Первая новость была о том, что Минобрнауки и АСТ намерены продвигать науку через фантастику. Подзаголовок растолковывает, что «стороны планируют делать это путем популяризации научно-фантастической литературы». Так сказать, Per spinas ad astra (Чрез тернии к звездам), в смысле – Чрез фантастику к науке (Per ficta in scientia, если не врёт гугл переводчик). Василий Владимирский в своем Телеграмм-канале справедливо подметил, что это «новость скорее хорошая, чем плохая». И еще содержательно добавил: «Как я понимаю, по этому соглашению АСТМО будет помимо прочего поставлять в школьные библиотеки фантастику и научпоп на постоянной основе. Даже если это окажутся неликвиды, складские остатки (а это окажутся в первую очередь складские остатки – то, что и так продается, нет смысла сливать в библиотеки по себестоимости), выиграют все: и издатели, и чиновники, и йуные читатели». Углубляться в тему сильно не буду, кому интересны подробности, можно перейти по ссылкам и прочитать.

Вторая новость: Издательство "Наука" планирует за два предстоящих года к своему 300-летию в 2027 году увеличить выпуск научных журналов с двух до трех сотен. Внезапно. Я понимаю, что научные журналы имеют свою суровую специфику, и буде денег казна отсыплет – всё аж бегом материализуется. Но согласитесь, на фоне наметившейся всеобщей эпохи вымирания журналов, звучит неуместно бодро.

Так уж совпало, что параллельно с таковыми новостями я прочитал предисловие к сборнику «Поселок на краю галактики». Напомню, что эта книга была опубликована в 1989 году в серии «Библиотека журнала Химия и жизнь». Сама серия просуществовала не долго и не плодовито: 1989-1991 годы, шесть изданий. Кстати, две книги из этой серии были, по сути, сборниками фантастики публиковавшейся в советские годы в научно-популярных журналах. Любопытно, что выпускало на свет божий все эти книги издательство «Наука». Да-да, то самое, которое сейчас собирается за двухлетку выдать плюс сто новых научных журналов. Но вернемся к предисловию из сборника «Поселок на краю галактики».

Предисловие под названием «Факт и фантастика» написал известный академик Рэм Викторович Петров. Лейтмотив предисловия – небезынтересные рассуждения о том, что же первично: Наука или Фантастика? (Хорошая, как по мне, иллюстрация Проблемы курицы и яйца.) Дальше, я просто обязан дословно процитировать три абзаца:

Выковывается золотая цепь: фантазия порождает факт, факт порождает фантастику. Возникает внешне парадоксальная ситуация проверки факта фантастикой, объединения научного знания и воображения художника. Союз двух методов познания мира.

Этот союз представляется насущно необходимым. Ни разрозненные журнальные публикации, ни сборники, выходящие от случая к случаю, ни многотомные библиотеки фантастики не способны выполнить эту задачу. По моему мнению, назрела необходимость создать принципиально новый журнал, объемный, ежемесячный, авторитетный, строить который будут одновременно и на равных правах фантасты и люди науки. Именно так удастся, наконец, соединить научный факт с научной фантастикой. И название, кстати, напрашивается само собой — «Факт и фантастика». Я уже мысленно держу его в руках и вижу две большие буквы «ФФ» на его обложке...

Хорошо бы Академии наук СССР взять на себя роль издателя такого ежемесячника! Правда, могут возразить мне, никогда прежде академическое издательство не занималось целенаправленно такой деятельностью. Но ведь академический журнал «Химия и жизнь» многие годы печатает, пусть и малыми дозами, добротную фантастическую прозу. В том число ту, которая послужила основой этого сборника. Выходит, что академическое издательство вполне может печатать фантастическую литературу, ничего в этом нет зазорного.

Масштабно замахнулся академик Петров относительно журнала и Академии наук СССР, что и говорить. Впрочем, то были другие времена. Вернемся в нашу реальность.

