет русскому читателю в эту коробочку заглянуть:

цитата

Как видите, он спускается по лестнице вслед за своим другом Кристофером Робином, головой вниз, пересчитывая ступеньки собственным затылком: бум-бум-бум. Другого способа сходить с лестницы он пока не знает. Иногда ему, правда, кажется, что можно бы найти какой-то другой способ, если бы он только мог на минутку перестать бумкать и как следует сосредоточиться. Но увы – сосредоточиться-то ему и некогда.

Как бы то ни было, вот он уже спустился и готов с вами познакомиться.

– Винни-Пух. Очень приятно!

(пер. Б. Заходера)

Кстати польского Винни Пуха зовут Кубусь Пухатек, а его дом называется Хатка Пухатка. Ирена Тувим, сестра Юлиана Тувима, переводившая книгу Милна, решила дать медвежонку имя, уменьшительное от Якуб, а значит, убрала упоминание, что имя женское. А у другой польской переводчицы он получил женское имя Фредзя Фи-Фи, но ее перевод, хоть и более близкий к оригиналу, как-то не прижился. Получается, что ближе к оригиналу на уровне слов – не всегда лучше. Важен какой-то другой уровень.

Строго говоря, любой художественный перевод – вольный. За невольным надо обращаться к Промпту, он хотя бы честен и, в отличие от буквалистов, не пытается вас уверить, будто автор пишет «именно так».

Парадокс заключается в том, что точное следование оригиналу удаляет от него. Быть может, в русском языке есть точное соответствие конструкции оригинала, но в этом конкретном случае оно прозвучит фальшиво. Однажды я сидела в студии, где дублировали мультфильм, и строгая звукорежиссер орала на молоденькую актрису: «Не играй! Живи! Представь себе, что ты маленькая девочка и увидела в саду фею!» Примерно то же говорят начинающим переводчикам: «Не переводи! Проживай! Представь, что скажет этот человек в этой ситуации!»

Вот одно место из «Криптономикона» Нила Стивенсона, как оно выглядело у меня в первом варианте:

– Можно просто вернуться в отель, – говорит Ави. – Я в основном закончил.

– Ты закончил, а я еще не начинал.

– Что не начинал?

– Рассказывать, почему мне точно не станет скучно на Филиппинах.

Ави моргает.

– Что, девушку встретил?

– Нет! – хрипло отвечает Рэнди, подразумевая «да». – Ладно, пошли.

Предпоследняя строчка (где про девушку) – буквальный перевод того, что стояло в оригинале. Знакомый, читавший первый вариант (теперь это называется бета-ридер), возмутился:

– Мужик никогда в жизни так не скажет! Ави должен сказать: «Что, бабу нашел?»

Тут уж я взвилась:

– Ави бы, может, так и сказал, но как тогда Рэнди будет подразумевать «да»? Там совсем другие отношения… (и так далее, и тому подобное).

И где-то в процессе моих возражений родился вариант, который теперь стоит в книге: «Любовь, что ли?»

Кстати, порою самый верный способ сообразить «как это будет по-русски» – не просто мысленно прожить, а буквально повторить то, что делает персонаж. Домашние переводчика ничуть не удивляются, когда тот стоит посреди комнаты, размахивая шваброй: а, ясно, это герой книги рубится сейчас с тремя противниками одновременно.

Согласитесь, это не очень похоже на то, как переводит компьютер?

ВСЕ МЫ НЕМНОЖКО ЛОШАДИ

Когда Пушкин назвал переводчиков почтовыми лошадьми Просвещения, он придумал на удивление точный образ: мы и впрямь рабочие лошадки. («Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира!») Ловко переведенная литературная игра, остроумные выдуманные словечки, эффектные фразы, короче, все, что ценит в переводе читатель, – лишь верхушка айсберга. Сколько там у айсберга над водой? Десять процентов? Ну так и в работе переводчика творческая составляющая – процентов десять. Остальные девяносто – ремесленное умение. Не думайте, что когда переводчик называет свое дело ремеслом, он себя умаляет. Совсем наоборот! Людей, умеющих красиво писать на родном языке, довольно много. Профессия переводчика, помимо этого умения, требует большого количества чисто ремесленных навыков работы с материалом – чужим языком. Есть, конечно, списки правил. Простейшие из них известны всем: в переводе с английского не тащить в русский текст вспомогательные глаголы, не писать «он повернул свою голову» или «спускаться вниз» и так далее. Есть и другие, менее очевидные, но в любом случае правила – только начало, а дальше надо учиться, пока не набьешь руку, не научишься перестраивать фразы, как того требует твой язык, «проживать, а не переводить». Хороший перевод хорош тем, что его не видно, и читатель может спокойно погрузиться в вымышленный мир – «бездумно», по выражению Руднева, или, по крайней мере, задумываясь о чем-нибудь более интересном, чем лезущие наружу занозы и шероховатости перевода.

