ГЕНРИ ЛАЙОН ОЛДИ, АНДРЕЙ ВАЛЕНТИНОВ
"ОШЕЙНИК ДЛЯ МСТИТЕЛЯ"
Магнит влечет к себе железо, и нет для него преграды. Если предметам и вещам свойственно влечение, что же говорить о человеке? Его постоянно обуревают чувства и страсти...
"Цветы сливы в золотой вазе".
Только имеющие необходимые знания врачи, которым доверено охранение здоровья народа, в состоянии судить мое открытие. Только они имеют право применять мои лечебные методы на практике. И этот труд поможет им понять истинное значение животного магнетизма.
Франц Антон Месмер.
Сцена первая
СЕВЕРНАЯ СТОЛИЦА
1.
Ранняя весна — не лучшее время в Пекине.
Ветры, дующие из Сибири, зимой промораживали город насквозь. Да и сейчас они не желали сдаваться. Днями на Северную столицу рухнула песчаная буря, причинив большой ущерб. Сухой и холодный воздух кусался, зажигал на щеках лихорадочный румянец. Люди шмыгали носами, кутались в накидки и торопились домой, где их ждал горячий чай.З
Но дюжина молодцов, голых по пояс, собравшись во дворе жилища Вэй Бо, наставника императорских телохранителей, бросала вызов погоде. Размахивая саблями, орудуя длинными копьями, молодцы горланили так, что устрашился бы и демон. От могучих тел валил пар. Волосы стояли дыбом. Клинки сверкали, будто покрытые инеем. На шеях вздувались жилы, пот лился ручьем.
Каждый старался показать, что он — орел в стае ворон.
С веранды за бойцами наблюдал хозяин дома. Невозмутимый, как статуя Будды, господин Вэй изредка указывал веером — и старший сын мастера спешил к ученику, вызвавшему раздражение отца. Дважды господин Вэй лично спускался во двор, исправляя ошибки. Кулак черного тигра, локоть сливы мэйхуа, нога, пронзающая небо... Буйные молодцы затихали, опускали оружие и с почтением наблюдали за действиями учителя.
Ворота были распахнуты настежь. Случайный прохожий или посетитель харчевни, расположенной на другой стороне улицы, мог невозбранно любоваться поединками. Те, у кого чуткие уши, могли даже слышать указания мастера. Раньше это удивляло пекинцев. Зеваки, гомоня, толпились у дома. Но со временем все привыкли. Любопытные заскучали, шпионы утомились. Желающие изучить ушу на дармовщинку разочаровались.
В отличие от большинства коллег, Вэй Бо не делал секрета из своих занятий.
"Мое золото нельзя украсть! — смеялся он, когда ему напоминали о бдительности. — Мое серебро жжет руки вора! Желаете глазеть? Милости просим! Вот и я погляжу, много ли вы унесете, если не проведете вблизи недостойного обманщика десять лет без перерыва..."
Сейчас улица пустовала. Лишь в харчевне сидели трое клиентов. Локтем сливы мэйхуа они не интересовались, отдав предпочтение сливовому вину, подогретому в чайнике. Судя по лицам, студеная погода мало смущала лаоваев — "больших варваров", как в Поднебесной звали европейцев.
Родись ты в Осташковском уезде, где реки встают на всю зиму, или, скажем, у зябких скал Лагеланда — узнаешь с колыбели, что на каждый чих не наздравствуешься.
— Не понимаю я вас, гере Эрстед, — вздохнул отец Аввакум. Маленький, подвижный, в тулупчике поверх рясы, он напоминал юркого зверька. — Юрист, ученый, с университетским образованием... А ходите к местным знахарям. Добро бы лечиться — учиться!
— Что вас смущает, патер?
— Ну чему, чему они вас могут научить? Стоять столбом? Шевелить ушами? Орел, понимаешь, взлетает на пик Хун-Пэй! Тьфу! Калиостровщина, прости Господи...