Товарищи господа, я пессимист и не верю, что внезапно, среди сотни запланированных (или еще не запланированных) журналов издательство «Наука» разродится вдруг журналом «Факты и Фантастика» или чем-то в таком роде. Хотя, по-моему, академик Петров прав – «ничего зазорного в этом нет». От себя добавлю: при правильном подходе, возможно, это был бы самый перспективный из намеченной сотни и самый многообещающий журнал. Ведь научные журналы, при всей их – не спорю – необходимости, нацелены на что? Они работают в системе координат сегодняшнего дня: фиксируют вехи научной мысли, множат их среди ученых мужей, вызывают дискуссии и в таком духе далее по списку. Журнал же, фантастики пусть даже сочетающий в себе и научно-популярную направленность при всей «несерьезности» на фоне научных изданий, способен сработать лишь где-то потом, в близком или отдаленном будущем. Академик Петров в предисловии приводит очень подходящую нам цитату Мишеля Монтеня: «Сильное воображение порождает событие».

Прошу меня понять правильно: я сейчас в первую очередь пекусь не о журнале фантастики – да, не спорю, возможно, этот поезд уже ушел – просто на этом примере «на злобу дня» удобно рассуждать в целом о фантастике, как силе способной воплотиться во что-то вполне осязаемое в будущем. К примеру, начитался в молодости один парень «фантазера» Циолковского, а спустя несколько десятилетий в 1961 году человек впервые оказался в космосе и даже живым вернулся на Землю. Или вот другой юноша, где-то там, в Африке лет 30-40 назад зачитывался «Основанием» Азимова, «Автостопом по Галактике», «Дюной» и тому подобными совершенно оторванными от реальности книжками, а в результате он поспособствовал тому, чтобы сегодня электомобили стали повседневностью, появился спутниковый Интернет и ракеты стали многоразовыми.

В моем представлении вкладываться в фантастику, это в некотором смысле, как вкладываться в фундаментальные науки – сегодня все очень оторвано от реальности, непрактично, непонятно будет ли вообще какой-то выхлоп – когда и где именно? Всё крайне туманно. Исследовал, скажем, Жорес Алферов с коллегами какие-то многослойные полупроводниковые гетероструктуры (кстати, прочитал, что в 1950-х это направление общепризнанно считались неперспективным), долго исследовал он всю эту непонятную большинству из нас дичь, а сегодня – идижты! – это привело к появлению мобильных телефонов, оптоволокна и даже, когда тётя на кассе пикает штрих код вашей покупки, надо сказать спасибо за эту технологию Жоресу Ивановичу. Благодарное человечество отблагодарило героя наградив в 2000 году Нобелевкой по физике.

Так что жизнь доказала: хоть и не всегда прогнозируемо и подчас не понятно, где именно выстрелит, но фундаментальными вещами в долгосрочной перспективе необходимо заниматься. Поэтому, не знаю уж как там всё будет реализовано на практике, но на уровне концепции Минобрнауки рассуждает правильно – Чрез Фантастику к Науке! Но все же мелковато, инициатива всего лишь на уровне сотрудничества с одним, пусть и крупным издательством. Китайцы тоже на эту тему думают и действуют. Я по китайцам не силен, но любопытную заметку «Расцвет китайской фантастики по партийной разнарядке?» год назад опубликовал. Пожалуй, напомнить об этом материале считаю очень уместным.

PS: Я в Сети не нашел текста предисловия академика Петрова, поэтому решил здесь в конце статьи опубликовать, вдруг кому-то будет интересно для контекста прочитать.

Факт и фантастика

В истории имеются примеры, которые могли бы проиллюстрировать любую здравую или шальную мысль по поводу взаимодействия, науки и научной фантастики. Я даже могу представить себе двух глубокомысленных или напротив, легкомысленных людей, которые дискутируют проблему, что возникло раньше — наука или научная фантастика. Конечно, как литературный жанр научная фантастика возникла совсем недавно. Но как воображение, порождающее поиск, она могла появиться раньше каменного топора.

Когда научное достижение порождает научно-фантастические произведения, все кажется логичным. Но и примеров опережения немало, многие из них общеизвестны. Первое, что вспоминается мне: литератор, забияка и фантазер Сирано де Бержерак задолго до научного ракетоплавания начинил фантастическую карету ракетами для фейерверка, чтобы отправиться на Луну. А ведь много позже Циолковского, заложившего научные основы ракетных двигателей, считали фантазером...

