ЭШАФОДАЖ ЛЮБОВНОГО РОМАНА

«Насчёт «Карениной». Уверяю вас, что этой мерзости для меня не существует и что мне только досадно, что есть люди, которым это на что-нибудь нужно.»

Л. Н. Толстой (из письма В. В. Стасову, 1881 г.)

Приступая к этой работе, я опасался попасть в неловкое положение, сделав какое-либо литературоведческое открытие, которое кем-то из известных учёных давно уже введено в научный оборот. Познакомился с монографией Б. М. Эйхенбаума «Лев Толстой. Семидесятые годы.» Анализа романа там нет, Борис Михайлович рассказывает историю написания и переписывания романа и об отношении к нему современников, родственников графа и его друзей. Ни о каких особенностях текста романа Эйхенбаум не сообщает, но не мог же он не заметить в романе тех крайне любопытных моментов, мимо которых, по-моему, просто невозможно пройти. Например, можно было бы показать мастерство Толстого, как сатирика и даже юмориста. Беседа двух лекарей у постели больной Кити, описание различий московской и петербургской жизни (XX глава седьмой части), остроумнейшая характеристика Степана Аркадьевича Облонского — все эти страницы достойны пера самого короля русской сатиры Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Приведу здесь один пример тонкого юмора, который становится заметным только при чтении этого отрывка вслух. Ручаюсь, что этого читатель не найдёт ни у кого, кто написал о Толстом хотя бы несколько строк. Речь идёт об обмене репликами между Кити и Вронским на балу в XXIII главе первой части: «Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо её выражало это. Когда Вронский увидал её, столкнувшись с ней в мазурке, он не вдруг узнал её — так она изменилась.

— Прекрасный бал! — сказал он ей, чтобы сказать что-нибудь.

— Да, — отвечала она.»

Вы услышали? Кити сильно раздосадована и обижена на Вронского, и совместно ими произнесённое, относящееся со стороны Кити не только к собеседнику слово «балда», — это блестящая находка Автора.

Ничего подобного у Эйхенбаума нет и в помине*, но зато он приводит очень интересный отклик на роман одной умной женщины: «Сегодня опять некогда говорить об «Анне Карениной», но, умоляю Вас, дайте нам поскорее продолжение и конец. Вы не можете себе представить, как все заинтересованы этим романом ... Здесь прошёл слух, что Анна убьётся на рельсах железной дороги. Этому я не хочу верить. Вы не способны на такую пошлость.» Это из письма Александры Андреевны Толстой, двоюродной тётки Льва Николаевича. Именно так воспринимали Анну Каренину многие современники — как безнадёжную истеричку, не сумевшую взять себя в руки и сделать единственно возможный для всех выбор между сыном и любимым человеком. Не мстя никому, поскольку право на месть имеет только Господь (см. эпиграф к роману). И правильно воспринимали, просто Александра Андреевна не сразу поняла, что эта пошлая гибель есть наказание осуждённой Толстым его героини. Толстой относится к Анне в целом хорошо, хотя и осуждает её за неспособность (нежелание) найти выход их тупика, т. е. элементарно последовать советам Долли, Стивы и самого Вронского. А вот последний Толстому очевидно не симпатичен. Подтверждений этому в романе много, например, сравнение Вронского с лягавой (так в тексте, глава XXX, часть 7) собакой, хорошо, что хоть с умной (в другом месте)). Самое очевидное — трагический эпизод на скачках. Произошедшее с Вронским основано на реальном инциденте, когда князь Д. Б. Голицын сломал позвоночник своей лошади. Но Вронский накануне скачек, в отличие от Голицына, не пил, поэтому описанное в романе целиком является результатом его плохой подготовки, как наездника. Сесть на спину лошади в момент её приземления после прыжка через препятствие — это нонсенс даже для начинающего жокея, а для гвардейского офицера просто позор. Толстой как будто бы ставит Вронского по некоторым чертам (ума, характера) не намного выше лошади и выражается это в романе весьма необычным способом. Я сейчас приведу несколько маленьких цитат. «Вронский покатился со смеху. И долго потом, говоря уже о другом, закатывался он своим здоровым смехом, выставляя свои крепкие сплошные зубы, когда вспоминал о каске.»; (конец первой части). «И признаюсь, — сказал он, улыбкой выставляя свои плотные белые зубы, — я в эту неделю как в зеркало смотрелся, глядя на эту жизнь ...»; (глава III, часть четвёртая). « — Всё пройдёт, всё пройдёт, мы будем так счастливы! Любовь наша, если бы могла усилиться, усилилась бы тем, что в ней есть что-то ужасное, — сказал он, поднимая голову и открывая улыбкою свои крепкие зубы.» (глава XXIII, часть 4). «Как я рад тебя встретить! — сказал Вронский, выставляя дружелюбною улыбкой свои крепкие белые зубы.»; (глава VII, часть пятая, встреча с Голенищевым в Италии). «Вронский, сняв серую высокую шляпу, подошёл к Долли. — Вы не поверите, как мы рады вашему приезду, — сказал он, придавая особенное значение произносимым словам и улыбкой открывая свои крепкие белые зубы.»; (глава XVII, часть шестая). Как говорится, — в здоровом теле здоровые зубы :), не зря же лошади оцениваются в большой мере по зубам. Но вот Анны уже нет, Вронский едет на войну с турками. Провожающая его мать говорит Кознышеву: «Вы, пожалуйста, поговорите с ним, мне хочется его развлечь. Он так грустен. Да на беду ещё у него зубы разболелись.» На следующей странице: «... он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел.» Это не всё, в конце главы V последней части, вспоминая Анну, он «перестал чувствовать боль зуба, и рыдания искривили его лицо.» Бывает ли такое — потерял конь наездника, и от горя у него начали портиться зубы? Толстой хорошо разбирался в лошадях, ему виднее. Я же приведу ещё одну цитату, проливающую достаточно яркий свет на отношения Анны и Вронского и оставшиеся в прошлом отношения Анны и Каренина. «Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив.» И утолившего её голод так жестоко наказать! Женщины в такой ситуации ведут себя всегда одинаково — следуют за любимым человеком хоть на край земли, хоть за край. Ах, сын! Да вырастет он очень скоро и поймёт маму. Или не поймёт, будучи воспитан Алексеем Александровичем. От тебя, Аннушка, здесь ничего уже зависеть не будет. Так был ли Толстой таким уж замечательным знатоком женской души?**

Теперь о разных интересных находках в тексте романа. Надо сказать, Толстой был странным человеком. Вот что записал о нём однажды в своём дневнике Пётр Ильич Чайковский: «Между прочим, он любил отрицать Бетховена и прямо выражал сомнение в гениальности его. Это уже черта, совсем не свойственная великим людям: низводить до своего непонимания всеми признанного гения — свойство ограниченных людей.» Ну, это причуды гения. Бывает. Пётр Ильич и сам не без того был. Но с русским языком Лев Николаевич обращался крайне небрежно. Вот что это такое (о Вронском)? — «Честолюбие была старинная мечта его детства и юности, мечта, в которой он и себе не признавался...». А это (об Анне)? — «Она была совсем не та, какою он видел её первое время. И нравственно и физически она изменилась к худшему. Она вся расширела [курсив мой] и в лице её, в то время как она говорила об актрисе, было злое, искажавшее её лицо выражение.» А тут очень редко встречающаяся характеристика внешности мальчика (в таком контексте не попадалось никогда) — «... не Серёжа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого [курсив мой] мальчика в синей курточке ...». Информация о втором ребёнке Анны могла бы заинтересовать врача-педиатра: «Чернобровая, черноволосая, румяная девочка, с крепеньким, обтянутым куриною [курсив мой] кожей, красным тельцем, несмотря на суровое выражение, с которым она посмотрела на новое лицо, очень понравилась Дарье Александровне...» (глава XIX, часть 6); ну что за дети такие — мальчик широкий, а восьмимесячная девочка похожа на бройлера. По мере чтения романа становится очевидным, что, если речь идёт о вопросах философских, психологических, социальных, Толстой тщательно работает над текстом, всё остальное — только обрамление для его мыслей, и в этом обрамлении куча небрежностей. Такой уж у него особый род гениальности. Последнее такого рода замечание касается большой квартиры Вронского в Петербурге на Морской улице. Толстой (не Вронский, это не прямая речь) называет эту квартиру «трёхлетней». Как это надо понимать? Это его собственная квартира, купленная три года назад? Или дом построен три года назад и тогда это возраст квартиры? Если так, то я живу не очень далеко от Морской (от них обоих) в 45-летней квартире. В сериале Карена Шахназарова, к разговору о котором я сейчас перейду, Вронский живёт в Петербурге не в какой-то там квартире, а, как и подобает графу, в полноценном двухэтажном особняке, каких много на набережных Невы и на прилегающих к ним улицах.

Итак, сериал 2017 года. Тем, кто его не видел, читать дальше почти бессмысленно. Но посмотреть его надо. Левина сценаристы ликвидировали, «как класс» (а ведь ему в романе уделено едва ли не больше места, чем Вронскому), в связи с чем происходящее в фильме местами сильно отличается от тех же самых событий романа. Например, о том, что Анна пишет книгу, Стива рассказывает Левину, когда везёт его в гости к Анне, живущей в это время с Вронским в гостинице, в Москве. В фильме об этом же Стиве рассказывает Вронский, когда приводит его в свой особняк в Петербурге. Вот тут-то и зарыта собака. Почему в фильме финальные сцены разворачиваются не в Москве, как у Толстого? Почему карета с адским кучером везёт Анну к месту её гибели среди петербургских декораций, нисколько не изменяющихся на всём долгом пути? Что не изменяющихся, понять можно — дорога в сторону ада и должна быть такой однообразно-страшноватой. Но почему Петербург, а не Москва? Тоже из-за отсутствия Левина? У Толстого Анна говорит Вронскому (разговор после болезни дочки, глава XXXII, часть 6): «Если ты поедешь в Москву, то и я поеду.» В фильме она, тыча пальцем Вронскому в грудь, говорит голосом, не допускающим возражений, что поедет с ним в Петербург. В результате место гибели Анны перенесено с всем известной станции Обираловка Нижегородской железной дороги (теперь город Железнодорожный) в какое-то неназываемое место под Петербургом. Из-за этого пришлось переселять в Петербург Облонских, они обустраиваются в старом доме тётки, как сообщает Вронскому Стива. Может быть, Стива должен служить в Петербурге из-за того, что стал камергером (этого нет в романе)? Но сценаристы должны были бы знать, что в семидесятых годах 19 века камергер не обязательно должен был находиться при Дворе. Видимо, не знали и искусственно создали (за уши притянули) причину переезда семьи Облонских в столицу. Но изначально зачем всё-таки понадобилось так круто менять написанное Толстым (то есть, повторю, зачем надо было Анну и Вронского отправлять в Петербург?). Возможно, существует какое-то объяснение, я не читал и не слышал. Убеждён, что это глупость. В романе мать Вронского постоянно живёт в Москве (имение у неё под Москвой), в Петербург она ездила в гости к старшему сыну Александру (фильм начинается с возвращения графини в Москву). Видимо, она часто бывает у Александра, это следует из описания обстоятельств поездки Анны в театр (после возвращения из Италии), — Вронский в нерешительности, он беспокоится за Анну, понимая, что в театре ей непоздоровится. Вот эта сцена: «Вронский, оставшись один, встал со стула и принялся ходить по комнате. `Да нынче что? Четвёртый абонемент ... Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. [ ... ] И зачем она ставит меня в это положение?` — сказал он, махнув рукой.» (глава XXXIII, часть 5; какой-такой Егор? Не Корсунский же? Вот это очень похоже на промах Толстого, если одновременно Вронский думает про мать, то должен назвать имя брата — Александр). Там же, в романе, Вронский во время самоубийства Анны находится в подмосковном имении своей матери, куда он поехал просто потому, что сильно разозлился на Анну (достала и сыграно всё прекрасно****) и куда, между прочим, и хотела неожиданно приехать Анна, да не доехала. Сценаристы решили (не из-за этого ли эпизода с театром ?), что это ляп Толстого — имение матери под Питером, а Вронский очень быстро оказался на Обираловке. В романе нет ни слова о том, что графиня Вронская меняла место жительства, но говорится другое — что у отца Вронского, графа Кирилла Ивановича, было несколько имений (годовой доход до 200000 рублей). Одно из этих имений, доставшееся графине по наследству, могло находиться под Москвой, другое (где живёт Александр Вронский с семьёй) под Петербургом (такие мелочи Толстой опускает, надеясь, что у читателя есть голова, а может быть он просто забыл об этом сообщить). В подмосковное она и переехала (она могла какое-то время жить с семьёй старшего сына), рассердившись на Алексея за его связь с Анной (она даже перестала давать ему 20000 рублей, и Вронский срочно пересматривает свои расходы, в связи с уменьшением доходов почти вдвое). В конце концов Алексею Кирилловичу удаётся выбить из мамаши некоторую сумму, сообщив ей, что он и Анна уедут в Воздвиженское, перестав мозолить глаза светскому обществу. И до этого тоже не трудно додуматься. В дни, непосредственно предшествующие самоубийству, Анна и Вронский находятся в Москве. Выходит, что это сценаристы вЛЯПались, перенеся последние часы жизни Анны в Петербург. Сценарий мог бы не содержать той многочисленной ахинеи (этим словом я называю все существенные и ненужные исправления романа, мне такое определение представляется вполне адекватным), которая в нём есть, если бы его авторы не стремились хоть как-нибудь да переделать написанное Толстым. Следы аналогичной трудно объяснимой деятельности (творческой, видимо?) присутствуют в разной степени во всех трёх отечественных экранизациях «Анны Карениной».

Надеюсь, это сравнение сериала и романа будет полезным для читателей. Кто-то заглянет в книгу, кто-то пересмотрит сериал. Можно сразу три последние серии, этого будет достаточно для предварительных выводов. Мне кажется, существует порядочное количество народа, хорошо знающего и любящего этот роман Толстого. Думаю, у многих глаза, как у меня, не раз лезли на лоб при просмотре киноверсии. Вот и попытался разобраться заодно с изложением своих мыслей о самом романе. Если у кого будут возражения, пишите. Где-то я мог ошибиться, что-то пропустить. С удовольствием исправлю ошибки.

Не уверен, что нужно это делать, но на всякий случай объясню, откуда я взял слово «эшафодаж». Из романа «Анна Каренина», где оно мне встретилось впервые в жизни. Толстой удачно употребил это слово, описывая неописуемую причёску одной из многих знакомых Анны. Если кто-то помнит, как её зовут, значит этот человек внимательный читатель с очень хорошей памятью. Этот персонаж должен быть упомянут в путеводителе по роману. У меня пока нет этой книги, а когда появится (а иначе, как в неё заглянуть?), допишу здесь несколько слов.

*) А у него могло бы быть такое, например, наблюдение. Сестёр из «Хождения по мукам» как зовут? Даша и Катя. А сестёр Облонских? Правильно, Катя (Кити) и Даша (Долли). Их средняя, Наталья, практически не является действующим лицом романа. Так что в трилогии это очевидный привет дальнему родственнику, что, без сомнения, замечают многие читатели.

**) Кое-что в этой области он всё же понимал. Вот что Кити говорит Левину перед свадьбой. «Кити не только уверила его, что она его любит, но даже, отвечая на его вопрос, за что она любит его, объяснила ему за что. Она сказала ему, что она любит его за то, что она понимает его всего, за то, что она знает, что он должен любить, и что всё, что он любит, всё хорошо. И это показалось ему вполне ясно.» Похоже, что создатели фильма «Доживём до понедельника» внимательнейшим образом читали «Анну Каренину».

***) Мне в общем понравилось исполнение роли Анны Лизой Боярской. Но женщин с таким типом красоты в то время не было. Сужу по огромному количеству портретов, которые есть в моих книгах и альбомах и, разумеется, в музеях. На роль Анны больше, по-моему, подошла бы по внешности Анастасия Макеева (княгиня Бетси Тверская). Очень красивая и «соответствующая». То, что она примерно на десять лет старше Карениной, совершенно не заметно. А Максим Матвеев идеальный Вронский, Лановой на втором месте.

Вообще, если бы Обираловку не отправили вслед за Левиным, отличный был бы сериал. Вот одна из интересных идей (не буду здесь ничего говорить о главной из них и, на мой взгляд, очень продуктивной — встрече полковника Вронского с Сергеем Карениным на японской войне) — в самом конце фильма до Вронского почти дошло, в кого вселилась душа Анны, почему ему кажется, что она где-то рядом, хотя прошло тридцать лет.

Вместо удивительного кейптаунского Музея Космозоологии читатель оказывается в какой-то конторе, где хранится всё подряд. Почему тележное колесо из неизвестного материала (тут вспоминается некая Зона и очень осторожно бегающие по ней сталкеры), глаз-предсказатель* и живой человекоподобный малыш (ребёнок ли это? и почему дед не одел его потеплее, не надо было бы носить в корзине?), оказываются в одной организации? Возможно, просто потому, что экспонатов пока маловато, но всё равно как-то странно это выглядит. Но главное не это. Главное то, что автор придумала нечто такое, чего хватило бы на приличного размера повесть, но я не могу себе представить фантаста, обладающего воображением, способным связать эти три артефакта какой-то единой сюжетной линией. Разве только Уайт мог бы взяться за такую задачу — мальчику и глазу в Космическом госпитале точно нашлось бы место, а у госпитальных каталок именно такие колёса. Но при полном отсутствии Уайта и явном присутствии Стругацких так и напрашиваются странники, от которых можно ждать чего угодно и о которых ровным счётом ничего не известно, а кем в таком разрезе может оказаться новый экспонат, страшно даже подумать, поскольку Экселенц безнадёжно опоздал.

Пришлось закончить рассуждениями на тему любви, поскольку дальнейшая перелицовка Стругацких принесла бы рассказу скорее вред, чем пользу.

*) Кто-то в рассказе удивляется способностям глаза, который ничего не видит, но и человеческий глаз ничего не видит, только световые волны воспринимает, а «видит» мозг; так, может быть, это глаз-мозг?

Эта история придумана человеком, мечтающим разбогатеть. Как Али-Баба или водолаз, нашедший на дне океана полный золота испанский галеон. Автор считает, что он этого достоин, на что в повести можно обнаружить довольно прозрачный намёк. Одного из героев, юношу очень положительного, зовут Михайло Васильевич Светоч. Эта искусственная фамилия (но, всё же хорошо, что не Ломоносов) сразу заставляет вспомнить героя повести Вадима Шефнера «Девушка у обрыва, или Записки Ковригина» гениального изобретателя Андрея (!) Светочева, совершившего технологическую революцию в строительстве. Заметно в повести и другое сопоставление, с другим гением — писателем, герой которого с таким же удовольствием издаёт неприличные звуки и портит воздух, как герой «конины» Джордж Гейзер. Постоянно испражняющийся и пукающий, этот парень — прямой, хоть и сильно измельчавший в обоих смыслах, потомок Пантагрюэля, и, возможно, Автору повести кажется, что между его героем и героем Рабле есть некая идейная связь. Ведь и последствия стараний того и другого сопоставимы: Пантагрюэль породил более ста шести тысяч маленьких человечков — карликов и уродцев обоего пола (не так уж и много), а грязевой гейзер выкладывает какашками свои инициалы (вначале-то, как известно, было слово, да и сумел бы отмочить такое Пантагрюэль? Кто знает ...), в которые вляпывается профессор. Если так, то Автор ошибается — идейная связь если и существует, то не между Гейзером и Пантагрюэлем, а между Гейзером и теми карликами и уродцами. ИМХО, так сказать.

В повести плохо всё — не только содержание, но и стиль и орфография. Зачем Автор так торопится, ведь он может и лучше? Правда, надо сказать, хуже он тоже может. Вероятно, как пойдёт, так и пойдёт, работать над текстами некогда. Вспоминается простая, как мычание, частушка, принадлежащая перу всё того же незабвенного Шефнера: «Нужны, нужны мне денежки / Повсюду и везде, / Мне требуются денежки / На суше и в воде!»

Этот шванк-шедевр можно считать предком современного детектива. Отличается предок от потомка, как каменный нож эпохи палеолита от складного ножа с набором из двадцати инструментов. Доктор подшутил над неграмотным крестьянином, тот сделал всё, «как доктор прописал», и превратился в авторитетного, уважаемого специалиста, причём, отнюдь не в области медицины. Врачом он поработал не долго, не успев, очевидно, за это время никого залечить до смерти, и вдруг, неожиданно для себя, оказался очень способным сыщиком. Сказка, в которой нет ни одного признака этого жанра — ни волшебства, ни заколдованных замков, ни говорящих зверей, вообще нет ничего сказочного, кроме, разве что, сказочной глупости её героев... Чему может научить этот анекдот? Тому, что без малейших усилий можно не то что рыбку вытащить из пруда, но даже и разбогатеть? В связи с этой сказкой в послесловии В. Неустроева к минскому изданию 1957 года говорится об инстинктивной тяге «угнетённых людей труда» к знаниям (!). Какие там знания?! Крестьянину всего лишь захотелось так же вкусно есть и пить, как это делает доктор, которого он случайно застал за обедом. Рассказчик едва ли представляет себе, каких усилий требует профессия врача и как трудно им стать, и наверняка плохо понимает разницу между врачом и следователем по уголовным делам. Возможно, единственная мораль, вытекающая из этой истории — это намёк на то, что только круглый идиот может назвать себя всезнайкой. Вот только слишком уж всё тут серьёзно, ведь переодетый врачом крестьянин в самом деле решает трудную задачу — разоблачает воров и возвращает ограбленному человеку украденные деньги.

Одновременно с этой никчёмной историей случилось мне прочитать историю (и это настоящая сказка) о молодом человеке, овладевшем редчайшим знанием — он научился понимать язык собак, птиц и лягушек («Три языка»). Ничему он научиться не мог, способностей не было. А был божий промысел — человека, обладающего уникальными знаниями, можно избрать на самую высокую должность в мире, каковой является в представлении рассказчика должность Папы Римского. Неустроев (предполагаю, что это профессор филфака МГУ Владимир Петрович Неустроев, умерший в 1986 году) пишет: «Подлинного дурака, единственного сына старого графа жизнь ничему не может научить. Бесплодность его «учёбы» народная мудрость клеймит уничтожающе: он научился по-собачьи лаять, по-птичьи беспечно петь и по-лягушачьи квакать. Этих знаний оказалось вполне достаточно для того, чтобы в Риме именно его избрали папой. Так в сатирическом гротеске сказка объединяет непривлекательные образы дворян и попов.» Такой была почти вся советская литературная критика — тупой и демагогической. И ведь искренне писал профессор, верноподданнически, иначе разве стал бы он передёргивать, утверждая, что парень научился лаять и квакать, рискуя навлечь на себя подозрение (переходящее в уверенность) читателей в том, что сказку он не читал.

Итак, с позиций марксистско-ленинского литературоведения «Доктор Всезнайка» произведение о реализации инстинктивной тяги к знаниям, а «Три языка» — сатира на неучей, дворян и церковников. На самом же деле всё ровно наоборот — к сатире ближе первое (если бы не крайняя серьёзность, о чём сказано выше), а во втором сатира и рядом не стояла. Ещё раз подтверждается истина — братья Гримм, не важно — хороша или не очень рассказанная ими история, оказались нашими современниками именно сейчас, в 21-м веке.

Владислав Женевский в отзыве на «Абсолютное оружие» писал: «Шекли пользуется космическо-полётной тематикой исключительно как маской, позволяющей серьёзным размышлениям придать вид захватывающей и поучительной истории». Очень точное и бесспорное замечание. В этом рассказе сделана попытка максимально приближенного к реальности (фантастической, разумеется) изображения безвыходной ситуации, в которой оказались американец и русский — два мужественных и опытных работника Корпуса Освоения Иных Миров. Легко представить, что увидит на месте их базы экипаж спасательного корабля (так в тексте — спасательного; непонятно, почему не просто рейсового со сменщиками, ведь никто не собирается их спасать). Увидит он практически ровное место с остатками фундамента...Задача перед двумя исследователями стоит почти не разрешимая, но не это главное в рассказе. Очень обидно за человечество, за бездарных учёных и ещё более бездарное руководство Корпуса Освоения, пославшее на планету, обследованную всего лишь роботом-спутником, двух хороших парней на верную смерть. Эти горе-начальники построили станцию, не поставив перед собой элементарнейшего вопроса — а не бывают ли здесь ветры сильнее семидесяти миль в час (выяснили только, что слабее не бывают) и какова их максимальная скорость. Впрочем, как строилась станция, Автор не сообщает. Может быть её соорудили роботы под тем же бездарным руководством.

В рассказе отсутствует фирменный юмор Шекли (если не считать мрачных шуток ГГ). Таких произведений у Шекли немного, к тому же в описываемой ситуации вообще не до смеха. Читателю приходит в голову естественный вопрос — зачем Автору понадобилось выставлять земных исследователей такими тупицами? Ведь если в Корпус и попали бы по ошибке подобные люди, их давно бы уже выгнали.* Рассказ, конечно, можно рассматривать, как рассказ-предупреждение, но на слишком уж шатком фундаменте он основан. Если можно назвать фундаментом чью-то непроходимую дубиноголовость. Если бы он был написан человеком с инженерным образованием, то я бы назвал такого инженера никуда не годным троечником. Есть в рассказе одно свидетельство, говорящее об именно таком уровне подготовки. «Клейтон мельком глянул на индикатор. Сто семьдесят четыре [мили — mr_logika] в час! Не может этого быть! Впрочем, и в земной стратосфере реактивная струя бьёт со скоростью двести миль в час». ГГ сравнивает скорость ветра со скоростью реактивной струи, которая кажется ему близкой к показаниям датчика скорости ветра. Ни один нормальный технарь скорость ветра, пусть даже и чудовищно высокую, не стал бы сравнивать с реактивной струёй, ему бы такое и в голову не пришло. В действительности скорость реактивной струи на порядок выше.** Но если этот ляп принадлежит тому же Автору, что и весь рассказ (я допускаю, что Шекли мог быть введён в заблуждение каким-нибудь недобросовестным консультантом, но это маловероятно), то не лучше ли было бы ему работать в своей обычной манере — побольше юмора, побольше пародии и поменьше технических подробностей?

Мой вывод таков — история действительно захватывающая и поучительная и маска удачно выбрана, но Шекли здесь немного не в своём репертуаре.

*) Возможно, это как раз и есть такой случай, после которого кое-кто не просто лишится работы, но и присядет на приличный срок.

**) Реактивный самолёт при такой скорости струи мог бы двигаться по дорожкам аэродрома даже и против не слишком сильного ветра, но кому нужен такой самолёт?! Вопрос о том, какие специалисты изучали планету и строили на ней станцию, отчасти проясняется. Но Клейтон в их число не входит. Очевидно, что он понятия не имеет о реактивных двигателях, но к нему и претензий быть не должно, у него просто другая специальность. Но, с другой стороны, профессионал такого высокого уровня с таким ограниченным техническим кругозором — это, согласитесь, нонсенс.

PS. В классификаторе пункт «контакт» не отмечен почти никем, хотя это в рассказе очевиднейшая вещь. Наоборот, пункт «стихийные бедствия/природные катаклизмы» встречается почти у всех. Но нельзя применять к инопланетным природным явлениям земные шкалы. Сильные ветры на планете нормальное явление весь год, а ещё там бывает сезон бурь. Местный житель по имени Сманик так и говорит: «Лето кончилось. Теперь надо искать спасения от ветра, от сильных зимних бурь.» Так что катаклизм весь впереди, а кратковременное усиление ветра чуть не окончившееся гибелью одного из наблюдателей определяется Смаником как умеренное. «Ничего опасного, но немного неприятно для прогулок под парусом.»

Мужчине удалось почти невозможное — донести женщину до лестницы бегом, «не ослепнув и не оглохнув» после того, как шоссе вдруг встало «на дыбы». Он не дал ей «сгнить вместе со всеми там, внизу.» Там. Где сейчас угадывалась далёкая «земля, сплошь затянутая жёлтым дымом», а «в чудовищной, чуть туманной дали догорало оранжевое зарево.» Они добрались до цели — «мотающегося посреди неба» ветхого досчатого настила, на котором только «чудом» могли разместиться два человека. Последняя фраза звучит, как заключительный аккорд похоронного марша: «Только держись подальше от края.»

Но, главное, сумели перед смертью подышать ещё чуть-чуть чистым воздухом большой высоты и увидеть звёзды.

Как же запуган должен быть человек, видящий такие сны? Неудивительно, что многие не выдерживали постоянного нервного напряжения и в ожидании атомного апокалипсиса сходили с ума. Гонка вооружений вещь неприятная. К сожалению, она продолжается. Ну, деваться некуда, будем жить, будем возделывать свои сады.

Автору за этот рассказ, который жена назвала «конфеткой» (чувство юмора у неё на высоте — ужас упакован в красивый фантик из слов) досталось от литературных ветеранов. И поделом — сам дрожишь от страха, — пожалуйста, но людей-то зачем пугать своим убийственным оптимизмом?

Исключительно интересная, насыщенная до предела малоизвестными обывателю сведениями, книга. Правда и ничего, кроме правды о жизни непризнанных республик. Не об Украине.

Обязательно читать всем антифашистам. No pasaran!

«Антис (помпил. Antis; также Нефил (гематр.), Бахадур (вехден.), Н`куйя (вудун.), Велет (брамайн.), Исполин или Полоник (старосузд.) и т. д. — человек, от рождения наделённый способностью к переходу в изменённое, расширенное состояние (по К. Челковцеву) и, как следствие, — к выходу в открытый космос без средств защиты и перемещению со сверхсветовыми скоростями без использования РПТ-маневров.»

Г.Л. Олди «Ойкумена»

«Коллективный антис, надо же!.. вертикаль, клянусь вечным огнём, явная вертикаль...».

Г. Л. Олди «Ойкумена»

Первым был Ван-Вогт. В рассказе «Чудовище» (1948 год) его антис шутя расправляется с чудовищами, переходя в расширенное состояние без ущерба для окружающих. Антисы Ойкумены этой технологией владеют. Стругацкие, читавшие, конечно, Ван-Вогта, написали в 1984 году повесть «Волны гасят ветер», где предсказали появление антисов (назвав их люденами) на Земле. Это происходило в результате активации в мозгу человека третьей сигнальной системы, с чем Олди полностью согласны. Они даже попытались при помощи остроумной аналогии объяснить то, для чего в нашем языке пока нет слов, — действие этой третьей. «Первая сигнальная система — реакция на раздражитель. Ожог, боль, и ты отдёргиваешь руку от горячего утюга. Вторая сигнальная система — реакция на речь. Раздражитель заменяется его словесным обозначением. «Горячо!» — кричит жена, и ты отдёргиваешь руку, не коснувшись утюга. ... [...] ...«Горячо!» — кричит нечто, не имеющее ни языка, ни горла, ни голосовых связок, и мы уходим в волну раньше, чем разящий луч, несущийся со скоростью света, коснётся хрупкого, слабого человеческого тела...». Всё повествование крутится вокруг темы антисов. Знакомство Тартальи с Папой Лусэро Шанвури, необычная татуировка с втиранием неизвестного порошка (что это за порошок, выясняется гораздо позже); цель весьма рискованного опыта над собой, осуществлённого помпилианкой Юлией Руф; эксперимент профессора Адольфа Штильнера по передаче расовых признаков при зачатии; теоретические работы Айзека Шармаля; разговор Фаруда Сагзи с Нейрамом Саманганом в доме Мансура Гургина*, когда антис объясняет, почему** он возвращается в малое тело и что делают антисы, чтобы не забыть навсегда дорогу назад. А почему эта опасность (забыть) существует? Авторы предполагают, что существование в виде волнового (или полевого) организма даёт такие возможности восприятия космоса, что впечатления человека, находящегося в малом теле не идут ни в какое сравнение с его космическими ощущениями. Это происходит и с людьми, превратившимися в люденов. Примерно это же происходит у Саймака в «Городе» — никто не хочет возвращаться с Юпитера на Землю, забывают родные края начисто.

Несколько соображений по поводу расы помпилианцев. Если предположить, что древние римляне во времена расцвета своего рабовладельческого государства вышли в космос и заселили несколько землеподобных планет (а что тут необычного, летают же у Пола Андерсона викинги-космонавты), то культура, подобная помпилианской, основанная на ментальном подчинении рабов, могла бы возникнуть эволюционным путём (правда, три тысячи лет для этого срок явно недостаточный).*** Всё как в Римской империи плюс рабовладение, как неотъемлемая сущность помпилианцев (стр. 97). Безусловно, это не что иное, как глобальное социально-юмористическое полотно Авторов, в которое они вложили своё отношение к любой разновидности расизма и массового манипулирования сознанием. Плата за это высокая — помпилианцы лишены третьей сигнальной системы и в создании коллективных антисов обречены на вспомогательную функцию «коммутантов» (ключевая часть этого слова — мутантов; мутанты именно они, а не те, кто эту систему имеет). Так что вся помпилианская тематика в книге имеет непосредственное отношение к антисам.

По-моему, очевидно, что «Ойкумена» выросла из зёрен, содержащихся в повести «Волны гасят ветер». Одно из них — идея вертикального прогресса. (Кстати, в книге есть прекрасный пример прогресса горизонтального — это раса киноидов, история Марийки Геджибош и её родителей; почему все киноиды, судя по именам и фамилиям, происходят от чехов, поляков и других славянских народов Восточной Европы? — риторический вопрос к Авторам.) О вертикальном прогрессе рассуждает «пенсионер галактического значения» (одна из тех шуток Авторов, без которых трилогия стала бы немного лучше; это нижний уровень юмора «Ойкумены»), бывший повелитель вехденов Кобад IV.

В связи с помпилианцами у меня есть ещё два риторических вопроса. Помпилианка Юлия Руф называет антисов Исполинами, то есть по старосуздальски. Почему она пользуется именно этим словом, хотя никогда не бывала на Сечене, где, если моя догадка верна, говорят на старосуздальском языке? Скорее всего, она так говорит по причине рабочих контактов с профессором Штильнером, чей исследовательский евгенический центр расположен на Сечене.

Второй вопрос касается названия помпилианской торпедной галеры — «Муций Порсенна». Вроде бы у помпилианцев всё очень серьёзно в области традиций, имена абсолютно староримские, консулы сохранились, трибуны, центурионы, встречается даже сетка ретиария (!) и т. п. А как же быть с этой странной смесью имени национального героя римлян с именем царя вражеского племени этрусков? Это юмор, ошибка помпилианских историков, или это ляп? Я придерживаюсь последней версии, на юмор и ошибку историков оно как-то не похоже.

Есть ещё сомнение насчёт термина «семилибертус». Если это значит «полусвободный», то на латыни будет по другому. Автоматический переводчик инструмент доступный каждому клиенту интернета. Я бы написал «демилибертус» (если уж пользоваться вульгарной латынью) по аналогии со словом «демисезонный».****

Отдельная тема — планета Сечень. Вопрос связан с единожды мельком упомянутым старосуздальским языком. На Сечене живёт граф Аркадий Викторович Мальцов, отставной бомбардир-майор, богатый помещик-крепостник (с. 181), владелец «Горлицы», гибрида прогулочной яхты с боевым космическим крейсером. На этой планете когда-то практиковалось наказание, называемое «высечь на конюшне» (не отсюда ли Сечень?). Местные жители называют силовую сетку для переноски мелких вещей по старинке — авоськой. На Сечене в ходу поговорка «от сумы, да от тюрьмы не зарекайся», очень знакомая, и образное выражение «лезть впереди родного отца в реактор». Последнее свидетельствует о прогрессе, когда-то вместо реактора было пекло. Вероятно, крепостные крестьяне по старинке продолжают пользоваться этим словом, реактор же в ходу у людей типа графа Мальцова, от которого Борготта и услышал модифицированную реплику. Пейзажи Сеченя стопроцентно российские. Россия здесь вызывает в памяти страну, изображённую Рыбаковым в романе «Гравилёт «Цесаревич». Так что же, Сечень это Россия? Наверняка, хотя частички России Авторы разбросали по Галактике — в другой такой частичке родился и был захвачен в рабство несостоявшийся директор кукольного театра Яша Буранчик, погибший очень скоро вместе с галерой «Муций Порсенна».