Конечно, самые заметные занозы остаются, когда переводчик чего-то не понял и сам не сообразил, что не понял. Эта опасность особенно велика в фантастике, когда описывается что-нибудь наукообразное, или в научно-популярной литературе. Тут принцип «не переводи как компьютер» действует железно: если не знать нужную область науки и просто подставить слова даже из специального словаря, обязательно сядешь в лужу. Раньше у таких книг обязательно был научный редактор, либо переводил специалист, а литературный редактор потом наводил красоту. Сейчас научный редактор – забытая роскошь. Добросовестный переводчик постарается разобраться сам, насколько сможет, а потом обязательно покажет результат знающим людям. Впрочем, это входит в те же девяносто процентов нетворческой работы. Никто не полюбит книгу только за то, что переводчик НЕ перепутал слова «кремневый» и «кремниевый» или «гелиевый» и «гелевый» – это, выражаясь математическим языком, условие необходимое, но не достаточное. В конце концов, чисто информационным содержанием художественная книга не исчерпывается. От того, что дотошные читатели убедились: в духовке, нагретой до 233oC (451F), книги не горят (а температура горения бумаги, по справочникам, 450 градусов Цельсия), роман Брэдбери ничего не потерял. Конечно, переводчик не автор, ему ошибаться вообще-то нельзя, но…

КОНЬ О ЧЕТЫРЕХ НОГАХ, А СПОТЫКАЕТСЯ

Разница между механическим переводом (школьным или компьютерным, неважно) и человеческим виднее всего на ошибках.

На официальном сайте Российской Академии Наук «Институт белка» довольно долго фигурировал как Squirrel Institute – «Беличий институт». Вопиющая ошибка? Да! Страшная? Конечно. Потенциальные зарубежные партнеры, которые могли бы обратиться к нашим ученым за разработками в области органической химии, просто не поймут, что нужными исследованиями занимаются как раз в этом институте.

А вот «Собачье сердце» по-английски:

цитата

‘What do you do with them … the dead cats, I mean?’ ‘They go to a laboratory,’ replied Sharikov, ‘where they make them into protein for the workers.’ (пер. М. Гленни)

(«Что вы делаете с ними… с убитыми котами?» «Отправляем в лабораторию, – ответил Шариков, – их там перерабатывают в белок для рабочих).

Помните оригинал?

цитата

– Что же вы делаете с этими... с убитыми котами?

– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из них белок будут делать на рабочий кредит.

Вопиющий ляп? Да! Страшный? По большому счету – не очень. Получилось гротескней, чем у Булгакова, но вполне в духе историй о пирожках с котятами (может, ученого русиста Гленни как раз и подвели лишние знания?). Да и мы, читающие Булгакова по-русски, но уже не знающие, что такое рабочий кредит – можем ли мы похвалиться, что воспринимаем фразу во всей полноте авторского замысла?

Великая переводчица Ирина Гурова как-то сказала в интервью: «Не понимаешь оригинал – переводи буквально». Однако знавшие ее лично говорят, что в дружеском общении эта фраза имела вторую часть: «Или ври, но правдоподобно». Разумеется, она шутила, однако во всякой шутке есть доля истины.