«Сильное воображение порождает событие». Это было сказано Мишелем Монтенем четыреста лет назад. Слова большого мыслителя характеризуют не только фантазию, но и научно-фантастическую литературу. Ибо фантастика прошлого позволила предсказать многое из того, что окружает нас сегодня, а фантастика нынешняя — та, что в журналах, книгах, рукописях,— она, несомненно, обладает той же поразительной способностью порождать события завтрашнего дня. Не все события, конечно. Но и не всякое научное исследование, не каждая научная теория выдерживают проверку временем.

Так что же — правы те, кто видит главную функцию научной фантастики в прогнозе, в научном предвидении, в предсказании будущего человечества, научно-технического и социального?

Конечно, правы. Но этим роль фантастики далеко не исчерпывается.

Научная фантастика несет благородные общечеловеческие идеи, отстаивает высокие ценности — мир, добро, справедливость, равенство. Черпая свою силу из научных истоков, она строит свой, особый мир, оказывая — прямо или от противного абсолютную необходимость человечности и нравственности.

Но и это еще не все. В самую суть научной фантастики заложены острота и увлекательность; поэтому, наверное, она столь популярна у молодежи. Ее просто интересно читать, а книги, что бы там ни говорили, предназначены для чтения.

Наконец, некоторые видят в фантастике одно из средств популяризации знаний. Что ж, не будем оспаривать и такого прочтения, хотя для этого дела есть более надежные информационные каналы.

Так чего же мы ждем от фантастики? Вероятно, единого ответа на этот вопрос быть не может. Что же касается моей точки зрения, то я убежден: фантастика призвана вносить свой, особый вклад в дело прогресса, играя роль разведчика, зонда, индикатора в том неизведанном мире, куда человечеству предстоит войти. Между фактом, уже известным, и фактом предполагаемым она перебрасывает мост, и мы мысленно испытываем этот путь, чтобы убедиться в его прочности или зыбкости.

Выковывается золотая цепь: фантазия порождает факт, факт порождает фантастику. Возникает внешне парадоксальная ситуация проверки факта фантастикой, объединения научного знания и воображения художника. Союз двух методов познания мира.

Этот союз представляется насущно необходимым. Ни разрозненные журнальные публикации, ни сборники, выходящие от случая к случаю, ни многотомные библиотеки фантастики не способны выполнить эту задачу. По моему мнению, назрела необходимость создать принципиально новый журнал, объемный, ежемесячный, авторитетный, строить который будут одновременно и на равных правах фантасты и люди науки. Именно так удастся, наконец, соединить научный факт с научной фантастикой. И название, кстати, напрашивается само собой — «Факт и фантастика». Я уже мысленно держу его в руках и вижу две большие буквы «ФФ» на его обложке...

Хорошо бы Академии наук СССР взять на себя роль издателя такого ежемесячника! Правда, могут возразить мне, никогда прежде академическое издательство не занималось целенаправленно такой деятельностью. Но ведь академический журнал «Химия и жизнь» многие годы печатает, пусть и малыми дозами, добротную фантастическую прозу. В том число ту, которая послужила основой этого сборника. Выходит, что академическое издательство вполне может печатать фантастическую литературу, ничего в этом нет зазорного.

Пока идея симбиоза факта и фантастики пробивает себе дорогу, я могу лишь приветствовать инициативу журнала, включившего в свою библиотеку наряду с научно-художественными и научно-фантастические книги. И мне приятно представить читателям первую из них — «Поселок на краю Галактики».

Имена фантастов, представленных в сборнике, известны любителям этого жанра. Международных премий Европейской ассоциации писателей фантастов удостоены в минувшем году А. и Б. Стругацкие и В. Бабенко; их произведения вы найдете в книге. Есть в сборнике рассказы К. Булычева, писателя, кинодраматурга, историка, одного из самых популярных в стране фантастов. Непохожи творческие манеры парадоксального Б. Штерна, ироничных М. Кривича и О. Ольгина, изобретательных Ю. Брайдера и Н. Чадовича, беспокойного В. Покровского, саркастичного Г. Прашкевича, многоопытного В. Рича, рассудительных В. Полищука и Б. Руденко. Их произведения, вошедшие в сборник, объединяет озабоченность судьбами нашей планеты, этого поселка на самом краю Галактики, которому угрожают войны, экологические кризисы, потеря духовности. Сохранить человечество и самого человека, чистоту планеты и душевную чистоту — вот задача, достойная литературы.