Книга очень сложно сконструирована, достаточно сказать, что между эпизодом, когда Борготта помогает легату произносить торжественную речь в военно-космической школе и моментом переноса (по ходу дела с участием в сражении) Тумидуса и Борготты на «Герсилию» (и попаданием всей компании в Шеол) проходит всего лишь один месяц (!). А сколько случается за этот месяц событий, перемежающихся воспоминаниями Борготты ..., эти воспоминания и события занимают более семисот страниц! Иногда кажется, что авторы пишут быстрее, чем думают. Непонятно, например, почему антис новорождённый ребёнок возвращается в малое тело без проблем, а он же взрослый в состоянии «овоща» делает это со страшными последствиями (масса разрушений и много погибших людей). Непонятен также ход мысли Авторов, приписываемый ими трубачу Бежану, когда, разрушив памятник Мансуру, тот якобы выбирает следующую цель — Борготту или Самангана. Авторская ремарка такова: «Это не имело существенного значения». Очевидно, что имело. Антис ещё бежал по склону воронки, Борготта ждал (Фаруду он отвечает: «Ещё немного. Пусть он выберется из воронки.»). Стрелять в Борготту не имело смысла, а выстрел в Нейрама должен был решить проблему радикально — все окружающие погибли бы. Другая странность в этом эпизоде — разговор Фаруда с самим собой после того, как он выстрелил в Борготту, уже ставшего частью антиса (с. 857). Скорость написания этого отрывка явно превышала скорость человеческого мышления, которая превышает световую. Фаруд «долго» не может решить, уйти ему с антисом и остальной компанией или остаться и погибнуть. Но решать это надо было до выстрела. Антис (а он пока не способен рассуждать) не станет забирать с собой того, кто этот выстрел уже произвёл. Зачем спасать убийцу, который может и повторить попытку при первом удобном случае?

В самом конце книги Авторы задали читателю ещё одну задачу, причём, непонятно, сознательно они это сделали или это результат дикой суматохи, царившей на Шеоле (и в головах Авторов) перед стартом второго в истории коллективного антиса. Почему в его составе оказалась собака с непредсказуемым поведением (Марийка Геджебош), это понятно, но куда она потом делась? В эпилоге вместо неё в коллантисе уже присутствует гитарист Заль, получивший в последней драке тяжёлые повреждения от этой милой девушки-киноида. Почему Тумидус отказался покинуть Шеол вместе с Борготтой и его пенетратором? Без помпилианца коллантис невозможен, а Юлия хотя и помпилианка, но не совсем полноценная, обезрабленная. Можно предположить, что тут тоже не обошлось без личного пенетратора Борготты. И главное — в коллантисе, стартовавшем с Шеола, нет никого с третьей сигнальной системой! Ещё одно открытие? Наконец, полной шизой кажется реплика-вопрос Борготты (его вроде как осенило): «Хлестнём по третьей сигнальной?» (с.944). Хлестнём, видимо, болью, но где там система, по которой надо хлестать?? В эпилоге коллантисы тоже обходятся без составляющих с третьей сигнальной. Это начало новой фазы вертикального прогресса? Или продолжение горизонтального?

В итоге впечатление от прочитанного остаётся изрядно подпорченным. Итог-то очень уж неожиданный. Всё, что касается вертикального прогресса, третьей сигнальной, оказывается напрасным мудрствованием, поскольку двигателем прогресса остаются всё те же старые, добрые законы диалектики — закон единства и борьбы противоположностей, перехода количества в качество (не отсюда ли ноги коллантисов растут?) и закон отрицания отрицания (прошу прощения за напоминание таблицы умножения инженерам). Получилось что-то похожее на «если бы парни всей Земли вместе собраться однажды смогли, вот было б здорово, вот это был бы гром...», или уж совсем просто — «пролетарии всех стран соединяйтесь!» (пролетарии они ведь имеют различный цвет кожи на разных «планетах Галактики»).

Но всё искупают герои, живые люди (совсем не куклы), очень яркие личности. Особенно хорошо получились дети. Их в книге всего пять (детский сад Шеола не в счёт и актёры театра Борготты в детском возрасте тоже), два из группы главных героев и трое появляющихся на короткое время. Читавшим книгу понятно, о ком я говорю и за что мне хочется сказать Авторам отдельное спасибо.

Не сказал я пока ещё об одном очевидном и никем не замеченном факте — с появлением антисов/люденов оказывается решённой проблема телепортации, а появление коллантисов сделает ненужными пассажирские межпланетные и внутренние перевозки. Останутся только грузовые звездолёты, управляемые автоматами, что приведёт к прекращению патрулирования пространства боевыми кораблями — некого будет защищать от прожорливых флуктуаций. Огромное количество космических кораблей станет экспонатами исторических музеев. Вот это всё и станет главным достижением вертикального прогресса. Надеюсь, в продолжениях этого цикла вселенная станет более гостеприимной и почти полностью безопасной для человека.

*) Здесь невозможно пройти мимо одной удивительной способности вехденов (Фаруд, бывший борец, судья планетарной категории — вехден, Хозяин Огня; антис Нейрам — тоже вехден). Вехдены народ горячий в прямом смысле слова — «насекомые сгорали на подлёте к любому вехдену.» (с.537). Бороться между собой они могут, но как они борются на соревнованиях (в книге упомянуты чемпионаты Галактики по вольной борьбе) и тренировках с представителями других рас, имеющих нормальную температуру тела? Чтобы не обжечь противника, вехден должен обладать способностью снижать собственную температуру. Вероятно, так оно и есть. Но, к сожалению, Авторы об этой способности вехденов ничего не говорят.

Интересная фигура этот Фаруд, исбахбаз вехденской службы расовой безопасности, работающий на Помпилию (что кажется невероятным), заслуженный мастер спорта по вольной борьбе. Борготта называет его бахбазом, немного сокращая его воинское звание, соответствующее полковнику. Фаруд Сагзи, Бахбаз. В памяти Борготты он может зафиксироваться в виде аббревиатуры ФСБ. Это удобно и для читателя.

**) Как антис это делает, об этом Авторы вскользь сообщают совсем в другом месте книги, где рассказывается об истории рождения Нейрама Самангана. «Механизм возвращения антисов из большого тела в малое известен, хотя и слабо изучен. Переходя из волнового состояния в корпускулярное, антисы восстанавливают физический облик по матрице, предшествовавшей последнему выходу.» Действительно проблема — как изучать этот механизм, если среди антисов нет специалистов по теории поля, а становиться объектами исследований у них желания не возникает? Отсюда и результат — идёт тысяча двести семьдесят четвёртый год космической эры (в повести «ВГВ» действие происходит в «окрестностях» сотого года), а проблема так и остаётся «слабо изученной», а если честно — не изученной совершенно.

По поводу матрицы пару слов. Разгуливая по галактике, антис рискует потерять матрицу (Нейрам и Папа Лусэро попадают в трудные положения, особенно первый), и тогда он может навсегда проститься со своим малым телом. Думаю, что при уходе в волну копия матрицы предаётся автоматически в некое Хранилище АнтисМатриц (сокр. ХАМ), а при возвращении антиса в малое тело эта копия не уничтожается, что позволяет антису воспользоваться более ранней копией (Нейрам неосознанно использует этот вариант, когда переносит себя и ещё несколько человек с Михра на «Герсилию»).

Мне кажется, что здесь следует упомянуть и гипотезу профессора Мулдашева, о том, что человек изначально представлял собой полевую структуру, но постепенно сгустился. До сих пор не знаю, была ли эта идея шуткой известного офтальмолога. Его книга, посвящённая вертикальному прогрессу, идущему как бы в обратном направлении, написана абсолютно серьёзно.

***) Цитата из «Ойкумены»:

«В процессе эволюции, совершавшейся в условиях консервации рабовладельческого строя, уроженцы Помпилии приобрели оригинальную психофизическую особенность: они научились ставить клеймо. Клеймённый хозяином раб — захваченный силой, купленный на рынке, переданный в рабство по суду, за долги или иным законным способом — становился чем-то вроде части тела хозяина. Владелец мог использовать своё «двуногое имущество» любым способом, вплоть до перекачки нужного количества жизненной энергии раба в механические движители.

Галеры помпилианцев летали на рабах.

Колесницы помпилианцев ездили на рабах.

Их заводы и фабрики также работали на рабах.»

Зато помпилианские «зелёные» могли спать спокойно.

О Помпилии можно говорить много и долго. Встречалась ли когда-либо в фантастике такая идея, да ещё столь блестяще развёрнутая — существование целой человеческой расы, превратившейся в нелюдей, паразитирующих на всём остальном населении Галактики, способных за три года высосать из любого человека всю жизненную силу, доведя его до состояния робота? Если помпилианцы кого-то не трогают, то только потому, что те способны дать им по зубам.

Почему, например, в книге нет названия столицы (главного города Помпилии, родины расы помпилианцев) этого государства, где располагается резиденция императора и сенат? Вопрос простой. По той же причине нет в книге и названия столицы Борго, хотя это очевидное производное от нашей Италии. Помпилия это обезглавленный Рим.

Почему кукольный театр маэстро Карла Марии Родерика и так далее не гастролировал на Помпилии (система Нумы, созвездие Волчица) и Октуберане (созвездие Семи Холмов), Юниусе и Фебруаре, Квинтилисе и Мае? Ответ, по-моему, тоже очевиден — боятся. Вся Галактика боится помпилианцев и не может им доверять. Уж лучше быть киноидом.

Сравнение с современным положением на нашей планете приходит в голову на счёт раз, но развивать здесь эту тему я не собираюсь.

****) В книге много и других незнакомых слов и выражений, которые не имеют перевода или комментария.

Примеры: «эмитор сферы» (гибрид эмиттера и имитатора?), «пять лет в бочках с солерой». Есть и ещё, но дело не в конкретных непонятках, а в том, зачем они нужны в тексте и кому. Никому и ни зачем, IMHO.

Встретилось любопытное название планеты «Хейфиц -2», что означает вторую планету в системе звезды Хейфиц. Похоже, что таким образом Авторы увековечили кого-то из друзей. А, может быть, имеется в виду режиссёр Иосиф Ефимович Хейфиц? Так и я бы в честь этого человека назвал его фамилией, как минимум, малую планету.

Номера страниц даны по изданию в серии «Мир фантастики», Азбука, 2019.

«Боливар не выдержит двоих.»

О`Генри «Дороги, которые мы выбираем»

Детские и семейные сказки иногда оборачиваются красивыми лекциями по историческому материализму. Братья Гримм, однако!

Итак, коротко и по сути.

Рабочий класс ещё очень политически незрелый. Все угольщики работают сами по себе, не имея связи с себе подобными. Цель их примитивна и ничем не отличается от цели первобытного человека — работать надо, чтобы хорошо поесть. Любой наглый и бессовестный люмпен в два счёта обведёт такого бедолагу вокруг пальца, что и проделывает младший из трёх нищих братьев, обманув и обобрав работяг, буквально вынув у них изо рта последний кусок. Хороший, если честно, кусок, ну так собственность, когда её нечем защитить, всегда меняет собственника. Так хитрый негодяй, обманывая простой народ, прокладывает себе путь к власти.

Из этого краткого и ёмкого изложения сути периода первоначального накопления и состоит половина этой совершенно особенной сказки. А во второй её половине происходит буржуазная революция. Акула Додсон, расстреляв прямой наводкой армию роялистов, захватывает власть и женится на дочери короля, а после подавления двух подряд роялистских мятежей устанавливает единоличную власть в государстве, т. е. становится диктатором. Всевышний на его стороне — от звуков его волшебного рожка, как от Иерихонской трубы, рушится всё кругом — «... попадали стены и укрепления, города и деревни обратились в груды развалин, и под ними погибли и король, и его дочка.» Приходит конец монархии. Интересно, что этот так называемый Всевышний был на стороне бессовестного ублюдка с самого начала, поскольку такие ключи к благополучию, как скатерть-самобранка, никому не даются в руки случайно, а исключительно с божьего соизволения.

Можно ли детям читать эту всемирную историю, изложенную под видом сказки? Это родители пусть сами решают. Им же потом отвечать и пожинать плоды.

Параллели с Наполеоном здесь сознательные, хотя он, разумеется, не люмпен. Но, если младший брат из сказки не дурак, то есть надежда, что государство при его правлении достигнет вершин могущества и народ станет жить лучше, как это произошло в начале 19 века во Франции. И если бы уязвлённые европейские монархи не своротили, как сказал Герцен, «колесницу истории с большой дороги по ступицу в грязь», нынешняя Европа была бы совсем другой.

Рассказ ставит очень серьёзные и глубокие вопросы перед верующим человеком. Об этом уже написано достаточно, повторять не буду. Интересно посмотреть на этот рассказ под совершенно другим углом. И не окажется ли в результате, что и глубина и серьёзность затронутых в рассказе проблем не более, чем иллюзия?

Астрофизик-иезуит, от лица которого ведётся повествование, сделал открытие — обработав полученные экспедицией данные, он узнал «в каком году свет исполинского аутодафе достиг нашей Земли.» Иначе говоря, он узнал год рождения Христа. Но вряд ли можно было произвести такой расчёт с точностью до дня, расстояние от вспыхнувшей звезды до Земли слишком велико (3000 световых лет), а расчёт очень сложный, надо же учитывать движение Солнечной системы. Завершается рассказ вопросом учёного, на который Создатель никогда не ответит: «...о, Всевышний, в твоём распоряжении было столько звёзд! Так нужно ли было именно этот народ предавать огню лишь затем, чтобы символ его бренности сиял над Вифлеемом?» Точное место, где зарыта собака, находится мгновенно — учёный узнал, в каком году сверхновую увидели на Земле, но, по желанию Автора, этот год от читателя скрыл. И сделано это далеко не просто так. Кларк добился желаемого эффекта — рассказ действует на читателя, как хорошая религиозно-философская притча, но сделал он это, применив негодные средства, а, если уж называть вещи своими именами, элементарно своего читателя обманув. Любому, читавшему Новый Завет, известно, что, когда волхвы шли из Иерусалима на юг к Вифлеему, «звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними» (Матфей). Это была в прямом смысле путеводная звезда, и она привела волхвов к месту рождения Христа. Предположение о том, что этой звездой была комета Галлея, было выдвинуто ещё в 1907 году астрономом из Гамбурга А. Стецелем. Кларк мог этого не знать, т. к. едва ли его интересовал вопрос точной датировки рождения Сына Божьего. Но есть нечто, чего писатель не мог не знать, а именно — того, что сверхновая сияла на небе, никуда не смещаясь, как и полагается всем так называемым неподвижным звёздам, и никому не указывала направления движения.* Наличие путеводной звезды это, пожалуй, основная опора при попытке установить точную дату рождения Иисуса. Кларк, сочиняя свой рассказ, наверняка знал, что принятая в настоящее время дата его рождения неверна (достаточно того, что Иисус родился в годы правления царя Ирода Великого, умершего в 4 году до н. э.), но не зная точной даты, не стал вкладывать её в уста своего героя. И правильно сделал, потому что ошибся бы в любом случае. Но главное не в этом, а в том печальном факте, что такой глубокий рассказ построен на ошибке** — никакая сверхновая не могла кого-то куда-то привести, и тем более двинуться на юг (ведя за собой волхвов, посланных царём Иродом для проверки слуха о рождении «царя иудейского»), побывав в созвездии Льва как раз в те дни, один из которых должен был позже получить имя Рождества Христова. Должен был, но не получил, слишком много времени прошло до 607 года н. э. когда папа Бонифаций IV утвердил ошибочную дату, предложенную папским архивариусом Дионисием Малым в 525 году. Священник из рассказа всё-таки астрофизик, и он никоим образом не может считать сверхновую звезду путеводной, он же и Библию должен знать не хуже астрономии. Да и как можно расценивать вышеприведённое выражение астрофизика (!) «символ ... сиял над Вифлеемом» применительно к одной из звёзд Млечного Пути, сиявшей совершенно одинаково для всех жителей северного полушария Земли? Такое мог выдать только дилетант, плохо знакомый даже с азами астрономии.

*) Весной 5 г. до н. э. в течение 70 ночей в тех же местах и тоже на востоке можно было наблюдать сверхновую в созвездии Козерога, но эту звезду по понятным причинам никто не воспринимал, как некий указатель свыше. Не об этой ли звезде идёт речь в рассказе? Сведений о других новых в этот период древние астрономы не оставили.

**) А если это не ошибка, а сознательное вождение читателя за нос? Тогда грош цена всем мудрым и местами излишне пафосным рассуждениям Автора (или, что то же самое, его героя учёного иезуита).

Истина, как почти всегда, находится где-то между крайними вариантами — ошибкой и сознательным обманом. Не может быть, чтобы человек, обладавший мощным интеллектом и огромными знаниями в самых различных областях науки и культуры, не понимал, что представляет собой его рассказ. Уверен, что Кларк просто разыграл читателей, проделав нехитрый фокус, разоблачение которого оставил на их усмотрение. Слишком уж здесь всё на виду, даже и на подтекст не тянет. Так что не нужно выражать сочувствие священнику, вере которого якобы нанесён сильный удар. Совпадение, конечно, редкое и неожиданное, но обвинять Всевышнего в преднамеренной организации крайне жестокого праздничного салюта в честь рождения Сына нет оснований.

Кому интересно узнать, когда родился Иисус Христос, советую прочитать статью д. и. н., профессора, академика РАЕН Олега Михайловича Рапова «В каком тысячелетии и столетии мы живём?». Статья опубликована в сборнике Российского Исторического Общества «Антифоменко» в 2000 г.

Всеволод Ревич написал массу интересного о повести «Волны гасят ветер». Есть и некоторые спорные моменты, о которых и пойдёт речь ниже.

Ревич пишет: «... в повести ... выясняется, что никаких пришельцев, никакой свехцивилизации не было и нет.» Это точка зрения Горбовского, которую разделяют Авторы (во всяком случае в уста Горбовского АБС очень часто, если не всегда, вкладывают собственные мысли), и, следовательно, остаются открытыми вопросы: 1. Кто, как и куда вывел почти всё население целой планеты (см. «Жук в муравейнике»)?; 2. Кто заложил детонаторы и зародыши древнего человека в инкубатор и спрятал его подальше от людей? 3. Кто запустил сторожевой спутник, сбивший звездолёт супругов Семёновых, на орбиту той планеты, где происходит действие повести «Малыш»? Есть и ещё вопросы, но хватит и этого. Выходит, всё это и многое другое теперь должно получить какое-то иное истолкование. Какое же? У Ревича ничего об этом нет, и это необъяснимо. Хотелось бы понять, почему АВС вдруг отказались от многого, написанного ранее, сделав вид, что ничего такого они никогда и не писали. Ревич этого, очевидно, тоже не знает и обходит эти вопросы в своей статье с помощью огромного и очень явного зигзага.

Другой «зигзаг» в статье Ревича ещё заметнее. Он пишет: «Вот и Тойво Глумов, перед которым нежданно-негаданно открывались, казалось бы, безграничные горизонты, начинает рассуждать: «Враг рода человеческого нашёптывает мне, что только полный идиот способен отказаться от шанса обрести сверхсознание и власть над Вселенной...». И снова Ревич: «Идиот», однако, находится. Это сам Тойво. Он предпочитает лучше вообще исчезнуть, похоронить себя, чем насильно стать миллионером, превратиться из человека в нелюдя.» Из этого следует, что уважаемый В. Ревич элементарно не дочитал до конца произведение, о котором пишет в своём предисловии. В письме Аси Глумовой Каммереру есть такие строки о Тойво: «Последнее время он возвращается всё реже и реже. Я знаю его собратьев, которые и вовсе перестали возвращаться. Им больше нечего делать на Земле.» Так что Тойво «насильно стать миллионером» не отказался и никуда не исчез, просто путешествует по вселенной.

Ну и что же это за предисловие, по прочтении которого читатель испытывает чувство неловкости за его автора, как если бы он появился на каком-нибудь официальном приёме во фраке с одной оторванной фалдой? Пусть даже оставшаяся неоторванной смотрится неплохо.

«... люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря.»

Гоголь «Записки сумасшедшего»

Необычный случай произошёл как-то в одной немецкой деревне. Жена (её зовут Катерлизхен), закончив работу в поле прибегает в деревню и стучит мужу (его имя Фридрих, или, коротко, Фридер) в окошко. Происходит такой диалог (перевод Э. Ивановой):

— Фридерхен!

— Что там такое? — спросонья спросил Фридер.

— Скажи мне, дома ли Катерлизхен?

— Да, да, она дома, спит себе.

«Стало быть я уже дома», — подумала Катерлизхен и убежала.

Когда я читал сказку «Фридер и Катерлизхен», мне пришла в голову плодотворная, как казалось поначалу, идея — а не написаны ли гоголевские «Записки сумасшедшего» под влиянием некоторых гриммовских шванков, которые он мог читать по немецки (три тома сказок вышли в Германии в 1812-1822 годах)? Ведь многие истории, собранные братьями Гримм, по уровню происходящего в них абсурда просто не имеют себе равных среди сказок других народов. Точного ответа я не нашёл, а тот факт, что успеваемость Гоголя в гимназии по языкам была ниже средней (уточнить это оказалось делом простым, надо было только заглянуть в отличную, из серии «ЖЗЛ», книгу Игоря Золотусского «Гоголь»), вынудил меня отложить эту идею на неопределённое время. Кроме того, известен отрывок из разговора между Гоголем и его врачом Тарасенковым о «Записках ...», когда на вопрос врача: «Да как же вы так верно приблизились к естественности?», писатель ответил: «Это легко; стоит представить себе...».

Пора вернуться к нашим баранам. Сразу становится ясно, что в жизни таких глупых женщин не бывает. Но с какой целью используется в этой истории такая очевидная гиперболизация глупости? У того же Гоголя за острой сатирой в «Записках сумасшедшего» виден подтекст, наводящий на мысль о причине болезни несчастного Аксентия Ивановича — это его безнадёжная влюблённость в дочку директора и постоянно подавляемые мысли о ней. От неразделённой любви (впрочем, как и от разделённой) повреждаются умом не так уж редко. В гриммовской истории о молодой семье постепенно тоже всё проясняется. Куда менее интересным стало бы повествование, если бы вещи сразу были бы названы своими именами. А так читатель (или слушатель), наблюдая за невероятно глупыми действиями Катерлизхен, на которые Фридер реагирует весьма своеобразно (и однообразно)*, начинает постепенно понимать, как тяжела жизнь подкаблучника, который, любя свою жену, в то же время и слегка побаивается её. А основания для этого имеются. Иллюстрация художника Дж. Шарля к американскому изданию сказок представляет Катерлизхен в виде здоровенной рыжей девицы с дверью на спине и с привязанными к двери мешком груш и кувшином пива.

В сказке «Умные люди», такой же анекдотической истории из повседневной крестьянской жизни, муж не побил глупую жену палкой только потому, что ему повезло встретить сразу двух не менее глупых представителей вида хомо сапиенс, причём один из них оказался молодым парнем (редкий у братьев Гримм случай).

Благополучный конец истории Фридера и Катерлизхен в принципе похож на окончание сказки «Умные люди» — читателю дают понять, что есть люди куда глупее Катерлизхен. И это, как ни странно, воры, на которых девушка сбросила дверь. Они приняли дверь за напавшего на них дьявола (а дело было ночью) и бросились врассыпную, забыв под деревом украденное у торговцев золото (!).**

Остаётся объяснить, откуда я взял диалог, с которого начинается эта заметка. Всё очень просто. Как и «Красная Шапочка» (где есть продолжение с другим волком), эта сказка существует в двух вариантах. Первый кончается бегством воров из-под дерева (таков перевод под редакцией Полевого, перевод Бутромеевых и вариант под названием «Муженёк и жёнушка», ответственность за который, вероятно, следует возложить на издательство «Э», поскольку в этой обработке герои сказки вообще не имеют имён), а второй (переводы Петникова и Ивановой) имеет совершенно неожиданное окончание. Сразу же по возвращении домой с чудом найденным золотом Катерлизхен делает попытку начать жизнь примерной хозяйки. Попытка кончается полным провалом, но как там всё происходит я рассказывать не буду, это надо читать. Скажу лишь, что в этом варианте уже саму несчастную Катерлизхен принимают за чёрта, Фридер продолжает спать дома, с женой, как ему кажется, и история повисает в воздухе, прервавшись на этом интересном месте. Рационального толкования событий второго варианта, похоже, не существует (маразм крепчал...), если не предположить, что обретя утраченное, казалось бы навсегда, золото, супруги основательно это дело спрыснули.

Но и это ещё не всё. Существует перевод В. А. Гатцука под названием «Фридер и Катерлизхен», но происходящее в этом варианте не имеет ничего общего с известными и часто печатающимися переводами. Это просто совсем другая история о двух до безобразия ленивых и не сильно умных молодых супругах. Фридер и Катерлизхен здесь совершенно другие люди. Возникает резонный вопрос — а не сам ли Гатцук автор этого варианта? От него вполне можно ожидать такой «ход конём», но, двухтомник 2018 года издательства «Книжный клуб Книговек», снабжённый очень хорошей вступительной статьёй Анны Бариновой, к сожалению, не содержит комментариев. Что помешало? Издание-то явно рассчитано на взрослую аудиторию.

Сложная это работа — чтение сказок Братьев Гримм с попытками их и их переводчиков понять. Из болота тащить бегемота куда проще, но, что поделаешь, не интересно.

*) «Жёнушка, жёнушка! Лучше бы ты этого не делала!»; «Ах, Катерлизхен, что ты наделала? Ты бы этого не должна была делать!»; «Ну, жёнушка, могла бы ты этого и не делать! Эка, что выдумала...». А юмор проделок «жёнушки» попадает под категорию «интербисквитфейс», и бедный Фридер только успевает утираться, хотя и его терпение начинает понемногу иссякать, а комментарии принимают всё более критический уклон: «Ах, Господи, то-то умная у меня жёнушка! Нижнюю-то дверь с собой унесла, так что каждому теперь в дом наш путь открытый, а в верхнем этаже задвижкой задвинула!». Под конец Фридер близок к истерике: «Ну, так и делай, чёрт возьми!»; «Ну, так выливай же, чёрт побери!» — такими репликами отвечает он на очередные инициативы жены, умудрившейся забраться на дерево, не бросив ничего из груза, принесённого из дома.

**) Рассказчик здесь допускает очевидную ошибку, считая ворами торговцев глиняной посудой, которым Катерлизхен позволила (муж виноват, не предупредил, что этого делать нельзя) забрать всё золото, зарытое Фридером в хлеву под коровьими яслями. Торговцы плуты, конечно, но никак не воры. Переводчики на это внимания не обращают.

Сборник «Детские и семейные сказки» братьев Гримм издательства NOTA BENE (2001 г.) содержит комментарии к двумстам сказкам. Комментарий к сказке «Умный слуга» начинается так: «В основу сказки, по признанию братьев Гримм, положен 101-й псалом деятеля Реформации в Германии ... Мартина Лютера (Виттенберг, 1535 г.).» Это солидный фундамент, но почему-то эта история-анекдот о хозяине и работнике кажется не имеющей никакого отношения к протестантизму. Всё здесь гораздо проще, приземлённее. У этого хозяина действительно умный, исполнительный, добросовестный слуга. Когда хозяину показалось, что «премудрый Ганс» (так у Полевого и у Бутромеевых) слишком долго ищет пропавшую корову, он подумал: «Верный мой Ганс! Он же в угоду никакого труда не боится!» (Полевой). Перевод Э. Ивановой таков: «О, добряк Ханс, как же он мне верно служит!».* Беспокоясь о пропавшем слуге, хозяин отправляется на поиски (самолично, нет, чтобы кого-нибудь послать!). Финальный диалог хозяина и слуги воспринимается однозначно (когда я это прочитал впервые, в моём распоряжении ещё не было комментария) — добросовестный, всегда безукоризненно выполнявший задания хозяина слуга, на этот раз потерпел фиаско. Выражаясь языком 21-го века, он капитально завис от отчаяния, и бессмысленно бегая по полю, начисто забыв, почему он тут оказался, ловит трёх чёрных дроздов (!)**. «А где же они?» — спрашивает хозяин. «А вот где: одного вижу, другого слышу, за третьим гоняюсь» — отвечал умный слуга. (пер. Ивановой).

Мораль сей басни у всех переводчиков одна: «Берите с него пример: не тревожьтесь о своём хозяине и об исполнении его приказаний, делайте то, что нравится и к чему сердце лежит, тогда и будете так же мудро поступать, как умный Ханс.» (вариант Ивановой).

Это, разумеется, юмористическая история, именно так оценивали её и сами братья Гримм. И если понимать её так, как это предложено в комментарии, то да, с реформацией её связь прослеживается. А глубокая мысль (топором такое не вырубишь!), представленная в комментарии, звучит так: «Леность слуг всегда считалась пороком, однако данный шванк пытается сломать сложившийся стереотип. [т. е. леность не порок? Но где в этой сказке комментатор обнаружил леность?! (mr_logika)]. Симпатию читателей вызывает не «заботливый» хозяин [а почему? У меня он симпатию тоже вызывает. (mr_logika)], а весёлый, остроумный слуга, одерживающий в каком-то смысле победу над своим хозяином. Его внутренняя свобода, беззаботность и довольство сложившимися обстоятельствами напоминают другого героя сказки — Ханса-Счастливчика***...». Тут сплошные вопросы — слуга, оказывается, весёлый и остроумный, да ещё и одержавший победу (моральную, что ли?) над хозяином. Такой вот весёлый и остроумный комментарий переводчика. Слуга вовсе не спятил (и поэтому жалеть его не надо), это у него так проявляется внутренняя свобода. И складывается впечатление, что слуга, бегая за дроздом, поджидал хозяина.

Возможно, так и воспринимали эту басню современники братьев Гримм, не только имевшие на своих книжных полках произведения Лютера, а ещё и читавшие их (и много ли было таких интеллектуалов?). Но даже и в это мне трудно поверить, поскольку первым обыкновенно приходит в голову самое простое, на поверхности лежащее психологическое объяснение, довольно таки далеко находящееся от лютеровского псалма №101, который кажется притянутым сюда за уши.

*) В переводе Петникова: «А верный-то Ганс уж как в работе старается!». Понятно, что слуга уже давно зарекомендовал себя как нельзя более положительно. В переводе Бутромеевых (Белый Город, 2008 г.) эта мысль хозяина пропущена, что удивительно, т. к. она имеет очень большое значение для понимания сказки.

**) Я бы не удивился, если бы оказалось, что в немецком языке выражение «ловить трёх чёрных дроздов» имеет статус крылатой фразы, означающей сумасшествие или близкое к нему состояние.

***) Не напоминают нисколько. Счастливчик обыкновенный придурок, спешащий обрадовать рассказом о своих «достижениях» свою бедную мать. Сколько таких бродило по европейским и особенно немецким дорогам в период примерно от окончания опустошительной Тридцатилетней войны до начала 19-го века? Несчётное количество. Сказок о них примерно столько же, и это для умеющих читать детей очень хорошее дополнение к основной школьной программе. Эта сказка действительно имеет отношение к идеям Лютера, поскольку рассказывается в ней о том, как не надо распоряжаться своим богатством. И не зря она входит в десяток (!) самых популярных сказок братьев Гримм.

В сказках Гриммов изредка встречаются бессмысленные, никакого значения для сюжета не имеющие эпизоды. Но чтобы сказка почти сплошь из таковых состояла, такого мне попадалось ещё ни разу. Сказка о двух Ференандах представляет из себя непрерывную череду бессмыслиц. Некоторые переводчики относятся к этому спокойно, неукоснительно следуя оригиналу, другие в ужасе пытаются исправить положение, кто-то прибегает к мелким, малозаметным добавлениям или изъятиям, а кто-то полностью выбрасывает целые большие куски и переписывает их заново совершенно иначе. Так что же это за такая странная сказка?

Начинается всё с того, что мальчик по имени Ференанд Верный идёт искать зАмок за семь лет до условленного срока (предыстория очень короткая: родился и получил в дар от крёстного имя и ключ от несуществующего пока зАмка, или замкА, это не важно). И ничего не находит, а в дальнейшем развитии событий эти его поиски не играют никакой роли. Зачем он ходил? Почему не послушался отца? Ответов нет. Следующий поиск замка для уже четырнадцатилетнего мальчика заканчивается успешно — он находит замок, а в нём красивого коня, и отправляется в дальний путь искать счастья. Продолжается бессмыслица следующим образом. Ференанд Верный проезжает мимо говорящего пера для письма (вероятно, это гусиное перо) и подбирает его. Что же происходит дальше такое интересное, важное, быть может даже поучительное, что связано с этим пером? Редчайший ведь артефакт — говорящее перо, способное писать под собственную диктовку. А не происходит ровным счётом ничего до того момента, когда Ференанд роняет его в воду с борта корабля, а это падение пера оправдано в сказке только тем, что надо же как-то вовлечь в действие спасённую некогда Ференандом рыбу, пообещавшую ему за своё спасение помощь в трудную минуту. Рыба вылавливает перо и они оба, и перо, и рыба, навсегда исчезают из сюжета. Всё это не вызывает ничего, кроме недоумения, пока ещё лёгкого, но постепенно нарастающего. И чем дальше в лес, тем больше дров умудряются наломать некие сказочники, создатели этого фольклорного шедевра.

В качестве третьей бессмыслицы выступает человек неопределённого возраста, называющий себя Ференандом Неверным. О нём в сказке сообщается нечто чрезвычайно любопытное: «... Ференанд Неверный с помощью разного колдовства знал всегда, что другой думает и что собирается делать.» Это предвещает интригу, сказка всё-таки не совсем безнадёжна, думает читатель ... и опять ошибается. Эта удивительная способность Неверного, подобно перу и рыбе, не находит впоследствии применения. Никакого. От слова совсем. Забывчивость неведомых сочинителей поразительна. Ференанд Неверный просто так, без причины (невзлюбил за что-то, за что неизвестно) пакостит своёму Верному тёзке при каждом удобном случае. Выручает Ференанда Верного его замечательный конь Саврасушка, благодаря которому Верный добывает своему королю*, а на самом деле самому себе, принцессу. Весь процесс доставки принцессы в замок короля, у которого Верный служит форейтором, выглядит предельно просто и, отчасти по этой причине, довольно-таки убого. Принцесса становится королевой и однажды, придумав хитрый план — как избавиться от нелюбимого короля — в присутствии всех придворных объявляет, что умеет показывать фокусы. Дальнейшее очень напоминает концовку сказки Ершова «Конёк-Горбунок», но с существенным отличием. У Ершова всё имеет ясный смысл; в сказке же о двух Ференандах королю нет никакого резона становиться объектом чудовищного фокуса королевы, иначе говоря, Ференанд Верный занимает место погибшего короля, благодаря очередной, на этот раз значительно более масштабной бессмыслице.

Но самое удивительное событие в сказке описано в половине последней и без того короткой фразы: «... Саврасый стал на задние ноги и оборотился королевичем.» (перевод под редакцией Полевого). И это конец сказки! Разве это не верх бессмыслицы?! Тут можно ожидать интересного, полного неожиданностей, продолжения. Появился новый королевич. Как поведёт себя теперь принцесса-иллюзионистка, вышедшая замуж за Ференанда Верного, человека не имеющего приличной родословной? Но, нет. Дальнейшее — молчание, такая вот сказка.

Необходимо добавить к сказанному, что издательство Алгоритм («Настоящие сказки братьев Гримм», 2019 г.) нашло возможность достойного завершения этого набора несуразностей путём добавления собственных «пяти копеек», имеющих вид полностраничной иллюстрации, помещённой после окончания сказки. На картинке изображён всадник на вороном коне, на заднем плане преследующие всадника вооружённые люди. Это один их эпизодов сказки «Железный Ганс», которая по воле издателей поделилась своими картинками со сказкой о Ференандах. Иллюстрация не на том месте это, безусловно, вопиющий непрофессионализм,** но оказавшись приложенной именно к Ференандам, она смотрится здесь, как вишенка на торте.

