Перепечатано с Medium (https://bit.ly/3sYUXmY).

«Се человек», каноничная для Новой Волны повесть Майкла Муркока, получившая “Небьюлу”, была переписана впоследствии (исключительно ради заработка) в одноименный роман, мало отличающийся от нее, но растолстевший примерно вчетверо. Чтение его доставляет ничуть не больше удовольствия, чем повести, одной из самых мрачных хроноопер за историю фантастики (особенно на контрасте с написанной на тот же сюжет, одновременно и явно независимо «Петлей гистерезиса» Варшавского); та навеки западает в память и может определить все ваше отношение к традиционному христианству с его химерическим переосмыслением унизительного орудия казни как священного символа и жертвы, гонимой коллективным бессознательным приверженцев на заклание, как спасителя человечества.

То пронзительно-отчаянный, то бесстрастно-фригидный, изобилующий отсылками к Юнгу и шокирующими приверженца традиционного христианства сценами, роман не получил премий, однако имел коммерческий успех и помог Муркоку профинансировать очередную порцию номеров «New Worlds». Неудивительно, что спустя несколько лет его уговорили вернуться к распятому было Карлу Глогауэру для «Завтрака на руинах» — по тем же причинам, по каким Муркок постоянно возвращался к Джерри Корнелиусу, своему мессии (инициалы тоже J.C.) Века Науки и кризиса веры в постсекулярном обществе Долгого Мира (почти восемьдесят лет без большой войны — аномальный срок для Европы; впрочем, не исключено, что этот счетчик вскоре таки обнулится).

Можно считать, что Карл Глогауэр родился в 28-м, это ничуть не менее точная дата рождения, чем рубеж нашей эры или 1940-й, куда возврата ему нет: машина времени потерпела аварию.

А точно ли нет?

Пролог к «Завтраку на руинах», оставшийся неопубликованным и не вошедший, естественно, в русское издание, отказывает Мессии Глогауэру в этой милости. Подобно Элрику, в последней битве он дезертировал из Хаоса, где не мог рассчитывать на ранг выше пешки, и заключил пакт с Порядком, превратившим его в обреченного короля. Глогауэр старается проследовать единственным историческим путем, известным ему по библейской легенде, никуда не отклоняясь. Но все тщетно: путешествие во времени не столько технологический, сколько психологический процесс.

И еще не начал искалеченный телесный сосуд Сына Человеческого портиться в морге у лекарей, выкравших его с креста, а Глогауэр уже марширует дальше по мультивселенной:

Карл Глогауэр умер на кресте примерно в тридцать два года. Примерно в этом же возрасте он воскрес для новых приключений.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/36enUDD).

В этом романе нет ничего, кроме фактов. Хайли лайкли, что при его чтении можно даже не устремлять к странице оба глаза — лучше расфокусироваться, отказавшись от бесполезной здесь стереоскопии восприятия. Одним зрачком следить за наемным пастырем Холмана Ханта — не отлынивает ли тот от работы? Другим — за бесстрастным хроникальным перечислением вполне обыденных событий, чья тональность или, точнее, полное отсутствие таковой напоминают о скандинавских сагах. Там, правда, встречаются афоризмы, юмористические сценки, вещие сны, стихотворные поединки. У Олдисса их роль играют интерлюдии с Наблюдателями.

Но на методику оценки персонажей это не влияет: отвлекаясь от исторического приговора, который им самим не может быть известен (нет Всемогущего Судии, нет Руки, качающей колыбель для кошки), остается судить по их словам и поступкам. Или по умолчанию, что мурашками крадется между строк и свивает ноги вдаль бегущим.

А кто же он, тот фавн, которого, беря пример с «Аталанты в Калидоне», пытается догнать Олдисс? О, разумеется, Ален Рене, чью ленту «В прошлом году в Мариенбаде», удостоенную Золотого льва на Венецианском кинофестивале за шесть лет до «Доклада», классифицировали по-разному — и как акт высшего реализма, и как “лес знаков, пустых обозначений”.

Разве не таким же лесом может катиться Вселенная в отрыве от ярлычков, которые мы ей приклеиваем? Олдисс не дает повода усомниться, что ему милы обе трактовки, и каждую из них он бы охотно инкорпорировал в фантастику:

“Полагаю, вы слишком свыклись с НФ, где всё должно объясняться на последних страницах, всё следует прояснить, вплоть до последнего удара мечом, как в детективе”.

В 1964-м, отложив первый вариант «Доклада о вероятности А», еще без отсылок к Ханту и иерархии Наблюдателей, Олдисс констатировал на полях рукописи:

Через три года он вернется отдохнуть в свой Мариенбад и оживит садовые фигуры— как объяснял потом Памеле Балмер, чтобы “проторить себе путь к подлинно философскому роману, где такое остаётся нерешённым, если случилось ему возникнуть на той или иной стороне уравнения жизни”.

«Доклад» был представлен верховному командованию Новой Волны, наслышанному от Витгенштейна, что все важнейшие вещи не поддаются выражению словами, а предустановки бессмысленны. Солидный груз наследственных образов, “клише и малоосмысленных диковинок” фантастика накопила уже тогда. Сейчас, более полувека спустя, он часто ломает спину первой же соломинкой при попытке доказать, что ты не верблюд. Прежде, чем сделать первый шаг, нужно его сбросить, но сбросив, растеряешься, не видя перед собой лестницы.

Дотошность, с какой Олдисс описывает мельчайшие детали в этом антиромане, заставила бы посинеть от зависти глаза сестры Ордена Бене Гессерит из «Дюны»; она перерастает, по замечанию Колина Гринлэнда, “из холодной объективности в паранояльную гиперестезию”, и порой они, как в садовом лабиринте «Сияния» Стивена Кинга, неотличимы друг от друга. “Ты, должно быть, расцарапал ногу о наст”, неискренне успокаивает сына Джек Торранс. Ко времени «Госпожи лабиринтов» Шрёдера “эффект фоновой заставки” достиг суицидального напора: любая попытка бороться с системой превращает тебя в часть системы, любую твою мысль думают одновременно с тобой миллионы, любое твое действие они независимо дублируют.

«Доклад о вероятности А» вселяет знобящее чувство неотступного ужаса тем, что обходится вовсе без катастрофы, провоцируя всех на вторжение в поднадзорный мир через аппаратуру его изучения — поскольку, по замечанию Алена Роб-Грийе, “в присутствии и есть местопребывание действительности... проблема состоит в том, чтобы выяснить, является ли неопределенность, свойственная образам фильма, преувеличенной по сравнению с неопределенностью, окружающей нас в повседневной жизни, или она того же самого порядка”.

А присочинив катастрофу к докладу русской разведки, сразу выдвинуть получившееся творение на Нобелевскую премию.

Фрагмент из заметки для Medium (https://bit.ly/3GLIRTN).

Известно, что «Психоисторики», новелла-пролог к Академии Айзека Азимова, написаны позже всех составляющих этого классического произведения, уже в начале 1950-х, когда «Академию» впервые издавали под одной обложкой как роман-сборник (fixup novel); при журнальной публикации этот пролог отсутствовал, вместо него фигурировала сцена собрания психоисториков, от которой в «Психоисториках» уцелела лишь заключительная мрачная фраза Селдона “Мне конец”. В русских изданиях она не печаталась, попробуем восполнить это невольное упущение.

Однако именно «Психоисторики» сильнее прочих повестей Академии повлияли на восприятие романа в коллективном (бес)сознательном поклонников фантастики, литературной и кинематографической: в этом фрагменте дается первое для космооперы и НФ систематическое изображение экуменополиса —Трентора, столицы Галактической Империи. (Впрочем, и сам термин «экуменополис» предложен лишь в 1967-м под очевидным впечатлением от азимовского цикла.)

Сокращенная версия заметки https://bit.ly/3reu9hy (Medium)

Если при взгляде на обложку https://miro.medium.com/max/792/0*l1HmEoW0hqsqaefJ.jpg вы задались вопросом, не участвовал ли Муркок по юности в создании комиксов из бэтменианского цикла о Джокере, это вполне естественно: первоначально роман издавался под названием «Огненный клоун» («The Fireclown»). Принятое ныне хоть и звучит куда красивее, но менее информативно. На самом деле Джокера, самого знаменитого из суперзлодеев мультивселенной DC Comics, выпустили на арену готэмского цирка еще в 1940-м, то есть за четверть века до того, как молодой Муркок внедрился в “New Worlds” и сотворил переворот в британской, а затем и англосферной фантастике. Однако «У врат преисподней ветрено» если и немного потерял в актуальности, то состарился с несомненным благородством, как элитное вино. Практика показывает, что если писатели Новой Волны ругают свои юношеские работы или стесняются их, значит, читать это стоит с куда большим основанием, нежели более поздние вещи, частенько запятнанные малоубедительными попытками вписаться в повесточку мейнстрима.

По признанию Муркока, «У врат преисподней ветрено» — работа, не доставившая ему никакого удовольствия, просто упражнение. Несмотря на это, роман получился ожидаемо (для меня) лучше всех работ из цикла об Элрике вместе взятых, а что уж говорить про невразумительный квартет Корнелиуса. Вселенная его не так близка к гибели во вспышке идущего вразнос абсолютного оружия, как у Харрисона в «Устройстве с Центавра», но трепещет на краю бездны — и лишь трикстеру дано усмотреть за спокойной, как в более позднем «Семени зла», технократической утопией (антиутопией?) Порядка некротические пятна упадка и Хаоса человечества. Муркок, по собственным словам, придерживался в начале 1960-х романтичного представления об инстинктивных, нерасчётливых персонажах, противопоставляя их скучным механистичным конформистам. Прототип «У врат преисподней ветрено» в английской классической литературе действительно имеется, но вы ни за что не отгадаете, какой:

Выдержанная в стиле «Горменгаста» первая сцена книги показана глазами персонажа, к которому автор никогда более не возвращается, и это важный признак чистоты импровизации, впоследствии пострадавшей от необходимости писать и издаваться в профессиональном темпе, ведь на гонорары Муркок и содержал NW. В этом варианте реальности, подобном миру «Стальных пещер» Азимова, человечество к 2090-м почти полностью переселилось в подземные аркологии. Появление загадочного Огненного Шута, демагога-анархиста (завладевшего, по некоторым подозрениям, атомным оружием), на нижних уровнях Швейцарии будоражит не только простолюдинов. Им заинтересовались и умеренно радикальная оппозиция, и олигархическая аристократия в лице Алана Повиса (в ином варианте — Алена фон Бека, куда ж нам без семьи фон Бек) и его деда Саймона Повиса (Симона фон Бека), министра космического транспорта, основного кандидата на номинацию в президенты Солнечной системы от своей партии.

Если бы за разработку этой темы взялся Херберт, недавно закончивший «Дюну» и (не опубликованное при жизни) «Высокое мнение», от книги стоило бы ожидать большего уклона в социальную философию и меньшего — в сатиру. А у Муркока получился очень удачный, пускай и явственно ученический (чувствуется тут мощное влияние «Солнечной лотереи»), романтичный и аляповатый, протокиберпанк с неожиданно цепкими “опорами для ног в голове”. Достаточно подчеркнуть, что лидером оппозиции и кандидатом в президенты здесь выступает женщина. Хотя, возможно, для Британии новоелизаветинской эпохи, как бы ни костерил ее Муркок, это менее смелое решение, чем для современной роману Америки и ее пальповых корифеев. В конце концов, США только сейчас дождались женсовета “Хьюго” и своей Хелен Кёртис — у нее даже вторая половинка фамилии звучит похоже.

Роман без особого труда можно адаптировать для высокобюджетной экранизации. Главное — не подпускать к кастингу на роль Огненного Шута президента 95-го квартала Кривого Рога Владимира Зеленского. Хотя погодите...

Сокращенная версия https://bit.ly/3nsbkGH (с Medium)

Уже более полудесятка лет, после Великого наступления феминисток на SFWA и провала ответного флэшмоба Грустных Щенков, жанровые премии в англоязычной НФ и фэнтези присуждаются почти исключительно по признаку гендера (предпочтительны женский пол и принадлежность к ЛГБТК или сочувствие оным). От качества продукции при этом абстрагируются до такой степени, что лауреатские списки “Небьюлы”, “Хьюго” и “Локуса” за единичными исключениями (Энн Лэки, Юн Ха Ли, Аркади Мартин) можно рассматривать как антирекомендации. Так, разумеется, было не всегда: еще в начале 2010-х, не говоря про середину прошлого века, среди лауреатов престижных премий преобладали мужчины. Это не мешало получать их и женщинам — писательницам уровня ле Гуин, Макинтайр или Черри.

Тенденции, увенчавшиеся переворотом в SFWA и стремительным полетом планки качества премированных работ к плинтусу, необходимо проследить в далекое (для жанра) прошлое.

И тут выяснится, что обязаны они своим зарождением и пролиферацией в НФ/фэнтези той самой Новой Волне, которая вроде бы спасла стагнировавший жанр от вырождения в квартирники.

Так ли безоговорочно позитивным следует считать воздействие НВ на фантастику, если упреки, адресованные Муркоку и Лэнгдону Джонсу в середине 1960-х, читаются с живым интересом на новом витке развития жанра? Давайте посмотрим и убедимся, что это не licentia poetica.

В 144-м номере “New Worlds” (сентябрь-октябрь 1964 года) Муркок напечатал настоящий рассказ Лэнгдона Джонса, предварив его замечанием: «Этот рассказ может вас шокировать. Он затем и написан». Так и вышло: отклики на работу Джонса — эдакую тестовую канарейку в шахте, запущенную Муркоком в подлежащий революционному рефакторингу жанр, — разнились от возмущенных

Сюжет оставляет желать много лучшего, это видно уже по тому, как органично смотрелся бы рассказ в шорт-листах современных премий англосферы.

Невротик-студент музыкального факультета влюбляется в женщину старше его, которую всевозможными способами унижали и травмировали — она родилась вне брака, была в подростковые годы изнасилована, ее эксплуатировали, оплодотворили и бросили одну вынашивать ребёнка, а тот не выжил. Эта пара, навязчиво зеркалирующая у Джонса оруэлловских Уинстона Смита и Джулию, счастлива вместе и часто занимается сексом, а потом к Лондону прилетает атомная бомба. Рассказ, написанный от первого лица, есть хаотичный флэшбэк Майка, “стонущего и блюющего над могилой”, куда только что он положил останки Аниты.

Сам Джонс считал «Аниту» неудачной и старался от нее дистанцироваться. В наши дни рассказ забыт (заслуженно, чего не скажешь о многих других работах раннего этапа НВ, куда более высокого уровня: так, «Звездный вирус» Бэйли на несколько десятилетий предвосхитил идеи изоляции человечества у Игана и Уилсона), а что уж говорить про письма в редакцию “New Worlds” с его обсуждением.

В одном таком письме, поступившем в марте 1965-го, находим небезынтересное мнение Э. Френч Бискоу (E. French Biscoe). Эта барышня (или прикрывшийся женским псевдонимом фэн) упрекала Муркока и нововолнистов в неприемлемых требованиях к НФ, отмечая, что фантастика «предлагает столько всего интересного, поглощающего внимание, что нет нужды просить у неё того, чем она по природе своей не должна делиться».

Мэри Робинетт Коваль жаловалась, что в первый же год чуть не подала в отставку с поста президента SFWA из-за тонн хейтерской почты, какие приходилось ей разбирать. «Когда женщины вроде Коваль вынуждены преодолевать колоссальные сексистские придирки просто для того, чтобы участвовать в деятельности SFWA, им куда тяжелей писать, издаваться, искать признания, не говоря уж про престижные премии за свои труды», сокрушалась Айя Романо. Теперь, в 2022-м, эта цитата не менее актуальна, нежели довод Бискоу к рассудку Муркока о том, что в научной фантастике слишком много интересного, чтобы ковыряться в затхлых кладовках человеческой души, наудачу перескакивая через прогнившие доски.

Но, в отличие от высказывания Бискоу, она все же требует замены трех слов: “женщины вроде Коваль” на “мужчины”. Те самые мужчины, которые, по мнению Романо, “просто не хотят, чтобы женщины писали научную фантастику”.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3tcyrsr).

Наиболее распространенный ответ на вопрос, с какой даты берет начало киберпанк — 1984. Я неоднократно показывал, почему он неверен, и начинаю подозревать, что подобное соотнесение обусловлено не столько “тройной короной” из жанровых премий «Нейроманта» за этот год, сколько тем, что коллективное бессознательное фэндома было предварительно кондиционировано Оруэллом на мятеж против старших братьев. И неважно, что такой протест уже случился на полтора десятка лет раньше, когда накатила Новая Волна. Как замечает Майкл Джон Харрисон в «Устройстве с Центавра», кто от нее сбежал, тот и победил — даже если, добавлю я, впоследствии выяснилось, что забег пошел в зачет Специальной Олимпиады для неофитов “серьезного мейнстрима”.

Вот к этому же периоду, концу 1960-х, и следует, пожалуй, отнести подлинные истоки киберпанка с его нерушимой спайкой хайтека и инструментов перековки реальности через информацию: тогда появляются «Убик», «Лабиринт смерти», «Всем стоять на Занзибаре»— а еще обсуждаемая сегодня работа Спинрада, которую Грегори Бенфорд обозвал “реакционной утопией” электронной демократии.

Каким же предпочтительным инструментом ее осуществления пользуются герои? Это видеофон, но не в инкарнации телефонной будки с экраном и свисающей трубкой, как себе его воображало большинство фантастов (не исключая даже подлинных визионеров вроде Браннера): описанное Спинрадом устройство с таким названием умещается в кармане, оно позволяет слушателю и ведущему ток-шоу одновременно участвовать в передаче и выставлять ей рейтинг. В момент звонка обеспечивается высокоскоростное подключение с трансляцией разговора в прямой эфир — “блип”. О том, отказано ли и этому устройству в кнопке дизлайка под видеороликом, Спинрад не упоминает, но думается, что такую возможность нетрудно было бы, как и в нашем варианте реальности, восстановить.

Когда очередного зрителя что-то гложет, электронная демократия подсказывает простой выход — попробуйте прижучить жучару Джека Баррона, ведущего самой популярной передачи североамериканского телеконтинуума. Вы ведь ничего не теряете: либо Джек решит вашу проблему на глазах у пары сотен миллионов поклонников, либо республиканцы прибавят огоньку под эфирной сковородкой. 

Итак, обычный рабочий день Джека Баррона начался с напоминания о том, как важны жизни черных: организация, декларирующая цель достичь физиологического бессмертия, отказывается принять у темнокожего слушателя честно нажитые пятьсот тысяч долларов платежа за койкоместо в морозильнике. Скорее снежинка уцелеет в аду, чем жучара Джек Баррон во главе Коалиции за Социальную Справедливость упустит шанс расковырять сеть хладоагентов влияния в Конгрессе, через который вот-вот продвинут законопроект о предоставлении права на морозильную камеру бессмертия всем налогоплательщикам Америки!

«Все на свой лад и с разной степенью уверенности, Трэвен, Чартерис и Корнелиус заняты на работах по прокладке мостов через пропасть между внутренним космосом и полуразвалившимся внешним миром», писал Колин Гринлэнд о героях Новой Волны. Он не перечисляет в этом ряду Джека Баррона, возможно, предчувствуя, что у этого последнего в личном навигаторе видеофона самые точные карты внутреннего космоса. Онтологические приоритеты Джека определяются его ролью на телевидении, где он профессионально занят манипулированием образами и полуправдами. Вот он запальчиво объясняет Саре Вестерфельд, что остальной мир, по его мнению, так же податлив, и цель в жизни— силком придать этому миру желаемую форму. Разве не слышите вы в его проповеди эха клятвы на верность от нового гражданина государства Facebook или Telegram?

