Ответ на вопрос, почему Стивенсон так увлечен культурой и историей, можно найти, если посмотреть на отношения между юным Нилом и его дядей. Как уже упоминалось, Нил Стивенсон происходит из семьи, прямо-таки роившейся профессорами всех мастей. Его дядя также занимался наукой, преподавая историю в Университете штата Оклахома. Однажды профессор Джордж Ф. Дьюзбури (George F. Jewsburry), ибо о нем идет речь, встретился с племянником. Прежде чем написать совместными усилиями два романа, «Интерфейс» (“Interface”, 1994) и «Паутина» (“The Cobweb”, 1996), они жили в одном городе и, поскольку имели очень хорошие отношения, часто встречались и разговаривали друг с другом. Во время одной из таких встреч они обсудили книгу Тома Клэнси, а затем кто-то из них предложил вместе написать подобный триллер.
Причины были чисто меркантильные. Несмотря на успех «Лавины», много денег Нилу она ему не принесла, а читая Клэнси, он понял, что в принципе писательством можно неплохо зарабатывать. Если Клэнси заработал 170 миллионов долларов своим пером, почему они не могут этого сделать? Роман «Интерфейс», триллер о ближайшем будущем, вышел в свет в 1994 году, но ожидаемого успеха не имел.
Сам Стивенсон утверждает, что это произошло из-за личностей авторов. С обезоруживающей честностью он признает, что он и дядя просто-напросто не смогли написать триллер всерьез. Тем не менее, даже эта книга спустя четырнадцать лет добавила еще один кирпичик к построению образа Стивенсона как пророка: героиня книги, миссис Ричмонд, наконец становится первой чернокожей женщиной-президентом. То, что еще недавно казалось сюрреалистическим, 4 ноября 2008 года по крайней мере частично стало фактом. Впрочем, опубликованный двумя годами позже роман «Паутина» успеха также не добился.
Несмотря ни на что, личности дяди и других членов большой семьи повлияли на писателя до такой степени, что со временем, объединив все свои увлечения и интересы, он начал писать романы, в которых история играет огромную роль. Стивенсон также вел активную журналистскую деятельность, сотрудничая, среди прочих, с журналом “Wired”, где он занимался глобальными проблемами — как обычно, в контексте современных технологий и культуры. Очень часто его замечания оказывались чрезвычайно меткими. Когда весь мир восхищался тем, что Китай пусть медленно, но движется в сторону демократии, Нил трезво написал в статье «В Королевстве Мао Белл» (“In the Kingdom of Mao Bell or, Destroy the Users of the Waiting List”, 1994), что «миллиард китайцев используют современные технологии для создания самой быстрорастущей экономики в мире. Однако, хотя информация жаждет свободы, жаждут ли свободы сами китайцы?»
В то же время он обращал внимание читателей на то, что мир движется в довольно мрачном направлении. Нил Стивенсон удивляет своим взглядом на историю ХХ века, полную войн, множества жертв и разрушений, указывая на хорошие стороны века. Да, была Вторая мировая война, которая «бросила нас в объятия гонки ядерных вооружений и космической гонки, что, однако, привело к революции в электронике, компьютерах, привело к созданию Интернета; если символом предыдущей эпохи был человек с ружьем, то в 1940-2000 годах символом стал учёный, чудак, инженер. Недаром именно в это время процвела научная фантастика». Стивенсон говорит, что в мире после 11 сентября общество больше не смотрит на науку с таким увлечением; он даже описывает войну культур -- между теми, кто считает, что наука должна остановиться, и теми, кто хочет продвигать ее дальше и дальше.
А ученые находятся в центре идеологического спора.
Возможно, именно из таких наблюдений и был создан сюжет последнего романа Нила Стивенсона«Анафем» (“Anathem”, 2008). Его действие разворачивается на планете Арб, весьма похожей на Землю, а герои — в некотором роде ученые. На Арбе наука стала элитарной и доступной лишь для живущих в закрытых монашеских общинах математиков, физиков и философов. Отрезанные от секуляризованного внешнего мира, они живут в своеобразных монастырях, производя вручную расчеты и занимаясь исследованиями. В эти монастыри регулярно -- каждые десять или сто лет, в зависимости от монастыря -- пускают «обычных» людей.
