прагматическая адаптация

1. Преобразование исходного текста с учетом информационного запаса получателя.

2. Преобразование исходного высказывания с учетом передачи его прагматического значения. Прагматическая адаптация достигается путем включения в текст дополнительных элементов, опущения элементов, избыточных с точки зрения язычного получателя, а также путем применения семантических трансформаций.

Толковый переводоведческий словарь. — 3-е издание, переработанное. — М.: Флинта: Наука. Л.Л. Нелюбин. 2003.

.

Я думала, что написала в этой колонке все, что собиралась, но тут еще одна тема, как любил выражаться Вудхауз, вновь подняла свою уродливую голову. Это тема реалий. Каждого (говорю уверенно, сама такая была), кто первый раз сравнивает оригинал и перевод (я сейчас о хорошем переводе, про плохие просто неинтересно) ждет сюрприз – приятный или неприятный, зависит от настроя этого каждого. В переводе может не оказаться части авторских слов, а могут оказаться такие, каких у автора нет.

Тем, кого заинтересовал этот феномен, лучше всего обратиться к учебнику, но тут есть одна беда: книга Комиссарова написана за железным занавесом, и некоторые примеры в ней здорово устарели. Просто не знаю, насколько человек, не живший в СССР, способен внести поправку на время.

Собирать свои примеры долго, тем более, что есть отличный, тщательно выбранный пример. Правда, я не нашла этой книги в сети, так что будет скан. (см. приложенный файл: Адриан Р. У. Рум, «Великобритания», лингвострановедческий словарь, М., «Русский язык», 1999)

Собственно, с первой частью задачи все ясно: переводчик должен сам либо знать реалию, либо с ней разобраться. А вот потом у него есть несколько путей: опустить совсем, генерализовать, разъяснить в тексте, разъяснить в сноске, оставить без объяснения. И выбор пути определяется отчасти книгой, отчасти – личными вкусами переводчика.

И на закуску пример. Только что обсуждали с редактором, как быть с вот такой реалией:

цитата

– Будь я королем…

Он чуть не сказал: будь я королем, я бы вас дефенестрировал.

Гардинер спрашивает:

– Почему вы смотрите в окно?

Он рассеянно улыбается.

Я сперва с разбегу прагматически это дело адаптировала, редактор говорит, жалко, давай оставим непонятное слово, его англоязычные читатели тоже не все понимают. Я говорю, я не против непонятных слов, но опрошенные знакомые (кроме знающих латынь) при слове «дефенестрация» начинают скабрезно хихикать — видать, какие-то неприличные ассоциации возникают, правда, странно? Сошлись на том, что оставим так, но дадим сноску на Пражскую дефенестрацию 1419 года (вторая Пражская дефенестрация ко времени событий, описываемых в книге, еще не произошла). Но мне пришлось сильно поступиться принципами. А главное, то, что здесь реалию удалось впихнуть, совсем не значит, что можно и нужно впихивать всегда и все. Посмотрите все-таки приложение, там это четко видно.

Название, план и несколько цитат остались у меня от круглого стола на каком-то недавнем конвенте. Речь шла о степени допустимой русификации при переводе с английского. Самого обсуждения я уже толком не помню, но итог оказался предсказуемым: двадцать переводчиков, более или менее согласных друг с другом в основных принципах, не смогли прийти к одному мнению в частностях.

Итак, я могу только обозначить проблему, показать ее на нескольких (довольно случайных) примерах и закончить традиционным для этой колонки итогом: люди разные, читательский опыт у них разный, то, что одному кажется безбожной русификацией, будет в глазах другого гениальной переводческой находкой, а сознательный отказ от русификации кто-то горячо одобрит, а кто-то сочтет переводческой беспомощностью. Главное, понимать, что делаешь, и делать это сознательно.

1. Дружины, витязи и богатыри.

Много раз от разных людей слышала, что им режут слух дружины и витязи в фэнтези. Мне не режут и сигналят не только былинами, но и перекличкой ворона и арфы под кровавой луной Шотландии («И ветром развеваемые шарфы дружинников мелькают при луне»). Зато меня раздражает в древнекельтском антураже слово «принц», оно для из меня другого времени и места, и, если контекст позволяет, я буду скорее писать «королевич». (И я знаю человека, которого в этом контексте раздражает тюркское «колчан»; он (вернее она) предпочла бы данном случае слово «туло».)