Еще до пострижения в монахи, студент Тверской семинарии, он был сердечно потрясен историей блудного графа — шарлатана или чернокнижника, Бог ему судья. Епископ Иннокентий, умница и безобразник, сосланный в Тверь за пьянство, в молодости имел сомнительное удовольствие лично знать Калиостро. И в ту пору, когда граф процветал в Петербурге, изгоняя бесов из юрода Желугина и воскрешая младенца Строгановых, и во второй приезд, когда, назвавшись Фениксом, хитрец сводничал Потемкина с собственной женой.
На лекциях епископ, грозя пальцем, частенько поминал калиостровщину. Этим словечком он заразил половину семинаристов. Отцу Аввакуму калиостровщина представлялась островом нагих дикарей. Туземцы проводили свой век в богопротивных изысканиях, танцуя пред идолицей, украшенной монистом из черепов.
Человек образованный, магистр столичной духовной академии, он понимал всю наивность образа. Мучился, бранил себя за глупость. Но ничего не мог поделать с причудами воображения.
— Ах, дражайший гере Эрстед...
Ему нравился датчанин. Андерс Эрстед годился монаху, которому не исполнилось и тридцати, в отцы. Между ними сразу, при первой встрече на посольском дворе, возникла симпатия, не отягощенная разницей в возрасте. Неизменно бодр и жизнерадостен, путешественник располагал к себе. Иногда отец Аввакум втайне сожалел, что этот замечательный человек — лютеранин.
Господи, прости ему заблуждения...
— Ах, мой милый патер, — в тон собеседнику откликнулся Эрстед. — Умоляю, не притворяйтесь мракобесом. Местные, как вы изволили выразиться, знахари утрут нос берлинскому профессору анатомии. Мы только приходим к выводам, которые в Поднебесной успели состариться и одряхлеть. Мой учитель, великий Месмер, писал: "Небесные тела, Земля и животные тела имеют взаимное влияние друг на друга. Оно совершается посредством универсального, вездесущего, сверхтонкого флюида, имеющего способность принимать вид любой энергии..." А здешние исследователи ци-гун знали про этот флюид тысячу лет назад! Стоя, между прочим, столбом и шевеля ушами...
Они говорили по-китайски. Русским Эрстед владел скверно, отец Аввакум же вовсе не владел датским. Оба хорошо знали немецкий: датчанин — с детства, монах — со времен академии. Но Эрстед, жадный до знаний, желал практиковаться в диалектах Поднебесной, а тут отец Аввакум дал бы ему преизрядную фору.
Тайной мечтой "патера" был перевод Евангелия на три языка: китайский, маньчжурский и тибетский. Работая по ночам, отец Аввакум полагал, что мечта скоро станет реальностью.
— Ну вот, теперь Месмер, — огорчился он. — Еще один шарлатан...
Лицо Эрстеда, обычно приветливое, стало каменным.
— Не судите, патер, да не судимы будете. Верно, Месмер умер в забвении, не отвечая на пасквили завистников. Но паралитики вставали, и слепцы прозревали. Я лично имел честь знать Марию Парадис и сиротку Цвельферин — к обеим вернулось зрение благодаря усилиям "шарлатана". Воду в вино Месмер не превращал, врать не стану...
— Гере Эрстед! Ваши сомнительные аналогии...
— Извините, Дмитрий Семенович. Увлекся. Обвинения в адрес Месмера я принимаю близко к сердцу. Еще раз великодушно прошу простить меня. И поразмыслите на досуге: всегда ли правы обвинители? Судьба вашей миссии явственно говорит об обратном...
Отец Аввакум, в миру — Честной Дмитрий Семенович, сделал вид, что не расслышал. Воистину датчанин ударил в самое сердце! Вояки с копьями позавидовали бы меткости укола. Поглощенный войной с Наполеоном, державный Петербург напрочь забыл о русской миссии. Миссионеры нищенствовали. Кое-кто спился. Отправление богослужений прекратилось за полным отсутствием богомольцев.
Способен ли священник, умирая от голода, заниматься ремонтом храма?