Главный герой романа, юный «фраа» по имени Эразмус, именно таким образом попал в свой монастырь. В мир, в котором студенты жили на протяжении трех тысячелетий вдали от падающих империй и насилия, защищенные каменными стенами и воистину средневековыми ритуалами, навязывающими соответствующий повседневный порядок. Хотя по крайней мере трижды в истории сообщество математиков подверглось опустошению, они сумели выжить и продолжали жить в изоляции. Пока однажды мир Арба и люди, живущие вне пространства, ограниченного монастырскими стенами, это секуляризованное общество, чрезвычайно зависимое от технологий, не столкнутся с катастрофой, которую они не смогут остановить самостоятельно. Юный Эразмус вместе с друзьями и наставниками должен столкнуться с угрозой и отправиться в поистине Одиссеево путешествие по самым отдаленным и опасным уголкам планеты и за ее пределы.
Западные рецензенты подчеркивают размах романа. Стивенсон здесь играет не только с физикой, но и с эволюцией языка. Изменения в языке были настолько значительными, что автор решил создать специальный словарь, объясняющий значение слов, использованных в книге. При этом он был категорически против его включения в состав книги, поскольку считал, что книга должна напоминать головоломку. Только когда один из первых читателей «Анафема» попросил разъяснить некоторые слова, Стивенсон уступил.
Идея «Анафема» пришла Стивенсону десять лет назад, когда он разговаривал с друзьями о часах. Дэнни Хиллс и Стюард Брэнд предложили сотворить так называемые часы тысячелетий, работающие на природной энергии и имеющие «годовые» и «столетние» стрелки; если бы это были часы с кукушкой, сказал Хиллис, птица выходила бы и куковала один раз в тысячелетие.
(На фото: в центре Дэнни Хиллс, справа Стюарт Бранд)
Этот гигантский проект по его мысли был бы призван напоминать людям о ходе времени и заставить их мыслить в долгосрочной перспективе. Такие часы должны были прослужить десять тысяч лет. А какое отношение Нил Стивенсон имеет к Часам веков? Писателю было предложено разработать проект.
И Стивенсон сделал это.
Автор «Алмазного века» предложил построить часы в виде своеобразного аналога Стоунхенджа, окруженного со всех сторон стенами с дверями в них. Стрелки часов соединены со входом с помощью сложных механизмов, и когда приходит указанное время, часы открывают ворота, позволяя потенциальным зрителям войти. Проблема в том, что открытие ворот не длится вечно и нужно вовремя выйти наружу, чтобы не оказаться отрезанным от мира.
Прошло много времени с тех пор, как в 1990-х годах была озвучена идея создания часов-миллениумов, а механизм до сих пор не создан, хотя в небольшом масштабе построено два прототипа подобных часов. На данный момент ответственный за строительство фонд “Long Now Foundation” купил участок земли в Неваде и намеревается построить там часы соответствующего монументального масштаба.
Однако это не значит, что Стивенсон забыл о проекте. Через несколько лет после оглашения идеи Хиллса, в перерывах между написанием очередных романов, Нил вспомнил о проектировании тысячелетних часов и решил поместить ученых в аналогичное здание: так появился «Анафем».
В настоящее время Стивенсон занят продвижением «Анафема», и это приносит свои плоды. Книга заняла первое место в престижном списке бестселлеров “New York Times” и шестьдесят пятое место во всех категориях на “Amazon”-е.
Возможно, это тоже побочный эффект фанатской работы, потому что о книге много говорили еще до ее премьеры; перед премьерой был снят даже рекламный трейлер. Его можно просмотреть по адресу http://www.nealstephenson.com/anathem. Мультимедийная «Анафема» идет дальше: вместе с книгой был написан атмосферный саундтрек, который размещен на официальном сайте романа.
Поклонники Нила Стивенсона наверняка спросят, когда выйдет его следующий роман. Автор не оставляет сомнений: главное для него сейчас –«раскрутка» «Анафема» и наблюдение над подготовкой к съемкам телефильма по мотивам «Алмазного века». Этот последний проект требует большего внимания, поскольку работа над сценарием была застопорена пресловутой забастовкой голливудских сценаристов. Премьера польского издания «Анафема» состоится 21 октября: рецензию на книгу можно прочитать уже в этом номере журнала “Nowa Fantastyka”
10. В рубрике «Publicystyka” напечатана статья польского журналиста Яна Жераньского/Jam Żerański, которая носит название:
УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ НИЛА СТИВЕНСОНА
(Dziwna historia Neala Stephensona)
Мне улыбается с фотографии лысый чернобородый пожилой мужчина. В черном костюме и с книгой в руке, он мог бы ассоциироваться с уважаемым политиком. Между тем он писатель, и очень хороший писатель. Это Нил Стивенсон, один из самых известных в мире авторов научной фантастики, каждая его книга продвигает жанр вперед на световые годы. Давайте же посмотрим на его путь к славе.