Вообще, чем архаичнее (или архаизированнее) текст, тем больше переводчика тянет к славянизмам. Вот, наверное, самый яркий пример:

цитата

Во время сие благая она служителница прииде и ста у двери и моли их именем Исуса Господа нашего оставити козлогласование свое яко есть верху госпожа благородна носящи во чреве и ей же время родити. Леополд же боярин слыша в верхних хоромех вопль велий и дивися аще вопль сей чада или жены есть и рече чюдно ми яко же несть конца сему. Непщюю яко длится паче терпения. <…> Долготерпению дивяся дарованному женам. («Улисс», пер. В.Хинкиса и С.Хорунжего)

Для сравнения оригинал:

цитата

This meanwhile this good sister stood by the door and begged them at the reverence of Jesu our alther liege lord to leave their wassailing for there was above one quick with child a gentle dame, whose time hied fast. Sir Leopold heard on the upfloor cry on high and he wondered what cry that it was whether of child or woman and I marvel, said he, that it be not come or now. Meseems it dureth overlong. <…> Woman's woe with wonder pondering.

При всем моем восхищении тем, как это сделано, я нутром чую, что это (кроме последней строчки с аллитерацией, которая просто блеск и то, что тут надо) пересол, и лучше бы ближе к «Смерти Артура» в переводе Бернштейн, но опять-таки, я могу говорить только о личном впечатлении, а кому-то, наверняка именно такой вариант ближе.

И главное, никакого формального правила, почему вот до сих можно, а от сих уже нет, не придумаешь. Почему «батюшка» вместо отец в стилизованном тексте встает отлично, а вот «батя» у американского деревенского подростка – уже нет, как бы иногда ни хотелось?

2.Бляха-муха

Кажется, первая статья о переводе, которую мне случилось прочесть, была напечатана в журнале «Иностранная литература» в какие-то незапамятные времена. Автор громил перевод современного молодежного романа с испанского за то, что по-русски молодые испанцы говорят «бляха-муха» и «елки-палки». Прошло много лет, а отечественные редакторы все так же непреклонны. До смешного: матерные слова писать можно, а «блин» и «елки-палки» нельзя. Мне до сих пор жалко вымаранного «блина» во фразе Рэнди из «Криптономикона»: «Это, блин, просто метафора». И ведь не то чтобы мы с редактором были идейные противники, как раз наоборот, но тут ни я его не убедила, ни он меня. (И до сих пор не знаю, кто из нас был прав. Сейчас, скорее всего, "блин" прокатил бы (имхо), а как тогда — почти десять лет назад — уже не проверить). А вот в кинопереводе елки с палками звучат уже некоторое время и никого не смущают, но о кино я подробнее скажу в следующем пункте.

Еще забавный пример про жаргон. Как-то в «Городе переводчиков» обсуждали допустимость вот такого перевода новости:

цитата

Кроме прочего бортпроводники позволили себе шутки насчет кишащих на борту самолетов компании тараканов, а клиентов именовали "быдлом" – словом, которым в Британии обозначают людей с вульгарными манерами и дурным вкусом.

Опять-таки сугубое имхо: я не вижу ничего криминального в слове «быдло», но, на мой взгляд, переводчику следовало выбрать – либо поставить после «быдла» точку, либо, если уж он хотел сохранить кусок фразу про «в Британии обозначают», привести именно английское слово.

3. И скучно, и грустно

В кинопереводе (особенно если это комедия или мультфильм) на ура прокатывают цитаты из русской классики и современной русской поп-культуры, для книжного переводчика по-прежнему строго табуированные. И, мне кажется, в этом есть смысл. Зрители вообще проще читателей, даже один и тот же человек, когда он, допустим, смотрит «Рататуй», проще того же человека, когда он читает книгу. Кроме того, кино быстрее – зритель не успеет задуматься, с какой радости персонаж цитирует Лермонтова, которого ему знать неоткуда. Другой вопрос, что кто-то может воспринимать конкретный устойчивый оборот как идиому, а кто-то – как цитату. Тут, редактируя, я выступаю примерно в той же роли, что редактор, вымаравший мне «блин»: безжалостно вычеркиваю у коллег «гвозди бы делать из этих людей» и тому подобное.

Впрочем, грешна: в одной книге я все-таки вставила две узнаваемых русских цитаты. Но это был «Рассказ лектора» Дж. Хайнса, вещь настолько постмодернистки-пародийная, что соблазн спародировать определенный тип переводческих комментариев (например, комментариев вышеупомянутого Хорунджего к вышеупомянутому «Улиссу») оказался непреодолим. Получилось так:

цитата

Палец у Нельсона горел, но он никак не мог перехватить руки, поэтому свободной левой схватил из груды книгу – «Слепота и прозрение», стояло на переплете – и заслонил лицо. Клинок пробил книгу насквозь и остановился в дюйме от его глаза.

— Быстрый зрак! – вскричал Кралевич. – Пронзает книгу! Вечных прав!

–––––––––––-

* Речь Кралевича и Лотарингии строится на методах и терминологии постмодернизма, главным образом Деррида (следы, складки, различение и различие и т.д.). Исходя из этого, я позволила себе прибегнуть к приему подмодернистского перевода, заменив в речи Лотарингии цитату из Гарри Нильсона («Brother bought a coconut, he bought it for a dime»), на цитату из русской колыбельной, а каламбур Кралевича – “You de Man!” – на строчку из Ломоносова.