Реальность по Баррону представляет собой продукт правильных применений богатства и технологии: уже в 1984-м, не говоря про нынешнюю эпоху уверенного строительства киберпанка, такое определение не вызвало бы внутреннего протеста. Гибсон для «Нулевого досье» натаскивает Холлис Хенри быть приветливей с гончими преисподней, чем с людьми из-за бутиковых стеллажей, и поливать семечки из яблока джобсова питательным раствором вирусного маркетинга. Довод Джека— шедевр дорогой и чуть кичевой симуляции. Его спальня, которую бы наверняка похвалила Кэйс Поллард из «Распознавания образов» за отсутствие брендовых раздражителей, — оснащенная кондиционером копия калифорнийской хижины на пляже, где Джек с Сарой жили в дни хиппарской бедности (действие книги отнесено в альтернативные для нас 1990–е). Звуки прибоя доносятся из замаскированных динамиков, пол покрыт пластиковой травой, настоящие побеги плюща вьются по панели управления, встроенной в изголовье кровати.

Этот подход не безальтернативен. Как всегда, на каждый лайк найдется свой дизлайк. Сара Бойл в единственном знаменитом рассказе Памелы Золин «Тепловая смерть Вселенной» воображает Калифорнию не царством идеализированной реальности Джека Баррона, а зоной подступающей энтропии, коллапсирующим, недифференцированным окружением, где продолжение развлечений есть лишь симптом истощения наличной энергии, «пока не обнаружена статистически вероятная планета, пока не налажено общение с её жителями, уж какие нам там уготованы — зеленоликие телепорты?.. Наблюдая за прогрессирующими метастазами западной культуры, это считаешь статистически всё менее вероятным».

Случайно ли так вышло, что подруга Джека Сара Вестерфельд — тёзка отчаявшейся домохозяйки Золин, которая хоть и не насосала на бессмертие, но гордится своей растущей семьёй, вся в счастливых хлопотах по дому… и лишь изредка посещают её навязчивые идеи о Времени/Энтропии/Хаосе и Смерти?

Что увидят зеленолицые телепорты, новочеловеки, боевые космические мыши или племена ящериц из бездны времени в обрывках земных телепередач спустя десятки или сотни лет — горячечный бренд или неопалимую рекламу? Возможно, они с интересом пронаблюдают, как один из британских парламентариев заклеймил Спинрада перед палатой общин и обратился к министру культуры с вопросом, отчего средства налогоплательщиков тратятся на издание столь непристойных произведений. Спустя полвека с лишним жизни черных все так же важны для воителей за социальную справедливость, ну а Джек Баррон, по впечатлению, успешно прокачал заброшенную было политическую карьеру и внедрился на пост премьер-министра Ее Величества Королевы.

С сокращениями из https://bit.ly/3t868LX

Почти все творчество Дилэни от начала 1970-х, за некоторыми исключениями, вызывает у меня отторжение, порою граничащее с физиологическим; тем печальней это, что о ранних его работах, созданных еще до тридцати, я очень высокого мнения, в особенности о «Нове». Причина столь резкого изменения оценок, пожалуй, не только в том, что Дилэни чем дальше, тем безальтернативнее отходит от НФ и фэнтези в сторону “уничтожающей критики узколобого мышления гетеросексуалов, не желающих мириться с трансформацией общества в сторону большей свободы геев” (а я последовательно и скучно, по современным меркам англосферного фэндома, гетеросексуален). На самом деле Дилэни забросил фантастику, вероятно, из-за того же, что привело в 1970–80-х к постепенному проседанию писательского уровня Станислава Лема и его трансформации в желчного колумниста.

Что общего у Дилэни и Лема, удивитесь вы? Увлечение структурализмом.

Как отмечает Колин Гринлэнд, именно через «About 5,750 Words» высказано у Дилэни принципиальное отвержение попыток определить НФ через те или иные форму и содержание. Вместо этого Дилэни разграничивает её свойства относительно времён известной или предполагаемой истории: эти события не происходили, а вот те могли произойти, а вот эти произойдут, если мы не уследим, и так далее. Понятие содержания, контента напрочь отвергается в пользу обсуждений слов как знаков, лишённых всякого смысла. Систематическая организация придаёт словам власть над тем, что находится за пределами системы.

Существует ли такая вещь, как выражаемая словесно информация, в отрыве от слов, использованных для информирования? Подчёркивая буквальность слова “ин-формировать”, Дилэни приходит к выводу, что не существует содержания как данности, противопоставляемой стилю… Контент есть иллюзия, порождаемая мириадами стилевых факторов при рассмотрении с определённого расстояния.

Не правда ли, самоочевидная для сетевой культуры рубежа 2010-х и 2020-х мысль? Вот бы еще донести ее до сознания борцунов за социальную справедливость в SFWA и Демократической партии США, увлеченных охотой за цисгендерными Дикими Щенками или поиском мифического кремлевского заговора в Facebook.

Как знать, не натолкнула ли на похожие рассуждения в «Моем взгляде на литературу» Лема попытка отблагодарить хирурга за успешное выполнение сложной операции?

Лем предложил врачу свою книгу с автографом, тот вежливо отказался, объяснив, что из-за плохого зрения всё равно не сумеет ее прочесть. Далее оказалось, что операцию якобы проводил другой хирург, но семья Лемов достоверно знала, что он в это время находился за границей. Несколько телефонных звонков позволили выяснить причину расхождений в документах. Слабовидящий хирург не имел бы права оперировать, и коллега заменил его… но лишь на бумаге.

На стиль операции это не повлияло.

Дилэни и его единомышленники утверждали (и обычно утверждают поныне), что структурализм и семиология не просто важны, а настоятельно необходимы при литературно-критическом исследовании НФ. Они возродили агрессивно атаковавшееся Новой Волной представление о разделении между НФ и мейнстримом, но с иных идеологических позиций: раз воображаемые конструкции НФ функционируют как инструменты критики реального мира, то, следовательно, автор НФ так или иначе, осознанно или неосознанно, втягивается в работу структуралистов. А значит, НФ есть всего лишь особый жанр литературы структурализма! Увы, нововолнистский соблазн не просто усовершенствовать или расширить традиционную НФ, а полностью заменить её собой, привел и Новую Волну, и ее оппонентов — сторонников структуралистской критики НФ — к малоприятным результатам.

Структуралистская критика НФ разрабатывалась в основном позднее периода, когда Джеймс Саллис, М. Джон Харрисон и другие определяли (или, скорее, отказывались определять) критическую позицию Новой Волны, но сами авторы ее тогда уже были настроены в основном против структурного анализа. Забавно отметить, что фундаментальная подборка критических статей Дилэни «Челюсть на шарнирах из драгоценных камней» («The Jewel-Hinged Jaw»), куда включено в том числе и настоящее эссе, обыгрывает своим названием фразу из стихотворения Саккетти, рассказчика классического нововолнистского романа Томаса Диша «Концлагерь». Муркок, не обманувшись такою маскировкой, в одном из последних выпусков «New Worlds» под своей редакцией разгромил Дилэни, обозвав его “узколобым педантом”, а «Челюсть на шарнирах из драгоценных камней» — “фундаментально безграмотной”. Перенесемся в 2022-й: Муркок проживает в Техасе, неподалеку от Остина. Уж не ему упрекать Дилэни в парохиальности места, выбранного для своей ораторской платформы...

С сокращениями из https://bit.ly/3yfJemc

Пожалуй, лучший рассказ сборника, опубликованного в самую лихую годину новой и новейшей истории Китая: в период сорокалетнего междуцарствия, отмеченного крушением Цин в результате Синьхайской революции, учреждением Китайской республики, неудачной попыткой реставрации монархии Юань Шикаем, распадом страны на враждующие домены полевых командиров и установлением КНР (династии Мао), на который вдобавок пришлись две мировые войны и такие акты публичного садистского унижения китайской нации на международной арене, как Нанкинская резня. Неудивительно, что Лу Синь обратился за историческим материалом к эпохе, аналогии с которой напрашивались навязчивые: эре Сражающихся царств, предварявшей объединение Китая Цинь Шихуаном и, как и в случае с переосмыслением сторонниками конституционных реформ Лян Цичао и Кан Ювэем классического конфуцианства под леденящими порывами ветра вестернизации, отмеченной небывалым расцветом философской мысли.

Философ Мо-цзы (墨子), услышав про угрожающую его царству Сун опасность, совершает пеший поход в соседнее государство Чу. Там он намерен отговорить своего ученика, выдающегося инженера и военного консультанта Гуншу Баня (公 输 班), от содействия чускому князю в атаке на Сун.

Сюжет рассказа близко следует тексту трактата «Мо-цзы» (глава “Гуншу Бань”).

Правда, в главе “Гуншу Бань” Мо-цзы летающей деревянной сороки нет, она попала к Лу Синю из соседней главы, “Вопросы [правителя] Лу” (魯問), где читаем:

公輸子削竹木以為鵲，成而飛之，三日不下，公輸子自以為至巧。子墨子謂公輸子曰：「子之為鵲也，不如匠之為車轄。須臾劉三寸之木，而任五十石之重。故所為功，利於人謂之巧，不利於人謂之拙。」

Самое забавное, что в гл. 32 «Хань Фэй-цзы» точно идентичный сюжет излагается уже по-другому, без упоминания Гуншу Баня, и изобретение раскритикованной деревянной птицы (воздушного змея?) приписывается самому Мо-цзы. Есть подозрение, что так оно и было на самом деле.

墨子為木鳶，三年而成，蜚一日而敗。弟子曰：「先生之巧，至能使木鳶飛。」墨子曰：「吾不如為車輗者巧也，用咫尺之木，不費一朝之事，而引三十石之任致遠，力多，久於歲數。今我為鳶，三年成，蜚一日而敗。」惠子聞之曰：「墨子大巧，巧為輗，拙為鳶。」

В существующем русском переводе этого отрывка присутствие оппонента Мо-цзы — Хуэй Ши (惠施, он же Хуэй-цзы, 惠子), представителя школы минцзя, от читателей утаивается. Вместо этого на место реплики Хуэй Ши подклеен повтор вступительной фразы фрагмента, и вся она вложена в уста Мо-цзы. Очевидно, что если Мо-цзы, призывавший заниматься любовью вместо войны, с натяжкой в старосоветскую синологическую картину мира укладывался, то софисту и острослову Хуэй Ши в ней места не нашлось бы совершенно.

Как предполагает Лу Синь,

С использованием материалов заметок для Medium (https://bit.ly/3mNQ7au + https://bit.ly/3mIIFgG).

Сегодня на специальной пресс-конференции сотрудники НАСА прояснили некоторые детали будущей миссии DART (Double Asteroid Redirection Test), призванной протестировать возможности земной “системы раннего предупреждения о космическом нападении”. 23 ноября зонд DART стартует на “Фалконе-9” с базы Ванденберг и осенью следующего года сблизится с синхронной двойной системой астероидов-аполлонов: Диморфом и Дидимом. Они в тот момент как раз будут проходить ближний к Земле участок орбиты. Зонд представляет собой шкафообразное сооружение с двумя крупными выносными солнечными панелями; “крылья” эти разведены на восемнадцать метров, высота объекта с учетом смонтированной научной аппаратуры и двигателя достигает 2.6 м, а общая масса немного превышает 600 кг. Закартировав Диморф и Дидим, DART врежется в ориентировочный центр тяжести меньшего из этих небесных тел на скорости около 6.6 км/с.

Составить представление о нынешних возможностях человечества по самозащите можно будет, оценив изменение орбитальных параметров Диморфа после падения DART на его поверхность. Диаметр Диморфа в зоне максимального утолщения составляет 160 м. Точные размеры астероида, упавшего на Землю 65 с небольшим миллионов лет назад и вызвавшего мел-палеогеновое вымирание, конечно, не поддаются определению, но Чиксулубский кратер, оставленный им, позволяет прикинуть, что агрессивный небесный гость был во всяком случае крупнее 10 км и прилетел под самым что ни на есть неудачным углом. Спустя несколько лет к Диморфу и Дидиму наведается другой земной зонд, “Гера”, и проверит, какого изменения орбитальных параметров и скорости минилуны удалось добиться в действительности. Но уже понятно, что потягаться с активностью Дарта Вейдера в системе Альдераана DART едва ли сумеет; а как раз такие уровни интенсивности будут необходимы, чтобы отклонить от Земли, к примеру, комету Свифта-Таттла — источник самого известного метеорного потока Персеиды. При столкновении ее с планетой может выделиться на порядок больше энергии, чем при ударе Чиксулубского астероида.

Не знаю, как вам, а мне тут же вспомнилось, что в этом дальнем приквеле тетралогии о Спиральном Рукаве, который читается сейчас скорей как развернутый альтернативно-исторический бизнес-план SpaceX или Blue Origin, неприятности с аномальными отклонениями некоторых астероидов Основного Пояса от рассчитанных орбит начались после того, как в рамках своей космической программы Мариса ван Хёйтен санкционировала миссию по их посещению и отклонению.

Возможно, стоило уделить немного меньше времени попыткам бутстрапа школьного образования и немного больше — личной жизни, включая постельную. Я пылко ненавижу произведения, связанные со школами, вузами и прочими камерами хранения детей, поэтому с превеликим трудом продирался через главы, действие которых происходит в Уизерспунской средней школе рубежа тысячелетий, глубоко в придонных слоях (или у чёрных курильщиков марихуаны) великого американского субурбистана: именно в них меньше всего от фантастики ближнего прицела, именно там сильнее всего ощущался тошнотный запашок элитного одеколона Блэйка Кэррингтона, умышленно пролитого на тряпку у классной доски Сильвии Баррет. Если не хотите утратить интереса к этому огромному роману преждевременно, вы предупреждены, что его сквозной мотив иногда подскакивает фортиссимо мыльной оперы с учителем английского Барри Фастом на посту примо уомо, да и выпивоха-астронавт Нед Дюбуа, потрахивая между делом встречных-поперечных, с ослиным упрямством ломится обратно в семью к своей бывшей, которая никак в толк не возьмет, что он забыл там, где зажигаются звёзды: ей-то надо лишь, чтобы он не подвергал себя риску в том единственном деле, для какого приспособлен идеально.

Индивидуальные судьбы не поддаются прогнозированию средствами психоистории либо клиологии, но что, если на содержании у Марисы есть консалтинговая контора, способная и на такое?

Но и без того флинновская Женщина, Которая Продала Луну, вызывает непроизвольное желание поискать и зафрендить ее в Facebook или Tinder: расхождения с нашим вариантом реальности, подобно расстояниям между небесными телами в оррерии Солнечной системы, то умаляются, то увеличиваются, однако всегда остаются в пределах рыночного потенциала. Разве что проводные телефоны сменились мобильными, борьба за спасение Земли от изменений климата и социального неравенства перешла в стадию экомедицинского терроризма, «О, мой Боинг», видимо, уже необратимо отвалился от Космической гонки 2.0 и рискует проследовать по стопам «Макдака», а отношения России с глобальным Западом испортились так, что ни один успешный рейс «Прогресса» к МКС (= «Планки» к «Миру» в мире тетралогии) не прокачает рейтинги либерально-реформаторской оппозиции из числа еврооптимистов выше уровня тюремной койки Улюкаева или Навального.

Эти изменения исторической последовательности могут быть неприятны, восхитительны или просто колоритны, а глава, посвященная миссии морпехов США на войне в альтернативной Македонии, вызовет физиологическое омерзение у любого, кто знаком не только с натовской версией истории балканских войн 1990-х.

Но все они бледнеют и отступают перед ужасом, который охватывает Лунную Хозяйку при взгляде в пылающее равнодушными звездами ночное (а иногда и дневное) небо.

Огненная точка в небе, размером с канцелярскую кнопку, разрастается, становится ярче, ионизирует воздух, пока фиолетовое пламя не растягивается от горизонта до горизонта. Выброс мегатонной энергии обращает моря в кипяток, континенты суши взлетают в небо. А потом на тех, кто выживет, если вообще кто-нибудь выживет, рушится бесконечный дождь, опускается тьма; ни одно растение не прорастёт, ни один огонёк не согреет. Они дрожат, ютятся, тянутся сквозь ночь в поисках человеческих рук, тепло медленно утекает из костей, пока...

Пока она не просыпается, по-прежнему дрожа в ночи, и под влиянием сна бросается в обсерваторию проверить, всё ли на месте.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Gf4GLX).

Об «Академии» Айзека Азимова в последнее время, по случаю первого сезона долгоиграющей экранизации (пускай и привкус яблочного маркетинга и повесточки современного евроатлантического прогрессивизма в ней почти забивает простоватое меню оригинала), пишут часто. Первая трилогия первоисточника практически лишена женских персонажей, насквозь диалогична, придерживается дискретного построения сюжета с пробелами в годы и десятки лет. А еще — оптимистична, везде и всегда, даже при атаке мутанта Мула на обе Академии, когда План Селдона спасают лишь тонкая игра вероятностей, неправдоподобно стремительные темпы эволюции менталиков да душевная слабинка Мула, существа стерильного и сексуально фрустрированного.

Это настроение было весьма характерно для поколения, пережившего Вторую мировую, унаследовавшего новое небо (сиречь ближний космос), новую международную политику, новую войну (Первую Холодную) и новый мир. Мир, закрепленный Великой Конвенцией о неприменении ядерного оружия против людей, которая с тех пор, уже 76 лет, в основном соблюдается, не считая некоторых этически неприемлемых экспериментов вроде Тоцких учений.

Азимовский оптимизм воспринимаешь с еще большим уважением, вспоминая, что в действительности Айзеком двигала отнюдь не расслабленность после победы Союзников: вторую часть «Мула», повести, завершающей будущую «Академию и Империю», Азимов отправил редакторам еще до японской капитуляции в сентябре 1945-го.

Дж. У. Кэмпбелл предваряет ноябрьский номер Astounding за тот год, где вышел «Мул», статьей «Атомный век». А в ней высказаны замечания, актуальные для осени 2021 года и Pax Pandemica не менее, чем для осени 1945-го и Pax Atomica:

Конечно, «Фактору вознесения» не тягаться с первым романом цикла, мрачным и прекрасным либретто симфонии боготворчества и богоборчества, из которого до финала цикла добрались только капеллан-психиатр Раджа Флэттери (причем неясно, оригинальный это Раджа или клон, а если клон, то с каким порядковым номером) да безжалостно переработанная им в органический компьютер Элис Марш, и дорога их изобиловала реткон-вывертами, провоцирующими протестующую отрыжку. Тем не менее это весьма добротная работа, лишь выигрывающая от того, что вклад Фрэнка Херберта в ее создание наименьший во всем пандоранском цикле: позднему творчеству мастера, начиная примерно с «Бога-Императора Дюны», слишком часто вредили сексуальная фрустрация, граничащая с болезненным эротоманским бредом, да идеализация рейганомики.

