С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3JnXSgP).

В рецензии на «The Killing Star» я отмечал, что, не будь данная работа в нашем веке прочно забыта, рунетовская популярность Лю Цысиня и его цикла «В память о прошлом Земли», вероятно, умалилась бы: ничего принципиально свежего к трем законам межзвездных контактов Пеллегрино и Зебровски Лю добавить не сумел.

Однако свою версию “темного леса” и теоретико-игровой проблемы взаимного гарантированного уничтожения в галактических масштабах Пеллегрино начал разрабатывать не в там, а в сольном «Flying to Valhalla», написанном на два года раньше. Действие романа начинается в 2054-м, за двадцать с небольшим лет до «The Killing Star» (из 2022-го, с дряхлеющей МКС как единственного постоянно обитаемого аванпоста человечества в космосе, такая датировка видится чрезвычайно оптимистичной).

Правда, с четкой его датировкой возникают трудности: подобно Радже Флэттери с безднолета “Землянин” в пандоранской трилогии Херберта-Рэнсома, пилот корабля класса “Валькирия” Кристофер Уэйвилл на собственной шкуре испытает все прелести эффекта Лазаря, так что в земном ЦУПе начинают сомневаться в его здравом рассудке — и переживать за сохранность Земли на случай, если Кристофер вернется в особенно мрачном настроении.

При условии, что ему вообще будет куда возвращаться.

Маршрут путешествия к четвертой планете Альфы Центавра проложен не просто через пропасть в четыре с небольшим световых года — оно бы еще полбеды, ведь “Валькирия” не ковчег поколений, а вполне комфортабельный суперсовременный звездолет, способный разгоняться вплоть до 0.92c, — а, кажется, по разным вселенным и жизням разлохмаченного пучка, и в полете Кристофер проживает все их одновременно.

Не получается отделаться от подозрения, что причина этого находится за рамками контекста: привязанность Пеллегрино к истории “Титаника” так велика, что и в этой книге он не преминул его упомянуть и спасти от затопления — с гораздо меньшей пользой для сюжета, чем внутри постапокалиптической виртуальной реконструкции из «The Killing Star».

В некоторых вселенных Кристофер и сопровождающая его жена Кларисса погибают, не успев еще достигнуть цели и высадиться на планету в посадочном модуле “Бигль”.

В других, следуя социал-дарвинистской космологии, к которой отсылает это название, чета Уэйвиллов уничтожает местную расу сумчатоподобных разумных существ, которые донельзя переполошились из-за вытеснения местной флоры земной клубникой с левозакрученными аминокислотами.

А еще в некоторых жертвуют собой ради сбережения инопланетной цивилизации, великодушно прощая ей грешок астероидной бомбардировки Земли в прошлом — ведь, как ни крути, именно он перевел земную биосферу на эволюционный трек, породивший человечество.

Любой релятивистский звездолет есть одновременно ОМП, но ни одно его участие в боевых действиях не останется безнаказанным. Вероятность выживания человечества после контакта с Альфой-4 определяется лишь числом парфянских стрел в центаврийских колчанах и тем, много ли найдется в ближайшей галактической округе достаточно продвинутых космических мышей, следящих за бэт-сигналами.

На том мировом листе стопки реальностей, куда прилетела Звезда-убийца, такие отыскались уже в 2076-м.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3PtbI3i).

Второй год карантиновирусной эры приносил мало приятных неожиданностей, тем приятнее было обнаружить, что Ридли Скотт еще не совсем потрачен как режиссер; вот только ко вселенной Чужих его, пожалуйста, больше на выстрел из штурмового лазерника не подпускайте, пускай исторические драмы снимает, они ему лучше удаются.

Русский перевод названия книги и фильма не совсем точен, да и исторической действительности не соответствует: между ле Гри и де Карружем состоялась не просто дуэль, а “божий суд” поединком, практика которого была более характерна для Высокого Средневековья, а к описываемому периоду (конец XIV века) уже отмирала даже в Северной Европе (Норвегия, Швеция, Исландия), не говоря про Западную и Центральную.

Желязны, как известно, первоначально хотел проработать Амберский цикл в методике, близкой к «Александрийскому квартету» Лоуренса Даррелла, отведя каждую книгу на описание событий глазами определенного принца или принцессы Амбера, но потом отказался от этого замысла, поняв, что не потянет, да и издатели отсоветовали экспериментировать. Так вот, «Последняя дуэль» и у Джагера, и у Ридли Скотта есть, пожалуй, наилучшее приближение (с тою разницей, что фэнтезийных элементов здесь почти никаких, а преобладает суровый постмодернистский реализм средневековой реконструкции, не такой отвратительный, как в истории арканарской резни по Герману, но тоже достаточно неаппетитный) к блюду, рецепт которого обдумывался сэром Роджером. Позиции трех участников судебного процесса — ле Гри, де Карружа и Маргариты — не то чтобы противоречат одна другой, но, во всяком случае, не допускают легкого построения согласованного нарратива. В целом получается нечто промежуточное между «Расёмоном», «Царством небесным» и малоизвестной в наше время «Супружеской жизнью» Андре Кайата.

Неправильно было бы и полагать, что «Последняя дуэль» не отражается в нашем времени, словно картина на стене зеркального лабиринта. Мне после знакомства с работами Джагера и Скотта все время вспоминалась Элизабет Холмс с проходящего параллельно процесса по делу об афере Theranos. Она бы на роль Маргариты де Карруж тоже вписалась как влитая.

Или Маргарита — на ее роль?

С использованием материалов заметок для Medium (https://bit.ly/3Pa4CR7 + https://bit.ly/3NOcCq1).

Описывая Первый Контакт с инопланетной цивилизацией, автору, который не ставит перед собой задачи доказать принципиальную невозможность точного понимания иного разума (как Лем в «Гласе Господа» или «Фиаско»), всегда трудно удержаться от соблазна сделать его максимально верифицируемым, то есть таким, чтобы на этот счёт не оставалось никаких сомнений. Отсюда разнообразные «вавилонские рыбки» и выписанные звездами вместо новогодних огоньков послания над рождественской ёлкой Белого Дома в Вашингтоне (ЗЕМЛЯНЕ, ВАС НЕ СПРАШИВАЛИ). В англосферном фантастиковедении управляющий подобными небрежными сеттингами принцип известен как translation convention; если даже людям бесполезно пытаться выучить язык(и) инопланетян, те подобной интеллектуальной недостаточности не проявят. Как сказано по этому поводу в «Симпсонах», «на самом деле я говорю по-ригелиански, но по удивительному совпадению наши языки звучат одинаково».

Если же вы стремитесь к более изящным психологическим рисункам, чем создатели «Симпсонов», Ридли Скотт или Тайка Вайтити, логично призадуматься, чем станут пользоваться чужаки вместо Розеттского камня. Известно, что значительную долю “тяжелого” контента, перекачиваемого по инфопроводам Земли, составляют популярная музыка (аудио- и видеоклипы) и порнография; все существующие оценки достаточно неточны, поскольку редко учитывают передачу данных по P2P и торрент-протоколам. Отсюда ясно, что при налаживании Контакта с разумными инопланетянами нельзя недооценивать значение попсы и порнографического контента. Если чужаки поставят себе цель внедриться в земные сети передачи данных и просниффить транслируемую по ним информацию, большая часть ее будет касаться именно массовой культуры и сексуальных ритуалов человечества.

Известно, впрочем, что секс в порно существенно разнится с сексом по эту сторону экрана, в противном случае трояны-морализаторы и им подобные зожмены не имели бы успеха. Сходным образом разительно отличаются от мрачной реальности декларации единства человеческой расы, начиная с договоров об учреждении ООН и резолюций ее Совбеза и продолжая, но не заканчивая, благотворительными пластинками вроде «Stars» («Hear 'n Aid») или «We Are The World», особенно популярными в 1980-е.

Следовательно, гипотетические внеземные снифферы с неизбежностью получат лишь искаженное представление о земных традициях совокупления, включая единение в международном сообществе. К чему это приводит, с жутковатым сарказмом демонстрируется, например, у Зебровски с Пеллегрино в «The Killing Star», но даже без сравнения с «Ударом ступней» — практически зеркальным ее отражением в «хоуппанке» — эта работа однозначно должна быть причислена к самым пессимистичным произведениям за историю жанра. Потому, если вы хотите выжить и отомстить инопланетным агрессорам, полезнее изучить опыт общения землян с невольными инопланетными вуайеристами в блистательном мысленном эксперименте Нивена и Пурнелла:

Остается заметить, что “Глубокой Глоткой” (Deep Throat) называли своего информатора при расследовании Уотергейтского скандала журналисты Карл Бернстайн и Роберт… Вудворд. Едва ли совпадение фамилий Роберта и семейства Вудвордов здесь случайно.

Конечно, возникает соблазн принять описанную в книге ситуацию (мозговой центр писателей-фантастов и активистов фэндома помогает правительству США отразить атаку слоноподобных инопланетных захватчиков) за licentia poetica. Однако, по утверждениям Пурнелла, это не так: указанное совещание действительно имело место примерно в 1980-м и было посвящено вопросам американской космической программы:

Впрочем, слоны в комнате дома Ларри Нивена могли и присутствовать, просто их никто не заметил. Вы ведь не сомневаетесь, что ОНИ хотели от землян именно этого?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Pa4CR7).

Трудно шокировать читателя сильнее, нежели детально прописанным уничтожением Земли и почти всех колоний человечества в Солнечной системе на первых же страницах вашей работы. Если вы претендуете на классификатор “твердой НФ ближнего прицела”, какими инструментами после этого саспенс-то дальше нагнетать?

Такие игры Немезиды могут быть наиболее вероятными статистически, однако, выражаясь словами бортинженера Краснарова из «Rogue Star» Майкла Флинна, “насколько сильно нужно отстать изначально, прежде чем ты позволишь себе сдаться?” Что, если соперник уже пересек половину континента, а вы еще из стартовых колодок не привстали? Если кинетическое оружие обрушится на голову параноидального любителя астрономии еще прежде, чем мог бы он занести палец над ярлычком приложения “небесной стражи” в каталоге Google Play?

Нифига себе басню сократили, скажете, вероятно, вы. И будете правы. Однако «The Killing Star» вообще-то не назовешь в полном смысле художественным произведением: не отпускает ощущение, что это слегка отредактированный для лучшей расходимости (не берусь судить, помогла ли такая мера в 1995-м, а в наши дни роман прочно забыт) научно-популярный трактат или сборник беллетризованных статей вроде «Космического оружия: дилеммы безопасности», в доступной широким пользовательским массам форме освещающий проблему Великого Фильтра. Он же — парадокс Ферми, или, на командирский лад времен мировых войн, «ну и где, блять, они все, когда косинус уже достигает трёхсот?!»

Дата публикации романа наглядно демонстрирует, что в своей гипотезе Темного леса, как и во многих иных деталях сеттинга «Задачи трех тел», Лю Цысинь не был первопроходцем. Особенно убеждает в этом приводимое в «The Killing Star» сравнение Вселенной с ночным Центральным парком Нью-Йорка, только без полицейских, ворот, через которые можно найти выход, и перспективы рассвета.

Если «The Killing Star» когда-нибудь издадут на русском, некоторым рунетовским фанатам Лю придется задаться раздосадованным вопросом, а добавил ли он вообще что-то существенное к ее сюжету, ведь у Зебровски с Пеллегрино предусмотрено (хотя и не объяснено) даже отличие скорости света от известной нам. Правда, мы это уже видели в паре Уоттс-Шрёдер, но там влияние канадского футуролога хотя бы прямо признаётся в авторском комментарии к «Ложной слепоте».

Трехсотлетняя годовщина независимости США  —  довольно популярный в прошлом рубеж катастроф, тут прежде всего вспоминается восхитительно ехидная повесть Холдемана «Трехсотлетие». У Пеллегрино и Зебровски незваные гости преподнесли человечеству особенно мерзкий презент  —  великий уравнитель обитателей темного леса Галактики и тех, кто в этот лес амбициозно сунется, размахивая широкополосным радиофакелом и знаменем Объединенной Федерации Планет. Для противодействия ему такой сверхспособности, как деньги, недостаточно; потребуется что-нибудь калибра дзен-пушки Баррингтона Бэйли, а самурайская этика на техноутопической Земле 2076 года, кажется, не в почете.

Даже революционные разработки вроде «абсорберных» антибомб, каким-то образом превращающих энергию вражеского оружия (а также лучистую звездную) в материю, и кораблей класса «Валькирия» не гарантируют выживания остаткам человечества: флот зачистки, явившийся следом, решительно настроен смести в мусорную корзину галактической истории всех, кроме тех, кто успел транзитом через Вальгаллу свалить на звезды (как и в «Акселерандо», предпочтительны коричневые карлики, они дольше горят и не так сильно отсвечивают), клонов Иисуса и Будды, а также домашнего динозавра по кличке Крайтон. Поставить книге высший балл не позволяет, пожалуй, ощутимое расчеперивание сюжетных линий ближе к финалу: роман завершается фактически на полуслове-клиффхэнгере, и весьма досадно, что у него есть только хронологический приквел, показывающий земную цивилизацию во дни славы ее (порой такие же смертоносные для соседей), а не сиквел, какой бы, возможно, дал ответ на озвученную «выжившими с подводной лодки» проблему физиологии Врага

Если ограничиваться только информацией из «The Killing Star», то представить себе расу-инициатора Зачистки безжалостными технологическими властителями Рукава Ориона сложновато: первоначальная среда их обитания, мягко говоря, не очень благоприятна как для хайтека, так и для занятий астрофизикой вообще.

Три закона эволюции разумных видов Зебровски и Пеллегрино представляются менее уязвимыми для критики и лайфхаков, чем три закона робототехники Азимова, так что лучше бы Человеку интегрировать их в молитвы агностиков, мотивирующие хранить порох сухим при взгляде на небо, пока мы еще не выбрались с родоначальной планеты:

1. Инопланетяне будут считать своё выживание более приоритетным, чем наше.

2. Жалостливым и нытикам не пробиться в вожаки стаи.