Академик Р. В. Петров

Покопавшись на Фантлабе, не сразу, но нашел истоки этой истории. Имеется даже подробно структурированный полезный раздел Книжная серия «Пиратский Юго-Восток и другие серии пиратских суперобложек».

На страничке поясняется, что издательства «Юго-Восток» (и иже с ним) никогда не существовало. Занимался этим какой-то из филиалов МЦФ (что за аббревиатура так и не понял — может кто подскажет?). Суперобложки печатались в больших масштабах, к десяткам книг самых разных издательств, на Фантлабе есть где то под полторы сотни примеров — предполагаю, что список не полный, т.к. "Кибериаду" я там не нашёл.

Также там приводится подробная цитата объясняющая суть явления. Директор МосКниги С. Е. Поливановский (в период 1942-1982 гг.), в своих мемуарах писал, что когда обычная торговля начинает буксовать, продавцы идут на разные ухищрения для увеличения сбыта, в том числе используют и этот хитрый способ: «Для некоторых книг прошлых лет издания с невыразительным переплетом печатаются цветные суперобложки, что способствует быстрой реализации этих книг и полностью оправдывает затраты» («Московские книжники», 1974, стр. 129).

Так что это не выдумка присущая "лихим девяностым", уже в советские годы додумались. Интересно, правда, было бы узнать примеры из советских времен — мне таковые не известны. И всё таки создается впечатление, что явление "Юго-Востока", вероятно, было куда более массовым или ярким, чем во времена плановой экономики.

Возможно у кого-то есть еще какая-нибудь интересная информация на эту тему?

Напишите в комментариях, любопытно будет почитать.

Серия была задумана, как способ государственных органов решить проблему книжного дефицита — сразу скажем, что проблема эта, конечно, так и не решилась, но серия получилась достаточно массовой — 108 изданий за 8 лет (1986–1993). Тиражи книг были в основном 500-600 тысяч экземпляров, но отдельные издания доходили и до 900 тысяч. Впрочем были тиражи и по 100.000. Книга Кларка к примеру вышла тиражом 200.000. Конечно качество книг даже в тучные годы оставляло желать лучшего, а под занавес так и вообще книги выходили из типографий в отвратительном виде — бумага, чернила и т.д. Сборник Артура Кларка был выпущен как раз в это время, поэтому сегодня найти издание в приличном состоянии довольно затруднительно.

Тем не менее у книги есть одна любопытная особенность — иллюстрации выполнил известный художник Евгений Медведев, тот самый, который плодовито иллюстрировал книги Владислава Крапивина и вообще много поработал книжным художником, особенно в детской литературе. Его иллюстрации к Артуру Кларку можно посмотреть в конце статьи.

Послесловие "В поисках гармонии" написал известный в свое время критик и исследователь фантастики Всеволод Ревич. Один из вступительных абзацев заинтересовал меня — цитирую:

"Увлекательный, материалистичный, оптимистичный А. Кларк — стал поистине счастливой находкой для наших издателей, и удивляешься, что он был открыт так поздно, когда его книги уже завоевали всемирную аудиторию. Впервые об Артуре Кларке нам рассказал журнал «Курьер ЮНЕСКО» в начале 60-х годов в связи с присуждением ему международной премии. К тому времени в нашей стране был опубликован всего один его рассказ «Пацифист». Это была случайная публикация, настолько случайная, что о ней вскоре забыли, и, когда имя А. Кларка начало мелькать на страницах журналов и обложках книг, «Пацифист» был переведен вторично и воспринят как новинка".

Рассказ "Пацифист" был впервые опубликован (в сокращенном виде) в журнале "Знание — сила" за январь 1957 г., что вообще-то по тем временам сверхскоростной режим, т.к на английском языке он был впервые опубликован в журнале "Fantastic Universe" в октябре 1956 г. Как умудрились, не представляю! Международная премия, которую упоминает Ревич это Премия Калинги от ЮНЕСКО, она присуждена Кларку в 1961 году. Вторая публикация и повторный перевод Зинаиды Бобырь были в журнале "Наука и жизнь" 1963 г. №5. Первый перевод, кстати делал Кир Булычев, под своим настоящим именем Игорь Можейко.