По счастью, для сегодняшнего переводчика ситуация, когда он не понимает оригинал, практически невероятна: найти можно практически все. Мы вообще между собой считаем, что интернет придумали специально для нашего брата. Одна старая переводчица рассказывала мне, как пролистала в библиотеке годовую подшивку старых английских газет, ища, на какие политические обстоятельства намекает автор; теперь эту задачку можно было бы решить за десять минут. И еще в одном нам бесконечно легче, чем предшественникам: с падением железного занавеса и глобализацией дистанция между читателями из разных стран во много раз сократилась. Они смотрят одни и те же фильмы, едят в одних и тех же «Макдоналдсах», покупают одни и те же товары; название машины или марка одежды говорит им одно и то же. Переводчик, встретив в тексте чизбургер, уже не гадает, как с ним быть (заменить на какую-нибудь другую дешевую еду? дать сноску?), не бьется головой об стену, когда автор сравнивает героя с капитаном Кирком. Иногда, читая старые переводы, подмечаешь, как переводчик выкручивался там, где сегодня бы выкручиваться не пришлось. Особо рьяных поборников точности такое раздражает («У автора был «Сникерс», а в переводе – шоколадный батончик, ах, сколько же мы потеряли!»), но можно смотреть на это иначе – как на благородную патину времени. Рассказ шестидесятых годов двадцатого века и для англоязычного читателя винтажный, так что винтажный перевод ему порою больше к лицу, чем самый старательный новодел.

И ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ

Владимир Муравьев (тот, который «Мур» в «Кистямуре») говорил, что можно переводить со слова на слово, с языка на язык и с культуры на культуру. Если с первыми двумя пунктами все более или менее ясно, то третий выглядит довольно загадочно. Не знаю, что именно имел в виду Муравьев, но мне представляется так: как слово обретает смысл только в контексте фразы, абзаца, книги в целом, так и книга существует в контексте культуры. Она как-то связана со всем корпусом текстов на том языке, на котором написана, а вы, создавая переводной текст, берете слова и грамматические конструкции из родного языка, в котором они так же тесно связаны со всем корпусом уже написанного. И потому вы учитываете и те связи, и эти. Допустим, переводя литературную сказку, вы, сознательно или бессознательно, будете исходить из своих представлений о том, какой должна быть литературная сказка на русском. Это совсем не значит «а заменю-ка я всех рыцарей на богатырей, чтобы читателю было ближе». (Хотя так тоже делали, и получалось очень неплохо: «В чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый» – ср. более поздний перевод О. Румера: «Вдали ты видишь ров? Лежит в нем рыцарь, только что убит». И ров на месте, и рыцарь, и рифма мужская, как в оригинале: "In behint yon auld fail dyke, I wot there lies a new slain knight», а у А.С. все равно лучше.). Речь о другом: чтобы авторские интонации верно зазвучали по-русски, вы должны отыскать в родном языке какую-то точку опоры, какую-то зацепку, про которую, возможно, даже не сможете объяснить, чем она вам помогла. Тут, правда, и промахнуться недолго, но что поделаешь, перевод вообще дело рискованное. И чем странней и неожиданней текст оригинала (а фантастика часто именно такая), тем труднее эту зацепку отыскать. Хотя…

«Криптономикон», когда я начинала его переводить, целиком состоял для меня из неразрешимых задач, и одним затруднением я даже поделилась с более опытными коллегами: как быть с тем, что он от начала до конца написан в настоящем времени. Нет, сказали мне, по-русски такое немыслимо, рассказ, да, а целый роман – нет, это просто невозможно будет читать, надо переделывать на прошлое.

И вот, начав читать про войну всё, что под руку попадется, я наткнулась на этот текст (как ни стыдно признаться, первый раз):

цитата

Из майоровой землянки вылезает Максимов. Прямыми, точно на параде, шагами подходит к нам. По этой походке его можно узнать за километр. Он явно не в духе. У Игоря, оказывается, расстегнуты гимнастерка и карман. У Гоглидзе не хватает одного кубика. Сколько раз нужно об этом напоминать!

Спрашивает, кого не хватает. Нет двух комбатов и начальника связи – вызвали еще вчера в штадив.

Ничего больше не говорит, садится на край траншеи. Подтянутый, сухой, как всегда застегнутый на все пуговицы. Попыхивает трубкой с головой Мефистофеля. На нас не смотрит.

С его приходом все умолкают. Чтобы не казаться праздным – инстинктивное желание в присутствии начальника штаба выглядеть занятым, – копошатся в планшетках, что-то ищут в карманах.

Над горизонтом проплывает вторая партия немецких бомбардировщиков.