Посмотрим теперь на нескольких примерах, как выходили из положения переводчики. В переводе Г. Петникова последние слова такие: «... и поднялся конь тогда на дыбы и обернулся королевичем.» Это уже куда лучше, чем «стал на задние ноги». В трёхтомнике издательства «Белый город» (2008 г.) две последние фразы таковы: «Только выполнил Ференанд его просьбу, конь стал на задние ноги и обратился королевичем. И жили они дальше в дружбе и согласии, как родные братья.» Бог с ними, с задними ногами, это не так страшно (в оригинале Hinterbeinen), главное, что переводчики (литературный вариант перевода принадлежит коллективу из трёх человек, все они Бутромеевы) почувствовали неладное и немного улучшили финал сказки. Окончание сказки в переводе В. А. Гатцука полностью привести просто необходимо: «Вскорости узнал Ференанд Верный и про все хитрости Ференанда Неверного и велел его посадить в бочку, набитую железными гвоздями, и спустить в море с крутой горы, а коня своего держал в холе и довольстве до самой своей смерти.» Огромный сдвиг — конь остался конём*** (нет королевича — нет проблемы), а негодяй получил по заслугам (в предыдущих вариантах о нём благополучно забывалось). Своё вмешательство в сказку Гатцук последним её абзацем не ограничил. Перо он из сказки совсем убрал, а рыба достаёт из моря оброненное Ференандом кольцо принцессы, за которым ему пришлось возвращаться в её замок.**** Финал сказки Гатцук остроумно позаимствовал у Петра Ершова, сократив количество котлов до одного, с кипящим молоком. Король, по совету Неверного, сначала ставит опыт на Верном, а его, как всегда, выручает конь, три раза дунув на молоко перед прыжком хозяина.***** Вообще, сказки Гриммов в переводах (а, скорее, пересказах) Гатцука отличаются от первоисточника, как огранённые, подготовленные к продаже, драгоценные камни отличаются от этих же камней, только что извлечённых из руды. Но, кто прочтёт только Гатцука, тот не получит о сказках Гриммов верного представления.

Ещё один перевод, о котором нельзя не упомянуть, это перевод Эльвиры Ивановой, на мой взгляд, самый удачный. Достаточно точный и без отсебятины. «Письма» (или «писания») королевы в её переводе становятся «письменами», что соответствует особым способностям королевы, явно читавшей древние колдовские книги. Обращения Ференанда Верного к великанам и птицам Иванова сделала раза в три короче, в точности сохранив их суть. Король у Ивановой не просто некрасивый, а ещё и «без носа» (следствие дурной болезни ?), и это соответствует оригиналу (... weil er keine Nase hatte...) и почему-то проигнорировано другими переводчиками. Такой перевод наводит на мысль, что в конечном счёте, король остался таки с носом, хотя и в переНОСном смысле.

Сказка, говорят, ложь, да в ней намёк. А в этой сказке намёка что-то не видно, а за то, что в ней есть, она и получила соответствующую оценку.

*) О существовании этого короля, видимо, одного из самых глупых монархов на свете, читатель впервые узнаёт из разговора Ференанда Верного и гостиничной служанки: «... она посоветовала ему остаться и сказала, что есть в их городе король...». Косноязычное выражение «есть в их городе король» (так в сборнике переводов под редакцией Полевого) как нельзя лучше вписывается в эту на удивление примитивную сказку.

О происхождении имени Ференанд никакой информации мне не удалось найти. В оригинале Фердинанд. В переводе на французский — Фернан, что естественно. Но и наши переводчики не с потолка это имя взяли. Предполагаю, что Ференанд это простонародное, немного облегчённое произношение. Не ясно только, как читают это имя немецкоязычные читатели, как они узнаЮт, что читать надо именно так.

**) Расположение иллюстраций в этой книге, по видимому, её самое слабое место. Так, иллюстрация к сказке «Умные люди» перенесена специалистами Алгоритма в сказку «Два странника» с соответствующей подписью. И вряд ли перечень такого рода ляпов ограничивается двумя пунктами.

***) Интересная деталь — конь пережил своего хозяина. Переводчик здесь молча напоминает читателю, что конь этот не простой, а волшебный, из тех коней, которые, как Горбунок, всё знают и прекрасно говорят на человеческих языках.

****) У Полевого принцесса пожелала привезти ей из замка какие-то «писанья» (это не поясняется), у Бутромеевых писанья превратились в «письма», что хотя и понятнее, но что это за письма, зачем они ей... рассказчик и об этом умалчивает. Гатцук от этой макулатуры решительно отказывается.

*****) В сказке «Конёк-горбунок» это выглядит так:

«Вот конёк хвостом махнул, / В те котлы мордОй макнул, / На Ивана трижды прыснул, / Громким посвистом присвистнул. / На конька Иван взглянул / И в котёл тотчас нырнул...».

В основу романа положен парадоксальный пересмотр главного постулата всех религий. Рай на Земле обустраивают черти, трёхметровые, крылатые, рогатые и с семью пальцами на каждой руке, Бог же (называемый здесь Сверхразумом), наоборот, ведёт себя, как пожирающий грешников Сатана, и, отобрав у людей наиболее пригодную для него часть человечества (около трёхсот миллионов детей), уничтожает сначала всё живое на планете, а потом и всю планету превращает в облако пыли. Черти в этом тандеме с «богом» выполняют обязанности жрецов при храме, подготавливая будущую жертву к заключительному обряду, цель которого — пополнение запаса мозгов у Сверхразума. А он и в самом деле пока слабоват умишком несмотря на миллиардолетнее развитие. Этот вывод можно сделать из очевидной неспособности этого «могучего» ума дать возможность расе Сверхправителей быстро преодолевать расстояния галактических масштабов. Даже путешествие к относительно близкой к планете «чертей» Земле ставит их перед необходимостью восьмидесятилетнего расставания с родным миром. А если пополнение для себя Сверхразум присмотрит по другую по отношению к созвездию Карины (где живут «черти») сторону от центра Галактики, тогда надо будет поискать других попечителей, ведь полёт туда и обратно вокруг галактического ядра может занять и двадцать тысяч лет, а может и больше. Что произойдёт за это время на родине Сверхправителей? В то же время Сверхразум способен преодолевать колоссальные расстояния, иначе откуда мог появиться у Кареллена снимок Млечного Пути с расстояния в полмиллиона световых лет? Так что и с умом есть проблемы, а уж о таких качествах, как доброта, гуманность и говорить нечего. Сверхразум, как и положено божеству, не различает добро и зло, если это не касается его самого. Черти-сверхправители (тоже, кстати, парадокс), очень даже хорошо различают эти категории, и могут в этом дать человеку сто очков вперёд, корриду прекратили на счёт раз. Не очень-то верится, что они завидуют людям, потому что не могут сами войти в состав Сверхразума. С одной стороны, черти могут желать воссоединения с законченной адской сущностью, каковой и является Сверхразум, но с другой бросающаяся в глаза, подчёркиваемая постоянно Автором человечность этих рогатых монстров, заставляет предположить, что зависть их к людям не более, чем утешающая декларация.

В целом роман можно назвать противоречивым в том смысле, что Автор, как будто бы пытается убедить читателя в оптимистичности своего прогноза для человечества, а в результате вгоняет его в долгоиграющую депрессию из-за очевидной пессимистичности этого прогноза для человека, как для отдельной личности. Но совсем не вредно иногда выливать на голову этой отдельной личности ведёрко родниковой воды для закаливания. Что Автором и было успешно проделано.

Одно замечание по второстепенному для этого романа, но совсем не пустячному для его Автора, вопросу (читая и анализируя авторов твёрдой НФ, подобных Кларку, иногда бывает трудно удержаться от околонаучного словоблудия). В 18 главе описывается один из миров (и, что очень важно, находящийся в нашей трёхмерной Вселенной), которые Джеф видит в своих снах: «Это был мир двух измерений, и населяли его существа толщиной в малую долю сантиметра.» Чуть ниже Кареллен говорит: «Хотел бы я знать, известно ли им что-нибудь о третьем измерении?». Слово «толщина» сбивает читателя с толку, поскольку эта характеристика предполагает наличие третьего измерения, а обитатели двумерной среды должны иметь только длину и ширину (width). Не говоря уже о том, что двумерный мир принципиально невозможен по элементарной причине — трёхмерности атомов, из которых состоит всё сущее. Существование двумерного атома, имеющего ядро и электронную оболочку, — чистейший нонсенс, а переход трёхмерного существа в двумерный мир привёл бы к немедленной смерти такого путешественника. Мне казалось, что инженер и учёный Кларк не мог так написать, не посещал же во сне Джеф плоский мир Пратчетта. Но в оригинале первая из двух вышеприведённых цитат выглядит так: «It was a world of two dimensions, inhabited by being who could be no more than a fraction of a centimetrе in thickness.» Вопрос Кареллена тоже переведён точно.* Известно, конечно, этим существам третье измерение и даже за космосом они наблюдают в свои телескопы, раз уж они не нулевого роста создания. Тут Кларк самую малость недодумал, и Кареллена могла бы интересовать всего лишь возможность и техника перемещения вдоль вертикальной оси жителей мира, где падение с высоты полсантиметра смертельно.

*) Благодарю фантлабовцев PITIRIMAN и HELEKNAR за предоставленные ссылки на английский текст романа.

«Ко времени прихода к власти нацистов Германия не просто превосходила все европейские страны по количеству симфонических оркестров, но ушла далеко вперёд по степени вовлечённости населения в музыкальную культуру.» «Даже в совсем небольших городках давали концерты камерной музыки и устраивали вечера романтической вокальной музыки по типу венгерских шубертиад начала XIX века.» «И эта вовлечённость населения в музыкальную культуру нарабатывалась на протяжении многих веков сначала через участие в церковных мероприятиях, а последние двести с лишним лет — в результате появления общедоступных концертов светской музыки.» «... помимо общих принципов эстетического и музыкального воспитания на протяжении XIX века в германских землях формировалась также вполне конкретная система музыкального воспитания в учебных заведениях, детских и юношеских молодёжных организациях и церковных общинах. Так что ко времени образования Германского рейха уже можно было говорить о формировании одной из самых музыкально образованных в мире наций.»*

Что может произойти в стране с глубоко вошедшей в сознание народа музыкальной культурой, если на это сознание наложатся идеи национал-социализма? Как свидетельствует довольно обширная, не сводящаяся к нескольким отдельным эпизодам история музыкальной жизни фашистских концлагерей, в стране появляется более, чем достаточно таких музыкантов, каков наш сказочный «чудаковатый» скрипач. Из сказки невозможно понять, какая специализация ему наиболее близка — музыкальная или живодёрская. И ту и другую работу он выполняет с примерно одинаковым удовольствием, он виртуозно играет на скрипке и тут же «не отходя от пюпитра» талантливо, с выдумкой издевается над неподходящими для него слушателями, имеющими наглость проситься к нему в ученики. Меломаны в эсэсовской форме собирали в лагерях оркестры, состоявшие из евреев, некоторое время развлекались, слушая их, после чего весь оркестр отправлялся в газовую камеру. Так недоучившиеся звери обращались с теми, у кого они могли бы поучиться... если бы государственная идеология не свернула им мозги набекрень. Это была не месть за превосходство в таланте, это был обыкновенный нацизм.

Сказка Гриммов имеет два различных окончания в разных русских переводах. У Петникова дровосек, у которого музыкант ищет защиты от обманутых им зверей, приходит ему на выручку. Музыкант очаровывает дровосека своей игрой (этот скрипач ещё и лицемер — он оказывается человека себе в товарищи искал... в лесу!) и дровосек, символизирующий, очевидно, простой народ (но это немецкий народ, музыкально культурный, истинно арийский) прогоняет зверей и .... отправляется на фронт отвоёвывать для своих музыкантов землю у неполноценных народов. Этого в сказке, разумеется, нет, но читателю известны последствия этой грандиозной ошибки «дровосека». В переводе Гатцука всё иначе — дровосек решительно осуждает поведение музыканта, то, как он обошёлся со зверями. В итоге музыкант до конца жизни не может избавиться от воспоминаний о своём ужасном поступке. Этот чудак раскаивается.

Григорий Петников был очень добросовестным переводчиком, поэтому, хотя я не видел оригинала, мне его перевод кажется предпочтительным**. Здесь возникает ощущение какого-то сверхъестественного предчувствия нацизма, предчувствия появления во главе этого народа Гитлера то сосредоточенно слушающего оперы Вагнера в Байрейте, то в почтительном молчании застывшего перед бюстом Антона Брукнера. Да ещё возникает весьма символичная фигура обергруппенфюрера СС принца Августа Вильгельма Гогенцоллерна (в императорской семье давали детям прекрасное музыкальное образование).

Концовка сказки в переводе В. А. Гатцука, вообще очень склонного к пересказам с отклонениями от оригинала, отражает ещё более странную мистику — как если бы история пошла другим путём, Германия не развязала бы мировую войну и самостоятельно справилась бы со своими внутренними проблемами. Или, что не менее странно, современное состояние послевоенной раскаявшейся Германии. Перевод Гатцука сделан в 1893 году. Вероятно, концовка оригинала показалась переводчику невозможной, противоестественной и он её изменил. Григорий Петников перевёл сказку вероятнее всего не позднее 1949 года, когда ГИХЛ выпустил сборник братьев Гримм под названием «Сказки».*** Естественно, возражений против того, что дровосек и музыкант нашли общий язык, у него не было, хотя, я уверен, его не могло оставить равнодушным присутствующее в этой сказке мистическое откровение.

*) Цитаты из книги Евгения Рудницкого «Музыка и музыканты Третьего рейха».

**) Это примечание написано позже.

Ссылку на немецкий текст этой сказки мне прислал лаборант Beksultan, за что я очень ему благодарен. Как я и предполагал, перевод Петникова в точности соответствует немецкому тексту.

***) В Минском издании 1957 года (Братья Гримм «Сказки», пер. Г. Петникова) есть указание, что оно напечатано по тексту Московского издания 1949 года.

PS — февраль 2021 г.

НИЦ «Ладомир» выпустил «Детские и домашние сказки» в переводе К. М. Азадовского в серии ЛП в 2-х томах с дополнительным томом (в двух книгах) иллюстраций. Здесь название сказки «Музыкант-чудак», перевод ничем не отличается от перевода Г. Петникова, но комментарии (всего 8 строк) к сказке удивительные. Вот что в них говорится: «Немотивированная жестокость музыканта, возможно, объясняется утратой одного или нескольких фрагментов сюжета.» У меня нехватает (в смысле недостаёт, поэтому «не» слитно) фантазии, чтобы представить такие сюжетные ходы, которые могли бы объяснить садизм музыканта, разве только он был заколдован, но как могло исчезнуть из сказки столь важное обстоятельство? И должен же кто-нибудь расколдовать его ...

Комментарий содержит единственное пояснение, которое относится к словам: «... прибежал к нему из лесной чащи серый волк.» Вот это пояснение: «Данный сюжет был использован Рихардом Вагнером в опере «Зигфрид»; впрочем, там на звук рога Зигфрида сбегаются не животные, а люди.» Это цитата из сборника сказок братьев, вышедшего в 1985 году во Франкфурте на Майне. Как мило и непосредственно это «впрочем«! Действительно, ну стоит ли об этом упоминать, отличие-то не очень существенное, не более значительное, чем отличие людей от зверей...

В дополнительном томе нашлась иллюстрация, где изображены музыкант и дровосек. До сих пор мне встречались только иллюстрации со зверями. Художник Ноэль Покок блестяще решил эту сложную задачу (издание 1913 года, Лондон). Лицо дровосека, угрожающего зверям топором, не просто тупое, оно редкостно тупое, тупее можно найти только у Босха. А у музыканта лицо умное, но взгляд и ухмылка извращенца.

Перечитал повесть, нашёл кое-что, не замеченное раньше и решил, что пришло время о ней написать. В «Жуке...» я никогда не видел никаких проблем, связанных с тем, как надо поступать в случаях, подобных произошедшему с Львом Абалкиным. Не зная броду, не суйся в воду. Так или примерно так рассуждает Сикорски и прекращает эксперимент, получив исчерпывающие доказательства включения в человеке программы Странников. И большую, почти решающую, роль в этом деле сыграл разговор Максима с голованом Щекном, из которого Сикорски уяснил главное — голованы понимают, что Абалкин уже не совсем человек. А голованам доверять можно. Начальник КОМКОН2 исполняет свой долг и только. Есть в повести эпизод, когда мне стало его по настоящему жалко. Это когда он узнаёт, что самый близкий Абалкину человек охраняет (или сохраняет) детонаторы в Музее Внеземных Культур. Тут мне послышался голос Копеляна: «Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу». В конце концов Сикорски должен был догадаться, что включившаяся в мозгу Лёвы программа наградила его даром телепатии. Странники знали, что делали и тщательно подготовили акцию. Почему я пришёл к такому выводу? Потому, что Абалкин вырубил Каммерера в тот самый момент, когда тот заметил у обочины подходящий свободный глайдер («Я доставлю его на наш ракетодром, это недалеко...»). И когда Каммерер очухался, было уже поздно, и Сикорски ничего не оставалось кроме выстрела, т. к. он понимал — другого способа нет, раз оба помощника (Гриша и Максим) опоздали (вопрос о гуманизме здесь имеет однозначный ответ — защищая человечество, приходится иногда совершать не слишком гуманные действия в отношении отдельных личностей). А другого выхода у шефа КОМКОН-2 на самом деле не оставалось, ведь дело зашло так далеко, что детонатор уже оказался в руках Лёвы и только после выстрелов Сикорски Лёва уронил его на пол. Тот, кто считает, что Лёва ломился за детонатором, как слон, роняя шкафы и людей, для того, чтобы рассмотреть его получше, возможно, понюхать и с благодарностью вернуть Майе... тот, мягко говоря, человек недальновидный (дальновидение тут сопоставимо с длиной носа). Пусть он только вообразит на секунду, как Лев прикладывает детонатор к своей татуировке, как этот детонатор очень быстро впитывается в Лёвину руку и какой разговор происходит после этого между оказавшимся вдруг на месте Льва саблезубым тигром или каким-нибудь другим монстром из числа его (Льва Абалкина) современников («стояли звери около двери») и всеми остальными участниками этой сцены. Да и можно ли будет назвать это разговором? Так что не в игрушки люди играли. Уверен я также и в том, что никаких пыток Лев Тристану не устраивал, он просто прочитал в его голове номер специального канала связи с начальником КОМКОН2 (вслух Тристан назвал, естественно, неправильный код), больше тот ничего интересного не знал, и устранил, как непреодолимую другим способом помеху. Есть и ещё одно соображение. Когда читаешь диалог Экселенца и Абалкина в предпоследней главе повести «Лев Абалкин в натуре», не оставляет ощущение, что Лёва, разговаривая, одновременно прислушивается к мыслям собеседников*, настолько он внутренне напряжён, хотя, очевидно, не имеет оснований ожидать физического нападения на себя. Диалог прекрасно написан, каждое слово выверено, можно представить даже, как братья Стругацкие это проделали, разговаривая за своих героев — Аркадий за Сикорски, Борис, как более молодой, — за Лёву. Ну, а Майя Глумова, разговаривая с Лёвой, просто не думала о своей работе, об артефактах музея, поэтому и пронесло, и Лёва получил необходимую информацию только от Бромберга. Кроме того, мне было понятно и то, что Майя вообще не в курсе дела подкидышей, ей после крайне неприятного инцидента с лампой на голове Малыша никто ничего серьёзного уже не доверял.

Так что в повести всё очень просто. И можно представить, что будет дальше. Программы начнут включаться у остальных подкидышей. Придётся срочно перепрятывать детонаторы в место, о котором будут знать, максимум, три человека (Сикорски наверняка, остальные двое это, скорее всего, Комов и Вандерхузе), а достать их из нового хранилища можно будет только при одновременном использовании трёх ключей, принадлежащих этим троим. Может быть, в качестве ключей будут использованы отпечатки пальцев или сетчатка глаз. Что будут делать подкидыши? Искать, безрезультатно искать всю жизнь. Тяжёлый случай, но тоже никаких особых трудностей. Самое ужасное, если придётся их всех изолировать, ведь способность к чтению мыслей может не оставить другого выхода. Продолжение «Жука...» было бы интересно почитать, но кто за такое безнадёжное дело возьмётся?**

Мне показалась не менее интересной вставная новелла — отчёт Льва Абалкина о работе на «Надежде». Это гениальная часть отличной, в целом, повести***. Других таких гениальных, на мой взгляд, вещей у Стругацких всего четыре: страницы Кандида из «Улитки...», «Малыш», «Парень из преисподней» и «Трудно быть богом».

В «Жуке...» есть ещё одно очень интересное предвидение Авторов, касающееся пределов мужества настоящих исследователей, людей, ради науки готовых на всё. Такими людьми были родители Льва Абалкина и другие члены экипажа звездолёта «Тьма», совершившие погружение в Чёрную Дыру. Это было бы практически гарантированным самоубийством (Борис Натанович это хорошо знал, как астроном), и я думаю, что у Стругацких это только художественный образ научного подвига, и они на самом деле не предполагали, что такая экспедиция когда-нибудь состоится.

Таковы основные итоги моих размышлений после трёх (с многолетними перерывами) прочтений этого выдающегося произведения, одного из лучших не только в Российской, но и в мировой фантастике.

*) Говорит с Лёвой только Сикорски, Каммерер молчит, но Лёве приходится контролировать мысли двух человек, а это гораздо более трудная задача, чем при разговоре с глазу на глаз.

**) А никто и не возьмётся, поскольку закрытие этой темы самими Стругацкими обойти невозможно. В начале повести «Волны гасят ветер» Каммерер сообщает, что «... в глазах наиболее ответственных наших руководителей проблема прогрессорской деятельности Странников в системе человечества как бы снята, пережита, как детская болезнь.» Каммерер пишет это через 47 лет после событий, описанных в «Жуке...». Это означает, что детонаторы после случая с Абалкиным так никому больше и не понадобились, а если и понадобились кому-то (их ещё десяток остался в инкубаторе), то этот кто-то не сумел до них добраться. Проблема, таким образом, закрыта, а искусственность такого закрытия даже не требует доказательств. Авторы просто не хотят больше говорить на эту тему, считая, что всё уже сказано.

***) Планета «Надежда» пережила пандемию страшной болезни — «бешенства генных структур». В эпопее Михаила Харитонова «Золотой ключ», где огромное количество отсылок к произведениям АБС, от этого бешенства безуспешно (вся надежда на болотного доктора) пытается излечиться лиса Алиса.

«Артём убьет десятки людей, но её не тронет — таков приказ.» В романе, во-первых, ничего нет о приказе не трогать Сирень. А, во-вторых, не будь приказа, разве тронул бы?

Умение писать красиво ни о чём — тоже искусство. В романе Веркина приведено целых шесть объяснений того, по каким причинам на Сахалине сохранены русские названия (не все, но большинство, именно так говорится в книге). Рецензента ни одно из этих объяснений не устраивает, он придумывает своё: «Веркин безжалостно показывает, что сохранение старых сахалинских названий — это просто фиговый листок, которым другие народы прикроют собственную неблагодарность. И еще это способ не называть японскими именами землю смерти». Оно диаметрально противоречит самому близкому к истине, на мой взгляд, объяснению этого культурного феномена, объяснению, которое даёт мать Сирени (чувство исторической вины). А это, последнее, очень близко к тому, что говорит Сирени чиновник из администрации Холмска, господин Т.: «Ваши предки так много сделали для нашей страны, что вы можете позволить себе несколько больше других.» Зачем всё это? Чтобы показать, что ты умнее Автора? Ну, и получается наоборот.

Или, вот — почему рецензент так настаивает, что сын Сирени увезёт её с Земли? Зная, что не сын, а внук станет первым пилотом корабля. Так в романе, тут деваться некуда.* И, надо же, увезёт в космос при том, что ей будет уже за семьдесят к моменту постройки корабля?! Это не её мысль о будущем, это выдумка рецензента, который не футуролог от слова совсем. Но это мелочи, куда важнее упомянуть Парменида (эрудиция !), к месту или не к месту — дело восьмое. Рецензия написана неаккуратно, как и сам роман, но от романа трудно оторваться, настолько он динамичен и глубок, а рецензия читается с трудом из-за искусственного её глубокомыслия, которое делает её ещё и скучной. Примеров неаккуратностей в тексте романа хоть пруд пруди, кое-что я упоминал в своём отзыве на него. Здесь добавлю только одно — новую конструкцию тюремных нар. Они бывают «односкатные» (располагаются вдоль стен) и «двускатные» (располагаются по центру камеры). Если кому-то приходилось спать на двускатной или односкатной крыше, скажем, сарая, то этот читатель получит верное представление о том, как спали сахалинские заключённые. Такие перлы смешны, и серьёзному, толковому рецензенту не до этого, ему надо не правду о романе писать, а что-то вроде божественных откровений, чтобы получить в ответ «браво» от незнакомых с романом читателей. Но, может быть, именно как раз такие рецензии нужнее, чем те, которые содержат много информации и критики. Ведь, для многих поэзия важнее правды. Тогда не лучше ли писать стихами?

*) Могут возразить, что не имеет значения, сын или внук. Да хоть племянник правнука. Но имеет значение отсебятина. Не надо дописывать и переписывать Автора, нарушать его авторское право. И вообще точность — вежливость критика.

PS. В начале апреля рецензент всё-таки поменял этого сына на внука. И это плюс. Так долго искал это место в книге, что рецензия прошла во второй тур с «сыном». Стало быть, жюри конкурса против отсебятины ничего не имеет. И это минус.

Пенроуз замечательный математик, обладающий при этом обширными познаниями в самых сложных областях теоретической физики и не стесняющийся подвергать сомнению всё, что ему кажется слишком искусственно пришитым к естественно устроенному мирозданию. Возражения автора этой книги против струнной теории поля кажутся убедительными. Действительно, что это за десятимерное пространство-время, шесть измерений, которого свёрнуты и расположены в шестимерных пространственных многообразиях Калаби-Яу, из которых и состоит пространство на микроскопическом (планковском) уровне? Не желая мириться с привлечением физиками этих искусственных сущностей, необходимости в которых он не видит (бритва Оккама великий принцип), Пенроуз предлагает своё решение проблемы, основанное на привычном континууме Минковского и теории относительности Эйнштейна.

На проблему свёрнутых измерений можно посмотреть и под другим углом. Что это за субстанция такая, которую можно скрутить, придав ей практически бесконечную кривизну (слабенькая метафора «скрутить в бараний рог» совершенно не работает в данном случае)? Пенроуз так вопрос не ставит, но мы же все живём в трёхмерном пространстве, пользуемся соответствующим количеством степеней свободы движения и никто не в состоянии представить, что тут можно свернуть. Измерение не есть нечто материальное, это всего лишь абстрактный термин, помогающий представлению о мире. Зачем учёным понадобились скрученные абстрактные сущности? Чтобы объяснить результаты довольно большого количества экспериментальных данных. А не лучше ли постараться найти объяснения, обходясь без привлечения чистой фантастики? Вместо струнной теории Автор предлагает альтернативную, т. н. твисторную теорию, и эта теория в настоящее время развивается, приобретая всё больше сторонников.

В книге рассматриваются и другие загадки макро и микромира. Например, проблема Большого взрыва. Что взорвалось? Почему взорвалось? Как возникло состояние, предшествовавшее взрыву, состояние, характеризовавшееся чрезвычайно низкой энтропией? Сравнение с артиллерийским снарядом может помочь понять эту ситуацию. Должно было существовать, нечто невероятно высокоорганизованное (как совокупность гильзы, порохового заряда, собственно снаряда, капсюля-детонатора и взрывателя — всё это в собранном виде называется выстрелом; пример мой), да ещё и способное взорваться, в отличие, например, от не менее высоко организованной системы, называемой семенем, которая способна не к взрыву, а к медленному развитию. Почему начальная Вселенная так похожа на гранату, и так не похожа на семячко, хотя с точки зрения второго закона термодинамики, эти реализации вполне равноправны? Сравнение гранаты и семени это то, чего нет у Пенроуза, но тем и хороша эта книга, что она заставляет думать, поскольку сам Автор постоянно находится в этом процессе.

В книге много говорится о квантовой механике и квантовой теории поля. Природа элементарных частиц очень хорошо описывается с помощью математики комплексных чисел. Без теории функций комплексного переменного, комплексной плоскости Весселя и тому подобных инструментов в КТП невозможно и шагу ступить. И это наводит на интересную мысль, а познаваема ли Природа в принципе, если она базируется на столь «прочном» фундаменте, как несуществующее число «i», которое определяется, как корень квадратный из минус единицы. Сам Пенроуз в познаваемости мира не сомневается, он оптимист, ориентирующийся в мире комплексных переменных и космологических постоянных, как в собственном кабинете.

В самом первом отзыве на этот рассказ (отзыв — один из самых коротких за всю историю ФЛ) высказана идея, которая на первый взгляд кажется правильной. Бользано, герой, перехитривший робота, отвечает на его последний вопрос* «без дураков» и робот сразу же убивает этого человека. Но дело совсем не в том, что победитель, получивший доступ к сокровищам, расслабился. Он просто решил, что поединок с машиной закончен, и этот кусок железа впредь не будет ему мешать. Робот же, созданный, скорее всего, негуманоидной расой, не признаёт никаких сколько-нибудь человеческих правил. Договориться с ним нельзя в принципе. Сильверберг написал свой рассказ о роботе в тот период, когда Азимов ещё продолжал работать над циклом «Три закона роботехники». По видимому, Сильвербергу было интересно придумать такого робота, в основу поведения которого заложены законы для человека неприемлемые. И он его придумал. С точки зрения человека это робот-подлец, уж чего-чего, а такого ожидать от робота ни один человек не мог бы. Пусть даже это была бы сама Сьюзен Келвин. Ведь вот же что особенно интересно — робот убил человека, который нёс сокровища, прижимая их к груди (Бользано всё же не такой уж и сообразительный, даже сумки не взял), что неминуемо привело (должно было привести) к повреждению некоторых ценнейших артефактов. А этого страж сокровищ не должен был допускать ни в коем случае (с точки зрения человека, конечно). О чём это говорит? А о том, что полное отсутствие у машины логики человеческого типа делает её (машину) тупой даже и с нечеловеческой точки зрения — робот вдруг перестаёт беречь сокровища, когда они оказываются за пределами охраняемой территории. Перестаёт беречь, но продолжает охранять?! Значит он так запрограммирован. Можно понять и работу его программы в целом. Он, конечно же, убивает Липеску не потому, что у него терпение лопнуло. Программа такова, что постоянные верные ответы рано или поздно приведут к поражению отвечающего, и Бользано это учёл, а постоянные «глупые» ответы гарантируют поражение робота, это тоже ясно. Трагический промах Бользано в том, что он сказал «гоп», не завершив «прыжок».

Вывод очевиден — можно (хотя и очень трудно) понять «принципы» негуманоидной «логики» и найти «общий язык» с негуманоидами (вопрос, занимавший Стругацких, например, в повести «Малыш»). Так что рассказ на второй взгляд гораздо глубже, чем это может показаться на первый. И если запись попытки двух друзей сохранилась, не могли же они не позаботиться об этом, то следующий «штурм» космического клада получит неплохие шансы на благополучный исход.

Ну а всё-таки, существует способ гарантированного** обхода этого железного идиота? Или о гарантиях здесь не стоит и говорить? Трудные вопросы. Я бы на месте Бользано поступил очень просто (конечно, если бы у меня хватило мужества дать явно неверный ответ на самый первый вопрос робота) — после каждого вопроса я бы элементарно посылал гада в ... или на ... , ну в самые различные места, таких мест вполне достаточно как в английском языке, так и в русском. Можно поливать «придурка» и в более виртуозной манере, кто как умеет. И мы с ним вскоре стали бы если уж не лучшими друзьями, то хорошими приятелями точно. Кстати, методика неоднократно проверена, поскольку и среди людей иногда попадаются подобные типы.

*) Если уж быть точным, то с самого начала — этот последний («выходной») вопрос состоит из двух вопросов, строго говоря, разных. Чего от робота нельзя было ожидать, и что, конечно, тоже помогло ему ввести человека в заблуждение. То есть робот ведёт нечестную игру.

**) Ответы Бользано не гарантируют успеха, т. к. можно случайно ответить таким набором слов, который будет воспринят роботом, как неверный ответ, и намёк на это в рассказе есть. Оскорбительная же манера беседы всегда просто нелогична и только.

«И тогда я решил: пусть загубленного Второго Тома не вернуть уже, пусть! Но я напишу ВТОРУЮ КНИГУ, и будет она прекрасней цветущей джоконды, загадочнее улыбки актинии, смутительнее шишки алжирского бея и цветастее цветов побежалости. Ну или уж, во всяком случае, что-то в ней такое явится, чего ради будут её читать, перечитывать, чтить. И удостоится своего законного места в вечности, среди нетленок.»

Михаил Харитонов «Торжественное напутствие».

... только вместо глав теперь «действия»*, как в пьесе, причём, в приложении к действию 25-му приведена настоящая пьеса в стихах (с подзаголовком «Непонятка в шести явлениях»), автором которой является Пиэрий Эагрид, известный в широких кругах под кличкой Пьеро. В книге вообще довольно много стихотворений, в т. ч. Павла Антокольского, Мирослава Немирова, Эдуарда Лимонова, неизвестного (мне) автора об Анне Болейн, Александра Блока, Бориса Рыжего и ещё нескольких известных и не очень поэтов.

Обитаемый мир расширяется, читатель знакомится с морскими жителями, рыбонами, и пристально наблюдает за происходящим в одном из подводных государств (империи, называющейся Шестой Флот) красивым государственным переворотом. В уже хорошо известной читателю Директории** тоже происходит гос. переворот, и губернатором вместо популярного и всеми уважаемого Наполеона М. Г. Пендельшванца неожиданно становится один очень неприятный тип, к счастью ненадолго.

Наконец-то мы попадаем на эстонскую ракетную базу, захваченную Мальвиной и Артемоном в первом томе. Артемон нормальный говорящий пёс, зато Мальвина (Мальвина Тоскаровна Ойна-Моруль, основа — шимпанзе, биологический возраст 24 года, подданная Его Величества Тораборского Короля) это нечто изрядно выходящее из ряда вон. Если принять за единицу зла 1 баяг (происхождение названия этой единицы очевидно), то содержимое (заряд) этой дамы можно будет оценить примерно в 10-15 мегабаягов. Такая вот девочка с голубыми волосами. В комментарии к интроспекции, где говорится о Мальвине, Автор интересно (и плодотворно) рассуждает о некоторых особенных русских глаголах, называемых «недостаточными». Вообще, сомневаюсь, что существует в природе такая тема, которой в этой эпопее не было бы отведено хоть какое-то место.

Несколько подробнее Автор знакомит нас с доменом ООО «Хемуль», а с его правительницей, Вриогидрой Моррой (её зовут Алла Бедросовна, какое-то знакомое до неузнаваемости, но в то же время странное имя) мы встречаемся впервые. Заслуживает внимания и упоминание (в хемульских новостях) о Московии, жители которой передвигаются по занесённым снегом улицам верхом на медведях.

Автору нравится использовать в своей эпопее героев других литературных произведений. Например, в этой книге, изданной зачем-то в двух переплётах, читатель встречается с такими известными личностями, как Старший Вычислитель Твиссел, дезертир Саул Репнин, Мартовский Заяц с Болванщиком и т. п. Ничего против этого приёма я не имею, хотя автор придумал множество своих собственных замечательных, иногда просто бесподобных, героев. Один лишь крокозитроп Розан Васильевич (бывший зам. начальника отдела контрразведки Шестого Флота), стОит обедни, как Париж для Генриха IV, хотя на француза не похож совершенно.

Много ещё интересных и неожиданных событий происходит в романе. Приключения Базилио и Алисы, Пьеро, Шушары, самого Буратино, конечно же. Читатель наблюдает за весьма насыщенной жизнью в Директории поняш-подруг Львики Софт-Пауэр и Евы Писториус; перед его глазами мелькают банкиры, астрономы, одесситы (достойнейший представитель этой основы — очаровательный Снусмумрик из Хемуля) и уже известные читателю менты, и упыри в вышиванках, и волки, и всякая прочая мелкая и крупная*** джигурда.