Также в послесловии Ревич добавил толику критики и самокритики в духе того времени, что тоже показалось мне любопытным:

"Комментаторы тех [советских] лет (должен к ним причислить и себя) позволяли себе поучать западных фантастов, например того же А. Кларка, как приготовишек: "Советский читатель, несомненно, только улыбнётся в ответ на наивные заверения маститого ученого и писателя, будто человечество потихоньку и полегоньку, без социальных потрясений и антагонистической борьбы между имущими и пролетариатом придет к золотому веку..." писал В. Фиников в послесловии к первому изданию «Большой глубины».

[...] Есть, однако, и произведения, в которых обычно простой и понятный А. Кларк внезапно предстает совсем не простым и не совсем понятным. Наибольшие споры вызвали, вероятно, финальные сцены к поставленному по его сценарию американским режиссером Ст. Кубриком фильму «2001: космическая Одиссея», превращенного впоследствии в роман. В чем только не упрекали А. Кларка и режиссера за этот финал — и в пропаганде мистики, и в идеализме. Земной космонавт где-то на орбите Юпитера попадает в поле действия какого-то сверхразума и с ним (космонавтом) происходят совершенно необъяснимые чудеса. Мы, само собой разумеется, никак не могли пережить такого явного предательства столь твердокаменного материалиста и были вынуждены в 1970 году предпринять издательский демарш, восхитительная бесцеремонность которого едва ли осознавалась в те годы и даже была полюбовно оправдана авторитетом И. А. Ефремова: «Последние страницы совершенно чужды, я бы сказал — антагонистичны реалистической атмосфере романа, не согласуются с собственным, вполне научным мировоззрением Кларка, что и вызвало отсечение их в русском переводе...»

Вот ведь как все предельно просто: мы лучше автора знаем, что и как он должен писать, и выкидываем непонравившиеся страницы без долгих разговоров. Слава Богу, что не все издатели были последовательны в охране нашей идеологической невинности, и кое-что из западной литературы, в том числе фантастики, к нам все же доходило."

В. Баскаков

Экран-90. М.: Искусство, 1990, стр.287-290

В 1936 году на экраны Парижа вышел фильм Жана Ренуара «На дне». В рекламе указывалось, что картина сделана по известной пьесе Максима Горького. В качестве автора сценария был обозначен Евгений Замятин.

Как же оказался русский писатель сценаристом французского фильма по знаменитой пьесе классика русской литературы?

Дело в том, что Евгений Замятин в 1932 году покинул нашу страну и уехал во Францию. Это был трагический для писателя перелом. За рубежом Замятин писал мало. Сценарий «На дне» был его последней крупной творческой работой во Франции. Он умер в начале 1937 года.

Инженер-кораблестроитель по образованию, внесший значительный вклад в создание отечественного флота, Евгений Замятин еще до революции имел литературную известность. Он остро и талантливо бытописал провинциальную жизнь. Но всемирную славу ему принес роман «Мы», написанный в 1920 году.

В студенческие годы Замятин принимал участие в революционном движении, арестовывался, его высылали из Петербурга. Позже он увлекся кораблестроением, более двух лет жил в Англии — строил ледоколы для русского флота. В канун Октябрьской революции Евгений Замятин вернулся на родину. В ту пору он сблизился с Горьким и принимал участие в его литературных начинаниях — работал во «Всемирной литературе», писал статьи для других горьковских изданий, печатал рассказы в журналах. Вместе с М. Горьким и А. Блоком он был членом литературного отдела «Дома искусств», а позже членом правления Всероссийского союза писателей. Он, как и Горький, был духовным руководителем литературного общества «Серапионовы братья», куда входили Л. Лунц, Вс. Иванов, М. Зощенко, К. Федин, М. Слонимский, В. Каверин и другие молодые литераторы, читал им лекции, консультировал рукописи.

В 20-е годы были переизданы его дореволюционные произведения. Е. Замятин печатал в журналах новые повести и статьи на литературные темы. Он написал инсценировку по лесковской «Блохе» — спектакли в МХАТ 2-м в постановке Алексея Дикого и в Большом драматическом театре в Ленинграде имели огромный успех, они шли более трех тысяч раз. Блестящие декорации Бориса Кустодиева, сделанные для спектакля по этой пьесе, вошли в историю мировой сценографии.

Но писатель всегда чувствовал недоброжелательность официальной, пролеткультовской, «напоставской», РАППовской критики.