(В. Некрасов, «В окопах Сталинграда»)

Целая книга про войну – и вся в настоящем времени! Может быть, оттого что на войне только и есть короткий, проживаемый сейчас миг? Более того, этот текст производил на меня РОВНО ТО ЖЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, что «Криптономикон» на английском! Не буду врать, что дальше все получилось само собой, но по крайней мере стало ясно, с какого боку к этому тексту подходить.

В этом смысле переводить «Анафем» было несравненно легче. Та классическая фантастика с простодушным мальчиком-технарем в роли рассказчика, в которую играет Стивенсон, – она же уже вся на русском есть! Ее перевели на русскую культуру до меня! Мне не нужно было изобретать велосипед, только отдельные детали для него. Скажем, искаженное слово «ученый», которое звучало бы похоже на «святой» и давало бы то же сокращение: savant, saunt (почти saint), st. в оригинале; просветитель, светитель (почти святитель), св. в переводе. Одно чистое удовольствие, и никаких мучений с поисками стиля… ну, почти никаких. Мне даже не пришлось перечитывать старые переводы Хайнлайна – я же на них выросла, они уже – часть моего русского языка.

НЕ ТОЛЬКО ИСКУССТВО ПОТЕРЬ

Перевод черпает из языка, на котором он создается, но сполна возвращает долг, вводя в родную культуру то, чего в ней раньше не было. Иногда новое рождается непосредственно в процессе перевода (возможно, именно это хотел сказать Гибсон загадочной фразой, которую я поставила эпиграфом). Попугай у Р.Л. Стивенсона не кричал "Пиастрррры!", он кричал “Pieces of eight!» (испанские монеты по восемь реалов, по словарю – «песо»; пиастры – итальянского название той же монеты). И кто знает, появилось бы без пиастров «Рррубидий! Рррубидий! Кррратер Ррричи!»?

Или вот еще: моя племянница зовет свой айфончик «моя прелесссть» и очень трогательно по-голлумски причитает, когда строгие родители временно его реквизируют. Теперь невозможно представить, как бы мы жили без этого слова. А ведь «моя прелесть» совсем не очевидный перевод для “my precious” (мое драгоценное). Можно с некоторой нескромной гордостью за переводческую профессию сказать, что тут нам повезло больше, чем читателям оригинала.

ЕСЛИ БЫ Я ПИСАЛА НЕ СТАТЬЮ, А МОНОГРАФИЮ,

я бы попробовала вспомнить все те фантастические книги, без которых русская литература была бы не полна. Воннегута/Райт-Ковалеву («Когда я был моложе – две жены тому назад, 250 тысяч сигарет тому назад, три тысячи литров спиртного тому назад... Пожмем друг другу пятки и будем всех любить…», Саймака/Гурову («Жуки сами падают в него с дивной избирательностью… Билл Шекспир, хороший малый, зря бумаги не марал, не давал проходу юбкам, громко песенки орал...», Экзюпери/Галь («Мы в ответе за тех, кого приручили» и так далее и так далее), Брэдбери/Шинкарь (Знаете, книги пахнут мускатным орехом или еще какими-то пряностями из далеких заморских стран. Ребенком я любил нюхать книги…»), Адамса/Баканова («…узнает, что у туриста есть с собой полотенце, то автоматически предполагает наличие зубной пасты, фляги, компаса, мотка бечевки, плаща, скафандра и т. д. и т. п.»), Шекли/Евдокимову («Кипятком ошпаренный, яйцекладущий сын замороженного пня! Дебил – пожиратель гравия!»)… да объема журнальной статьи не хватит даже на перечисление. И еще я попыталась бы наконец объяснить, что такое хороший перевод. Не так, как обычно объясняют, цитируя дурные переводы (корявые либо со смешными ошибками) и говоря «хороший – не такой»; вот и я в этой статье только и смогла сказать, что хороший художественный перевод – это не такой, как машинный или буквалистский. А как это можно объяснить, я не знаю.

Очень надеюсь, что кто-нибудь напишет эту книгу за меня.

Некоторое время назад меня попросили написать в журнал статью о художественном переводе фантастической литературы. Написать совсем просто, "проще даже чем вы пишете в фантлабовской колонке". Статья получилась так себе и не совсем про фантастику, в журнале ее в итоге не напечатали, но я накопала для нее некоторое количество хороших цитат, так что выложу-ка я ее здесь.

В хорошем переводе всегда есть нечто, чего недостает оригиналу.