И последнее. Для меня, как для человека, которому представляется необходимым понимать как можно больше из прочитанного, было очень приятно узнать, наконец, тайну отчества доктора Дуремара. Это было для меня полной неожиданностью, и тут, как мне кажется, Автор умудрился превзойти самого себя в способности устанавливать связи между, казалось бы, никак не связанными между собой фактами. Работа на уровне доказательства теоремы Ферма.

Читать надо, короче говоря. Поэтому, останавливаюсь.

И напоследок хочу предложить своё решение заданной Автором (да-да, он задаёт читателям домашнее задание!) задачи 6 из действия 11-го, которая выглядит так: «Восстановите наиболее вероятную формулировку пропущенной задачи 2. Подсказка: вопрос касается происходившего 8 декабря между 10:20 и 12:21.» Здесь автор описывает довольно подробно, как и кем был подготовлен и произведён переворот в Шестом Флоте. В приложении Автор даёт свою формулировку задачи 2: «Почему спецслужбы Шестого Флота не только не воспротивились заговору, но и, судя по всему, приняли самое горячее участие в противоправных действиях заговорщиков?». Далее Автор пишет: «Ответ на этот вопрос выходит за рамки нашего сочинения.» И тут он ошибается, поскольку несколькими страницами ранее сам же и ответил на этот вопрос в видеоролике «Момент истины». Ответил так: «Удачливые заговорщики — то есть, простите-извините, ЗАКОННЫЕ ВЛАСТИ [в тексте эти два слова выделены курсивом — mr_logika] — восседают в уже знакомом нам круглом мраморном зале. И решают вопросы жизни и смерти.» Разумеется, спецслужбы исполняли приказы не заговорщиков, а законного правительства, переворот произошёл настолько быстро, что никто ничего ещё не успел осознать, а приказы уже пошли от новой власти. Вот только происходило это не 8 декабря днём, а на сутки позже. Автор, если уж он задачи решил читателям задавать, не должен сам путаться в датах. Так что всё очень просто. Точность — вежливость королей, не так ли? И писателей, добавлю я.

Ответ же на вопрос задачи 6, как она сформулирована Автором (на стр. 230 первой части второй книги) ещё проще — в указанное в задаче время Первый заместитель Министра Двора рыбоящер Райнер Наталия Злогоньдоус (главный заговорщик) руководил приготовлением торжественного обеда, которым отмечался день рождения (8 декабря, вечером) императора Препуция. В указанное время происходило много чего, но это — главное, самое существенное.

*) Каждому действию предпослано отдельное музыкальное сопровождение, так что музыку к «постановке» написала масса народу, начиная от Бетховена и кончая Цоем и Гребенщиковым.

**) Об этом домене во 2-й книге добавляется масса интереснейших сведений, среди которых Автор сообщает о том, какое музыкальное произведение использует это государство в качестве гимна. Оказывается эта песня давно и хорошо всем знакома. В связи с этим замечу, что вторая книга (как и первый том) очень остроумна и до отказа нашпигована как юмором, так и сатирой.

***) На самом крупном «джигурдёныше», шестиногом слонопотаме, Карабас едет в «зону» в гости к черепахе Тортилле.

«Северная часть Сахалина, через которую проходит линия вечно промёрзлой почвы, по своему положению соответствует Рязанской губернии, а южная — Крыму. Длина острова 900 вёрст; наибольшая его ширина равняется 125, и наименьшая 25 верстам. Он вдвое больше Греции и в полтора раза больше Дании.»

А.П.Чехов «Остров Сахалин».

В отзыве, набравшем на сегодня наибольшее количество баллов (38), сделано несколько особо ценных наблюдений, касающихся девушки по имени Сирень. Вот первое из них: «... умеет обращаться с оружием и великолепно выпутывается из любых ситуаций. Все встреченные ей люди относятся к ней с уважением и пиететом, предоставляют транспорт, ресурсы, поят дефицитным чаем и охотно идут на философские беседы.»

Здесь верно только про оружие, ситуаций же, из которых она выпуталась бы самостоятельно, в романе просто нет — если бы не Артём, её путешествие закончилось бы где-нибудь между Углегорском и Александровском. Что касается уважения и пиетета, так администрация острова, государственные служащие и японские офицеры это далеко не все люди, с которыми встречается Сирень, есть среди её собеседников и те, кто не хочет отвечать на её вопросы (особенно на вопрос «Что вы думаете о будущем?»), есть и те, кто мог бы её убить или похитить, и обязательно сделал бы это, не будь рядом Прикованного к багру телохранителя.

Второе ценное наблюдение, сделанное отзывистом ещё более удивительно. Это — «отсутствие у неё эмоций, реакций и вообще каких-либо человеческих проявлений. У неё нет слабостей, страхов, фобий, вредных привычек, увлечений и, что хуже всего, эмоций. Казалось бы, она путешествует по безумному выморочному миру, наблюдает закат человеческой расы, но это никак на ней не отражается.» Автор отзыва предвидит возражения и предполагает, какими они будут, но лучше всех ему возражает сам Эдуард Веркин: «Артём молчал и выглядел спокойным. Я же пребывала в смятении. Я находилась за гранью смятения, в карте моих эмоциональных реакций не находилось нужного образца, я не знала, как себя вести. То, что случилось со мной в последнее время... Наверное, если бы рядом со мной не было Артёма, я бы кричала. Артём это понимал.» Если бы отзывист прочитал роман не по диагонали (или через страницу, есть и такой способ), ему не пришлось бы сочинять собственную фантастику по поводу Сирени.* А так у него всё выглядит убедительно, поэтому, видимо, не читавшие роман высоко оценили этот отзыв.

Ещё одна, последняя цитата из того же отзыва (который очень помогает мне в написании собственного): «Ближе к последней четверти книги цель вроде бы проступает, проговаривается вскользь – оказывается, герои хотят выбраться с Сахалина.» Выше отзывист написал, что у похода по Сахалину нет явной цели, и с этой его выдумкой я спорить не буду. Но вот только что приведённое утверждение («цель ... проговаривается вскользь») вообще ни в какие ворота не лезет. Да они предпринимают героические усилия, чтобы выбраться самим и спасти детей! Отзывист этого не заметил, как не заметил, очевидно, и причин, которые им мешали, причин, которые привели к тому, что Артём повторил подвиг учителя Януша Корчака.

Но роман написан плохо (плохо — понятие слишком ёмкое, что значит плохо, если от книги оторваться трудно? скажу конкретнее — неаккуратно он написан и даже очень), и это единственное, в чём я с вышеупомянутым господином согласен. Кавардак в романе, пусть даже устроенный намеренно, с целью отразить кавардак, царящий на острове, всё же неуместен. Когда главное лицо Сахалина (префект) говорит, что «до Углегорска и до Александровска ... железнодорожных дорог пока нет», а через сутки Сирень и Артём выходят из поезда на перрон Углегорского вокзала, то о чём это говорит? Префект не в курсе или автор напортачил? Чтобы ответить на этот вопрос желательно было бы узнать, как герои романа добрались от Углегорска до Александровска, а это подальше, чем от Холмска до Углегорска. Автор заболтал эту проблему интересным и совершенно не нужным для сюжета лирическим отступлением о секте ползунов. После разговора с руководителем секты Сирень и Артём сразу, как по волшебству, оказываются в Александровске. Складывается впечатление, что ехали в том же вагоне и добрались без проблем, так что и говорить не о чем. Это подтверждается словами каторжного, который плывёт по Тыми на байдарке — «возможность уехать на поезде пропала после первого сильного толчка». Раз пропала, значит была, и, стало быть, префект не знает важнейших подробностей жизни острова.

И тогда вопрос — почему Автор этого не замечает? Правда, он и куда более важных вещей не замечает, например, откуда у Сирени ребёнок, если между ней и Артёмом ничего не было? Иначе говоря, мне очень не нравится такая манера повествования, когда некоторые существенные события нужно выискивать между строк, испытывая при этом ясное ощущение, что эти события и между строк не происходили.

Всё это ещё терпимо, куда более странной мне показалась история слитка рения, очень дорогого раритета, полученного Сиренью от патэрена Павла. В эпилоге Сирень совершает труднообъяснимый поступок — вместо того, чтобы передать измученному дождём человеку в клетке проплывший мимо него кусок пластика, она отдаёт ему свой макинтош (вернее то, что от него осталось), предварительно достав из кармана «звёздную медь», «кусок тусклого серого металла, овальный, с ямками от пальцев.» Нет никаких сомнений в том, что это тот самый кусок рения, который не очень давно (читатель ещё не забыл, когда) Сирень отдала помощнику капитана сухогруза за небольшое количество питьевой воды; а этот, обмененный на воду, кусок был незадолго до обмена на воду выброшен Сиренью в море («Артём спросил: «Зачем?»). Вот и я спрашиваю Автора (Веркина) — зачем он плёл эту дырявую сеть? кого хотел в неё поймать? Почему Сирень говорит в эпилоге, что через сорок семь лет металл всё ещё будет у неё? Да за такой срок она десять раз успеет кому-нибудь этот слиток подарить или продать. Автор уверен в том, что это волшебный слиток, всегда возвращающийся к владельцу? Так это и задумано?

Да, такой вот приключенческий роман мы тут обсуждаем. Много в нём и отличных мест, мастерство Автора в описании драк и перестрелок несомненно, но особенно привлекают неожиданностями японские сахалинские тюрьмы, которые не имеют ничего общего с тюрьмами российского Сахалина, описанными Чеховым. Японцы превратили свои тюрьмы в произведения искусства. Стаканы Александровской тюрьмы, негр в болтающейся над камерами клетке в тюрьме Углегорска, а построенная гениальным архитектором тюрьма в Южно-Сахалинске** это настоящее строительное чудо и, следовательно, блестящая идея Автора романа, заключающаяся в литературном воплощении фантазий гениального художника (к сожалению, он так и не смог остановиться на каком-либо одном варианте названия этой тюрьмы и называет её в романе то «Летний воздух», то «Лёгкий воздух» так же, как один майор в романе то и дело превращается в полковника и сразу же обратно в майора).

Но в то же время изложенная Автором (даже странно, что тем же самым) история начала и хода Третьей мировой войны представляет собой такой жалкий детский лепет, который любого военного аналитика заставит схватиться за голову. И опять-таки но... Но описание послевоенной ситуации, когда на земле никого, кроме Японии, принимать в расчёт уже нет надобности, содержит интересные подробности. Например, то, что японцы сохранили на Сахалине русские географические названия, а их крупная военная техника названа известными американскими именами (миноносцы «Энола» и «Мак Артур»)***.

Ещё пара замечаний и «летопись окончена моя».

Много в романе говорится о футурологии. Говорится очень серьёзно — цель экспедиции, как-никак, связана с идеями профессора, научного руководителя Сирени. Но однажды Автор совершенно недвусмысленно даёт понять, чего стоят все эти разговоры. Сирень рассуждает так: «Общество, в котором нет детей. Общество, в котором вырваны малейшие ростки завтрашнего дня похоже на заполненный пустотой цилиндр барометра, который с тончайшей отдачей реагирует на изменения в окружающем пространстве. Именно в таком звенящем вакууме корпускулы грядущего особенно заметны, как заметен алмаз, угодивший в золу. .... Профессор, безусловно, гений.» Этот образчик ярко выраженного словоблудия (ясно, что Веркин издевается) показывает, чем на самом деле заполнены мозги этих, т. н. футурологов — примерно тем же, чем и цилиндр барометра. А в остальном они, конечно, прекрасные люди.

Второе замечание касается всё той же необычной, т. е. очень мало кому из писателей свойственной манеры Веркина за красивым многоглаголанием скрывать тот простой факт, что описываемое элементарно невозможно физически. Чек (вообще-то он много врёт****, но тут-то вроде бы нет смысла) рассказывает страшную историю из детства Артёма. И, заканчивая рассказ, вспоминает такой эпизод. Мальчик лежал у стены с переломанной спиной. Чек принёс ему «ведро гладких круглых камней и высыпал их под матрас ...» и ушёл. «... вечером он обнаружил столб, построенный из окатышей. .... Столб уходил под потолок. Через полгода он [Артём] смог подняться на ноги.» Не скажу, что так написан весь роман, но чем-то он всё-таки похож на тот отзыв, несколько цитат из которого я приводил выше.

*) Отзывист сравнивает Сирень по эмоциональности с Терминатором. Это стопроцентное свидетельство в пользу моего предположения о способе, которым он читал книгу. Однажды в очень напряжённый момент Сирень не смогла от волнения поменять магазин пистолета, руки дрожали. Может быть автор этого чудовищного по количеству неправды отзыва считает, что у Терминатора могли возникнуть сходные проблемы, может быть (чур меня!), он и «Терминатора» не читал или не смотрел!?

**) Читая об этой тюрьме, есть смысл посмотреть цикл гравюр Д. Б. Пиранези «Тюрьмы». Об этих гравюрах и вообще о творчестве Пиранези очень хорошую книгу написал А. Ипполитов. В его книге есть все листы цикла «Тюрьмы».

***) Миноносец «Энола» занимается в романе делом очень похожим на то, что сотворил американский бомбардировщик с почти таким же названием 6 августа 1945 г. (почему-то японцы «потеряли» фамилию матери командира экипажа). Миноносец «Мак Артур» (у нас принято написание Макартур), названный в честь генерала, принявшего капитуляцию Японии, представляет из себя последнее слово кораблестроительного искусства. Так в романе показаны два вида народной памяти — японский народ помнит своего главного врага (а есть ещё и обряд «мордования негра»), и, конечно, не забывает друзей, ведь в начале Третьей мировой Россия предотвратила удар корейских ракет по американским базам в Японии, что спасло, естественно, не только и даже не столько американцев. «Ваши предки так много сделали для нашей страны...» — говорит Сирени чиновник в Холмске.

****) Интересный пример такого вранья. Речь идёт о Нитях Хогбена открытых до войны. «За две недели до первого удара — уточняет Чек — я помню, я был там, на Русском, там чудесные подземелья...». И сразу же вспоминает, что «первую установку [использующую это открытие] построили буквально за месяц до войны, торопились очень.» Ну, Чеку простительно, он такой, но Автор романа вроде бы ничего против не имеет, что, как минимум, странно.

PS. В аннотации на обложке говорится, что Автор трепетно чтит Чехова. Не верю. Будь так, Сирень, как частично русская, обязательно побывала бы у памятников Антону Павловичу в Южно-Сахалинске и Александровске. Ну, хотя бы к одному из них её бы направили представители администрации этих городов. Но, нет. Разглядывает она только плохо сохранившийся памятник неизвестно кому (Чек, который должен бы это знать, молчит) в посёлке Огоньки. Между прочим, в этом посёлке действительно существует гора Влюблённых.

«Прочтите главу, составленную из пародий на советские стихи — с точки зрения языка и главной его стихии (бытовой речи) все эти стихи не просто выспренни, они бессмымленны.»

Из отзыва на роман Сорокина «Норма» (орфография источника сохранена).

Норма это, разумеется, символ (хотя едят его отнюдь не символически и за подделку можно хорошо схлопотать), но понять, что она символизирует, по первой части романа невозможно. Но можно предположить. Если идеологическую дурно пахнущую атмосферу жизни в СССР, как считают некоторые, то это может быть только следствием невнимательного чтения. Такое понимание символичности нормы отпадает, как только читатель узнаёт, что норму ест далеко не всё население страны, ведь таких девушек (и не только девушек), как продавщица Вика, очень много*. В других частях романа норма не упоминается, т. к. мимолётное «нормальная норма» из второй части относится к сменной норме на производстве. В результате роман, представляющий из себя сборку совсем (или почти совсем) не связанных между собой разделов, кажется незаконченным. Недостаёт какого-то связующего звена, где всё вставало бы на свои места, в том числе и тринадцатилетний (?!) мальчик, дающий рукописи оценку, почему-то вызывающую раздражение высокого начальства. Писать что-либо о таком произведении в целом, на мой взгляд, бессмысленно, а раз так, то я и решил написать только об одной, показавшейся мне наиболее интересной, части романа, основанной на небольшом числе стихотворений советских поэтов, которые, по мнению Автора, регулярно подпитывают (подпитывали) себя нормой**.

Читая роман, можно вообразить себя роющимся в нормальной навозной куче нормальным петухом, постоянно натыкающимся на нормальные жемчужные зёрна. С одной поправкой. Петух, ясное дело, был бы огорчён, он-то ищет зёрна ячменные, но читатель, будучи тоже двуногим существом, но без перьев (отличие весьма существенное, с Платоном спорить не буду), быстро поймёт, что время он расходует отнюдь не впустую. Одной из таких жемчужин мне показалась речь главного обвинителя, в которой он демонстрирует необъятную эрудицию, то и дело при этом переходя на виртуозную матерщину, что было довольно модно (не в общественных, конечно, местах) в описываемые в романе (в первой части) времена. Получилась замечательная пародия на речь прокурора в суде присяжных. Дальше идут короткие полустихотворные рассказы, в которых Сорокин остроумно шаржирует многих очень и не очень известных поэтов, начиная от графомана Льва Зубачёва и кончая Евгением Евтушенко. Назову ещё несколько имён: Александр Прокофьев, Михаил Исаковский, Иосиф Уткин, Алексей Недогонов, Степан Щипачёв, Ярослав Смеляков, Михаил Светлов, Евгений Долматовский, Николай Майоров, Геннадий Некрасов, Зинаида Александрова, Николай Букин... Некоторые стихотворные основания сюжетов принадлежат, вероятно, самому Сорокину, авторов небольшого их количества мне установить не удалось. Приведу здесь одно из двух таких стихотворений, опубликованных в сети на одном поэтическом форуме от имени Теплякова Григория Игоревича***:

Совещание инженеров

В управленьи застал рассвет,

Гаснут лампы, и сумрак серый

Входит медленно в кабинет.

Я смотрю в знакомые лица,

Удивительно, как могли

За одним столом уместиться

Столько строек моей земли!

Волхов, первенец гидростанций,

Открывавший пути весне,

Молодым навсегда остался

И творец — старичок в пенсне.

Этим взглядом, прямым и пылким,

Смог он будущее постичь,

Эту руку в узлах и жилках

Пожимал Владимир Ильич.

Вон сидят над проектом трое.

Это ими возведены

Чиркизстрой и два Днепростроя

До войны и после войны.

Вон питомцы гвардейской славы,

По осанке ты их узнай,

Наводившие переправы

Через Вислу, Одер, Дунай.

Крутоплечи, тверды, что камень.

На подошвах сапог земля,

С отложными воротничками

Перешитые кителя.

Рядом с ними геолог, упрямый,

Несговорчивый человек,

Краткой сталинской телеграммой

Окрылённый на весь свой век.

Собрались сюда эти люди,

Значит, в срок иль быстрей, чем в срок

Город встанет, плотина будет,

Море вспенится, хлынет ток...

Инженеры великой стройки

Сквозь табачный сухой туман

Видят в окнах, как на востоке

Поднял солнце портальный кран.

Это стихотворение (слабоватое, конечно, но с очень ясным и красивым подтекстом) послужило основой миниатюры «Ночное заседание», где солнце на самом деле поднимается краном на тросе. По видимому, суть здесь в том, что русский строитель даже восход солнца не может обеспечить, не употребив крепкого словца. Стихотворение вошло в миниатюру полностью в виде разговора председателя горисполкома с секретарём обкома. Я привожу его здесь с единственной целью — если кто-то знает автора (а похоже на позднего Светлова), пусть не сочтёт за труд сообщить мне, чьё оно.

В седьмой части романа много таких пересмешников различных стихотворений. Но два микрорассказа занимают здесь особое место. Это, во-первых, «Диалог» — блестящая миниатюра, где Сталин и Берия разговаривают стихами Евтушенко. И, во-вторых, «Сигнал из провинции», сделанный по одному из лучших стихотворений во всей советской поэзии «Хорошая девочка Лида» Я. Смелякова. Пародии Сорокина в подавляющем большинстве имеют довольно злой подтекст (а часто таков и сам текст), но в «Сигнале из провинции» зла нет ни капли (спекулянт Апрель Семён Израилевич, это пустяк). Полковник КГБ ставит на место днепропетровского капитана, приказывая не трогать упрямого мальчишку: «Пусть пишет. На полюсе Южном — огнями. Пшеницей — в кубанских степях. А на русских полянах — цветами. И пеной морской — на морях.» Гораздо более типично для Сорокина выстроен микрорассказ «Самородок» по стихотворению Зинаиды Александровой «Золотые руки». Здесь и полковник (видимо ещё НКВД), соответствующий времени расцвета репрессий, и финал одновременно и фантастический и страшный, заставляющий вспомнить «людоедский» рассказ Сорокина «Настя».

Не могу не отметить ещё несколько микрорассказов из этой серии. Это «Память о встрече» по стихотворению Иосифа Уткина «Подари мне на прощанье», где расстрелявшие лейтенанта чекисты делят между собой его вещи, как настоящие разбойники; «Морячка» по одноимённому стихотворению М. Исаковского (моряк дарит девушке сердце с вытатуированным на нём якорем) и «Одинокая гармонь» по его же шедевру «Снова замерло всё до рассвета». В последней миниатюре Сорокина «великолепная семёрка» искусствоведов в штатском по доносу деревенского библиотекаря расстреливает ищущую кого-то в потёмках гармонь (!).

Встретилась мне среди этих миниатюр и такая разновидность столь любимого Сорокиным абсурда, как ляп, причём ляп существенный, очень заметный. Это «Шторм» по стихотворению Г. Некрасова, которое начинается строкой «Пять вымпелов кильватерной колонной держали курс в открытый океан», а предпоследняя фраза такова — «Впереди в розоватой дымке показался Севастополь.» Незадолго до этого звучит доклад командира корабля: «Подходим к Севастополю, товарищ адмирал!». Всего этого в стихотворении, естественно, нет. Это вообще наихудшая миниатюра, она не тянет даже на ячменное зерно, какой уж тут жемчуг.

Кому-то может не нравиться Сорокин и, в частности, первая часть романа «Норма». Но прочитать его седьмую часть, по-моему, есть смысл. То же самое скажу и о второй части, где вся жизнь человека буквально от момента рождения до момента смерти, описана «в двух словах», изредка повторяющихся.

*) Один из героев первой части (Ярцев Виктор Кузьмич), ударник-передовик, норму употребляет недавно и сам добровольно решил («надумал», как он говорит) это делать. «Когда-нибудь и ты надумаешь», — говорит он товарищу. В романе (там же, в первой части) норма сравнивается с перке и говорится, что она нечто более сложное, чем лечение. По-моему, пакетик с детским калом, называемый нормой, служит для ослабления противоречий между внутренним миром советского человека и внешним идеологическим давлением на него. Основано действие нормы на известном принципе — человек есть то, что он ест. У регулярно потребляющих норму проще складываются взаимоотношения с государством, из чего следует, что человек мыслящий, но не потребляющий норму, имеет реальный шанс превратиться в диссидента.

**) В части, названной «Времена года», Автор поясняет, чем, по его мнению, отличаются хорошие стихи от «нормированных». Поэтами, употребляющими норму, написаны два стихотворения из двенадцати. По понятным причинам это «Октябрь» и посвящённое Ленинскому субботнику стихотворение «Апрель».

***) Этот автор (Тепляков) пишет на форумах под различными псевдонимами. Стихотворение «Шторм» — под псевдонимом Геннадий Некрасов, стихотворение «Памятник» — под псевдонимом Николай Майоров, стихотворение «Хорошая девочка Лида» — под псевдонимом Ярослав Смеляков. А вот стихотворение А. Кушнера Тепляков почему-то поместил на форуме с указанием настоящего Автора. Под каким псевдонимом Гриша вынес на форум «Совещание инженеров», я пока не знаю.

Мэри Энн, двадцатилетняя маленькая симпатичная самочка, похожая на эльфа*, предпочитает крупных мужчин, связанных с миром музыки. Великан-негр замечательно исполняет негритянские народные и авторские песни, великан-белый**, непревзойдённый знаток классической музыки, продаёт пластинки, несёт культуру в массы в качестве владельца музыкального магазина. Белый великан мечтает о том времени, когда Мэри будет знать не меньше, чем он, и они долго будут работать вместе. Раскатал, что называется, губу. В разговоре Мэри и её белого наставника предельно наглядно (даже практически буквально) проиллюстрирована известнейшая библейская сентенция «не мечите бисера перед свиньями, ибо попрут они его ногами» (цитата не точная). Правило — горбатого могила исправит — не имеет исключений. Немного пометавшись, Мэри выходит замуж за скромного белого (она комфортнее чувствует себя с неграми, но выбор цвета мужа в Америке середины ХХ века не предполагает вариантов), небольшого роста, близорукого исполнителя би-бопа, играющего в кафе. Это и есть её музыкальный потолок, а женщине, признавшейся, что голос Рихарда Таубера*** вызывал у неё слёзы, Мэри «тактично» советует пойти поплакать в другое место. Такова её манера общения с окружающими — хамить, чуть что не по ней, воспринятая от родителей. Отец её — типичный представитель американского рабочего класса (возникает впечатление, что Автор именно так и считает, не заявляя об этом прямо — этого только не хватало!), совершеннейшее чмо. Не очень-то высокого мнения Дик об американских работягах.

Главное, что, по-моему, следует из этого полного нюансов и, безусловно, отлично написанного романа, это предупреждение увлекающимся молодостью и красотой солидным мужчинам — если встретили эльфа, аккуратненько поскребите позолоту, не окажется ли под ней совсем близко грубая и вонючая шкура орка.

Теперь несколько слов о музыкальном фоне романа. В нём очень много музыки. Она звучит, о ней очень много рассуждают, на страницах романа мелькают имена мировых знаменитостей (в частности, упоминаются Шёнберг и Бруно Вальтер). Но постепенно начинаешь понимать, что у этого музыкального сопровождения есть одна интересная особенность. Действие романа происходит в первой половине 50-х годов, когда в околомузыкальных кругах просто не могли не упоминаться такие люди, как Эллиот Картер, Милтон Бэббит, Аарон Копленд, не говоря уже о Леонарде Бернстайне и Джордже Гершвине. А ещё в 1948 году появился популярнейший мюзикл Коула Портера «Целуй меня, Кэт» и вот-вот грянет «Моя прекрасная леди» (1956 г.) Лернера и Лёве (так звучала немецкая фамилия Фредерика Лоу). Американская музыка переживала в это время необычайный подъём, ничего похожего не происходило нигде в мире. Достаточно вспомнить, что пятидесятые годы были временем, когда на американских сценах выступали сразу три короля — Фрэнк Синатра, Нэт Коул (Кинг Коул) и, во второй половине десятилетия, Элвис Пресли. В романе не упомянут ни один из перечисленных мной музыкантов и певцов и вообще почти никто из великих современников не упомянут. Можно ли судить по этому факту о музыкальных предпочтениях самого Филипа Дика, или тут отражена провинциальность американского Запада (центрами музыкальной жизни США тогда были два города — Нью-Йорк и Бостон)? Вопрос сложный, скорее всего, и то и другое; может быть, специалистам-диковедам ответ известен, просто их исследования не переводились на русский язык.

*) В романе есть эпизод, где Мэри Энн уходит из запертой снаружи квартиры, не имея ключа, а один из персонажей романа называет её эльфом. Всё это придаёт реалистическому произведению Дика некоторый магичекий оттенок, хотя до уровня магического реализма оно не дотягивает, да и не было у Автора такого намерения, это очевидно.

**) Почему роман не назван «Мэри и великаны»? Загадка.

***) Тенор. «Австрийский Карузо». Годы жизни 1891-1948.

Меня однажды спросили, каким главным критерием я пользуюсь, оценивая народные сказки. Сказка это концентрированная народная мудрость, отвечал я. Мудрость и оцениваю, а если вместо мудрости в сказке имеют место глупости, то оценка тем ниже, чем их больше*. Вот, например, сказка «Как мужик гусей делил» в обработке Л. Н. Толстого, настолько остроумна, что безоговорочно заслуживает высшей оценки. В сравнении с ней сказка «Двенадцать братьев» в обработке Гриммов выглядит не просто бледно, её и близко к мужику с гусями не поставить. Начинается история с того, что безумный король хочет убить всех своих сыновей. Двенадцать ребят, как минимум половина из которых уже взрослые, т. к. близнецов среди них нет, они погодки. И гробы заранее заготовил (!). Почему убить? Чтобы всё, чем он владеет, досталось дочке, которая, может быть, появится вскоре на свет. Иначе говоря, он хочет, чтобы его королевство было со временем присоединено к владению того короля или принца, за которого принцесса выйдет замуж. Человек явно не способен рассуждать здраво. Он, очевидно, не умнее второго волка из сказки Гриммов «Красная Шапочка» (см. перевод Г. Петникова). Братьям приходится скрываться. Вскоре в королевской семье появляется долгожданная девочка.

Прошло десять лет. В замке случилась большая стирка и «она вдруг увидела среди белья двенадцать мужских рубах» и узнала у матери, чьи они. «Ведь отцу они слишком малы». Читая это, трудно отделаться от мысли, что большая стирка в замке бывает не чаще одного раза в десять лет. Иначе принцесса заметила бы эту кучу рубах года четыре назад, если не все пять, когда достаточно подросла. Парни перед уходом в лес переоделись в чистое, а через десять лет были выстираны оставленные ими грязные рубашки. Если так жили короли, то в каком же виде ходил простой народ? В сказке можно было бы этот эпизод с рубашками выстроить намного более естественно (что и сделал один из переводчиков).

Но вот принцесса, решившая отнести братьям чистые рубашки, находит домик, где живут братья. Сначала она встречается с Вениамином. В переводе Полевого (на самом деле под редакцией Полевого, переводчик неизвестен): «... Вениамин увидел [по рубахам], что это их сестра, и сказал: «Я — твой младший брат.» В переводе Петникова то же самое: «Я твой младший брат Вениамин.» В издании 1997 г. (изд-во «Лексика»), где, если верить аннотации, «тексты переводов под редакцией П. Н. Полевого из дореволюционного издания А. Ф. Маркса заново сверены с немецким первоисточником, дополнены, уточнены и отредактированы», Вениамин всё же остаётся младшим братом принцессы. Возможно, плохо сверяли, плохо уточняли. И только в переводе Гатцука (Книжный Клуб Книговек, 2018 г.) читаем: «А я твой брат Вениамин!» — сказал с радостью королевич и бросился обнимать сестру.» Да ещё Ф. Пулман в своём пересказе остроумно обошёл это скользкое место. У него Бенджамин (Вениамин) говорит принцессе: «Я — самый младший из братьев.» Такой вот народ эти переводчики, далеко не всегда думают, что городят.

И последняя глупость (а не глупость, так что?). Злую мачеху, свекровь принцессы, ставшей королевой в другой стране, суд присудил «посадить в бочку с кипящим маслом и ядовитыми змеями». Тут практически полное единство — Полевой (ред.), Петников и пересказчик Пулман (и я почти уверен, что так в оригинале) допускают, что у людей до такой степени ум за разум зашёл, что они бросили змей в кипящее масло (!). Мачехе-то уже всё едино, а гадов за что варить? Умнее всех оказался опять Гатцук. В его переводе (а это скорее пересказ, очень уж многое у него не так, как у остальных) «царевич ... велел казнить колдунью, а кости её сжечь и развеять по ветру.»

Перевод (пересказ) Гатцука до того хорош, что заслуживает только высшей оценки, у него и стирки этой странной нет и вообще он всю сказку переиграл и превратил в настоящую литературную драгоценность. Но оценивать приходится то, что ближе к первоисточнику.

*) Это не относится к сказкам, высмеивающим глупость. Там, чем глупее поступки или слова героев, тем более высокой оценки, как правило, удостаивается сказка.

«В моей книге, конечно, найдутся ошибки, но в ней нет намерения обмануть, польстить, очернить кого-нибудь. Я буду говорить правду. В наше время это нелёгкое обязательство, даже когда говоришь о колоннах и статуях.»

Стендаль «Прогулки по Риму».

«Для того, чтобы хорошо писать об искусстве, важнее быть очень умным, чем историком искусства, но кто сказал, что хороший текст об искусстве и искусствоведение синонимы? Никто никогда этого не говорил и правильно делал.» Это написано А. Ипполитовым о другом хорошем тексте об искусстве. В собственных его работах это именно синонимы. В книге «Просто Рим» чисто искусствоведческие рассуждения естественным образом чередуются с рассказами о развитии городской территории на протяжении последних двух тысячелетий, т. е. о дворцах, площадях и улицах Рима; рассказано (и очень интересно, с множеством малоизвестных подробностей) и об обитателях этих дворцов — кардиналах, банкирах и знатных дамах. Много места Автор уделяет истории Церкви, Реформации и Контрреформации, поскольку это имеет непосредственное отношение к строительству и украшению многочисленных римских храмов и базилик. Самое же ценное в книге — это рассказы о жизни и работе тех гениев архитектуры и живописи, чьими трудами Рим сегодняшний превращён в крупнейшую в мире сокровищницу искусства. Главными героями книги я назвал бы архитекторов Джан Лоренцо Бернини и Франческо Борромини и художников Микеланджело Меризи (Караваджо) и Аннибале Карраччи. Больше всего Автор пишет именно об этих четырёх создателях римского барокко. Но не менее интересны страницы, посвящённые творчеству художников второго ряда, как, например, Орацио Борджанни, анализ картины которого «Святой Карло Борромео», находящейся в Эрмитаже, как раз и является примером очень хорошего искусствоведческого текста. Отдельно следует отметить блестящий анализ эрмитажной картины лотарингского художника, представителя позднего французского маньеризма, Жака Белланжа «Оплакивание Христа», рассказ об истории появления этого шедевра в Эрмитаже и о том, почему этот большой художник сейчас известен только, как график.

В Риме снималось множество кинофильмов — шедевров киноискусства. Аркадий Ипполитов искусствовед в самом широком смысле, в том числе и киновед (и литературовед тоже), и в своё повествование о Риме он вставляет множество тонких замечаний об этих фильмах, о той роли, которую играют в них конкретные места съёмок, об актёрах и режиссёрах. Многие из этих фильмов, прочитав книгу, есть смысл посмотреть ещё раз.

Теперь несколько слов о тех, приведённых в книге, сведениях, которые вызывают сомнение или просто являются следствием чьих-то ошибок, вполне возможно, что и не авторских. Начну с одной из включённых в книгу 69-и чёрно-белых фотографий, которая при покупке книги бросается в глаза, будучи самой последней, около обложки. Подписи к ней ( Караваджо. «Убийство святого Матфея») верить нельзя. Эта же фотография на стр. 266 снабжена подписью — Караваджо «Призвание святого Матфея» — и тут всё верно. Не следует доверять и указанному (косвенно) в книге возрасту (более 100 лет), в котором ушёл из жизни двоюродный дядя Наполеона Бонапарта кардинал Жозеф Феш. В действительности он прожил всего 76 лет. Ещё казус — между авиньонским пленением Пап и эпохой Наполеона прошло не полстолетия, а около пятисот лет. И последнее — арка, перекинутая владельцами дворца Фарнезе якобы через Виа Джулиа, чтобы иметь доступ к Тибру из дворцового парка, в действительности должна была быть перекинута через новопроложенную набережную Тибра, т. к. эта набережная отрезала дворец от реки. Как минимум, здесь важно, чтобы читатель понимал, на какой стороне Виа Джулиа расположен дворец Фарнезе, тогда и по поводу арки сомнений не возникнет. Очень хотелось бы одновременно с выходом в свет основной книги о Риме увидеть и исправленное переиздание этого вступления к ней. А последний вопль в пустыне таков — убрать бы из книги упоминание о Елене Мизулиной да ещё в рассказе о трудной смерти Борромини! Против этой дамы лично я ничего не имею, но это, по-моему, лишнее, не место ей в такой книге и в такой компании. А уважаемому Аркадию Викторовичу желаю крепкого здоровья, которое ему необходимо для трудной работы по претворению в жизнь всего задуманного.