Начальник миссии архимандрит Иакинф всей душой обратился к изысканию средств. Человек недюжинной сметки, он занял деньги у ростовщиков, заложил часть церковной утвари и сдал одно из вверенных ему зданий под игорный дом. Это спасло миссию, но погубило отца Иакинфа. Градом посыпались доносы. Доносители из кожи вон лезли, усердствуя в наветах: архимандрит до смерти избил кучера, распутничал с певичкой, жестоко измывался над неизвестной старухой, которая скончалась на третий день...
"Он ведет в Пекине развратную жизнь, — писал иркутский генерал-губернатор Пестель, позднее отданный под суд за злоупотребления. — Бывает в театрах, трактирах и вольных домах, пьянствует и не исполняет своего долга..."
В итоге Святейший Синод определил архимандрита, как недостойного носить звание священнослужителя, лишил сана и оставил под строжайшим надзором в Валаамском монастыре. Не помогло даже заступничество князя Голицына. Лишь четыре года назад, когда Александра I сменил на престоле Николай I, ходатайство Министерства иностранных дел вернуло несчастного из ссылки.
Сейчас отец Иакинф жил в Петербурге, причислен высочайшим распоряжением к Азиатскому департаменту. Сам Пушкин хвалил его переводы китайской поэзии. А "Описание Пекина" с приложением плана города, переизданное во Франции, произвело фурор у читателей.
— Видите вон того молодца?
Желая сменить тему, отец Аввакум указал на великана с саблей, хорошо заметного из харчевни. Великан плясал в центре двора Вэй Бо. Другие ученики боялись к нему приближаться.
— Албазинец, из моих прихожан. Русская рота гвардии богдыхана. Крещен в прошлом году. Я часто вижу его в Успенской церкви. Рыдает во время службы. Такая чувствительная натура...
— Он не похож на русского.
— Бурят. Потомок пленников. В Албазине, когда китайцы взяли крепость, находилось много служивых бурятов...
Эрстед с равнодушием глядел на "чувствительную натуру". Воинские подвиги его вдохновляли мало. Он ждал, когда Вэй Бо закончит урок. Наставник обещал проводить Эрстеда в химическую лабораторию своего друга Лю Шэня. Не только "знахари" интересовали датчанина в Китае. Имелись и другие, не менее важные интересы, о которых он "забыл" поведать русскому миссионеру.
Осторожность давно стала второй натурой Эрстеда.
Да и зачем говорить, если тебя не слышат? Китайских химиков тут же произвели бы в алхимики. А значит, в шарлатаны. Отец Аввакум, милейший, в сущности, человек, был далек от науки — и мазал всех, как говорят в России, одним миром.
Зато албазинец внезапно привлек внимание Казимира Волмонтовича, неизменного спутника Эрстеда. До сего времени князь сидел за отдельным столиком, куря трубку. Сладкий, терпкий запах опиума, похожий на аромат свежего сена, разносился по харчевне. Это была уже пятая трубка, но на бледном лице князя не отражалось ничего.
Курильщикам опиума свойственны дрожь рук, сонливость или неестественная раздражительность. Волмонтович, напротив, оставался спокоен. Движения сохраняли точность, обычной своей выправки князь не утратил. Возможно, зрачки поляка и впрямь расширились. Но круглые черные окуляры, скрывая глаза, не давали узнать правду.
С кухни, беспокоясь, выглядывал хозяин.
Прогнать опасного лаовая он не решался. Ост-Индская компания благоденствовала, ввозя контрабандой свыше тридцати тысяч ящиков первосортного дурмана в год. Торговля шла на серебро, ценное для англичан. Жители Поднебесной отправлялись на рынок за мясом и овощами, неся мешки с медной мелочью — золота у них не было, а серебряные монеты без остатка уходили на наркотик.
Императорских указов-запретов никто не исполнял. Запах опиума висел над целыми кварталами. Но пекинцы все-таки не выставляли пагубную привычку напоказ, запираясь в тайных курильнях.
А гоноровый шляхтич плевать хотел на китайские церемонии.