Пару бонусных баллов можно добавить за чудесную Беатрис Татуш, одну из самых боевитых, умных, веселых и сексуальных журналисток-стрингерш всея НФ, но тут же снять за чрезмерно читерский финал, где, как и не менее полудюжины раз до того, из-за кулис на сцену бесцеремонно запускает свои щупальца Эйва... простите, Аваата 2.0, восстановленный по резервной копии коллективный разум пандоранского келпа, зародившийся при порочных экспериментах безумного генетика Хесуса Льюиса по гибридизации биоматериала человека и инопланетных водорослей. (Хотя я испытал разочарование, узнав, что «Аватар» никакого отношения к пандоранскому циклу формально не имеет, определенное влияние работы Херберта и Рэнсома на голливудскую декларацию о намерениях 3D-кинематографа XXI века трудно оспаривать даже сейчас, допрежь сиквельных подводных экскурсий.)

Кроме того, если вам захочется покритиковать авторов, не забывайте, что читаете вы (на русском) текст хотя и гладкий, но имеющий подчас мало общего с плодом их творческого союза.

Приведем случайный выразительный пример (адаптировано из заметки для Medium https://bit.ly/3mWyqnS). На Земле наших дней водородную энергетику прилично тормозит дороговизна процесса получения водорода: необходимую для электролиза воды энергию нельзя даже компенсировать сжиганием водорода в двигателе, поскольку некоторые потери при электролизе и работе двигателя неизбежны и для высокоэффективных устройств, а энтальпия образования воды самая низкая из соединений кислорода с водородом, то есть формирование воды наиболее энергетически предпочтительно. Итак, водород для водородного двигателя нужно получить где-то в другом месте, а потом заправить в бак, и уже на это “другое место” перекладываются экологические тяготы и повышенное энергопотребление.

Но что делать, если массивы суши на вашей планете не слишком обширны, а залежей нефти и природного газа вовсе кот наплакал? Именно такова Пандора — преимущественно океанский мир, чья стабильность едва не потерпела крах после гибели значительной части келпового конгломерата в начале цикла. Волей-неволей придется подумать и об извлечении водорода из воды для транспортных нужд. Скажем, при помощи келпового фермента навроде HoxEFUYH (о нем подробнее, например, в https://www.sciencedirect.com/science/article/abs/pii/S0360319918340448).

И русский перевод Ольги Васант сообщает нам, что при попытке спастись от повстанцев диктатор Пандоры Раджа Флэттери, решивший наконец сматывать удочки, пользуется как раз таким “вечным двигателем” на водороде.

Заглянем в оригинал и попробуем понять, что произошло с Флэттери и его лодкой-амфибией в действительности:

Как видим, в оригинале не заявлено однозначно, что мембранная установка производит водородное горючее именно из морской воды (а запасов еды хватит, в отличие от русского варианта, не на один месяц). Чего она точно не делает, так это не фильтрует из нее растворенный водород, тем паче растворимость его в воде весьма невысока, ведь водород — неполярное соединение.

На самом деле Флэттери потрясен кажущимся переключением в “инверсный режим” мембранного газодиффузора, удаляющего из воздуха внутри лодки (а не забортной воды) углекислый газ.

Далее Флэттери, зевнув, испуганно констатирует (в переводе) “Ну вот, уже надышался” (по контексту перевода — водородом; в чистом виде, но не в смеси с кислородом и воздухом, водород действительно производит удушающее действие). В оригинале это утверждение выглядит чуть-чуть информативнее: “CO2’s getting me already”, но из русской версии указание на углекислый газ исчезло, как, впрочем, и на любые другие газы...

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39aOWdv).

В киберпанке, особенно раннем, почему-то весьма часты случаи, когда одна книга автора затмевает все прочие, как городская неоновая подсветка — Млечный Путь при взгляде откуда-нибудь с Синдзюку. Но эти прочие обычно хотя бы существуют, чего не скажешь о Рафаэле Картере: «The Fortunate Fall» стало его дебютным и последним на данный момент романом, а также предпоследним в литературной биографии произведением. Во второй половине 2000-х следы Картера из сети постепенно исчезают, неясно, сменил ли один из первых блоггеров современного Интернета алиас или просто перебрался на какой-нибудь иной план бытия, следуя за Медным Всадником, Белым Кроликом или Алой Ведьмой.

«The Fortunate Fall» — самый русологический среди читанных мною киберпанковских романов англосферы, он превосходит в этом отношении даже «The Restoration Game» Маклеода и «Фронтеру» Шайнера. Действие почти не выходит за пределы России, если не считать погружений в виртуальность. Вполне допускаю, что некоторым рунетовским читателям счастливое грехопадение все-таки покажется клюквенным, но учитывайте, что эта Россия даже не либертарианская, а проявилась на свет из слепящей тьмы в час полдневный, в результате довольно неуклюжих попыток восстановить традиционные государства с их труднопроницаемыми границами после неудачной заправки локомотива Сингулярности биотопливом из отходов «Макдональдс-ГУЛАГа». И задумайтесь, каково лавировать на волнах киберпанка японцам.

Американская глобалистская империя, Охранка, давно перестала существовать, рухнув под натиском зомбифицированной синтетическим вирусом Единодушной Армии повстанцев, и на ее место заступила новая гегемония. Но тем, кто пожелает туда иммигрировать, обратив Исход из Африки вспять, придется сдать генетический тест на человечность, а понимается последняя как чистота негроидной расы. Интересно, не к такому ли решению пришел бы в наши дни сильно повлиявший на Картера Достоевский, подвизайся он в Голливуде (скажем, на пару с Бекмамбетовым) сочинительством сценария «Ваканды навсегда»?

Впрочем, и на руинах более традиционных сверхдержав есть чем заняться, например, раскопками загадок казахстанского геноцида полувековой давности.

Иногда для спасения мира Ильзе лучше остаться с Риком в Касабланке, куда от Москвы и даже Риги поездочка неблизкая. А самозваному Иуде — подменить Иону на дежурстве во чреве китовом.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/38aWWe5).

Фантастам Золотого века пальпа чаще не везло с предсказаниями далекого будущего, чем наоборот (а если и везло, то достаточно было одного камешка, чтобы пропороть подошву сапога — вспомните неудачный выбор старомодной Венеры для места действия «Ярости»), но порою нарисованные ими картины все же выдерживают проверку путешествием в “верховремя” (upwhen, термин, изобретенный Азимовым для «Конца вечности» и утраченный в классическом старосоветском переводе наряду с некоторыми другими стилистическими особенностями). В этих случаях отдельную ценность представляет отслеживание того, как далеко от первоначально выводимых автором на передний план идей замерла стрелка современного осциллографа.

Так, в новелле Эдмонда Гамильтона 1940 года заточение тезки автора, Эдмона Дантеса, в замке Иф приспособлено к потребностям авантюрной космооперы, но лучше, конечно, космонавтам настоящего и грядущего не проверять на практике в “домашней” обстановке, способно ли сложиться настолько экзотическое сочетание условий, чтобы теория доброго аббата подтвердилась.

Уже лет через 20–25 после Капитана Фьючера, когда литературный и заклепкометрический уровни НФ начали стремительно повышаться, подобного оптимизма насчет последствий вылета в космос (или просто в смертельно холодную среду) через атмосферный шлюз никто не испытывал. (Скажем, у Лема в «Фиаско» Парвису даже нитрификатор шагохода, специально оборудованный на случаи предохранительного самоубийства, не помог без последствий преодолеть барьер непрерывности существования.)

А вот с прогнозом судьбы золотого стандарта, мину под который заложил еще Франклин Рузвельт своими конфискациями сравнительно честно нажитых накоплений у американских простолюдинов, Гамильтон оказался куда успешней. С немалым интересом читается рекомендация земному президенту и сегодня, стоит лишь мысленно заменить крушение золотого стандарта на кризис монетарной финансовой системы под тяжестью соотношения совокупного долга к глобальному ВВП.

Любопытно, что у Гамильтона, в отличие от Бестера («Моя цель — звёзды»), произошла амальгамация некоторых персонажей исходного сюжета Дюма-отца:

В целом «Диктаторы творения» вполне сгодятся как литературная основа крупнобюджетного блокбастера условной киновселенной Marvel, тем паче сейчас, после завершения третьей фазы, с сюжетами там всё достаточно уныло (посмотрите в лица Вечных на свежем постере и честно попытайтесь ответить на вопрос, кто все эти люди). К сожалению, руководители таких проектов подобны наркобарыгам в том отношении, что своего продукта (фантастики) обычно не употребляют, а что уж говорить про фантастику настолько редкую и антикварную.

Объединение фрагментов из заметок для Medium (https://bit.ly/3mnCvTm + https://bit.ly/3z9LpYh).

В принципе, уже одной этой классической статьи достаточно, чтобы понять, откуда растут ноги у фанатиков батлерианского джихада Херберта (русский перевод, предпочтительно издававшийся АСТ, во всей канонической гексалогии использует транскрипцию “бутлерианский”, а в первой книге цикла Вязников этимологизировал не от фамилии Батлера, но от butler в значении “слуга, дворецкий”, и так появился “Джихад Слуг”). Если рассматривать технофобию как базис для специфического квазирелигиозного мировоззрения, неолуддитизма, то прогностическая ценность эволюционистско-социологических конструкций из «451 по Фаренгейту» тоже бледнеет перед малоизвестными русскому читателю выкладками Сэмюэля Батлера, который на восемь с лишним десятилетий раньше Хайдеггера с Брэдбери и на век раньше Херберта препарирует то, что в «Die Frage nach der Technik» носит название технорамочного мышления, Gestell: по мере переноса эволюции на технологический план человеку все чаще случается относиться к себе подобным и другим формам жизни, словно к машинам.

Большая часть из 9 баллов моей оценки привнесена именно тем обстоятельством, что Батлер первым в Новое и новейшее время разрыхлил эту делянку и засеял ее стволовыми клетками для молочных зубов дракона. Впрочем, то, что на ней взошло, кажется не слишком питательным в августе 2021-го, когда фанатики талибанского джихада, декларируя разрыв с ценностями западного мира, старательно фиксируют свой победный марш в 4K@60 fps на новенькие мобильники.

Не уверен, что Лю Цысинь читал этот рассказ, но вполне мог, если Днепрова переводили в Китае: параллели с «Окружностью» (圆) весьма занимательны, с тем небольшим отличием, что действие рассказа Лю происходит в период Сражающихся царств (около 225 года до н.э.), а не в Золотом веке СССР.

В принципе, и Днепров, и Лю описывают эксперименты, идентичные известному мысленному опыту теории познания («мозг Китая», 中國腦), но есть нюанс: рассказ Днепрова вышел за 17 лет до того, как Нед Блок предложил его. Более того, при некотором порыве фантазии модель Днепрова можно трактовать и как независимую реализацию принципа китайской комнаты Серля, которым так тяжело, до ложной слепоты и эхопраксии, ушибло по голове Уоттса: аудитория профессора Зарубина и есть такая комната, лишенная, по замечанию Хофштадтера, «каузальной силы мозга», но обладающая интеллектом (точнее, демонстрирующая ожидаемое от него поведение) вместе с самим профессором и правилами игры, им инициированной.

Художественных достоинств здесь искать бесполезно, однако это типично почти для всех произведений, где впервые разыгрывается некая плодотворная дебютная идея. К примеру, о «Последних и первых людях» Стэплдона Лем писал, что тот для удобства фантастов грядущего каталогизировал и снабдил ярлычками все сюжеты, с которыми предстояло тем возиться в ХХ веке, а сборники Днепрова «Уравнение Максвелла» и «Мир, в котором я исчез» спустя шестьдесят лет кажутся аналогичными конструкторскими наборами киберпанка и трансгуманизма.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3yyrDFm).

Спустя пару лет после выхода в оригинале я предлагал эту книжку одному русскому издателю, но тот наотрез отказался даже обсуждать ее выпуск, мотивировав это некошерным названием. Через считанные месяцы отношения России с глобальным Западом испортились, и сейчас уже сложно судить, оказался бы роман Тидхара доступен на русском быстрее в том варианте реальности, где этого не произошло, или, как в нашем, его издание сильно задержалось бы, обретя отчетливые черты планово убыточного акта благотворительности. Вы наверняка себе представляете, как это бывает: «Бегущий по лезвию 2049» — лучший из сравнительно свежих примеров. Производитель понимает, что отбить затраты на выпуск скорее всего не удастся, но все равно пробует, чтобы кто-то мог сказать: по крайней мере, мы попытались привлечь зрителя/читателя к решению трилеммы Мюнхаузена.

Собственно, «Усама» Лэви Тидхара и есть такая трилемма под обманчивой обложкой, не зря эту книгу даже затруднительно отнести к определенному жанру — фэнтези, нуар-детектив, мистика, альтернативная история, триллер? В каком-то месте цепочку аналогий и аллюзий требуется решительно разорвать. Например, в момент, когда вы посмотрите заключительную серию финального сезона «Человека в высоком замке» от Amazon и озадаченно проводите взглядом беженцев, направляющихся через нацистский портал в основательно расширенную вселенную Дика. А что, так можно было? А что, в пучке реальностей омнивселенной попадаются миры, где живется еще хуже, чем в универсуме победивших стран Оси? Миры, где Маккензи Безос — самая богатая писательница человечества и всего добилась исключительно своим литературным трудом?

Детектив Джо из «Усамы», на первый взгляд, тоже занят поисками писателя Майка Лонгшотта для того, чтобы получить ответы на типично диковские (тянет исказить написание в «дикарские») вопросы. Но чем ближе он к ним, тем настойчивее окружающая реальность (реальность ли? вы в это верите? я тоже нет), подозрительно богатая на столетние муссонные дожди и попойки с обычными подозреваемыми по закулисью закрытых клубов, начинает навязывать ему свои.

Если, очнувшись после неглубокого тревожного сна, вы услышите стук в дверь и обнаружите, что ОНИ пришли за вами, то в глубине души наверняка будете догадываться, почему. Но это начальный уровень сложности вашей переделки. А как быть, если тюремщики из самоназначенного комитета по борьбе с прямыми и явными угрозами не хотят ничего слышать про кафкианские обязательства в переговорном процессе? Они интересуются лишь конкретными причинами, по которым они еще живы, а вы уже умерли, и наотрез отвергают встречную гипотезу, что это вы живы, а они умерли. Неплохо бы, конечно, выяснить, что общего у азиатского фьюжна (Asian fusion) с термоядерным оружием и как можно сбросить фильм на телефон. Но это уже задача с вьетнамской “Звездочкой”. По сложности она сравнима с другим мозголомным шедевром Дика, «Убиком», инициалы героя которого, тоже Джо, во всех русских переводах отказались совпадать с инициалами Иисуса Христа (J. C.). Оно вроде и правильно, но зря. Основная проблема «Усамы» — трагическая неопределенность с тем, что курил автор (и Майк Лонгшотт с ним за компанию, поскольку его лаконичные, суховатые до безжизненности, вложенные в «Усаму» тексты больше напоминают не альтернативно-исторический триллер, но передовицу газеты, обреченной на кафкианское превращение в самокрутку), а приделанная словно бы нехотя и уже к гранкам концовка — ее следствие. Впрочем, ровно тем же недостатком — микрозаймом концовки у основного сюжета под грабительские проценты — страдают во множестве работ зрелого периода творчества Рейнольдс или Гибсон, но предательскому очарованию их сеттингов это обычно не мешает.

Кроме того, будем откровенны: если бы такая книга, как «Усама», вышла из-под клавиатуры русскоязычного автора после отдыха в Таиланде или Лаосе, ей бы просто не смогли не выдать престижный диплом за третье место, сразу после неизбежных Лукьяненко и Олди, где-нибудь на Зилантконе или Малеевка-Интерпрессконе.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2WJX2qx).

Действие романа происходит в 346-м году Республики Человека, то есть на раннем этапе внутренней хронологии вселенной Рожденного править. Мало сомнений, что, уродись (от слова “урод”) Конрад Бланд несколькими тысячелетиями позже, им бы занялся величайший охотник за головами в истории Галактики, но Джефферсон Найтхок придет только на закате Демократии, а банкирами своими назначит уже Олигархию, засим прихотливо выбирать пару перчаток, расчищая в самый темный час вальпургиевой ночи глубокий нужник Вселенной, не приходится.

Что будет, если на воплощение абсолютного зла, убивающее по самой своей природе, натравить равное ему в мастерстве убийства существо, которое, однако, убивает только за деньги и в рамках своего заказа? Что надлежит сделать с победителем поединка? Насколько мотивирована будет “страж-птица” Республики, которой суждено понести ответственность за самое бессмысленное преступление миссии?

Резник бывал гениален, когда желал этого, но обычно в малой форме, финансово невыгодной, а кенийская дача сама себя не построила бы. Потому Резник с супругой Кэрол, дочерью Лорой и литературными неграми слишком часто брали в семейный подряд определенный сюжет и разрабатывали его в полудюжине сеттингов, например, вестерна, космооперы, детектива, эротики, меняя только имена и локации. Таким образом из одной книги за краткий срок, менее месяца, получалось методом почкования сразу пять-шесть, как правило, под разными псевдонимами, какие потом и разбрасывались по издателям. Справедливости ради, это лучше всего работало в эпоху, когда основной доход приносили пейпербэки и публикации в журнальчиках с продолжением, а поисковых систем не существовало даже в зародыше.

«Вальпургию III» такая участь миновала, но кажется, что лучше бы выглядел этот откровенно гротескный космобоевик именно в формате повести или новеллы. Знакомиться с Резником по этой сравнительно ранней работе я не рекомендую. Трупов и сцен насилия так много (около сотни), а юмора так мало, что под конец пытки, зверства и сатанинские культы даже перестают восприниматься как элемент сюжета, а превращаются в детали ландшафта—если сравнить «Вальпургию III» и ощутимо параллаксную к ней тетралогию Вдоводела, при всей лапидарности последнего, то впечатление такое, словно тебя на диету из гуро-аниме да рогаликов посадили вместо питательной MMORPG.

Спустя четверть века, описывая Дистрикт на Новой Барселоне, где тоже нет законов, а значит, и преступлений, Резник продемонстрировал заметно более тонкую работу с непритязательным материалом. Но, впрочем, в ту пору и Республику давно вытеснила Олигархия, а счет мирам Человека пошел на миллионы, чего ж удивляться крепости невидимой руки экономики.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3ljZNZO).

В начале XXI века Резник был, конечно, уже классиком НФ и космооперы, да и зарабатывать на пропитание эксплуатацией литературных негров давно не требовалось. Умелое чередование легкоусвояемой быстрорастворимой продукции с шедеврами вроде «Кириньяги» обеспечило семейству Резников кенийскую ферму, а главе литературного консорциума помогло снискать славу одного из самых плодовитых фантастов за историю жанра.

Тем не менее похоже, что именно в такую передрягу, как Майкл Чабон в «Городе фонтанов» (вместо того, чтобы домучивать начатую книгу, Чабон переключился на «Вундеркиндов» — роман о писателе, который тщетно пытается закончить непомерно разбухшую вторую книгу после обласканной критиками первой, и это сработало), угодил Резник при работе над «Возвращением Сантьяго»: на первых же страницах упоминается теория, согласно которой Черный Орфей счел задачу составления стихотворной истории Внутреннего Фронтира непосильной, оставил ее и удалился доживать свой век в одиночестве на идиллическую планету. А как же Сантьяго, погоня за которым в первом романе завершилась

Поэтому Резник, похоже, не нашел лучшего способа вжиться в шкуру мелкого, но все еще амбициозного молодого воришки Дэнни Бриггса, как поручить ему перекинуться в Черного Орфея: найдя рукопись обильно цитируемой в первом романе баллады, Дэнни некоторое время колеблется, выставлять ее на подпольный аукцион, продолжать или, чем не шутят людские и чужацкие боги, положить на место в распадающийся от времени сундук и пойти своей кривой дорожкой вместо лунной дорожки среди звезд.