В начале была строка кода... а затем Нил Стивенсон
Нил Стивенсон родился почти полвека назад – в Хэллоуин 1959 года, в семье, известной научными традициями. Пока его мать проводила многие часы в биохимической лаборатории, отец преподавал инженерное дело в университете, а его бабушки и дедушки как по отцовской, так и материнской линиям трудились в качестве физиков и биохимиков. Поэтому легко было предсказать, что наука увлечет юного Нила. И действительно, после окончания престижного лицея Эймса в 1977 году, считающегося сейчас одной из лучших средних школ США, он изучал физику и одновременно с этим занимался географией. Несмотря на получение высшего образования в 1981 году, Нил не пошел по стопам своей семьи и вместо того, чтобы стать ученым, специализирующимся в точных науках, или хотя бы историком, как его дядя, к которому мы еще вернемся, он решил посвятить себя чему-то другому: некоторое время работал консультантом в компании “Blue Origin” и занимался земледелием.
А в свободное время писал.
Первоначально Стивенсон не планировал заниматься писательской деятельностью всерьез. И уж точно не собирался становиться писателем-фантастом. Так почему же он не стал учёным, как его родители и дедушки с бабушками? Он сам признает, что это было довольно необычно: тем более, что он считает самого себя фанатом науки. «Я знаю людей, которые дошли до определенного момента в своей научной карьере, а затем регрессировали, потому что переступили порог гиперспециализации. Я еще не дошел до этого момента, -- говорит он. – Я маньяк (науки). То, что произошло со мной, очень необычно. Я был уже на пути к тому, чтобы стать уважаемым ученым, когда меня вдруг опубликовали. И это именно то, чем я занимаюсь и по сей день. Я написал два романа, которые никто не опубликовал, а потом все же был издан роман «Большое У» (“Big U”, 1984), который, однако, продавался лишь в следовых количествах.
Потом я написал еще один роман, настоящее дерьмо, который, к счастью, никто не напечатал. Издатели опубликовали роман «Зодиак» (“Zodiac: An Eco-triller”, 1988), но он опять же продавался ни шатко, ни валко;
затем я написал еще нечто, не нашедшее покупателя. И, наконец, попал в яблочко с «Лавиной» (“Snow Crash”, 1992) – и все изменилось».
Опубликованная в 1992 году «Лавина» стала культовым романом, который не только первым достиг художественного и коммерческого успеха, но и вместе с «Алмазным веком» (“The Diamond Age or, a Young Lady’s Illustrated Primer”, 1995) превратил Нила Стивенсона в глазах читателя в пророка и провидца.
Даже спустя годы в интервью — к потехе самого писателя, -- журналисты спрашивают его об этом, хотя сам он, не боясь высказывать свое мнение относительно эволюции культуры и науки, не считает себя провидцем и относится к себе достаточно сдержанно. В интервью журналу “Der Spiegel” он говорит о себе следующее: «Я не пророк, а человек, который сидит в одиночестве и записывает разные вещи. А потом я отправляю эти вещи электронной почтой — и теперь я тоже это делаю, -- и кто-то эти вещи печатает. И каждые четыре года я отправляюсь в книжный тур по миру. Но я не пророк».
Иногда трудно в это поверить, потому что Стивенсону удалось-таки кое-что предсказать. Хотя мы и живем отнюдь не в неовикторианском мире, в котором нанотехнологии поистине дрекслеровских масштабов правят миром, как это имеет место в «Алмазном веке», однако, на что указывают различные журналисты, Стивенсон предсказал развитие хотя бы электронных книг и их использование для детского развития.
И сегодня, продвигая этот рынок дальше, он бесплатно публикует свои книги в Интернете — недавно издатель Нила опубликовал электронную бесплатную версию «Криптономикона» (“Cryptonomicon”, 1999). Стивенсон говорит, что в его предвидении нет ничего необычного. «Многих людей в той или иной степени вдохновило видение “Алмазного века”, меня это радует. Но основная идея сводилась к простой мысли о том, что технологию можно использовать для обучения людей».