В заключение два замечания чисто искусствоведческого свойства. Первое касается картины Караваджо «Призвание святого Матфея». Папа Франциск I считает призванным «не прекрасного мужчину средних лет, а угрюмого пазолиниевского типа юношу, склонившегося над кучей монет в правом дальнем углу.» Во-первых, юноша находится в левом ближнем углу полотна, а в правом дальнем стоит Иисус. Но главное не в этой странной ошибке, а в истолковании жеста «прекрасного мужчины». Автор считает, что этот человек, вероятнее всего (так мне кажется по возрасту и одежде), начальник мытарей, указывает на себя, выражая этим жестом вопрос к Иисусу типа «я ли это, Ты уверен?». Но на себя ТАК не показывают. Если бы этот бородатый показывал на себя, он бы просто приложил кисть руки к своей груди, а не вытягивал бы указательный палец вдоль плоскости полотна в сторону угрюмого юноши, который на Иисуса в этот момент не смотрит. Предположение Франциска I кажется естественным, а на кого указывает Иисус, ответить однозначно, исходя из его жеста, невозможно, расстояние великовато; поэтому-то пожилой начальник и засомневался. На себя он подумать, разумеется, не может, т. к. предполагает, что Иисусу гораздо нужнее молодые соратники. Такие, которым ещё хватит оставшейся жизни и на то, чтобы написать Евангелие, и на то, чтобы обратить в христианскую веру далёкую страну Эфиопию (ну, это не он так думает, конечно, а зрители). Замечание Автора, что истолкование сюжета Папой «противоречит всему композиционному построению» картины мне представляется ошибочным. Иначе говоря, прав всё таки Папа Франциск.

И второе. Проводя параллели между художниками разных эпох, Автор пишет: «Гойя — Микеланджело ослепший, и он же — ослепший Тициан.» Не сомневаюсь, что это глубокая мысль, но не вижу даже намёка на её истоки. Откуда это следует, что означает? Такие афоризмы в духе Козьмы Пруткова надо бы пояснять. Книга же написана, как мне показалось, не только для узкого круга искусствоведов. Пруткова я тут упомянул не просто так, а потому, что другой подобный афоризм Автора мне показался понятным и более остроумным: «Малевич — вылитый Леонардо в исполнении Козьмы Пруткова.» Тут сразу вспоминается знаменитая реплика Сальери по поводу исполнения музыки Моцарта бродячим скрипачом и становится ясно, куда послан уважаемый Казимир Северинович.

В трёхтомном сборнике сказок А.Н. Афанасьева эта сказка присутствует в двух сильно различающихся вариантах. Для первого тома десятитомного собрания «Сказки народов мира» составитель В. П. Аникин* выбрал вариант очень далёкий от русских народных стандартов. Я имею в виду роль в этих сказках дракона Змея Горыныча и Елены Прекрасной. Профессор Аникин сделал правильный выбор, несмотря на то, что этот десятитомник предназначался преимущественно для детской аудитории. Правильный именно потому, что сказка необычна. В ней доверчивый Иван купеческий сын, победив Змея, не убивает его, а, женившись на Елене, назначает этого супостата дворцовым поваром. Невероятный поступок; возможно, Змей имел соответствующее образование и предъявил Ивану диплом или был одним из лучших учеников Карлика Якоба по кличке Нос из сказки В. Гауфа. История об этом зигзаге биографии Горыныча умалчивает. Разумеется, хитрая тварь отплатила Ивану злом за добро, причём тоже невероятным, неслыханным доселе способом — Змей умудрился обольстить Елену Прекрасную, оставив таким образом далеко позади известное деяние самого Сатаны, обманувшего когда-то под видом Змея прародительницу Еву. Но Ева всего лишь яблоко съела, запретный плод. Елена же польстилась на плод куда более запретный, и тут приходят на память аналогичные поступки других не менее любознательных и любвеобильных дам, Леды, например, или той женщины, забавы которой красочно описаны Апулеем в «Метаморфозах», или матери Минотавра, дочке Гелиоса Пасифаи. Елена Прекрасная из русской народной сказки пожалуй даже превзошла смелостью своих античных предшественниц (а может быть и современниц, кто знает, когда всё это могло происходить?). Змей ведь наверняка был пострашнее осла или быка, а тем более лебедя. Умел ли Змей Горыныч принимать человеческий облик?** Вряд ли, тогда эта его способность нашла бы отражение в сказках, да и мог ли Змей представлять какой-то интерес для Елены Прекрасной в человеческом облике? Змей фигура намного более привлекательная, интересно же, а как это может быть с таким чудищем. Красавица и чудовище в нерасколдованном облике. В этом есть что-то сикамбрическое, не правда ли? Вот и почитайте такую сказку шести или семилетнему ребёнку (да ещё девочке) перед сном. И как потом выкручиваться?

Один только крупный недостаток есть, по моему, в этой сказке — никак не объяснил рассказчик, зачем Ивану был нужен второй точно такой же конь? Ему и первый-то не понадобился. Почему-то брат-сокол не придумал для Ивана ничего лучшего, что можно объяснить только недостатком воображения. Не у сокола, разумеется. И для чего оба этих коня били Ивана копытом в грудь? Смысла в этих эпизодах нет ни малейшего, никаких последствий они не имеют.

Сказка эта носит явный отпечаток довольно позднего времени её появления. «Эту рубашку пуля не берёт» — говорит Ивану брат-воробей. А конец просто удивительный и небываемый (но и «небываемое бывает», как сказал однажды Пётр I) — «... пришёл Иван купеческий сын во дворец, Елену Прекрасную РАССТРЕЛЯЛ, а на её служанке женился и стал с нею жить-поживать, добра наживать».

*) Известный филолог, доктор наук Владимир Прокопьевич Аникин ушёл из жизни чуть более года назад. Интересно, что и первый вариант сказки тоже весьма оригинален. Там шестиглавый змей (в этой сказке он пишется со строчной буквы) не отнимает у солдата (гг) рубашку, а, наоборот, дарит её ему в награду за труд. И позже спасает солдата от смерти и учит его, как отобрать рубашку у любовника жены. И конь богатырский, подаренный солдату змеем в качестве приложения к рубашке, оказывается очень и очень нужным в решающий момент.

**) Рубашку, отобранную с помощью любовницы у законного владельца, он носил, не снимая, но она же волшебная — кто ни оденет, всякому впору. И попробуй верни такое сокровище обратно! Ивану помогли братья-птицы, разработавшие хитроумную трёхходовую комбинацию и снабдившие его для воплощения её в жизнь золотым перстнем.

Уже второй отзыв мне попадается на ФЛ, написанный на сказку Перро, и размещённый на странице одноимённой сказки Гриммов (от 31 мая 2010 г). Это у Перро Красная Шапочка несёт бабушке горшочек масла, а в сказке Гриммов вместо масла бутылочка вина (винца в переводе Гатцука). И это у Перро девочка не узнаёт бабушку, но не потому, что давно её не видела (!), а вот почему: «Красная Шапочка разделась и легла в постель, но тут её немало удивило, каков у бабушки вид, когда она раздета.» У Гриммов волк, проглотив бабушку, надевает «бабушкино платье и на голову её чепчик», и эта, одетая, бабушка просто кажется девочке странной. Отзыв написан человеком, который, очевидно, считает себя знатоком сказок братьев Гримм. На сегодняшний день этот отзыв оценён другими знатоками довольно высоко — плюсов на семь штук больше, чем минусов.

Но это всё, хотя и неприятно, но не так уж важно. Куда интереснее главное отличие двух вариантов этой сказки. О морали сказки Перро я уже написал в отзыве на неё. Там всё серьёзнее некуда. Что же мы видим у Гриммов? После того, как девочка по просьбе охотника натаскала больших камней, которые «они и навалили волку в брюхо» (пер. Полевого, у Гатцука — «охотник наложил их волку полное брюхо»), в результате чего волк очень быстро издох, она подумала: «Ну уж теперь я никогда не стану в лесу убегать в сторону от большой дороги, не ослушаюсь больше матушкиного приказания.» Что ещё мог подумать ребёнок, не испугавшийся волка, потому что не знал, «что это был за лютый зверь» — мама не успела рассказать (!). Сказка Перро для взрослых, гриммовская же исключительно для маленьких детей, которых невозможно напугать жестокими сценами, т. к. дети не менее жестоки, чем волки, и только культура делает человека добрым. Поэтому и мораль её проще пареной брюквы — детям понятно, что надо слушаться маму.

Окончанием этой сказки, где появляется второй волк, переводчики пренебрегали, на мой взгляд, по двум причинам. Первая очевидна — не хотелось забалтывать мораль, т. е. тот простейший урок, который извлекла из опасного приключения Красная Шапочка. Вторая причина не лежит на поверхности, и её можно понять, прочитав сказку в переводе самого добросовестного из переводчиков Григория Петникова, который довёл работу до конца («Рассказывают ещё, что однажды, когда Красная Шапочка опять несла бабушке пирог...»). Эта вторая причина не менее существенна, и мне кажется, что дело тут в выходящей далеко из ряда вон, прямо-таки фантастической глупости этого новоявленного охотника на маленьких девочек. Переводчики (таково моё предположение) не хотели ставить в неловкое положение как братьев Гримм, так и вообще весь немецкий фольклор. Это надо читать, там всё ясно, как божий день. Не могут же, думали переводчики (и я с ними согласен), персонажи народных сказок, пусть даже и отрицательные, быть до такой степени лишёнными элементарной способности к соображению! Столь чудовищное скудоумие конечно же могло привести только к плачевному результату, и в финале волк тонет в большом каменном корыте, стоявшем около бабушкиного дома. Без всяких камней в брюхе.

В заключение хочу обратить внимание читателей на неожиданную фразу в переводе Гатцука: «Взял охотник ножницы, потихоньку разрезал волку живот*, а оттуда Красная Шапочка выглядывает.» В этом «потихоньку» (чтобы волк не заметил, вероятно) проглядывает ироническое отношение переводчика к этой сказке, которая, замахнувшись на рубль, ограничивается ударом на копейку.

*) Любопытная параллель со сказкой «Волк и семеро маленьких козлят». В ней тоже используются ножницы, булыжники (не просто камни) и иголка с ниткой. И прекрасно выспавшийся, как после общего наркоза, волк тоже тонет, правда не в корыте, а в колодце, но козье семейство не бабушка с внучкой, ему (семейству) и такой колодец подойдёт. Не в одной ли и той же немецкой деревне записаны собирателями эти две сказки?

«Всё, что происходит, — происходит из-за баб. Мужики думают, что творят всё сами. Сами воюют, сами пашут, сами зверя бьют, сами брагу пьют, сами врага режут. А на деле — не сами.»

А. Рубанов «Финист — ясный сокол».

«Итало Кальвино в предисловии к своему великолепному сборнику «Итальянских сказок» приводит старинную тосканскую пословицу: «Сказка не будет хороша, если к ней ничего не добавить». У каждого своя сказительская манера, свои достоинства и недостатки; кто-то заставит слушателей смеяться, кто-то — дрожать от страха, кто-то — заливаться слезами, а лучшие из нас умеют и то, и другое, и третье. Но для того, чтобы это получилось, мы должны пропускать сказки через себя: что-то добавлять, что-то убирать, поворачивать под новым углом, украшать и приспосабливать к современности. Печатная версия — это лишь отправная точка, а не пункт назначения.»

Ф. Пулман «Народные сказки Британии».

Издательская аннотация к этой книге напечатана на 4-й странице и на обложке и стала частью книги, поэтому начать есть смысл с нескольких замечаний, касающихся этой самой маленькой её части.

«В те времена каждый помогал каждому — иначе было не выжить.» Как автор аннотации пришёл к этой мысли? Очень просто. Вот эпизод, когда ребята, идущие бить Змея, впервые видят Марью. «Мы подошли ещё на шаг. Девка аккуратно поставила лохань у своих ног, отступила назад и положила пальцы на рукоять ножа — и это движение, очень особенное, воинское, медленное и плавное, выдало её с головой. Она ничего не боялась, дралась часто, и была, скорее всего, очень опасна.» Такой стала обыкновенная девочка за три года странствий по территориям, где «каждый помогал каждому.» Ещё немного и из неё получился бы отличный инструктор по рукопашному бою. Чтобы прийти к вышеприведённой мысли из аннотации, надо пропустить этот очень многозначительный эпизод. Только и всего. Действительно просто.

Как это очень часто случается, издатели, писавшие аннотацию, прочитали книгу по диагонали. Потому что первый из трёх мужчин (этому мужчине 13 лет), любивших Марью, ей только мешал (вместе с другим таким же мужчиной) а второй никуда её не довёл, т.к. сам жил на краю света, дойдя до которого Марья исполнила предсказание того, кого искала три года — истоптала железные подошвы, стёрла железный посох и изглодала железный каравай. Чтобы совсем уж не сесть в лужу, авторы аннотации просмотрели последнюю часть романа более внимательно, поэтому о третьем помощнике Марьи, Соловье-разбойнике, написали правду — он действительно доставил девушку в летающий город. И почему авторы аннотации решили, что Финист «не был человеком»? Это в сказке он оборотень, человек-сокол, а в романе он — человек. Правда, умеющий летать, ну и что? Да, не думали писавшие аннотацию, что Автор романа настолько выйдет из рамок сказки, вот и попали пальцем в небо. Но даже и в таком никуда не годном виде аннотация достигает цели — желание купить книгу появляется. Ну, что же, красиво врать не запретишь.

Примечание о том, что идея романа принадлежит режиссёру, мне кажется, объясняет некоторые странные моменты в нём. В сказке из сборника Афанасьева «Пёрышко Финиста ясна сокола» и в её несколько ироническом пересказе, принадлежащем Эдуарду Успенскому, три чугунных посоха Марья не стёрла а изломала*. В романе же единственный железный посох длиною в сажень (2,1336 метра) стёрся за годы скитаний до размера песта «в три пальца». Это очевидная режиссёрская находка — сначала кинозритель увидел бы двенадцатилетнюю Марью (читатель, разумеется тоже представляет, каков был «крест», взваленный на Машины хрупкие плечи) с трудом бредущей, опираясь на длиннющий (в полтора раза выше её самой) лом, примерно к середине пути в руках девушки уже опора нормального размера, позже ей приходится идти всё в более и более согнутом положении, наконец, когда сгибаться уже нет возможности, она вынуждена перейти на гусиный шаг, а последние пару сотен вёрст ей (уже пятнадцатилетней) ничего не оставалось (надо выполнять завет Финиста) как передвигаться ползком. Русская сказка тут оказывается явно умнее авторско-режиссёрского пересказа, совершенно, в сущности, издевательского в этой части**. Почему я пишу об этом так подробно, ведь, как уже было замечено, Автора «не интересуют детали, его интересуют идеи»? Вот поэтому и пишу, что идеи идеями, а дьявол-то как всегда прячется в деталях. А ещё — потому, что терпеть не могу прикрываемого какими угодно идеями издевательства и над людьми (хорошими к тому же) и над животными, пусть и не очень привлекательной внешности. Во второй части романа подробное, длинное, зримое (хоть кино снимай) описание садистского избиения и последовавшего за ним умерщвления старого, голодного зверя, который вовсе не нежить (и не враг людям, что понимает даже так называемая «нелюдь»), а всего лишь обыкновенный реликт, может привести только к одному неверному заключению — славяне народ ужасно тупой и жестокий. В действительности это не так, этот народ не более тупой*** и не более жестокий, чем всё остальное человечество, просто Автор, как и его герой, высококвалифицированный глумила (в этом слове нет ничего обидного, это такая артистическая специализация), его хлебом не корми — дай только посмеяться над читателем вместе с помогающим ему идеями режиссёром. А результат этого глумления выглядит крайне печально. В фольклоре любого народа те, кто сражается с драконами — Герои. Геракл, Персей, Илья Муромец и разнообразные Иваны, как дураки, так и царевичи. А тут они — садисты. Садизм вместо героизма. Доглумились соавторы, однако, повернули сказку под новым углом, украсили и, похоже, приспособили к современности...

Конечно, Автор местами остроумен, этого не отнимешь. Самым глубоким философом, блестяще объясняющим мироустройство, оказывается в книге почти бессмертный неандерталец Креп, фигура, напоминающая ГГ рассказа Саймака «Грот танцующих оленей». Остроумной бывает иногда и глупость. Таково утверждение любителя порассуждать на отвлечённые темы Ивана Корня: «Сделал полдела — считай сделал всё.» Это может прийти в голову человеку, не создавшему за всю жизнь ничего ценнее обыкновенного бубна. Противоположная мысль — кто сделал полдела, тот начал — принадлежит Аристотелю, сведения о котором к 13-му веку н. э.**** до славянского мира ещё не дошли. Великий грек говорил о людях, создающих истинные материальные и духовные ценности, когда главные трудности выявляются как раз в стадии завершения работы, доведения её до совершенства. Философия глумилы очень примитивна, хотя сам он кажется человеком не таким уж простым, иначе как он, порядочный в молодости человек, сумел бы стать в зрелые годы вором. Не известно, правда, можно ли верить всему, что он говорит. Скорее всего, нельзя. К числу глупостей неостроумных я бы отнёс следующее высказывание глумилы Ивана: «Никакой живой человек по доброй воле в дом кузнеца не сунется.» Очевидная чушь, особенно если учесть, что сам Иван и его товарищи попали в дом кузнеца именно по своей доброй воле.

В общем, иногда кажется, что Автор пишет, что в голову приходит, не очень затрудняясь наличием связи написанного сегодня с написанным вчера. Ещё пример. Только что князь птиц договорился с ведьмой о возвращении через пять дней, как Иван Ремень (а он подслушивал) сообщает своим спутникам, что «нелюдь прилетит нынче ночью. Так он обещал старухе.» Т. е. Иван врёт, прошло всего около полутора суток. И нелюдь прилетает (!), так решили эти два вруна (Иван и Автор), посовещавшись где-то там за пределами текста романа, в своей так называемой творческой лаборатории.

Вот ещё один продукт этой лаборатории, хорошо дополняющий впечатление о ней читателя. Во второй части князь птиц, тоже именем Финист (они не птицы и не оборотни, и это уводит роман совсем уже далеко от первоисточника), жалуется ведьме, что его народ «не плодится» и «если так будет дальше, через триста лет сгинем вовсе». В третьей части о жизни летающего города рассказывает Соловей, человек большого жизненного опыта и уж точно поумнее двух предшествующих Иванов вместе взятых. И вот что он говорит: «... весь мой народ ... смотрел в будущее уверенно и прямо.»; «в правление князя Финиста средний рост взрослых мужчин нашей расы увеличился почти на половину локтя.»; «Да, это был Золотой век: как я себе его представлял по рассказам школьных учителей.» Вот так! Стало быть, врёт князь Финист?! Но какой смысл этой дезы в частной беседе с ведьмой? Постепенно выясняется, что никакого, и остаётся только счесть этот финт ушами за ещё одну «идею», возможно, режиссёрскую, по ходу повествования благополучно канувшую в лету.

И всё-таки книга в целом, благодаря удачной последней части, получилась, очень уж материал хорош, такой трудно испортить безвозвратно. Автор, конечно, Мастер, и он сумел, доведя, иногда с грехом пополам, работу до половины (т. е. положив ей начало) завершить её достойно. Третья часть намного интереснее, в частности — информативнее и динамичнее, первых двух. Хотя, может быть, не стоило пытаться подвести научную базу под (в буквальном смысле) летающий город. Какая уж там «подъёмная сила» исходящая от обитателей города, живущих на его поверхности, а не под ней. Иначе говоря, подъёмная сила, никак не противодействующая силе земного тяготения. Пусть бы уж висела эта тяжело нагруженная людьми, металлом, камнями, жидкостями и т. д. и т. п. платформа тем же способом, какой используется в сказке, то есть волшебным. Да ещё там зачем-то припутана летающая лодка (князь Вертограда с охраной на ней прилетают), хотя для полёта этим ребятам ничего не нужно (разве только щиток от ветра), лодка только мешает. Эта лодка — ещё один забытый продукт всё той же лаборатории? Лучше бы Автор и те, кто ему помогал, придумали, как Марья добилась того, чтобы лишённый памяти Финист её вспомнил. В сказке такая задача перед ней не стоит, а тут — думайте, что хотите. Я думаю, ведьма чуточку подкорректировала действие горыновой слюны, но в книге и на это нет даже намёка.

Иногда кажется, что третья часть написана другим человеком, возможно, женщиной. Особенно её восьмая глава, где ведьма Язва рассказывает о своей жизни. Это шедевр, с которого я рекомендую, что может показаться парадоксальным, начать чтение. Интерес от такого «спойлера» не пропадёт, а, наоборот, возрастёт, а недостатки романа уже не покажутся столь заметными, поблёкнут.

*) Это яркая и в то же время простая метафора, передающая тяжесть пройденного пути. Башмаков с железными подошвами тоже была стоптана не одна пара, а три; и железный каравай хлеба выдуман Автором романа, чем это лучше трёх каменных просвир из сказки, мне так и осталось не ясным. Ну, выдумал, и ладно, имел право.

**) Чтобы идти с посохом переменной длины всё время в нормальном положении, нужно придумать и изготовить не очень-то простую деревянную конструкцию (если коротко — это трубка) навершия к посоху. Для изготовления такого навершия нужен не только нож, но и шило и прочные волокна для стяжки трубки. Ни одна девочка в мире не додумалась бы.

***) Хотя в этом конкретном сильно растянутом эпизоде героями романа было сделано особенно большое, сверх меры, количество ошибок. Например, лезть с сосудом для набора слюны чуть ли не в пасть к разозлённому ящеру, в то время, как эта позарез нужная слюна капала из пасти на землю, не было необходимости. Но привязать сосуд к ветке никому в голову не пришло, садисты вообще плохо соображают, да и лишились последних сил, охаживая тяжёлыми дубинами несчастную тварь.

Может быть, описывая избиение змея Горына, Автор решал какую-то важную задачу, но забыл даже намекнуть на её существование? Может быть, он хотел этими сценами показать, что эти ребята с дубинами нечто худшее, чем обыкновенные дикари? Глупый и жестокий ребёнок Потык, разбойник и убийца Иван Ремень (он бывалый воин и наставник молодёжи только в своей долине) и равнодушный исполнитель любых приказов Тороп (равнодушный по гамбургскому счёту, в «бруноясенском» смысле) — таковы на самом деле эти Марьины «помощники». Хорошо, если так, но лучше бы намекнул.

****) Действие в романе довольно точно привязывается к реальному историческому фону. Князь птиц говорит, что в земле Хань, далеко на востоке, есть другие летающие змеи. Но ему Китай столь же безразличен, как и весь человеческий мир. Династия Хань правила около полутора тысяч лет назад. Время Хань давно прошло, но вот упоминание в романе императора Византии Василия II, совершившего своё очень громкое, ставшее легендой, преступление в 1014 году, приводит к выводу, что действие происходит примерно через полтора века после этой даты. В южных степях уже хозяйничают половцы, до монгольского нашествия ещё далеко, значит годы на дворе примерно 1140-е — 1160-е. Правда, когда Автор сообщает об очень солидном возрасте глумилы, повествующем о далёких днях своей молодости (а это середина 12-го века), он (Автор) ещё не знает, что будет говорить по этой теме в дальнейшем. Это следует из того, что глумила дожил примерно до взятия ордой Киева, но в первой части романа о нашествии Батыя нет ни слова. Эта привязка к истории не нужна в романе абсолютно. До упоминания Василия II читатель имеет все основания для предположения, что дело происходит примерно за 2-3 столетия до крещения Руси, и это вполне правдоподобно — там везде сплошные идолы да волхвы, в жертву богам (их много!) приносят животных и отгоняют их кровью злых духов. Кроме того, остаётся не ясным, является ли Автор приверженцем Новой хронологии Фоменко-Носовского, совмещая былинные времена Змея Горыныча и Соловья-Разбойника с хорошо известными из документов, хроник и летописей событиями, или наоборот — остроумно эту хронологию разоблачает.

«Брамбамбрыссимо! Карамбабиссимо!» — эти слова Тарабарского короля из пьесы А. Толстого «Золотой ключик» можно было бы использовать в качестве наикратчайшего отзыва (буквально в двух словах) на первую часть романа-эпопеи с почти таким же названием. Но, скорее всего, меня бы не поняли те, кто книгу не прочитал. Да и как бы они не пожелали мне провалиться в тартарары вместе с королём и его бандой. А хочется, чтобы поняли все, и поэтому короткий отзыв продолжает оставаться недостижимым идеалом. Нижеследующая заметка, отдалённо напоминающая отзыв, ни в коем случае не претендует также и на высокое звание рецензии. Да и какая может быть рецензия, если повествование остановлено на одной трети дистанции? Но я полностью согласен с аннотацией на эту треть (аннотация это, в первую очередь, реклама) и поэтому предлагаю считать написанное мной существенно расширенным её вариантом.

К литературному хулиганству я всегда относился положительно. Начиная от Рабле и всем известных пушкинских опытов такого рода и так далее. Помнит ли кто-нибудь откуда это: «... верховный жрец десятого легиона съел в живом виде легионного волкодава, который съел у него весь запас сушёного мяса на зиму.» Не мучайтесь, потом скажу. Примеров такой литературы можно привести тьму, но приведу только три названия — «Москва-Петушки», «Суер-Выер» и «Бытие наше дырчатое» — этого достаточно, чтобы было ясно, о чём речь. В книге Харитонова хулиганство сплошь и рядом переходит в литературный бандитизм, способный принести реальный вред недостаточно подготовленному читателю. Как свести этот вред к минимуму? Поможет ли мудрый совет, содержащийся в статье «От автора», с которой начинается книга? Вряд ли, боюсь, что следовать этому совету-инструкции будет крайне затруднительно, т. к. плевать и дуть придётся по несколько раз почти на каждой странице (а их в первом томе 715), и во что же при таком способе чтения превратится книга? Так что думайте сами и решайте сами. На сегодняшний день уже ясно, что «Путь Базилио» прочитали в том числе и люди недостаточно подготовленные. Именно в этом заключается причина сложившегося у них ошибочного мнения — все герои романа омерзительны. Это было бы верно, если бы они были людьми, но роман так убедительно написан, что мы принимаем за людей генетически модифицированных животных, у которых звериная основа и абсолютно человеческие гиперсексуальность и наличие второй сигнальной системы.* Это что же получается — дар членораздельной речи что ли омерзителен? Если же речь идёт о поедании побеждённого противника (зачастую в живом виде; кстати, цитата в самом начале этого отзыва из сборника «Парнас дыбом»), то это нормальная вещь в животном (а кое-где и в человеческом) обществе. Здесь промелькнуло слово «основа». Это одно из важнейших понятий в романе, поэтому остановлюсь на нём подробнее. Основа это совокупность тех частей организма животного, на которую (на совокупность) методами генной инженерии накладываются характеристики, приближающие объект воздействия к человеку, или просто повышающие качество того, что есть. Эта процедура называется ребилдингом. Например, ГГ первого тома эпопеи кот Базилио по своей основе сервал**. Тех, кто внешне более всего походит на человека, называют хомосапыми, что вполне естественно и понятно, причём некоторые хомосапые имеют даже правовой статус — человек, таков папа Карло Коллоди, шимпанзе по основе. Основа Пьеро — бонобо, Арлекина (его полное имя Арлекин Совиньон Блан Гондон) — макака, Джузеппе — бурый медведь, Шушара, конечно, по основе крыса (у неё высокий правовой статус — недочеловек и поразительное личное имя: Суассара Лиомпа Андреа Дворкина***; рассказ о себе она начинает словами: «Больше всего я ненавижу всех.»), губернатор Директории (его имя Наполеон Морган Гейтс Пендельшванц, правовой статус — человек, хотя ребилдингу подвергнут не был) — гиппопотам. Тот самый, между прочим, которого доктор Айболит когда-то вытащил из болота (в романе Айболит это фамилия Дуремара Олеговича****). Наиболее неприятная основа называется мент, причём, ни единого намёка на происхождение этой основы в книге нет, а среди современной фауны такие животные отсутствуют. Один из самых злющих сатирических эпизодов этого остросатирического романа связан именно с этим вызывающим отвращение существом.*****

Есть ещё в этом мире государство, где правит привилегированная верхушка — пони. Остальное население сплошь «заняшенное» и бесправное. Высшая ступень развития рабовладельческого строя, когда никакие перемены уже невозможны. Великий мастер сатиры Свифт получил бы огромное удовольствие, если бы смог это прочитать и сравнить с изображённым в «Путешествиях Гулливера» государством гуигнгнмов. Очень разнообразны, остроумны, а иногда весьма прозрачны имена поняш. Всего три примера: Немезида Поклонская, Псюша Сучак, Мирра Ловицкая (реальная Мирра была Лохвицкая).

Много места занимают в романе нахнахи — очень интересная, хотя и малопривлекательная часть населения Страны Дураков. Ну, на этом народце я здесь задерживать внимание читателей не хочу, этот образчик этнографического исследования надо обязательно прочитать, не забывая при этом всё сказанное мной выше по поводу омерзительности. Мне почему-то запомнилась такая вот незначительная деталь — «... в моче нахнахи обычно маринуют шашлык.» С тех пор много воды утекло, но память штука несмываемая, и автора понять совсем не трудно.

Интересно и имеет смысл в книге всё, даже придуманные Автором ругательства, которые, мне показалось, как-то связаны с окружающей нас повседневной жизнью, но как, я пока не понял. Надеюсь, другие читатели окажутся более проницательными. Их (ругательств) всего-то три, но при той витиеватой речи которую часто приходится слышать в самых разных местах (и эта же специфическая витиеватость матовокрасной нитью проходит через весь роман) придумать целых три новых! Уважуха. Итак: «джигурда» (носит оттенок презрения), «скобейда» дефолтная (вариант — пупырчатая, и вообще какая угодно, уже посильнее) и последнее — это такое своеобразное проклятие, ну, например, — что б тебя «печенью гозмана» накормили! А вот некоторые артефакты, не перекочевавшие в роман из «Пикника на обочине», придуманы Автором с величайшей изобретательностью. Это, например, хакамада, чубайс, молочко комсомолки, золотой «дублон», который ещё сыграет свою роль в последующих частях романа и замечательный сусанин, которого, даже если бы он и был придуман Стругацкими, не пропустила бы цензура никогда и ни за что.

Надеюсь, мне удалось дать хоть какое-то представление об этой единственной в своём роде книге (огромной «басне Крылова», но только Константина), о том невероятном мире-зоопарке, который в ней описан. А ведь я даже не упомянул о втором ГГ этой части эпопеи козле опущения Септимии Попандопулосе, личности не менее колоритной, чем кот Базилио; не нашлось места и для описания огромного города называемого Директория, города, в котором от Невского, можно, пройдя по Тверской, Малой Арнаутской и бульвару Капуцинов, быстро выйти на Александерплац. А есть ещё города Понивилль и Бибердорф, производящие, пожалуй, даже более сильное впечатление, чем Директория. Улицы этих городов не просто полны неожиданностей, они набиты неожиданностями до отказа. А упыри, с их неизвестно откуда взявшимся заклинанием, смысла коего никто не понимает — «кто не скачет, тот москаль» ! Жаль, но ничего не поделаешь, обо всех и обо всём написать невозможно. В заключение не могу не упомянуть об огромном количестве скрытых и явных отсылок к различным литературным героям. В этом удивительном мире доктор Моро и профессор Выбегалло упоминаются в одном ряду с Ньютоном и Эйнштейном, ребилдинг проводится методом Выбегалло-Преображенского а медико-биологический центр в Директории носит имя Вайнгартена. Обнаружилась даже известная реплика Скарлетт из романа «Унесённые ветром» — «Я подумаю об этом завтра», — решил кот и отключился.» И, наконец, об искусстве, от которого не сохранилось ничего, кроме (благодаря тому мертвецу, владельцу «сундука») поэзии (поняша Львика читает Бориса Рыжего) и эстрады. Песнопения Григория Лепса, Юрия Антонова, Аллы Пугачёвой, Ваенги, Димы Билана, Юрия Лозы («Плот» напевает Шушара, но где она на нём плавает, это мне просто неловко описывать), Гарика Сукачёва и многих-многих других слушают все, независимо от основы, исключением здесь являются разве что совсем уж тупые существа типа злопипундрия двурогого, зверя опасного и непредсказуемого, но прекрасно понимающего по русски.

*) Есть у этих животных и ещё одна особенность — способность к творческому мышлению. Возможно ли добиться такого результата с помощью генной инженерии? Видимо, именно в этом и заключается главное фантдопущение Автора.

**) Базилио кот не простой, а электрический, модель ТомКэт. Здесь Автор, как обычно, проявляет своё многообразное остроумие, т. к. Томкэт F-14 это многоцелевой палубный истребитель четвёртого поколения.

Существуют и растительные основы. Например, Буратина по основе бамбук.

***) От последней части этого имени исходит сильнейшее амберное амбре.

****) Почему Олегович? Надо читать дальше. А соединение Дуремара и Айболита в одну личность идея плодотворная. Фамилия Айболит, видимо, еврейского происхождения, похоже на Израилит.

*****) Перед тем, как привести цитату о менте, не могу не вспомнить о реальном человеке, вероятно, одном из друзей или хороших знакомых Автора. Это Валентин Павлович Защёкин, командир отделения спецназа Директории (основа — петух), умерший от инфаркта в стычке с нахнахами. Очень уж у него правдоподобная биография. Видимо, Харитонов устроил ему в романе достойные поминки.

Теперь обещанный отрывок из романа: «Менты, волки и прочие позорники считались существами, которым ни в коем случае нельзя давать никакой власти, даже самой незначительной — так как они не способны употребить её иначе как во вред окружающим. Представить же себе мента в качестве полицейского начальника кот был просто не способен — во всяком случае до сего дня. Потому что прямо перед ним сидел и вонял тухлятиной самый настоящий мусорина: здоровенный, свиномордый, иглокожий.» Примерно в те дни, когда я это читал, был арестован генерал-лейтенант Михаил Мурзаев, сообщение об этом (да и сам генерал) выглядело, как прямое подтверждение приведённой цитаты. И таких случаев оказалось множество. Я был в шоке и до сих пор вышел из него не полностью. Неужели это тупик!? А, может быть, надо просто посмотреть на это явление под другим углом? Не идёт ли вокруг нас медленно и плавно процесс озверения довольно большой группы хомосапых, которая, сохранившись при апокалипсисе, продолжит успешное существование и доживёт до далёких времён, описываемых в романе? В таком разе это никакой не тупик, а ещё один блестящий социологический прогноз автора, уже доказавшего свои в этом деле способности выдающимся рассказом-памфлетом «Маленькая жизнь Стюарта Кельвина Забужко».