4. Кстати об идиомах.

Все знают, что некоторые идиомы в переводе недопустимы (глава «Джентльмен с аршином» у Норы Галь). «Ник Картер тоже не лапти плёл» в дореволюционном переводе выглядит комично. Однако если с лаптями всё ясно, то уже по поводу гроша есть разные мнения. С одной стороны, это не копейка (которой точно быть не может), а австрийская монетка, с другой стороны, некоторые редакторы решительно убирают выражения вроде «остался без гроша» или «ни на грош». Сама я, если мне надо использовать идиому со словом «грош», долго смотрю, что получилось – иногда оно встаёт на место, как родное, иногда не лезет.

Забавно, что некоторое время назад я взялась редактировать свой старый (самый первый) перевод и с ужасом обнаружила там эти самые копейки.

цитата

Вполне вероятно, что она была патриоткой и ярой контрреволюционеркой, но по ней этого было не заметно. Возможно, на ее чувства повлияло то обстоятельство, что вся эта орда захватила ее дом, ела ее хлеб и спала в ее постелях, не платя ни копейки. Возможно, кой-какие реквизированные лошади и повозки тоже принадлежали ей; возможно, кто-то из погибших вчера на гильотине был ее другом.

...

— Я не успею вам все рассказать, — продолжала герцогиня — испанская лодка быстро приближалась к ним, — но вступление французов во Флоренцию было лишь последним звеном в цепочке моих несчастий. Я бежала от них без копейки денег. Кто шевельнет пальцем ради бывшей артистки — брошенной и покинутой? Что мне оставалось делать? Другое дело герцогиня. Старушка Далримпл в Гибралтаре из кожи вон лезла, чтобы угодить герцогине Уорфедельской.

Это – чудовищно, но ведь удивительное дело: с девяносто первого, когда книга вышла, и до сих пор (при том что она растащена по всем пиратским библиотекам), нареканий от читателей не поступало. Загадка природы.

И опять-таки: прокатывает у Рахмановой Иванов день в «Хоббите». Я ничего не имею против Иванова дня в переводе с английского – мы с М.Клеветенко так и писали в «Маскараде лжецов» Карен Мейтланд и в случае любых претензий готовы сослаться на Жуковского («Он с могучим Боклю ополчился теперь: он в сраженье забыл про меня — и тайком отопру я для милого дверь накануне Иванова дня»), но в «Хоббите» он мне мешает.

5. Про лапти сказала, теперь про Томову невесту.

Я очень люблю конструкции типа «Томова невеста» или «Джоновы башмаки», но вот недавно моей знакомой редактор везде поменяла их на «невеста Тома» и «башмаки Джона». А в одном маленьком протестантском издательстве перестроечных времен редактор решительно правила «Божьи заповеди» на «заповеди Бога», считая, что в переводе с английского такая конструкция не имеет права на существование и выглядит слишком православно. На вкус, на цвет, или, как еще говорят, de gustibus…

6. Названия, имена и проч.

Вот и тут куда ни кинь, всюду клин. Очень глупо выглядят у начинающих переводчиков улица Такого-то вместо Такой-то-стрит. Тут есть правила, они приведены в соответствующих книжках: улицы транскрибируются (кроме авеню и стритов, которые с номерами), площади, некоторые, переводятся. Однако есть куча случаев, когда хочется всё-таки перевести; иногда, особенно в детской литературе, получается очень мило и совсем не мешает («Вишнёвая улица» у Заходера в «Мэри Поппинс»). Названия поместий и домов чаще переводят, хотя в последнее время всё чаще транскрибируют. Когда мы с коллегой переводили для «Вагриуса» дурацкий вбоквел «Грозового перевала», редактор нам сказал, что вообще-то, девочки, всё хорошо, но в одном случае вы дали: написали: «Мыза скворцов». Это же надо, «Мыза скворцов»! Мы скромно потупились, и сказали, что вообще-то это не мы, а Надежда Вольпин.

А как хочется иногда приставить к английскому имени русский уменьшительный суффикс! И видела же я, видела пример, где это сделано и сделано удачно, да теперь не вспомню.

7. Меры веса, длины и так далее.