Стивенсон, вероятно, первый писатель, который в 1990-е годы предпринял попытку описать влияние новых технологий на культуру и наоборот – культуры на технологии -- и представил эту картину в столь полном и огромном масштабе. Воспитанная титульным криптоптоаналитическим словарем, Нелл непосредственно участвует в эволюции культуры и видит, как культура определяет развитие науки. Это характерная черта творчества Стивенсона. Он к тому же один из тех немногих авторов, которые не боятся описывать изменения в масштабах целых цивилизаций; изменения не только в отношении эволюции науки, но и важных составляющих общества — языка, экономики и культуры.
В «Лавине» также наблюдается этот калейдоскоп идей. Этот, казалось бы, киберпанк-роман в стиле Гибсона, с хакерами, виртуальной реальностью и прочими элементами, характерными для фантастической условности, быстро превращается в нечто большее. Стивенсон, несмотря на гротескный подход и галопирующее действие, смело вторгается в метафизику и информатику, странствуя по таким экзотическим неизведанным землям, как шумерская мифология. Несмотря на видение технологически развитых культур, описанное в обоих романах, он очень старомодный автор. В то время как другие писатели используют компьютеры и пишут книги преимущественно путем набора текста с помощью клавиатуры, Нил для работы использует... авторучку. В это трудно поверить, но это правда. Оригинальная рукопись всего цикла «Барочного цикла» (“Baroque Cycle”), сложенная стопкой, выше многих шкафов. Хотя, конечно, Стивенсон использует в работе также и компьютер.
Стивенсон начинает работу с написания от руки десяти или пятнадцати страниц. Затем, на следующий день, он возвращается к написанному фрагменту, исправляет его шариковой ручкой другого цвета и пишет еще десять или пятнадцать страниц.
Стивенсон также использовал старомодные методы сбора данных при создании «Барочного цикла» и «Криптономикона». Он признает при этом, что ему исключительно повезло, поскольку он знает английский язык, и большая часть материалов была доступна в библиотеках и книжных магазинах. А если он чего-то не знал, то путешествовал, чтобы получить знания. Однако превеликое множество персонажей и дат, фигурирующих в этих монументальных произведениях, заставило автора создать множество заметок. В этом случае Стивенсон использовал метод, когда-то разработанный итальянским семиотиком и писателем Умберто Эко, — он тщательно расписывал метрические данные и составлял подробные справки, содержащие комментарии к прочитанным им произведениям. Несколько исписанных таким образом тетрадей он дополнил таблицами и схемами, показывающими, что и когда произошло. Все подготовленное, включая более или менее разработанный план событий, он сложил в три толстые сегрегаторные папки. Это удивительный подход к творческому процессу, ведь Стивенсон какое-то время трудился программистом и, казалось бы, работать ему следует в основном с использованием современных технологий. Возможно, старомодный стиль письма является результатом взглядов Нила на культуру и цивилизацию: автор «Лавины» утверждает, что, по сути, наш мир ничем не отличается от того, в котором жили шумеры.
Понимая важность компьютеров и информационных технологий в целом, он обращает внимание на проблемы, связанные с прогрессом. В тексте «В начале была командная строка» (“In the Beginning There Was a Comand Line”) он прямо указывает на причины мировых проблем, обвиняя человечество в создании все более многочисленной группы невежественных людей, наркотически зависимых от телевидения и не имеющих никакой иной культуры, кроме глобальной, сформированной средствами массовой информации.
О людях, замкнутых для идей и мира, об этих живых воплощениях английского словосочетания «coach potatoes», он прямо говорит, что они облажались. При этом он тщательно избегает протаскивания в романах собственного видения мира. По его словам, писатель должен уметь смотреть на мир многими глазами, и если он ограничивается только собственной идеологией, то попросту выставляет себя дураком.
10. В рубрике “Publicystyka” напечатана статья польского журналиста Яна Жераньского/Jan Żerański, которая носит название:
В СТРАНЕ ПАРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ
(W krainie parowej rewolucji)
Термин «стимпанк» был придуман авторами научной фантастики, подыскивавшими термин для обозначения новой литературной моды, появившейся в 1970 -- 1980-х годах в англосаксонской фантастике. Однако, прежде чем мы начнем обсуждать истоки жанра, стоит повнимательнее приглядеться к самому названию, поскольку оно содержит ключ к пониманию того, что он такое и почему произведения этого жанра в основном относятся к викторианским временам.
