Мой ум измучен и поник
На берегах спокойных книг,
В слепящем, словно солнце, мраке;
И предо мной во мгле теней
Клубком переплетенных змей
Взвиваются хмельные знаки.
Эмиль Верхарн
1. ALLEGROЕДЕТ УЛАН, ЕДЕТ...
Князь Волмонтович достал свои пистолеты.
Тяжелый ларь, выточенный из темного палисандра, со стуком опустился на столешницу. Еще два, попроще, из светлой груши, уже стояли на месте -- слева и справа, как почетная свита. Стол крякнул, дрогнул всеми четырьмя ножками. Господа постояльцы -- они с выдумкой чудят. Три ларя, набитые железом? -- предыдущий гость мамзелей с Невского приводил, танцы на скатертях устраивал...
Ничего, выдержали-с.
"Терпи, москаль! -- пригрозил Волмонтович в ответ на столовую жалобу. -- Не нравится? Слона из зверинца приведу, краковяк на тебе выкаблучивать!"
Стол, как и вся мебель в комнате, вызывал у князя глухое раздражение. Ему здесь не нравилось -- ни квартира, ни "гостиный дом" Технологического института, где довелось остановиться, ни столичный град Санкт-Петербург. Век бы сюда не ездить, сырым туманом не дышать!
Х-холера ясна!
Пистолеты успокаивали, настраивая на философский лад. Хоть что-то доброе есть в этом мире! Здесь вы, друзья верные, со мною. Все бросят, все покинут, одни вы не предадите -- до гроба. Вместе живем, вместе помирать будем.
Не страшно, не впервой!
Оружие Казимир любил с детства. Что еще, пшепрашем, должно интересовать зацного шляхтича герба Божаволи -- в голубом поле серебряная передком вверх подкова? Стеклянные шарики? Куклы в цветных платьицах? Отцовская сабля стала первым, до чего дотянулись детские пальцы. Матушка сердилась, батюшка же, уланский поручник, улыбался в густые усы: "Держи крепче, сынок. Привыкай, в жизни сгодится! Ой, сгодится!"
Сгодилось, отец. Ой, как сгодилось!
Пистолеты князь возил с собой, по морям да разбитым дорогам. А как иначе, если ни кола, ни двора? Дом на двух ногах, на стертых подметках... Андерс Эрстед, добрая душа, не возражал, но глядел не без иронии. Сумасброд ты, друг Казимир! Ладно бы редкости скупал -- в золоте и каменьях, цены невиданной. К таким и впрямь можно сердцем прикипеть. Знавал Волмонтович любителей -- все ковры зброей обвешаны, словно арсенал в Потсдаме. А толку, ежели вдуматься, чуть. Не оружие -- гробы вапленые.
Волмонтович искал то, что поновее, позаковыристее. Вот, скажем... Не удержался, открыл-таки грушевую крышку. Затем крышку иную, мореного дуба -- под первым ларцом второй спрятан. Незачем чужим взглядам по казенной коробке с надписью "Тула" скользить.
...Стволы -- с узором, "букетный дамаск". На верхних гранях -- жучки-буковки: "Иван Полин". Полин -- без малого Пулин. Славная фамилия, к ремеслу -- в самый раз. Пистолеты и легче, и меньше обычных, и шесть пулек в каждом, как в новомодном преферансе.
Если заранее не знать -- не догадаешься.
Опустились на место крышки. Вздохнул князь: не насмотрелся. Вчера куплено, утром пристреляно. Нарочно на Стрельну ездил. Смеялся: стрелять на Стрельне -- хорошая примета.
-- Уланы, уланы,
Малеванны дети,
Не одна панёнка
Попадет к вам в сети...
Про чудо-пистолеты Волмонтович услыхал на войне. Однополчанин поведал, ротмистр Джигунский. В Туле, куда ротмистра занесло по пути из Тобольской ссылки, увидел он диво -- пистолеты с магазинной коробкой на шесть пуль. Ловко коробка встроена -- в рукоять. Придумал это пан Полин; давным-давно, при царице Катарине, чтоб ей в пекле сгореть. Для войска не годится -- сложно, дорого.
Для знатоков же, людей рисковых...