Еще один вечнозеленый спор: переводить ли футы в метры и так далее. «Двадцать тысяч лье под водой», «Восемьдесят тысяч вёрст под водой» или «80 000 километров под водой»? Если вам интересно мое мнение, то оно такое: а делайте как хотите, все равно половина читателей останется недовольна, либо та, либо другая. Два правила: если оставляете температуру в градусах Фаренгейта, не забудьте вставить фамилию «Фаренгейт», чтобы читатель не удивлялся, чего это герою при нуле так ужасно холодно. И если переводите меры, переводите аккуратно, чтобы не было как в истории, рассказанной Е. Витковским:

цитата

…он переводит английское "inch" как "вершок", вместо того, чтобы написать "дюйм" — в итоге литература играет с ним дурную шутку. Ада говорит Вану, который моется в ванной: "Я за тебя переживала, ты мог остаться без своих восьми дюймов". "Семи с половиной", — отвечает из ванной честный Ван. Дюйм — 2,52 см, а вершок — 4,4 см и тот предмет, что в оригинале был около 20 см, в переводе стал примерно 35-ю, а это уже картинка-ужастик в духе Дали".

Отдельная головная боль для переводчика – это привычка современных писателей играть с разными системами мер. На переводчицу «Страны призраков» Гибсона в свое время наехали за мили и километры в одной книге – потом выяснилось, что наезжать следовало не на нее, а на Гибсона. Вот и Нил Стивенсон в REAMDE использует разные системы. Прям интересно, заметит читатель, что это зависит от PoV: глазами кого из персонажей мы в данном случае видим события – или опять скажет, что это не перевод, а полный абзац.

8. Шифры, буквы

Тут примерно как с мерами длины: и хочется, и колется. В «Криптономиконе» я сперва переводила все шифры, потом почувствовала, что «Лоуренс пишет букву «Щ»» как-то совсем криво, попыталась обходиться только буквами, общими у кириллицы и латиницы, даже сделала довольно большой кусок, потом вернулась и заменила обратно на английские. Но есть куча случаев, когда такое не годится, например, когда целый рассказ строится исключительно на буквах, а из этих букв будут получаться слова. Тут либо не переводить рассказ вообще, либо надеяться, что читатель примет условность:

цитата

Я работаю сортировщиком на головной фабрике, производящей таблички для скраббла фирмы «Харсбро Инкорпорейтед». В каждом из пяти громадных цехов сто сортировщиков копошатся в груде деревянных табличек, которые скатываются вниз по специальному желобу. Несколько раз в смену загораются синие огни, звучит сирена. Тогда рабочие встают с колен и слушают клацанье тысяч А, Ж и Р — словно тысячи машинисток одновременно нажимают на клавиши. Я ползаю на коленках посреди алфавита в поисках буквы Й. Работа как работа, ничего захватывающего.

В любой набор скраббла кладут букву Й – гипотетическую возможность для йоги, йоты и йодля. Другими словами, на каждую сотню прочих букв приходится только одна Й, и прежде чем мне удается набрать с десяток, приходится перелопатить тысячи табличек.

Кевин Уилсон «Туннель к центру земли», пер. М. Клеветенко

А вот кстати: имена по алфавиту это Алиса, Боб, Чарли, Дэн – или Алиса, Боб, Вилл, Грег?

И если вы ответили на этот вопрос, то спросите себя: уверены ли вы, что все с вами согласятся?

Начальник – секретарше, протягивая написанное по-русски письмо:

– Перепечатай это на английском.(случай из жизни)

.

Концепция смерти автора поставила перед переводчиками занятную проблему. Раньше было просто: считалось, что у текста есть смысл – выражаясь школьным языком «то, что хотел сказать автор». Теперь нам объяснили, что исходного смысла у текста нет, а есть способность порождать смыслы во взаимодействии с читателями. У меня и цитатка на этот случай есть: «В рамках такого подхода равно невозможны как конституирование финального смысла текста (онтологическая ‘неразрешимость’ последнего, по Р.Барту), так и предвидение той версии означивания, которая будет актуализирована в том или ином случае (гносеологическая ‘неразрешимость’ текста). Непредсказуемость процедур О. связывается постмодернизмом с автохтонными аспектами бытия текста, а не с недостаточностью когнитивных средств субъекта: как отмечает Р.Барт, ‘неразрешимость – это не слабость, а структурное условие повествования: высказывание не может быть детерминировано одним голосом, одним смыслом – в высказывании присутствуют многие коды, многие голоса, и ни одному из них не отдано предпочтение... Рождается некий объем индетерминаций или сверхдетерминаций: этот объем и есть означивание’.

Собственно, мы и без этих умных слов знаем, что два человека, читая одну книгу, читают разные книги. В. И. Баканов в статье «Мы совершенно незаметны» рассказывает такую историю:

цитата

У меня в домашнем архиве хранятся две рецензии на роман Майкла Коуни «Здравствуй, лето, и прощай». (По-моему, роман переведен и опубликован; я перевода не читал, оценивать его не могу, да и не о том сейчас речь). Подчеркну один факт: действие книги происходит на некой далекой планете, и людей там нет вовсе. Авторы рецензии – две великие переводчицы, замечательные мастера, много сделавшие, в частности, и в жанре фантастики. Верный принципу «никаких имен», назову их Н.Г. и И.Г. и приведу те места из рецензий, где переводчицы рассматривают одну и ту же сцену, обратившую на себя их внимание – и выводы, которые они сделали.