Первым автором, который, собственно, и дал название новому явлению, был Кевин У. Джетер (Kewin W. Jeter),
который в апрельском номере журнала “Locus” за 1987 год написал: «Лично я считаю, что такие фантазии на викторианскую тему будут следующей “большой волной” [в фантастике], особенно если мы сможем придумать для них хорошее название, подходящий собирательный термин. Может быть, что-то основанное на свойственных той эпохе технологиях, например “Стимпанк”». Месяцем позже в “Locus”-е высказался также Джеймс Блейлок (James Blaylick):
«Есть поезда, много движимых паром штуковин, и это именно то! Больше “стимпанка”, как мне кажется». Джетер понял, что и он, и Пауэрс, и Блейлок пишут, собственно, об одном и том же. И «Ночь Морлоков» Джетера (1979, “Morlock Night”) и «Гомункул» Блэйлока (1986, “Homunculus”), и «Врата Анубиса» Пауэрса (1983, Tim Powers “The Anubis Gates”) хотя бы частично погружены в девятнадцатый век; они пытаются наследовать стиль, характерный для литературы того периода, и передать его атмосферу.
В неопубликованной в Польше «Ночи Морлоков» группа морлоков из культового романа «Машина времени» Герберта Уэллса переносится во времени в викторианский Лондон, чтобы сеять там смерть и разрушения. Противостоять чудовищам способны лишь король Артур и Мерлин.
В «Гомункулусе» Джеймса Блейлока, втором томе трилогии (в состав которой входят также романы «The Digging Leviathan» и «Lord Kelvin’s Machune”), удостоенном премии Филипа К. Дика, дирижабль с мертвым пилотом на борту летит над викторианским Лондоном, привлекая внимание Королевского общества. Герой романа ученый Лэнгдон Ст. Айвс вместе с друзьями из клуба Трисмегиста попытается разобраться с интригой, крутящейся вокруг гигантского изумруда, воскрешения мертвецов и инопланетного транспортного средства.
В романе «Врата Анубиса», также отмеченном премией Филипа К. Дика, герои отправляются в прошлое, в те времена, когда Египет был оккупирован англичанами. Одного из них похищает египетский маг, который жаждет дознаться всего того, что касается путешествий во времени и в пространстве, ибо лелеет план уничтожения Лондона с помощью доставленного через врата времени бога Анубиса.
Сходство интересов Блейлока и Пауэрса вовсе не было случайным: эти двое хорошо знали один другого, были друзьями. Пауэрс даже назвал один из воздушных кораблей, на котором летали герои «Врат Анубиса», именем друга. Пауэрс полными горстями черпал вдохновение из XIX века и даже решил назвать одного из персонажей Дойлем, в честь одного из лучших авторов детективов в истории. В 1987 году Майкл Берри в газете «San Francisco Chronicle» написал о новом литературном жанре следующее: «Похоже, что Джетер вместе со своими друзьями Тимом Пауэрсом и Джеймсом Блейлоком сотворят новый поджанр научной фантастики. В то время как Уильям Гибсон, Майкл Суэнвик и Уолтер Йон Уильямс исследовали будущее, сочетая людей с компьютерами в свои киберпанковских романах и рассказах, Джетер со товарищи вторглись на территорию, полушутливо названную Джетером “стимпанком”, и теперь неплохо развлекаются, создавая причудливую историческую фантастику».
Ретрокиберпанк
Стимпанк называют также «ретрокиберпанком» -- в нем место имплантов и компьютеров заняли машины на паровом ходу. Развития технологии и внезапного взрывного развития науки не стоит ждать в будущем, все это уже случилось сто лет назад. Индустриальные паровые революции, затрагивающие общества прошлого, вместо кибернетических социальных революций будущего – это и есть стимпанк. Хотя сам процесс игры с историей начался гораздо раньше, Джетер, получивший почетный титул «отца-основателя» стимпанка, пользовался богатыми литературными архивами, созданные такими великими литературными предками, как Майкл Муркок, Кристофер Прист, Филип Жозе Фармер, Рональд Кларк и Мервин Пик.