3. Инопланетяне будут предполагать, что к любой разумной расе применимы постулаты 1 и 2.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3Dn8bhJ + https://bit.ly/3DmgGK1).

Марка, которую посылает самому себе через поколения Каспар Лэст, это, конечно, знаменитая “Розовая Гвиана” 1856 года, редчайшая марка, оцениваемая ныне уже не в миллион долларов, а на порядок дороже. Несколько аналогичны ей среди марок России, СССР и Российской Империи “Тифлисская уника” и “Леваневский с надпечаткой”. Как видим, при желании авторы, работающие в де-факто стандартном для русской фантастики наших дней субжанре попаданса, могли бы предложить свое решение проблемы, затронутой впервые Айзеком Азимовым, а здесь приведенной в меланхоличном пересказе Краули: например, увязать судьбы Вселенной и заодно своего персонажа с разворованной в 1982 г. коллекцией великого советского филателиста Самуила Блехмана. Тем более в одном из карманов шинели Стругацких такая марка завалялась.

Впрочем, эпитафия Эндрю Марвелла, из чьей «Горацианской оды на возвращение Кромвеля из Ирландии» взято название повести Краули «Порядок вековой» (рассказ переписан в нее с расширением), касается больше политической, чем поэтической активности Лорда-Протектора.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3Dn8bhJ + https://bit.ly/3DmgGK1).

У «Конца вечности» Айзека Азимова существует две версии, одна всем известная романная (которая, кстати, на русском традиционно переиздается с цензурными лакунами советского периода), и вторая, на мой вкус, более сильная: как отмечает сам Азимов, он начал с повести скорее потому, что надеялся продать сюжет дважды и получить существенную прибавку к литературному заработку. Сходными меркантильными соображениями руководствуется в своей прогулке в прошлое и персонаж рассказа Джона Краули «Единственная экскурсия Каспара Лэста», интегрированного затем в повесть «Порядок вековой»  — довольно занятную попытку переложить азимовский сюжет о вечном сражении вневременной спецслужбы с изворотливой Реальностью на мотивы мелкобританской ностальгии о величии колониальной эпохи. Впрочем, другой британец, Чарли Стросс, справился с этой задачей явно лучше: «Палимпсест» если и уступает работе Краули в меланхоличной лиричности, то заметно выигрывает в архитектонике почти детективной интриги, аккуратно скрепленной астрофизическими заклепками.

Краули разработал не менее оригинальную теорию альтернативного общепринятому устройства пространства-времени, чем его великий и несчастный современник Баррингтон Бэйли для «Дзен-пушки»: физические модели, используемые в кинематографе при работе с родственными темами, частенько оказываются куда проще, даже если восходят к трудам прижизненных классиков.

Так, в сериале «Двенадцать обезьян», расширенном римейке классического хронооперного боевика 1990-х с Брюсом Уиллисом (а этот последний, в свою очередь, инспирирован французской черно-белой фотомонтажной короткометражкой), Армия Двенадцати Обезьян ставит перед собой задачу уничтожить причинно-следственную структуру, подстилающую само Время, чтобы придать мирозданию окончательный, вневременной характер, погрузив его в состояние Хартля-Хокинга. Визуализируется оно через Красный Лес, листья с деревьев которого можно даже заваривать и пить получившуюся настойку.

Насколько могу я судить, повесть Краули в связи с «Двенадцатью обезьянами» никогда не упоминалась, а зря:

Что гложет Каспара Лэста, то могло омрачать существование и Хартлю с Хокингом; Мюррей Гелл-Манн однажды ехидно спросил у них: «Если вам известна волновая функция Вселенной, почему вы до сих пор не разбогатели?»

Как лукаво замечает Шон Кэрролл, “при прочих равных самодостаточная и необходимая Вселенная представляется более просто устроенной, чем самодостаточный и необходимый Создатель, который затем творит Вселенную… большинству сторонников этой стратегии кажется естественней приписывать необходимость сверхъестественному создателю, нежели естественной Вселенной“.

Краули до последнего избегает показывать Создателя, спрятанного на открытом месте среди иллюстраций Алисы (та повзрослела и была бесцеремонно изгнана из Порт-Саида) к работам Кэрролла, но принужден-таки приписать ему неестественную необходимость невыносимой нелегкости бытия:

С использованием материала заметки для Medium (https://bit.ly/39AZR3M).

Боб Шоу дал «Beyond Apollo» в 1972-м уничижительную характеристику, памятную сегодня, несмотря на премию JCMA-1973, лучше самой книги: «эпитома всех проблем, постигших научную фантастику за последние лет десять или около того». Строго говоря, роман Молзберга не заслуживает столь поносной оценки, это довольно редкий образец психиатрического НФ-триллера с безнадежно недостоверным рассказчиком, подозреваемым в убийстве коллеги по экипажу, просто в нынешней фазе существования Голливуда получится при его экранизации не «Час расплаты» или «Пришелец», а в лучшем случае «Прометей», в худшем же — какое-нибудь «Высшее общество». Благо, у главного героя отчетливые гомосексуальные позывы, да и Венера, цель экспедиции, прилеплена сбоку припекой, будто Солярис у Тарковского. (Cам Молзберг утверждает, впрочем, что при создании романа вдохновлялся не киноновинкой того года, а рассказом Гарри Гаррисона «Я на своем посту».)

Хотя ясно, что именно Шоу имел в виду — Новую Волну, о галеонном символе которой, журнале New Worlds, Муркок спустя несколько лет скажет в сердцах: «Если услышите от меня про подготовку очередного номера, значит, пора вызывать санитаров».

Я, пожалуй, вынужден с Шоу согласиться, хоть сам и предпочитаю работать со стилистически усложненной фантастикой, далекой от монохромных клаустрофильских разговорных драм того же Азимова. У нововолнистов свои “ошибки юности” принято критиковать и списывать на заскорузлую политику издательских ОТК. Несколько сложнее было бы признать, что многие, если не все, нововолнисты (но не киберпанки) отвернулись от космоса из-за обычного неумения — и, еще хуже, нежелания — разбираться, в какую сторону вращается Земля (тут смутно вспоминается Нивен, который в «Мире-Кольце» признал и эту ошибку, и более серьезную, потребовавшую оснащения Кольца двигателями Буссарда) или почему для оптимального маршрута к газовым гигантам и их спутникам нужно все-таки разгоняться у Венеры, а не лететь “по прямой”.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39pVusx).

К 1971 году Майкл Муркок, тезка Майкла Исдэйла, одного из астронавтов альтернативно-исторического (или все же криптоисторического?) экипажа книги, порядком утомился от взятого бешеного темпа работы на износ во имя революции в англосферной фантастике. В редакционной статье для “New Worlds” Муркок выплеснул накопившуюся желчь:

Тут так и хочется ответить репликой Боба Шоу, заметившего в следующем году о «Beyond Apollo» Барри Молзберга, что эта книга есть “эпитома всех проблем, постигших научную фантастику за последние лет десять или около того”.

Увы, клинически точный диагноз этот не помог удержать государства Земли 1970-х от схода с космической гонки — в руководстве США и Старосоветской России не нашлось достаточно любителей твердой НФ, а китайские энтузиасты вроде Лю Цысиня и Дэн Сяопина в ту пору еще не задачи трех тел решали, но в огородах на выселках копались, не разгибая спин — по заветам Шан Яна и Мао Цзэдуна.

В новом тысячелетии Китай, впрочем, взялся за собственную космическую программу с таким азартом, что прыть Лунного Зайца, наметившего большой скачок на Марс, обеспокоила не только Аластера Рейнольдса. Страны “альянса демократий” возобновили космические инвестиции — через фронтэнды ли типа SpaceX и Blue Origin, через более традиционные ли программы создания рабочих мест вроде Сенатской Системы Запуска и “соглашений Артемиды”.

Вот и с англосферной твердой НФ, в частности — посвященной освоению ближнего космоса, все не так безнадежно, как может показаться вам при взгляде на номинационные и лауреатские списки “Небьюлы”, “Хьюго” и “Локуса” последней пятилетки. Работа полковника Криса Хэдфилда, самого известного канадца Солнечной системы (в его честь, к примеру, уже при жизни назван аэропорт города Сарния в провинции Онтарио) и экс-командира МКС, служит тому лишним доказательством.

«Apollo Murders» по форме —АИ, но не спешите пугливо закрывать вкладку: роман ничего общего не имеет с дурно пахнущей продукцией вторпереработки лута компьютерных игр астровитянками-попаданками к Сталину, коей полнятся закрома СИ, АТ и Флибусты.

История совершенно секретной экспедиции “Аполлона-18” в Море Ясности (транзитом через НОО) вписана на Главную историческую последовательность так изящно, что границы между альт- и криптоисторией размываются до полной неразличимости. Разве что погоны старшего лейтенанта ВВС СССР не того оттенка да НПО имени Лавочкина размещается не по тому адресу.

Сходное ощущение расследования, о котором еще до эпилога понятно, что в учебниках, написанных заслуженными стариками, его выводам не место, вызывали у меня в детстве «Штамм Андромеда» и «День шакала», а в более счастливом возрасте — «Друд», «Военный талант» и «Пятое сердце». Если вы задумывались когда-нибудь, что за текст мог бы выйти из-под работающих тандемом машинок Майкла Крайтона и Фредерика Форсайта, то роман Хэдфилда — наилучшее приближение к такому эксперименту, на которое можно надеяться тем, кто, подобно мне, уже давно использует итоги голосований по классическим англосферным наградам как антирекомендацию.

Дэвид Боуи, галеонный символ Новой Волны фантастики в современной музыке, создал элегию Безумному Астронавту, «Space Oddity». Майор Том у Боуи прерывает свою миссию и ложится в космический дрейф.

Ну а полковник Крис и на орбиту выбрался, и о концерте по заявкам фолловеров не забыл. Благо, картинка с МКС теперь доступна в куда лучшем качестве, чем на черно-белых телеэкранах в Школьном и московском ЦУПе 1970-х.

Правда, на Луну мы с тех пор летать разучились, и Человек на Луне иронично косит глазком Моря Ясности на руины крымского центра управления луноходами.

C использованием материалов заметки для Medium (https://bit.ly/3LFu8My).

Рэю Брэдбери принадлежит весьма популярное, особенно в русских переводах, и набившее оскомину из-за обычно сопутствующего технофобского контекста высказывание: “Мы будущее не предсказываем, мы его предотвращаем”. Оно бы вполне органично смотрелось в уиндэмовском “уютном апокалипсисе” Мидвича, на знаменах толпы жителей поселка, идущих громить ферму с золотоглазыми детьми-кукушатами.

позволило “эпическим виннипухам” выиграть у Будущего первый сет, но вряд ли весь матч: стоит вспомнить, что именно в Англии, на Уимблдонском турнире Большого Шлема, состоялась самая длинная игра в истории тенниса.

Однако вторжение Новой Волны обезвредить

не удалось: отпечаток в жанре она оставила очень прочный, как бы сами ее авторы потом ни тщились дистанцироваться от лучших своих произведений. В «Мидвичских кукушатах» Джона Уиндэма, удивительно надежном регистраторе сейсмических толчков НФ накануне прилива НВ, инопланетяне наведываются в скучную английскую деревню и учреждают там своеобразное посольство, оставив после себя имплантированные в чрева человеческих матерей зародыши. Эти последние достаточно сходны с людьми, но растут небывало быстро и вскорости начинают проявлять экстраординарные ментальные таланты, сопряжённые с жестокостью — ах, как легко увидеть в них пушечное мясо крестового похода молодых бумеров против послевоенного конформизма в обществе и НФ, увенчавшегося (не в этом порядке возрастания значимости) сексуальной революцией, высадкой человека на Луну, свержением генерала де Голля, Уотергейтским скандалом и отменой призывной армии в США. В своей истории молодёжной революции, «Осторожно, дети!» (Watch Out Kids), Мик Фаррен описывает этот раскол с привлекательным цинизмом:

Гордон Зеллаби, персонаж, наблюдающий за взрослением и послевоенных тинейджеров, и Мидвичских Кукушек, отмечает:

Дети представляют расу, чей чрезвычайно сильный императив выживания становится угрозой человечеству. Зеллаби же вверяет себя импульсу, оставшемуся для Детей незнакомым:

Он, по словам Колина Гринлэнда, «извлекает припрятанный в рукаве козырь, взывает к сильным сторонам находящейся под угрозой цивилизации и тем спасает её».

«Поначалу молодёжь лишь давала свою оценку продукции экономики богатого общества, затем начала её узурпировать, исследуя новую технологию и подчиняя её себе. Битлы и Боб Дилан поставили себе на службу поп-индустрию, артикулируя и усиливая тревоги сегмента человечества, прежде лишённого даже когерентной идентичности, не говоря уж про международное представительство», констатирует Гринлэнд.

Спустя без малого полвека тенденции, с ехидной беспристрастностью задокументированные Фарреном и Гринлэндом, напомнили о себе на новом витке истории мира, геронтократы которого не жалеют сил и средств, чтобы оседлать поднимающуюся волну. Бэби-бумерам под 70-80, они в сравнительно хорошей физической форме (но не умственной, как это легко понять по речам президентов США и России, производящих зачастую навязчивое впечатление беглецов из психушки), подготовлены к защите от вторжения лучше генерала де Голля, Эйзенхауэра и Никсона, в их распоряжении имеется вакцина против футурошока — ее не запрещают, как гашиш и ЛСД, а рекомендуют к употреблению, и в англосферном фэндоме организованной оппозиции днем под красным квазарным фонарем не сыскать.

А ведь ее явление предсказывалось, но, в отличие от уиндэмовского, прогноз тот оказался неверным в одной ключевой детали. И нет, эта деталь — не острый дефицит энергоносителей вследствие “озеленения” энергетики и не радостный косплей Холодной, но в целом мирной войны, убежища на случай которой уже расконсервированы под дизайнерскими газонами. Эпические виннипухи британской глубинки, правда, уже пять лет как изгнаны из ЕС после референдума о Сублимации Королевства; не найти им приюта и в Китае.