Этот человек пугал отца Аввакума. Окуляры, бледность щек, молчаливая неприветливость — все в Волмонтовиче отталкивало монаха. При появлении князя хотелось сотворить крестное знамение. Сегодня отец Аввакум споткнулся о трость, которую поляк оставил возле столика, и ушиб ногу. Трость оказалась тяжеленная, словно выточенная из камня.
При падении она лязгнула, испугав миссионера.
— Твой жезл и твой посох успокаивают меня, — усмехнулся Волмонтович. Цитата из Псалтири в его устах звучала на грани богохульства.
Наблюдая за великаном-албазинцем, князь поигрывал тростью. Вензель за вензелем сплетался у самого пола. Шифр, тайная криптограмма, доступная лишь посвященным. Окажись здесь наставник Вэй Бо, непременно велел бы запереть ворота. Губы поляка тронула слабая улыбка. Левой рукой, отложив трубку, он подкрутил усы.
Чувствовалось, что Волмонтович доволен.
— И этот — албазинец...
В голосе монаха звучала растерянность. Он указал на гвардейца, бегущего по улице к дому господина Вэя. Развевались полы халата, грязь летела из-под ног. За заборами, нервничая, лаяли собаки. С головы бегуна слетела шапка, но поднимать ее он не стал. Ворвавшись во двор, гвардеец упал перед верандой на колени и начал взахлеб докладывать о чем-то.
Минута, другая, и все, кто был во дворе, ринулись прочь. Казалось, новость гонит их, как овец — кнут пастуха. Даже одеться не успели; так и неслись, голые по пояс. Последним, сохраняя достоинство, шел наставник. На плече Вэй Бо нес "шест семи звезд" — вымоченный в тунговом масле, со ртутью, залитой внутрь.
У ворот, гордясь отцом, стоял сын мастера. За плечи он обнимал радостную сестру. Девице не повезло — перестарок, крепкая и жилистая, она скорее походила на парня, чем на "красавицу, похищающую умы". Но, смеясь, она выглядела миловидно.
— Господин Вэй!
Датчанин выскочил из харчевни, забыв про возраст и достоинство. Судя по всему, поход в лабораторию отменялся на неопределенный срок.
— Я подвел вас, господин Эрстед, — наставник трижды поклонился. Лицо его оставалось невозмутимым. Лишь голос выдавал огорчение. — Я не смогу проводить вас, как обещал. Неотложное дело требует моего присутствия. Низкорожденный сознает вину и раскаивается. Не считайте меня лгуном — есть обстоятельства, которые выше нас.
— Когда мне зайти? Вечером? Завтра?
— Не беспокойтесь, наша договоренность остается в силе. Мой сын без промедления отведет вас к Лю Шэню. Там вас ждут и примут, как полагается. Извините, я должен спешить...
— Куда вы?
Вместо ответа господин Вэй зашагал дальше.
— В Запретный город, — ответил сын мастера. — Отец хочет принять вызов.
— Какой вызов?
— Телохранитель полномочного посла королевства Рюкю, некий У Чэньда, бросил вызов всем желающим. С палкой он стоит на площади Милосердия. Говорят, уже поверг наземь шесть противников.
— У Чэньда? Откуда у рюкюсца ханьское имя?
— На родине его зовут Мацумура Сокон. Имя У Чэньда — "Постигающий искусство воина" — дал ему мой отец. Рюкюсец брал у него уроки. Отец легкомысленно относится к необходимости хранить секреты мастерства...
Вэй-младший прикусил язык, сообразив, что хулит отца при варваре. А Эрстед подумал, что рюкюсец помешался от скуки. Или климат свел телохранителя с ума — люди, родившиеся в тропиках, плохо переносят холодные зимы. Идти на площадь, размахивать палкой, отвлекать уважаемых людей от занятий, способствующих прогрессу...
Так или иначе, приходилось довольствоваться малым.
— Вы проводите меня?
— Разумеется. Пин-эр, вели слугам запереть ворота. Пусть соберут и вычистят одежду, брошенную во дворе. Я скоро вернусь.