Цикл Волкова может служить неплохой иллюстрацией к литературоведческой теории американцев Алексея и Кори Паншиных. Фантастика, согласно их представлениям, шла в своём развитии от «Деревни», области мистических и необъяснимых явлений, в направлении «Мира за Холмом», всё в большей степени получая опору на научные достижения, т. е. постепенно превращаясь в научную фантастику. От Уолпола и Мэри Шелли через Эдгара По и Жюля Верна к Уэллсу, сделавшему на этом пути своей «Машиной времени» решающий шаг, и далее к Хайнлайну, Азимову и другим отцам-основателям современной НФ. У Волкова поначалу о науке речь вообще не идёт, сплошная сказка и магия. Позже Урфин Джюс оживляет мёртвую материю с помощью случайно открытого им чудесного порошка.* Это уже начало пути, на котором управление силами природы постепенно переходит от потусторонних сущностей или местных магов к обычным людям, использующим силу науки и инженерной мысли. В повести «Жёлтый туман» впервые описано климатическое оружие со всеми страшными последствиями его применения и здесь же появляется прототип противогаза. И хотя свойства волейбольных мячей основаны пока ещё на волшебстве (будучи сшитыми из кожи, они не имеют накачиваемых камер, да и воздушного насоса никто пока не изобрёл), но зато сделан гигантский шаг вперёд в области двигателестроения, шаг практический и теоретический одновременно. Быстро обучающийся стальной рыцарь Тилли-Вилли, передвигающийся, как обыкновенная заводная игрушка, делает фундаментальное, даже революционное, открытие — он предлагает идею и метод перевода своих пружинных двигателей от пополнения энергией с помощью обычных заводных ключей (эту работу выполняли дуболомы) к подзарядке (или, вернее, подзаводу) от других совершенно таких же пружин. В повести об этом сказано несколько уклончиво, как это делают все писатели-фантасты в подобных ситуациях: «... гигант пустился в такие технические рассуждения, что мы с вами всё равно ничего не поймём и речь его передавать не стоит. Скажем лишь, что суть предложения состоит в следующем: одна рука, поднимаясь или опускаясь, заводит другую, левая нога заряжает правую и наоборот.»** Здесь Александр Волков решил проблему, которую пока, кажется, никто не осилил — создал механический perpetuum mobile. Только один намёк на несерьёзность этого открытия мне удалось обнаружить в повести. Дело в том, что Тилли-Вилли в отличие, например, от Страшилы, вообще не имеет мозгов. Никаких. Он оживает и начинает говорить сразу после рождения, такова сила магии создателя этого заповедника богоравного Гуррикапа. Но, чтобы ходить, говорить, сражаться и даже руководить государством, мозги не обязательны, последнее неопровержимо доказано биографией Страшилы. Для изобретения же вечного двигателя мозги предмет абсолютно излишний, их наличие изобретателю противопоказано и, возможно, по этой причине такой двигатель не изобретён до сих пор. Вот это, по-моему, и хотел сказать Волков, заставив именно Тилли-Вилли сделать столь грандиозное открытие.

В последней повести цикла («Тайна заброшенного замка») Автор уже совершенно освоился в «Мире за холмом», там появляется звездолёт с пришельцами, лучевые пистолеты, вертолёты. А Урфин Джюс наблюдает звёздное небо с помощью телескопа.

По мере усиления научной составляющей в цикле магия становится слабее. Арахна*** лишается многих своих колдовских умений за пять тысяч лет сна. Правда, вектор развития НФ здесь ни при чём (вообще-то, с полной определённостью это утверждать невозможно), слишком долго спала, вот и всё. Но частичная потеря волшебных свойств ковром-самолётом, который теперь не способен преодолевать водные преграды, по каковой причине Арахна вынуждена переходить вброд канал, окружающий Изумрудный город, вместо того, чтобы приземлиться прямо перед дворцом ... — это очевидное следствие перехода в «Мир за холмом». Да и не ослабни ковёр так вовремя, Арахна разнесла бы Изумрудник на камушки и цикл был бы закончен задолго до появления Тилли-Вилли. И драконы в Волшебной стране не правильные, не огнедышащие, а будь они такими, преимущество Арахны в «авиации»**** мгновенно испарилось бы и опять-таки цикл закончился бы слишком рано. Таковы издержки перемещения в «Мир за холмом». Проигрывая в огневой мощи, по грузоподъёмности дракон из «Жёлтого тумана» сравним с ИЛ-76, ведь он перевёз на огромное расстояние тяжеленного Тилли-Вилли в разобранном состоянии и даже с запасными деталями.

С книгой Паншиных я связал цикл Волкова не случайно. Александр Мелентьевич на 16 лет старше Хайнлайна, а когда появился русский перевод «Машины времени» ему было 20 лет. К тому же Волков математик по образованию. Он вовремя родился и вовремя написал свой фантастический цикл, с очевидностью подтвердивший правильность паншинской теории. В связи с этим ещё одно, последнее, наблюдение. Паншины уделяют много внимания роману Ж. Верна «Путешествие к центру Земли», как важному этапу на пути развития НФ. А разве путешествие Тима и Элли из Айовы в Волшебную страну по системе пещер и подземных рек не заставляет вспомнить путешествие профессора Лиденброка и его племянника?

*) Джюс это такой новый Франкенштейн, поставивший на поток производство големов, а в книге Паншиных «Мир за холмом» роману Шелли отведено достойное место.

Почему для оживления деревянных солдат понадобился какой-то волшебный порошок, а творение Чарли Блека ожило само собой — отдельный интересный вопрос. Вероятно, Волкову не сразу пришло в голову сделать оживление монстров искусственного происхождения одним из основных волшебных свойств созданного Гуррикапом мира.

**) Чтобы ещё лучше представить значение этого открытия, предлагаю простую электротехническую аналогию. Есть два железнодорожных вагона. Когда колёсные пары одного из вагонов приводятся в движение двигателями постоянного тока, работающими от аккумуляторов, колёса другого вагона вращают генераторы, от которых заряжается вторая группа аккумуляторов. Первая группа разряжается и машинист переключает состав на движение от второй группы. Такой поезд, как можно легко догадаться, может двигаться сколь угодно долго, например, пока машиниста не заменит сменщик. Вот какую проблему решил по пути к логову Арахны модернизированный Железный Дровосек, и это уже чистейшая НФ, т. е. тот самый «Мир за холмом».

Слова «модернизированный Железный Дровосек» нуждаются в небольшом комментарии. У Дровосека мозги-то были на месте, в его новой железной голове, куда их не забыл вставить кузнец. Дровосек, как мы помним, был обычным взрослым мужчиной до того, как Гингема заколдовала его топор. Поэтому модернизация здесь свелась к двум неравнозначным усовершенствованиям: первое и главное — отсутствие мозгов, а второе — существенное увеличение размеров, меч же вместо топора, с точки зрения конструктора, доработка не принципиальная.

***) Пара слов об этой, как некоторые считают, женщине. Предками её были, очевидно, гигантские пауки, а это означает, что не все человекообразные на Земле произошли от обезьян, была и другая ветвь эволюции. Эта научная проблема в повести не обсуждается, Автор лишь намекает на её существование, наделив свою героиню очень много говорящим именем. Возможно, Арахна — «последняя из могикан».

****) В повести сознательно «забыты» летучие обезьяны, которых боится Арахна. Если бы войне предшествовала более тщательная дипломатическая подготовка, и удалось бы заключить союз с обезьянами, то (снова попадаем на ту же развилку) отпала бы необходимость создания Тилли-Вилли, а фантастическое содержание повести сильно сместилось бы в сторону «Деревни».

«На дальней станции сойду, — Трава – по пояс! И хорошо, с былым наедине, Бродить в полях, Ничем, ничем не беспокоясь, По васильковой, синей тишине.» Очень похожая мысль приходит в голову одному пассажиру поезда Чикаго — Лос-Анжелес. А вдруг ещё и увидит там что-то особенное? «Эта идея почему-то совсем не навевает на меня тоску» — говорит он попутчику. Знал бы он, что его ожидает!...

Брэдбери в первых же строках возвращает читателя в реальный мир, дополняя формулировку названия рассказа: «Точнее, не выходит никто посторонний». Разумеется, выходят здесь, например те, чьи родственники похоронены на местном кладбище. А также те, кто навещал по делам столицу штата, добавлю я от себя. Но старика, задумавшего совершить «идеальное убийство», интересуют только чужаки. Около 20-и лет он ждал и, наконец, свершилось! Его амёбно-обывательская и предельно простая философия сводится к тому, что «каждый человек в своей жизни хотел бы совершить хотя бы одно убийство, сбросить груз, лежащий у него на плечах, отыграться за все несбывшиеся убийства, за то, что ему не хватило духа поднять руку на своих врагов.»* Сказано — сделано. Ну, или почти сделано, а, может быть, и будет сделано, если подвернётся другой случай. Пока помешала только невероятная находчивость предполагаемой жертвы, но преступление осталось в проекте, тут нет сомнений. И вот что здесь самое интересное. Старик за 20 лет раздумий всё-таки не смог предусмотреть всех возможных обстоятельств. Видимо, напрасно он думал об этом «не каждый день, даже не каждую неделю.» А иногда забывал «на целые месяцы» (ну, это он врёт, невозможно, сидя 20 лет каждый день на том же месте, месяцами не думать о том, для чего сидишь). Но, старик, очевидно, никогда не ездивший в комфортабельных пассажирских вагонах, не мог вообразить, что, как минимум, один человек (проводник) вскоре даст свои показания в полиции, расследующей дело о пассажире, не доехавшем до Лос-Анжелеса. А был ещё и попутчик, которого найдут, с помощью объявления в газете. А старик со станции Рэмпарт, просидевший там 20 лет на стуле, и вдруг прекративший это своё дежурство, наверняка тоже попадёт в поле зрения сыщиков. Мне почему-то кажется, что у него не хватило бы ума в случае удачи просидеть на том же месте ещё месяц-другой. Короче говоря, старик, неудачник по жизни, неудачно задумал и то дело, которое, как ему кажется, могло бы в значительной степени его неудачную жизнь реабилитировать.

А сошедший с поезда коммивояжёр просто ответил старику, как говорится, тем же концом по тому же месту, хотя собираясь выходить и сразу же после того, как оказался почти в полном одиночестве на улицах Рэмпарта, ни о чём подобном не думал. Его сочинённый наспех план «идеального убийства» ещё более ущербен, чем план старика. Пристрелить и закопать. Но лопату или заступ в карман не положишь. И что в городке купить, что с поезда с лопатой сойти, всё одно — засветишься стопудово. Старик здесь «побеждает по очкам» — он планирует спрятать «концы в воду». Но тем не менее, пассажиру сочинённая им в стрессовом состоянии ахинея настолько понравилась, что он тут же стал считать её «истинной правдой», т. е. он как бы вот только что понял «почему вышел на этой станции и бродил по городу.» Он ведь почти такой же неудачник, как и его собеседник. Хлеб коммивояжёра нелёгок. Дома они бывают редко, а ездить приходится не в скорых поездах, а в почтово-пассажирских, останавливающихся, как у нас говорят, у каждого столба.**

Брэдбери хороший психолог, и он очень ясно и даже красиво показал в этом рассказе, что если ты неудачник и в своих неудачах винишь окружающих, а не самого себя (так уж устроены у тебя мозги), то такая архисложная операция, как идеальное убийство, для тебя совершенно точно окажется невыполнимой.

Всё описанное в рассказе как нельзя более серьёзно, но в одном месте Автор не удержался от очевидной юмористической вставки. Пассажир, излагая старику свои соображения о причинах наличия у него таких же мыслей, говорит: «Дела в последнее время идут неважно. Жена больна. На прошлой неделе умер лучший друг. В мире много войн. А я сам как натянутая струна.» Это вот «в мире много войн» вызывает улыбку и помогает читателю понять отношение Автора к происходящему. С одной стороны, так объясняется существенное количество (возможно, большинство) немотивированных убийств***, с другой же стороны трудно относиться очень уж серьёзно к проблеме, порождённой исключительно недостатком извилин в коре больших полушарий.

*) Убожество идеи подчёркнуто, едва ли сознательно, убогим переводом: «хотел бы ... хотя бы».

Есть и ещё казусы в переводе. Например, расположение вокзала относительно городка вызывает недоверие, т.к. попасть в город можно только перейдя железную дорогу. Сомневаюсь, что у Брэдбери вокзал расположен настолько неудобно. Отсутствует даже обычная привокзальная площадь. Любой читатель сумеет всё это увидеть, если станет наблюдать за каждым шагом ГГ со стороны и чуть-чуть сверху.

**) Настоящий экспресс проносится мимо Рэмпарта «с диким воем» и грохотом.

Кстати, о Рэмпарте. Существование такого населённого пункта это не что иное, как фантастическое допущение Автора. Оно здесь единственное, всё остальное реально. Столь же реально, как то, что прокладка железной дороги через захолустный городишко всегда резко меняла (и меняет) его жизнь и облик; городишко перестанет быть захолустным и постепенно превратится в город, на вокзале которого уже никак не сможет появиться преступник-мечтатель-одиночка, поджидающий с терпением паука свою случайную жертву. Дело это станет организованным и (вспоминается название одного хорошего фильма братьев Коэн) старикам в нём места не будет.

***) Может быть, примерно такова психологическая основа жизненного выбора наёмных убийц.

« — Уйдёт он хоть когда? — с надеждой спросил Вася. Так ребёнок спрашивает взрослого, который может всё поправить. — Не хочет он никуда уходить. Он, Вася, богом быть хочет. ... [...] ... Он, Вася, людей любит. Только по своему, как псих. ... [...] ... нравится ему тут. Жиреет. Растёт. — Да, — устало согласился Вася. — Надо же ... богом ... представляете, что за страна будет? — Почему же нет, — сухо сказал мальфар. — Очень хорошо представляю.» В Одессе времён расцвета застоя всё заканчивается по гамбургскому счёту благополучно. Мальфар, договорившись с очень сильным демоном из Северной Америки, становится миродержцем. Хотя, когда держать мир было некому, он почему-то всё-таки существовал. Почему это было возможно, Автор не сообщает. Подозреваю, что сама не знает. Да и кто может знать такие вещи? Достаточно и того, что Мария Галина оказалась удивительно проницательным пророком в своём отечестве. Посильнее Нострадамуса, пожалуй. С талантливыми писателями такое иногда происходит, талант — ведь это божий дар, не так ли? Стало быть, может творить чудеса. И вот, на наших глазах, предсказанное становится явью. Целая орава «паразитов второго рода» набрасывается на развалившийся Союз, самый большой кусок которого оказывается им не по зубам, а во что они превратили второй по значению кусок Союза, мы сейчас имеем «удовольствие» наблюдать. И если кто-то из североамериканских демонов сумеет стать там богом, это может привести к крупным неприятностям, в сравнении с которыми нынешнее положение будет казаться почти райской идиллией. Одесситы это наверняка уже хорошо понимают. «Так оцепят тут всё, — сказал мальфар неуверенно. — Такое начнётся ... оцепят и не выпустят, и нехай тут все друг другу глотки поперегрызают.»

О недостатках повести даже и говорить не хочется, на фоне такой интересной главной идеи это прозвучало бы, как мелкое занудство. И вот какой вопрос появляется в связи с переизданием романа «Малая Глуша» в этом году — неужели первая часть никогда не издавалась без второй, которая первую часть почти не глушА, сама по себе очень хороша?

«Луч» роман очень неоднозначный и рассуждать о нём дело не лёгкое, особенно зная, что много интересного уже написано. Попробую всё же произвести некоторую раскладку по полочкам, по возможности не повторяя предшествующих раскладок.

«Она не помнила, как спустилась со сцены и как прошла мимо пятиметровой статуи Грега — мраморной, с живым одухотворённым лицом. В экипаже «Луча» были гениальные скульпторы...». До конца романа остаётся немного больше половины, когда кажется, что Авторы окончательно дают понять — нет никакого полёта к Проксиме Центавра, а есть некий эксперимент, проводящийся в неподвижной системе координат.* А где ещё к услугам гениальных скульпторов могут существовать каменоломни, в которых только и можно найти кусок мрамора, подходящий для гигантской статуи? Или корабль, не имеющий достаточно ресурсов, чтобы не убивать ещё совсем не старых членов экипажа, может принять в качестве груза солидный набор мраморных заготовок да ещё и таких размеров, которые практически никогда не требовались даже и на Земле? Но эти резонные доводы не попадают в цель, т. к. в конце романа читатель узнаёт, что мрамор был синтетическим. Обманули, заставили тратить время на пустые размышления. В этой мелкой детали отражена, как постепенно выясняется, его суть — он весь смонтирован из обманов различного калибра и начинается с обмана Дениса бессовестной тварью дядей Робертом. И эта нелюдь имеет право решать, какого будущего достойно человечество? Видимо, проведя немалое время в США, Авторы получили веские, возможно даже наглядные, основания для такого вывода-прогноза.

Но «гвоздь программы» (один из них) не здесь. Вот он где: «Накануне четвёртой годовщины со дня вылета с Земли мы увидели эту скульптуру... [...] ... На простом пьедестале стоял один из нас, чуть-чуть наклонившись, словно собираясь двинуться вперёд и силясь что-то вспомнить... [...] ... Он сосредоточенно думал о чём-то важном и, казалось, слегка удивлялся тому, что стоит один на гранитном цоколе.» (С. Лем «Магелланово Облако»). На «Гее», корабле, обладающем почти неограниченными энергетическими ресурсами, статуя астронавигатора, судя по некоторым признакам, изваяна из мрамора в натуральную величину (скульптор работала над ней четыре года); очевидно, что скульптор (женщина по имени Соледад) из романа Лема гигантоманией не страдала.

Склонность к более или менее плохо замаскированному списыванию у некоторых бывших школьников так и остаётся не преодолённой на всю жизнь — эта мысль самым естественным образом приходит в голову при чтении романа «Луч». Вот ещё пример. То, что пятиметровый колосс на «Луче» появился, как памятник герою, спасшему экспедицию, а статуя на «Гее» случайно оказалась изображением человека, совершившего аналогичный подвиг немного позже, положения не спасает — списана даже судьба моделей двух скульптур. Удивительно, как на «Луче» обходятся без композитора, ведь на «Гее» такой член экипажа есть, Лем упоминает о концерте на корабле, где исполняется его шестая симфония. Но зато на «Луче» дети изучают язык маори, который конечно же понадобится им после Прибытия. Чем только не занимается разновозрастный экипаж «Геи», тут Авторы «Луча» Лема безусловно переплюнули!

И ещё. Одно важнейшее событие на «Луче» имеет подозрительное сходство с тем, как начинается повесть К. Саймака «Поколение, достигшее цели». Это событие — так называемая «авария» или технический сбой, когда выясняется (не имеет значения, что это воздействие Дениса), что на корабле имеется «центральный пост», с которого можно вручную перезапустить программу жизнеобеспечения корабля. «Нигде в жилом модуле не было таких коридоров — тёмных, пыльных, безо всякой отделки, без освещения. Это не был коридор, это тоннель для прокладки кабелей и труб... Лиза шагала по металлу, тусклому, масленому ... Протягивала вперёд свой фонарь.» В похожей ситуации (что-то произошло такое, чего никогда не случалось раньше) оказывается и герой повести Саймака. «Джон шёл в полной темноте. В этой части корабля не осталось ни одной лампочки: какие-то выкрутили, другие за многие-многие годы попросту перегорели. ... Он поднимался на ощупь, не отпуская путеводного поручня, и по сквознякам угадывал расположение коридоров... [...] ... Нащупав патрон на стене, он ввернул туда лампочку, и тесную комнатушку залил свет. Толстый слой пыли устилал пол...». Дальше, когда Лиза с друзьями входит в центральный пост, а Джон (у Саймака) — в машинный зал, сходство между произведениями, написанными с семидесятилетним разрывом, не ослабевает, и приходит в голову мысль — а стоило ли вымучивать целый роман, основываясь (и даже в значительной степени повторяя пройденное) на давно отработанном материале, только ради того, чтобы показать, как живут и работают четверо нестандартных молодых людей, поставленных в очень сложное положение. Не хватило воображения, чтобы придумать ситуацию, из которой не было бы выжато (и очень талантливо) всё возможное ещё в середине прошлого века? Даже мутант, и тот взят из романа Хайнлайна «Пасынки вселенной», только там это двухголовый Джо-Джим, а здесь двухличностный (чем не мутант?) непредсказуемый Славик. Принципиальной разницы не наблюдается; есть не принципиальная — поведение Джо-Джима в общем соответствует поведению нормального человека с непростым характером, чего не скажешь о Славике, включённом в группу, вероятно, в качестве модели человеческого фактора — никто, даже он сам, не может предвидеть, какой номер он отмочит в следующую минуту. А вообще-то ребята интересные, причём все, и на «Луче», и в группе, условно говоря, дяди Роберта.** И это всё, что можно сказать о романе положительного. Хорош в нём только «реализм» (хотя и тут без мелкой путаницы не обошлось — Лиза дважды называет Роджера отцом Роджера), что же до фантастики, тут, извините за выражение, сплошной пердимонокль.

В заключение не могу не упомянуть интересный (пусть и часто используемый) приём, применённый Авторами в романе. Денис (вундеркинд) читает книги, которые ни одному четырнадцатилетнему подростку не придёт в голову даже взять в руки. Цитаты (их всего три) из этих книг приведены в романе без ссылок, но найти источники очень легко. Отрывок из австрийского психиатра Виктора Франкла Дениса успокаивает (хороший, стало быть, психиатр); чтение Семёна Франка особых эмоций у Дениса не вызывает, т. к. там высказана достаточно очевидная, почти банальная, идея; а вот Ж.-П. Сартра Денис швыряет в стену комнаты и книга шлёпается на пол, «как грузная дохлая птица». Сартр здесь за откровенное словоблудие получает по заслугам.

*) Несколько слов по поводу системы координат. С основами мироздания Авторы обращаются как полусумасшедший Славик с комнатой Марго, т. е. вламываются в эти основы с топором. Месяц для Дениса оказался тридцатью годами для его оставшейся на Земле семьи. Но здесь, подчёркиваю это, имеет место не парадокс близнецов, а нечто очень похожее на случай с Рипом ван Винклем, поскольку на самом деле с околосветовой скоростью никто не летел. Просто банда дядей Робертов умеет замедлять (или ускорять) время в небольшом замкнутом объёме. При этом мобильная связь между областями с сильно отличающимися скоростями течения времени может, если очень нужно, работать в режиме синхронизации, когда время не надолго замедляется в зоне, где оно течёт быстрее (именно так происходит в романе). Ну, надеюсь, тот, кто читает это примечание, прочитал роман.

**) Сравнение романа с каким-то другим произведением по такому показателю, как психологическая точность характеров персонажей, — задача очень сложная. Но если не пытаться что-то доказывать, то по общему впечатлению рядом с «Лучом» можно поставить «Туннель в небе» Хайнлайна — лучший, на мой взгляд, в его детской серии. Сюжет «Туннеля в небе» даёт возможность предположить что-то подобное в «Луче». Неизвестная организация (дяди Роберты, или, скажем, форзейли#) проводит испытание кандидатов на пополнение своих рядов. Поэтому — подростки. Но здесь, в отличие от «Туннеля...», они оказываются в нужном месте, хотя, судя по сумбурному, притянутому за уши, концу испытания, существует и другая организация (назову её членов, условно, агграми#) у которой к дядям-форзейлям, играющим на «стороне добра», имеются довольно серьёзные претензии.

#) Мне кажется, Василий Дмитриевич Звягинцев не обиделся бы на меня за использование этих, придуманных им, терминов.

Эта заметка относится только к изданию «Настоящие сказки братьев Гримм», Москва, Алгоритм, 2019 г. (доп. тираж 2000)

Часть 1.

Сразу обращает на себя внимание хвастливая фраза в аннотации — «Впервые в России полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых!». Запятой после фамилии авторов нет, но, главное то, что «впервые в неадаптированном варианте». А издание «Сказки», Москва, ГИХЛ, 1949 г. имело место в каком-то другом государстве?* Есть и третья новость — то, что собрание «полное», но об этом ниже.

Из аннотации выясняется и такой печальный факт, что издатели плохо знакомы с этими сказками, причём даже с наиболее известными. По их мнению «родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.» Этот перл настораживает сразу, ещё при просмотре книги в магазине. Но, конечно, это ещё не может стать причиной отказа от приобретения такого симпатичного издания. Книга сделана на совесть, этого не отнимешь. Вот только проколов бы поменьше, да ответственности побольше. Опять аннотация — «принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза». Такое впечатление, что нарочно выкалывает. Но ведь это не так, просто, выбросившись из окна, он падает в заросли терновника. И опять главное здесь не в этом, а в том, что слово Рапунцель больше нигде в книге не встречается. Оно присутствует только в аннотации, и читателю требуется некоторое время, чтобы разобраться, о какой сказке идёт речь. В этом издании переводчик не указан (тоже минус), вероятно это Полевой, и у него имя девушки не Рапунцель, а Колокольчик. Но авторы аннотации как будто не знают, что там у них в оглавлении.

Последний труднообъяснимый факт — почему для одной из сказок предпочли название «Еврей в терновнике», почему не «Монах в терновнике», как это было в комедии 16 века, послужившей братьям Гримм первоисточником? Почему уж тогда не «Жид в терновнике», так сказка тоже называлась? В этой сказке батрак откровенно и беспричинно издевается над неким человеком, которого видит впервые в жизни, убив перед этим птичку, пением которой тот восхищался. Если этот человек монах, то и ладно (хотя согласиться с издевательством сильного над слабым всё же невозможно), монахи в средние века расположением у народа не пользовались. Если же он еврей, то батрак явный антисемит, сказка с неприятным душком, а издательство Алгоритм, оно-то с чем? Или с кем? «С кем вы, мастера культуры?»

Такие вот пирогИ. Будем читать дальше, всего в этом полном издании 191 сказка. Правда, в вышеупомянутом издании 1949 года сказок 196. Где-то в процессе Алгоритмизации братья Гримм, а вместе с ними и читатели, купившие эту книгу, пяти сказок лишились. Таким образом, перед наиболее любознательными поставлена интересная и необычная задача — узнать названия этих пяти сказок и сделать (по возможности) предположения о причинах такого странного упущения.

Задача не очень лёгкая, т. к. у разных переводчиков одни и те же сказки имеют разные названия**, но решить её удалось. Перечислю сказки, которые почему-то не включены в «полное» собрание издательством Алгоритм. Это «Старый Гильдебранд», «Звери господни и чёртовы звери», «Луна», «Мастер Пфрим», «Верные звери», «Разбойник и его сыновья». Всего шесть названий. Но выше была названа цифра пять. Причина этого расхождения — наличие в новом издании сказки, которой нет и не могло быть в старом, 1949 года; это «Дитя Марии» (другое название «Приёмыш богородицы»). Причинам отсутствия в книге Алгоритма шести сказок будет посвящена следующая заметка, а сказке «Дитя Марии» ещё одна.

*) Этот сборник переиздан в 1954 и в 1957 годах в Минске. Т. е. это было сначала в СССР, после чего дважды в Белоруссии. В самом деле все издания в другом государстве. Пример того, как надо обманывать, говоря правду.

**) Иногда крайне неудачные (видимо, неважно как, лишь бы по другому). Например, в издании 2017/2019 года есть сказка «Смерть Кума». Догадаться, где ударение во втором слове, невозможно до начала чтения. Чем и кого не устраивало название «Смерть в кумовьях» (перевод Г. Петникова) — очередная загадка.

Часть 2.

Продолжаю описание «неописуемого» т. е. «коллекционного иллюстрированного издания» «Настоящие сказки братьев Гримм», вышедшего в издательстве Алгоритм в 2017/19 годах. Хочется понять, почему в этой книге нет шести сказок, которые входили в издание ГИХЛ 1949 года. Может быть найдётся нечто, объединяющее эти сказки? Начну с «Мастера Пфрима». Этот сапожник — человек невероятно склочный с мертвенно бледным рябым лицом и маленькими непрерывно бегающими глазами, не произносящий по ходу повествования ничего кроме глупостей. Интересная деталь его портрета — «на его лице торчал один только вздёрнутый нос». Эта сознательная и крайне неудачная формулировка, вероятно, призвана подчеркнуть глупость носовладельца, ибо что кроме носа может торчать на человеческом лице, не делая его уродливым.

В сказке «Звери господни и чортовы звери» глупость чорта (в 1949-м и даже в 1957-м году было принято такое написание) поистине безгранична. Господь не скрывает от него, где растёт последний дуб с зелёными листьями, но чорт почему-то полгода мотается в поисках этого дерева по какой-то пустыне. Чорт, очевидно, просто не в курсе, что означает произнесённое богом сочетание звуков — Константинополь. В другой «звериной» сказке «Верные звери» главный герой это человек, доброта которого хотя и велика, но не сопоставима с его наивностью, плавно переходящей в глупость. Забраться в королевскую казну с целью одолжить у короля денег, за каковое деяние сыграть в ящик (хорошо ещё, что не окончательно), за кучу хлама отдать купцам волшебный камень, чтобы снова очутиться в запертом ящике, — вот и всё, на что способен этот человек, очень напоминающий нашего Емелю, ещё не поймавшего Щуку.* Так что и в этой сказке глупость и воровство, воровство и глупость. И, кажется, появился свет в конце тоннеля.

В космогонической сказке «Луна» обвинить в глупости можно разве только святого Петра да и то с большой натяжкой. Вернее всего, ему просто нет дела до живых людей, а за порядок в преисподней Господь почему-то ответственного не назначил, кого-нибудь из архангелов, например. Никому ни до чего нет дела и поэтому грандиознейшая кража (можно сказать, ограбление века) остаётся безнаказанной. Луна попадает таки на небо и начинает светить для всех только после того, как Пётр случайно обнаруживает её в преисподней, а это вопиющее нарушение миропорядка, хочешь — не хочешь, а с этим что-то делать надо. Кто же теперь станет подливать в Луну масло и регулировать фитиль (а Луна это такая волшебная масляная лампа, которую можно разделить на несколько частей без вреда для её работы)? В сказке нет ответа на этот важнейший вопрос, но понятно, что кандидат на должность фонарщика только один — всё тот же святой Пётр. Инициатива наказуема и на небесах.

Следующая сказка «Разбойник и его сыновья». И опять воровство, и опять глупость. В отличие от отца, зарабатывавшего на жизнь «честным трудом», сыновья выбирают более лёгкий путь. Но без опытного наставника фиаско неизбежно. Зато отец проявляет чудеса изобретательности, сочиняя для королевы страшнейшую небылицу якобы из собственной жизни и смешивая в одну кучу местных великанов-каннибалов с немного переиначенной историей о том, как Одиссей перехитрил Полифема. Чудовища из немецкого фольклора оказываются гораздо глупее циклопа — от грозы они спасаются, залезая на крышу дома и, судя по финалу сказки, погибают там от молнии.

И последняя сказка «Старый Гильдебранд», в которой один из персонажей (крестьянин) оказывается настолько глупым, что попУ удаётся его довольно остроумным способом околпачить. Это остроумие и дальнейшие события заставляют вспомнить итальянскую новеллу Возрождения, но только цели у этого хитрого немецкого священника совсем не те, что у героев Боккаччо, Банделло или Фиренцуолы. Ему хочется провести с крестьянкой не ночь, а день, и провести этот день, наслаждаясь вкусной едой, пением и плясками под аккомпанемент скрипки. Этот поп из тех, о ком говорят — люблю повеселиться, особенно пожрать. Но справедливость торжествует — в финале глупец умника колотит и выгоняет из своего дома.

Итак, общее для всех шести сказок — это склонность героев к воровству и доходящая до глупости простота, которая иногда хуже воровства. Все эти простаки и воры, включая чорта, мужчины. Неужели эти сказки исключены из сборника редактором (женщиной) по названной причине?** Это было бы смешно, когда бы не было так грустно, ведь все эти сказки хорошие т. е. интересные и поучительные. Лучше бы выбросили «Золотой ключ» — сказку, которая прерывается, не начавшись, и выглядит, как заготовка из записной книжки.

*) Одно замечание по переводу (Г.Петников). Замок, воздвигнутый волшебным камнем, переходит вместе с камнем к купцам («купцы остались жить в замке»). Но чуть позже звери имеют дело с каким-то хозяином, которому мышь отгрызает во сне волосы, в результате чего он прогоняет стороживших камень кошек ... и т. д. Жившие в замке купцы взяли да и превратились вдруг в хозяина, одного из купцов что ли? Уж не убил ли он своих товарищей, как это всегда и происходит при попадании артефакта огромной волшебной силы в руки группы людей? Но если, что вполне возможно, переводчик в точности следовал оригиналу... тем хуже для оригинала.

**) Остаётся разоблачить алхимию, касающуюся воровства и глупости. Это предположение суть не что иное, как своеобразный литературоведческий юмор, розыгрыш читателя. Отсутствие в сборнике шести сказок объясняется очень просто — их нет в издании 1893 г. (Маркс, перевод Полевого или под его редакцией), которое практически повторено Алгоритмом. Исправления были сделаны небольшие — «Жид в терновнике» превратился в «Еврея в терновнике», «Медвежник» в «Медвежатника», и ещё несколько несущественных перемен в названиях. Исключены также Детские легенды. Зачем нужны были такие жертвы плюс враньё в аннотации, почему нельзя было включить в книгу несколько сказок в переводе Петникова, если уж их не перевёл Полевой — получение внятного ответа на эти вопросы в обозримом будущем не ожидается.

PS Прошло порядочно времени с момента написания этого отзыва. Но он нуждается в существенном дополнении, касающемся суперобложки этой книги (эта же суперобложка использована позже другим издательством). Она украшена фрагментами иллюстраций к сказкам братьев Гримм. В верхней части супера находится маленький фрагмент иллюстрации к сказке «Красная шапочка». Книга до сих пор не распродана, хотя красиво сделана, с любовью. Но если это любовь непрофессионалов, она может испортить издание. Что и произошло в данном случае, т. к. иллюстрация, о которой идёт речь, принадлежит художнику, никогда братьев Гримм не иллюстрировавшему — Гюставу Доре (есть вопросы и к внутренним иллюстрациям, но они возникают после покупки). А сказка, хотя и называется «Красная шапочка», написана Шарлем Перро. Люди непонимающие или те, кто торопился, книгу купили. Думаю, большинство в подарок. А понимающие (неважно, торопятся они или нет), которых очень и очень мало, чудо на супере замечают. И это, на мой взгляд, одна из причин продажного застоя этого издания.

Рецензия на Изумительного* Мориса Оказалась одной из самых полезных для меня конкурсных работ. С творчеством Пратчетта я пока не знаком и теперь вижу, что это серьёзный пробел в моём образовании. Придумать такого необыкновенного кота, в голове которого рождаются «всякие разные мысли, по большей части не соответствующие котячьей природе», мог только гениальный (ну, или почти) писатель-фантаст.** В способности мыслить кот Пратчетта превосходит человека (если верить рецензенту), ведь в голове человека не могут появиться мысли, не соответствующие человечьей природе. Или могут? Пожалуй, всё-таки нет, потому что тогда это уже будет нечеловеческий разум. Видимо, пратчеттовский Морис заражается от человека бациллой разумности, что и вынуждает его существенно изменить свой образ жизни — инстинкты отходят на второй-третий план. Используя этот старый и эффективный приём — наделить разумом кого-то обитающего рядом, в одной с человеком экологической нише, Автор получает интереснейшую возможность взглянуть на человека со стороны. Знакомство с такого рода литературой, выражаясь в манере рецензента, не может быть не отнюдь не вредным. Ну, чтобы было понятно даже коту, скажу проще — может быть только полезным.

И ещё кое-что существенное. Рецензент утверждает, что каждому человеку нужен свой кот и, что коты нам не друзья, а партнёры. С последним согласиться не могу. Когда кот приходит в постель к больному хозяину, чтобы отдать ему часть своего тепла (он ведь заметно теплее) — это дружеский поступок. Когда кот играет с хозяином или просто позволяет себя гладить, чтобы снять стресс (не у кота, конечно) — это проявления дружбы. Надо только вкусно кормить кота и никогда его не бить, как если бы он был твоим другом, пришедшим к тебе в гости. И сейчас, когда я пишу этот отзыв, а рядом на диване сидит моя кошка и пытается лапой достать до клавиатуры, я ощущаю с её стороны не насмешку над глупым человеком, занимающимся бесполезным делом (так мог бы подумать партнёр; кстати, партнёры вовсе не обязаны любить друг друга, достаточно просто терпеть), а именно дружеское сочувствие, как будто она наперёд знает, что меня либо поймут неправильно, либо не поймут вовсе.

Итак, читайте Терри Пратчетта и живите с котами.

*) Это именно рецензия, а не отзыв. Тема работы не только личные впечатления от прочитанного, а глубокий анализ произведения с очень интересными, хотя и не бесспорными выводами.

Слово «изумительный» применительно к коту, выжившему из кошачьего ума, очень к месту.

**) Коты этой породы (мыслящие) встречаются крайне редко. Один из них очень хорошо известен всей России. Его фамилия Матроскин.

«Над страной весенний ветер веет, / С каждым днём всё радостнее жить. / И никто на свете не умеет / Лучше нас смеяться и любить».

В. И. Лебедев-Кумач «Песня о родине».