Не могу сказать, что меня это печалит: еще после просмотра карпентеровской «Деревни проклятых» мне стали куда ближе Дети, а поступок Зеллаби/Чаффи всегда казался омерзительным.

К слову, издание «Мидвичских кукушат» 1983 года, кажется, пострадало от другой уиндэмовской находки — хроноклазма, и демонстрирует деплатформинг Трампа тиктокерами в ходе пламенных, но в целом мирных протестов:

https://miro.medium.com/proxy/0*U_gbdRJrJgSc6CXk.jpg

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3wTQrtJ).

У Хола Клемента, одного из основоположников твердой и сверхтвердой НФ в ее современном понимании, мало общего стилистически с Джо Холдеманом, но «Камуфляж» Холдемана, по сути, представляет собой обогащенную и усложненную, с учетом развития фантастики за полвека с лишним, версию этой дилогии об инопланетном Охотнике и его поисках «Иглы» в стоге сена размером с тихоокеанский остров, которого нет на обычных картах — еще в 1930-е годы владельцы местного градообразующего (точнее, поселкообразующего) предприятия озаботились засекречиванием координат.

От «Камуфляжа» дилогия, впрочем, отличается очень заметно: как простотой слога (традиционно для Клемента, текст очень серьезен, порою до степени занудства, пестрит повторами и проломами четвертой стены, а местами напоминает учебник физики для младших курсов, в чем сам автор устами чужака читателям без зазрения совести и признаётся), так и камерностью действия, не выходящего за пределы острова теплой ламповой эпохи: это практически классический детектив, но не британского или французского, а американского толка, где убийца часто известен заранее, а суть его преступления важна меньше погони. Потерпев крушение в Тихом океане Земли у островка Эль (Ell, название тоже простое, как патологически уважаемая касторианцами правда, и происходит от очертаний латинской буквы, которую напоминает остров), два незваных гостя из космоса довольно быстро обнаружат, что местной морской и сухопутной живности интересны в чисто кулинарном аспекте, а Солнце куда агрессивнее в ультрафиолетовом спектре, чем их родное светило.

К счастью, разум всегда превозмогает чистую алчность, и один из пришельцев после непродолжительных заплывов в теле акулы находит себе носителя-человека. Но есть два нюанса. Во-первых, в одиночку выбраться с незнакомой планеты четырехфунтовому разумному комку зеленого желе будет затруднительно… особенно если из двух частично разрушенных кораблей, приспособленных под телесные пропорции этого вида, придется колхозить один, а хозяин-гуманоид внутрь не пролезает.

Во-вторых, у второго чужака есть все основания скрываться от соплеменника иглой в стоге сена, а не плавать на поверхности моря. Ведь один из них — детектив с опытом сыскной работы в несколько человеческих жизней, а другой — преступник, равнодушный к здоровью и целям гуманоидных хозяев. И люди Земли достаточно схожи с гуманоидами его родной планеты, чтобы, приспособившись к их биохимии, он принялся за старое. А ведь всем островитянам при рождении выделяется часть акций “Пасифик Фьюэлз Инкорпорейтед”, и паразитов или безрассудных сорвиголов тут не жалуют.

Впрочем, как ясно из второй книги, «Сквозь игольное ушко», самое сложное в миссии на Земле — не обнаружить и призвать к ответу преступника (предпочтительно тем же, кстати, способом, каким делает это Галлахер Кайла Маклахлена в «Скрытом враге» 1987 года), а… вот именно, не уронить ни одного жизненно важного органа в фокусе с жонглированием тарелочками эритроцитов. Удивительно ли, что повзрослевший носитель детектива совсем не интересуется противоположным полом, а только проблемами скорейшего контакта с внеземной цивилизацией? Для нас, людей, удивительно, а вот инопланетный сыщик рискует выдать себя столь же явственно, как фланирующий по коридорам гестапо Штирлиц из анекдота — буденновкой и волочащимся за спиной парашютом.

Потенциальная реакция современных феминисток и защитников прав ЛГБТ на явственный сексизм «Иглы» и «Сквозь игольное ушко» тоже крайне любопытна, но ретро-премий или номинаций книги, похоже, не удостоятся.

Возможно, именно это, несколько демонстративное, пуританство Клемента и побудило Холдемана в «Камуфляже», а Джека Шолдера в «Скрытом враге» сдобрить сюжет смачными эротическими сценами, немыслимыми в 1950 году, когда сэр Ридли Скотт еще под парту пешком ходил, а писатели-фантасты могли обеспечить себе безбедную жизнь с переизданий и антологий.

С использованием материала заметки для Medium (https://bit.ly/3iF8H1l).

Как должны помнить читавшие «Анафем» Нила Стивенсона (а кто этого еще не сделал, устраняйте столь досадный пробел), причиной Третьего Разорения матиков (учреждений монастырского типа, куда в арбранской реальности загнаны ученые) послужила случайно получившая огласку история с динозавром-не-то-драконом на стройплощадке. Как видно из этого фрагмента, вероятность блондинке встретить динозавра на паркинге у супермаркета во вселенной Стивенсона может существенно отличаться от ½ (либо встретит, либо не встретит). Более того, допустимо манипулирование этими вероятностями, на котором основаны техники изменения реальности, применяемые риторами и инкантерами (сиречь сторонниками софистики и сократовской традиции).

В русском переводе к этому отрывку примечаний переводчицы или редактора нет, а они бы там не помешали, поскольку Стивенсон здесь, видимо, предлагает весьма изящную аллюзию на Третье путешествие Трурля и Клапауция. У Лема читаем:

О том, не могло ли Третье путешествие Трурля и Клапауция к вероятностным драконам привести к Третьему же Разорению и чувствительному избиению конструкторов реальности на Арбре, предоставляю судить вам.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Li5QaY).

«Квартет Корнелиуса», по российской издательской традиции, остается недопереведенным уже больше четверти века — хотел было сказать, что традиция эта недобрая, но не в данном случае. Джерри Корнелиус, как явствует уже из его инициалов J.C., есть самая решительная и наименее удачная попытка Муркока одержать пиррову победу в безжалостной кавалерийско-танковой атаке на героев и мессий раннего этапа карьеры, включая Иисуса Христа, то есть, простите, Карла Глогауэра. Распятие в «Се человек» не помогло избавить читателей от презираемого Муркоком отношения к Вечному Воителю как ролевой модели, ничуть не преуспел Майкл в этом и на протяжении трех первых романов цикла о Корнелиусе. Когда его тезка Харрисон хвалит какие-то работы коллег-нововолнистов конца 1970-х и 1980-х, мне это обычно следует воспринимать как антирекомендацию — слишком далеко тогда зашли Харрисон, Муркок и Дилэни по кривой тропке решительного разрыва с фантгетто, приведшей их, однако, лишь к последнему берегу океана смерти автора. Так и с «Состоянием музака», на которое Харрисон откликается весьма одобрительно: «Вместо горького осознания реальности и отмены грёз наяву нам выдвинута альтернатива. В ней жизнь преподносится как замена фантазии, никогда не предлагаемой в замену жизни».

Уже здесь пора заподозрить, что в финальной книге тетралогии Муркок применил тот единственный сюжетный инструмент, каким неизменно обтачивает свои тексты Лукьяненко: отказ от сверхспособностей с уходом под гладь старинного пруда. Разумеется, по уровню таланта они несравнимы, и Муркок даже в откровенно коммерческих поделках не опускается ниже уровня, недосягаемого для «Чистовика» и очередного самого последнего «Дозора», но «Состояние музака» их до боли напоминает, даром что написано на десятки лет раньше.

Финальная битва Корнелиуса и Муркока с реальностью утюжит, словно ковровыми бомбардировками, пространство, ранее уже обстоятельно исследованное и закартированное первыми тремя книгами и примыкающими к ним рассказами этого межавторского проекта, в частности, «The Ash Circus» Харрисона. На костюмированной рождественской вечеринке 1990-х, внушающей после первоначального приступа веселья не меньший нутряной ужас, чем Прощальная Вечеринка на борту дирижабля в туннелях Кольцегорода Зоун из «Водородной сонаты», Муркок опускает занавес комедии дель арте, с которой забавлялся еще в «Английском убийце», возвращает ансамбль персонажей к традиционным ролям арлекинады: Панталоне, Скарамуша, Пульчинелло, Коломбины, Пьеро и самого Арлекина. Участники вечеринки, все — старые друзья и враги Корнелиуса, вплоть до Ленина, Конрада и двух noms de plume самого Муркока, надевают одеяния знакомых персонажей английского фольклора и мифа, становясь инкарнациями архетипов. Полупародийная и совмещённая с апокалиптичным откровением, сцена эта усиливает мифологические представления о Джерри Корнелиусе, но какова же точная природа его личной катастрофы, его оборотнической пантомимы жизней и времён?

Арлекин мыслится героем, а Корнелиус, единственный, кому вечеринка не по душе, одет как Пьеро, лузер.

Существовать, не задаваясь, в отличие от Хайдеггера, вопросом, почему что-либо существует, а не просто ничто — этого требует от Корнелиуса Хаос, ко двору которого он дезертирует со службы Порядку и проходит, следовательно, противоположным Элрику Мелнибонэйскому маршрутом. Увы, овчинка не стоила выделки, а пролитая кровь — всходов в саду, землю которого она напитала:

Сентиментальные каденции срединных глав, где лоскутный образ Корнелиуса медленно обесцвечивается в зеркальном лабиринте альтернативных реальностей, подрываются суховатыми банальными рефренами, заключающими их в своеобразную рамку сомнительного контекста. В “Прелюдии” и “Коде” Джерри Корнелиус чем-то напоминает Питера Синклера из лондонских глав безукоризненной «Лотереи» Приста — тут он не супергерой-любовник, не буревестник энтропии над Танелорном, не плод порочного союза блестящего учёного и туповатой девушки-кокни с самых что ни на есть помойных улиц лондонского Лэдброук-Гроув, где проживал в ту пору сам Муркок и где на Пасху 1967 года явилась ему мысль сослать Карла Глогауэра в Иудею. Здесь Корнелиус — не искрящаяся комбинация Мика Джаггера, Джеймса Бонда и Флэша Гордона, а безынициативный паренёк из дешёвой квартиры в Бленхейм-Кресцент, оживляющийся лишь от метаквалона и мечтающий о блестящем будущем для своей любительской рок-группы. В конце концов он переживает свой звёздный час: даёт бесплатный концерт на мусорке под многоуровневой автострадой, но проваливается сквозь обветшалую сцену, будто в прореху разорвавшейся паутины мультивселенных.

Гитара его разбита невосстановимо, он отрекается от рок-н-ролла ради дешёвеньких мюзиклов, обретает славу и сколачивает состояние в переосмыслениях мьюзик-холла и арлекинады, рекламирует на ТВ новый «роллс-ройс мини-фантом».

Правильно ли он поступил? А как бы вы поступили?

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3D9J02A).

В этом году «Английскому убийце» стукнет полвека, и эта книга — будем откровенны, далеко не лучшая в карьере Муркока (как и весь цикл о Корнелиусе) — неожиданно исполняется насущной значимости. Нынешнее состояние “заката России вручную” уместно сравнить с деградирующей Британской империей, какой описана она в «Английском убийце». В конце-то концов, Россия и Британия — не менее удачный пример клиопатологической пары, чем привлекший этою весной внимание всего мира восточнославянский: заклятые соперники, воротящие друг от друга носы, почти во все периоды новой и современной истории, кроме… двух мировых войн, а эти последние-то и оформили эродирующий ныне порядок.

«Я слонялся вокруг да около, пытаясь понять, что с этим веком пошло не так. Я хотел выяснить, что Британская империя сотворила с миром, в котором мы все живём сейчас. Разумеется, на мой тогдашний взгляд империализм — подлинное исчадие ада», говорил Муркок в интервью Колину Гринлэнду.

Закат альтернативной Британской империи 1970-х по Муркоку Гринлэнд определяет как “консервативную утопию паровых машин, аэролётов, Кристал-Пэласа и дизайнов работы Мухи и Макинтоша”. Понукаемые историческим детерминизмом, главные персонажи испытывают темпоральное отчуждение, чувствуют себя затерянными или дрейфующими во времени. Повсеместны, как на фотоснимках из осажденного Мариуполя и вокзалов Восточной Европы, образы (у Муркока — не только женской, но и мужской) беспомощности и младенчества. Эпиграфы и фрагменты новостей отмечают смерти (и чудесные исцеления) детей, мемуары повествуют о том, как детство в дни войны способно повлиять на взрослых.

В заключительной речи перед апелляционным судом, незадолго до изгнания, принц Лобковиц из «Английского убийцы» ставит нелицеприятный диагноз социуму, который побоялся прописать себе «Лекарство от рака»:

Действительно, было бы неплохо, если бы Россию, Британию, США и нынешние полигоны их совместных спецопераций колонизировало поколение, которое еще не приобрело дурных привычек предыдущего и не передаст своих невыносимо архаичных, как для раннекосмической эры, привычек следующему — поколение, способное достичь цели даже под тираническим нажимом конформизма.

«Размышляя о методах: кажущиеся случайными репликами намёки, заголовки глав и проч. Вот почему, даже если кажется, что читатель не помнит определённой отсылки, то при встрече с ней она представляется знакомой. Заголовок (А) будет отсылать к событию из заголовка (G). Этим создаётся поток вместо традиционной нарративной динамики, в то же время уничтожаются ограничения линейного нарратива — то есть «нелинейное» не равнозначно «случайному». Книги — любой вид искусства — обязаны обретать форму, но форма может быть весьма разной... Это попытка описать и драматизировать моё собственное видение — нелинейное. Я вижу столько возможностей одновременно, что не могу выбрать одну и ту же, да и не хотел бы. Меня не смущает множественность, я ею наслаждаюсь», комментирует Муркок хаотичную и одновременно грациозную манеру письма этой своей артурианы. Да-да, Джерри Корнелиус, выброшенный на берег моря у Тинтагеля и спасенный Уной Перссон, большую часть книги отправляет именно функции короля Артура в авалонском гибернаторе:

“Нам предстоит ехать очень долго”, меланхолично сообщает Кэтрин Корнелиус Себастьяну Очинеку, освобождая его из тюрьмы. «Изменение человеческого типа и тому подобное. Возможно, это вовсе не революция в конце концов».