Шервудский лес на Земле то ли вырублен, то ли уступил место буйной тропической растительности, а вот ноттингемские шерифы процветают, переодетые в мундиры офицеров Демократии; они-то и помогут Дэнни сделать трудный выбор в пользу пикарески в стихах, а Резнику — завести тугой маятник сиквела.

Пересечения с циклом о Вдоводеле в «Возвращении Сантьяго» иногда текстуальные и заставляют поморщиться от того, как небрежно заделаны швы между строительными блоками, переставляемыми из эры Демократии в Олигархию. Между этими эпохами, напомню, пара тысяч лет, но не изменились ни плоскоземельная аура колониальных планет, бережно перенесенных со страниц Золотого века пальпа, ни, что уже более странно, технологии или взаимоотношения инопланетян с Человеком.

Кляча галактической истории бродит по той же спирали изобилия, жестокости, тщеславия, мутаций, героизма, раздора и насилия. Обитаемые миры по-прежнему считаются освоенными, если там работает пара десятков человек или стоят три-четыре борделя да казино, а Флот Демократии или Олигархии разносит их на элементарные частицы, если ему не выплатят дань в пару сотен фунтов плутония: освоенная человечеством Галактика в мире Рожденного править не менее статична, чем Империи Коррино и Атридов в Дюниверсуме Фрэнка Херберта, но —вот же приятный парадокс! — рациональный ум экзегета куда охотней мирится с ее многовековой историей, чем с титулом Императора Известной Вселенной у Шаддама IV, чьи владения и за границы Рукава Ориона-то не протянулись.

Возможно, причина этого занятного эффекта идентична причине, по которой Резник так раздражал борцунов за социальную справедливость в SFWA: не может быть Данте без Вергилия, Сантьяго без Демократии, вестерна без краснокожих и революции без преступлений против человечности. Иногда, чтобы убедиться в непригодности манихейской логики, необходимо покинуть Землю, из офис-менеджера стать охотником за головами,

Главное — не путать стратегии быстрого обогащения галактического криминалитета в пикареске с кладменовской подработкой в марте. (Почему ты назвал это имя?).

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Sl2caF).

Цикл повестей с продолжением, позднее опубликованный под одной обложкой в сборнике «Foundation», создавался Айзеком Азимовым в конце 1930-х годов, а вот окончательный статус классики НФ он обрел спустя много лет и почти одновременно с «Дюной»: в 1966 г. Азимову вручили одноразовую специальную награду Хьюго за лучшую серию всех времен.

С тех пор, конечно, вышло множество книг, более достойных такого приза: просто потому, что азимовский цикл в художественном отношении, мягко говоря, непритязателен и на 90% состоит из диалогов в замкнутых помещениях (Азимов был клаустрофилом), а фантастика и наука не стояли на месте. Но раз приз мыслился одноразовым, то пусть так и будет, чивоужтам.

Полагаю, все, кто сейчас это читает, в курсе сеттинга: великий математик Гари Селдон, просчитав с помощью своих моделей неизбежное крушение Галактической Империи, предлагает елико возможно сократить период варварства и хаоса, урезав его с тридцати тысяч лет до одной путем создания планеты-библиотеки Терминус, где Академия Энциклопедистов попытается сберечь доступные человечеству знания.

Менее известно, что Азимов опирался не только на труды Гиббона об упадке Римской империи и пример Александрийской библиотеки, но и на предложение Герберта Уэллса, выдвинутое британской Короне за год до публикации первой повести из цикла об Академии и позднее опубликованное в расширенной по сравнению со статьей для «Encyclopédie Française» версии, под названием «Всемирный мозг».

Уэллс предлагал создать всемирную энциклопедию, содержащую знания по всем отраслям и доступную круглосуточно из любой точки земного шара, хотя и отдавал себе отчет, что средствами тогдашней технологии реализовать такую задачу сложно. Он подчеркивал, однако, что вероятное пришествие темных веков (и, в частности, подразумеваемый, хотя и не озвученный прямо, закат Британской Империи) придают задаче сбережения человеческих знаний невиданную прежде актуальность.

Он писал:

Через два года после воззвания Уэллса началась Вторая мировая война, и хотя формально Британию причисляют к ее победителям, не подлежит сомнению, что в послевоенном мире, устроенном по Ялтинской модели, британская гегемония быстро обратилась в блеклую тень себя прежней периода королевы Виктории, когда Уэллс начинал карьеру фантаста. Ну а 15 января 2001 года, спустя всего 60 с лишним лет после того, как Уэллс написал вышецитированные строчки, была запущена Википедия. Таким образом, период варварства и хаоса, воцарившегося после крушения Британской колониальной империи, был успешно сокращен, и Британия даже избежала «ловушки Фукидида», не вступив в войну с перехватившими рычаги мирового лидерства США или СССР, что в мировой истории встречается совсем уж редко.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3jc34cq).

Данная классическая работа Гаррисона существует на русском в классическом же старосоветском переводе, создатель которого, похоже, зачастую ленился заглянуть даже в тексты исландских саг по версиям Стеблина-Каменского, Корсуна или Масловой-Лашанской, не говоря об оригинальных источниках. Наиболее выразителен, пожалуй, следующий ляп: бабка Оттара, женщина по имени Торхильд Черноуска (Þórhildr Rjúpa), чье прозвище происходит от названия исландской куропатки с весьма специфичной внешностью (черной полоской у основания клюва), стала мужчиной Торхильдом Рупом, возможно что и черноусым.

Сюжет столь же непритязателен (обычное для Гаррисона явление), сколь и восхитительно нахален — это путешествие голливудской съемочной группы в прошлое с тем, чтобы за неделю объективного калифорнийского времени соорудить исторический блокбастер о высадке викингов в Винланде. Причем он стал даже актуальней в эпоху, когда кинокомиксы собирают миллиарды долларов, крупнейшие сети кинотеатров и торговых центров («дворцы потребления») банкротятся от карантиновируса, а стриминг уверенно оттесняет на задний план традиционный кинопрокат. С исторической последовательностью киношники обращаются весьма вольно, однако серьезных угроз существованию нашей реальности это не вызывает — просто потому, что, как выяснилось, весь проект представлял собою

Из всех персонажей книги этим, кажется, серьезно озабочен лишь историк Йенс, который первым подмечает отдающую

Исландский памятник сообщает, что этот предмет был вырезан (или, возможно, заключен в футляр) из древесины глазкового клёна (др.-исл. mǫsurr). В связи с этим скандинависты обычно переводят húsasnotra как “флюгер” (англ. weathervane), хотя едва ли бременский торговец, купивший его у Торфинна Карлсефни после возвращения из Америки в Норвегию, оценил бы столь простое устройство аж в полмарки золотом:

Объяснение Гарри Гаррисона кажется здесь несколько ближе к истине. Легко понять, что скандинавский мореплаватель не пожалел бы не только полмарки, а и целого бочонка золота за устройство позиционирования, не зависящее от положения Солнца и оборудованное собственным измерителем времени. Вероятно, его бы даже не смутило то печалящее современных самолетных пассажиров обстоятельство, что чем дальше, тем чаще на трансатлантических рейсах оказывается невозможным заряжать такое устройство и слушать с него музыку одновременно.

Но недавно выдвинуто еще одно истолкование, не требующее вмешательства голливудских сценаристов.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3zKaFoG).

Филип Дик, наверняка лукавя, заявлял, что почти всеми обычно списываемыми на наркотрипы чертами своего творчества обязан ван Вогту, Ридли Скотт же подобных заявлений не делал, но, положа руку на сердце, кто не разглядит по прочтении подозрительных параллелей между сюжетами «Чужого» и «Черного разрушителя»? Что же до этого рассказа, то «Пробуждение» ван Вогта, написанное в 1948 г., читается как набросок к сценарию «Годзиллы» (первая лента этой франшизы выпущена шестью годами позже), лишенный, впрочем, характерной для японских фантастических триллеров атмосферы обезоруживающей клаустрофобии (даже в пределах Японского архипелага)

Рассказ существует на русском в двух переводах, Мендельсона и Ивановой, из которых более ранним и более известным является первый. Он же и перепечатан в сборнике 2005 г. — по этому коллекционному изданию (предлагается на вторичном рынке по ценам от 50 долларов в экв., и я сожалею, что в подростковом щенячестве, разочарованный ван Вогтом и его переводами, продал томик заметно дешевле) и может получить основное представление о ван Вогте современный русский любитель фантастики, поскольку с той поры работы писателя крупным тиражом на русском не переиздавались. Надо сказать, что переиздание с редактурой, а не простая перепечатка, тут напрашивается.

В передаче Мендельсона финал рассказа выглядит следующим образом (спойлер):

Сравним эту версию с оригиналом:

Отвлекаясь от невозможности Солнцу вспыхнуть не то что сверхновой, а и новой (аналогичную ошибку допускает Азимов в «Конце Вечности», где Nova Solis становится главным энергоисточником вневременной спецслужбы), заметим сразу же, что финал рассказа на русском перевран до противоположности себе.

Мрачная картина последнего залпа давно отгремевшей межзвездной войны у Мендельсона превращается в оптимистическую трагедию, какой, не исключено, стала бы она и в современной экранизации рассказа: достаточно вспомнить о том, как обессмыслены по воле Кевина Файги (его интересуют только мыши) почти все сюжетные ходы «Войны бесконечности» в «Конце игры».

Кроме того, изменен смысл предпоследней фразы, из которой в оригинале следует, что хотя война, бушевавшая триллион (!) лет назад (еще одна, по современным астрофизическим понятиям, несуразица), закончилась, но на Земле некий крупный конфликт все еще продолжается.

Какой же это мог быть конфликт, да еще и с участием американских войск? Об этом я предоставляю догадаться читателю.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3zF4an7).

«Камуфляж», последняя к данному моменту премированная крупная работа Холдемана, волею судеб удачно втиснут в тот темпоральный слот, когда дикая охота на Грустных Щенков и Великое наступление феминисток на SFWA еще не привели к полной деградации, деморализации и дискредитации американских жанровых наград, но скрещенье рук, ног, полов и времен уже пользовалось спросом. Там истории двух бессмертных чужаков в земных шкурах прослежены беглыми зарисовками сквозь эоны вплоть до 2019-го, и по дороге к Первому Контакту с собственным прошлым одному из них не раз придется менять и редактировать гендерные признаки и сексуальные предпочтения. «Старомодный двадцатый век» выстроен по схожей схеме, вызывающей в памяти «Облачный атлас», «Свет», «Пустоту» и «Форреста Гампа», но атрибуты киберпанка тут сильно преобладают над исторической и детективной компонентами, а колода почтовых открыток (или карт Таро — случайно ли корабельную докторшу зовут Дворкин?) ограничена веком двадцатым и сценарными предпочтениями одного персонажа: Джейка Брюэра, не слишком достоверного рассказчика, старшего инженера виртуальной техподдержки предкового симулятора на корабле поколений «Аспера».

Пускай Брюэр сам себе не может толком объяснить, отчего он так зациклился на Вьетнамской войне и творчестве Хемингуэя, но мы-то понимаем. Лишь в нескольких эпизодах из детства Джейка Холдеман меняет фокусировку, переключаясь в режим всезнающего наблюдателя — и при каждом таком сдвиге ракурса из-за кулис несется тошнотворно-сладковатая вонь паленой человечины и погромыхивают наваронские пушки шутера от третьего лица. Но не в них «Аспера» в одном месте на миг становится «Адастрой», а в виртуальной реальности, и такая обмолвка в устах служебного персонажа заставит поёжиться если не Джейка, то тех клиентов его трансцендентальной машины, кто еще строит планы ландшафтного дизайна в садах под светом Беты Южной Гидры: бессмертие экипажа — восьмисот из всего двух сотен миллионов выживших после самой опустошительной войны в истории Земли — не равнозначно бесконечной способности к регенерации. Колонистов может, например, хватить сердечный приступ от предельного ужаса.

Почти все технические трудности тысячелетнего полета бессмертная команда «Асперы» решила, кроме двух. Барьер скорости света остается непреодолимым, но это затрудняет лишь консультации с Землей. Вторая проблема серьезней — неминуемая скука. К примеру, за три года было израсходовано десять процентов запасов красок для масляной живописи, а потом выяснилось, что холстов и настоящей черной угольной при отлете с орбиты Земли забыли дозаказать.

Придется решать, чьи картины менее ценны, и писать поверх, а потом так же поступать с историями о призраках в бортовой машине времени. Иначе в один неотличимый от прочих день под темными небесами окажется, что единственный шанс «Асперы» довести миссию до конца —

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3wnSqDl).

При всем предпочтении, которое отдаю я современной фантастике (в противовес классике, обожествляемой по тщательно выбранным из творчества прогрессивных западных писателей и зачастую цензурированным переводам советской эры), меня охватывает смутное, неочевидное, словно окончательная сумма в чеке от психоаналитика, стремление и самому завербоваться в обреченный анабасис Грустных Щенков, когда я случайно обнаруживаю, какие претензии выдвигаются современными рецензентами к «Чуме из космоса» Гарри Гаррисона. Этот роман вышел в 1965-м, одновременно с «Дюной» и раньше «Штамма “Андромеда”», то есть теоретически мог рассчитывать хотя бы на статус эталонного технотриллера о биологической угрозе из космоса, если уж с премиями в тот год так не повезло бы. Но, в отличие от работы Крайтона (которая, кстати, недавно была приговорена правообладателями к сиквелу), «Чума из космоса» не «взлетела» даже после небольшого расширения текста и ребрендинга в 1971-м в «Наследие Юпитера» («The Jupiter Legacy»). Упрекнуть Гаррисона кое в чем действительно можно, от посадки межпланетного корабля “Перикл” на ПОВЕРХНОСТЬ Юпитера до “бога из машины” в финале, приметанного к основному тексту ощутимо белыми, как плащ д’Артаньяна с кровавым подбоем, нитками.

Не приходится удивляться и почти обязательному ретрофутуризму — впрочем, бывает и хуже (почти все авторы раннего киберпанка экстраполировали в наше время проводные дисковые телефоны и кассетные деки). Дык костерят Гаррисона нынче не за это, а за… правильно, сексизм и объективацию женщин, начиная с доктора Ниты Мендель:

Как ни крути, а получается, что даже без юпитерианской версии коронавируса «Ухань-2019» вход в нижнюю часть Интернета предпочтительно осуществлять в скафандрах полной защиты.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3x7oaN2).

Пастишей я чаще не люблю, писать их совсем не умею, чем и объясняется мое полнейшее равнодушие ко всяким конкурсам в честь или память определенного автора. Исключения, разумеется, есть, но их я могу пересчитать по пальцам, не снимая ботинок, и носят они почти всегда романную форму. Теперь ботинки малость подужались — мою немногочисленную коллекцию пополнила «Затаённая ухмылка волчицы» (сами понимаете, фантлабовский ник дополнительно обязывает). Новелла первоначально создана для сборника малой прозы, оммажного творчеству Джина Вулфа, и получилась она с большим отрывом лучшей в нем.

Наверное, не стоит удивляться, что в русском переводе название искажено, в эпиграфе из «Сказания о Старом Мореходе», предпосланном самой «Пятой голове», с волками и волчицами при переводах вечная гендерная путаница. Загадочнее иное: почему, например, девочку, рожденную в Порт-Мимизоне на Сен-Круа, планете, заселявшейся первоначально франкофонами, в русской версии называют Сьюзен, а не Сюзанна, как в оригинале? Уже после первых строк, следом за Вулфом у Суэнвика (Swanwick) отсылающих по направлению к Свану (Swann), понятно —

Новелла Суэнвика не сводится к одной лишь инверсии гендерных ролей, как часто нынче повелось в голливудских римейках типа «Это всё он»: начинается «Затаённая ухмылка волчицы» с раннего пробуждения зимним утром вместо позднего засыпания летним вечером, а дальше раскручивает тропы, отцензуренные Бюро Всеобщего Надзора из полевых справочников по животному миру Сент-Анн — старательно индуцирует то самое чувство заползающей под кожу неуверенности в окружающем мире, какое и требуется от качественных психологических упражнений в жанре ужасов.

Вулфовскому оригиналу это несвойственно, за исключением, возможно, сцен в тюремной камере: его хоррор безукоризненно интеллектуален, скримеры исключены, а генетические спецификации всегда размыто-вневременной природы, подобно призракам Дома на Холме у Ширли Джексон. Да и глава семейства, выкормленного Волчицей,

Кстати, а задумайтесь, кого бы следовало выпустить воителем на стороне землян в поединке у платоновской пещеры идей

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3aMGOko).

Я мало читаю старосоветской и вообще русской фантастики, но не отказался бы узнать, какой вердикт бы вынесли ван Вогт, Иган, Шеффилд, Бакстер или Райт работе Колпакова, совершенно нетипичной и для “золотых пятилеток”, и для нашего времени, когда концепция Большого Сжатия Вселенной вроде бы оказалась надежно отброшена передовой материалистической астрофизикой, а перспектива тепловой смерти от темной энергии снова стирает разницу между самоубийствами Бога и Людвига Больцмана.

Еще интересней другое обстоятельство:

А эта идея Сиднеем Коулмэном тогда еще не была предложена, и стырить ее (как, по заверениям Витковского и Альтшуллера, имел обыкновение) Колпаков явно ниоткуда не мог бы.

До «Мошки в Зенице Господней» оставалось еще полдюжины лет, но

Как знать, а вдруг эту должность и предложила гильдия хрононавтов Колпакову, бесследно исчезнувшему в путешествии из Ашхабада в Москву?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2OP4VqN).

Недавнее интервью Марка Цукерберга The Information производит менее амбициозное впечатление, нежели послание к народам государства Facebook в начале трампистского междуцарствия, но, впрочем, Цукерберг может теперь немного отдохнуть и расслабиться — настойчивая борьба корпораций Кремниевой Долины и “нового жречества”, спонсируемого ими, привела к успешному сносу палаток Четырехмильного цирка на Капитолийском холме, пускай и ценою “пламенных, но в целом мирных” протестов, цифровой охоты на ведьм и всемирной пандемии карантинов.

Эта последняя, по скромным оценкам, ускорила лет на 15 массовый сдвиг от офисной жизнедеятельности, сопряженной с постоянными физическими перемещениями, к удаленной работе и фрилансу. По мнению Цукерберга, широкое внедрение гарнитур виртуальной и дополненной реальности позволит по желанию переноситься в любой уголок мира (разумеется, если у вас толстый интернет-канал, а региональные цензурные блокировки не предусмотрены), что радикально снизит число автомобильных поездок и авиаперелетов — и поможет очистить окружающую среду. Вдобавок отсутствие потребности в физическом доступе к офисному рабочему месту высвободит деньги, ранее расходуемые сотрудниками на аренду недвижимости в крупных городах вроде Сан-Франциско или Нью-Йорка. Неизвестно, читает ли Цукерберг работы о старомодном и таком знакомом будущем (о Джеффе Безосе или Элоне Маске это можно утверждать с достаточной надежностью), но в поисках подлинно метких аналитических прогнозов уместно сличить его инновационные предложения и опенспейсные ритуалы культа ускоренной разработки ПО с провидческим, хотя и старомодным по лексике (и безыскусным по сюжетной архитектуре) романом-сборником Лауренса Мэннинга.