И.Г.: «Если не считать сцены, когда Дроув и Кареглазка в первый и последний раз становятся физически близки, которая в переводе потребует значительного смягчения, роман безусловно подходит для перевода. …Роман «Здравствуй, лето, и прощай» очень много потеряет в посредственном, не говоря уже о плохом переводе, поскольку в нем большую роль играют лирическая интонация и определенная старомодность стиля».

Н.Г.: «Подробно, со смаком описано сближение Дроува с его подружкой. А потом они, полураздетые, идут по улицам городка, привлекая все взгляды, – и недавняя скромница, только что сыгравшая весьма активную роль, выставляет напоказ пережитое удовольствие. Мягко говоря, пересол, а вернее – отдает порнографией».

Я эту историю слышала от него с именами и, поскольку обеих великих переводчиц уже нет в живых, думаю, не будет ничего страшного, если я раскрою инициалы: Ирина Гурова и Нора Галь. То есть две женщины одной культуры, одного поколения (собственно, даже однокурсницы). А когда одни и те же слова читают мужчина и женщина, старик и подросток, современник и человек, отделенный от автора двумя-тремя поколениями… Существенно то, что это не связано с «недостаточностью когнитивных средств субъекта»: то есть если мы, глядя на одни и те же буковки, читаем разные тексты, это вовсе не значит, что кто-то из нас образованнее, умнее или в каких-то других отношениях лучше, или что одно прочтение «правильнее» других. Ну или (мы же не готовы согласиться с приведенной цитатой на сто процентов?) не обязательно значит.

Все это хорошо, пока речь о книге на языке оригинала, но вот как с переводом? Если бы перевести книгу, допустим, с английского на русский, значило просто перепечатать ее на русском, все было бы отлично: полученный результат был бы точной копией оригинала, потенциально способной породить во взаимодействии с читателем тот же объем индетерминаций или сверхдетерминаций. Увы, как бы ни стремился переводчик передать автора (а нормальный переводчик стремится именно к этому), он может перевести лишь собственное означивание. Занятно, что именно постмодернистский подход (осознанный или неосознанный) ведет к буквализму в переводе: если у текста вообще нет смысла, а есть только слова, то максимально сохраняя те же слова на тех же самых местах переводчик (согласно этому подходу) приближается к идеалу перепечатывания. Путь, к сожалению, тупиковый, и никого, кроме любителей читать перевод и оригинал параллельно (видимо, стихийных постмодернистов) результат не устроит.

Итак, если безоговорочно принять концепцию смерти автора, перевод оказывается принципиально невозможен. А вот если оставить рациональное зерно и отбросить крайности, получится несколько занятных выводов.

1. Того, кто читал оригинал, перевод будет раздражать всегда, поскольку они с переводчиком читали немного разные книги. Перевод после оригинала стоит читать в единственном случае – если вам хочется еще раз взглянуть на любимого автора немножко в другом ракурсе, глазами вот этого конкретного переводчика.

2. Не стоит заново переводить книги, переведенные более или менее прилично: новый перевод все равно не будет идеальным, просто другим. А жизнь коротка: пятьдесят с лишним русских «Воронов» и нескольких русских «Гамлетов» еще можно прочесть, но читать два десятка русских «Хоббитов», каждый из которых все равно не оригинал, – довольно бессмысленно.

(Есть еще несколько причин, по которым, мне кажется, не стоит перепереводить. Во-первых, хороших переводчиков мало, а книг, вовсе неизвестных русскому читателю, много. Уж лучше мечтать о полном русском Троллопе, чем о третьем (или каком там) варианте русского Диккенса. Во-вторых, издатели, заказывающие переперевод, едва ли думают о том, как сделать лучше. Причина либо корысть (за старый перевод хотят, на взгляд издательства, непомерно много), либо несовершенство российского законодательства (нет закона о выморочных правах – издатель и рад бы заплатить, да некому), так что соучаствовать в этом немного стыдно.)