Попрощавшись с отцом Аввакумом, Эрстед двинулся за Вэем-младшим. Князь Волмонтович шел позади. В черных окулярах, с тростью, он был бы похож на слепца, когда б не уверенная поступь.
В харчевне шумно радовался хозяин — долговязый варвар оставил на столике щедрую плату. Служанка раскрывала окна, чтобы запах опиума выветрился. А в небе, раздвинув занавеси туч, появилось солнце — впервые за долгий срок.
2.
Снаружи лаборатория мало отличалась от иных государственных зданий — присутственных мест, канцелярий и библиотек. Черепичная крыша с загнутыми коньками, золоченые балясины. Мозаика оконных переплетов — в каждую ячейку вставлено отдельное стеклышко. Красиво, спору нет. Но света через такое окно проходит заметно меньше: переплет занимал добрую половину площади.
Здесь все было "слишком". Слишком ровно уложенная брусчатка мостовых. Слишком яркие краски: бирюза, кармин, изумруд. Чрезмерно, до приторности вежливые китайцы. Обилие украшений на всем, что попадалось на глаза. До блеска вылизанные полы в домах...
Что там, в домах! — на тротуаре соринку надо с лупой искать.
Игрушка, выстроенная напоказ, для глупых варваров. Пусть ахают и завидуют, принимая иллюзию за чистую монету. А мы тихонько посмеемся над дурачками. Эрстед знал, что не прав: кварталы знати, и Запретный Город в особенности, представляли разительный контраст с трущобами окраин, — но ничего не мог с собой поделать.
Впечатление прочно обосновалось в душе.
Князь сказал, что обождет в беседке. В химии Волмонтович не разбирался, а опасности в посещении лаборатории не видел. Взорвется колба с "адской смесью"? Увы, тут он бессилен: "Из пожара, если что, вытащу. А следить за вашими шипучками, дорогой друг — увольте".
— Это займет много времени, — предупредил Эрстед.
— Я привык к одиночеству. У меня есть любимая трубка и томик стихов господина Андерсена.
— Опомнитесь, князь! Какой томик?
— Перед отплытием из Копенгагена я отдал переплести часть рукописей этого шалопая. Вот, извольте видеть: "Жалоба кота", "Умирающее дитя", "Чахлый поэт"... Ага, новинка: "Ужасный час". Господин Андерсен заверял, что это — исключительно комические названия. Значит, скука мне не грозит.
Ажурная беседка, увитая засохшим плющом, походила на скелет чудища. Наслаждаться поэзией в клетке, насквозь продуваемой колючим ветром? Бр-р-р! Эрстед зябко передернул плечами. Впрочем, за князя он не переживал. Казимир с отменным равнодушием принимал холод, жару, дождь, снег — и никогда ничем не болел.
Глядя на невозмутимо удаляющегося Волмонтовича, хотелось поскорее оказаться под крышей, в тепле. Выпить горячего чаю, а то и чего покрепче...
Двери отворили без промедления: гостей ждали. Однако за дверьми никого не обнаружилось. Резные створки открывались при помощи механического устройства, приводимого в действие изнутри. Эрстед усмехнулся: любят азиаты пустить пыль в глаза! Взору предстали еще одни створки — без резьбы, зато с росписью. Драконы, лотосы, карпы-губошлепы плывут против течения...
Толком рассмотреть "красоту" ему не дали. Вторые двери распахнулись, и Вэй-младший сразу начал кланяться, как фарфоровый болванчик.
— Господин Эр Цед, мастер варварского ци-гун! — возвестил он.
Встречающих было много. Похоже, тут собрался весь персонал лаборатории. Главным, вне сомнений, являлся благообразный старик в сине-пурпурном халате до пола, расшитом златыми фениксами, и в лиловой шапочке "кирпичиком". Длинные вислые усы делали его похожим на сома, принарядившегося к визиту лягушек.
"Сом" с достоинством подал едва заметный знак. Рядом, соткавшись из воздуха, образовался юнец в куцем халатике. Секретарь, догадался Эрстед.