Майкл Муркок исследовал интерьер стимпанка в не издававшемся в Польше романе «Властелин воздуха» (1971, Michael Moorcock “The Warlord of the Air”), в котором представлена альтернативная история Великобритании, полицейского государства, которым в 1970-х годах правил король Эдвард VIII – в этом мире Первой мировой войны не было. И вдруг в него, в этот мир, попадает необычным образом пришелец из 1902 года, капитан Освальд Бэйстебл, который быстро обнаруживает, что утопия, в которую он попал не столь уж и утопична. Звучит интересно? Еще бы. Несмотря на прошедшее время, этот роман считается одним из самых важных предшественников жанра. Недавно Джефф Вандермеер опубликовал отрывки из этого романа в антологии «Стимпанк» (2008, “Steampunk”), создающей у читателя обзорное представление о присутствии стимпанка на рынке.
Майкл Муркок родился в 1939 году и уже в шестнадцать лет был главным редактором журнала «Приключения Тарзана» (“Tarzan Adventures”), где публиковал собственные рассказы и пытался повлиять на развитие жанра. Он довольно быстро стал высоко ценимым и уважаемым творцом научной фантастики, публиковавшимся практически во всех крупных литературных журналах, хотя сам не любил этот жанр. Возможно, именно поэтому неустанно экспериментировал, искал новые пути общения с читателем, и поэтому в 1964 году согласился стать редактором скандального британского журнала “New Worlds”. Там, вместе с Баллардом и Олдиссом, он мог влиять на формирование тенденций в Великобритании и, опосредованно, в США. Муркок верил, что сможет изменить мир литературы, и, возможно, из этой веры родились попытки создать что-то новое, например альтернативную историю из «Властелин воздуха», первого тома трилогии “The Nomads of Time”. В разговоре с Баррингтоном Дж. Бэйли о видении литературы того времени он выразил это следующим образом: «Лучшую научную фантастику мы видели в своего рода потенциальном супружестве между научно-популярной и литературной выдумками». Прист, Фармер и Кларк думали так же. Фармер написал «Семья из Ньютоновой пустоши» (“World Newton Family”), стилизованную историю, в которой появляются персонажи многих других произведений -- классических для XIX века, как результат падения радиоактивного метеорита.
Рональд Кларк (Ronald Clark) пошел еще дальше. Этот историк и биограф написал в 1967 году роман «Бомба королевы Виктории» (“Queen Victoria’s Bomb”), действие которого разворачивается в альтернативной истории XIX века, когда и была открыта атомная бомба.
На полном пару в Америку
Возникает вопрос, почему именно американцы оказали столь большое влияние на стимпанк при том, что событийно они связывали его с Великобританией.
Питер Николлс и Джон Клют написали в «Энциклопедии научной фантастики» (“Encyclopedia of Science Fiction”) о стимпанке следующее: «По своей сути стимпанк — это американский феномен, действие которого чаще всего происходит в английском Лондоне, который, в свою очередь, представляется глубоко чуждым и вместе с тем прямо-таки интимно знакомым; это своего рода чуждая идея, глубоко укорененная в американском подсознании. Выглядит на то, что для многих писателей Лондон стал одним из тех поворотных пунктов в истории человечества, где может произойти все что угодно, поворотным моментом также и для самой научной фантастики. Это был город науки, промышленности и технологий, в котором современный мир только зарождался, и в то же время --клаустрофобный мегаполис кошмаров, где грязь и нищета были платой за прогресс». Возможно, это происходит из-за подсознательного восприятия американцами Великобритании как типичного места девятнадцатого века и Лондона как города, где доиндустриальная и постиндустриальная эпохи встречаются и сливаются -- в миграции в Соединенные Штаты голодающих английских фермеров, а также в путешествиях богатых лондонцев, путешествующих по всему миру.
В книге “Look at the Evidence” Джон Клют прямо указывает, откуда взялся стимпанк в литературе. Вместе с американским критиком мы возвращаемся к истокам, к литературе XIX — начала XX веков, приключенческим рассказам и романам Роберта Льюиса Стивенсона, романам Артура Конан-Дойля и, конечно же, произведениям Чарльза Диккенса. На первый взгляд влияние этого последнего на «Врата Анубиса», не заметно, однако видение того литературного Лондона, куда попадает пришелец из XX века, чуть ли не живьем вынуто из романов Диккенса, таких как «Наш общий друг» или «Пиквикский клуб».