Уильям Гибсон

ПЕРЕВОДИТЬ ПРОСТО

Это все знают, поскольку все переводили в школе. Give me a pen (или Donne-moi une plume, или Gib mir einen Stift) – дай мне ручку. Так просто, что этому можно научить компьютер. Вот я немецкого не знаю, так что последнюю фразу перевела гугл-переводчиком. Показала знающим людям, они одобрили. Правда, для фраз посложнее компьютер надо сперва научить грамматике, но над этой задачей трудится множество программистов по всему миру, и компьютеры уже неплохо разбирают грамматику, а скоро будут разбирать еще лучше. И в программу-переводчик можно загрузить неограниченное количество словарей, куда больше слов, чем мы с вами знаем даже на родном языке, не то что на иностранном. Некоторые автоматические переводчики (например, Промпт) работают по тому же принципу, что школьник на уроке: превращают иностранную конструкцию в русскую и подставляют в нее слова. Другие используют накопленный человеческий опыт: например, в Google Translate загружено множество параллельных текстов (не абы каких, а предоставленных сертифицированными переводчиками ООН); программа отыскивает сочетание слов в иностранном тексте и смотрит, как его перевел специалист. Отлично, попробуем перевести… ну, скажем, «Алису в стране чудес».

цитата

Alice was beginning to get very tired of sitting by her sister on the bank, and of having nothing to do: once or twice she had peeped into the book her sister was reading, but it had no pictures or conversations in it, 'and what is the use of a book,' thought Alice 'without pictures or conversation? '

цитата

Промпт:

Элис начинала становиться очень усталой от того, чтобы сидеть у ее сестры на берегу, и от того, чтобы быть нечего делать: несколько раз она заглянула в книгу, которую читала ее сестра, но у нее не было картин или бесед в нем, 'и каково использование книги,' думала Элис 'без картин или беседы? '

цитата

Google Translate

Алиса уже начала получать очень устала сидеть с сестрой на берегу, и от нечего делать: раз или два она заглянула в книгу ее сестра читала, но у него не было картинок, ни разговоров в нем, и «то, что является использование книги» подумала Алиса «без фотографий или разговор?»

Да уж, пока компьютер не поймет разницу между картинкой, картиной и фотографией (то есть пока не будет создан искусственный интеллект) переводить он не научится. Но человек-то может действовать тем же методом, добавляя свое человеческое понимание контекста? Может, конечно, и результат будет примерно такой:

цитата

Алиса начинала становиться очень усталой от сидения и ничегонеделания, один или два раза она заглянула в книгу, которую читала ее сестра, но в ней не было ни картинок, ни разговоров, а какой толк от книги (подумала Алиса) без картинок или разговоров? (из учебника «Английский по методу Ильи Франка»).

Смысл понять уже можно, но что толку (как сказала бы Алиса), от книги, написанной таким языком?

АЛИСА? А МОЖЕТ БЫТЬ, АНЯ?

Есть такое странное не то ремесло, не то искусство, которое называется «художественный перевод», и те, кто им занимается, подходят к задаче совсем иначе, чем школьник или компьютер. Они читают иностранный текст, закрывают глаза, видят девочку на берегу и пишут что-нибудь такое:

цитата

Алисе наскучило сидеть с сестрой без дела на берегу реки; разок-другой она заглянула в книжку, которую читала сестра, но там не было ни картинок, ни разговоров.

– Что толку в книжке, – подумала Алиса, – если в ней нет ни картинок, ни разговоров?

(пер. Н.Демуровой)

цитата

Алиса сидела со старшей сестрой на берегу и маялась: делать ей было совершенно нечего, а сидеть без дела, сами знаете, дело нелегкое; раз-другой она, правда, сунула нос в книгу, которую сестра читала, но там не оказалось ни картинок, ни стишков. «Кому нужны книжки без картинок – или хоть стишков, не понимаю!» – думала Алиса.

(пер. Б.Заходера)

цитата

Алиса скучала, сидя на берегу реки безо всякого дела. А тут ещё и сестра уткнулась в скучную книжку. «Ну и скукота эти книжки без картинок!» – лениво думала Алиса.

(пер. Л. Яхнина)

цитата

Ане становилось скучно сидеть без дела рядом с сестрой на травяном скате; раза два она заглянула в книжку, но в ней не было ни разговоров, ни картинок. «Что проку в книжке без картинок и без разговоров?» – подумала Аня.