Ну и в заключение, как я сама пытаюсь бороться со своей читательской необъективностью, чтобы снизить ее влияние на перевод. Я обычно стараюсь узнать, как воспринимают эту книгу другие. В начале работы, когда книга все равно идет со скрипом, глянуть читательские отзывы на амазоне и критические статьи – даже не труд, а законный способ немного посачковать. Точно был один случай, когда труды критиков заставили меня сильно скорректировать подход – вопреки тому, что я видела в книге сама. Речь о «Призраке дома на холме». С большим удивлением я прочла у критиков, что в этой книге есть лесбийская линия – я ее там не увидела (и сейчас не вижу). Тем не менее взгляд, что она там есть, общепринят и отражен в экранизациях. Автора не спросишь — Ширли Джексон умерла не только в бартовском смысле, но и в самом буквальном. Ну и фиг с вами, сказала я себе, дает английский текст простор для толкований – пусть дает и русский. Главное доказательство, по мнению критики – что из текста не ясен пол друга (подруги), с которым (с которой) Теодора снимает комнату; существенна сама фигура умолчания. Я бы по наивности решила, что это подруга (мужчина может в пылу ссоры порвать книгу, но не на мелкие же клочки!), причем просто подруга, не любовница (Теодора, при всех своих красоте и уме, одинока, поэтому так вцепляется в Люка – плохонький, конечно, но какой-никакой мужик), однако раз говорят, что это так важно — сделаем. Должна огорчить сторонников буквального перевода: в русском, где нет бесполого friend, а глагол третьего лица единственного числа в прошедшем времени сразу выдает пол, это потребовало довольно сильно отойти от авторского текста:

цитата

Yet—perhaps the stirring, urgent sense again— when Dr. Montague’s confirming letter arrived, Theodora had been tempted and had somehow plunged blindly, wantonly, into a violent quarrel with the friend with whom she shared an apartment. Things were said on both sides which only time could eradicate; Theodora had deliberately and heartlessly smashed the lovely little figurine her friend had carved of her, and her friend had cruelly ripped to shreds the volume of Alfred de Musset which had been a birthday present from Theodora, taking particular pains with the page which bore Theodora’s loving, teasing inscription.

Тем не менее – возможно, из-за того же бередящего чувства – получив от доктора Монтегю второе письмо, она потеряла покой и почти сразу закатила беспричинный скандал прелестному существу, с которым вместе снимала комнату. С обеих сторону прозвучали оскорбительные слова, какие может загладить лишь время. Теодора безжалостно разбила очаровательную статуэтку – свой портрет работы прелестного существа, а прелестное существо нещадно изорвало в клочки томик Мюссе, полученный от Теодоры на день рождения, в особенности страницу с нежной, иронической дарственной надписью.

цитата

Theodora’s friend slept; so did the doctor’s wife and Eleanor’s sister.

В квартире Теодоры свет давно был погашен, слышалось сонное дыхание. Спали жена доктора и сестра Элинор.

На медальоне был изображен бог Аполлон в процессе произведения зачинающий полубога на теле насилуемого потомка негров с похищенной квартеронкой.

(пример редактуры)

.

Практически все, что говорят начинающему переводчику, начинается с «не»: не употреблять без надобности страдательный залог, не выстраивать цепочки родительных падежей, не…

Но я, кажется, забежала вперед. Говоря о начинающем переводчике, я имею в виду того, у кого для этого есть данные, так что начать надо было с них. Как показывает пример в эпиграфе, худший грех переводчика – отсутствие мозгов. Не знание языка, а здравый смысл должен был подсказать переводчику, какого пола упомянутый в тексте окторон. Что точную долю негритянской крови у девушки на миниатюре увидеть нельзя и шутка не пропадет, если назвать ее квартеронкой или мулаткой, должно подсказать элементарное чутье. Конечно, хорошо бы знать, что у глагола to rape есть архаичное значение «похищать», как в «Похищении локона», но даже тут чувство стиля могло бы скомпенсировать недостаток словарных знаний. Однако про мозги и знание языка понятно и так, я же хотела поговорить о том, почему нельзя писать «в процессе произведения» или даже «в процессе зачатия» (хотя грамматически в оригинале именно так).

Мне немножко страшно трогать эту тему. Про говорящие имена интересно всем, как поймал хитрую аллюзию в оригинале – есть чем похвастаться, а вот то, из чего реально состоит наша работа, то, что требует больше всего времени, то что отличает профессионального переводчика от непрофессионального (а не тот формальный факт, что он публикуется за деньги), – довольно скучно и не вполне очевидно.

Об этом много писали гораздо лучше меня, почти все можно найти в сети, так что дальше я буду в основном цитировать книгу Натальи Трауберг «Голос черепахи», которую в сети не нашла (это сборник статей разного времени, так что будут некоторые повторы).

«Всякому ясно, что неуклюжая речь мучительна, она мешает и раздражает, даже если читающий не понял, в чем дело».

«Прямые ошибки, все эти «голос черепахи» (turtle в данном случае горлица») <…> — далеко не самое страшное. Ошибки есть у всех, пусть не такие дикие. Много десятилетий в прекрасных переводах мы читали о «кролике по-валлийски», думая, что это блюдо из кролика, а не гренки с сыром. Недавно я перевела crepe suzzete как «шелк», тогда как это «блинчик». Ничего хорошего здесь нет, проверять надо все, но нужен в этих случаях не переписчик, а обычный редактор.