Он первоначально был опубликован как цикл рассказов на страницах Wonder Stories в 1933-м, а издан под одной обложкой спустя более сорока лет, когда Мэннинг, не получивший признания у современников, давно уже отошел от литературной деятельности и занялся рассылкой сеянцев растений по почте — бизнесом, отдаленно напоминающим первые ростки Amazon.

В истории Мэннинг остался скорее не как садовод, писатель или филолог, а как ракетчик — основатель Американского межпланетного общества, мутировавшего впоследствии в Институт аэронавтики и космонавтики. А его «Человек, который проснулся» в наши дни практически забыт, хотя в нем при желании не очень трудно усмотреть ближайшего общего предка «Терминатора», «Матрицы» и «Гаттаки».

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3dZFWeL).

В этом году «Fallen Angels» отмечают тридцатилетний юбилей, но переиздания не предвидится, хотя вполне возможно, что катастрофа техасской энергосети в феврале 2021-го придала бы роману, как и при выходе в 1991-м, статус бестселлера. Да, Землю в этом варианте реальности миновали Удар Ступней или «Молотом Люцифера», но официального визита Полярной Лисы никто не отменял. Новый ледниковый период в разгаре, и человечество, не исключая полных отморозков, решает на практике дилемму Роберта Фроста.

И это как раз наше с вами настоящее начала 2020-х, слегка альтернативное, очень узнаваемое в этнокультурных аспектах, смехотворно отстающее от нашего мирового листа во всех информационных технологиях (BBS и портативные факсы — последнее слово здешней электроники и сетевых коммуникаций), зато существенно опережающее по части технологий космических — в наличии независимые хабитаты на НОО, микроволновая передача энергии и лунная база. Глобальный Север при участии России сражается с глобальным Югом, Канада, Аляска и Сибирь погребены под слоем льда толщиною в километры, а химерическая коалиция леваков и религиозных консерваторов, пришедшая к власти в США, объединена ненавистью к технократам и жителям орбитальных станций, хотя в действительности оледенение спровоцировано было как раз чересчур ревностной политикой борьбы с выбросами парниковых газов. Быт антарктических станций и вообще Южного полушария в книге никак не отражен, что досадно.

Этот совершенный в своем роде капустниковый roman à clef, гимн анархо-либертарианству в прозе и фильковых стихах, написанный тайными властителями фэндома (ТВФ, SMOF) для фэнов и о фэнах, казалось бы, должен потягаться в популярности с выходившим одновременно «Пламенем над бездной». Да и две довольно престижных премии (Prometheus Award и японская “Сэйун”) отмечены звездочками на его элероне. Но так не произошло. Почему? Наверное, потому, что роман уникален в англосферной фантастике не только этим, а и другими особенностями, более мрачными.

Например, тем, что «Fallen Angels» предельно неполиткорректны, идя вразрез со всеми тенденциями эволюции (или инволюции) штатовских социума и фэндома, но при этом, в отличие от «Доктора Аддера», «Стеклянного молота», «Далгрена» или «Бойцовского клуба», совершенно чужды контркультуре.

Тем, что роман существенно опирается на комиксово-кинематографические субкультуры вроде треккеров, но достоин сертификата о свободе от красных рубашек.

Тем, что авторское трио с точностью, выстужающей кровь не слабее ледникового периода, предсказывает кривозеркальной сатирой американские настроения “холодной гражданской войны” — и допускает примечательную оплошность в ключевой посылке сюжета.

Какую? Фэндом не попал под законодательный запрет и репрессии, но самоцензура и “культура отмены”, буйным цветом заполонившие его еще после инцидента с Грустными Щенками и геймергейта, справляются не хуже. Фэндом отнюдь не собирается восставать против нарождающейся фальшдемократической диктатуры экотеррористов, ковидобесов, социальных воителей, гендерологов и ксенофобов. Наоборот, он ее горячо поддерживает, вплоть до демонстративного “исправления имен” в худших традициях культурных революций прошлого века.

Поэтому я уверен, что «Fallen Angels» суждено остаться погребальным костром (или, точнее, огненным столпом) на закате эпохи, в которую адептов теории глобального потепления и экополицию можно было едко высмеивать, проблему солнечных нейтрино увязывать с минимумом Маундера и Малым ледниковым периодом, а фемфэнок на конвентах — по примеру Азимова игриво лапать за задницы.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39VuZYb).

После моего корреспондента Джерри Пурнелла, которому в последние годы жизни здоровье (а также обновления на Surface Book, которые он почему-то избегал отключать) явно мешало работать над беллетристикой, остался ворох черновиков, и приглашенные наследниками коллеги выпекли на их основе аж три книги. Увы, качество этих сиквелов не всегда сравнимо даже с «Хватательной рукой», получавшей неоднозначные отзывы как в англосфере, так и в Рунете. Достаточно сказать, что на весь спартанско-мошкитский цикл, включающий ближние приквелы и сиквелы «Мошки в зенице Господней», упоминания земных политиков и исторических деятелей XX-XXI вв. можно сосчитать по пальцам, не снимая сапог-скороходов со встроенными двигателями Олдерсона-Шойера (Пурнелл пылал энтузиазмом относительно перспектив EmDrive); навскидку же вспоминаются лишь Макартур и Ленин, в честь которых названы корабли, направленные в систему Мошки. В принципе, с поправкой на демонстративный консерватизм Второй Империи Человека это терпимо даже для 3017 года. А вот в «War World: Falkenberg's Regiment» Стива Карра мы уже находим, пускай и мимолетные, нападки на… Трампа, без которых книгу, видимо, просто не пропустили бы в печать.

На фоне продуктов, премируемых штатовским коммьюнити после Охоты на Грустных Щенков (приятные исключения очень редки), «Хватательная рука» (в другом варианте названия — «Крепостной ров вокруг Зеницы Мёрчисона») и вовсе покажется потерянной классикой жанра. Пожалуй, это правильно. «Хватательная рука», в отличие от безукоризненной «Мошки в зенице Господней» (и в заметно большем сходстве с «Сепаратистами» Дженни Пурнелл), — не о Первом Контакте, а о том, как расхлебывать его последствия. Технологии сиквела несколько приближены к современности, женщин в сюжете стало аж три вместо одинешенькой Салли Фаулер, и сексапильная журналистка Джойс Мэй-Лин Трухильо свой репортаж заливает на имперский новостной портал, а не печатает на бумаге, которую потом надо засунуть в гиперкапсулу и послать попутным спейсфайтером на Спарту. Иные технологические аспекты классического сеттинга «Мошки», однако, нынче воспринимаются как мрачное пророчество: карманные компьютеры при работе не жужжат вентиляторами, зато без пауэрбанка на проводе и впрямь долго не живут.

Добавлено много демиургических подробностей о физике гиперперехода в модели Олдерсона и формировании новых Прыжковых Точек. Следует внимательно отнестись к этим фрагментам, в них ключ к пониманию основной политической интриги романа, связанной с мошкитами. Сдвиг Точки Безумного Эдди, охранявшейся имперским флотом, представляет смертельную угрозу для человечества: что, если разрозненным обломкам дюжины враждующих на Мошке-Прим чужацких государств удастся ускользнуть из системы? Империя большую часть трех десятилетий убеждала разбросанных по сотне миров подданных, что само их выживание зависит от Мошкитской Блокады. Но если бы на весь людской космос разнеслась сенсационная весть,

И еще неизвестно, что покажется страшней  — войны с сауронскими сверхлюдьми, предварившие развал Первой Империи, или открытый конфликт с неотъемлемо агрессивной инопланетной цивилизацией, чьи темпы воспроизводства пушечного мяса превосходят всякое воображение,

Единственный русский перевод настолько отвратителен, что разнобой с первой книгой заметен уже в написании имени Основателя Империи, а драгоценностями в короне императорского дома сияют маленькие шедевры типа «мыльного камня» (в оригинале milestone). Правда, «военная интеллигенция» (war intelligence) в рынок не вписалась, возможно, потому, что к 1993 году мировая линия сеттинга отдалилась от базовой Реальности, и ни о каком СоВладении СССР и США всерьез говорить было нельзя; Нивен с Пурнеллом среагировали молниеносно, вырезав из сюжета адмирала Кутузова, самовары и казацкие танцы на борту имперского линкора.

Занятно, что у писателей, чьи политэкономические взгляды в реальности вполне эгалитарны (Нивен, Азимов, Херберт), галактические империи человечества получались самыми убедительными и странно привлекательными в своем слегка замшелом аристократизме.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3gYIedt).

Трилогия (наверное, уже можно уверенней присваивать циклу размерность элементарного кванта СИ, хотя потенциал расширения у него сохраняется) о Мире-Воке — по мнению книжных рецензентов пары крупнотиражных американских газет, самая масштабная космоопера в истории НФ. Совершенно ясно, что с работами Бэнкса, Харрисона, Бэйли, Бакстера, Шеффилда, Стросса или хотя бы Азимова они не знакомы, и противоречивые указания на отдаленность мест действия от Солнечной системы (до Глории, что в системе 3 Скорпиона, по версии Нивена и Бенфорда то несколько десятков световых лет, то пятьсот с хвостом) им говорят не больше, чем Дэмьену Линделофу, заставившему экипаж своего “Прометея” припереться в гости к Инженерам “в другую галактическую систему”. Впрочем, «Мир-Вок» все же есть за что похвалить безоглядно: это если и не наиболее масштабный цикл современной англосферной космофантастики, то самый олдскульный — невзирая на многочисленные недостатки и огрехи редактуры, он безошибочно, с первой же главы, вселяет то самое пронзительное очарование чуда, каким пленяли Галактическая Федерация, Мир-Кольцо, Империя Человека из мошкитского цикла, Орбитсвилль или Теплица.

Нивен, Бенфорд и их заботливо перечисленные в посвящениях к «Glorious» помощники, каждому из которых либо за восемьдесят, либо хорошо под восемьдесят, старательно обрызгали себя репеллентом от воинов социальной справедливости и Грустных Щенков, а потом, не стесняясь своей устаревающей белой мужской гетеросексуальности, принесли читателю в сложенных небесной чашей ладонях выжимку любимых космооперных концепций старомодного двадцатого века. На седые головы соавторов уже успели выплеснуть немало желчи с Goodreads и Amazon. Причиной тому, впрочем, не претензии к литературному уровню работы в строгом смысле слова, а более эзотерические недостатки: “мультяшность” инопланетян, сексизм капитана Редвинга, явная нехватка ЛГБТ-персон в экипаже “Искательницы солнц” (так, две лесбиянки не доживают и до середины экспедиции) и общий modus operandi посланцев Земли и Чаши. Как выразился один критик, “все они, по сути, картонные мудаки, люди, считающие, будто Вселенная им что-то должна, поскольку они по ней летали” (“all now basically cardboard assholes, humans who think the universe owes them something, because they flew across it”).

Ограничься Нивен и Бенфорд лишь этим, такое решение было бы ностальгически приятно, но недостаточно для высокой оценки цикла, поскольку на его сквозную вычитку бюджета издательства явно не хватило. Попадаются вовсе необъяснимые ретконы. Но как только дело доходит до Целей Полета, новых аванпостов человека в Галактике, то и Чаша Небес, и двойная система Глории исподволь шокируют, часто восхищают и неизменно стимулируют вкусовые рецепторы инаковости. А лишь “Искательнице солнц” из всех ковчегов поколений, отправленных с Земли, повезло столкнуться с высокоразвитой инопланетной цивилизацией.

Антология иномирских разумов и философий традиционно для коллабораций Нивена заслуживает переплета с драгоценностями, если даже переплет этот из человеческой кожи или ткани для красных рубашек (а краснорубашечников минимум полдюжины, что для нарочито медленной философской книги много). Способность открывать подсознание по своему желанию, уверены чужаки Чаши и Глории, ключевая для формирования устойчивого долгоживущего общества. Такой не наделен приматский вид, лишенный естественного устрашающего оружия и стремительно, по меркам эволюционной истории, выработавший мозги достаточно крупные, чтобы расколоть атом и направиться к звездам.

И под конец вам, возможно, самим искренне захочется вышвырнуть прочь из системы Эксельсии незваных человеческих гостей, словно киплингова Томлинсона за врата Неба и Ада.

Вот только сделать это будет не очень-то просто: следом за “Искательницей солнц” к системе Глории подлетает сама Чаша Небес.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3c5irxW).

Наверняка нереалистично было бы ожидать, что во второй книге цикла Ганн удержит или даже поднимет планку, заданную лучшим в этом веке переосмыслением «Кентерберийских рассказов» средствами космооперы. Но к «Transgalactic», хоть ее сюжет и архитектура заметно проще «Машины Трансценденции», претензий у меня куда меньше, чем в свое время к натужным попыткам Дэна Симмонса спасти от коллапса под позднейшими сюжетными наслоениями мир Гипериона. Беспримерно наивных, монохромно злобных или раздражающе непогрешимых персонажей, в отличие от «Падения Гипериона» или обоих романов об Эндимионе, вы тут не найдете: «Transgalactic» обслуживается двумя переходящими из первого романа персонажами, Ашей и Райли, но как прохождение через Машину не отказало им в базовой человечности,

так и резкая смена размаха и ритма повествования ничем не выдает ни мафусаилова возраста создателя, ни появления «Transgalactic» на свет в варианте реальности, где Трамп готовился опрокинуть на голову Хиллари Клинтон “корзину обездоленных”, а феминистки и ЛГБТ увлеченно гоняли по закоулкам SFWA Грустных Щенков и закоснелых в писательской технике белых гетеросексуалов.

Так могла бы выглядеть «Аргонавтика» Аполлония Родосского, пропущенная через воздвигнутые на «Бесплодной земле» «Звездные врата» из импервиевого сплава.

Меня это порадовало: мало того, что я сторонник теории палеоконтакта, так еще о современных номинантках и лауреатках престижных премий НФ, за редкими исключениями (Энн Лэки и Аркади Мартин), крайне низкого мнения, о голливудских же космооперных боевиках конца прошлого века — достаточно высокого, особенно если сравнивать с современной продукцией фабрики эндорфиновых кошмаров и фантазий Верховного Мыша. И вас наверняка не удивит, что гармоничный аккорд на душевных струнках моих взяла книга, где один из протагонистов приходит в себя во тьме телепортационной камеры, глубоко во чреве немыслимо древней пирамиды, на планете, чей климат и живность соответствуют Парку юрского периода, а культура — центральноамериканским обществам Земли накануне прихода испанцев и установления принудительной толерантности под зонтичным брендом Западных Индий в двадцатичасовую рабочую смену.

Разумеется, на примитивных мирах не задержится ни Райли, ни его возлюбленная Аша, которую забросило на другой конец Галактики, но через тот же самый маршрутизатор, который создатели то ли разучились нормально настраивать, то ли перегрузили слишком частым использованием.

Их ждет более ответственная миссия — во-первых, отыскать друг друга в тени корабля Тезея, даром что о месте встречи на случай нежданной разлуки они условиться забыли, во-вторых, продвинуть человечество вверх по эволюционной лестнице Галактики, каждый пролет которой освещен тераваттным прожектором для ежесекундного надзора ИИ.

Ведь лишь тем нечего бояться, кто ничего не скрывает, а от истинных хозяев Галактической Федерации ныне сокрыто слишком многое, и это вселяет очень неприятные ощущения. Ибо слишком давно Федерация выполняла единоличные функции арбитра раздоров, и галактические расы, независимо от членства или отсутствия такого статуса, свыклись с её мощью и правотой, притерпелись, жертвуя интересами одного вида во имя общих или понимая, что неповиновение повлечёт за собой карательные акции, а то и уничтожение вида. Предстоит кропотливая работа, прежде чем Галактика возвратится в привычное состояние принудительной толерантности, а уважение к чужим традициям не является для людей чем-то естественным.

Cокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3mxxVQi).

В интервью, посвященном обсуждению трилогии, Ганн цитирует хлесткую фразу, сказанную некогда Вондой Макинтайр о голливудских экшен-кинопродуктах: “истерический энтузиазм, за которым следует полное молчание”. Для своего возраста (в июле ему исполнилось 97 лет) Ганн в отменной форме, часто посещает конвенты, и его наверняка забавляют фэны-миллениалы, норовящие подсунуть под автограф вместо книги коллекционный диск с какими-нибудь «Стражами Галактики» — работой полного тезки.

Но непохоже, что в «Transformation», чей слегка скомканный сюжет практически исчерпывается цитатой Вонды (если понимать под истерическим энтузиазмом реакцию на принятие в члены Федерации), Ганн сознательно пародировал голливудские кинокомиксы —при всех отчетливых параллелях с «Одиссеей» и «Аргонавтикой» его небрежно-расточительная и тем изящная ксенопанорама периферийных миров Галактической Федерации сделает честь любому допандемийному миллиарднику Marvel. Она же и представляет наибольшую ценность при знакомстве с книгой: главное —не ждать истерических щелчков Таноса по хрустальному подбородку или евросоюзных (простите, федеральных) субсидий бесперым двуногим прямоходящим, а навострить ушки, чутко ловя отзвуки величественных космооперных фиоритур ван Вогта, Дилэни, Бэнкса и, конечно, Шеффилда.

Композитор-пацифист Дрейк Мерлин в «И снова завтра, снова завтра» неохотно взваливает на себя командование галактическими армиями в релятивистской Вселенной, где он один из всех потомков земного досингулярного человечества помнит, что такое война. Но его Галактику населяют, как у Азимова или Херберта, только люди, как бы ни прогибали они под себя реальное и виртуальное окружение и какие бы реализации ни получал в конечном счете этот зонтичный термин.

Аше с Райли у Ганна решать загадку накатывающей на мультивидовую Галактику зоны молчания и сложнее, и проще одновременно. Да, перемещение между Прыжковыми Точками осуществляется практически ползком, в нормальном пространстве-времени лоренцевой метрики, но, во всяком случае, это куда лучше “прыжков веры” в неизвестность по другую сторону дверцы гибернационного морозильника. Вдобавок что построено одним разумным существом, то другое может воспроизвести — и кого заботит различие механизмов работы, если результат идентичен … или превосходит самые пессимистичные ожидания трусливых галактических бюрократов?

Когда же Аша, Райли и неожиданная пара их попутчиков на “Адастре” (не путать с одноименным кораблем поколений из предыдущих романов цикла, а тем паче ковчегом, который в допотопные времена НФ построил Мюррей Лейнстер),

А главное, придраться совершенно не к чему: исторические лемниянки из греческих мифов, легших в основу драм Эсхила, Еврипида и Софокла, демонстрировали именно такой переход к домотканому партеногенезу.

Увы, в родном мире Ганна федеральный консенсус республиканцев и демократов треснул и накренился по всей длине фундамента, и вот уже намеченную на 2024 год экспедицию к Южному полюсу Луны приходится аккуратно подменять визитами к местам посадки старинных машин трансценденции: ловкость рук — и никакого расизма. А там, глядишь, и Федеральный Центр подтянет к Луне потолок госдолга.

Правда, федеральные ИИ так стары, что уже начинают проявлять признаки сенильной деменции, зато по-прежнему склонны действовать быстрее, чем чиновники вроде Ёситаки Сакурады соберутся с мыслями.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/37P1W7e).