— Господин Лю Шэнь, цзиньши... ляо-мяо-дао... рад приветствовать гостя с Севера. Счастье лицезреть вас согревает наши сердца! — напевно возвестил секретарь.
После высшего ученого звания "цзиньши" — "продвинутый муж" — следовал какой-то титул или чин. С грехом пополам Эрстед перевел его, как "знаток истинной природы элементов". Профессор химии, что ли? Решив не мудрствовать, он мысленно махнул рукой.
"Господина Лю Шэня" будет вполне достаточно.
Китайцы расступились, пропуская гостя. Провожатый откланялся, двери поспешили закрыть — дабы не студить помещение, — и церемония продолжилась. Все присутствующие почли своим долгом назваться. Запомнить толпу Цзя Хэнов, Чжэн Хуэев и прочих Сунь-У-Кунов оказалось невозможно. Эрстед даже не пытался. Порадовало несколько красочных имен, достойных басен Лафонтена — таких, как Жемчужный Лосось, 7-й Сын Сокола-из-Нефрита и Чжао Два Бревна.
Наконец с формальностями покончили, и "сом" обратился к гостю лично. Не желает ли великомудрый Эр Цед осмотреть лабораторию, пока ему заварят чай? Разумеется, гость желал. И благодарил за заботу.
Здание потрясало размерами. Они переходили из комнаты в комнату, минуя длинные столы, заставленные ретортами и колбами непривычных форм: сплющенные и вытянутые, с "лебедиными шеями" и вычурными ручками, покрытые вязью иероглифов... Попадались и кюветы европейского образца.
"К чему эти излишества? — недоумевал рационалист Эрстед. — Посуда для опытов — не парадный сервиз! Ее девиз: функциональность, дешевизна и простота в изготовлении. Зачем нужна реторта с "шеей лебедя", еще можно понять. Но все остальное? Варварская страсть к украшательству..."
Он вовремя вспомнил, кого здесь зовут "варварами". Лю Шэню лаборатория брата в Копенгагене показалась бы убогой конурой, непригодной для творческой работы. Шеренги стандартных склянок с реактивами. Десятки одинаковых колб. Черные столы без инкрустаций. Как творить в такой обстановке?! Как возвысить дух, достичь гармонии — если вокруг гармонией и не пахнет?!
В Европе считалось: ничто лишнее не должно отвлекать ученого. Здесь придерживались иного мнения. "Красота для них — сестра целесообразности", — понял Эрстед. И с неудовольствием вспомнил, что в родном университете однажды ликвидировали кафедру физики, дабы усилить курс богословия.
— Прошу вас...
— Только после вас...
На жаровнях булькали растворы. В ступках растирались порции реагентов. Из пасти дракона-змеевика звонко капала бесцветная жидкость. Знакомый круговорот: взвешивание, смешение, растворение, фильтрация, перегонка, сублимация...
Они остановились возле сложной конструкции из медных и стеклянных трубок, соединявших дюжину разномастных колб. В середине хитросплетения на треноге покоился шар из темной бронзы, украшенный орнаментом. В горловину шара уходила часть трубок. Кто попроще испугался бы: паук-исполин притаился в центре паутины, ожидая добычу.
— Как наверняка известно уважаемому гостю, — в скрипучем голосе Лю Шэня пряталась ирония, — наука Поднебесной далеко продвинулась в области создания новых веществ. Вы пришли в лучшую лабораторию мира. Здесь открыты растительно-минеральные соединения с дивными свойствами. Краски на их основе гораздо долговечнее и ярче природных. Ваши соотечественники, вассалы императора Сюань-цзун, платят большие деньги...
Надменность китайцев, скрытая в ножнах вежливости, была Эрстеду хорошо известна. На кораблях официальной миссии лорда Макартни чиновники Китая вывесили знамена с надписью: "Носитель дани из английской страны". От Макартни потребовали встать на колени, совершив девятикратное челобитие.
Сошлись на компромиссе: лорд встал на одно колено.
Голландских послов держали во дворе, на лютом морозе. Графу Головину предложили на четвереньках вползти в Тронный зал, неся на спине подушку с верительной грамотой. Тому же Макартни после всех унижений вручили эдикт для передачи Георгу III: "У нас есть абсолютно все. Мы не нуждаемся в изделиях вашей страны".