С использованием фрагментов заметок для Medium (https://bit.ly/3GLIRTN + https://bit.ly/3Last1e + https://bit.ly/3IAcuaP).

Цикл Майка Резника «Рожденный править» — одна из самых масштабных космоопер в современной НФ, но она словно перенесена в наши дни из Золотого века пальпа, ну или на крайний случай “свингующих шестидесятых”. Космический фронтир Резника подобен не океану даже, а бескрайнему плоскомирью Среднего Запада США, утыканному редкими городками да бензозаправками.

Началось-то всё еще в 1970-х. Майк с Кэрол [жена Резника] смотрели в кинотеатре фильм поистине жутчайшего качества, и в какой-то момент Резник пробормотал:

— Какого чёрта я трачу на это свое время вместо того, чтобы заняться чем-нибудь реально интересным, например, историей человеческой расы от наших дней до вымирания?

А жена ответила:

— А почему бы и нет?

Чета Резников немедленно встала и вышла с сеанса; тем вечером Майк набросал синопсис романа «Рождённый править: Книга о Человеке», где, как и планировал, рассказал историю человечества от его корней через эру сверхсветовых полетов и до вымирания спустя восемнадцать тысячелетий от нашего времени. Резник разделил будущее на пять политических эр, Республику, Демократию, Олигархию, Монархию и Анархию, а переходящие между ними персонажи отсутствуют (что выгодно отделяет его от Херберта и Карда). Если, разумеется, не считать Человека с большой буквы Ч таким персонажем, а весь цикл — мегароманом его воспитания.

В лучших подциклах этой вселенной, вроде «Сантьяго», «Вдоводела» и «Кириньяги/Килиманджаро», очарование заразительного мифотворческого экстаза побуждает махнуть рукой на небрежную отделку периферии повествования — как известно, зрительный аппарат человека столь несовершенен, что большую часть картины мира за пределами центрального желтого пятна сетчатки дорисовывает мозг. В послесловии к «The Fortress in Orion» Резник писал:

Не так здесь, в откровенно коммерческой, проходной, но все же уверенно сопоставимой с верхними процентилями СИ (выйди она из-под клавиатуры какого-нибудь рунетовского мэтра, наверняка получила бы полное лукошко жанровых наград в России) трилогии, которая для Резника стала последней. Трудно даже предположить, кто после кончины Резника возьмется писать в манере, настолько диссонирующей с современной реальностью англосферного фэндома— и возьмется ли вообще. В конце концов, Великое наступление феминисток и ЛГБТК на SFWA по-настоящему разогналось именно с атаки на злобствующих сексистов, Резника и Барри Молзберга.

Но Резник изначально выбрал нестандарный подход к миростройке «Рожденного править»: он начал с объединяющего и задающего сквозную хронологию произведения, а не менял правила игры на ходу (и не пытался, как было свойственно порой Куку или Бэнксу, расточительно умять материалы для объемистого цикла в одну книгу). В 2010-х же он этого сделать, наверное, уже физически не мог.

И этому обязаны его работы ностальгической ценностью, превосходящей изредка намерения автора: вот прибытие полковника Натана Преториуса на Делурос VIII, столичную планету Демократии, становится изящной вневременной виньеткой о миссии, столь же, на первый взгляд, невыполнимой, как и задача вычеркнуть двадцать девять варварских тысячелетий из истории человечества.

Я отмечу лишь, что со времен трех законов робототехники Азимова автоматизация труда сделала значительные успехи (с неоднозначными для цифровой экономики последствиями в виде диктатуры прекариата): Галактической Империи требовалось сорок миллиардов администраторов и еще невесть сколько одних курьеров, а Демократия Человека обходилась впятеро меньшим количеством.

Очевидные аналогии с «Академией», порою текстуальные, провести вам, хотя перманентные шутливые пикировки команды Тупиконечников (и ее зачастую удивительная забывчивость при шаге в пропасть дыры в сюжетной броне, куда без труда пролетел бы мирокорабль Культуры или хайлайнер Космической Гильдии Дюниверсума) скорее напомнят о похождениях Стражей Галактики на службе у Дарта Мауса, а каборийский генерал Мичкаг ни разу за первую и третью книги не достигает высот стратегического таланта, анонсированных автором, и так же полагается на грубую силу, как азимовский Мул — на телепатическое подчинение.

Лучшим для подцикла, вероятно, можно считать второй роман, где нам позволят отдохнуть от набившего оскомину Мичкага, а герои не только вынуждены пробираться в подземную тюрьму, сочетающую самые мрачные особенности Командной Системы мертвого мира из «Вспомни о Флебе» и нью-йоркского метро из «Пелхэм 1:23», но и терпят серьезные неудачи.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3uhxQ7E).

Этот роман, как и произведения почти всех авторов Новой Волны, кроме разве что Муркока, не может похвастаться пристальным вниманием русских издателей и читателей: выпускался он один раз, в 2003-м, при участии переводчика Е. Смирнова. А ведь он хорошо иллюстрирует причины, по которым Олдиссу любило посылать шпильки младшее (относительно него) поколение нововолнистов: как отмечает Колин Гринлэнд в «Выставке энтропии», творческий принцип Олдисса, столь явственно уважительный к окружающему миру, противоречил взятому ими курсу на внутренние пейзажи и неустойчивые структуры.

Мир после атомной катастрофы у Олдисса, конечно, более уютен (если это слово тут применимо), чем неудержимо омерзительная Земля из «Геноцида» Диша, порабощенная инопланетными фермерами, но “хоуппанковым” настроением, в отличие от Земли мировых войн из «Падших ангелов» или «Песни по имени Юность», тут и не пахнет. Молодая шпана не сотрет выживших с лица планеты, не окажет сопротивления нерушимой клике экофанатиков и христианских фундаменталистов, криптонацистам, замыслившим Окончательное Решение проблемы мигрантов, или голодным новосоветским варварам безжалостного диктатора Козицкого. Она просто не родится: Землю «Седой Бороды» постигло явление, аналогичное Годам Колыбели при пришествии Не-Бога у Бэккера в мире Второго Апокалипсиса. (Хотя о том, что автор там желал высказать, никто пока так и узнал, ибо он был слишком воспитанный.)

Как же, по версии русского переводчика, это произошло? Тем интереснее ознакомиться с его версией, что объяснение проблемы первым предложил, по Олдиссу, русский профессор Зилинков (Zilinkoff, в переводе стал Зиминковым).

На этом отточии “рукопись обрывается”, а продолжается уже рассказом об игрушечном медвежонке в клетчатой шотландской юбочке-килте, со спорраном и волынкой под мышкой.

Оригинал же не только сообщает нам (в отличие от перевода), что ведущих мировых держав было две, а “контролируемых” в военном эксперименте ядерных взрывов — сорок шесть. Олдисс отвечает и на вопрос, постоянно задаваемый у Муркока во многих его работах — от «Чёрного коридора» до работ о Джерри Корнелиусе: “Какова точная природа катастрофы?”

Олдисс, по выражению Гринлэнда, “ведет репортаж из зоны катастрофы со счётчиком Гейгера, опираясь на статистику и пресс-релизы”, сосредоточив свое внимание на сестрах, которым надлежит раздать серьги, и мере их ответственности за нависшую над человечеством угрозу вымирания. Он детализирует причины и эффекты катастрофы так, как не помыслили бы Майкл Джон Харрисон или Дилэни, которых подобный суховатый стиль отталкивал. 3 октября 1966 года Олдисс написал Джудит Меррил:

Если считать социальные сети и блоггинговые платформы бурно развивающейся формой интерактивной литературы, то можно констатировать, что с задачей формирования реальности через переотражение они справляются отлично — как в 2014/15 годах, так и в 2021/22-м. Сложней судить, насколько прельщает седобородых и лысеющих бэби-бумеров из карантиновирусных бункеров смена девиза пандемической эпохи на эпоху мертворожденных.

Перепечатано с Medium (https://bit.ly/3sYUXmY).

«Се человек», каноничная для Новой Волны повесть Майкла Муркока, получившая “Небьюлу”, была переписана впоследствии (исключительно ради заработка) в одноименный роман, мало отличающийся от нее, но растолстевший примерно вчетверо. Чтение его доставляет ничуть не больше удовольствия, чем повести, одной из самых мрачных хроноопер за историю фантастики (особенно на контрасте с написанной на тот же сюжет, одновременно и явно независимо «Петлей гистерезиса» Варшавского); та навеки западает в память и может определить все ваше отношение к традиционному христианству с его химерическим переосмыслением унизительного орудия казни как священного символа и жертвы, гонимой коллективным бессознательным приверженцев на заклание, как спасителя человечества.

То пронзительно-отчаянный, то бесстрастно-фригидный, изобилующий отсылками к Юнгу и шокирующими приверженца традиционного христианства сценами, роман не получил премий, однако имел коммерческий успех и помог Муркоку профинансировать очередную порцию номеров «New Worlds». Неудивительно, что спустя несколько лет его уговорили вернуться к распятому было Карлу Глогауэру для «Завтрака на руинах» — по тем же причинам, по каким Муркок постоянно возвращался к Джерри Корнелиусу, своему мессии (инициалы тоже J.C.) Века Науки и кризиса веры в постсекулярном обществе Долгого Мира (почти восемьдесят лет без большой войны — аномальный срок для Европы; впрочем, не исключено, что этот счетчик вскоре таки обнулится).

Таким образом, и Христос тоже к ним причтен, если считать, что в некоем атемпоральном смысле Карл всегда был Им, а Он — Карлом (аналогично метафизической реализации Не-Бога у Бэккера на основе генетической линии Анасуримборов).

Можно считать, что Карл Глогауэр родился в 28-м, это ничуть не менее точная дата рождения, чем рубеж нашей эры или 1940-й, куда возврата ему нет: машина времени потерпела аварию.

А точно ли нет?

Пролог к «Завтраку на руинах», оставшийся неопубликованным и не вошедший, естественно, в русское издание, отказывает Мессии Глогауэру в этой милости. Подобно Элрику, в последней битве он дезертировал из Хаоса, где не мог рассчитывать на ранг выше пешки, и заключил пакт с Порядком, превратившим его в обреченного короля. Глогауэр старается проследовать единственным историческим путем, известным ему по библейской легенде, никуда не отклоняясь. Но все тщетно: путешествие во времени не столько технологический, сколько психологический процесс.

И еще не начал искалеченный телесный сосуд Сына Человеческого портиться в морге у лекарей, выкравших его с креста, а Глогауэр уже марширует дальше по мультивселенной:

Карл Глогауэр умер на кресте примерно в тридцать два года. Примерно в этом же возрасте он воскрес для новых приключений.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/36enUDD).

В этом романе нет ничего, кроме фактов. Хайли лайкли, что при его чтении можно даже не устремлять к странице оба глаза — лучше расфокусироваться, отказавшись от бесполезной здесь стереоскопии восприятия. Одним зрачком следить за наемным пастырем Холмана Ханта — не отлынивает ли тот от работы? Другим — за бесстрастным хроникальным перечислением вполне обыденных событий, чья тональность или, точнее, полное отсутствие таковой напоминают о скандинавских сагах. Там, правда, встречаются афоризмы, юмористические сценки, вещие сны, стихотворные поединки. У Олдисса их роль играют интерлюдии с Наблюдателями.

Но на методику оценки персонажей это не влияет: отвлекаясь от исторического приговора, который им самим не может быть известен (нет Всемогущего Судии, нет Руки, качающей колыбель для кошки), остается судить по их словам и поступкам. Или по умолчанию, что мурашками крадется между строк и свивает ноги вдаль бегущим.

А кто же он, тот фавн, которого, беря пример с «Аталанты в Калидоне», пытается догнать Олдисс? О, разумеется, Ален Рене, чью ленту «В прошлом году в Мариенбаде», удостоенную Золотого льва на Венецианском кинофестивале за шесть лет до «Доклада», классифицировали по-разному — и как акт высшего реализма, и как “лес знаков, пустых обозначений”.

Разве не таким же лесом может катиться Вселенная в отрыве от ярлычков, которые мы ей приклеиваем? Олдисс не дает повода усомниться, что ему милы обе трактовки, и каждую из них он бы охотно инкорпорировал в фантастику:

“Полагаю, вы слишком свыклись с НФ, где всё должно объясняться на последних страницах, всё следует прояснить, вплоть до последнего удара мечом, как в детективе”.

В 1964-м, отложив первый вариант «Доклада о вероятности А», еще без отсылок к Ханту и иерархии Наблюдателей, Олдисс констатировал на полях рукописи:

Через три года он вернется отдохнуть в свой Мариенбад и оживит садовые фигуры— как объяснял потом Памеле Балмер, чтобы “проторить себе путь к подлинно философскому роману, где такое остаётся нерешённым, если случилось ему возникнуть на той или иной стороне уравнения жизни”.

«Доклад» был представлен верховному командованию Новой Волны, наслышанному от Витгенштейна, что все важнейшие вещи не поддаются выражению словами, а предустановки бессмысленны. Солидный груз наследственных образов, “клише и малоосмысленных диковинок” фантастика накопила уже тогда. Сейчас, более полувека спустя, он часто ломает спину первой же соломинкой при попытке доказать, что ты не верблюд. Прежде, чем сделать первый шаг, нужно его сбросить, но сбросив, растеряешься, не видя перед собой лестницы.

Дотошность, с какой Олдисс описывает мельчайшие детали в этом антиромане, заставила бы посинеть от зависти глаза сестры Ордена Бене Гессерит из «Дюны»; она перерастает, по замечанию Колина Гринлэнда, “из холодной объективности в паранояльную гиперестезию”, и порой они, как в садовом лабиринте «Сияния» Стивена Кинга, неотличимы друг от друга. “Ты, должно быть, расцарапал ногу о наст”, неискренне успокаивает сына Джек Торранс. Ко времени «Госпожи лабиринтов» Шрёдера “эффект фоновой заставки” достиг суицидального напора: любая попытка бороться с системой превращает тебя в часть системы, любую твою мысль думают одновременно с тобой миллионы, любое твое действие они независимо дублируют.