Благодаря роману «Золотая пуля» перечитываю Гайдара. Писать о «Голубой чашке» не собирался, пока не узнал, в каком году происходит действие рассказа. Марусе 29 лет, а познакомилась она с будущим мужем на Гражданской войне, и было ей тогда 17 лет. С очень большой долей вероятности эпизод, о котором папа рассказывает дочке (это хороший человек и он говорит дочке правду, иначе просто не может быть), мог произойти в 1919 году (наступление красных из Белгорода). Так что, можно считать, что на дворе год 1931-й. К Марусе под вечер приезжает «её товарищ — полярный лётчик»*. А Маруся с мужем всего третий день живут на только что снятой даче. И лётчик уже знает адрес, и «они долго сидели в саду, под вишнями». Папа с дочкой к столу приглашены не были, «ушли во двор к сараю и с досады взялись мастерить деревянную вертушку». Маруся проводила лётчика на вокзал, а утром после завтрака «вдруг собралась и отправилась в город». А в чулане её голубая чашка лежит, разбитая. Ситуация крайне напряжённая, и папа с шестилетней рыжей толстушкой Светланой отправляются куда папины глаза глядят.

Дальше сюжет будет параллельный. Цитаты из письма Калинину от пионера со станции Мучная будут чередоваться с цитатами из «Голубой чашки», т. е. из Подмосковья (а куда, кроме Москвы, мог приехать в командировку полярный лётчик?).

«Дедушка Калинин, я решился написать вам письмо, сообщить вам, как мы живём. ... [...] ...Мы работаем дружно, ударно, у нас проводится соцсоревнование, мы бьёмся к социализму. Мне 12 лет, я учусь в I ступени в 4-й группе. Сестра Вера в I группе, 11 лет, и братишка Боря во II группе, 10 лет. А сестрёнка Юля дома маленькая, только 4 с половиной года. Папа — бывший партизан, не так старый, а без зубов — белые выбили. Мой папа состоит членом союза 13 лет. Папе 45 лет, а маме 35, которая нас воспитывала 4 года, когда папа воевал с белобандитами. Сейчас папа работает плотником в коммуне имени реввоенсовета С.С.С.Р. в селе Черниговке.»

«Вышли мы за калитку, а навстречу нам молочница. — Молока надо? — Нет, бабка! Нам больше ничего не надо. — У меня молоко свежее, хорошее, от своей коровы, — обиделась молочница.»

«Мы живём очень плохо: шесть душ едоков, а работает только один папа. Кушать приходится только один чёрный хлеб, да когда получим селедки или рыбы. Молока не приходится купить: спекулянты дорого просят — одна литра стоит 2 рубля. Чтоб было за что купить свою корову**, то можно было бы бороться с дороговизной, кулаком и спекуляцией.»

«... — Есть в Германии город Дрезден, — спокойно сказал Пашка, — и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей. Убежал и приехал к нам. А с ним девчонка приехала, Берта. Сам он теперь на этой мельнице работает, а Берта с нами играет. Только сейчас она в деревню за молоком побежала.»

Тут нужен небольшой комментарий. В 1931 году никакие евреи ещё из Германии не бежали, поскольку никто не мог себе представить, что в этой стране произойдёт через 2 года. Но Гайдар пишет фантастику, заодно объясняя, почему Санька обзывает Берту жидовкой. Санька мальчик явно из бедной семьи, а приезжий еврей устроился на мельницу (!) и у него есть деньги на молоко для дочки. И снова реализм, год 1931-й.

«У нас в селе Черниговке кооперация плохо снабжает рабочих продуктами, одежей и обувью, рабочим и нам, детям, очень трудно приходится жить. Наша мама за 8 месяцев получила только одну поллитру постного масла на нас четырёх. А на базаре стоит одна поллитра масла 10 рублей. А наш папа получает малое жалованье — 75 руб. в месяц и с этих денег плотит на заём «Пятилетка в четыре года» 10 руб. в месяц. То членские взносы, то на подписку, то за квартиру, отопление... И нам приходится сидеть на чёрном хлебе.»

Снова Гайдар. «Тут, под горой наш колхоз «Рассвет». Кругом это наши поля: овёс, гречиха, просо, пшеница. Это на реке наша новая мельница. А там, в роще, наша большая пасека. И над всем этим я главный сторож.» Дальше на своём пути папа и Света видят «табун лошадей, из которых каждая — хоть самому Буденному.» «Увидали мы и попа в длинном чёрном халате. Посмотрели ему вслед и подивились тому, что остались ещё на свете чудаки люди.» Богатый колхоз, кони для красной кавалерии стоят дорого. А на попа не зря дивились, в это время попы в деревне были уже редкостью, а на Соловках и Колыме явлением вполне привычным, только были на них арестантские робы вместо чёрных халатов. Советская власть приступила к уничтожению праведников.

«Дедушка Калинин, мы — ваши ученики, будущая смена старшим товарищам, стоявшим во власти советов. Дедушка Калинин, не откажитесь от нас, юных пионеров, приезжайте к нам в гости. Мама скоро получит сахар — будим пить чай с сахаром. У нас есть две курицы: мама наша не скупая, и она нам зарежет.» «Наш адрес: Уссурийская ж. д., станция Мучная, село Черниговка, станционная слободка. Школа I ступени №1. Получить Трокша Петр Павлович.»

Перед обратной дорогой папа отдаёт все пряники малышу Фёдору, и Света везёт домой котёнка. Теперь мыши не будут бить чашки в чулане и наступит совсем хорошая жизнь. Ещё и потому, что полярный лётчик улетел на север без Маруси.

Откуда же столько вранья*** в рассказе? А что было делать Гайдару, бывшему краскому, когда идеалы, за которые он сражался полетели в тартарары? Застрелиться, как Маяковскому? Не тот характер. Решил, что лучше немного приврать. Хотя, конечно, всё гораздо сложнее.

И последнее. Почему именно это письмо (написанное 5 февраля 1931 года) я цитировал? Во-первых, потому, что оно написано двенадцатилетним мальчиком, у которого есть нормальный правильный отец. Это к теме «Золотой пули» имеет непосредственное отношение. А во-вторых, именно в этой самой станционной слободке около станции Мучная мне пришлось довольно долгое время жить и работать. Поэтому я знаю, например, что отцу автора письма от дома до работы был не очень близкий путь, примерно 10 минут на велосипеде. Так что приходилось платить ещё и за проезд.

*) Полярных лётчиков в СССР в 1931 году можно было пересчитать по пальцам.

**) Стоимость коровы в Приморском крае в 1931 году узнать трудно. Знаю, что в Красноярском крае в 1935 году корова стоила 1300 — 1500 р. Эта цифра содержится в одном из писем В. М. Молотову, напечатанном в том же сборнике «Письма во власть», в котором приведено письмо Калинину от Пети Трокши.

***) Это враньё можно, как было сказано выше, и фантастикой назвать, кому что нравится. Колхоз, подобный описанному в рассказе, в 31-м мог существовать только, как мечта.

«Сытно воняло мертвечиной»

Врочек, Некрасов «Золотая пуля», М: «Эксмо», 2019, стр.131.

«Сон разума рождает чудовищ»

Испанская пословица.

По примеру Авторов сразу возьму быка (или коровий череп) за рога, но начну всё же издалека, т. е. с третьей части, действие в которой происходит задолго до событий частей первой и второй. В этой (третьей) части предсказан Огненный Столп и названа причина, которая заставит Бога потерять терпение. Праведников осталось совсем мало. Их убивают, причём свои, не чужие. Но и праведники хороши! Даже наиболее способные к сопротивлению ждут расправы, как жертвенные бараны, рискуя при этом не только своими жизнями, но жизнями близких. Удовлетворение действиями сил Добра читатель получает разве только от того, что один из самых гнусных негодяев в романе оказывается убит дважды и каждый раз своими жертвами — несовершеннолетними девочками.* Но есть вопросы. Зачем отец Бетти возвращался к безногому индейцу и потом что-то там врал дочке про волка? Почему Мормон ждал Однорукого Стрелка, а среди членов банды его не оказалось? Если бы здесь была перекличка с первой частью, где Джека Мормо преследует однорукий Роб, то зачем в третьей части специально упоминаются «сильные загорелые руки» «человека, которого звали Роб»? За что индейцы убивают отца Бетти, мирного фермера, никогда их не обижавшего?

Но это мелочи и, несмотря на всё перечисленное, третья часть наиболее удачна. Первая же просто никуда не годится по очевидной причине — невозможности хоть как-нибудь привязать к дальнейшему повествованию Аэлиту, которая, как сразу начинает казаться, должна сыграть в сюжете немалую роль. Мормо её распял, Роб ударил (вполсилы врезал, сломал нос), но Авторы поступили с Аэлитой ещё хуже — они про неё забыли навсегда. Не смогли придумать, что с ней делать и выбросили, как балласт, пожертвовав даже алым платьем с длинным разрезом. Имя Аэлита встречается в книге ещё раз (стр. 373), но это выглядит настолько беспомощно, что хочется выразить Авторам соболезнование.

Вторая часть, написанная в жанре шизо-триллера (причём, шизо здесь категория определяющая), гораздо больше двух других. Очевидно, иначе было трудно соорудить вокруг этой арены достаточно протяжённый забор из названий (31 название) произведений Аркадия Гайдара — повестей, рассказов, очерков, пьес... Роман «Школа» (о мальчике, затянутом в водоворот Гражданской войны) тоже, конечно, не забыт — так названа глава, содержание которой наиболее отвратительно из-за присутствующего в ней немереного количества грязи, крови, блевотины, трупов и монстров**. Соответствия содержания глав их названиям искать не стоит, оно или едва уловимо («На графских развалинах», «Всадники неприступных гор») или полностью отсутствует («Судьба барабанщика» и т. п.). Исключение одно — глава «Проклятая дочка». Не знаю, встречается ли ещё где либо в литературе описание родов у живой женщины ребёнка, зачатого от ожившего трупа. Нет, наверно, и тогда это ещё один вклад Авторов в современную фантастику. Джек рассматривает лицо этой девочки, своей трёхлетней сестры, как бы через увеличительное стекло и видит, что «в трещинках на этой маске уже копошились какие-то микроскопические твари, клещи или многоножки, они всегда там жили?». Но этот вклад второстепенный. Главное то, что до сих пор никому ещё не удавалось так «тонко», исподволь обгадить те идеалы, за которые сражались когда-то прадеды двух «молодогвардейцев», чьи имена стоят на обложке книги. Нельзя сказать, что это сделано совсем уж ненавязчиво, но цель достигнута, исполнение впечатляет — живой читатель, смотрящий на все ужасы сквозь вышеупомянутый забор и ищущий различия между праведниками и негодяями, даже не дочитав книгу до конца, становится на шаг ближе к живому трупу.

*) В первой части Роб вспоминает эпизод, очень похожий на описанный в третьей части, и, хотя майор в его воспоминаниях по имени не назван, читатель, добравшийся до последней страницы, автоматически именует его Баком.

Ещё раз Бака убивает игломётом то ли Джек, то ли малышка Ит (написано специально так, чтобы было не разобраться), когда тот существует в виде живого трупа.

**) Возможно, специфика работы над одним произведением вдвоём привела к тому, что Авторы слегка запутались среди порождённых коллективным разумом чудовищ. В главе «Пусть светит» Джек прибивает к двери здоровенными гвоздями Змеесоса (только его одного), а в главе «Пулемётная пурга» в рассказе Джека встречается фраза: «Плоть под моими руками была ничуть не ужасней, чем гвозди, которыми я прибил Птеродактиля.»

PS. Просматривая книгу (даже почти перечитывая заново), обратил внимание на одно необъяснимое обстоятельство. Дважды в романе происходит и тщательно описывается сражение героев с бандами мелких монстриков. В первой части с ними расправляется Роб, во второй (на бойне) Джек наблюдает за дракой мелюзги с Птеродактилем. Так вот, среди этих мелких и весьма жутких созданий нет девочек. Только мальчишки. Почему? Ведь в группе Тимура Гараева девочка, хоть и не сразу, но появляется. В повести «Пусть светит» есть шестнадцатилетняя комсомолка Верка. В «Школе», правда, девочек нет, но всё-таки, какой же Гайдар-вестерн без девочек-монстров?

Цель просмотра книги была другая — искал упоминание о чёрной арабской крови и втором горлуме. Кое-кто утверждает, что в книге это есть, но я ничего подобного не нашёл.

«Интересно, интересно жить, Ингер. Сколько страха и красоты! А от смеха иногда помираешь! Плакать же — стыдно.»

Александр Грин «Дьявол Оранжевых Вод».

Роман начинается с важнейшего события в жизни двенадцатилетнего мальчика. Дуглас Сполдинг впервые осознаёт, что он живой. Возможно, если бы младший брат Дугласа Том, без причины набросившийся на него в лесу, не заехал ему по зубам, это знание пришло бы к Дугласу позже, но всё равно пришло бы, все дети так или иначе приходят к этому открытию; но куда интереснее в этом эпизоде поведение десятилетнего Тома. Не следует ли этого мальчика показать психиатру? Отец, который всё видел, только смеётся. Так начинается предпоследнее для семьи Сполдингов счастливое лето. В октябре следующего года страна начнёт затяжной прыжок в пропасть экономического кризиса, и одному богу известно, как переживут его герои романа. Но пока до этого ещё далеко, и только страшная жара в середине лета 1928 года (Дуглас едва не умер от солнечного удара) напоминает, что в любой момент может разразиться гроза.

Бессмысленная драка в начале не единственная странность в этом сильно перехваленном романе. Удивляет полное отсутствие негров в городе с населением 26 тысяч 349 человек*. Они там, конечно, есть, но Автор их сознательно в упор не видит даже глазами детей, почему-то не желая касаться расовой проблемы. Нет у него желания портить чёрными мазками картину, напоминающую радостные и яркие пейзажи импрессионистов. Или такая вот мелочь, как домашние животные. В доме Сполдингов есть собака (ни породы, ни клички), до которой мальчикам нет никакого дела, и вообще в городе нет животных, кроме бездомных собак и лошади мистера Джонаса, попавшего в Гринтаун определённо из мира сказок Андерсена. Неужели Автор не знал о той огромной роли, которую играет в воспитании общение детей с домашними животными? И да, скорее всего, не знал, как не знал и о том, какую роль играет в жизни маленьких городков США церковь. Не может такого быть, чтобы у постели умирающей 90-летней женщины не присутствовал священник, но тем не менее его там нет. Не может быть и того, что в населённом пункте, расположенном на берегу большого озера, никто не ловил рыбу с лодки, каковое занятие, называемое рыбалкой, не могло остаться без внимания со стороны мальчишек, а ведь они в сущности не занимаются всё лето почти ничем, кроме бесконечной беготни с воплями по всему городку и редких разговоров со стариками.

А разве не странно выглядит удивительная напряжёнка в городе по части красивых девушек? Самой красивой считается тридцатитрёхлетняя (!) Лавиния Неббс, реальный кандидат в старые девы, а её подруга, которая могла бы с Лавинией конкурировать, только что найдена в овраге, задушенная маньяком. Но эти общегородские мелочи ничто в сравнении со странностями отдельных персонажей романа. Вот какой совет даёт находящаяся в здравом уме при отличной памяти 95-и летняя мисс Лумис журналисту Уильяму Форестеру (своей только что найденной родственной душе), снимающему комнату в доме Сполдингов, — «... постарайтесь умереть, пока вам не исполнилось пятьдесят.» Понять её можно, ведь она упустила в своей жизни главное — любовь, но на основании какого расчёта она желает этому хорошему человеку ранней смерти? Ведь совпасть во времени в будущей жизни можно только случайно. Или по воле бога, в которого они оба не верят.

Ещё более странным кажется главный одуванчиковый винодел и по совместительству глава семьи Сполдингов, который в романе называется исключительно дедушкой**. Предварительно необходимо сообщить читателям то, чего не удосужился сделать Автор. А именно кто такая тётя Роза. Элементарные соображения приводят к выводу, что это сестра матери братьев Дугласа и Тома и что она не приходится дочерью дедушке и бабушке. Когда тётя Роза внезапно разрушает царящую в доме идиллию***, которая держится главным образом на сверхъестественном кулинарном таланте бабушки (один из немногих элементов фантастики в романе****; как бабушка справляется, совершенно непонятно, она умудряется ещё и подметать и мыть пол на веранде, невестка ей помогает, но очень мало), этот замечательный дедушка инициирует совершенно хамское выдворение бедной доброй женщины из дома прямо на железнодорожный вокзал. Хорошо ещё, что о билете на поезд позаботился. А ведь не нужно быть даже трёх пядей во лбу, не говоря уже о семи, чтобы придумать другой, более человеческий способ улаживания конфликта. В связи с этим инцидентом начинает казаться, что дедушка работает в типографии отнюдь не наборщиком или грузчиком, а едва ли не её владельцем. Есть намёк в романе, что и сын дедушки (отец Тома и Дугласа) тоже человек в городе далеко не последний. Семья очень богатая, что ясно уже из сервировки стола (сплошное серебро) и количества едоков за столом, где кроме кучи родственников присутствуют ещё и мимоходом упомянутые нахлебники (!). И сразу после отъезда тёти Розы в ночь с субботы на воскресенье дедушка откалывает ещё одну выдающуюся шутку. В благодарность за возвращение вышеупомянутой идиллии он преподносит бабушке большой и тяжёлый том Шекспира из домашней (!) библиотеки (бабушка вряд ли знала про этот том, ей последние сорок лет не до библиотеки, вся её жизнь прошла на кухне) со словами: «Бабушка, сделай милость, приготовь нам завтра [на самом деле сегодня, т. к. дело происходит в половине четвёртого ночи — примечание моё] на ужин эту превосходную книгу. Я уверен, завтра в сумерки, когда она попадёт на обеденный стол, она станет нежной, сочной, поджаристой и мягкой, как грудка осеннего фазана». Бабушка приняла дар и заплакала от радости. Юмор Брэдбери здесь, возможно, в том, что, по его мнению (и мнению дедушки), из Шекспира можно приготовить любое блюдо, если талант повара равен таланту этого гения. Здесь дедушка слегка реабилитирует себя в глазах читателей, но лишь слегка, поскольку даже шекспировского уровня юмор не может отменить тот факт, что дедушка, мягко говоря, не джентльмен. Пример для внуков, однако. И в один из пасмурных зимних дней, распивая вместе с дедушкой очередную бутылочку вина из одуванчиков, Дуглас скажет — а ведь это тот самый день, когда мы выпроводили на выход с вещами нашу дорогую тётушку Розу....

Всё, что до сего дня написано об этой книге, это только общие слова о счастливом детстве, о мудрых и необычных стариках и волшебных свойствах вина из одуванчиков. Но всё это лежит на поверхности, хотя, конечно, придаёт книге вполне естественное очарование. Особенно если не помнить, в какой благополучной стране живут братья Сполдинги, в стране, где всего-навсего год назад таким же одуванчиковым летом (23 августа 1927 г.) в штате Массачусетс были посажены на электрический стул двое невиновных рабочих (суд присяжных состоял из таких же обывателей, какими населён Гринтаун). Роман Брэдбери многослойный, и кое о чём, не сразу заметном, я уже рассказал. И вот ещё некоторые интересные детали. Во-первых, стакан лимонада. Это тот эпизод, где сначала в доме Лавинии кто-то откашлялся в темноте у неё за спиной, после чего на следующий день из её дома был вынесен труп мужчины, заколотого ножницами. Так вот, стакана там, где видит его Лавиния (на столе на веранде) не должно было быть. Перед уходом из дома в кино Лавиния пила лимонад из высокого фужера (см. ниже) и оставила его на столе. А вернувшись из кино, увидела стакан. Но осознать, что из этого следует, не успела, хоть и начала понемногу догадываться. Из этого стакана мог пить лимонад только тот, кто прятался в доме Лавинии, задушив Элизабет Рэмсел и надеясь, что Лавиния не пойдёт ночью домой через овраг. И это мог быть только Душегуб. Мальчишки же убедили себя, что убитый кто-то другой, в противном случае всё лето полетело бы вверх тормашками, ведь при живом Душегубе гулять по городу ночью гораздо интереснее.

Правду знает только самый умный — Том. Действительно, по ходу повествования не остаётся сомнений в умственном превосходстве Тома над старшим братом. Это замечает и журналист Форестер, который рассказывает историю своих отношений с мисс Лумис именно Тому, а не Дугласу, который присутствовал при их знакомстве в аптеке и принёс журналисту весть о смерти этой женщины.*****

Во-вторых, книги пересылаются по почте без упаковки. Это просто поражает воображение того, кто часто (да и редко тоже) отправляет и получает книги почтой. Как же аккуратны и честны должны быть в США почтовые работники и перевозчики почты! Хотите — верьте, хотите — проверьте. Может быть, это так же верно, как и сообщаемая на следующей странице скорость движения земли (напечатано с маленькой буквы) — «шестьдесят триллионов миль в секунду».

Есть в романе и другие загадки. Например, история с наездом зелёной машины на мистера Куотермейна, чему оказался свидетелем вездесущий Дуглас Сполдинг (кстати, отлично изображённый в 1967 году Юло Соостером). Есть основания утверждать, что этот мистер остался в живых, а вот то, что зелёная машина — электромобиль (это в 1928 году), вызывает большие сомнения и отсылает любознательного читателя к истории этого вида транспорта.

Остаётся объяснить, почему судьба Дугласа (только его, не Тома) не кажется мне благополучной, хотя продавец обуви мистер Сэндерсон не согласился бы со мной. «Чтобы стать мужчинами, мальчишки должны странствовать, всегда, всю жизнь странствовать.» Хорошая мысль, правильная. Но, если в представлении Дугласа к школе тянется тропа «заросшая, капризная, извилистая», «а та, прямая как стрела, — к субботним утренникам, где показывают ковбойские фильмы», то какие же предстоят ему странствия? Те, которые больше напоминают бродяжничество? Настоящие странствия доступны только хорошо образованному человеку и только для такого человека они имеют смысл. Надеюсь, эта мысль тоже понятна.

Можно ещё долго говорить об этой, несомненно выдающейся книге (за «кадром» остались такие любопытные личности, как умершая этим летом 90-летняя прабабушка, чинившая велосипеды и ремонтировавшая черепичную крышу каждый апрель, полковник Фрилей, забывший, на чьей стороне он воевал в Гражданскую войну (!), мистер Джонас с его лечебным воздухом в бутылках, более чудодейственным, чем вино из одуванчиков ...) но сказанного достаточно, чтобы те, кто её ещё не читал, поставили бы жирную птицу напротив её названия. Но, пожалуйста, не очень жирную! Есть по крайней мере ещё две команды, которым Гринтаунские мальчики проигрывают — это команда Тимура Гараева и команда Тома Сойера.

Несколько замечаний по переводу.

Высокий фужер — это в переводе Кабалевской. В переводе Оганяна в обоих случаях — стакан, что вообще обессмысливает интригу. Стакан был, стакан и остался, чего же тогда испугалась Лавиния, увидев его?

Далее: в переводе Оганяна за столом у Сполдингов сидят не нахлебники, а постояльцы, что неправдоподобно. Чего ради эта большая семья станет обедать вместе с постояльцами (квартиросъёмщиками по нашему) т. е. полностью чужими людьми?

Если добавить к этому то, что у Оганяна прозвище маньяка не Душегуб, а Неприкаянный (что за чушь? чем Душегуб не устраивал?!), то напрашивается мысль — как мало нужно затратить усилий переводчику, чтобы превратить давно уже известное читателям произведение в нечто другое, просто таки вынудив читателя обратиться к оригиналу даже при плохом знании английского.

*) Автор приводит эту цифру, разумеется, не на полном серьёзе. Это выглядит как данные на какой-то конкретный день, поскольку в романе количество жителей города постоянно только уменьшается. О городе Гринтауне кроме численности населения и того, что он выдуман Автором, известно совсем мало. Пожалуй, только то, что он находится на берегу озера Мичиган в 80 милях от города Милуоки (штат Висконсин), чего категорически не может быть, т. к. в этом случае он (Гринтаун) оказался бы на территории Чикаго. И ещё — там растут персики, арбузы и виноград, что не удивительно, ведь штат Иллинойс находится на широте Азербайджана.

**) Имена Брэдбери дал только детям и второстепенным членам этой семьи. Это недействующее лицо дядя Берт, тётя Роза и некий Лео, о котором вообще ничего не известно кроме того, что это не изобретатель Машины Счастья, тоже Лео, но не Сполдинг, а Ауфман.

***) Почему сестра не предупредила Розу, что кухня это табу, Автор не говорит, но легко догадаться, что просто не успела, т. к. не ожидала подобного. Случившееся было огромным неприятным сюрпризом для всех, даже для дедушки.

****) Ещё один такой элемент — Машина Счастья Лео Ауфмана, которая очень быстро перегрелась и за ненадобностью сгорела. Оказывается для счастья никакая машина не нужна, счастье — оно в родном доме, любящей жене и замечательных детях. Ну и ещё упоминавшийся выше адерсеновский персонаж мистер Джонас.

*****) Форестер, естественно, не может открыть Тому тайну голубого конверта, мальчик всё же слишком мал для столь низких истин. У читателя же не остаётся никаких сомнений в том, что в письме мисс Лумис сообщила Уильяму о том, что завещала ему своё немалое состояние, а, судя по тому, что она занималась благотворительностью, оно таки и в самом деле вполне приличное. У неё ведь нет наследников и это была её последняя благотворительная акция. Ничего другого тут просто не может быть. И ещё, хочется думать, она написала, что пошутила, пожелав ему недолгой жизни. Ведь она и в самом деле пошутила. Кончалось же письмо просьбой почаще заказывать лимонное с ванилью.

Всё-таки мне кажется, Форестер обманул, конечно не преследуя корыстных целей, несчастную мисс Лумис. Будь он в самом деле таким романтиком, каким ей представился, разве сидел бы он в 31 год в редакции третьесортной провинциальной газетёнки, да ещё в такой жуткой дыре как Гринтаун? Талантливому журналисту, а к мнению мисс Лумис невозможно не прислушаться, открыты все пути. Не верится что-то в его желание подставляться под пули ночью в Марокко.

Мне показалась интересной предоставленная на Фантлабе возможность написать отзыв на собственный отзыв, посмотрев на него со стороны (спустя некоторое время такое становится возможным). А тут ещё и не часто встречающийся случай, когда научно-фантастическое произведение не только близко к гениальному, но и даёт читателю простор для совместной с Автором работы над ним.

Отзыв на «Некролог», пожалуй, с некоторой натяжкой можно счесть рецензией, от каковой он отличается лишь отсутствием рекомендаций Азимову по работе над превращением рассказа в повесть. А, действительно ведь, жаль, что подобный разбор рассказа не появился при жизни его Автора, где-то в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века. Рецензенту (ну, надо же его как-то называть) удалось не только заметить буквально все просчёты Автора (к счастью, их не так уж и много) и привести правдоподобные предположения о причинах этих просчётов, но и дать простые объяснения тем кажущимся парадоксам в описываемых в рассказе экспериментах, которые не были объяснены читателю ни Автором, ни его героем. Был бы жив Автор, наверняка удалось бы разобраться и в том, какие недостатки в собственно научно-фантастической обёртке этого почти шедевра лежат на совести его самого, а какие — на совести его героя, физика-неудачника. Но уж, коль скоро Автора нет с нами, остаётся лишь выразить сожаление о том, что эта рецензия пройдёт мимо внимания издателей и рассказ «Некролог» будет и в дальнейшем издаваться без неё в качестве приложения-послесловия.

PS. Не имеющим чувства юмора хотя бы в зачаточном состоянии, читать это не рекомендуется, особенно натощак.

«Таинственного острова» в моих планах не было, но появилась рецензия, в которой сделана нешуточная попытка доказать, что Ж. Верн поместил о-в Линкольна в другой мир. Одно из доказательств — время там течёт иначе, чем на Земле нашей реальности*. Рецензент утверждает, что «Дункан» совершил своё кругосветное плавание в 1864-1865, несколько месяцев назад. Для Айртона прошло 12 лет.» Что значит «несколько месяцев назад»? Это значит, что рецензент во первых, ошибся, написав «месяцев» вместо «лет» и, во вторых , использует для своей цели информацию из другого произведения Ж. Верна («Дети капитана Гранта»), не зная общеизвестного факта — даты перепутаны сознательно. Если бы он был знаком со статьёй Е. Брандиса «О Жюле Верне и «Таинственном острове», то не стал бы впустую тратить время. В «Таинственном острове», когда для Айртона прошло 12 лет, «Дункан» совершал второе плавание в те края, где им был подобран Гарри Грант и происходило это в 1869 году (как раз весной этого года остров Линкольна перестал существовать). Если же пользоваться данными из «Детей капитана Гранта», то Айртон к этому моменту (марту 1869 г.) находился в изгнании без двух недель семь лет, т. к. был высажен Грантом в Австралии 8 апреля 1862 года. Пятеро американцев пробыли на острове к этому моменту (к весне 1869) ровно четыре года, день в день**. Ну, и как шло время для этих людей, с какой скоростью? Никакого другого мира нет в романе, а есть несколько грубейших ошибок, которых обычно никто не замечает, и некорректная критика.*** Вот об этих ошибках действительно есть смысл поговорить.

Тридцать лет, прошедших для капитана Немо «в морских глубинах», — ошибка из разряда наименее грубых; это можно отнести на счёт аберрации памяти пожилого человека, забывшего, что со времени восстания сипаев, раньше которого у принца Дакара и мысли о «Наутилусе» не возникало, прошло всего 12 лет. Совершенно ужасная, из ряда вон выходящая ошибка заключается в том, что Сайрес Смит знает, что за человек живёт на «Наутилусе». Знает из книги бежавшего с «Наутилуса» француза. Из книги, опубликованной в 1867 году. Где находился инженер в это время, читатель, разумеется, знает. Для тех, кто не читатель (чукча не читатель, чукча писатель), сообщаю — он находился уже около двух лет на необитаемом острове. Но, Ж. Верн оставляет читателю возможность выбора. В той же самой шестнадцатой главе «ТО» капитан Немо говорит, что француз, написавший книгу о нём, попал на «Наутилус» «шестнадцать лет тому назад». И Сайрес Смит не возражает. Если так, то прочитать книгу профессора Аронакса инженер мог бы, но только при том условии, что на борт «Наутилуса» можно было попасть кому-либо, ведь он и 16 лет назад ещё не был построен. Повторяю — обе эти версии присутствуют в одной и той же главе, как в переводе Немчиновой и Худадовой, так и в переводе Марко Вовчок. Это один из тех многочисленных случаев, когда предъявить кому-либо претензии можно только прочитав 16-ю главу в оригинале.**** Сейчас могу сказать только одно — Ж. Верн очень тщательно следит в романе за ходом времени, постоянно сообщая, какое сегодня число. Из 16-й главы можно узнать точно лишь возраст капитана Немо — в момент последнего погружения «Наутилуса» капитану 70 лет.

Наличие на острове разнообразного животного мира — не более, чем просто литературно-географический, если можно так выразиться, приём Автора-популяризатора науки. А вот то, что талантливый инженер Сайрес Смит, будучи назначен правительством во время войны руководителем железных дорог «важного стратегического значения», умудрился поучаствовать «во всех боях гражданской войны»(!) — это уже ни в какие ворота не лезет. Девять сражений в книге перечислено, но их было гораздо больше, да и как вообще мог человек сражаться, пусть даже находясь «при главном штабе армии Гранта», будучи одновременно кем-то вроде министра путей сообщения?

В заключение повторю сказанное другим рецензентом по совсем другому поводу (Зорич «Завтра война») — прежде, чем писать рецензию, убедитесь, что Вы читали книгу. Поддерживаю этот призыв обеими руками.

*) Ничего подобного в те времена не могло прийти в голову даже самому смелому фантасту.

**) Полёт воздушного шара закончился 24 марта 1865 года, «Дункан» появился 24 марта 1869 года.

***) Чтобы проделать ту огромную работу, на которую у колонистов ушло около трёх лет, вовсе не требовалось вкалывать впятером по сто и более часов в сутки, согласно остроумному замечанию рецензента.

****) Как-то не хочется думать, что основоположник фантастико-приключенчечкого жанра мог выдать на гора столь откровенную халтуру, но когда в двух переводах одно и то же... Особого внимания и, пожалуй, доверия заслуживает перевод Марко Вовчок, поскольку она была лично знакома с Жюлем Верном.

Жанр этого произведения — магический реализм, но чтобы прийти к такому выводу придётся приложить некоторые усилия. Начну с самого магического персонажа.

«Петрова не помнила, сколько их у неё было. Если бы она оглянулась на свою жизнь глазами* нормального человека, то ужаснулась бы, что даже первый уже исчез из её памяти или перемешался с остальными настолько, что она не только не помнила первого, но и даже не помнила, в какое время дня и в какое время года у неё с ним это произошло.» Прочитав эти строки и немного дальше о том, что Петрова «обычно как-то планировала свои действия и присматривалась к будущим мужчинам попристальней, чтобы не было потом так стыдно, чтобы не думать потом о разбитой чужой семье, плачущих детях и собаке, которую некому будет выгуливать; такие моменты накатывавшего стыда были Петровой тоже не чужды.», ... так вот, прочитав это, а позади уже более трети книги, начинаешь понимать, что описываемая в ней семья уж никак не среднестатистическая для России, а долгое время именно так и казалось. Петрова-то не совсем человек, а демон в человеческом облике, попавший неведомым путём в тихую городскую жизнь из какой-то бесконечной огненной пропасти. И этот демон уже потерял счёт мужчинам, которых зарезала эта женщина! Она, безусловно, самый колоритный персонаж романа, что подчёркивается наиболее полным представлением её читателю. Зовут её Нурлыниса Фатхиахметовна**. Это вам не какая-нибудь Татьяна Ларина, хотя, с другой стороны, ничего особенного в этом сочетании, как будто бы и нет. С удовольствием повторю — Петрова Нурлыниса Фатхиахметовна — звучит, по моему, очень приятно, даже гармонично.

Для Петрова-старшего Автор на имя и отчество поскупился. И это справедливо, поскольку Петров за свою жизнь убил всего лишь одного человека, правда, своего друга и, что весьма существенно (смягчающее обстоятельство!), по настоятельной просьбе убитого. Ну, какая уж тут среднестатистическая?!

Но не средне это для нашей реальности, а если дело происходит в параллельном мире (одной из Земель Веера миров по Головачёву), тогда почему нет? А реальность-то и в самом деле другая, и на эту мысль наводит одна малозаметная, теряющаяся в потоке других таких же, сцена, когда Петров наблюдает за старичком, выбивающим пыль из половиков — «... старичок продолжал бить пыль пластмассовой хлопалкой, похожей на эмблему олимпийских игр на ручке, только, как если бы материков на Земле было не шесть, а около двенадцати.» Отсюда с очевидностью следует, что в олимпийской эмблеме этого мира шесть символов (не обязательно колец) материков, а не пять, как у нас. А это, в свою очередь, означает не более и не менее, как то, что Антарктида там, у них, не покрыта многокилометровым слоем льда, а представляет собой нормальную, обитаемую землю с пригодным для жизни климатом. Есть и другая более заметная разница между мирами, которая тоже не сразу бросается в глаза, тоже слегка припрятана в огромном количестве слов, как последнее зелёное яблоко среди многочисленных трепещущих на ветру листьев. Это поистине чудесный факт исцеления находящегося в шаге от смерти Петрова-младшего таблеткой аспирина двадцатилетней давности. В нашем мире фармацевтическая промышленность даже и мечтать не может о таких сроках годности лекарств. Завершает эту картину маслом странная фигура с инициалами АИД, которая каким-то чудом через много лет находит ставшего взрослым мальчика, когда-то прикасавшегося своей горячей ладонью к холодной ладони только что пришедшей с мороза Снегурочки, благодаря чему была спасена жизнь ещё не родившегося ребёнка.

Но и в этой, параллельной реальности, был некто, написавший историю девочки со спичками, хотя звался ли он Гансом Кристианом Андерсеном, читателю остаётся неизвестным. И, разумеется, там есть «Звёздные войны» — непременный атрибут любой реальности.

Итак, реализм, почти всегда нарочито детальный, в этом романе смешан с фантастикой, добавка которой, пусть и в гомеопатической, но тем не менее убедительной дозе, превращает его в реализм магический. Что и требовалось доказать.