Когда друг Эрстед сообщил, куда на этот раз ехать придется, Волмонтович сперва лишь плечами пожал. Петербург? -- да хоть Иркутск, какая к швабу разница? Но на душе кисло стало. Или он москалей не встречал? Встретился бы еще -- не на Невском проспекте, гуляя с датским паспортом в кармане, а в чистом поле, в конном строю, с пикой на изготовку. Увы, Эрстед ехал в Россию по сугубо мирным делам. Петербургский Практический Технологический институт собирал гостей на великий праздник -- открытие филиала Общества по распространению естествознания.
По всей Европе филиалы работают. Теперь и в России будет.
Звали на открытие Эрстеда-старшего, почетного члена Петербургской Академии наук с 1830-го года. Но тот отговорился, младшего брата вместо себя направил. Князь сию осторожность вполне одобрил. Пан академик серьезными вещами занимается, державными. Такого за кордон отпускать боязно.
Мало ли кому тайны алюминиума спать не дают?
-- Бабка умирала
И шептала: "Боже!
Будут ли уланы
На том свете тоже?"
Адрес, где можно сторговать чудо-пистолеты, Волмонтович узнал в Англии. Чарльз Ширк, лондонский знакомец, помог. Великим оказался докой по части стрельбы! И сам мастерил -- скрещивал, как в племенном питомнике, барабанное ружье американца Коллиера с изделием француза Мариетта.
Что с того выйдет, точно не знал, но обещал фурор.
Вот диво! Адрес подсказал англичанин, продал же тульских красавцев немец-вестфалец -- в маленькой лавке на Василевском острове. До печенок проверил клиента: долго беседовали, с намеками, пришлось даже письмо Ширка показать. Работу Полина за так не купишь -- каждый ствол на учете.
-- Едет улан, едет,
Зброей ясной светит,
С каждой девкой ласков,
Каждую приветит...
Большой ларь Волмонтович открывать не стал. Там все известно. Пятиствольник Ленормана, жуткое чудище о семи стволах работы мсье Девизма, капсюльный скорострел "Мариетт". Это еще что! Ширк рассказывал, будто Самуэль Кольт, моряк из Североамериканских Штатов, обещает в скором времени создать "идеальное оружие". Пока дальше деревянной модели не продвинулся, но лиха беда начало.
"Идеал" -- это как? Не иначе с бесконечными пулями, воздухом вместо пороха и запалом от утреннего перегара. Дохнул -- ба-бах!
-- Любят нас невесты,
Мужние и вдовы,
За улана ласку
Жизнь отдать готовы...
Добавить к арсеналу капсюльную трость-трехстволку да барабанщики-пятизарядники работы того же Полина -- хватит гайдуцкую чету вооружить! Есть и третий ларец -- длинный, вроде футляра под флейту... Стоп, одернул себя князь. Открывать не станем. И так сглупил -- показал "флейту" друзьям. Эрстед тут же попросил ларец в подарок: для музея в Эльсиноре. Посетителям -- радость, заведению -- доход, а носильщикам -- облегчение. Меньше тяжестей придется грузить при очередном переезде.
В самом деле, зачем современному человеку кусок ржавчины с гнилью?
Торбен Йене Торвен вначале тоже музей помянул. Затем присмотрелся, взглянул на князя исподлобья, губу закусил. Плохо глядел отставной лейтенант. Знать не мог, но, видать, почуял что-то. Эх, Торвен, оловянный солдатик в шинели не по росту...
"Это военное преступление! Вы... Вы ответите!.."
Плохое знакомство у них вышло. Двадцать лет минуло, а не забывается. Лейпциг, осень надежд, октябрь 1813-го. "А я бы его все-таки убил. Голыми руками убил бы, гере полковник. Жаль, вы не позволили." Донесло ветром, услышал чужие слова надпоручник Волмонтович по прозвищу "Кат". Понял с лету, хоть и по-датски сказано.
-- Но сильней всех любит,
И зовет жениться,
В саване шелковом
Вражья Молодица...
Неправда, что оружие говорит лишь с людского позволения. Старое железо, как старый человек -- любит поболтать. В музей "флейту"! А лучше -- в речку, хоть в серую Неву, хоть в желтую Хуанхе. Зачем таскаю? Эрстеду соврал: наследство от прадеда. То есть, не соврал даже.
Встало в памяти, как живое...
2. ADAGIO
ФЛЕЙТА МЕРТВОГО ЛОГА
-- Каждого улана
Встретит и приветит,
И веселой свадьбой
Встречу ту отметит...