«Не имеет большого значения, — писал Джон Клют, — что Пауэрс помещает свой роман в обстановку, которую Диккенс не мог ни видеть, ни описывать в своих произведениях, потому что, например, такие романы, как «Оливер Твист» (1837-1839), где изображен Лондон, совершенно непохожий на тот, который исследует Брендан Бойл, являются чем-то вроде апофеоза сверхъестественной мелодрамы, популярной в начале века, поэтому и диккенсовский Феджин, пауэрсовский Хоррабин имеют общий источник ужаса». Для Диккенса Лондон XIX века мог быть ужасающим городом, квинтэссенцией кошмара и неизбежного грядущего, ожидающего человека, скованного кандалами города, но для Тима Пауэрса, К.У. Джетера и их товарищей, а также для тех, кто закладывал фундамент под стимпанк, Лондон и викторианская эпоха стали убежищем, местом побега из повседневного мира – Страной Магии и технологических чудес, которые мог бы создать Жюль Верн и описать Герберт Уэллс, если бы они были жили сегодня. Это ностальгия, тоска по прошлому и попытка его реанимации. Лифтом на Луну? Механический человек? Паровой голем, охотящийся на безумного героя романа Уэллса? Почему нет!
Экспедиция к источникам
Конечно, корни стимпанка уходят в прошлое гораздо глубже, чем в восьмидесятые, семидесятые или даже шестидесятые годы (вспомним творчество Мервина Пика).
Хотя нельзя отрицать, что именно Пауэрс, Муркок, Джетер и Пик создали (позже развитую Уильямом Гибсоном (William Gibson) и Брюсом Стерлингом (Bruce Sterling) в «Машине различий») мифологию стимпанка и сам жанр в той форме, в которой мы знаем его сегодня. Названные господа дали зеленый свет массам и создали литературную базу вместе со всей Новой Волной, но сам стержень, сама идея, кроется в произведениях уже упомянутых Уэллса и Верна. Именно написанные им приключенческие романы, обыкновенная “pulpa”, «вагонная литература», стала канвой для более поздних творцов, таких как Джетер или Мервин Пик, с особым акцентом на романе 1959 года «Одиночество Титуса» (Mervyn Peake).
Джон Клют вместе с Джоном Грантом в превосходной книге «Энциклопедия фэнтези» (John Clute, John Grant “Encyclopedia of Fantasy”) обсуждают в качестве предков стимпанка кроме Жюля Верна, Чарлза Диккенса и Артура Конан-Дойля, -- Г.К. Честертона, Брэма Стокера, Мэри Шелли или даже самого Марка Твена. Зачастую литературные произведения XIX века и их персонажи становятся исходной точкой для авторов, сочиняющих стимпанковые произведения разного качества.
Так вампир из романа Стокера в «Анно Дракула» Кима Ньюмана (1992, Kim Newman “Anno Dracula”) вообще не умирает, но женится на королеве и становится правителем Англии. В романе выступают и другие персонажи, как литературные, так и исторические: наряду с доктором Моро появляется Эльжбета Батори… Можно также развлекаться подобно Джо Р. Лансдэйлу в написанной им повести с истинно барокковым названием «Паровой человек в прериях и Спускающийся темный всадник: десятицентовый роман» (Joe R. Lansdale “The Steam Man of the Prairie and the Dark Rider Get Down: A Dime Novel”).
Его герой, ученый из «Машины времени» Уэллса, становится одним из морлков, что предоставляет автору возможность не столько размышления о природе человечества или тех же угрозах, которые несут с собой путешествия во времени, сколько эпатирования читателя насилием и сексом.
Машина творит различия
Конечно, многие писатели пошли другим путем и вместо дешевой китчевой забавы в псевдоинтертекстуальность занялись подлинным творчеством, стремясь продвинуть молодой жанр. Брюс Стерлинг и Уильям Гибсон, поскольку мы говорим о них, заново сформулировали концепцию стимпанка с помощью своей «Машины различий».
В этом романе разностная машина Чарльза Бэббиджа была построена, главным образом, благодаря поддержке изобретателя лордом Байроном, не умершим в Греции от чумы, но вернувшимся в Англию, чтобы занять место убитого герцога Веллингтона. Открытие аналитической вычислительной машины и ее все более широкое распространение привели к невероятному технологическому развитию, а вместе с ним совершению научных открытий, почти целиком извлеченных из XX века.