*) Оглянуться глазами — словосочетание русскому языку, мягко говоря, несвойственное, и сразу трудно сказать, развитие это или деградация. Задачка для специалистов.

**) Не обиделась бы на Автора за такое имя для демона-убийцы весьма значительная часть российского народа! Шутка же!

Не одолеть бы мне этот фолиант в 1192 (!) страницы, если бы не ночные дежурства. А ведь написано здорово, не оторваться. Роскошные, феерические Звёздные войны, сложная их политическая подоплёка, неплохо соотносящаяся (с небольшими поправками) с современностью. А какая чудесная молодёжь, причём больше всего мне понравились девушки из враждебного лагеря. Очень понимаю курсанта Александра Пушкина. А военные приключения ГГ и его друзей не уступают приключениям на совсем непохожей войне капитана Сорви-головы, любимого героя моего детства. Хорошее впечатление оставили сцены земной жизни, например, милейший говорящий Братец Лис на крымском курорте. Земные эпизоды чередуются с ещё более причудливым калейдоскопом инопланетных сцен на Фелиции и Ардвисуре. С особым интересом читал те главы романа, где описывается Лагерь Нравственного просвещения им. Бэджада Саванэ на таинственной планете Глагол, и снова Глагол, когда его тайны уже почти разгаданы и когда там появляется удивительный человек Иван Денисович Индрик.

Книга не лишена недостатков, но мелкие они, простительные. Тем не менее, пришлось немало подумать, взвешивая всё на прецезионных весах, прежде, чем выбрать между девяткой и десяткой. На окончательное решение повлияло почти незаметное, вскользь, упоминание о материале, из которого изготовлен штык российского солдата. Это сталь Ижорского завода. В 27-м веке!

Все, написавшие об этом рассказе, каким-то образом сообразили, что же там всё-таки произошло. Почему в итоге двойников оказалось трое? Мне пришлось довольно долго думать и перечитывать рассказ, чтобы разгадать эту загадку. Ведь Автор ничего об этом не сообщает, а краткую информацию о том, что такое раздвоение личности (настоящее раздвоение, а не та имитация этого явления, которую успешно осуществляет ГГ) если и можно принять за намёк, то с очень большой натяжкой. А произошло то самое, от чего как раз и была оформлена страховка — отправился в прошлое один человек, а вернулись двое, являющиеся одной личностью, а не близнецами, практически неразличимыми внешне. К сожалению, Автор совершенно игнорирует правовой аспект возникающей при этом ситуации. Хайнлайн эту ситуацию использовал бы на всю катушку, Шекли же ограничивается тем, что допускает абсолютно нереальную (в пределах описываемой им реальности) ситуацию — одна из идентичных личностей совершает ключевые юридические действия* в отсутствие другой. Кроме того, если уж подписан (за другого человека !) отказ от всех прав, то почему право на получение чека на страховую сумму не только не аннулируется, но и переходит к другому человеку? Это просто какое-то издевательство над гражданским правом. И никакого сознательного обмана одного человека другим в данном случае нет**, имеет место парадоксальная ситуация, случается это не впервые («За всю историю путешествий во времени — раз десять, не больше»), и, следовательно, должны быть прецеденты...Это привело меня к выводу, что конец рассказа просто никуда не годится, он и невозможный и глупый одновременно, потому что права личности должны соблюдаться в любом случае. В случае, описанном в рассказе, существует только один выход — жребий и обеспечение стартовых условий для жизни пострадавшего. За сюжетом рассказа ясно видна аморальная правовая основа общества так далеко ушедшего вперёд по пути технического прогресса, поэтому все глубокомысленные рассуждения о морали и доверии к самому себе на базе этого рассказа не стоят и ломаного гроша.

Ещё одна глупость, нужная Автору для обеспечения дурацкой концовки, это покупка ГГ машины времени за свой счёт. Эверетт Бартолд отправляется в служебную командировку для организации в прошлом сбыта игрушек для детей любого возраста. Компания, занимающаяся таким бизнесом, не может не иметь собственного транспорта.

*) «Я получил оба чека и расписался за тебя». «Я подписал твой отказ от всех прав».

**) Конечно ГГ обманул человека из 7-го столетия, но так сложились обстоятельства. И обманул он другую личность, а не самого себя.

Только в случаях совсем уж из ряда вон выходящих я цитирую в своих отзывах чужие. То, что написал в своём отзыве, собравшем внушительное количество плюсов (!), человек, который, прочитав роман Дика, на целую неделю погрузился в раздумья, это как раз такой случай. Вот это он написал: «Занятая своими заботами Германия уже не ведёт столь агрессивную диктатуру и простому населению живётся вполне неплохо. Если это и тоталитаризм, то крайне умеренный.» Такое представление об изображённом в романе мире сложилось у человека в результате длительных размышлений. Как такое могло произойти? У Дика читаем: «... надо признать, немцы лихо разделались с евреями, цыганами и христианскими сектами. Славян они отбросили на два тысячелетия назад, на их прародину Азию. Ну и правильно, без славян в Европе как-то спокойнее. Пусть себе ездят на яках и охотятся с луками. [...] ... синеглазые белокурые арийцы-фермеры пашут, сеют и жнут на полях всемирной житницы Украины. Вооружённые до зубов новейшей техникой, эти ребята выглядят счастливчиками... [...] ... на то, чтобы избавиться от аборигенов, американцам понадобилось два века, а наци в Африке получили практически те же результаты за пятнадцать лет.» Не заметить этого невозможно, и, хотя Дик сообщает эти ужасающие подробности очень кратко, как бы мимоходом, но ведь именно они и есть те самые декорации, пусть и отдалённые, на фоне которых в Сан-Франциско, Денвере, в доме Готорна Эбендсена и самую малость в Берлине разворачивается действие романа. Сомневаюсь, что человек из Ирка, верящий в Харви Дента и написавший отзыв, из которого я привёл несколько слов, является африканским негром, но он явно и не славянского племени и не еврей, за которыми немцы в романе охотятся по всему миру. Даже не пытаюсь понять, откуда в наше время может у человека*, где бы он ни жил, появиться столь сдержанное отношение к геноциду? Чуть ли не оправдание этого массового помешательства? Но довольно об этой таинственной личности**, перейду к изложению своих впечатлений от книги.

Кажется странным, что наиболее тщательно разработанная в романе тема — это всё связанное с торговлей антиквариатом и ювелирными изделиями. Очень много внимания уделено Автором описанию таких животрепещущих картин из жизни Тихоокеанских Штатов, как ручное изготовление мелких кованых украшений с серебряными вставками, хождение супружеской пары (на самом деле они вместе только на некоторое время) по магазинам и гадание героев романа по китайской книге перемен И Цзин. Последнее вообще не воспринимается теми, кому не приходилось держать в руках это «руководство к действию», прибегнуть к которому, кажется, может вынудить только отчаяние. Динамичных сцен со стрельбой или резнёй в романе очень мало, зато самокопание несчастного японца, пристрелившего двух фашистов, занимает без малого целую главу. Всё это читать скучновато, но деваться некуда. Несравнимо интереснее читать о политической обстановке в Германии, начавшейся там после смерти канцлера Бормана борьбе за власть, невероятном замысле нацистов во главе с Геббельсом, названном операцией «Одуванчик». Хотя, и это тоже трудно объяснить, немцы в книге выглядят неправдоподобно наивными. Возможно, причина этого заключается в ненависти Автора к ним. Даже положительный персонаж, эмиссар Абвера, прибывший в Сан-Франциско с миссией чрезвычайной важности, поразительно глупо, непрофессионально, ведёт себя в разговоре с человеком, которого впервые видит. Руководителя местного отделения СД Автор представляет почти законченным кретином, а рядового нациста, готовящего покушение на Эбендсена, рисует человеком удивительно самоуверенным, считающим себя способным превратить любую женщину в слепое орудие для исполнения своего замысла. Смерть этого человека в номере гостиницы неубедительна, после ухода Джулианы он мог подняться и выйти в коридор, вместо этого он сидел на полу, пока не обессилел от потери крови.

Перевод показался мне удовлетворительным, хотя судить об этом я могу только по косвенным признакам. Есть одна существенная ошибка, затрудняющая чтение. Сбивают с толку слова Автора в 10-й главе: «Она стала читать дальше — теперь уже про себя.» Это важный эпизод (уж куда важнее, чем описание изготовления брошки), и в действительности, что следует из дальнейшего, Джулиана всё время читает вслух, чтобы можно было обмениваться мнениями со своим спутником, сидящим за рулём.

Если кратко сформулировать итог, то он таков. То, о чём написано в романе подробно и со знанием дела, едва ли может заинтересовать большинство читателей, а то, что могло бы представить для этого большинства настоящий интерес — подробности альтернативного мироустройства — дано Автором слишком уж отрывочно и схематично, иногда и вовсе в гомеопатических дозах.

*) Речь идёт о нормальном человеке, не расисте, не игиловце и т. п.

**) Те, кто поставил там плюсы, это или личности, не менее таинственные, или просто не читавшие книгу.

Рассказ не просто провальный, он провальный в квадрате. Во-первых, нахождение на Марсе поразительного артефакта — головы молодой девушки явно земного происхождения — не получает никакого объяснения. Марсианская цивилизация не была гуманоидной, как же попала на Марс земная скульптура, возможно, часть статуи? Рассказчик, один из пассажиров, ожидающих посадки на Фобосе, ограничивается предположением, что загадка богини Сирен (загадка «номер один Солнечной системы») никогда не будет разгадана. А ведь эта сюжетная линия гораздо интереснее банальной истории о том, «как украсть миллион», да ещё при условиях намного более простых, чем в известном кинофильме. Отдельный вопрос — почему скульптура, изображающая только голову, называется статуэткой (перевод Ю. Данилова, перевод С. Шпака)? Голова в скульптуре (и в живописи тоже) так и называется — голова. Если так у Автора (трудно поверить), то это уже тянет на провал в кубе. Например, голова воина, голова девушки, голова жреца и т. п. А что такое статуя (статуэтка), объяснять не надо. Не надо никому, кроме переводчиков, поскольку Автора уже нет в живых?

Во-вторых, концовка в рассказе совершенно неудачная. Почему торговец произведениями искусства Маккар так странно реагирует («Вам нехорошо? На вас лица нет!») на слова инспектора полиции, относящиеся к заказчикам преступления? Торговец человек небогатый, а заказ такого ограбления стоит целого состояния. Как надо понимать последнюю фразу рассказа: «Я взглянул на мистера Маккара, потом перевёл взгляд на инспектора и вдруг понял, что нам предстоит увлекательнейшее путешествие». Инспектор подозревает м-ра Маккара? Но почему тогда Автор не даёт читателю ни намёка на основания для такого подозрения? О том, почему торговец прилетал на Марс, в рассказе не говорится ни слова.

Артур Кларк один из самых уважаемых мной писателей фантастов. Кроме того он был ещё и выдающимся инженером. Вероятно, этот рассказ, как уже было здесь замечено, был написан между делом в качестве разминки, что не раз и не два случалось в творчестве любого из Отцов Основателей.

«Однажды, несколько лет спустя, я встретил на бульваре Сен-Жермен Джойса... [...]. — Что вы скажете об Уолше*? — спросил он. — О мёртвых или хорошо или ничего.»

Хемингуэй «Праздник, который всегда с тобой».

В этой странной книге обнаружить следы праздника оказалось не просто. Прогуляемся для начала по городу вместе с Автором. «Когда ты отказался от журналистики и пишешь то, что никто в Америке не хочет покупать, и поэтому должен пропускать еду и объяснять дома, что пообедал с кем-то в городе, тогда лучше всего отправиться в Люксембургский сад, где не увидишь и не унюхаешь ничего съестного от площади Обсерватории до улицы Вожирар. Можно зайти в Люксембургский музей, и все картины становятся выразительнее, ярче, прекраснее, когда смотришь их натощак, с пустым брюхом. Голодным я научился понимать Сезанна гораздо лучше и видеть, как он строит свои пейзажи. И порой задумывался: не был ли он тоже голоден, когда писал...». Ну, тут трудно спорить, и в самом тексте и между строк чувствуется праздничное настроение Автора, для которого конечно же нет ничего важнее, чем сезанновский гештальт (вход в музей, видимо, почти ничего не стоил тогда), а соврать жене проще простого, они ведь так хорошо понимают друг друга. Вот пример диалога.

— Думаю, надо поехать, — сказала жена. — Мы давно не ездили. Возьмём с собой еду и вино. Я сделаю вкусные сандвичи.

— Поедем на поезде — так дешевле. Но если думаешь, что не стоит, давай не поедем. Сегодня сколько угодно найдётся хороших занятий. Чудесный день.

— Думаю, надо поехать.

— А не хочешь как-нибудь по другому его провести?

— Нет, — надменно сказала она.

В комментариях это не нуждается. А ещё есть в книге эпизод, когда переливание из пустого в порожнее длится шесть страниц (!). Идёт обсуждение с женой новой моды причёсок, начинающееся с утверждения Автора, что он никогда не будет стричься и закачивающееся фразой: «В парикмахерской, которую я посещал, мастер отнёсся к новой моде с большим интересом...».** Если эти разговоры с женой самые интересные, то что же было выброшено?

И всё-таки с женой Автор обошёлся по божески. Но то, что он написал о Фицджеральде, уж точно не вызывает праздничных ассоциаций. Их совместная поездка в Лион была для Хемингуэя серьёзным испытанием выдержки, и Скотт предстаёт здесь перед читателем в весьма неприглядном, если не сказать скотском, облике. Опубликовав эти воспоминания, Хемингуэй оказал Скотту поистине медвежью услугу, как минимум, это бестактность.

И опять-таки, учитывая, что всё лучше познаётся в сравнении, я должен сказать, что со Скоттом (возможно, под влиянием «Великого Гэтсби») Хемингуэй обошёлся ещё по божески. Но уж то, что он написал про издателя журнала «Трансатлантик ревью» Форда Мэдокса Хьюффера, с Парижем-праздником не совмещается никак, да и вообще не лезет ни в какие ворота. Вот это место: «У меня была необъяснимая физическая антипатия к Форду — и не только потому, что у него плохо пахло изо рта: с этим я справлялся, стараясь каждый раз занять наветренную сторону. От него исходил другой отчётливый запах, не имевший ничего общего с запахом изо рта; из-за него для меня было почти невозможно находиться с Фордом в помещении. Этот запах усиливался, когда Форд врал, и был он сладковато-едким. Возможно, Форд испускал этот запах, когда уставал. Встречаться с ним я старался по возможности на открытом воздухе...». Это даже бестактностью трудно назвать, и не имеет значения, что опубликовано это было после смерти описываемого человека.

Так был ли праздник-то, спросит читатель, переврав известный классический вопрос? Был, но в книге о нём упоминается буквально мимоходом — это сам Париж, его улицы и особенно набережные и, что ещё менее заметно, парижские художники. В живописи Хемингуэй разбирался, исключая, конечно, живопись японских парижан. Достаточно того, что он называет Жюля Паскина очень хорошим художником. Поэтому, читая «Праздник...», надо, как минимум, запастись хорошим альбомом с видами Парижа и репродукциями картин из его музеев (например, книгой Жана-Мари Перуза де Монкло «Париж» из серии «Великие Города Мира») и посмотреть хотя бы Паскина, который в интернете представлен едва ли не полностью. Надо постараться увидеть хоть что-нибудь из того, что видел Хемингуэй. Пожалуй, при таком сопровождении недоумение, вызываемое у читателя большей частью этой книги... хотел написать ослабнет, но разве не наоборот? Разве не покажется кому-то ещё более удивительным, что в этих прекрасных декорациях и на такой знаменитой сцене Автор говорит о мёртвых пусть много, но зачем же так плохо? При этом, очевидно, ни в малейшей степени не ощущая себя лицемером.

И последнее. Мысль о том, что в этой книге Автор делится с читателем секретами писательского мастерства (см. аннотацию) мне в голову приходила, но вскоре ушла, т. к. секреты эти оказались выше моего понимания. Вот один такой секрет: «После работы мне необходимо было читать, чтобы отвлечься от мыслей о рассказе, над которым я работал. Если продолжишь думать о нём, упустишь то, о чём писал, и не от чего будет оттолкнуться завтра.» Думай, не думай — как возможно упустить уже записанное?! Тайна сия велика есть.

*) Эрнест Уолш (1895 — 1926), поэт.

**) Эта парикмахерская находится в Шрунсе, в Австрии, куда бедная американская семья регулярно ездит кататься на лыжах. А летом они отдыхают преимущественно в Испании.

Ощущение от австрийского лыжного отдыха гораздо больше похоже на праздничное. По сравнению с ним ощущение Автором Парижа, как праздника, можно понять только, как иронию. Это, по моему, подтверждает эпизод, когда за окном кафе дважды мелькает зловещая фигура Алистера Кроули. Кого только нет в этом центре цивилизации! Тот ещё праздничек!

При первом прочтении рассказ произвёл на меня такое впечатление, что я сходу написал о нём на бумаге вот такую заготовку: «Один из лучших рассказов Азимова. Безупречное сочетание научно-фантастической основы с тонким узором психологического триллера. Этакий литературный персидский ковёр, повествующий о том, что с женой, двадцать лет терпевшей выкрутасы мужа, не стоит обращаться, как с лабораторной белой мышкой.» Но уже через несколько минут при беглом просмотре в рассказе обнаружился ловко спрятанный между строк ляп*. Вот как проделан этот фокус. «Вспыхнула лампочка, и, помня его уроки, я нажала на рычажок, не успев даже подумать о том, что я делаю. Секундой позже передо мной стояли плечом к плечу два Ланселота, похожие друг на друга как две капли воды, только второй был чуточку взъерошен. Вдруг этот второй обмяк и повалился.» Копия объекта создаётся в будущем и сразу (!) возвращается в настоящее. Замечательное изобретение, отменяющее практически всё промышленное производство, надо только изготовить надёжно работающий образец и копировать его в нужных количествах. Останется в прошлом и такой сектор экономики, как добыча полезных ископаемых. Конечно, надо сначала тщательно продумать последствия сжигания добытого таким способом каменного угля и использования металла, полученного из добытой этим путём руды. Но как сам гениальный изобретатель понимает свой эксперимент? А вот как: «Я не собираюсь убивать себя. Побуду три дня в будущем и вернусь.» Но это говорится на две страницы раньше, читатель, увлечённый и в самом деле интересным, напряжённым сюжетом, об этих словах уже забыл. А это чушь, мгновенное возвращение объекта означает, что в будущем он находился столько времени, сколько требуется для копирования и ни секунды больше. Если бы объект остался в будущем, то он появился бы в том настоящем, которое станет этим будущим. В описанном Азимовым эксперименте второй Ланселот появился бы рядом с первым только через три дня. Это наталкивает на предположение о причине регулярных неудач этого человека. Он всегда упускает из виду какую-нибудь мелочь, его гениальность немного ущербна**. Это подтверждается ещё и тем, что он не может понять причину возвращения живой материи в неживом состоянии, ему не приходит в голову даже простейший путь к разгадке этого явления — скопировать в будущем растение. Ещё более странно, что и биолог терпит неудачу, ведь, исследуя под микроскопом ткани вернувшихся мёртвых мышей, невозможно не заметить, что они наполнены мельчайшими частичками обыкновенной пыли, которой всегда полно в воздухе. В будущем, к сожалению, отсутствуют условия, необходимые для сохранения жизни объекта, т. е. там нет, как минимум, стерильности, без чего копия мыши будет иметь насквозь пропылённые внутренние органы, кровь и мозг (да что там пыль, даже атомы могут помешать точному копированию). Ну, это уже не биолог виноват, просто сам Автор рассказа (биохимик) до этого элементарного объяснения не додумался. Но в этом я не уверен, может быть и додумался, ведь возвращается-то мёртвая материя, и должно было найтись этому объяснение. Возможно, Азимов сознательно предоставил читателю сделать это самостоятельно.

В результате первоначальный вариант превратился вот в эту критическую заметку, а узор персидского ковра оказался вытканным на довольно-таки дырявой основе. Но психологическая составляющая тем не менее очень точна — не плюй в колодец, пригодится, воды напиться.

В приведённой мной цитате настораживает слово «взъерошен». Если так в оригинале, то ясно же, что это не точная копия, и «чуточку взъерошен» Ланселот второй может оказаться не только снаружи, но и внутри. Как мог Азимов пройти мимо такой подсказки? Или и тут, как это бывает сплошь и рядом, наследил переводчик?

*) Этот ляп не играет никакой роли в дальнейших событиях, т. е. его можно считать мелким, но в рассказе такого уровня подобные мелочи недопустимы.

Мгновенное перемещение копии обратно в настоящее — это отдельная проблема. Обычная Машина времени с точки зрения копии находится в прошлом и не сможет перебросить копию назад. Изобретённая Ланселотом-Азимовым Машина времени работает «наоборот» — не переносит объект в будущее, а создаёт его там и переносит в прошлое. Очевидно, для этого будущее, в котором Машина создаёт копию, должно быть локальным, т. е. оно создаётся только в небольшом объёме пространства внутри Машины рядом с копируемым объектом. В рассказе об этом не говорится, но всё равно это очевидная удача писателя, настоящее открытие в такой фантастической области физики, как хронодинамика, несмотря даже на то, что его герой ошибается ещё раз, считая, что созданная Машиной копия человека смогла бы принести с собой какую-либо новую информацию. Локальность Машинного «будущего» в эксперименте Ланселота согласуется с очевидным фактом — невозможностью в настоящем получения точной информации о чём-либо несостоявшемся на данный момент (за исключением банальных причинно-следственных отношений).

Есть ещё один эпизод в рассказе, из которого с необходимостью следует, что Ланселот не такой уж прекрасный физик, каким кажется сам себе. Когда исчезает созданный в очень близком будущем контейнер с мышью, Ланселот говорит, что копия «преспокойно закончила своё существование», т. к. настал момент её создания. Но это было бы нарушением закона сохранения материи, и настоящий физик так не скажет. Видимо, Ланселот не понимает, что копия не исчезла при наступлении момента её создания, а переместилась в прошлое, чему он и его жена только что были свидетелями. Понимает ли это Автор рассказа? Похоже, что он об этом не подумал, в противном случае вложил бы в уста своего героя это элементарное соображение, которое без труда поняла бы даже его не разбирающаяся в физике жена.

**) Все научно-технические неувязки в рассказе отступают на второй план в сравнении с изображённым Азимовым типичным «широко ограниченным» фанатом науки, талантливым неудачником, у которого всегда виноватым оказывается кто угодно, только не он сам. Очень точно подмечена одна из основных характеристик мышления подобных учёных — невероятная наивность. «Моя лаборатория превратится в грандиозный научно-исследовательский Институт Времени» — вот его главная мечта, блюдо, к которому собственный некролог в СМИ всего лишь острая приправа. Он спешит, вероятнее всего, не представляя, какой страшной миной замедленного действия может стать его открытие для человечества. Он не задумывается над тем, что произойдёт, если начнётся копирование продуктов питания (ведь человек есть то, что он ест), или начнут копировать золото, которое будет исчезать через заранее заданное время, и т. д. и т. п. Тут надо сидеть тихо и копировать бумажные деньги мелкими купюрами, да иногда для разнообразия серебряные доллары с профилями президентов... Накормив его цианистым калием, несчастная женщина избавила мир от такого кошмара, сравнить который можно только с ядерной зимой. Туда и дорога, и пусть земля ему будет пухом.

Доктор Стеббинз не успел даже дать имя своему гениальному изобретению. А как эффектно бы прозвучало — Темпоральный Репликатор Стеббинза, модель 1, или коротко ТРС-1!

«Не слышны в саду даже шорохи,

Всё здесь замерло до утра»

М. Исаковский «Подмосковные вечера» (музыка Соловьёва-Седого)

Профессиональным живописцам давно известно, что об одной и той же картине разные искусствоведы могут высказать совершенно различные, иногда взаимоисключающие мнения, а, бывает, выдумывают нечто такое, чего в картине отыскать невозможно при всём желании. Но рассуждать грамотно и доходчиво о живописи или рисунке действительно трудно, приходится образы объяснять словами. Казалось бы литература должна легче поддаваться словесному анализу, но это можно сказать далеко не о каждом произведении. В этом смысле Сорокин относится к числу наиболее парадоксальных авторов — читаются его вещи легко, особенно если читатель не слишком брезглив и умеет сдерживать рвотные позывы, а вот для их понимания часто требуются не только значительные умственные усилия, но и довольно широкий литературный и философский кругозор. В пользу последнего утверждения свидетельствует тот факт, что в критических работах о творчестве Сорокина нередко встречаются отсылки к Хайдеггеру, философу, с работами которого хорошо знаком лишь узкий круг специалистов.*

Насколько трудно воспринимается Сорокин, я покажу на примерах взятых из статьи А. Ляйтнера «Низвержение в счастье: «Тридцатая любовь Марины». Цитата первая: «Персонажи Сорокина не вступают в конфликт ни с самими собой, ни с миром, они оказываются в плену у наличествующих в мире текстов...». Цитата вторая: «На тридцатом году своей жизни Марина превращается в образцового советского человека.» Действительно, как легко заметить, Марина часто попадает в плен к различным текстам. Немного почитав основательно подзабытую «Розу Мира», Марина бьёт морду человеку (этот тип — явная пародия на рок-музыкантов), которого только что поцеловала за хорошее (так ей показалось) исполнение песни. А коллективное исполнение «Подмосковных вечеров» действует на неё, как кодон**, превращающий её... ну, разумеется, не в образцового, как считает Ляйтнер, советского человека (образцовый в романе один — Румянцев), а в робота, который, как попугай, выражается исключительно языком центральных советских газет. Высказав верное замечание о влиянии на Марину текстов, Ляйтнер в этой же фразе утверждает о героях Сорокина нечто с точностью до наоборот, поскольку Марина (а Ляйтнер пишет о ней) то и дело вступает в конфликты с собой и постоянно находится в конфликте с окружающим миром. Последнее происходит каждый раз, когда она ворует продукты в магазинах, чтобы поддержать незнакомых ей бедных стариков. Одних только пачек масла украдено 72 штуки, а ведь Марина отнюдь не воровка и каждая такая экспроприация в пользу трудового народа даётся ей ценой большого расхода адреналина. Очень серьёзный разлад с собой, приводящий к запою, случается у Марины, когда она выгоняет свою 29-ю любовницу, обойдясь с ней крайне несправедливо и грубо. Сожжение Мариной её небольшой коллекции избранной антисоветской литературы тоже акт её выхода одновременно из глубокого внутреннего конфликта и из не менее глубокого внешнего. И что здесь особенно парадоксально и неожиданно — мужчина с внешностью Исаича под звуки гимна Советского Союза только что превратил Марину в нормальную женщину (с лесбиянством всё кончено, фотоальбом тоже улетел в огонь), а в числе прочих книг в костёр отправляется и «Архипелаг ГУЛАГ» да ещё вместе с висевшей на стене фотографией его автора. Так, освобождаясь от плена одних текстов***, Марина попадает (это случится очень скоро) в плен к другим, имеющим полностью противоположный смысл.

Так что же это за явление такое — Марина? Вся наша страна время от времени попадает в плен к разного толка текстам, конечно, если находится сила способная вырубить топором то, что написано пером. Началось с того, что «декабристы разбудили Герцена», тот «включил» колокол и процесс пошёл. Путь, на который вступила Россия ещё и по сию пору заставляет вспоминать картину Брейгеля «Слепцы», правда, если судить по реакции коллективного Запада, направление выбрано более-менее верное, а среди определивших этот выбор текстов есть немалое количество солженицынских..., что и возвращает нас к Сорокину и к его Марине, которая и есть не что иное, как символ нашей многострадальной и прекрасной страны, но не её земного воплощения, а Небесной России****, той, о которой писал Даниил Андреев. Марина доброжелательно относится к простым людям (сказать такое о земной России как-то язык не поворачивается), но совершено неэффективно и бестолково помогая им, терпит около себя массу всякой швали, в ней плохое смешано с хорошим, но хорошего намного больше. Марина очень терпелива, при этом доброта её подкрепляется крепкими кулаками... К чему я клоню? А есть одна принципиальная закавыка, опровергающая финал романа. Человека способного плакать, слушая хорошее исполнение 13-го ноктюрна Шопена (да и сама она учительница музыки), способного прочитать молитву не хуже выпускника Духовной Академии, человека, знакомого с самыми разнообразными явлениями мировой культуры от Еврипида до «Препарированного рояля» Джона Кейджа... человека с таким культурным багажом нельзя превратить в робота. Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. Это не под силу ни однообразному трудовому ритму (хотя труд токаря не совсем уж лишён творческой составляющей), ни коллективному пению каких угодно песен (с некоторой натяжкой можно представить, что в «Подмосковных вечерах» отражён общероссийский «пейзаж» того времени). Стало быть, огромная концовка романа, где члены бригады говорят газетным языком (фактически просто читая передовицы) сначала поочерёдно, а через несколько страниц уже невозможно различить, кто говорит, т. к. это становится Автору безразличным..., эта концовка не выполняет своего предназначения. Так легко, так примитивно Россию сковырнуть «по ступицу в грязь» не получится. Количество здесь не переходит в качество и сколько бы ни призывали сторонники противоположной точки зрения себе в помощь Хайдеггера, всё это нагромождение цитат из «Правды» остаётся не более, чем пустой болтовнёй для увеличения гонорара, а из Марины не получается желаемой Автором полноты символ земной России.

Такая вышла странная на первый взгляд критика. Приписал Автору некую концепцию и доказал её ошибочность (ну, надеюсь, что доказал). Но ничего тут странного нет, это нормальный приём. Если Автор хотел сказать то-то и то-то, он ошибся там-то и там-то. Автор ведь далеко не прост, поди пойми, что он хотел сказать на самом деле...

Но, что бы он там ни хотел сказать, слово сейчас предоставлено мне (не важно, что мной же самим), и в заключение скажу, что, как предупреждение, «Тридцатая любовь...» роман очень полезный. Что-то вроде — люди, я люблю вас, будьте бдительны, остерегайтесь серости и пошлости и, чтобы безошибочно отделять мух от котлет, неуклонно повышайте свой культурный уровень. Вот примерно так, в духе заключительных страниц романа.

*) Для меня чтение Хайдеггера оказалось задачей сравнимой по трудности с чтением Гегеля, т. е. практически непосильной. Уверен, что и у людей с философским образованием это признание не вызовет удивления.

**) Кодон это информационный пакет, внедряющийся в мозг человека и радикально меняющий восприятие им самого себя и окружающего мира (см. «Солдаты Вавилона» Лазарчука). За что так досталось именно этой песне? Очевидно, за огромную популярность и символическое значение. В качестве мягкого символа советского образа жизни эта песня очень подходит Марине, девушке с ангельской внешностью, но на первом месте, конечно, была и остаётся «Песня о Родине» («Широка страна моя родная», слова Лебедева-Кумача, музыка Дунаевского), которая полностью соответствует образу парторга с лицом Солженицына. Это символ без полутонов, более жёсткий, зрительно сопоставимый с гербом Советского Союза.

***) Хорошо, что не была сожжена замечательная книга Саши Соколова «Между собакой и волком», её Марина из сумки вынула, полистала и бросила, но в стол не положила. Больше Сорокин об этой книге не вспоминает.

****) Мне кажется, что Сорокину так кажется:). Тем, кто наедет на меня за лесбиянку — символ Небесной России, отвечу, что главное — дарить любовь, а как — дело десятое. Марина это и делает, а то, что мужики не умеют с ней обращаться, это отдельная проблема; ну, такие у нас мужики, а были бы не такие, это сильно приблизило бы Россию земную к её небесному образу.

Все химики и, конечно, биохимики знают, что, когда раствор перенасыщен, излишки растворённого вещества выпадают в осадок, становятся видимыми. В этом перенасыщнном техническими ошибками рассказе «осадок» обнаруживается сразу же, как только читатель натыкается на цифру «семьсот пятьдесят тысяч» — именно столько кубических футов воды, по мнению одного из пассажиров, содержит кубический резервуар объёмом 30х30х30 футов, заполненный на три четверти. Количество воды завышено примерно в 37 раз, но её всё равно много, и технические чудеса в рассказе продолжаются.

Здесь самое время напомнить читателям, что в год публикации этого рассказа его Автор получил степень бакалавра Колумбийского университета. Пусть это его первый опыт в качестве писателя-фантаста, но это не является оправданием незнания совершенно элементарных азов арифметики и физики. Самый умный из троих, оставшихся в живых на осколке погибшего корабля, не справившийся с задачей для второго класса начальной школы, убеждён, что вода в баке не замёрзла при абсолютном нуле (бак после катастрофы частично оказался в контакте с космическим вакуумом) и хочет использовать струю воды в качестве реактивного движителя. Небольшое количество воды в баке закипает при прожигании отверстия в его стенке, из отверстия вырывается струйка пара и... в рассказе обломок корабля начинает по спирали приближаться к поверхности астероида (!), все довольны и это хэппи энд. В действительности после прекращения работы лучевого пистолета вода почти мгновенно опять замёрзнет*, а лёд вопреки желанию Автора будет вести себя по законам физики и не станет превращаться в пар (возгоняться), минуя стадию жидкой фазы. А если бы и была в баке незамерзающая вода, то осколок начал бы беспорядочно кувыркаться в пространстве, т.к. совместить точку приложения силы тяги с центром его (остатка корабля) массы без труднейшего расчёта невозможно**.

Единственный положительный момент в рассказе — это описание перемещения космонавта (а он впервые в жизни вышел в открытый космос) от шлюза к резервуару с водой. Азимов явно пытался представить себя на этом месте и ему удалось убедительно продемонстрировать практическую невозможность таких выходов при наличии только магнитного присоска, без троса и карабина. Очень интересно также и его представление о некоторых деталях устройства корабля. Там просто потрясающие двери (внутренние, между коридором и каютами), которые выдерживают односторонний напор порядка 15 тонн***. Это значит, что конструкция корабля предусматривает возможность катастрофы подобной той, которая имеет место в рассказе.

Последнее замечание будет связано с рассказом «Годовщина», непосредственным продолжением «В плену у Весты». В «Годовщине»**** Уоррен Мур (тот самый умелец и грамотей, он даже знает, что такое альбедо) вспоминает, что в момент катастрофы («когда в «Королеву» угодил тот каменюка») он сидел в столовой за одним столиком с человеком, погибшим тогда, в то же время сам Мур только потерял сознание и пришёл в себя в своей неповреждённой каюте (это уже из текста анализируемого рассказа). Как Мур добрался до каюты, если той части корабля, где находилась столовая, больше не существует?!

Вывод из всего этого такой — в части научно-технического обоснования рассказ «В плену у Весты» не только у Азимова худший (есть у него и другие отдельные неудачи, но их, к счастью, единицы), по этому признаку я не встречал равных ему во всей известной мне фантастике. Возможно, когда-нибудь он (рассказ, не Азимов, конечно) займёт достойное место в соответствующем разделе Книги Рекордов Гиннесса, посвящённом фантастике.

*) Тут мне пришло в голову чудовищное предположение, что Автор (без пяти минут «бакалавр биохимических наук») не знает разницы между просто нулём и нулём абсолютным. Редактор, разрешивший публикацию, видимо, тоже был не в курсе.

**) Читавшие «Путь на Амальтею», поймут меня с полуслова.

***) Снаружи космос, а в коридоре нормальное давление (размеры дверей я полагаю равными примерно 1,8м. х 0,8м.)

****) Этот рассказ написан через 20 лет и его герои встречаются через 20 лет после чудесного спасения у Весты. Почему Азимов не прочитал написанное двадцатью годами раньше, что позволило бы избежать этой грубейшей нестыковки, ведь Мур не мог остаться в живых, находясь в столовой? Этого я не понимаю, если только это не отсебятина переводчика; между прочим из сравнения текстов этих двух рассказов однозначно следует, что переводчик «Годовщины» Шельвах не читал перевод Почиталина («В плену у Весты»), чем слегка подвёл Автора обоих рассказов. Речь здесь идёт о потерявшемся при катастрофе очень ценном для науки приборе, но это совсем другая история.