Как и в случае Рюкера (недаром другая, лучше известная, книга этого писательского дуэта именуется «White light»), Мураками, Крайтона или Уоттса, знакомство с одной из работ Бартона и Капобьянко позволяет более-менее уверенно предсказать сюжетную архитектуру всех остальных. Сравнение с Уоттсом тут особенно уместно, ибо стандартный конструкторский набор БиК включает команду исследовательского корабля или ковчега поколений, вознамерившуюся свалить прочь с безнадежно опостылевшей им или донельзя загаженной Земли. Впервые этот SDK опробован как раз в «Iris», поэтому лучше начать именно с нее.

Книга вышла в 1990-м, когда планет в Солнечной системе еще было девять, а «Вояджер-2» — кстати, его бортовому компьютеру роман посвящается — только-только передал первые (и последние на данный момент) высококачественные изображения Тритона, куда первоначально и направляется корабль колонистов «Глубинная звезда» («Deepstar»). Как вы космическую яхту назовете, так она и полетит, и уже выбранное для звездолета имя проливает первые лучи белого света на непременные черты всех членов экипажа «Iris», а равно и других космооперных боевиков БиК. Это, в порядке убывания релевантности: ярко выраженная психологическая дисфункция, гиперсексуальность, узконаправленная гениальность, неусидчивость и обостряющаяся вспышками ненависть друг к другу. Как их вообще выпустили в космос и почему доверили ответственную миссию?

Вопросы эти несут не больше смысла, чем претензии к HR-менеджерам, доверившим судьбы человечества Юкке Сарасти в «Ложной слепоте», хотя на практике достаточно было бы

Отзывы об «Iris» в англосфере столь же противоречивы, как, например, о работах Сэмюэля Дилэни, с которыми этот роман часто и небезосновательно сравнивают; однако «Нова» Дилэни — протокиберпанк, если ее вообще можно охарактеризовать однозначной субжанровой принадлежностью, а «Iris» — нечто вроде гранжевой импровизации по ее мотивам на сенсорном сиринксе, какую мог бы исполнить Магнифико Гигантикус, надышавшись “ангельской пыли”. Пускай и рождает такая смесь киберпанка и твердой (чтобы не сказать, набухшей и отвердевшей) НФ отчетливое чувство, что место «Iris» где угодно в индексе запрещенных к награждению книг, только не здесь и сейчас.

Интересно, что справедливым это утверждение кажется как для наших дней, когда эпатирующая белых гетеросексуалов фигура, однополая любовь и борьба с памятниками за права агрессивных меньшинств обязательны для трех подряд “Хьюго”, так и для 1990-го, когда на излете были первые волны киберпанка и пауэр-металла, Плутон считался самостоятельной планетой и находился ближе к Солнцу, чем Нептун и Тритон, “Хьюго” в романной категории вручали Дэну Симмонсу за сборник кентерберийских рассказов, а генсек ЦК КПСС мутировал в президента СССР, не зная, что дожить в этом статусе до первого поцелуя лесбиянок в «Стартреке» ему не суждено.

Что же, ранняя пташка, подобно старшему разработчику «Глубинной звезды» Брендану Силоку — ученому, инженеру, гладиатору и насильнику, — ловит червячка в системе. Но иногда лишь после первого гравитационного маневра на пути из Бруклина вспоминает, что забыла накраситься.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Y1ihlZ).

Роман Кристофера Приста «Опрокинутый мир», впервые опубликованный на русском еще в 1983 году (впрочем, с сокращениями) и после этого долго не переиздававшийся, часто — и заслуженно — приводят в пример как одно из величайших достижений Новой Волны британской фантастики. Да, идея «Опрокинутого мира» и впрямь настолько головоломна для казуального читателя, что даже псевдосферу — геометрическую фигуру, по образцу которой сконструирован мир Города и его солнце,— регулярно путают с гиперболоидом, даром что прояснение этой ошибки не требует познаний, выходящих за пределы университетской программы по математике для первого курса. Но шедевр ли это? Отнюдь. Стилистически Прист намного мастеровитее Грега Игана, чьи «Дихронавты» соблазнительно рассмотреть как своеобразный “мягкий римейк” «Опрокинутого мира» (и вот мир «Дихронавтов» действительно гиперболоидный, что читателю поспешат заспойлерить уже на обложке), однако в этой ранней работе сюжетные швы толком так и не зарубцевались. И даже ребенком, читая «Опрокинутый мир» впервые, я аж поперхнулся натянутым объяснением странностей Города и мира вокруг, которое Лиз предлагает Гельварду Манну.

А вот рассказ Дэвида Массона, опубликованный в 1965-м, то есть почти за десятилетие до «Опрокинутого мира», классификации в (забытые) шедевры вполне заслуживает. Поскольку, предвосхищая все лучшие черты «Опрокинутого мира» Приста и «Бесконечной войны» Джо Холдемана, «Отдохновение путника» избавлено от их недостатков. Вероятно, появись этот рассказ спустя лет тридцать и, скажем, за подписью Теда Чана, другого великого конструктора “преломляющих воображение” вселенных, он бы удостоился пары престижных жанровых премий; а если вспомнить, что Массон почти всю жизнь работал университетским библиотекарем, то сразу замечаешь, что «Отдохновение путника», оставленное без подписи, и знатоков Борхеса могло бы запутать на “свидании вслепую”.

Однако творчество Массона признания даже у современников почти не получило, и после 1968 года, когда Новая Волна ненадолго выбросила к маякам критики его первый и единственный сборник, Массон написал лишь три рассказа. Впрочем, как показывает биография Баррингтона Бэйли, высокая продуктивность в ту пору тоже не была гарантией рыночного успеха “странной фантастики”, пускай и премии присуждались не только по гендерно-тусовочному признаку.

Закрадывается навязчивое подозрение, что ни один сценарист, способный предложить сравнимую с «Отдохновением путника» по оригинальности реализацию войны за Северную Стену для «Игры престолов», до Голливуда и высокооплачиваемых заказов хоть пешком, хоть вплавь через Атлантику просто не доберется: таковы уж современные эффекты торможения креативности в высших сферах медиабизнеса.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/30jkxpW).

«Null-A Three» написан спустя много десятилетий после первых двух романов цикла, сохраняющих умеренно культовый статус, но выглядит даже на их фоне, не говоря про «Солнечную лотерею» Дика, «Высокое мнение» Херберта или «Null-A Continuum» Джона Райта, примерно так же вдохновляюще, как офисный опенспейс Института общей семантики (это здание реально существует и находится в Нью-Йорке, том самом Городе Земной Машины Игр) рядом с фортом Буайяр. Книга первоначально издавалась в Европе на французском и итальянском, а только потом в США на английском, и это вряд ли случайность: даже очень преданный поклонник автора рискует завязнуть на первой трети романа — уж слишком самозабвенно ван Вогт прописывает неаристотелевы эффекты мышления Госсейна-клона, необъяснимым образом пробудившегося раньше смерти актуальной версии и утащившего с собой через космические бездны боевой корабль Дзанской империи из Теневой Галактики, прародины человечества, где вроде бы не осталось ни следа разумной жизни.

Увы, получается это у него так, что волей-неволей вспоминаешь исследования, связывавшие начало болезни Альцгеймера у Айрис Мёрдок со стилистической выхолощенностью и сюжетной бедностью «Дилеммы Джексона» — мне эта книга показалась мало отличающейся от прочих, скучноватых и затянутых, работ Айрис, но я вообще не люблю мейнстрим, когда он не подслащен хотя бы щепоткой фантастики. «Null-A Three», как и большая часть работ пальповых классиков, не чужд сексизма, и, появись книга в наше время, ее создателю в SFWA, вероятно, пришлепнули бы ярлык инцела. Откровенно говоря, ярлык этот становится еще более клейким от пассажей, посвященных попыткам Госсейна хотя бы в одном из тел потерять девственность. Эти моменты, как признает автор устами Госсейна, вряд ли достойны запечатления в истории, да и бумаге их даже филлера ради доверять не следовало бы.

К счастью, после этого действие вдруг разгоняется на сверхсветовой скорости, превращая «Null-A Three» в умеренно бодрый политический триллер, который бы вполне сошел за набросок очередного летнего блокбастера от диснеевской Marvel; учитывая, что почти каждая глава завершается телепортацией Госсейна в новый город, на новую планету или корабль, так и хочется предложить на роль Гилберта в потенциальной экранизации Криса Хемсворта или Бенедикта Камбербэтча. Невольно закрадывается подозрение, что остаток книги переделан из более ранних набросков, и лишь первая треть действительно написана в 1980-х, когда здоровье и финансы ван Вогта серьезно ухудшились.

И даже эта сравнительно неудачная работа ван Вогта производит — если только, повторюсь, продраться через первую треть — куда более слитное и цельное впечатление как импровизация ради денег на заданную тему господства мысли Избранного над материей, нежели любой из трех фильмов “мышиной трилогии” Звездных войн. Противоречий с предыдущими двумя классическими романами в ней хватает, но они, в отличие от расхристанных волоконец, беспомощно свисающих с гобелена саги о Скайуокерах, не топят весь неаристотелев цикл под водами Ватнсдальского озера.

Такой результат угадывается интуитивно в неаристотелевой логике: если взаимосвязь символа и объекта не соответствует фактам, поведение носителей традиции становится бессмысленным и препятствует адаптации к изменившейся обстановке.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2MxQt21).

Если уж вы беретесь за санкционированное Лидией ван Вогт продолжение, «Null-A Continuum», после знакомства с предыдущим романом “неаристотелева цикла”, то наверняка знаете, что отношение к этому последнему у любителей фантастики вообще и поклонников ван Вогта в частности находится на уровне, примерно аналогичном восприятию «Темных судеб» поклонниками франшизы Терминатора, а «Прометея» и «Завета» — фанатами вселенной Чужих. Иными словами, несмотря на то, что жираф большой и ему вроде бы видней, большинство опрошенных отдали бы многое, чтобы вычеркнуть из истории вклад Кэмерона, Ридли Скотта и ван Вогта в создание этих произведений.

К счастью то или к несчастью, а неаристотелева вселенная ван Вогта хотя и повлияла на умы многих классиков фантастики XX и XXI века в самом впечатлительном — подростковом и юношеском — возрасте, но ее известность совсем не дотягивает до популярности сеттингов, с которыми я провел сравнение выше. В профильном сабреддите Терминатора иные, уязвленные до глубины души, фанаты сейчас распродают коллекционные фигурки, объясняя это тем, что после «Темных судеб» роботизированная ипостась Арнольда Шварценеггера неотвязно ассоциируется у них с Карлом, торговцем шторами. Ван Вогт ни одной голливудской блокбастерной экранизации не удостоился, если не считать, разумеется, несомненных отголосков «Черного разрушителя» в «Чужом». Впрочем, нельзя исключать, что именно его стараниями общая семантика Кожибского после 1950-х плавно мутировала в куда более эзотерическую дисциплину — нейролингвистическое программирование, евангелисты которого зачастую приписывают себе сверхчеловеческие способности.

У ван Вогта почти вся техника работает на вакуумных лампах, и эту милую анахроничную деталь Райт прилежно сохранил. Как сохранил и многие другие стилистические прелести, благодаря которым Филип Дик мог отнекиваться от подозрений в употреблении наркотиков при работе скромным: «да что вы, это всего лишь результат внимательного перечитывания ван Вогта». Конечно, речь о раннем ван Вогте: некоторые детали «Null-A Three», открыто противоречащие первым двум книгам, Райт все же игнорирует. Такой поступок простителен: ничем иным, кроме забывчивости и, возможно, умственной болезни, нельзя объяснить даже их изначальное появление у ван Вогта.

Некоторые решения вызывают немедленные аплодисменты. Например, почему Патрисия Харди, мнимая супруга Гилберта Госсейна в его наведенных воспоминаниях «Мира Нуль-А» и сестра императора Величайшей Империи Энро Красного, выбрала себе такое имя? Это простая загадка.

Местами «Null-A Continuum», безусловно, утомит тех, кто привычен к лапидарной и суховатой прозе ван Вогта или его ученика Дика: книга эта почти вдвое толще среднестатистического романа любого из “сладкой парочки” Золотого века пейпербэков, и достаточно сказать, что гибель Вселенной спустя более гугола лет, когда сверхмассивные черные дыры испаряются по механизму Хокинга, а мироздание переходит к окончательному низшему энергетическому состоянию, наступает

Но вы ведь не подумали, что это действительно последний дозор для привилегированного космологического наблюдателя? Да ну, фантастика.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2ZOHq4p + https://bit.ly/3dkYmU8).

В «Beggars and Choosers», продолжении переписанных из одноименной новеллы «Испанских нищих», Кресс с немалым изяществом дает отповедь всем скептикам, уверенным, что на литературу бесшовно переносится популярный принцип “мальчики зарабатывают, а девочки тратят”, то бишь — девочки не умеют в киберпанк и постапокалиптику. Умеют. И способны послать Землю кубарем прочь с насиженной орбиты, если их как следует разозлить пренебрежением к интеллектуальной мощи новой литературной волны, которая в 1994-м уже лет двадцать как неслась, уверенно разгоняясь, курсом на столкновение с информационной эпохой актуальной истории.

Такое решение выбирает и Миранда Шарифи, Супер-Неспящая, после кажущегося акта конформизма и преклонения перед авторитетом властей Соединенных Штатов Америки: действительно, кто, как не она, сдала федералам свою бабку, сверхчеловеческую террористку Дженнифер Шарифи, вздумавшую угрожать США уничтожением пяти городов. Миранда выросла в Святилище Неспящих, на ультразащищенном орбитальном хабитате, и стараниями бабки претерпела такие радикальные генетические модификации, что и мыслить-то как человек больше не в состоянии. Впрочем, именно эта непредсказуемость мысленных рисунков, как может показаться, и сыграла с Дженнифер, а заодно Лейшей Кэмден из «Испанских нищих», очень злую шутку. Дженнифер и остальные члены ее подрывной ячейки заточены в тюрьму с внятной перспективой провести там остаток (очень долгой) жизни, а Лейша тщетно пытается подобраться к Миранде если не напрямую, то через ее любовника Дрю Арлена, художника осознанных сновидений, чтобы выяснить, чем же таким занимаются повзрослевшие дети-Суперы на острове у мексиканского побережья. Недалеко от места, где шестьдесят пять миллионов лет назад упал Чиксулубский астероид, расчистив экологическую нишу для пришествия млекопитающих. Не может ли получиться так, что оттуда же начнется вытеснение старого недоброго человечества мультиадаптивным видом, куда лучше приспособленным к выживанию в условиях интенсификации информационных потоков?

Да, причина упадка американской экономики уважительная: монополия федеральных властей на дешевую Y-энергию, открытую Кэндзо Ягаи, наконец разрушена, и теперь все страны мира получили к ней равноправный доступ. Но какое до этого дело ста двадцати миллионам пожизненных безработных, которые искренне уверены в своем праве по рождению на аристократическую праздность и безусловный допуск к линиям раздачи синтетической пищи, одежды и техники?

Если ваше благополучие всецело завязано на передовую автоматику, для обслуживания которой требуется не более двадцати-двадцати пяти процентов былой рабочей силы, вы оказываетесь перед простым выбором: уничтожить бесполезных или задобрить их ради голосов в президентской/парламентской гонке — а эти последние состязания, как хорошо известно, в США исстари наделены самопричинной ценностью и ведутся практически непрерывно.

Первый, людоедский, вариант выбирают у Кресс отсталые государства Африки и Латинской Америки, второй же могут себе позволить страны, претендующие на производство смыслов человеческого бытия. Но что, если автоматика внезапно забарахлит, а прилетевшие на шум инженеры техподдержки обнаружат, что и это производство выведено на аутсорсинг,  к оперившимся под индиговым небом сингулярности ранним пташкам, которые, подобно мне, еще подростками наизусть выучили уроки Мидвича? И озаботились защититься от плачевной судьбы тамошних кукушат, не прошедших квалификационное сито коллегии выборщиков.

Роберт Энсон Хайнлайн пустил как-то в обиход фразу «Лепестки двери разошлись» («The door irised open»), долженствующую средствами элегантного минимализма подчеркнуть технологическую и, опционально, социокультурную инаковость сеттинга повествования. Впоследствии она часто обыгрывалась или попросту цитировалась без кавычек — вплоть до новеллизаций франшизы Хищника. По горячим (и вполне способным того сильнее раскалиться по новой) следам вспышки уханьского коронавируса было бы неплохо наделить умеренно культовым статусом фразу, которая, с одной стороны, отвечает требованиям к “ненавязчивому инфодампингу инаковости”, с другой же, свободна от привязок к Золотому веку НФ, восприятие наследия которого и классификатор титанов у каждого поклонника фантастики, вероятно, свои.

«Beggars and Choosers» отличный пример такой фразы как раз и предоставляют — устами деревенского простачка Билли Вашингтона, хотя в конце весны 2020-го, когда Джорджу Флойду перекрыли кислород, она внезапно перестала выглядеть совсем уж необычно:

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2LFThtL).

Если ранний этап писательской карьеры Джека Макдевита был отмечен некоторыми стилистическими экспериментами и принес такие разнородные, но достойные стабилизационного фонда современной фантастики, достижения, как «Послание Геркулеса» и «Военный талант», то творческая продукция последних лет пятнадцати в его исполнении предсказуема, словно крепкая голливудская франшиза — наиболее точными аналогами циклов об Алексе Бенедикте и космоархеологах являются, пожалуй, похождения Итана Ханта и Индианы Джонса. Вы знаете, чего ожидать, и с готовностью платите за билет или скачиваете торрент, чтобы доверить пару часов своего драгоценного жизненного времени профессионалу международного уровня. Он, конечно, может схалтурить, но ниже прочно вбитой в стену Прекестулена планки не опустится, а после знакомства с какой-нибудь трилогией попыток начать новую трилогию там, где волшебный порошок давно израсходован на пробуждение силы в костюме железного дровосека, претензий у вас и вовсе не останется.

Должны быть в известной Вселенной некие сценарные константы, по которым допустимо калибровать свое окружение с похмелья после бурной вечеринки: например, яркость сверхновых стандартных свечей перед камином Алекса Бенедикта, где по отпечаткам следов Санта-Клауса на остывшей саже легко проложить дорогу к подножию чужацкого монумента на Япете.

Но если цикл о Бенедикте надежно застрахован от критики уж тем, что, подобно хроникам Дюны Фрэнка Херберта и правообладателей, его первая итерация эталонна для субжанра (мифопоэтической технофэнтезийной космооперы в случае «Дюны» и космооперного детектива в случае «Военного таланта»), то цикл о космоархеологах провисает после середины довольно ощутимо: «Одиссея» и «Адский котел» написаны торопливо и слегка неряшливо (а переведены на русский, как и остальные романы с участием Хатчинс, задней левой лапой япетской скульптуры), словно издательский аванс или счет за непредвиденные траты навис над клавиатурой Макдевита грозным омега-облаком. Оглядываясь на сеттинг космоархеологов после «Адского котла», трудно отделаться от впечатления, что ему срочно требуется вмешательство молодого Индианы Джонса или Лары Крофт, и приквел, где Хатч еще выпускница Академии с пустым резюме и лишенной культовых полигонов внешностью Алисии Викандер, этому запросу удовлетворяет.