Значит, вассалы?
Эрстед потянул носом. Запах показался ему знакомым. Ну конечно! Лаборатория Унфердорбена пару лет назад. Выпив шнапса, Отто хвастался экспериментами по обработке растительного сырья. В частности, опыт с Indigofera anil дал любопытный результат.
Так вот ты кто, загадочный "паук"!
— Я восхищен! Аромат сего вещества мне уже доводилось обонять. Мой друг, мудрец Отто Унфердорбен, получил его из индиго и назвал "кристалином". Об этом имеется сообщение в "Вестнике науки". Однако вы раньше наших ученых догадались, как применить кристалин — с пользой и выгодой. Поздравляю!
"Сом" понял свою промашку — секрет новых красок бесплатно уплывал к варварам. Но Лю Шэнь сумел сохранить лицо:
— Наши ученые в первую очередь заботятся о благе державы. Благородный муж не блуждает впотьмах: он следует Пути. Подобно бодисатвам, давшим обет не уходить в Нирвану, пока все живые существа не будут спасены, мы несем во мрак факел знания. И обращаем открытия на пользу соотечественникам.
Гимн науке имел второе дно. Мы, ханьцы, знаем, как верно распорядиться найденным. А вы, чужаки, даже открыв новое, растерянно моргаете, не ведая, к чему приспособить находку.
Спорить не хотелось. Да-да, вы абсолютно правы! Как сказал Кун-цзы, разве не радость непрерывно совершенствоваться в том, что приобретено учением?
И главное, не пойти ли нам дальше?
Экскурсия продолжилась. Гость с вниманием слушал комментарии хозяина. Но тот, расписывая достижения китайской науки, теперь избегал конкретики. Наводящие вопросы пропадали втуне. Как в вате, они вязли в разглагольствованиях Лю Шэня, не желавшего более наступать на опробованные грабли.
Кто ж знал, что лаовай по запаху определит вещество?!
Наконец они добрались до закрытой двери. Ее украшала роспись, в центре извивался усатый дракон из серебра. Изображение заинтриговало Эрстеда. Однако, к его разочарованию, Лю Шэнь объявил, что гостя ждет чай — и свернул в комнату для чаепития.
Грея руки о стаканчик, накрытый миниатюрной пиалой, ловким движением переливая чай в пиалу, делая первый глоток и кивая с видом знатока — солома и солома, "Laphroaig" куда лучше! — Эрстед решил перейти к главному. В этой лаборатории, если верить слухам, получали драгоценный алюминиум. Металл стоил дороже золота и обладал рядом уникальных свойств.
Тратить его на украшения — все равно что забивать гвозди подзорной трубой.
Китайцы получали алюминиум иным способом, нежели Ханс Христиан, старший брат путешественника, или Фридрих В#лер, усовершенствовавший методику брата. Зря он устроил спектакль с кристалином! Теперь "сом" настороже. Вытянуть из него сведения будет непросто. Догадайся китаец, что редкий металл годится не только для ювелиров...
Впрочем, он это наверняка знает. Если сообщение о гробнице Чжоу Чжу не сказка...
— Благодарю за интереснейшую экскурсию. Я завидую вашим ученикам: они черпают из несомненного кладезя мудрости.
Эрстед не надеялся, что "сом" купится на примитивную лесть. Но начинать серьезный разговор "в лоб" не следовало.
— Разве не радость — встретить друга из дальних краев? — не остался в долгу Лю Шэнь. Он слегка исказил цитату из Кун-цзы. В оригинале вместо "друга" фигурировал "ученик". — Занятия наукой проясняют ум, чай возвышает дух, следование Пути дарит чистоту помыслов. Я, недостойный, в меру своих сил...
— Не скромничайте, светоч знания! Я слышал, ваша лаборатория выполняет заказы самого императора? Мой старший брат также оказывал услуги королевскому дому. В частности, поставлял редкие металлы для ювелиров короля.