Страшное начинается (да и кончается) в ткани текста, в его синтаксисе. Желая сделать текст живым, современным и т.п., уснащают его «крутыми» словами, и отсутствие слуха мгновенно мстит, поскольку даже в этом стиль не выдержан. Больше всего украшений – из лексикона контркультуры (который, как сказала бы Тэффи, уже «прошлогодний стиль нуво»), но есть и феня в прямом смысле слова, и говорок 50-х – 60-х с отсылками к «Двенадцати стульям», и что угодно. А фраза висит, она несоразмерно длинна, в ней есть пассивы, цепочки родительных падежей, глаголы-связки, все признаки канцелярита, и венец его – комки отглагольных имён. Сюда уже никакой сленг ни живости, ни блеска привнести не может.

Перевод – профессия, которой долго и тяжко учатся, прочищая голос, ставя слух или, если хотите, разрабатывая руку».

«Человек, никогда не переводивший, может перевести блестяще – но только в том случае, если он хорошо пишет на своем языке. Правило это действует в одну сторону. Люди, неплохо пишущие, иногда переводят ужасно, их держит буква оригинала. И другое: как любой мастер, ремесленник, на одном вдохновении переводчик не продержится».

«Что там, сел – и чеши! Получается текст, неприятный, как поддельная вера <…> Свойства его назвать нетрудно. Если мы переводим с европейских языков, появляются скопления отглагольных имен, пассивы, связки, цепочки родительных падежей. Не будет воздуха русской фразы – личной формы глагола, но переводчик об этом не знает.

Узнать он может, этому учат. Проверив слух, читают лекции, которые мы в библейско-богословском институте называли апофатическими – как не надо».

Так как «не надо» в переводе с английского?

Когда мы Katy писали для бакановского форума советы начинающим переводчикам, я смогла вспомнить первые семь пунктов, которые когда-то слышала все от той же Трауберг, с них там и начинается, от страдательного залога до двух инфинитивов подряд, – а остальное мы уже сочинили от себя.

Вот в этом списке смертных грехов переводчика тоже семь пунктов — они немножко другие, но о том же. Ошибка касательно китайских фамилий в тексте по ссылке – ng это не «нь», а «н», а «нь» это n – лишнее напоминание, как легко сбиться даже в том, что знаешь, однако она не отменяет основой сути, которую я даже вытащу отдельной цитатой: «Работает этот инструмент просто: раз коряво звучит по-русски, значит, так оставить нельзя».

Разумеется, эти правила – не сама тропа на склоне горы, а скорее перильца со стороны обрыва, помогающие не скатиться в пропасть. Нужно ли добавлять, что не следует воспринимать их механически? Надо, наверное: больно смотреть, как начинающие переводчики ссылаются на «Слово живое и мертвое» как на сборник аксиом. Великая Нора Галь не разрешает писать слово «момент»! Да, прежде чем написать «момент» или «ситуация», стоит подумать, может, сочинится что-нибудь более живое и выразительное, но ничего страшного в этих словах нет (если вы не переводите что-нибудь стилизованно-архаическое). Важен принцип, а не конкретные слова.

Ну, а язык оригинала, конечно, лучше бы знать, если вы не Иосиф Бродский, который переводил Донна и Стоппарда, плохо зная английский (одни говорят, он за счет гениальности все правильно угадывал, другие – что все равно врал безбожно). Думаю, представление о том, что переводчику важнее хорошо писать по-русски, чем знать иностранный язык, несколько устарело. И то, и другое важнее, а выучить язык сейчас – не проблема. Того, кто взялся бы переводить с английского, зная его так плохо, как знала я, когда начинала работать, я бы сейчас первая послала лесом.

И в колонке, и в личных сообщениях мне наговорили много всего приятного про мои переводы Нила Стивенсона, так что я всех сразу благодарю, кого не успела поблагодарить отдельно, а кроме того, хочу воспользоваться случаем и рассказать, что в этой истории были и другие участники. Потому что встречу автора и переводчика устраивает еще один очень важный персонаж: издатель. Я эти две байки рассказывала много раз, так что попробую расцветить их дополнительными подробностями и лирическими отступлениями.

Байка 1. Алмазный век

Эту книгу дали мне в издательстве «Вагриус» в бесконечно далеком 96-м. Почему там решили, что книгу про нанотехнологии надо отдать девушке, которая перевела им до того один дамский исторический роман, я никогда не узнаю. В лучшем случае редакция оценила мою привычку не писать двух существительных в родительном падеже подряде (об этом будет следующая заметка), в худшем – традиционно непрестижную и хуже оплачиваемую фантастику спихнули кому помоложе.

Лирическое отступление 1.