При взгляде из нашей эпохи, когда снова в моде космические дизайны века пальпа, нортоновская “Королева Солнца” покажется компактной семейной машинкой, но ее кадетам против юной красотки Присциллы Хатчинс не жизнь, а разлюли малина: Дэйн Торсон может быть недоволен первым назначением, но ему не было нужды самому тыкаться по корпорациям в поисках работы, опасливо оглядываясь, а не прихлопнут ли вообще тапком близкие к банкротству земные правительства космическую программу. А машина Предтеч хотя и притягивает незримыми щупальцами неосторожные корабли в “бермудский треугольник”, но не взрывает их, как фанатики-антитерраформисты, безобидным приветствием с ресепшена орбитальной гостиницы, скрывающим вредоносный для бортовых систем код. В этом мире все, от баскетболистки до кандидата в президенты Североамериканских Соединенных Штатов, смутно недовольны собой, тоскуют о несбывшемся и мучаются предчувствием пробуждения силы, которой перпендикулярны все их разгонные траектории.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2v1rkY7).

Европейская традиция считает определяющими развилками античности сражения при Марафоне и Гавгамелах, переход Рубикона Цезарем или битву при Акциуме, китайские историки же первым долгом вспомнят покушение Цзин Кэ на циньского правителя, вана Ин Чжэна, будущего императора объединенной Поднебесной Цинь Ши-хуанди. Этот эпизод, случившийся в 227 г. до н.э., по мере восхождения Китая удостоился и внимания мировой аудитории благодаря двум превосходным историческим боевикам, «Император и убийца» (в оригинале он так и назван 荆轲刺秦王, «Покушение Цзин Кэ на циньского вана») и «Герой»; первый из них более или менее следует жизнеописаниям Цинь Шихуана и Цзин Кэ в «Исторических записках» Сыма Цяня, второй значительно отклоняется от первоисточника, но производит, пожалуй, даже более сильное эстетическое впечатление.

Очевидно, что если бы даже покушение Цзин Кэ оказалось успешным, гибель Ин Чжэна, скорее всего, не помешала бы объединению Китая: так или иначе Сражающиеся Царства Великой Равнины должны были коалесцировать в единую державу. Однако вовсе не обязательно, что ею бы стала Цинь, с людоедскими законами, восходящими к учению легиста Шан Яна, и традицией закапывать живьем пленных после решающих битв, как это случилось в 260 г. до н.э. под Чанпином, а раз так, то и первая всекитайская империя могла бы продержаться дольше пятнадцати лет.

Лю Цысинь рассматривает и третью альтернативу: что, если бы Цзин Кэ не потерпел неудачу, но саботировал заговор, поступив на службу к циньскому владыке? Философы школы минцзя ( 名家), активной в эпоху Сражающихся Царств, наверняка бы одобрили его подход: принцип обоюдной допустимости альтернатив (лян кэ, 兩可) был у них основным рабочим инструментом. Человек его талантов мог бы очень пригодиться Ин Чжэну — при разработке новых модификаций боевых луков и колесниц, усовершенствованных дорожных покрытий и навигационных инструментов. Воинской мощи Цинь бы достало, чтобы покорить остальные царства, а Цзин Кэ тем временем бы занялся даже более амбициозной задачей. Построением действующей модели китайского мегамозга, при помощи которой владыка, разочарованный в магах и народных врачевателях, надеялся разгадать секрет бессмертия.

Впрочем, не секрет, что чистокровно китайская элементная база на первых порах склонна была стрелять по воробьям, и творение Цзин Кэ в описываемом Лю варианте истории не избежало кровавой обработки прерываний.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2SmMB6r).

Как-то так повелось, что в Швеции лучшие детективы создают анархо-троцкисты, репортеры-стрингеры левацких газет да вообще все те, кого в Рунете склонны определять старинным русским медиаслоганом “ну эти, с жиру бесятся”. При этом американская традиция, выражаемая хлесткой цитатой “Прежде «Бешеных псов» Квентина Тарантино были «Соломенные псы» Сэма Пекинпы”, неукоснительно соблюдается и в данном случае.

За тридцать с лишним лет до начала триумфального шествия по книжным прилавкам и офисам кинопродюсеров трилогии Стига Ларссона о Лисбет Саландер и журнале “Миллениум” жили-были гражданские супруги, криминальные журналисты Пер Валё и Май Шёваль, нещадно клеймившие в своих отменно скроенных детективах язвы и пороки «буржуазного капиталистического общества, с лисьим коварством притворяющегося социалистическим».

Ничуть не удивительно, что работы Пера и Май, почитавших наилучшим вариантом государственного устройства ГДР времен Вальтера Ульбрихта и неоднократно озвучивших эту мысль во всеуслышание, охотно переводились в странах бывшего Варшавского пакта. Хотя справедливости ради надо отметить, что до распада Красной Империи весь цикл о детективе Мартине Беке, принесший Валё и Шёваль европейскую известность, издать на русском так и не успели.

Все характерные черты книг супружеского дуэта в «Запертой комнате» нарочито, намеренно заострены и выражены в превосходной степени. В формальном согласии с названием, роман относится к проверенному временем субжанру детективов об убийстве... в запертой комнате, жертвой которого стал нелюдимый стокгольмский грузчик на пенсии Карл Эдвин Свярд. В книге есть и параллельная, независимая (на первый взгляд) сюжетная линия, связанная с планируемым ограблением крупного банка и перевозкой наркотиков из Италии в Швецию. Но ни одна из них не выглядит структурообразующей. Фактически, вся «Запертая комната» походит на релаксационное домашнее задание недавнего “выпускника” стационарного отделения психушки с МДП, которому добрый участливый психоаналитик посоветовал изложить свои мысли на бумаге. Стокгольм Микаэля Блумквиста и Лисбет Саландер после «Запертой комнаты» может показаться солнечным и приветливым городом мечты. Да и Ян Айвиде Линдквист, если честно, лучше справился с задачей популяризации шведской столицы в глазах туристов. Вампиры Линдквиста в мире Мартина Бека едва ли могли бы претендовать на пособие по безработице. Их бы на биржу труда просто не впустили, оставив промышлять подножным кормом на улицах.

Тотальная безработица. Копошащиеся в ненужных бумажках, точно черви в полуразложившемся трупе, клерки. Склочные судьи и придурковатые прокуроры (особенно восхитителен Бульдозер Ульссон — персонаж, которому можно было бы посвятить отдельный роман). Преступники, оправданные за те преступления, которые они совершили, и осуждённые за то, чего никогда и не подумали бы делать. Поломанные магнитофоны, уносящие с собой в микроэлектронный рай показания важнейших свидетелей. Отравленный выхлопными газами воздух набережной Балтики. Пузыри шампань-социализма в сливном отверстии разбитой раковины.

Почему-то кажется, однако, что летчица скандинавских корней Лив Хюла из «Новы Свинг» Майкла Джона Харрисона освоилась бы в этом мире без труда. Хотя не факт, что отыскала бы место для парковки своей «Нахалке Сэл».

На момент публикации романа Перу Валё оставалось жить немногим более двадцати пяти месяцев. В конечном счете рак поджелудочной железы убил писателя в возрасте 49 лет. Столько же, между прочим, было (как сказано в «Запертой комнате») и Мартину Беку, когда он получил пулю в грудь. Интересно, что по внутренней хронологии цикла Беку на момент действия «Запертой комнаты» должно было сровняться 52 года, однако Валё и Шёваль несколько раз упоминают, что Мартину сорок девять. Такое расхождение остаётся необъяснимым.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2toiIdC).

«Incandescence» — книжка, рассчитанная на очень преданных поклонников Игана. Это первый его роман после шестилетнего перерыва, когда Иган перестал писать по политическим соображениям, протестуя против дискриминации австралийским правительством беженцев с Восточного Тимора и Новой Гвинеи, защитой прав которых занимался в свободное время (очевидно, в ту пору его у Игана было невпроворот).

Действие происходит в неопределенно далеком будущем, но в той же вселенной, что описана в рассказах «Оседлать крокодила», «Ореол» и «Хранители границы». Роман структурирован так, что два параллельных сюжетных потока перемежаются от четных глав к нечетным.

Представители пангалактической метацивилизации Амальгама пытаются установить контакт с обитателями ядра галактики, известными под обобщающим именем Алуф (собственно, Aloof = «Отшельники»). Те последовательно отвергают все предложения физического контакта, полагая, что внешники ничего нового сообщить им не в состоянии, однако разрешают путешественникам преодолевать космические расстояния по короткому пути через галактический балдж в виде информационных пакетов, циркулирующих по их квантовым сетям.

Оказывается, что глубоко в сердце территории, контролируемой Алуф, расположен еще один населенный разумными существами мир, своеобразное «яйцо кощеево» (кто сказал «Форвард»?), совершающее обороты вокруг ядра уже полсотни миллионов лет и несущее следы искореженной радиацией ДНК. Об этом объекте Амальгаме доподлинно ничего не известно. Как и любая постдефицитная цивилизация космических масштабов, Амальгама в первую очередь озабочена именно свободой доступа к информации на галактических просторах и поэтому решает не откладывая проникнуть в эту тайну.

Другая сюжетная линия представляет странный мир ракообразных (лишь физиологически; с психологической точки зрения к ним приложимы те же нападки, от которых регулярно отбивался Бэнкс: о ком бы ни писал он в «Культуре», а получались у него все больше британцы) существ, населяющих пронизанную туннелями внутреннюю полость прозрачной для их зрения глыбы (Щепка, Splinter), что медленно дрейфует в какой-то удивительной области, полной ослепляющего сияния и недоступной непосредственному изучению. Это пространство крабораки называют на своем языке «Накалом» — Incandescence. Не имея никакой информации о внешнем мире за пределами своей обители, они вынуждены развивать сразу не ньютонову, а эйнштейновскую теорию относительности движения и гравитации. Вычисления показывают, что мир их находится в серьезной опасности; Иган поставил задачу описать общество, в котором не только развитие физики поставлено с ног на голову, но и парадигмы первого контакта вкупе с пришествием мессии инвертированы. И подошел к ее решению так, что «Incandescence» сильнее всех остальных его работ похожа на самые известные романы Жюля Верна. Тот тоже считал своим долгом донести до читателя тогдашние сведения о научной картине мира в максимально доступной форме, и не вина Игана, что за сто с лишним лет положение вещей в математической физике экспоненциально усложнилось. Он, впрочем, и не старается как-то облегчать читателю путешествие по американским горкам геодезических и тангенциальных каустик: “Единственный аспект, в котором эту книгу можно назвать личной — я так же увлечен общей теорией относительности, как Зак и Рои [крабораки-чужаки «мира внутри пузыря»]”.

Роберт Шулер на это замечает, что Иган, по-видимому, не совсем человек, раз не способен написать историю, интересную людям, да вдобавок ничтоже сумняшеся рекомендует читателям самый мудрёный и труднодоступный для начинающих справочник по предмету — «Гравитацию» Мизнера, Торна и Уилера («[книга] написана с пылкостью миссионера, проповедующего каннибалам», отозвался об этом талмуде Субраманьян Чандрасекар).

«Incandescence» снабжен (в электронном формате) устрашающего вида комментарием, в котором даются:

1) справочные сведения по геометрии сферического пространства-времени,

2) математические выкладки по векторным полям Киллинга,

3) данные о механике вращающейся черной дыры Керра, а также

4) стационарной черной дыры Шварцшильда в плоском пространстве-времени.

Кстати, создается впечатление, что описана не просто черная дыра, а черная дыра с «волосами», что противоречит теореме Уилера, но в принципе возможно. С другой стороны, усовершенствованные группой ученых Калтеха под руководством Сола Тьюкольски (да, того самого соавтора классического учебника, издававшегося на русском еще в “медовый месяц” Горбачева) алгоритмы обработки данных о событии GW150914, которое положило начало гравиволновой астрономии на Земле, позволяют выделить из его фонового шума по крайней мере один обертон на уровне достоверности 3.6σ (очень неплохая надежность по меркам физики черных дыр). Это значит, в частности, что появился еще один аргумент в пользу справедливости известного тезиса Джона Уилера об отсутствии “волос” у черной дыры Керра. Следует напомнить, что событие GW150914 в сентябре 2015 года до сих пор остается самым мощным зафиксированным гравиволновым всплеском за историю, но мало сомнений, что за время работы и апгрейда LIGO будут зафиксированы и сигналы, превосходящие его интенсивностью*.

На авторском сайте Игана доступен также собственноручно им написанный Java-апплет (13 Кбайт), позволяющий представить себе космическую механику мира инсектоидов-релятивистов на интерактивной модели. Программа эта довольно неряшлива (ну да что от нее требовать при таком объеме исходника, спасибо хоть, что зачаточный графический интерфейс есть), но незаменима при чтении книги.

* Вскоре мой прогноз подтвердился, и теперь рекордсменом считается всплеск при слиянии двойной системы черных дыр GW190521.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/37qGOma).

Следующим по объему произведением после романов о Хатчинс в космоархеологическом цикле является эта повесть, которая на русский пока не переводилась. Не вполне ясно, к добру то или к худу, ведь реакция читателей, закормленных бесчисленными фанфиками Времени Учеников, вполне могла оказаться неадекватной: как Харрисона виноватят в беззастенчивой контрабанде артефактов из Зоны, так и Макдевита, вполне возможно, обвинили бы в покушении на светлый образ Руматы Эсторского. Юноша со взором горящим Артур Камински, впрочем, тут больше похож не на классического прогрессора БраСов, а на чеховского попаданца из тибетских (или вертикальных) монастырей на стартрековский “Энтерпрайз”.

Протокол Баррина-Риса, диктующий невмешательство в дела слаборазвитой цивилизации Инакадемери, точно аналогичен Первой Директиве Флота Стартрека, а не прекраснодушным моделям базисной теории феодализма. За сорок два года скрытного пребывания землян на планете и орбите попыток остановить бесконечную войну на семи из девяти континентов не предпринималось. Откровенно говоря, на то имеются веские аргументы: еще прежде, чем люди изготовили первый глиняный кирпич в Шумере, у наков сорок тысяч лет (по другим вариантам, десять) напролёт цивилизации сменялись тёмными эпохами. Весьма похоже, что эти существа, подобно мошкитам Нивена и Пурнелла, попросту неспособны к достижению стабильности в политике и экономике. Одна отрада: они так и не додумались до расщепления атома (кстати, это допущение Макдевита требует гораздо более тонкой настройки стартовых условий, чем роковое попадание Прыжковой Точки в фотосферу Ока Мёрчисона, приводящее к гибели всех мошкитских кораблей и убедившее мошкитов в бессмысленности освоения сверхсветовых скачковых технологий).

В канонических произведениях БраСов (криптоистории вроде «Возвращения в Арканар» забавны, но вызывают лишь неловкость за авторов) судьба арканарского общества после психического срыва и эвакуации Руматы не освещается; впрочем, там не названо даже имя планеты, которую все Ученики и фанаты творчества привыкли именовать Арканаром. А ведь у Руматы было куда больше шансов на успех, чем у Артура Камински: Антон Эсторский обладал достаточным физиологическим сходством с аборигенным населением, чтобы совокупляться с их девушками и без труда сойти за красавчика-аристократа, Камински же, как и другие земляне, вынужден носить световодный плащ-невидимку не только по протоколу Баррина-Риса или для подавления разыгравшегося либидо при наблюдении за местными практиками группового секса на свадьбах, но и потому, что облик землян производит на местное население не меньший ужас, чем на людей — резиновые куклы Роба Боттина. Вполне возможно, кстати, что и Артуром антрополог поименован в честь Кларка, чьи Сверхправители из «Конца детства», решив замирить землян, также избегали им показываться в истинном облике, точно идентичном христианским представлениям о демонах с рогами и хвостом.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Ywl4Cd).

Это произведение Беллами считается классикой социалистической утопии, породило множество “дискуссионных клубов” — и даже, говоря современными терминами, косплейных симуляторов — в США и Великобритании, расходилось огромными (особенно по нынешним меркам) тиражами на рубеже XIX-XX веков и, в частности, издавалось на русском в нескольких переводах еще до падения империи Романовых. Идея с погружением в вековой сон и пробуждением в будущем была вскоре подхвачена Уэллсом, которому обычно по ошибке приписывается, в «Когда спящий проснется» — и сделалась с тех пор одним из базовых инструментов путешествия в будущее из стандартного набора тех писателей, которые по каким-то причинам не хотят связываться с “выделенными линиями” машин времени.

А вот строители советской социалистической утопии были о Беллами невысокого мнения: та же Крупская писала в 1931-м, что после первого прочтения мир белламитского 2000 года показался ей гораздо скучнее жизни на Шлиссельбургском тракте Петербурга, где ежедневно “просыпались к сознательной жизни и борьбе тысячи пролетариев… где всё дышало борьбой”. Неудивительно, что перерыв между русскими изданиями «Взгляда назад» составил, по забавному совпадению, сто лет (1918–2018).

Остается пожалеть, что нового перевода сделать по такому случаю не удосужились. Не помешали бы и комментарии, которые так любят вымарывать из переводов высокопрофессиональные редакторы: Беллами принадлежит первое в фантастике предвидение банкоматов и супермаркетов шаговой доступности, обильных ныне на проспекте Обуховской обороны Санкт-Петербурга, бывшем Шлиссельбургском тракте.

Вряд ли вы удивитесь, узнав, что и у Беллами имелись свои эволюционные предшественники, среди них — небольшой незаконченный анонимный роман «Великий романс» (The Great Romance), изданный в Новой Зеландии в 1881 г. Протагонист, ученый и предприниматель Джон Р. Хоуп, принимает анабиозное зелье в 1950-м, просыпается в 2143-м и обнаруживает, что былые его друзья и возлюбленная перешли на иной план существования, а у их потомков развились поразительные способности к телепатии, устранившие из жизни преступность. Это, однако, имело и не слишком приятные побочные эффекты для развития общества, по сути идентичные расколу земной культуры на Старообрядцев и Аномалов в «Наших друзьях с Фроликс-8» Филипа Дика. Беллами от рассмотрения подобных темных сторон своей утопии старательно увернулся, видимо, чувствуя, что они, как с Островом Забвения из «Туманности Андромеды», способны испортить всю обедню. Ложка дерьма, подмешанная в ведро варенья, дает, противу ожиданий от закона сохранения массы, целое ведро дерьма.

Сокращенный вариант заметки для Medium (https://bit.ly/2WA2bgw).

Дуэт Генри Каттнер/Кэтрин Мур у русского читателя не снискал особой популярности: возможно, виною тому индоктринация циклом о Хогбенах, многие решили тогда, что творчество Каттнера и Мур есть комедия, хотя в действительности такое предположение — трагедия. И, например, «Ярость» не переиздавалась на русском с 2006 года, а переводчиков не меняла и того дольше, с 1992–93.

У экспертов Флибусты™ можно встретить мнение, что низкие котировки Каттнера/Мур и «Ярости» на русском книжном рынке отчасти связаны и с выбором очень старомодной Венеры как места действия книги. Эта гипотеза не лишена логики: из работ Золотого века и более раннего периода, где планеты Солнечной системы описаны в согласии с безнадежно устаревшими представлениями об их физической географии, широкую популярность сохраняет разве что Барсумский цикл Берроуза; впрочем, «Джон Картер» уверенно попадает в топ-десятки всевозможных рейтингов самых провальных блокбастеров за новую и новейшую историю Голливуда.