Подлинная буря разразилась в 1929 году, когда его повесть «Мы», написанная еще в 1920 году, появилась в пражском журнале на русском языке. Собственно, за рубежом эту повесть уже хорошо знали. Она впервые была напечатана в Нью-Йорке на английском языке еще в 1924 году, выходила позже и в других изданиях. На чешском языке в Праге была напечатана в 1927 году.

Но в 1929 году в «Литературной газете» появилась статья Б. Волина «Волна», в которой давалась самая резкая характеристика творчества Е. Замятина, а повесть «Мы» квалифицировалась как антисоветская. За ней последовали другие такого же рода статьи.

Е. Замятина вывели из состава правления Всероссийского союза писателей — организации, объединяющей в ту пору литераторов-«попутчиков». «Блоху» исключили из репертуара. РАПП добился запрета и постановки его пьесы «Атилла».

Он пытался объясниться, написал письмо в «Литературную газету», где отмечал, что рукопись романа он направил в 1921 году в издательство Гржебина, организованное Горьким и имевшем отделения в Петрограде и Москве. Далее он писал: «В 1924 году мне стало известно, что по цензурным условиям роман «Мы» не может быть напечатан в Советской России. Ввиду этого я отклонил все предложения опубликовать «Мы» на русском языке за границей». Замятин сообщал также, что он неоднократно читал свой роман в кругу писателей и не встречал возражений. Почему же сейчас, спрашивал он, через несколько лет, возникла «кампания» против меня, начатая статьей Волина?

Но маховик критики работал с огромной силой.

Деятели РАППа, да и вся официальная критика той поры навешивали на писателя самые зловещие ярлыки вроде «махровый реакционер», «внутренний эмигрант», «буржуазный идеолог», сочиняли фельетоны, рисовали карикатуры.

В романе «Мы», представлявшем собой антиутопию — предостережение обществу, напоминание об опасности потери духовности, утраты человечности в человеке, леворадикальная критика выискивала разного рода намеки, аллегории, карикатуры. Теперь, когда роман опубликован и у нас («Знамя», 1988, № 4 и 5), видно, сколь беспочвенны эти обвинения. Ныне ясно и нам то, что было давно ясно всему литературному миру, — все творчество таких известных западных писателей, как Олдос Хаксли и Рей Брэдбери, да и многих других авторов антиутопий, имеет своим первоисточником роман Евгения Замятина.

«Этот роман — сигнал об опасности, угрожающей человечеству от гипертрофированной власти машины и власти государства — все равно какого, — писал Евгений Замятин, объясняя свою позицию. — Американцы, которые несколько лет назад много писали о нью-йоркском издании моего романа, не без основания увидели в этом зеркале свой фордизм».

Инженер, математик, строитель кораблей, Замятин был против фетишизации точных наук и техники. В годы военного коммунизма его пугали в обилии печатающиеся тогда статьи и речи, повествующие о будущем «рае на земле», где он не находил слов о духовности, о человеке.

Он пророчески говорил о времени, когда человечество достигнет предела в области техники, и это считал опасным. Еще в 1920 году, полемизируя со своим другом художником Юрием Анненковым, автором знаменитых иллюстраций к «Двенадцати» и портретов своих современников, Замятин писал:

«Дорогой мой Юрий Анненков! Я сдаюсь: ты прав. Техника — всемогуща, вездесуща, всеблаженна. Будет время, когда во всем — только организованность и целесообразность, когда человек и природа обратятся в формулу, в клавиатуру.

И вот — я вижу это блаженное время. Все симплифицированно. В архитектуре допущена только одна форма — куб. Цветы? Они нецелесообразны, это — красота бесполезная: их нет. Деревьев — тоже. Музыка — это, конечно, только звучащие Пифагоровы штаны. Из произведений древней эпохи в хрестоматию вошло только: Расписание железных дорог. Люди смазаны машинным маслом, начищены и точны, как шестиколесный герой Расписания. Уклонение от норм называют безумием. А потому уклоняющихся от норм Шекспиров, Достоевских и Скрябиных — завязывают в сумасшедшие рубахи и сажают в пробковые изоляторы. Детей изготовляют на фабриках — сотнями, в оригинальных упаковках, как патентованные средства; раньше, говорят, это делали какими-то кустарными способами. Еще тысячелетие — и от соответствующих органов останутся только розовенькие прыщички (вроде того, как сейчас у мужчин на груди справа и слева)».