— О, исполнять волю Сына Неба — великая честь! Но мы не занимаемся поставками золота и серебра. Негоже ученому заменять простого плавильщика...
Эрстед сделал вид, что не заметил намека.
— Разве кто-то говорил о золоте и серебре? — с простодушием, каким владел лучше, чем князь Волмонтович — саблей, спросил он. — Речь шла о действительно редких металлах.
— Таких, как "серебро Тринадцатого дракона"? — улыбнулся Лю Шэнь.
В елейных интонациях китайца пряталась насмешка. Удачный момент поставить варвара на место! Есть секреты, коими владеют лишь просвещенные ханьцы.
— Тринадцатый дракон? Поэтическое название. Оно мне нравится. У нас сей металл называют "алюминиум". Ведь мы говорим об одном и том же элементе? Дабы развеять сомнения — вот, взгляните.
Раскрыв саквояж желтой кожи, который принес с собой, Эрстед достал брусок легкого серебристого металла. В Дании такой слиток алюминиума стоил бы целое состояние. Он и здесь обошелся, мягко говоря, недешево. Пришлось обращаться за кредитом к англичанам. Имя Натана Ротшильда, а главное, тайный документ за подписью банкира сделали представителя Ост-Индской компании добрым и щедрым, как летний дождь.
Лю Шэнь не сумел скрыть волнения. Рука его дрогнула, коснувшись слитка. Но проявление слабости длилось краткий миг. Улыбка вернулась на лицо китайца, едва "сом" разглядел клеймо-иероглиф. У варвара много денег? Очень хорошо. Но добываем-то "серебро Тринадцатого дракона" мы!
Пусть платит.
— А Лю Мен? — на свой лад повторил старик латинское слово. — Хорошее созвучие. Так назвал этот металл ваш поэт?
— Взор мудреца проницает любые завесы, — усмехнулся в ответ Эрстед. — Мой брат — ученый. Но он не чужд поэзии. Одно из стихотворений он посвятил алюминиуму, когда сумел его получить.
— Ваш брат получил "серебро Тринадцатого дракона"?!
В голосе Лю Шэня сквозило недоверие. Лаовай совершил уникальное открытие? Нет, это ложь! Варвар с Севера просто желает выведать заветную тайну!
— К истине идут разными путями. Если мне не изменяет память, так говорил Будда. Уверен, метод моего брата отличается от используемого вами. Почему бы двум "знатокам истинной природы элементов" не поделиться знанием друг с другом?
— Вам известен секрет?
— Разумеется. У нас это вообще не секрет. Все ученые — братья. Если мы откажемся дарить свет ближнему — мир погрузится во мрак невежества. Не так ли?
Эрстед не ожидал от себя подобного красноречия. Сказалось регулярное общение с китайцами.
— Вам, — хитро сощурился Лю Шэнь, хотя при его глазках это казалось невозможным, — как мастеру заморского ци-гун, должно быть известно: "серебро Тринадцатого дракона" не дается в руки тем, чьи помыслы нечисты. Благородный металл — благородному мужу. Но даже ему необходимо в течение семи дней поститься, приводя ци в гармонию с внешним миром. Медитации, киноварные поля...
— Ах, как вы правы! — перебил "сома" Эрстед. — Разве я посмел бы нечистым явиться в храм науки? Перед приходом сюда я целую неделю предавался медитациям и "погружал журавля в киноварь". Теперь я готов к испытанию. Приступим?
Вопрос прозвучал, как вызов на дуэль.
Датчанин вспомнил гордую улыбку Вэя-младшего и шест на плече Вэя-старшего. Наставник императорских телохранителей спешил на площадь, где ждал его чужак-забияка. А Андерс Эрстед в это время шел в лабораторию, где ждал варвара надменный химик Лю Шэнь. Тысяча дьяволов! — рюкюсец Мацумура вдруг показался родным и близким человеком. Взять палку, выйти один против всех, на чужой территории...
Прежде чем вступить в бой, Эрстед пожелал рюкюсцу победы.
облако тэгов