(пер. В. Набокова)

Минуточку. Откуда взялась Аня? А очень просто. В то время, когда Набоков делал свой перевод, Алисой в России называли царицу Александру, и ему не хотелось лишних ассоциаций. Но вот и Заходер утверждал, что хотел бы назвать героиню совсем иначе:

«Будь моя воля, я назвал бы книжку, например, так: "Аленка в Вообразилии". Или "Аля в Удивляндии". Или "Алька в Чепухании". Ну уж, на худой конец: "Алиска в Расчудесии". Но стоило мне заикнуться об этом своем желании, как все начинали на меня страшно кричать, чтобы я не смел. И я не посмел!»

Вам не кажется, что, закрыв глаза, Демурова и Заходер увидели немножко разных девочек?

Подозреваю, что на этом месте читатель скажет: «Погодите, но ведь девочка была одна! Та, которую усадил на берег Льюис Кэрролл. Откуда взялись все остальные? Может быть, из них одна правильная, а остальные – нет?»

В данном случае, вероятно, да. Вероятно, Заходер, гениально пересказавший «Винни Пуха», что-то в «Алисе» не прочувствовал. А может, просто мы настолько полюбили демуровскую Алису, что не признаем других.

А НЕ МНОГО ЛИ ОН НА СЕБЯ БЕРЕТ?

«А зачем мне вообще эти Ани и Альки? – может спросить читатель. – Разве нельзя просто переводить, что написано?»

У замечательного чешского писателя Карела Чапека, которому мир обязан словом «робот», есть сказка, в которой полстраницы составляют ругательства. Разобрать большую часть из них можно, даже не зная чешского. Существуют два русских перевода этой сказки.

Tu rozhrnula se plachta a z vozejčku vylezla stará tlustá panička založila ruce v bok a spustila na mladého Lotranda: „Ty ancikriste, ty arcilotře, ty Babinský, ty bandyto, ty Barnabáši, ty bašibozuku, ty cikáne, ty čerchmante, ty čertovo kvítko, ty darebo, ty darmošlape, ty feryno, ty Goliáši, ty hasačerte, ty Herodesi, ty hrdlořeze, ty hrubiáne, ty hříšníku, ty chachare, ty indiáne, co se to opovažuješ, takhle přepadat poctivé a slušné lidi?“

„Promiňte, madame,“ zašeptal Lotrando zdrcen, „neměl jsem tušení, že ve voze je dáma.“

„To se ví, že je,“ pokračovala trhovnice, „a jaká dáma, ty jeden, ty Jidáši, ty Kaine, ty kriminálníku, ty kruťáku, ty krvežíznivče, ty lenochu, ty lidožroute, ty lucipere, ty machometáne, ty metlo, ty mezuláne, ty mordýři!“

„Prosím tisíckrát za odpuštění, že jsem vás tak polekal, paní,“ omlouval se Lotrando v nejhroznějších rozpacích. „Trešarmé, madame, silvuplé, ujišťuji vás svou nejpokornější lítostí, že — že —“

„Pakuj se, necito,“ křičela ctihodná dáma, „nebo ti povím, že jsi nekřesťan, nelida, netvor, nezdoba a neznaboh, oukladník, partykář, pirát, poberta, pohan, postrach a prachkujon, rabiát, raubíř a Rinaldo Rinaldini, satanáš, slota a sprostopášník, šelma, šibeničník, šidolid, šizuňk, škareda a špatenka, taškář, tatar, turek a týgr a ukrutník -“

Dále už mladý Lotrando neslyšel, neboť se dal na útěk a nezastavil se až na Brendách; a to se mu ještě zdálo, že vítr za ním nese cosi jako: „– vejtržník, vlkodlak, vražedlník a vyvrhel, zabiják a zbojník, zlejduch, zloděj zlodějská, zlosyn, zlotřilec a zuřivec a žhář -“

------------------------------------------------------ ------------------------------------------------------ -

Откинулась холстина и вылезает из повозки толстая старая тетка. Уперев руки в боки, она напустилась на молодого Лотрандо:

– Ах ты антихрист, архижулик, Бабинский, бандит, Барнабаш, башибузук, черный цыган, черт, черномор, бездельник, бесстыжая рожа, Голиаф, идиот, Ирод, головорез, грубиян, грабитель, прохиндей, бродяга, брехло, – как ты смеешь так наскакивать на честных, порядочных людей?!