«Доклад о вероятности А» вселяет знобящее чувство неотступного ужаса тем, что обходится вовсе без катастрофы, провоцируя всех на вторжение в поднадзорный мир через аппаратуру его изучения — поскольку, по замечанию Алена Роб-Грийе, “в присутствии и есть местопребывание действительности... проблема состоит в том, чтобы выяснить, является ли неопределенность, свойственная образам фильма, преувеличенной по сравнению с неопределенностью, окружающей нас в повседневной жизни, или она того же самого порядка”.

А присочинив катастрофу к докладу русской разведки, сразу выдвинуть получившееся творение на Нобелевскую премию.

Фрагмент из заметки для Medium (https://bit.ly/3GLIRTN).

Известно, что «Психоисторики», новелла-пролог к Академии Айзека Азимова, написаны позже всех составляющих этого классического произведения, уже в начале 1950-х, когда «Академию» впервые издавали под одной обложкой как роман-сборник (fixup novel); при журнальной публикации этот пролог отсутствовал, вместо него фигурировала сцена собрания психоисториков, от которой в «Психоисториках» уцелела лишь заключительная мрачная фраза Селдона “Мне конец”. В русских изданиях она не печаталась, попробуем восполнить это невольное упущение.

Однако именно «Психоисторики» сильнее прочих повестей Академии повлияли на восприятие романа в коллективном (бес)сознательном поклонников фантастики, литературной и кинематографической: в этом фрагменте дается первое для космооперы и НФ систематическое изображение экуменополиса —Трентора, столицы Галактической Империи. (Впрочем, и сам термин «экуменополис» предложен лишь в 1967-м под очевидным впечатлением от азимовского цикла.)

Сокращенная версия заметки https://bit.ly/3reu9hy (Medium)

Если при взгляде на обложку https://miro.medium.com/max/792/0*l1HmEoW0hqsqaefJ.jpg вы задались вопросом, не участвовал ли Муркок по юности в создании комиксов из бэтменианского цикла о Джокере, это вполне естественно: первоначально роман издавался под названием «Огненный клоун» («The Fireclown»). Принятое ныне хоть и звучит куда красивее, но менее информативно. На самом деле Джокера, самого знаменитого из суперзлодеев мультивселенной DC Comics, выпустили на арену готэмского цирка еще в 1940-м, то есть за четверть века до того, как молодой Муркок внедрился в “New Worlds” и сотворил переворот в британской, а затем и англосферной фантастике. Однако «У врат преисподней ветрено» если и немного потерял в актуальности, то состарился с несомненным благородством, как элитное вино. Практика показывает, что если писатели Новой Волны ругают свои юношеские работы или стесняются их, значит, читать это стоит с куда большим основанием, нежели более поздние вещи, частенько запятнанные малоубедительными попытками вписаться в повесточку мейнстрима.

По признанию Муркока, «У врат преисподней ветрено» — работа, не доставившая ему никакого удовольствия, просто упражнение. Несмотря на это, роман получился ожидаемо (для меня) лучше всех работ из цикла об Элрике вместе взятых, а что уж говорить про невразумительный квартет Корнелиуса. Вселенная его не так близка к гибели во вспышке идущего вразнос абсолютного оружия, как у Харрисона в «Устройстве с Центавра», но трепещет на краю бездны — и лишь трикстеру дано усмотреть за спокойной, как в более позднем «Семени зла», технократической утопией (антиутопией?) Порядка некротические пятна упадка и Хаоса человечества. Муркок, по собственным словам, придерживался в начале 1960-х романтичного представления об инстинктивных, нерасчётливых персонажах, противопоставляя их скучным механистичным конформистам. Прототип «У врат преисподней ветрено» в английской классической литературе действительно имеется, но вы ни за что не отгадаете, какой:

упрекать его или Муркока, сочетавшего работу на либеральную партию Британии с мятежом против Старой Гвардии НФ, в диванной стратегии оснований нет. (Это вам не ужасающее «Околоноля».)

Выдержанная в стиле «Горменгаста» первая сцена книги показана глазами персонажа, к которому автор никогда более не возвращается, и это важный признак чистоты импровизации, впоследствии пострадавшей от необходимости писать и издаваться в профессиональном темпе, ведь на гонорары Муркок и содержал NW. В этом варианте реальности, подобном миру «Стальных пещер» Азимова, человечество к 2090-м почти полностью переселилось в подземные аркологии. Появление загадочного Огненного Шута, демагога-анархиста (завладевшего, по некоторым подозрениям, атомным оружием), на нижних уровнях Швейцарии будоражит не только простолюдинов. Им заинтересовались и умеренно радикальная оппозиция, и олигархическая аристократия в лице Алана Повиса (в ином варианте — Алена фон Бека, куда ж нам без семьи фон Бек) и его деда Саймона Повиса (Симона фон Бека), министра космического транспорта, основного кандидата на номинацию в президенты Солнечной системы от своей партии.

Если бы за разработку этой темы взялся Херберт, недавно закончивший «Дюну» и (не опубликованное при жизни) «Высокое мнение», от книги стоило бы ожидать большего уклона в социальную философию и меньшего — в сатиру. А у Муркока получился очень удачный, пускай и явственно ученический (чувствуется тут мощное влияние «Солнечной лотереи»), романтичный и аляповатый, протокиберпанк с неожиданно цепкими “опорами для ног в голове”. Достаточно подчеркнуть, что лидером оппозиции и кандидатом в президенты здесь выступает женщина. Хотя, возможно, для Британии новоелизаветинской эпохи, как бы ни костерил ее Муркок, это менее смелое решение, чем для современной роману Америки и ее пальповых корифеев. В конце концов, США только сейчас дождались женсовета “Хьюго” и своей Хелен Кёртис — у нее даже вторая половинка фамилии звучит похоже.

Роман без особого труда можно адаптировать для высокобюджетной экранизации. Главное — не подпускать к кастингу на роль Огненного Шута президента 95-го квартала Кривого Рога Владимира Зеленского. Хотя погодите...

Сокращенная версия https://bit.ly/3nsbkGH (с Medium)

Уже более полудесятка лет, после Великого наступления феминисток на SFWA и провала ответного флэшмоба Грустных Щенков, жанровые премии в англоязычной НФ и фэнтези присуждаются почти исключительно по признаку гендера (предпочтительны женский пол и принадлежность к ЛГБТК или сочувствие оным). От качества продукции при этом абстрагируются до такой степени, что лауреатские списки “Небьюлы”, “Хьюго” и “Локуса” за единичными исключениями (Энн Лэки, Юн Ха Ли, Аркади Мартин) можно рассматривать как антирекомендации. Так, разумеется, было не всегда: еще в начале 2010-х, не говоря про середину прошлого века, среди лауреатов престижных премий преобладали мужчины. Это не мешало получать их и женщинам — писательницам уровня ле Гуин, Макинтайр или Черри.

Тенденции, увенчавшиеся переворотом в SFWA и стремительным полетом планки качества премированных работ к плинтусу, необходимо проследить в далекое (для жанра) прошлое.

И тут выяснится, что обязаны они своим зарождением и пролиферацией в НФ/фэнтези той самой Новой Волне, которая вроде бы спасла стагнировавший жанр от вырождения в квартирники.

Так ли безоговорочно позитивным следует считать воздействие НВ на фантастику, если упреки, адресованные Муркоку и Лэнгдону Джонсу в середине 1960-х, читаются с живым интересом на новом витке развития жанра? Давайте посмотрим и убедимся, что это не licentia poetica.

В 144-м номере “New Worlds” (сентябрь-октябрь 1964 года) Муркок напечатал настоящий рассказ Лэнгдона Джонса, предварив его замечанием: «Этот рассказ может вас шокировать. Он затем и написан». Так и вышло: отклики на работу Джонса — эдакую тестовую канарейку в шахте, запущенную Муркоком в подлежащий революционному рефакторингу жанр, — разнились от возмущенных

до безудержно хвалебных.

Сюжет оставляет желать много лучшего, это видно уже по тому, как органично смотрелся бы рассказ в шорт-листах современных премий англосферы.

Невротик-студент музыкального факультета влюбляется в женщину старше его, которую всевозможными способами унижали и травмировали — она родилась вне брака, была в подростковые годы изнасилована, ее эксплуатировали, оплодотворили и бросили одну вынашивать ребёнка, а тот не выжил. Эта пара, навязчиво зеркалирующая у Джонса оруэлловских Уинстона Смита и Джулию, счастлива вместе и часто занимается сексом, а потом к Лондону прилетает атомная бомба. Рассказ, написанный от первого лица, есть хаотичный флэшбэк Майка, “стонущего и блюющего над могилой”, куда только что он положил останки Аниты.

Сам Джонс считал «Аниту» неудачной и старался от нее дистанцироваться. В наши дни рассказ забыт (заслуженно, чего не скажешь о многих других работах раннего этапа НВ, куда более высокого уровня: так, «Звездный вирус» Бэйли на несколько десятилетий предвосхитил идеи изоляции человечества у Игана и Уилсона), а что уж говорить про письма в редакцию “New Worlds” с его обсуждением.

В одном таком письме, поступившем в марте 1965-го, находим небезынтересное мнение Э. Френч Бискоу (E. French Biscoe). Эта барышня (или прикрывшийся женским псевдонимом фэн) упрекала Муркока и нововолнистов в неприемлемых требованиях к НФ, отмечая, что фантастика «предлагает столько всего интересного, поглощающего внимание, что нет нужды просить у неё того, чем она по природе своей не должна делиться».

Мэри Робинетт Коваль жаловалась, что в первый же год чуть не подала в отставку с поста президента SFWA из-за тонн хейтерской почты, какие приходилось ей разбирать. «Когда женщины вроде Коваль вынуждены преодолевать колоссальные сексистские придирки просто для того, чтобы участвовать в деятельности SFWA, им куда тяжелей писать, издаваться, искать признания, не говоря уж про престижные премии за свои труды», сокрушалась Айя Романо. Теперь, в 2022-м, эта цитата не менее актуальна, нежели довод Бискоу к рассудку Муркока о том, что в научной фантастике слишком много интересного, чтобы ковыряться в затхлых кладовках человеческой души, наудачу перескакивая через прогнившие доски.

Но, в отличие от высказывания Бискоу, она все же требует замены трех слов: “женщины вроде Коваль” на “мужчины”. Те самые мужчины, которые, по мнению Романо, “просто не хотят, чтобы женщины писали научную фантастику”.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3tcyrsr).

Наиболее распространенный ответ на вопрос, с какой даты берет начало киберпанк — 1984. Я неоднократно показывал, почему он неверен, и начинаю подозревать, что подобное соотнесение обусловлено не столько “тройной короной” из жанровых премий «Нейроманта» за этот год, сколько тем, что коллективное бессознательное фэндома было предварительно кондиционировано Оруэллом на мятеж против старших братьев. И неважно, что такой протест уже случился на полтора десятка лет раньше, когда накатила Новая Волна. Как замечает Майкл Джон Харрисон в «Устройстве с Центавра», кто от нее сбежал, тот и победил — даже если, добавлю я, впоследствии выяснилось, что забег пошел в зачет Специальной Олимпиады для неофитов “серьезного мейнстрима”.

Вот к этому же периоду, концу 1960-х, и следует, пожалуй, отнести подлинные истоки киберпанка с его нерушимой спайкой хайтека и инструментов перековки реальности через информацию: тогда появляются «Убик», «Лабиринт смерти», «Всем стоять на Занзибаре»— а еще обсуждаемая сегодня работа Спинрада, которую Грегори Бенфорд обозвал “реакционной утопией” электронной демократии.

Каким же предпочтительным инструментом ее осуществления пользуются герои? Это видеофон, но не в инкарнации телефонной будки с экраном и свисающей трубкой, как себе его воображало большинство фантастов (не исключая даже подлинных визионеров вроде Браннера): описанное Спинрадом устройство с таким названием умещается в кармане, оно позволяет слушателю и ведущему ток-шоу одновременно участвовать в передаче и выставлять ей рейтинг. В момент звонка обеспечивается высокоскоростное подключение с трансляцией разговора в прямой эфир — “блип”. О том, отказано ли и этому устройству в кнопке дизлайка под видеороликом, Спинрад не упоминает, но думается, что такую возможность нетрудно было бы, как и в нашем варианте реальности, восстановить.

Когда очередного зрителя что-то гложет, электронная демократия подсказывает простой выход — попробуйте прижучить жучару Джека Баррона, ведущего самой популярной передачи североамериканского телеконтинуума. Вы ведь ничего не теряете: либо Джек решит вашу проблему на глазах у пары сотен миллионов поклонников, либо республиканцы прибавят огоньку под эфирной сковородкой. 

Итак, обычный рабочий день Джека Баррона начался с напоминания о том, как важны жизни черных: организация, декларирующая цель достичь физиологического бессмертия, отказывается принять у темнокожего слушателя честно нажитые пятьсот тысяч долларов платежа за койкоместо в морозильнике. Скорее снежинка уцелеет в аду, чем жучара Джек Баррон во главе Коалиции за Социальную Справедливость упустит шанс расковырять сеть хладоагентов влияния в Конгрессе, через который вот-вот продвинут законопроект о предоставлении права на морозильную камеру бессмертия всем налогоплательщикам Америки!

«Все на свой лад и с разной степенью уверенности, Трэвен, Чартерис и Корнелиус заняты на работах по прокладке мостов через пропасть между внутренним космосом и полуразвалившимся внешним миром», писал Колин Гринлэнд о героях Новой Волны. Он не перечисляет в этом ряду Джека Баррона, возможно, предчувствуя, что у этого последнего в личном навигаторе видеофона самые точные карты внутреннего космоса. Онтологические приоритеты Джека определяются его ролью на телевидении, где он профессионально занят манипулированием образами и полуправдами. Вот он запальчиво объясняет Саре Вестерфельд, что остальной мир, по его мнению, так же податлив, и цель в жизни— силком придать этому миру желаемую форму. Разве не слышите вы в его проповеди эха клятвы на верность от нового гражданина государства Facebook или Telegram?