При этом он вспоминал героев своих очерков об Англии «Островитяне», где уже тогда заметил пагубные черты, как он выражался, «машинобожия».

Замятин не стоял на антисоветских позициях, он даже писал в 20-е годы, что антисоветских писателей в России нет. Но клеймо «антисоветчика» преследовало его еще с начала 20-х годов. В 1922 году он был арестован и ему предписали выехать за рубеж. В документе ГПУ значилось: «Дано сие гр. РСФСР Замятину Евгению Ивановичу, р. в 1884 г. в том, что к его выезду за границу в Германию, по (день поездки); высыл, бессрочно; со стороны Гос. Политуправления препятствий не встречается. Настоящее удостоверение выдается на основании постановления Совнаркома от 10 мая 1922 г. Нач. Особого Отдела ГПУ — Ягода».

Тогда друзьям удалось предотвратить эту высылку. Замятин вернулся к литературной работе.

Замятин с грустной иронией размышлял о судьбе писателя в первые годы революции. «Писатель, который не может стать юрким, — писал он в одной из своих опубликованных статей, — должен ходить на службу с портфелем, если он хочет жить. В наши дни — в театральный отдел с портфелем бегал бы Гоголь; Тургенев во «Всемирной литературе» несомненно переводил бы Бальзака и Флобера; Герцен читал бы лекции в Балтфлоте; Чехов служил бы в Комздраве...»

Но и позже работать в литературе Замятину было трудно, хотя его рассказы и статьи появлялись в печати. Его литературная судьба напоминала судьбу его близкого друга Михаила Булгакова.

И тем не менее писатель пользовался авторитетом в художественных кругах. К его творчеству, не страшась критических наветов, пытались обращаться и кинематографисты.

В этом отношении примечателен фильм Фридриха Эрмлера «Дом в сугробах», поставленный в 1928 году — в самый разгар нападок на Замятина. Фильм-экранизация рассказа писателя «Пещера» с большой силой воспроизводил трагическую судьбу интеллигента в голодном и холодном Петрограде в первые послереволюционные годы. И хотя режиссер сгладил конфликт — фильм завершается приходом музыканта из своего промерзшего дома-пещеры в рабочий клуб, чтобы служить обществу, — чувствовалась сила литературного первоисточника. В картине, вполне в духе Замятина, был впечатляюще показан Петроград того времени — город в сугробах. Талантливо играл Федор Никитин — один из самых популярных актеров 20-х годов — главную роль.

В 1931 году Евгений Иванович Замятин, убедившись, что его произведения не имеют перспектив печататься, а травля в газетах не прекращается, обратился к Сталину с просьбой предоставить ему возможность уехать с женой во Францию. Он писал: «Приговоренный к высшей мере наказания — автор настоящего письма — обращается к Вам с просьбой о замене этой меры другою... Для меня как писателя именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от года все усиливающейся травли...» Далее он писал, что вернется назад, «как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям, как только у нас хоть отчасти изменится взгляд на роль художника слова. А это время, я уверен, уже близко, потому что вслед за успешным созданием материальной базы неминуемо встанет вопрос о создании надстройки — искусства и литературы, которые действительно были бы достойны революции».

При поддержке Горького, с которым в ту пору Сталин заигрывал, эта просьба была удовлетворена.

Но во Франции Евгений Замятин написал сравнительно немного — он тосковал по родине, не находил нужного материала. Правда, он написал ряд талантливых эссе о писателях, с которыми был близок в 20-е годы. Охотно встречался с советскими писателями, приезжавшими в Париж, — Б. Пастернаком, И. Бабелем, А. Толстым, К. Фединым, М. Слонимским. Работал над переводами, помогал осуществлению постановки «Блохи» в Брюсселе.

По свидетельству художника Ю. Анненкова, «любовь к творчеству Горького и личная дружба с ним побудила Замятина перенести на французский экран какое-либо произведение Горького. После долгих колебаний Замятин остановил свой выбор на пьесе «На дне».