– Простите, сударыня,– сокрушенно прошептал Лотрандо. – Я не подозревал, что в повозке дама.

– Конечно, дама,– продолжала торговка,– да еще какая, ах ты Ирод, Иуда, Каин, крамольник, кретин, кровосос, лентяй, людоед, люцифер, махмуд, морда, метла, мерзавец!

– Тысяча извинений, что испугал вас, сударыня,– бормотал Лотрандо в полнейшей растерянности. – Трешарме, мадам, сильвупле, выражаю глубочайшее сожаление, что.... что…

– Убирайся, обормот! – не унималась почтенная дама. – Ты – недоносок, нехристь, не-топырь, негодяй, невежа, зубр, пират, побируха, поганец, пугало, прохвост, рвач, разбойник, Ринальдо Ринальдини, собака, стервец, сатана, ведьмак, висельник, шаромыжник, шкура, веред, вор, тиран, турок, татарин, тигр...

Молодой Лотрандо не стал слушать дальше, а пустился наутек и не остановился даже на Брендах: ему все казалось, что ветер доносит до него что-то вроде: «урод, упырь, уголовник, убийца, зулус, зверюга, злой дух, злыдень, злющий злодей, злотвор, змий, хапуга...»

(пер. Д. Горбова)

------------------------------------------------------ ------------------------------------------------------ --

Тут брезент развернулся, из-под него вылезла толстая бабка, подбоченилась и напустилась на юного Мерзавио:

– Ах ты антихрист, ах ты бандит, безбожник, безобразник, башибузук, ворюга, взломщик, висельник, ах ты грешник, головорез, грубиян, ах ты грабитель, дармоед, ежовая голова, еретик, живоглот, ах ты злодей, зверь, ах ты Ирод, изверг, идол, ах ты каин, кровопивец, каторжный, ах ты лентяй, лодырь, людоед, как ты смеешь нападать на честных и порядочных людей?

– Простите, мадам, – растерянно пролепетал Мерзавио, – я не имел представления о том, что в карете есть дама.

– Оно сразу видно, что есть, – продолжала торговка, – и еще какая дама!.. ах ты, Махамет, мракобес, негодник, нехристь, нахал, оболтус, озорник, ах ты, преступник, паршивец, плут!..

– Тысячу извинений, мадам, если я вас напугал! – умолял Мерзавио в ужасном смущении. – Трешарме, мадам, сильвупле, заверяю вас в своём искреннем сожалении, что, что...

– Убирайся отсюда, безобразник, – кричала достойная дама, – пока я тебе не сказала, что ты поганец, пустопляс, пропащий человек, разбойник и Ринальдо, татарин, турок, тиран и уголовник!..

Продолжения юный Мерзавио уже не слышал, потому что пустился наутек и остановился только на самых Брендах. Но и там ему все еще казалось, будто ветер доносит что-то вроде: «Убийца, фанфарон, хулиган, христопродавец, чудовище, чучело, эгоист, язва...»

(пер. Б.Заходера)

------------------------------------------------------ ------------------------------------------------------ --

В одном, как легко видеть, все слова на месте. В другом переводчик позволил себе вольно обойтись с авторским текстом: одни ругательства выкинул, другие добавил, все поменял местами, но сохранил главное – торговка ругается по алфавиту!

В статье «Четверостишие на верстаке» Юлиан Тувим рассказывает, как переводил первое четыре строки «Руслана и Людмилы». Сначала он подробно объясняет, почему заменил лукоморье на залив, а дуб – на явор (сказочность, потерянная в первом слове, компенсируется сказочностью второго, в котором к тому же как раз нужное для размера число слогов), потом заводит спор с воображаемым читателем и заканчивает так: «Читатель, не шуми, ибо ты в наших делах не разбираешься. Как у любого человека имеется в ухе таинственный аппаратик, регулирующий ощущение равновесия, так любой поэт одарен неким словомером, чувствительная стрелка которого принимается дергаться при минимальнейших несоответствиях. Показания ее надежны. Она-то, эта стрелочка, и указывает, что можно, а чего нельзя, где нужно, а где нет, где позволительно, а где не следует» (пер. А. Эппеля).