Из обсуждения байки про «Гарри Поттера» стало видно, что некоторые очевидные мне вещи очевидны не всем и нуждаются в пояснения. Так вот, чем смешна идея устроить конкурс проб из предлагаемой к переводу книги? Пробник годится, чтобы понять, как у переводчика с русским языком (и понимает ли он оригинал, что, к сожалению, тоже надо проверять). Но сесть и написать три страницы из будущей книги невозможно (разве что автора уже хорошо переводили на русский, и вы копируете стиль предыдущего переводчика). Вы просто садитесь и переводите, пока не нащупаете, как надо, а потом возвращаетесь и переписываете первые главы. А пока не нащупаете, непонятно, получится ли вообще, и заранее этого не сказать. Вот почему даже у лучших переводчиков бывают неудачи. И это не связано напрямую с тем, нравится ли книга. Так что издатель, даже отдавая книгу проверенному переводчику, всегда рискует.

Возвращаюсь к байке. Книга мне нравилась, просидеть несколько дней в библиотеке и пролистать годовую подшивку «В мире науки» было не в лом, как переводить я вроде нащупала. А тем временем произошла история, которую легко гуглится по словам «коробка из-под ксерокса». В общем, это было эффектно: по телевизору показывали квартиру вагриусовского хозяина после обыска: груды книг, посыпанные чаем из вскрытых чайных пакетиков и так далее. Короче, «Вагриусу» стало не до фантастики, но тут случился кризис 98-го, и смешно было бы мне на фоне чужих огромных потерь горевать об одном жалком гонораре. Книжку ненапечатанную было куда жальче, я тыркнулась с нею в пару-тройку знакомых издательств, поняла, что безнадежно, отпустила текст гулять в интернет и стала жить дальше.

Частью этой новой жизни был интернет, прелесть которого для переводчика я оценила как раз во время работы над «Алмазным веком». Так вышло, что я познакомилась с создателями Российского Вудхаузовского общества и стала судить у них на сайте конкурс переводов. Через некоторое время стало ясно, что там есть ребята, которые могут и хотят переводить, а значит, надо бы попытаться пристроить их в издательство.

Первым (да и единственным) издателем, кто мной – новичком – серьезно занимался, был Баканов. Так что по поводу вудхаузовских победителей (это были Алексей Круглов и Надежда Сечкина) я первым делом позвонила ему. И заодно уж рассказала про «Алмазный век». На следующий день он перезвонил и сказал привозить дискету: выяснилось, что АСТ купило права на эту книгу и как раз отдает ее в перевод. Еще день – и было бы поздно. (Некоторое время спустя ровно такая же история произошла у него с другим автором и другим переводчиком – так что, похоже, главное тут все-таки не случай, а легкая рука Владимира Игоревича).

Байка 2. Криптономикон.

Примерно в это время В.И. начал собирать команду, которая потом стала называться Школой перевода Владимира Баканова. Он организовал переводческую секцию на Бастконе и почему-то решил, что я должна провести там семинар для новичков.

Лирическое отступление 2.

Никто не знает, как учить переводу (есть даже гипотеза, что это невозможно), а если кто и знает, я этих людей не видела. То есть нельзя показать, как делать, можно показать только, чего не делать. Соответственно на семинаре по переводу надо заставить участников переводить в режиме мозгового штурма, чтобы они сами ощутили свои возможности, и при этом все время вовремя останавливать, когда они что-нибудь делают не так.

Тут надо признаться, что это я в колонку писать такая смелая, а в жизни людей боюсь, произнести что-нибудь публично могу, только если заранее напишу текст и выучу наизусть, семинары последний раз проводила в студенческие годы и не по переводу, а по палеонтологии, и так далее. Короче, мне было страшно вести семинар, под бдительным оком Баканова – страшно вдвойне, а когда выяснилось, что главный редактор АСТ Николай Андреевич Науменко тоже заглянет на огонек, сделалось совсем худо. Чтобы уж совсем не заикаться, пришлось выпить для храбрости стакан красного вина.

Я к тому времени прочла «Криптономикон» и была законченной фанаткой Стивенсона, так что для семинара взяла его рассказ "The Great Simoleon Caper". Получилось неожиданно здорово, ребята искрили и генерили, я от них заразилась, и у меня все получалось. Николай Андреевич слушал благожелательно, а потом вдруг неожиданно спросил меня: «А слабо перевести «Криптономикон»?»

Я ведь точно знала, что книга непереводимая, но… стакан красного вина и эйфория от успешно проведенного семинара… В общем, я ответила: «А не слабо!»

Эпилог

Когда «Криптономикон» вышел, в другом крупнейшем издательстве Баканову сказали, что тоже подумывали об этой книге, но решили не рисковать. Объем большой, при той ставке на перевод, которую надо назначить, чтобы кто-нибудь взялся за такой сложный текст, книга получится слишком дорогой и не продастся, «а Науменко, вот ведь, нашел дураков и ему перевели!»