Когда Каттнер начинал работу над романом, об окутанной вечными облаками Венере не имелось никаких достоверных сведений, до запуска первых советских зондов еще должно было пройти лет двадцать. Если бы события книги происходили в другой планетной системе или хотя бы имелся намек на терраформирование Венеры, то все могло бы выглядеть несколько уважительней.

Но ведь, кроме альтернативной Венеры с ее роскошными джунглями, смертоносными флорой и фауной да водными океанами, ничего противоречащего потенциальной картине развития внеземной колонии XXI века в «Ярости» нет. (В книге заявлен XXVII век, но следует сделать поправку на ощутимую стагнацию венерианского подводного социума, так что за шестьсот лет, как и в Средневековье, технологии могли почти не измениться.)

Зато есть (в 1947-м) трехмерная видеосвязь, направленная гравитация, редактирование генома человека и животных, сложносочиненные наркотики и сильные независимые женщины, словно сошедшие со страниц развитого киберпанка, а главное — фрик-антигерой, который внешностью не поменяется и с дьяволом, силой воли же — с любым божеством погибшей Земли.

Оставалось девять лет до встречи Гулливера Фойла с “Воргой”, тринадцать — до турпохода Язона дин Альта на Пирр и двадцать — до прибытия Сэма Калкина сотоварищи на Мост Богов с исчезнувшей Уратхи.

Сокращенный вариант заметки (https://bit.ly/332cVqr).

«Космический госпиталь», с которым обычно связывается персона Уайта, соблазнительно обозвать “M*A*S*H’ем в космосе” (юным читателям: не путать с Telegram-каналом), но на самом деле цикл Уайта стартовал за шесть лет до классического романа Ричарда Хукера и за десять — до премьеры абсурдистского сборника диагнозов, поставленных историей воякам и медикам Корейской войны. «Оpen Prison» же легко уподобить мошкитскому циклу Нивена и Пурнеллов — здесь тоже описывается первый контакт человечества с расой, которая столь отлична от него в стратегиях выживания и телесном обличье, что это провоцирует у обеих сторон взаимное недоверие, обреченное разразиться войной.

Но и такое мнение будет ошибочным: роман Уайта вышел на десять лет раньше «Мошки в зенице Господней» и явственно отсылает скорей к «Звездному десанту» Хайнлайна; это сразу понятно по тому, что раса антагонистов названа жуками (Bugs). На войне с ними заградотрядов и дедовщины нет, там действует своеобразная, извращенная по меркам варварского XX века, но легко понятная (в отличие от Хайнлайна и его десантников) нашему “непоротому поколению” логика: кто пожелает понапрасну терять сливки своей расы, самых молодых, талантливых и изобретательных бойцов? Другие-то службу на космофлоте по уровню интеллекта не потянут.

Тюремная планета из «Open Prison» — разумеется, не полигон для психологических экспериментов вроде Стэнфордского, а продукт суровой экономической логики: если враждующие цивилизации близки по технологическому уровню и в то же время достаточно рациональны, чтобы не предаваться бессмысленной садистской жестокости в худших традициях земной Германии двух мировых войн, то основной статьей военных расходов в итоге станет… содержание военнопленных, которым даже дышать атмосферой противника вредно. А не списать ли одним махом все эти расходы на один из незаселенных миров окраины Галактики? И пускай там узники крутятся как знают.

Беда в том, что не люди, а жуки додумались до этой идеи первыми, вероятно, употребив на нее время, свободное от бомбардировок Буэнос-Айреса.

Однако шанс выбраться из лагеря остается всегда, пускай даже охрана на входе (точнее, на орбите) отнимает кислородные скафандры и металлические орудия, предоставляя узникам влачить низкотехнологичное существование. Важнее помнить, что у этой тюрьмы есть стены, а замысел тюремщиков, как и в «Glasshouse» Стросса, именно в том, чтобы узники со временем перестали их замечать.

И ведь почти перестали, пока с очередной партией узников в Комитет по организации Побега, традиционно занятый чем угодно, кроме подготовки самого Побега, не явился старший по званию.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Nm7duG).

Третий сезон «Твин Пикса», выпущенный в позапрошлом году, повествует (среди прочего) о возвращении специального агента ФБР Дэйла Купера в нашу реальность после того, как он четверть века отсидел в Черном Вигваме и совсем уж отчаялся, что его выпустят хотя бы в аптеку за антидепрессантами. Повесть Кресс (в ее официальной библиографии она значится романом и выходила отдельным изданием, но уже из категорий, по которым награждалась работа, понятно, что это скорее повесть) опубликована за пять лет до третьего сезона, но, видимо, откликается на те же витающие в коллективном бессознательном нарративные потребности.

Профессор математики, старая дева и агент ФБР (на четверть ставки) поневоле Джули Кан расследует серию инцидентов киднеппинга и краж без взломa, пытаясь вычленить диковинную математическую закономерность, которой подчиняется маршрут преступников, а в это время — точнее, не совсем в это время, но спустя двадцать с лишним лет — шестерка физически неполноценных подростков и горстка взрослых пытаются возродить человеческую расу после катаклизма, погубившего почти все население Земли и технологический каркас ее цивилизации.

В этом им помогают (или, скорее, не мешают) существа, которых большинство обитателей Раковины, последней цитадели человечества, и считают виновниками катастрофы.

... Эх, знала бы не избалованная мужским вниманием агент Кан, что

Почему же ее можно рекомендовать к прочтению не только тем, кому милы YA-постапокалиптика и щечки Дженнифер Лоуренс, или тем, кто еще не отведал в рунетовских сетевых библиотеках мародерского попаданса, смертельно опасного для межушных синапсов?

А хотя бы потому, что всё могло быть хуже: работа Кресс написана и награждена незадолго до Великого наступления феминисток на SFWA и крестового похода против Грустных Щенков, когда перспектива гендерного перекоса всех наградных категорий всех классических англосферных премий еще выглядела смехотворной карикатурой на сексизм Золотого века.

Сокращенный вариант заметки https://bit.ly/2XLeS79

«Калейдоскопический век» Барнса входит в тетралогию Меметических Войн (Meme Wars Sequence), она же «Век по соседству» (Century Next Door), и выполняет в ней, как и в англосферной фантастике конца XX века вообще, редкую роль, вполне аналогичную «Свету» и «Пустоте» Майкла Дж. Харрисона в веке XXI: жесткого микса киберпанка, хоррора, постапокалиптики и космооперы, фонтанирующего безудержными выплесками авторской фантазии вперемешку со спермой и кровью недостоверных рассказчиков. Однако Барнса тут, само собой, не получится упрекнуть в подражании Харрисону, поскольку к Кефаучийской трилогии последний приступил уже, гм, в следующем веке. Том самом калейдоскопическом веке из заглавия. Хотя, если строго, XXI век Харрисона, Барнса, автора этих строк и вас, читателей оных, — совсем не тот век, за который иногда становится стыдно киллеру-социопату и военному преступнику, в очередной раз вернувшемуся к жизни с девственно чистыми совестью и памятью. В тех случаях, когда он наконец вспоминает, чем был в этом веке занят. А главное ему было, в отличие от стажеров в плохо подогнанной шинели Стругацких, не остаться на Земле, где он основательно наследил за век минувшего будущего.

Эту вселенную, или, точнее, пэтчворк веков по соседству, который приходится на коленке сшивать человеку по имени Рейган Фостер Хинкли, пробудившемуся в номере марсианского отеля в мае 2109 года, я отнесу к самым мрачным сеттингам англосферной фантастики, так что, пожалуй, неудивительна сравнительно малая известность ее даже там, где восприятие романа переводов не требует. Со мной согласна Джо Уолтон, определяющая «Калейдоскопический век» как “наименее пригодную для детей книгу в истории вселенной”. Мало того, Джошуа Али Квэйр, недостоверный рассказчик Барнса, — не просто антигерой, но законченный мерзавец, на котором клейма ставить негде, причем автор парадоксальным образом ухитряется (или, во всяком случае, пробует это сделать удачнее, чем Харрисон) перетянуть на его сторону симпатии читателя.

С другой стороны, нельзя исключать, что траектории его воспоминаний и наших впечатлений от экономного будущего, без платиновых монет и омолаживающих нанотехнологий, воздушно-капельного СПИДа и внеземных баз терраформирования, меметического оружия и сильного ИИ, зато с социальными сетями и криптовалютами, дефицитом плутония для космических РИТЭГ и условно-неразборной бытовой электроникой на литиевых батарейках, черничными смузи и геями на единорогах— когда-нибудь пересекутся. Спустя миллион открытых дверей.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2T4uBA9).

Этот роман, написанный последним из условной лос-анджелесской трилогии Джетера (но опубликованный вторым), представляет собою одновременно сиквел и параллакс «Доктора Аддера» в том смысле, что действие происходит, кажется, спустя несколько лет после событий первой книги, но эти последние отнюдь не обязательны и даже как-то излишни для него. От Интерфейса и его обитателей из «Доктора Аддера», по впечатлению, не осталось и памяти, но свято место пусто не бывает. Жизнь в Финиксе и Лос-Анджелесе после Второй гражданской войны понемногу налаживается, хотя федеральное правительство дальше Канзаса на запад соваться особо не желает и с облегчением спихнуло посильное благоустройство этих территорий на плечи корпораций да разношерстного конгломерата сектантов. В мертвом Лос-Анджелесе первой книги едва билась неоновая жилка Интерфейса с его уродами, байкерами, рокерами, проповедниками и шлюхами, да и ту быстро перерезали хирургическими ножницами.

На смену доброму доктору явился Арбентон, голливудский режиссер боевиков классической школы, а нынче главный редактор гоночного реалити-шоу. Но если радиоведущий KCID, сиречь Ф. К. Дик, вынужден был кочевать по руинам с переносным диджейским пультом, работающим от солнечных батареек, то Арбентон может похвастаться официальной должностью в “Спид-Дэт Продакшенс” и офисом на сороковом этаже в обшарпанной офисной высотке. Туда даже можно приехать на лифте, если электричество по пути наверх не вырубится.

Огненная буря, охватившая ЛА и округ Ориндж после великой психосимволической битвы, улеглась — да и полыхала ли она в действительности или только в наркотическом бреду, сросшемся с виртуальностью? В любом случае, теперь телесная реконструкция совершается в прохладе и чистоте больницы: больше не нужно побираться у черных кованых врат посередине Интерфейса. Заброшенным армейским спутникам нашлась работка повеселее, чем отслеживать советских ковбоев и анархистов Манфредовского Фронта Освобождения Среднего Запада: от Мериды до Шэньчжэня в заводских общагах припавшие к экранам болельщики следят, все ли машины в очередном заезде увернутся от лазерного карающего перста или для кого-то из гонщиков пит-стоп станет вечным.

Доктор Аддер выказал себя богом-неудачником, но одному из пилотов не достанется и этой роли: Шюйлер лишь отец грядущего бога, а у розы на витражном стекле роддома, где предстоит появиться на свет новому мессии, со времен Вильгельма Баскервильского прорезались ядовитые шипы.

Несмотря на россыпь мрачных и оригинальных идей, которыми щедро сдобрена небольшая книга, сопереживать богоотцу получается плохо: к добру или к худу для авторского замысла, но ассистентка редактора Арбентона и вечно следующая за ней по пятам тень, навязчиво похожие на ассистентку сыщика Эшманна и теневых операторов Тракта Кефаучи у М. Дж. Харрисона, вызывают парадоксально бóльшую симпатию, чем Шюйлер, застрявший в отбойнике у трассы между Финиксом и Лос-Анджелесом, Грегором Замзой и Бернаром Клервоским, Джоном Доу и Иксен Червенкой, антигероем и недогероем. Почему? Возможно, оттого, что в мире, из которого ушел бог-неудачник, доктор Аддер, мире, где новое божество только делает первые робкие шаги по стеклу, образовался до боли знакомый и понятный русскому читателю острый дефицит банального профессионализма, и маленькому гностику, ломающему любимые игрушки, хочется сделать мягкий массаж лица тяжелым тупым предметом.

Правда, боль распятия на монтажном столе несравнима с болью переделки на столе хирургическом, и если «Доктора Аддера» я рекомендую безоговорочно всем, кто интересуется киберпанком, то за «Стеклянный молот» лучше браться тем, у кого при виде нелинейной техники повествования, подобного обрывкам изодранного котом киносценария, сенсор художественного вкуса не сжимается в исчезающую точку.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2WwhSVK).

На прошлой неделе, 23-24 января, Meizu и Vivo представили довольно похожие в дизайнерском отношении коммуникаторы, которые отличаются от сонма конкурентов тем, что не предназначены для обслуживания пользователем. Это, пожалуй, можно сказать о подавляющем большинстве моделей современной мобильной электроники, но придется сделать сразу несколько оговорок: да, вот тут батарею на ходу, как в прошлом десятилетии, не заменишь, зато, если снять крышку и открутить полтора десятка винтиков, она без труда отсоединяется, но действовать лучше осторожно, чтобы не сломать антенну NFC… да, здесь дактилоскопический сканер в исходной прошивке бездействует, но чудесным образом активируется, если разблокировать загрузчик и накатить прошивку из другого региона… и так далее, и так далее.

Читая на Meizu Zero или Vivo Apex 2019 «Конец радуг» Вернора Винджа, эту книгу и киберпанком-то не назовешь: ее неудержимо рвет в мейнстрим, как Штирлица из анекдота — на Родину. Но похоже, что и в середине 2000-х, когда одноядерные процессоры были большими, а кнопочные телефоны жили неделю от одной зарядки и пользовались популярностью у воров, мыслился «Конец радуг» скорее как декларация о вполне реалистических намерениях. Эдакий проспект, в который завернута красная селедка, и даже цепочка жирных пятен на обратной стороне весьма полезна — отвлекает бдительных ценителей стеганографии, страдающих приступами СПГС.

Детективно-шпионская ценность «Конца радуг» невелика: в первой же главе Виндж бесцеремонно извлекает кролика из шляпы Воинствующего Библиотекаря и объясняет, кто тут убийца, а кто дворецкий, так что в дальнейшем интересно лишь, кто подставит Роджера… простите, Роберта Гу, а под самый конец — так ли плоха Джессика Ласкович, какой ее нарисовали бывшему декану факультета искусств и литературы Винни-Пуху Блаунту. В этом смысле «Конец радуг» напоминает «День Шакала», который долго отказывались публиковать именно потому, что результат коварных планов киллера будет известен читателям заранее. К точности катренов великого поэта Гу тоже можно выдвинуть претензии, но не столь серьезные: иногда шутливые, иногда завистливые.

Тем не менее так и тянет закусить туррон морковкой, наблюдая в январе 2019-го, как устройства, не предназначенные для обслуживания пользователем, выходят на сцену в разгар китайско-американского конфликта, который пока развивается в экономической плоскости, а по калифорнийским трассам вовсю шмыгают беспилотные автомобили. Война в информационную эпоху есть не что иное, как системный сбой экономического развития, требующий отката к заводским настройкам, и хорошо еще, если у вас при этом был разблокирован загрузчик.

Говорите, миелофон Алисы не предназначен для обслуживания Кроликом? Надо же, а нам как раз охота поработать физическими руками. И внимание к деталям текста позволяет без труда установить, чьи карты памяти на эти руки сдаются.

Существующий русский перевод родом из 2000-х, традиционно для сочетания «Виндж-Левин», ужасен и делает книгу практически нечитабельной (при том, что Виндж при работе над ней еще не достиг того неожиданно высокого стилистического уровня, на который выбрался в «Детях небес»). Ну да ладно, ему недолго осталось прозябать по соседству бэкдорами с Алисой.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Pgrtju).

Считается, что о хакерах и компьютерных вирусах массовая публика узнала ровно тридцать лет назад, в ноябре 1988-го, когда Роберт Таппан Моррис, аспирант Корнеллского университета, выпустил в первобытный Интернет самовоспроизводящуюся программку, которая в итоге парализовала деятельность почти 1/10 всех узлов тогдашней сети (справедливости ради надо заметить, что Моррис не рассчитывал на подобный эффект, а допустил незначительную, но критичную ошибку при отладке вирусного кода). Впрочем, Моррис явно не был так оригинален, как пытаются его выставить молва и пиар-машина учебных заведений Лиги Плюща. Более чем вероятно, что он читал «The Shockwave Rider», где Браннер еще в 1975 году дал описание эпидемии компьютерного червя континентальных масштабов, вполне достойно выдерживающее проверку временем. Но и этот уроборос, изящно выворачиваясь, кусает себя за хвост, и становится понятно, что у событий «The Shockwave Rider» был свой первоисточник в базовой реальности, хотя и не столь впечатляющий, как полагается по сюжету. Прототип же Николаса Хэфлинджера и Роберта Таппана Морриса не только выжил, чтобы рассказать о своем вкладе в историю информатики, но и сделал неплохую карьеру писателя. Правда, будем откровенны, его работы в соавторстве куда читабельнее сольных.

В 1999-м Грегори Бенфорд решил, что настало время снять гриф секретности с биографии изобретателя компьютерных вирусов.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2naFcYH).

После кончины Джерри Пурнелла, по-дурацки простудившегося на конвенте осенью прошлого года, Джеймс Ганн остается, пожалуй, самым заметным в англоязычной фантастике связующим звеном между всеми ее эпохами, начиная с Золотого века пальпа и заканчивая посткиберпанком. Ганну недавно исполнилось 95 лет, и если вас эта цифра по каким-то причинам недостаточно впечатлила, я добавлю, что первая (и самая известная в Рунете, благодаря забавной украинской экранизации) из его сравнительно крупных работ — повесть «Где бы ты ни был» — вышла в 1953-м, когда еще не присуждали премию “Хьюго”, а обсуждаемый сегодня роман открывает трилогию, выпущенную с 2013 по 2017 годы, когда у пульта управления “Хьюго” и “Небьюлой” активно волтузились Унылые Щенки и поборники социальной справедливости. Конечно, в этих условиях «Машина трансценденции» никаких шансов получить жанровую награду или номинацию на нее не имела — роман, как и вся трилогия об Аше и Райли, словно пролежал полвека в потайном кармане пространственно-временного континуума, а затем на этом кармане сломалась застежка-молния (Ганн не писал космоопер с 1950-х, а сиквелов и трилогий вообще никогда).

Вовсе нельзя сказать, что это плохо, да и Ганн на пороге столетнего юбилея совсем не ленится следить за развитием жанра: инвалид Великой войны Хэмилтон Джонс, капитан звездолета «Джеффри» (для старых друзей просто Хэм), предпочитает прокладывать курс по навигационным википедиям и биософтовым аддонам в реконструированном армейскими хирургами мозгу, а Райли, его бывший напарник в экипаже двухместного истребителя, получает заказ на убийство от неведомых нанимателей в виртуальной реальности — кстати, Райли очередная девушка и бросила-то из-за чрезмерного увлечения симуляторами, перешедшего в наркоманию.

Апрель — жесточайший месяц, урожай на раскидистом древе людских миров созрел противу всяких велений земного календаря, и задача Райли — не дать Пророку забраться на верхушку лестницы, ведущей через крону к трансценденции. Сохранность самой лестницы заказчика не интересует. Райли, пожалуй, тоже. Ведь, как и Федман Кассад, он избрал стезю, поощряемую именем его родной планеты Марс, но после чужацкого рейда возвращаться туда особо не к кому и незачем.

Но кто сказал, что Кентерберийский собор в галактических портоланах «Джеффри» не могли перепутать с Ковентрийским?