Казимир Черные Очи допел куплет, подкрутил левый ус. Знай наших! Бочку хмельного меда, считай, уже выиграл. Бились хлопцы об заклад, что атаман ночью в Тотенталеш не сунется. Храбр, мол, да умен. Кто к бесам-упырям на съедение собственными ногами пойдет? Возражать князь не стал, но взял на заметку: как из долины вернусь, бочку стребую. Из принципа.
Нечего в атамане сомневаться!
Сверкнуло лунное серебро в черных окулярах. Шевельнулся на небе Царь-Месяц, сдвинул брови. Не одобрил хвастовства. Волмонтович даже устыдился на миг, но быстро пришел в себя. Молчи, месяц! Случись что, не тебе ответ держать.
Расхлебаю, пся крев!
Вторую неделю он искал гайдуцкий клад. Бродил лесами и горными склонами. Мирча Вештаци, старый разбойник, за двадцать лет до Наполеона спрятал богатства своей ватаги в дубовый сундук, зарыл невесть где, а сам голову под гусарскими саблями сложил. Про заветное добро в Семиградье все знали. Искали, но без лишнего усердия. Скверную славу оставил разбойник, одно прозвище чего стоит.
"Вештаци" -- колдун; и не простой, а мертвячий.
Хоть и сгинул Мирча без прощального слова, но все-таки, поговаривали, есть след: воткнул он в свежую землю ятаган с золотой рукоятью. Примета верная -- железо ржавым прахом пойдет, золото останется. Гора, где чета стояла, не Монблан. За двадцать лет каждую травинку ощупать можно.
Так и делали -- раздвигали кусты и траву любопытными носами.
Расспросил Волмонтович тех, кто постарше, на самодельной карте пометки нарисовал, а после весьма удивился. Всё братья-гайдуки осмотрели, а в Тотенталеш не стали заглядывать. Toten Tal -- МертвыйЛог. Там и днем страх до печенок пробирает, а ночью сунешься -- костей не соберешь.
Как после такого не пойти?
-- Гу-у-у!..
Поправил Казимир Черные Очи свои окуляры; подумал и снял. Месяц -- не ясное солнце, глаза не мучит. Лес руки-ветки тянет, под ногами ямы, как старые могилы, а из чащи филин здоровается. Ну, будем искать?
-- Гу-у-у-у! -- согласился филин.
-- Сам ты "гу-у-у", бездельник! -- огрызнулся князь.
Пани Ночь все переменила. Днем князь даже прикинуть успел, откуда поиск начинать. Зато сейчас... Месяц-череп в небесах, порушенная земля под ногами. Что тут искать, кроме смерти?
-- Гу-у-у-у!
-- Х-холера!
-- Noapte bună, хлопче! Зачем пожаловал?
Зря ты сетовал, князь, что Мирча Вештаци подзабыл ночную службу. Хотел дорогу спросить? -- вот, накликал. Встал мертвяк перед атаманом, костяной рукой махнул. Волосом сед, рожей -- синюшен. На плечах -- гнилые лохмотья. Желтые ногти кожу сапог прорвали.
-- На ужин пришел? Так чего ж один? Мало тебя для меня, голодного...
Ощерились кривые зубы. Ухватили воздух пальцы.
-- Гу-у-у... -- филин поразмыслил и умолк.
-- Неплохо, пан колдун, -- оценил Волмонтович. -- В самый раз для ярмарки во Вроцлаве. А в Краков, или там в Варшаву не пустят. Грязен ты, дзяд, не эстетичен. Саван надень, что ли? Только выстирай загодя и клыки мелом почисти.
Присмотрелся -- как есть правда.
Не пустит колдуна в Краков санитарный инспектор.
-- Сейчас, пан Мирча, упыри во фраках ходят, с манишками. В туфлях лаковых. Иначе тебя красотка к шейке белой -- ни за какие коврижки...
Химерный колдун оказался смышлен не по чину: отступил на шаг, голову склонил, прищурился. Дивны дела твои, Создатель! В Мертвом Логу упырь на упыря пялится.
-- Ах, вот отчего ты так боек, -- шевельнул белыми губами Мирча Вештаци. -- Кровь вытри, морда неумытая. А после уж попрекай, сопляк!
Взмахнул ладонью Волмонтович, коснулся щеки. Х-холера! Умывался же, песком речным лицо тер. Удачно вечером вышло -- у входа в долину бродягу-цыгана встретил. Бежал тот от жандармов, от тюрьмы, наткнулся на погибель. Удивлялся еще, отчего гайдук, не пожелав удачи, принялся с плеч рубаху стягивать.