Реальность по Баррону представляет собой продукт правильных применений богатства и технологии: уже в 1984-м, не говоря про нынешнюю эпоху уверенного строительства киберпанка, такое определение не вызвало бы внутреннего протеста. Гибсон для «Нулевого досье» натаскивает Холлис Хенри быть приветливей с гончими преисподней, чем с людьми из-за бутиковых стеллажей, и поливать семечки из яблока джобсова питательным раствором вирусного маркетинга. Довод Джека— шедевр дорогой и чуть кичевой симуляции. Его спальня, которую бы наверняка похвалила Кэйс Поллард из «Распознавания образов» за отсутствие брендовых раздражителей, — оснащенная кондиционером копия калифорнийской хижины на пляже, где Джек с Сарой жили в дни хиппарской бедности (действие книги отнесено в альтернативные для нас 1990–е). Звуки прибоя доносятся из замаскированных динамиков, пол покрыт пластиковой травой, настоящие побеги плюща вьются по панели управления, встроенной в изголовье кровати.

Этот подход не безальтернативен. Как всегда, на каждый лайк найдется свой дизлайк. Сара Бойл в единственном знаменитом рассказе Памелы Золин «Тепловая смерть Вселенной» воображает Калифорнию не царством идеализированной реальности Джека Баррона, а зоной подступающей энтропии, коллапсирующим, недифференцированным окружением, где продолжение развлечений есть лишь симптом истощения наличной энергии, «пока не обнаружена статистически вероятная планета, пока не налажено общение с её жителями, уж какие нам там уготованы — зеленоликие телепорты?.. Наблюдая за прогрессирующими метастазами западной культуры, это считаешь статистически всё менее вероятным».

Случайно ли так вышло, что подруга Джека Сара Вестерфельд — тёзка отчаявшейся домохозяйки Золин, которая хоть и не насосала на бессмертие, но гордится своей растущей семьёй, вся в счастливых хлопотах по дому… и лишь изредка посещают её навязчивые идеи о Времени/Энтропии/Хаосе и Смерти?

Что увидят зеленолицые телепорты, новочеловеки, боевые космические мыши или племена ящериц из бездны времени в обрывках земных телепередач спустя десятки или сотни лет — горячечный бренд или неопалимую рекламу? Возможно, они с интересом пронаблюдают, как один из британских парламентариев заклеймил Спинрада перед палатой общин и обратился к министру культуры с вопросом, отчего средства налогоплательщиков тратятся на издание столь непристойных произведений. Спустя полвека с лишним жизни черных все так же важны для воителей за социальную справедливость, ну а Джек Баррон, по впечатлению, успешно прокачал заброшенную было политическую карьеру и внедрился на пост премьер-министра Ее Величества Королевы.

С сокращениями из https://bit.ly/3t868LX

Почти все творчество Дилэни от начала 1970-х, за некоторыми исключениями, вызывает у меня отторжение, порою граничащее с физиологическим; тем печальней это, что о ранних его работах, созданных еще до тридцати, я очень высокого мнения, в особенности о «Нове». Причина столь резкого изменения оценок, пожалуй, не только в том, что Дилэни чем дальше, тем безальтернативнее отходит от НФ и фэнтези в сторону “уничтожающей критики узколобого мышления гетеросексуалов, не желающих мириться с трансформацией общества в сторону большей свободы геев” (а я последовательно и скучно, по современным меркам англосферного фэндома, гетеросексуален). На самом деле Дилэни забросил фантастику, вероятно, из-за того же, что привело в 1970–80-х к постепенному проседанию писательского уровня Станислава Лема и его трансформации в желчного колумниста.

Что общего у Дилэни и Лема, удивитесь вы? Увлечение структурализмом.

Как отмечает Колин Гринлэнд, именно через «About 5,750 Words» высказано у Дилэни принципиальное отвержение попыток определить НФ через те или иные форму и содержание. Вместо этого Дилэни разграничивает её свойства относительно времён известной или предполагаемой истории: эти события не происходили, а вот те могли произойти, а вот эти произойдут, если мы не уследим, и так далее. Понятие содержания, контента напрочь отвергается в пользу обсуждений слов как знаков, лишённых всякого смысла. Систематическая организация придаёт словам власть над тем, что находится за пределами системы.

Существует ли такая вещь, как выражаемая словесно информация, в отрыве от слов, использованных для информирования? Подчёркивая буквальность слова “ин-формировать”, Дилэни приходит к выводу, что не существует содержания как данности, противопоставляемой стилю… Контент есть иллюзия, порождаемая мириадами стилевых факторов при рассмотрении с определённого расстояния.

Не правда ли, самоочевидная для сетевой культуры рубежа 2010-х и 2020-х мысль? Вот бы еще донести ее до сознания борцунов за социальную справедливость в SFWA и Демократической партии США, увлеченных охотой за цисгендерными Дикими Щенками или поиском мифического кремлевского заговора в Facebook.

Как знать, не натолкнула ли на похожие рассуждения в «Моем взгляде на литературу» Лема попытка отблагодарить хирурга за успешное выполнение сложной операции?

Лем предложил врачу свою книгу с автографом, тот вежливо отказался, объяснив, что из-за плохого зрения всё равно не сумеет ее прочесть. Далее оказалось, что операцию якобы проводил другой хирург, но семья Лемов достоверно знала, что он в это время находился за границей. Несколько телефонных звонков позволили выяснить причину расхождений в документах. Слабовидящий хирург не имел бы права оперировать, и коллега заменил его… но лишь на бумаге.

На стиль операции это не повлияло.

Дилэни и его единомышленники утверждали (и обычно утверждают поныне), что структурализм и семиология не просто важны, а настоятельно необходимы при литературно-критическом исследовании НФ. Они возродили агрессивно атаковавшееся Новой Волной представление о разделении между НФ и мейнстримом, но с иных идеологических позиций: раз воображаемые конструкции НФ функционируют как инструменты критики реального мира, то, следовательно, автор НФ так или иначе, осознанно или неосознанно, втягивается в работу структуралистов. А значит, НФ есть всего лишь особый жанр литературы структурализма! Увы, нововолнистский соблазн не просто усовершенствовать или расширить традиционную НФ, а полностью заменить её собой, привел и Новую Волну, и ее оппонентов — сторонников структуралистской критики НФ — к малоприятным результатам.

Структуралистская критика НФ разрабатывалась в основном позднее периода, когда Джеймс Саллис, М. Джон Харрисон и другие определяли (или, скорее, отказывались определять) критическую позицию Новой Волны, но сами авторы ее тогда уже были настроены в основном против структурного анализа. Забавно отметить, что фундаментальная подборка критических статей Дилэни «Челюсть на шарнирах из драгоценных камней» («The Jewel-Hinged Jaw»), куда включено в том числе и настоящее эссе, обыгрывает своим названием фразу из стихотворения Саккетти, рассказчика классического нововолнистского романа Томаса Диша «Концлагерь». Муркок, не обманувшись такою маскировкой, в одном из последних выпусков «New Worlds» под своей редакцией разгромил Дилэни, обозвав его “узколобым педантом”, а «Челюсть на шарнирах из драгоценных камней» — “фундаментально безграмотной”. Перенесемся в 2022-й: Муркок проживает в Техасе, неподалеку от Остина. Уж не ему упрекать Дилэни в парохиальности места, выбранного для своей ораторской платформы...

С сокращениями из https://bit.ly/3yfJemc

Пожалуй, лучший рассказ сборника, опубликованного в самую лихую годину новой и новейшей истории Китая: в период сорокалетнего междуцарствия, отмеченного крушением Цин в результате Синьхайской революции, учреждением Китайской республики, неудачной попыткой реставрации монархии Юань Шикаем, распадом страны на враждующие домены полевых командиров и установлением КНР (династии Мао), на который вдобавок пришлись две мировые войны и такие акты публичного садистского унижения китайской нации на международной арене, как Нанкинская резня. Неудивительно, что Лу Синь обратился за историческим материалом к эпохе, аналогии с которой напрашивались навязчивые: эре Сражающихся царств, предварявшей объединение Китая Цинь Шихуаном и, как и в случае с переосмыслением сторонниками конституционных реформ Лян Цичао и Кан Ювэем классического конфуцианства под леденящими порывами ветра вестернизации, отмеченной небывалым расцветом философской мысли.

Философ Мо-цзы (墨子), услышав про угрожающую его царству Сун опасность, совершает пеший поход в соседнее государство Чу. Там он намерен отговорить своего ученика, выдающегося инженера и военного консультанта Гуншу Баня (公 输 班), от содействия чускому князю в атаке на Сун.

Сюжет рассказа близко следует тексту трактата «Мо-цзы» (глава “Гуншу Бань”).

Правда, в главе “Гуншу Бань” Мо-цзы летающей деревянной сороки нет, она попала к Лу Синю из соседней главы, “Вопросы [правителя] Лу” (魯問), где читаем:

公輸子削竹木以為鵲，成而飛之，三日不下，公輸子自以為至巧。子墨子謂公輸子曰：「子之為鵲也，不如匠之為車轄。須臾劉三寸之木，而任五十石之重。故所為功，利於人謂之巧，不利於人謂之拙。」

Трактат «Мо-цзы» дошел до наших дней в скверном состоянии: почти треть его повреждена или утрачена. Ясно, во всяком случае, что нынешняя версия составлена позже «Хань Фэй-цзы», легистского произведения, которое высоко ценилось императором Цинь Шихуанди и его администраторами, а потому прошло сквозь “генетическое бутылочное горлышко” книжных аутодафе при Цинь неповрежденным.

Самое забавное, что в гл. 32 «Хань Фэй-цзы» точно идентичный сюжет излагается уже по-другому, без упоминания Гуншу Баня, и изобретение раскритикованной деревянной птицы (воздушного змея?) приписывается самому Мо-цзы. Есть подозрение, что так оно и было на самом деле.

墨子為木鳶，三年而成，蜚一日而敗。弟子曰：「先生之巧，至能使木鳶飛。」墨子曰：「吾不如為車輗者巧也，用咫尺之木，不費一朝之事，而引三十石之任致遠，力多，久於歲數。今我為鳶，三年成，蜚一日而敗。」惠子聞之曰：「墨子大巧，巧為輗，拙為鳶。」

В существующем русском переводе этого отрывка присутствие оппонента Мо-цзы — Хуэй Ши (惠施, он же Хуэй-цзы, 惠子), представителя школы минцзя, от читателей утаивается. Вместо этого на место реплики Хуэй Ши подклеен повтор вступительной фразы фрагмента, и вся она вложена в уста Мо-цзы. Очевидно, что если Мо-цзы, призывавший заниматься любовью вместо войны, с натяжкой в старосоветскую синологическую картину мира укладывался, то софисту и острослову Хуэй Ши в ней места не нашлось бы совершенно.

Как предполагает Лу Синь,

С использованием материалов заметок для Medium (https://bit.ly/3mNQ7au + https://bit.ly/3mIIFgG).

Сегодня на специальной пресс-конференции сотрудники НАСА прояснили некоторые детали будущей миссии DART (Double Asteroid Redirection Test), призванной протестировать возможности земной “системы раннего предупреждения о космическом нападении”. 23 ноября зонд DART стартует на “Фалконе-9” с базы Ванденберг и осенью следующего года сблизится с синхронной двойной системой астероидов-аполлонов: Диморфом и Дидимом. Они в тот момент как раз будут проходить ближний к Земле участок орбиты. Зонд представляет собой шкафообразное сооружение с двумя крупными выносными солнечными панелями; “крылья” эти разведены на восемнадцать метров, высота объекта с учетом смонтированной научной аппаратуры и двигателя достигает 2.6 м, а общая масса немного превышает 600 кг. Закартировав Диморф и Дидим, DART врежется в ориентировочный центр тяжести меньшего из этих небесных тел на скорости около 6.6 км/с.

Составить представление о нынешних возможностях человечества по самозащите можно будет, оценив изменение орбитальных параметров Диморфа после падения DART на его поверхность. Диаметр Диморфа в зоне максимального утолщения составляет 160 м. Точные размеры астероида, упавшего на Землю 65 с небольшим миллионов лет назад и вызвавшего мел-палеогеновое вымирание, конечно, не поддаются определению, но Чиксулубский кратер, оставленный им, позволяет прикинуть, что агрессивный небесный гость был во всяком случае крупнее 10 км и прилетел под самым что ни на есть неудачным углом. Спустя несколько лет к Диморфу и Дидиму наведается другой земной зонд, “Гера”, и проверит, какого изменения орбитальных параметров и скорости минилуны удалось добиться в действительности. Но уже понятно, что потягаться с активностью Дарта Вейдера в системе Альдераана DART едва ли сумеет; а как раз такие уровни интенсивности будут необходимы, чтобы отклонить от Земли, к примеру, комету Свифта-Таттла — источник самого известного метеорного потока Персеиды. При столкновении ее с планетой может выделиться на порядок больше энергии, чем при ударе Чиксулубского астероида.

Не знаю, как вам, а мне тут же вспомнилось, что в этом дальнем приквеле тетралогии о Спиральном Рукаве, который читается сейчас скорей как развернутый альтернативно-исторический бизнес-план SpaceX или Blue Origin, неприятности с аномальными отклонениями некоторых астероидов Основного Пояса от рассчитанных орбит начались после того, как в рамках своей космической программы Мариса ван Хёйтен санкционировала миссию по их посещению и отклонению.