Тувиму потребовалось несколько страниц, чтобы убедительно обосновать свои переводческие решения, но обычно к переводным книгам таких разъяснений не прилагается. И что, читатель теперь должен поверить на слово, что иногда «явор» – самый точный перевод для слова «дуб»? Положиться на «некий словомер» переводчика? Боюсь, что да, потому что других инструментов у нас нет. И если словомер разлажен, ничего хорошего не получится, в какую бы сторону переводчика ни занесло: в сочинительство или в буквализм.

продолжение следует

Вчера, когда в телевизоре Шерлок-Камбербетч начал декламировать «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом», я принялась мешать соседке, с которой мы вместе смотрим сериал, словами: «Ух, тут такая шутка, я тебе расскажу, когда кончится». И да, разумеется, он дочитал до слов «Поднят зверь». Шутка, собственно, в том, что самая-самая знаменитая фраза Холмса (после «Элементарно, Ватсон», которая вообще не из Конан Дойла): “The game is afoot” – в русском переводе «Генриха V» это самое «поднят зверь». Монолог абсолютно хрестоматийный, как у нас «Полтава» или «Бородино», англоязычным зрителям понятно с первых слов. А русскоязычным вообще не понятно, потому что в наших переводах рассказов о Шерлоке Холмса это «Игра началась» (game по-английски и игра, и дичь).

Я это рассказываю вовсе не для того, чтобы лишний раз пнуть старых переводчиков (на это и без меня желающих много). На самом деле они переводили рассказ, а не самую крылатую фразу всех времен и народов. И на своем месте в рассказе «Игра началась» стоит отлично. Не факт, что будь там «Поднят зверь» со сноской, было бы лучше. Небольшой опрос в фейсбуке показал, что примерно половина моих знакомых не помнит из детского чтения ШХ ни семипроцентного раствора морфия, ни ампулы с кокаином, и наркомания Шерлока для них – не такой же изначальный факт, как скрипка и трубка, а гнусная клевета на великого сыщика. Какова вероятность, что они запомнили бы сноску на шекспировскую цитату и опознали бы монолог в сериале?

Это собственно к тому, что можно замечательно получать радость от перевода, даже если там цитата потеряна и слово game неправильно переведено. И то и другое – мелочи. Читайте книжки на том языке, на каком вам приятнее, и не портите цветы своей селезенки сравнением перевода с оригиналом.

Книга не фантастическая, но поскольку многие коллеги-фантлабовцы интересуются вопросами книгоиздания вообще и электронного книгоиздания в частности, а некоторые еще и любят другие хорошие книги, кроме фантастических, думаю, стоит рассказать о ней здесь.

Итак, электронное издательство «Синосфера» выпустило русский перевод романа Антони Троллопа «Смотритель» и купить его можно здесь: http://sinosfera.ru/smotritel.html

О Троллопе только что замечательно написала Анастасия Завозова в «Афише»:

https://daily.afisha.ru/brain/4074-ne-tol...

Там объясняется, почему именно надо читать Троллопа, а здесь я объясню, почему перевела именно этот роман.

Во-первых, он маленький. Троллоп тогда не был знаменитым писателем, не стремился писать стандартными трехтомниками, не плодил сюжетные линии, чтобы делить книгу на выпуски. По современным меркам это даже не книга, а так, полкниги. Ровно столько, чтобы понять, нравится ли вам автор, и если да, то уже неторопливо вчитываться, допустим, в «Финнеаса Финна» или «Последнюю хронику Барсетшира» (уже по-английски).

Во-вторых, он актуальный. В предисловии я немножко рассказываю, какие именно претензии к распределению церковных доходов были у тогдашних либералов, но вообще-то это несущественные частности, а существенно другое. Троллоп из тех редких авторов, которые могут не то что воспарить над схваткой (для этого надо быть ангелом или наоборот), а просто внимательно выслушать обе стороны. То есть вот в книге консерватор и либерал взаимно считают друг друга корыстными чудовищами, а Троллоп никого чудовищем не считает, разве что слегка над всеми иронизирует.

А в-третьих, просто хорошая книга. Вот Оруэлл считал ее лучшей, а уж он, надо думать, кое-что в этом понимал.

В книге есть предисловие, картинки (немного, но довольно редкие, прижизненные) и много примечаний.