-- Сопляк ты, -- со смаком повторил Мирча. -- Не будь я сегодня в добром гуморе... Зачем тебе мой клад? Дурное золото, порченое. Мое слово разве что святой отчитать сможет, да нет святых в наших краях...
Ругаться не хотелось. В своем праве нежить.
-- Не нужно мне твое золото, Мирча-разбойник. Не из жадности пришел, от скуки. От такой скуки, что смерти хуже. Хочешь -- гони, хочешь -- выслушай.
Сели упыри на сырую траву, вынули из-за кушаков люльки. Достал князь огниво. Чиркнул -- раз, другой. Красный огонек высветил мертвые лица. Спрятался Царь-Месяц, сгинула во тьме Полярная звезда. И огонек пропал -- испугался того, что миру явил.
Анатолийский табак, конфискованный у турков-купцов, пах серой.
-- Кличут меня ваши Казимиром Черные Очи. Почитают за арам-баши, три четы подо мной ходят. Родом я из земель литовских, что прежде в Речь Посполитую входили...
Укрыли тучи долину. Сгинул Тотенталеш. Замолчал филин, уступив место холодному ветру. Тот ухать не умел, зато свистеть был горазд. Курится трубка за трубкой. Тянется к небу серный дым.
-- Не пугал бы я тебя, Казимир. Не из пугливых ты. Только плохи твои дела, парень. Совсем никакие. Пропадешь скоро. Хлопцев погубишь -- и сам сгинешь. Худо быть мертвяком, упырем -- хуже. А ты не мертвяк, не упырь и не человек живой. Один лишь Maestru Necurat, не здесь будь помянут, ведает, какая беда с тобой стряслось. Поклонись ему, а? Глядишь, ответ даст.
-- А под хвостом ему поцеловать не надо? Не верю я твоему Хозяину, Мирча. Никому не верю. Разве что одному датскому полковнику, но он сейчас в Америке угрей ловит. Думаю, не поспеет к сроку. Только это я и без твоей мудрости знаю...
Сквозь тьму -- красные точки-угольки.
-- Мало ты знаешь, Казимир-сопляк. Ни жить, ни помирать не выучился. Думаешь, я тут клад стерегу? На что он мне, мертвому? Висит, как жернов на шее, успокоиться не дает. Вот и хожу, чтобы отдать его первому встречному дурню. Объяснить по-честному и отдать. Дюжину встретил -- все отказались. Думали, отпущу с миром -- в жизнь, на свет ясный... Таков он, мой клад: возьмешь, не возьмешь -- все едино пропадать. А тебе скажу: бери. Хуже не будет, а твоим парням долгой жизни не обещано. Пусть напоследок порадуются, в кабаках столы червонцами украсят. Здесь он, клад, за кустами. Бери! И будет тебе подарок особый...
Костлявая рука потянулась к кушаку, достала что-то длинное, темное.
-- Не ты первый, Казимир, в такой беде мучишься. Оставил мне прадед эту пистолю -- на крайний случай. На три сердца она заклята: кровью, правдой, обидой. Все в ней -- и жизнь твоя, и смерть. Понял ли?
-- Нет, -- честно ответил Волмонтович.
И -- только зря голос потратил. Никого рядом с ним, лишь дым над травой. Потянулись пальцы ко лбу -- крестное знамение сотворить...
-- Гу-у-у! -- встревожился филин, и князь вовремя остановил руку.
Из скверной стали ковали Мирчин ятаган. Клинок проржавел насквозь, осыпался кусками в траву. Золото не подвело -- осмелев, месяц прянул из-за тучи, высветил тусклую рукоять. Возле злата, для пущей верности, две мертвых головы -- смотрят пустые глазницы в ночную тьму. На одной рыжие волосы уцелели, от другой -- две половинки остались, как от ореха.
Поглядел Казимир Черные Очи на черепа. Помянул колдуна-мертвяка теплым словом. А там и подумал: головы-то две!
Моя, выходит, третьей будет?
3. ALLEGRETTO
БАНКЕТ С ФЕЙЕРВЕРКОМ
Не соврал Мирча Вештаци. И клад нашелся, и кровь пролилась. Передрались гайдуки за сундук с червонцами, прибавили к двум черепам груду новых. А как трупы землей засыпали и принялись добро делить, Волмонтович, всех удивив, взял себе не золото, а то, что поверх него лежало -- старинную пистолю, ржавую да грязную. Завернул в тряпку, сунул в походный мешок.