Гибсон и Стерлинг написали «Машину различий» на волне подъема интереса к XIX веку и Чарльзу Бэббиджу. Все началось с постановки простого вопроса: а что было бы, если бы Бэббидж совершил технологическую революцию в XIX веке? Разговор продолжался уже некоторое время, когда авторы обнаружили, что имеют дело с романом. Гибсон вспоминает спустя несколько лет: «Мы, Брюс и я, обнаружили, что пишем уже длительное время с тех пор, как заговорили о Бэббидже, и все это время между нами продолжался разговор, в котором мы бит за битом представляли себе, что могло произойти. Так продолжалось на протяжении примерно года, или около этого, когда один из нас, я забыл кто именно, сказал: “Погоди, погоди, это же книга”. С этого момента мы спорили о том, кто из нас это сделает, потому что ни один не хотел браться за это дело…»
Гибсон считает «Машину различий» лучшим из того, что он когда-либо написал, в одиночку или с в соавторстве с кем-то, и только к этой книге не имеет никаких претензий. Наполовину в шутку, наполовину серьезно, он утверждает, что это потому, что он не чувствует того, что эту книгу написал. По его словам, ему кажется, что «Машина различий» была кем-то третьим, в котором объединились лучшие черты Гибсона и Стерлинга, что, впрочем, удивляет обоих писателей. Так или иначе, книга молниеносно заняла место в классике научной фантастики, а другие авторы начали задаваться вопросом, как продвинуть стимпанк еще дальше.
Накрученность
Появляются совершенно сумасшедшие идеи новых поджанров научной фантастики, таких как «дизельпанк» или «клокпанк». Последний представляет собой весьма странное творение, в котором, как и в стимпанке, мы имеем дело с доиндустриальной эпохой, но вместо силы пара используются заводные механизмы. Ведущей фигурой здесь является почти совершенно неизвестный в Польше писатель Джей Лейк (Jay Lake), который ворвался на мировую научно-фантастическую сцену с романом «Главная пружина» (“Mainspring”).
До сих пор у нас было представление о научной фантастике, как о чем-то таком, что описывает мир, в котором Бог, если он существовал, создав мир, привел его в движение, а затем мирно ушел на пенсию; Лейк перевернул все с ног на голову, сотворив вселенную, действующую по принципу часов; как, впрочем, и Солнечная Система с Землей, вращающейся вокруг Солнца на гигантской шестерне. Действие разыгрывается в реалиях, напоминающих наш земной XIX век.
Дизельпанк поворачивает в еще одну сторону — технологическая революция происходит в сообществах, стилизованных под 1920-е, 1930-е и 1940-е годы. Однако в основе этих историй лежат уже не «пальповые» истории Уэллса или Верна, а более мрачные, тяжелые истории.
Что, конечно, не означает, что нет попыток обновления стимпанка в его традиционном виде. Проводятся дальнейшие эксперименты с жанром, игры с онтологией мира (Тэд Чан в «Семидесяти двух буквах»). Создаются дальнейшие романы и обзорные антологии, такие как вышеупомянутый «Стимпанк» Вандермеера или “Extraordinary Engines” («Необыкновенные машины») под редакцией Ника Геверса, обе опубликованы в 2008 году; первая состоит из известных уже читателям текстов, вторая — из новых рассказов, написанных на заказ.
Никто не может предсказать, что принесет будущее, но стимпанк жив и здоров, хотя мода на фантастические истории под знаком паровой революции еще не дошла до Польши.
Однако постепенно ситуация начинает меняться, несмелые попытки предпринимаются Кшиштофом Пискорским в романе “Zadra”
и Кубой Новаком в рассказе «Карнавал» (“Karnawal”),
элементы стимпанка можно найти в романе «Лед» (“Lod”) Дукая.
Забавная история рассказана в отличном комиксе «Первая бригада» (“Pierwsza Brygada”).
Отсутствие польских романов в стиле стимпанк докучает тем более, что именно поляки создали один из лучших в мире сайтов, посвященных этому жанру -- ”Retrostacja”. Поклонникам старых эпох и пара остается только надеяться на то, что кто-то наконец воспользуется потенциалом жанра и сотворит польский эквивалент «Машины различий».
облако тэгов