Возможно, стоило уделить немного меньше времени попыткам бутстрапа школьного образования и немного больше — личной жизни, включая постельную. Я пылко ненавижу произведения, связанные со школами, вузами и прочими камерами хранения детей, поэтому с превеликим трудом продирался через главы, действие которых происходит в Уизерспунской средней школе рубежа тысячелетий, глубоко в придонных слоях (или у чёрных курильщиков марихуаны) великого американского субурбистана: именно в них меньше всего от фантастики ближнего прицела, именно там сильнее всего ощущался тошнотный запашок элитного одеколона Блэйка Кэррингтона, умышленно пролитого на тряпку у классной доски Сильвии Баррет. Если не хотите утратить интереса к этому огромному роману преждевременно, вы предупреждены, что его сквозной мотив иногда подскакивает фортиссимо мыльной оперы с учителем английского Барри Фастом на посту примо уомо, да и выпивоха-астронавт Нед Дюбуа, потрахивая между делом встречных-поперечных, с ослиным упрямством ломится обратно в семью к своей бывшей, которая никак в толк не возьмет, что он забыл там, где зажигаются звёзды: ей-то надо лишь, чтобы он не подвергал себя риску в том единственном деле, для какого приспособлен идеально.

Индивидуальные судьбы не поддаются прогнозированию средствами психоистории либо клиологии, но что, если на содержании у Марисы есть консалтинговая контора, способная и на такое?

Но и без того флинновская Женщина, Которая Продала Луну, вызывает непроизвольное желание поискать и зафрендить ее в Facebook или Tinder: расхождения с нашим вариантом реальности, подобно расстояниям между небесными телами в оррерии Солнечной системы, то умаляются, то увеличиваются, однако всегда остаются в пределах рыночного потенциала. Разве что проводные телефоны сменились мобильными, борьба за спасение Земли от изменений климата и социального неравенства перешла в стадию экомедицинского терроризма, «О, мой Боинг», видимо, уже необратимо отвалился от Космической гонки 2.0 и рискует проследовать по стопам «Макдака», а отношения России с глобальным Западом испортились так, что ни один успешный рейс «Прогресса» к МКС (= «Планки» к «Миру» в мире тетралогии) не прокачает рейтинги либерально-реформаторской оппозиции из числа еврооптимистов выше уровня тюремной койки Улюкаева или Навального.

Эти изменения исторической последовательности могут быть неприятны, восхитительны или просто колоритны, а глава, посвященная миссии морпехов США на войне в альтернативной Македонии, вызовет физиологическое омерзение у любого, кто знаком не только с натовской версией истории балканских войн 1990-х.

Но все они бледнеют и отступают перед ужасом, который охватывает Лунную Хозяйку при взгляде в пылающее равнодушными звездами ночное (а иногда и дневное) небо.

Огненная точка в небе, размером с канцелярскую кнопку, разрастается, становится ярче, ионизирует воздух, пока фиолетовое пламя не растягивается от горизонта до горизонта. Выброс мегатонной энергии обращает моря в кипяток, континенты суши взлетают в небо. А потом на тех, кто выживет, если вообще кто-нибудь выживет, рушится бесконечный дождь, опускается тьма; ни одно растение не прорастёт, ни один огонёк не согреет. Они дрожат, ютятся, тянутся сквозь ночь в поисках человеческих рук, тепло медленно утекает из костей, пока...

Пока она не просыпается, по-прежнему дрожа в ночи, и под влиянием сна бросается в обсерваторию проверить, всё ли на месте.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Gf4GLX).

Об «Академии» Айзека Азимова в последнее время, по случаю первого сезона долгоиграющей экранизации (пускай и привкус яблочного маркетинга и повесточки современного евроатлантического прогрессивизма в ней почти забивает простоватое меню оригинала), пишут часто. Первая трилогия первоисточника практически лишена женских персонажей, насквозь диалогична, придерживается дискретного построения сюжета с пробелами в годы и десятки лет. А еще — оптимистична, везде и всегда, даже при атаке мутанта Мула на обе Академии, когда План Селдона спасают лишь тонкая игра вероятностей, неправдоподобно стремительные темпы эволюции менталиков да душевная слабинка Мула, существа стерильного и сексуально фрустрированного.

Это настроение было весьма характерно для поколения, пережившего Вторую мировую, унаследовавшего новое небо (сиречь ближний космос), новую международную политику, новую войну (Первую Холодную) и новый мир. Мир, закрепленный Великой Конвенцией о неприменении ядерного оружия против людей, которая с тех пор, уже 76 лет, в основном соблюдается, не считая некоторых этически неприемлемых экспериментов вроде Тоцких учений.

Азимовский оптимизм воспринимаешь с еще большим уважением, вспоминая, что в действительности Айзеком двигала отнюдь не расслабленность после победы Союзников: вторую часть «Мула», повести, завершающей будущую «Академию и Империю», Азимов отправил редакторам еще до японской капитуляции в сентябре 1945-го.

Дж. У. Кэмпбелл предваряет ноябрьский номер Astounding за тот год, где вышел «Мул», статьей «Атомный век». А в ней высказаны замечания, актуальные для осени 2021 года и Pax Pandemica не менее, чем для осени 1945-го и Pax Atomica:

Конечно, «Фактору вознесения» не тягаться с первым романом цикла, мрачным и прекрасным либретто симфонии боготворчества и богоборчества, из которого до финала цикла добрались только капеллан-психиатр Раджа Флэттери (причем неясно, оригинальный это Раджа или клон, а если клон, то с каким порядковым номером) да безжалостно переработанная им в органический компьютер Элис Марш, и дорога их изобиловала реткон-вывертами, провоцирующими протестующую отрыжку. Тем не менее это весьма добротная работа, лишь выигрывающая от того, что вклад Фрэнка Херберта в ее создание наименьший во всем пандоранском цикле: позднему творчеству мастера, начиная примерно с «Бога-Императора Дюны», слишком часто вредили сексуальная фрустрация, граничащая с болезненным эротоманским бредом, да идеализация рейганомики.

Пару бонусных баллов можно добавить за чудесную Беатрис Татуш, одну из самых боевитых, умных, веселых и сексуальных журналисток-стрингерш всея НФ, но тут же снять за чрезмерно читерский финал, где, как и не менее полудюжины раз до того, из-за кулис на сцену бесцеремонно запускает свои щупальца Эйва... простите, Аваата 2.0, восстановленный по резервной копии коллективный разум пандоранского келпа, зародившийся при порочных экспериментах безумного генетика Хесуса Льюиса по гибридизации биоматериала человека и инопланетных водорослей. (Хотя я испытал разочарование, узнав, что «Аватар» никакого отношения к пандоранскому циклу формально не имеет, определенное влияние работы Херберта и Рэнсома на голливудскую декларацию о намерениях 3D-кинематографа XXI века трудно оспаривать даже сейчас, допрежь сиквельных подводных экскурсий.)

Кроме того, если вам захочется покритиковать авторов, не забывайте, что читаете вы (на русском) текст хотя и гладкий, но имеющий подчас мало общего с плодом их творческого союза.

Приведем случайный выразительный пример (адаптировано из заметки для Medium https://bit.ly/3mWyqnS). На Земле наших дней водородную энергетику прилично тормозит дороговизна процесса получения водорода: необходимую для электролиза воды энергию нельзя даже компенсировать сжиганием водорода в двигателе, поскольку некоторые потери при электролизе и работе двигателя неизбежны и для высокоэффективных устройств, а энтальпия образования воды самая низкая из соединений кислорода с водородом, то есть формирование воды наиболее энергетически предпочтительно. Итак, водород для водородного двигателя нужно получить где-то в другом месте, а потом заправить в бак, и уже на это “другое место” перекладываются экологические тяготы и повышенное энергопотребление.

Но что делать, если массивы суши на вашей планете не слишком обширны, а залежей нефти и природного газа вовсе кот наплакал? Именно такова Пандора — преимущественно океанский мир, чья стабильность едва не потерпела крах после гибели значительной части келпового конгломерата в начале цикла. Волей-неволей придется подумать и об извлечении водорода из воды для транспортных нужд. Скажем, при помощи келпового фермента навроде HoxEFUYH (о нем подробнее, например, в https://www.sciencedirect.com/science/article/abs/pii/S0360319918340448).

И русский перевод Ольги Васант сообщает нам, что при попытке спастись от повстанцев диктатор Пандоры Раджа Флэттери, решивший наконец сматывать удочки, пользуется как раз таким “вечным двигателем” на водороде.

Заглянем в оригинал и попробуем понять, что произошло с Флэттери и его лодкой-амфибией в действительности:

Как видим, в оригинале не заявлено однозначно, что мембранная установка производит водородное горючее именно из морской воды (а запасов еды хватит, в отличие от русского варианта, не на один месяц). Чего она точно не делает, так это не фильтрует из нее растворенный водород, тем паче растворимость его в воде весьма невысока, ведь водород — неполярное соединение.

На самом деле Флэттери потрясен кажущимся переключением в “инверсный режим” мембранного газодиффузора, удаляющего из воздуха внутри лодки (а не забортной воды) углекислый газ.

Далее Флэттери, зевнув, испуганно констатирует (в переводе) “Ну вот, уже надышался” (по контексту перевода — водородом; в чистом виде, но не в смеси с кислородом и воздухом, водород действительно производит удушающее действие). В оригинале это утверждение выглядит чуть-чуть информативнее: “CO2’s getting me already”, но из русской версии указание на углекислый газ исчезло, как, впрочем, и на любые другие газы...

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39aOWdv).

В киберпанке, особенно раннем, почему-то весьма часты случаи, когда одна книга автора затмевает все прочие, как городская неоновая подсветка — Млечный Путь при взгляде откуда-нибудь с Синдзюку. Но эти прочие обычно хотя бы существуют, чего не скажешь о Рафаэле Картере: «The Fortunate Fall» стало его дебютным и последним на данный момент романом, а также предпоследним в литературной биографии произведением. Во второй половине 2000-х следы Картера из сети постепенно исчезают, неясно, сменил ли один из первых блоггеров современного Интернета алиас или просто перебрался на какой-нибудь иной план бытия, следуя за Медным Всадником, Белым Кроликом или Алой Ведьмой.

«The Fortunate Fall» — самый русологический среди читанных мною киберпанковских романов англосферы, он превосходит в этом отношении даже «The Restoration Game» Маклеода и «Фронтеру» Шайнера. Действие почти не выходит за пределы России, если не считать погружений в виртуальность. Вполне допускаю, что некоторым рунетовским читателям счастливое грехопадение все-таки покажется клюквенным, но учитывайте, что эта Россия даже не либертарианская, а проявилась на свет из слепящей тьмы в час полдневный, в результате довольно неуклюжих попыток восстановить традиционные государства с их труднопроницаемыми границами после неудачной заправки локомотива Сингулярности биотопливом из отходов «Макдональдс-ГУЛАГа». И задумайтесь, каково лавировать на волнах киберпанка японцам.

Американская глобалистская империя, Охранка, давно перестала существовать, рухнув под натиском зомбифицированной синтетическим вирусом Единодушной Армии повстанцев, и на ее место заступила новая гегемония. Но тем, кто пожелает туда иммигрировать, обратив Исход из Африки вспять, придется сдать генетический тест на человечность, а понимается последняя как чистота негроидной расы. Интересно, не к такому ли решению пришел бы в наши дни сильно повлиявший на Картера Достоевский, подвизайся он в Голливуде (скажем, на пару с Бекмамбетовым) сочинительством сценария «Ваканды навсегда»?

Впрочем, и на руинах более традиционных сверхдержав есть чем заняться, например, раскопками загадок казахстанского геноцида полувековой давности.

Иногда для спасения мира Ильзе лучше остаться с Риком в Касабланке, куда от Москвы и даже Риги поездочка неблизкая. А самозваному Иуде — подменить Иону на дежурстве во чреве китовом.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/38aWWe5).

Фантастам Золотого века пальпа чаще не везло с предсказаниями далекого будущего, чем наоборот (а если и везло, то достаточно было одного камешка, чтобы пропороть подошву сапога — вспомните неудачный выбор старомодной Венеры для места действия «Ярости»), но порою нарисованные ими картины все же выдерживают проверку путешествием в “верховремя” (upwhen, термин, изобретенный Азимовым для «Конца вечности» и утраченный в классическом старосоветском переводе наряду с некоторыми другими стилистическими особенностями). В этих случаях отдельную ценность представляет отслеживание того, как далеко от первоначально выводимых автором на передний план идей замерла стрелка современного осциллографа.

Так, в новелле Эдмонда Гамильтона 1940 года заточение тезки автора, Эдмона Дантеса, в замке Иф приспособлено к потребностям авантюрной космооперы, но лучше, конечно, космонавтам настоящего и грядущего не проверять на практике в “домашней” обстановке, способно ли сложиться настолько экзотическое сочетание условий, чтобы теория доброго аббата подтвердилась.

Уже лет через 20–25 после Капитана Фьючера, когда литературный и заклепкометрический уровни НФ начали стремительно повышаться, подобного оптимизма насчет последствий вылета в космос (или просто в смертельно холодную среду) через атмосферный шлюз никто не испытывал. (Скажем, у Лема в «Фиаско» Парвису даже нитрификатор шагохода, специально оборудованный на случаи предохранительного самоубийства, не помог без последствий преодолеть барьер непрерывности существования.)

А вот с прогнозом судьбы золотого стандарта, мину под который заложил еще Франклин Рузвельт своими конфискациями сравнительно честно нажитых накоплений у американских простолюдинов, Гамильтон оказался куда успешней. С немалым интересом читается рекомендация земному президенту и сегодня, стоит лишь мысленно заменить крушение золотого стандарта на кризис монетарной финансовой системы под тяжестью соотношения совокупного долга к глобальному ВВП.

Любопытно, что у Гамильтона, в отличие от Бестера («Моя цель — звёзды»), произошла амальгамация некоторых персонажей исходного сюжета Дюма-отца:

В целом «Диктаторы творения» вполне сгодятся как литературная основа крупнобюджетного блокбастера условной киновселенной Marvel, тем паче сейчас, после завершения третьей фазы, с сюжетами там всё достаточно уныло (посмотрите в лица Вечных на свежем постере и честно попытайтесь ответить на вопрос, кто все эти люди). К сожалению, руководители таких проектов подобны наркобарыгам в том отношении, что своего продукта (фантастики) обычно не употребляют, а что уж говорить про фантастику настолько редкую и антикварную.