Спасибо за подарок, брат-упырь!
Только через полгода, в далеком северном Копенгагене, нашел он время для пистоли. Отчистил ржавчину, грязь отмыл, маслом ружейным смазал. Глянул и присвистнул. Тройной колесцовый замок, ореховое ложе, слоновая кость, гравировка... Откуда такое у гайдуцкого прадеда? С чьего трупа снято? Ученые мужи из музея в Амалиенборге подсказали -- Италия, город Брешия, работа мастера Рафаэля Уголино. И год разобрали: 1572-й, Варфоломеевская ночь.
Спустя несколько лет князь прочел в книжке про гайдуков, что знали они "заклятие последнего боя", страшней и гибельней которого на свете нет. И про Мирчу Вештаци, кровавого душегуба, прочел. Была у атамана пистоля итальянской работы -- если не брешут, на три сердца заклятая. Не расставался с нею Мирча, но так ни разу и не выстрелил.
Волмонтович погладил холодное дерево ларца. Молчишь, чудесная "флейта"? Молчи и дальше, старая смерть!
Стол заскрипел с облегчением. Тяжелые лари один за другим отправлялись туда, где им и место -- на пол, в дальний угол. Пистолет князь так и не выбрал. Зачем? Не в суданских мы джунглях, не в лесах разбойничьей Корсики. Здесь -- град Санкт-Петербург, центр просвещения и изящных искусств. Хоть гаубицу-"единорог" за собой вози по Невскому проспекту -- не поможет.
-- Уланы, уланы,
Малеванны дети,
Не одна панёнка
Попадет к вам в сети...
Князь поправил галстук, скользнул взглядом по зеркалу в ореховой раме. Отражаемся? Славно! Еще Польска не сгинела!
И помрачнел князь, как туча над Мертвым Логом.
О падении Варшавы он узнал посреди Индийского океана. "Сюзанна", шхуна Ост-Индской компании, на которой они плыли из Китая, повстречалась с "систер-шипом" -- "Арабеллой", шедшей встречным курсом. Торговля -- дело серьезное, время -- деньги. "Сестрички", поприветствовав друг друга затейливой комбинацией сигнальных флажков, сблизились всего на пару минут.
На чисто вымытые доски палубы с тяжелым стуком упала пачка лондонских газет. За год подшивка, не меньше. Взял князь Волмонтович наугад, развернул одну -- старенькую, пожелтевшую. И схватился бы за сердце, когда б могло оно еще болеть, сердце-то. Нечему в груди закричать, все выгорело, онемело, стальной коркой обросло.
Лишь стон из-под брони: Варшава!
...Шестого сентября 1831-го года царские войска штурмом взяли западный пригород Варшавы -- Волю. Потеряв всякую надежду, правительство повстанцев отказалось вооружить народ и поспешило сдать столицу. В ночь с седьмого на восьмое сентября была подписана капитуляция. А наутро гривастые казачьи кони уже били копытами по булыжнику варшавских мостовых.
Finis Poloniae!
Сказал бы: "La commediaèfinita!" --да не до смеха.
В успех восстания князь не верил с самого первого дня. Как только узнал о "ребелии"<$FБунт против державной власти.>, понял: тонуть мятежу в крови. Шляхта, ничего не забыв и ничему не научившись, начала не с призыва к совместной борьбе всех народов России против николаевского деспотизма, не с аграрной реформы, а с требования "исконных" восточных воеводств -- и с бессмысленной резни безоружных "москалей" в охваченной бунтом Варшаве. "Рrzeklęty idioci!" -- буркнул Волмонтович и перестал читать редкие газеты, попадавшие в Китай из Европы. Что толку? Между ним и Отчизной -- полсвета. Не долетишь, не доскачешь, не докричишься.
Что сделать? Напиться в хлам?
Бывший надпоручник 8-го полка Доминика Радзивилла сделал все, что мог. В Париже, улучив свободную минутку, он отправился в "отель Ламбер" на острове Сен-Луи. Особняк в действительности не был отелем. Дом на днях купила княгиня Чарторыйская, супруга Адама Ежи Чарторыйского, человека с бурным прошлым и смутным настоящим. Министр иностранных дел при Александре I, затем -- ссыльный, лидер восставших поляков, Председатель Национального правительства, сейчас беглый князь Адам числился главой "Повстанческо-Монархического союза".