Заказ на сценарий ему предложил руководитель фирмы «Альбатрос» продюсер Александр Каменка, выходец из России. Евгений Замятин и до этого проявлял интерес к кино. В 1935 году Федор Оцеп поручил ему написать сценарий фильма «Анна Каренина». Режиссер самого «кассового» советского фильма 20-х годов — «Мисс Менд» и поставленного в Германии фильма «Живой труп» с Вс. Пудовкиным в главной роли, Оцеп и во Франции считался видным кинематографистом — его картины «Княжна Тараканова», «Пиковая дама» имели шумный успех.

Но «Анну Каренину» Федору Оцепу по каким-то, очевидно, финансовым, причинам поставить не удалось, хотя по отзывам друзей сценарий был интересным (замечу в скобках, что его следовало бы разыскать через французскую синематеку).

Фирма «Альбатрос» была весьма популярна во Франции в 20-е годы — тогда ей удалось привлечь к постановкам фильмов многих талантливых деятелей искусства — русских эмигрантов. Именно здесь с огромным успехом выступил Иван Мозжухин в фильмах «Кин» и «Пылающий костер». Но в связи с появлением звука фирма стала испытывать трудности и теперь рассчитывала поправить свои дела постановкой «На дне». Правда, Александр Каменка считал, что Замятин не имеет опыта сценарной работы, да еще в условиях западного кинопроизводства, и он пригласил ему в помощь профессионального сценариста Жака Компанейца, тоже по происхождению из России. Замятин вынужден был согласиться на соавторство — его материальное положение было весьма зыбко.

Жан Ренуар вспоминал, что он взял уже готовый сценарий, но, следуя своим принципам, начал его переделывать. «Я всегда принимаю любые идеи и предложения, — писал режиссер, — правда, при условии, если они «рождаются в совместной работе». И далее: «Наш сценарий сильно отличался от пьесы Горького. Мы послали сценарий писателю, чтобы получить его одобрение. Он ответил Каменке письмом, в котором высказывался за свободную адаптацию текста и полностью одобрил наш сценарий».

Фильм вышел на экран уже после смерти Горького — Замятин выступил с речью на вечере в Париже, посвященном памяти писателя.

Действие кинокартины было перенесено во Францию, но имена действующих лиц сохранены. Собственно, весь сюжет строился на взаимоотношениях Васьки Пепла, Наташи и хозяйки ночлежки. Самостоятельной новеллой была судьба Барона — рассказывалась история его падения.

Фильм, по свидетельству Юрия Анненкова, прошел с большим успехом. Критика особо отличала игру молодого актера Жана Габена в роли Васьки Пепла и популярного тогда Луи Жувэ в роли Барона.

Вряд ли Евгений Замятин был полностью удовлетворен своим кинематографическим дебютом во Франции — фильм во многом отошел не только от пьесы Горького, но и от сценария. И тем не менее работа в кино выдающегося писателя, провозвестника целого направления в мировой литературе, весьма примечательное явление в истории экранного искусства.

Мне довелось в конце 60-х годов познакомиться с Александром Каменкой. К тому времени продюсер уже не занимался делами, но еще сохранял связи с кинематографическим миром. Александр Каменка живо интересовался и советским кино, ведь именно он в конце 50-х годов проявил инициативу постановки первого советско-французского фильма «Нормандия-Неман». Тогда он привлек к созданию сценария Эльзу Триоле и Шарля Спаака, кстати сказать, участника постановки фильма «На дне». В «бурный май» 1968 года, когда протестующая молодежь прервала Каннский фестиваль, на митингах кинематографистов Александр Каменка был избран президентом свободной Ассоциации французского кино — «генеральных штатов». Конечно, этот акт был чисто символическим, Ассоциация так и не приступила к работе, но факт остается фактом — прогрессивная кинематографическая общественность подчеркнула заслуги старого продюсера. Именно там, в Канне, Александр Каменка рассказал мне о работе с русскими деятелями искусства и среди них с Евгением Замятиным. К сожалению, я не записал эту беседу, но хорошо помню, с каким глубоким уважением он говорил о писателе, как гордился он тем, что ему довелось привлечь автора романа «Мы» к работе в кинематографе.

Рисунки выполнил Иосиф Игин, а Михаил Светлов сочинил стихотворные подписи. Книга имела шумный успех, обид и скандалов не вызвала.

Игин И., Светлов М. Музей друзей. Шаржи. Эпиграммы. М.: Советский писатель, 1962