"Отель Ламбер" он превратил в крепость, откуда грозил России. Парижский особняк -- против Царского Села. Польский "король де-факто", князь Адам пытался продолжить борьбу в эмиграции.
К Чарторыйскому сперва прорваться не удалось. У "отеля" прогуливались три соотечественника -- грозные усачи, готовые разорвать в клочья любого, кто сунется без приглашения. К счастью, меж усачами Волмонтович встретил давнего, еще с войны, знакомца -- племянника князя Адама. Тот рискнул -- свел гостя с дядей. Разговор вышел долгим и небесполезным. При расставании князь сказал князю:
-- К вашим услугам!
Это не было пустой фигурой речи.
Второй раз приехав в Париж в связи с угрозой инженеру Карно, Волмонтович опять пошел в "отель Ламбер". Он еще не знал, что в скором времени придется удирать в Ниццу кружным путем. Он знал другое -- до конца года ему, скорее всего, предстоит побывать в Санкт-Петербурге. На днях Андерс Эрстед "порадовал" друга Казимира известием о том, что осенью, в крайнем случае, зимой им светит поездка в российскую столицу, на открытие филиала Общества.
Датский паспорт князя оказался очень кстати.
Казимир Волмонтович, волей случая -- тайный эмиссар "короля де-факто" Чарторыйского, не строил особых иллюзий. В Петербурге, несмотря на прохладное отношение чиновников и горячую любовь III Отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, проживало много поляков. Кое-кто даже не забыл о долге перед Родиной. Но что могут сделать несколько десятков (пусть даже сотен!) горячих голов? Поджечь Зимний Дворец? Пустить горящий брандер в кронштадтскую гавань? Неплохо бы, конечно.
Что дальше?
Мучила совесть. Про "отель Ламбер" он не сказал Эрстеду ни слова. И про риск, взятый на себя, а значит, распространявшийся на них двоих -- тоже. Это случилось впервые за годы их знакомства. Дружба против чести, любовь к несчастной родине -- против любви к человеку, которому ты обязан большим, нежели просто жизнью. Тайна грызла Волмонтовича так, как не грыз голод в бытность князя Паном Гладом.
* * *
Прогуливаясь между двумя мостами -- Конюшенным и Полицейским -- князь посматривал по сторонам. Название второго моста прямо-таки вопияло об осторожности. Волмонтович знал, как следят за иностранцами в русской столице. Злой и остроумный француз Курбе, мастер карикатуры, нарисовал беднягу-иноземца в окружении толпы шпионов, роющихся в его багаже и даже в постельном белье. Датский паспорт позволял без помех въехать в Северную Пальмиру, но не избавлял от надзора. И пусть в это утро набережная Мойки была пуста, князь спиной чувствовал чье-то пристальное внимание. Не удержался, свернул за угол, в переулок, украдкой выглянул...
Никого.
Х-холера!
Дальше шел, не оглядываясь. Будь что будет! На людном Невском стало легче, тем более он уже пришел. Вот и костел Святой Екатерины. Высокая арка, коринфские колонны, изящные скульптуры над фасадом... Сюда собирались на службы католики Петербурга. Самый распоследний шпион, самый бдительный жандарм снимет шляпу и прикусит язык. "Пан по<$Esize 8 up 20 back 35 prime>ляк" в своем праве. Молиться в Божьем Доме никто не запретит, даже его величество император!
Волмонтович шагнул на каменные ступени.
Письмо от Чарторыйского он отдал причетнику в первый же день по приезду. К посланию от "короля де-факто" князь присовокупил несколько слов от себя. Неведомые друзья в Петербурге могут рассчитывать на бывшего надпоручника. Даже если придется поджигать Зимний.
Сегодня князь должен был получить ответ.
-- ...Зимний пока жечь не станем. С пожарами вообще погодим. Матка Боска, это же варварство, в Эрмитаже -- тысячи картин! Леонардо, Рафаэль, Рубенс... Когда наши жолнежи войдут в Петербург, будет что подарить варшавским музеям. Но если вы согласны помочь... Рискну пригласить вас к одному верному человеку. Академик Александр Орловский, художник. Не слыхали? Воевал у самого Костюшко, герой, боец из железа! У нас намечается приватный bankiet с фейерверком. Такой ветеран, как вы, пан Волмонтович, имеет полное право поучаствовать. Согласны?
-- Давайте адрес.
облако тэгов