Объединение фрагментов из заметок для Medium (https://bit.ly/3mnCvTm + https://bit.ly/3z9LpYh).

В принципе, уже одной этой классической статьи достаточно, чтобы понять, откуда растут ноги у фанатиков батлерианского джихада Херберта (русский перевод, предпочтительно издававшийся АСТ, во всей канонической гексалогии использует транскрипцию “бутлерианский”, а в первой книге цикла Вязников этимологизировал не от фамилии Батлера, но от butler в значении “слуга, дворецкий”, и так появился “Джихад Слуг”). Если рассматривать технофобию как базис для специфического квазирелигиозного мировоззрения, неолуддитизма, то прогностическая ценность эволюционистско-социологических конструкций из «451 по Фаренгейту» тоже бледнеет перед малоизвестными русскому читателю выкладками Сэмюэля Батлера, который на восемь с лишним десятилетий раньше Хайдеггера с Брэдбери и на век раньше Херберта препарирует то, что в «Die Frage nach der Technik» носит название технорамочного мышления, Gestell: по мере переноса эволюции на технологический план человеку все чаще случается относиться к себе подобным и другим формам жизни, словно к машинам.

Большая часть из 9 баллов моей оценки привнесена именно тем обстоятельством, что Батлер первым в Новое и новейшее время разрыхлил эту делянку и засеял ее стволовыми клетками для молочных зубов дракона. Впрочем, то, что на ней взошло, кажется не слишком питательным в августе 2021-го, когда фанатики талибанского джихада, декларируя разрыв с ценностями западного мира, старательно фиксируют свой победный марш в 4K@60 fps на новенькие мобильники.

Не уверен, что Лю Цысинь читал этот рассказ, но вполне мог, если Днепрова переводили в Китае: параллели с «Окружностью» (圆) весьма занимательны, с тем небольшим отличием, что действие рассказа Лю происходит в период Сражающихся царств (около 225 года до н.э.), а не в Золотом веке СССР.

В принципе, и Днепров, и Лю описывают эксперименты, идентичные известному мысленному опыту теории познания («мозг Китая», 中國腦), но есть нюанс: рассказ Днепрова вышел за 17 лет до того, как Нед Блок предложил его. Более того, при некотором порыве фантазии модель Днепрова можно трактовать и как независимую реализацию принципа китайской комнаты Серля, которым так тяжело, до ложной слепоты и эхопраксии, ушибло по голове Уоттса: аудитория профессора Зарубина и есть такая комната, лишенная, по замечанию Хофштадтера, «каузальной силы мозга», но обладающая интеллектом (точнее, демонстрирующая ожидаемое от него поведение) вместе с самим профессором и правилами игры, им инициированной.

Художественных достоинств здесь искать бесполезно, однако это типично почти для всех произведений, где впервые разыгрывается некая плодотворная дебютная идея. К примеру, о «Последних и первых людях» Стэплдона Лем писал, что тот для удобства фантастов грядущего каталогизировал и снабдил ярлычками все сюжеты, с которыми предстояло тем возиться в ХХ веке, а сборники Днепрова «Уравнение Максвелла» и «Мир, в котором я исчез» спустя шестьдесят лет кажутся аналогичными конструкторскими наборами киберпанка и трансгуманизма.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3yyrDFm).

Спустя пару лет после выхода в оригинале я предлагал эту книжку одному русскому издателю, но тот наотрез отказался даже обсуждать ее выпуск, мотивировав это некошерным названием. Через считанные месяцы отношения России с глобальным Западом испортились, и сейчас уже сложно судить, оказался бы роман Тидхара доступен на русском быстрее в том варианте реальности, где этого не произошло, или, как в нашем, его издание сильно задержалось бы, обретя отчетливые черты планово убыточного акта благотворительности. Вы наверняка себе представляете, как это бывает: «Бегущий по лезвию 2049» — лучший из сравнительно свежих примеров. Производитель понимает, что отбить затраты на выпуск скорее всего не удастся, но все равно пробует, чтобы кто-то мог сказать: по крайней мере, мы попытались привлечь зрителя/читателя к решению трилеммы Мюнхаузена.

Собственно, «Усама» Лэви Тидхара и есть такая трилемма под обманчивой обложкой, не зря эту книгу даже затруднительно отнести к определенному жанру — фэнтези, нуар-детектив, мистика, альтернативная история, триллер? В каком-то месте цепочку аналогий и аллюзий требуется решительно разорвать. Например, в момент, когда вы посмотрите заключительную серию финального сезона «Человека в высоком замке» от Amazon и озадаченно проводите взглядом беженцев, направляющихся через нацистский портал в основательно расширенную вселенную Дика. А что, так можно было? А что, в пучке реальностей омнивселенной попадаются миры, где живется еще хуже, чем в универсуме победивших стран Оси? Миры, где Маккензи Безос — самая богатая писательница человечества и всего добилась исключительно своим литературным трудом?

Детектив Джо из «Усамы», на первый взгляд, тоже занят поисками писателя Майка Лонгшотта для того, чтобы получить ответы на типично диковские (тянет исказить написание в «дикарские») вопросы. Но чем ближе он к ним, тем настойчивее окружающая реальность (реальность ли? вы в это верите? я тоже нет), подозрительно богатая на столетние муссонные дожди и попойки с обычными подозреваемыми по закулисью закрытых клубов, начинает навязывать ему свои.

Если, очнувшись после неглубокого тревожного сна, вы услышите стук в дверь и обнаружите, что ОНИ пришли за вами, то в глубине души наверняка будете догадываться, почему. Но это начальный уровень сложности вашей переделки. А как быть, если тюремщики из самоназначенного комитета по борьбе с прямыми и явными угрозами не хотят ничего слышать про кафкианские обязательства в переговорном процессе? Они интересуются лишь конкретными причинами, по которым они еще живы, а вы уже умерли, и наотрез отвергают встречную гипотезу, что это вы живы, а они умерли. Неплохо бы, конечно, выяснить, что общего у азиатского фьюжна (Asian fusion) с термоядерным оружием и как можно сбросить фильм на телефон. Но это уже задача с вьетнамской “Звездочкой”. По сложности она сравнима с другим мозголомным шедевром Дика, «Убиком», инициалы героя которого, тоже Джо, во всех русских переводах отказались совпадать с инициалами Иисуса Христа (J. C.). Оно вроде и правильно, но зря. Основная проблема «Усамы» — трагическая неопределенность с тем, что курил автор (и Майк Лонгшотт с ним за компанию, поскольку его лаконичные, суховатые до безжизненности, вложенные в «Усаму» тексты больше напоминают не альтернативно-исторический триллер, но передовицу газеты, обреченной на кафкианское превращение в самокрутку), а приделанная словно бы нехотя и уже к гранкам концовка — ее следствие. Впрочем, ровно тем же недостатком — микрозаймом концовки у основного сюжета под грабительские проценты — страдают во множестве работ зрелого периода творчества Рейнольдс или Гибсон, но предательскому очарованию их сеттингов это обычно не мешает.

Кроме того, будем откровенны: если бы такая книга, как «Усама», вышла из-под клавиатуры русскоязычного автора после отдыха в Таиланде или Лаосе, ей бы просто не смогли не выдать престижный диплом за третье место, сразу после неизбежных Лукьяненко и Олди, где-нибудь на Зилантконе или Малеевка-Интерпрессконе.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2WJX2qx).

Действие романа происходит в 346-м году Республики Человека, то есть на раннем этапе внутренней хронологии вселенной Рожденного править. Мало сомнений, что, уродись (от слова “урод”) Конрад Бланд несколькими тысячелетиями позже, им бы занялся величайший охотник за головами в истории Галактики, но Джефферсон Найтхок придет только на закате Демократии, а банкирами своими назначит уже Олигархию, засим прихотливо выбирать пару перчаток, расчищая в самый темный час вальпургиевой ночи глубокий нужник Вселенной, не приходится.

Что будет, если на воплощение абсолютного зла, убивающее по самой своей природе, натравить равное ему в мастерстве убийства существо, которое, однако, убивает только за деньги и в рамках своего заказа? Что надлежит сделать с победителем поединка? Насколько мотивирована будет “страж-птица” Республики, которой суждено понести ответственность за самое бессмысленное преступление миссии?

Резник бывал гениален, когда желал этого, но обычно в малой форме, финансово невыгодной, а кенийская дача сама себя не построила бы. Потому Резник с супругой Кэрол, дочерью Лорой и литературными неграми слишком часто брали в семейный подряд определенный сюжет и разрабатывали его в полудюжине сеттингов, например, вестерна, космооперы, детектива, эротики, меняя только имена и локации. Таким образом из одной книги за краткий срок, менее месяца, получалось методом почкования сразу пять-шесть, как правило, под разными псевдонимами, какие потом и разбрасывались по издателям. Справедливости ради, это лучше всего работало в эпоху, когда основной доход приносили пейпербэки и публикации в журнальчиках с продолжением, а поисковых систем не существовало даже в зародыше.

«Вальпургию III» такая участь миновала, но кажется, что лучше бы выглядел этот откровенно гротескный космобоевик именно в формате повести или новеллы. Знакомиться с Резником по этой сравнительно ранней работе я не рекомендую. Трупов и сцен насилия так много (около сотни), а юмора так мало, что под конец пытки, зверства и сатанинские культы даже перестают восприниматься как элемент сюжета, а превращаются в детали ландшафта—если сравнить «Вальпургию III» и ощутимо параллаксную к ней тетралогию Вдоводела, при всей лапидарности последнего, то впечатление такое, словно тебя на диету из гуро-аниме да рогаликов посадили вместо питательной MMORPG.

Спустя четверть века, описывая Дистрикт на Новой Барселоне, где тоже нет законов, а значит, и преступлений, Резник продемонстрировал заметно более тонкую работу с непритязательным материалом. Но, впрочем, в ту пору и Республику давно вытеснила Олигархия, а счет мирам Человека пошел на миллионы, чего ж удивляться крепости невидимой руки экономики.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3ljZNZO).

В начале XXI века Резник был, конечно, уже классиком НФ и космооперы, да и зарабатывать на пропитание эксплуатацией литературных негров давно не требовалось. Умелое чередование легкоусвояемой быстрорастворимой продукции с шедеврами вроде «Кириньяги» обеспечило семейству Резников кенийскую ферму, а главе литературного консорциума помогло снискать славу одного из самых плодовитых фантастов за историю жанра.

Тем не менее похоже, что именно в такую передрягу, как Майкл Чабон в «Городе фонтанов» (вместо того, чтобы домучивать начатую книгу, Чабон переключился на «Вундеркиндов» — роман о писателе, который тщетно пытается закончить непомерно разбухшую вторую книгу после обласканной критиками первой, и это сработало), угодил Резник при работе над «Возвращением Сантьяго»: на первых же страницах упоминается теория, согласно которой Черный Орфей счел задачу составления стихотворной истории Внутреннего Фронтира непосильной, оставил ее и удалился доживать свой век в одиночестве на идиллическую планету. А как же Сантьяго, погоня за которым в первом романе завершилась

А что Сантьяго, Не создавал бы, видимо, и Резнику, да только издатели замучили просьбами продолжить один из самых успешных космовестернов прошлого века. Вряд ли это было легко после недавней (на тот момент) трилогии о Вдоводеле, где абзацы длиной больше пяти строчек или реплики, достойные распалить фантазию Барда Внутреннего Фронтира, исчезающе редки. (К слову, перевод стихотворных вставок на русский в «Сантьяго» крайне убог, а ведь стихи эти даже не аллитерационные.)

Поэтому Резник, похоже, не нашел лучшего способа вжиться в шкуру мелкого, но все еще амбициозного молодого воришки Дэнни Бриггса, как поручить ему перекинуться в Черного Орфея: найдя рукопись обильно цитируемой в первом романе баллады, Дэнни некоторое время колеблется, выставлять ее на подпольный аукцион, продолжать или, чем не шутят людские и чужацкие боги, положить на место в распадающийся от времени сундук и пойти своей кривой дорожкой вместо лунной дорожки среди звезд.

Шервудский лес на Земле то ли вырублен, то ли уступил место буйной тропической растительности, а вот ноттингемские шерифы процветают, переодетые в мундиры офицеров Демократии; они-то и помогут Дэнни сделать трудный выбор в пользу пикарески в стихах, а Резнику — завести тугой маятник сиквела.

Пересечения с циклом о Вдоводеле в «Возвращении Сантьяго» иногда текстуальные и заставляют поморщиться от того, как небрежно заделаны швы между строительными блоками, переставляемыми из эры Демократии в Олигархию. Между этими эпохами, напомню, пара тысяч лет, но не изменились ни плоскоземельная аура колониальных планет, бережно перенесенных со страниц Золотого века пальпа, ни, что уже более странно, технологии или взаимоотношения инопланетян с Человеком.

Кляча галактической истории бродит по той же спирали изобилия, жестокости, тщеславия, мутаций, героизма, раздора и насилия. Обитаемые миры по-прежнему считаются освоенными, если там работает пара десятков человек или стоят три-четыре борделя да казино, а Флот Демократии или Олигархии разносит их на элементарные частицы, если ему не выплатят дань в пару сотен фунтов плутония: освоенная человечеством Галактика в мире Рожденного править не менее статична, чем Империи Коррино и Атридов в Дюниверсуме Фрэнка Херберта, но —вот же приятный парадокс! — рациональный ум экзегета куда охотней мирится с ее многовековой историей, чем с титулом Императора Известной Вселенной у Шаддама IV, чьи владения и за границы Рукава Ориона-то не протянулись.

Возможно, причина этого занятного эффекта идентична причине, по которой Резник так раздражал борцунов за социальную справедливость в SFWA: не может быть Данте без Вергилия, Сантьяго без Демократии, вестерна без краснокожих и революции без преступлений против человечности. Иногда, чтобы убедиться в непригодности манихейской логики, необходимо покинуть Землю, из офис-менеджера стать охотником за головами,

Главное — не путать стратегии быстрого обогащения галактического криминалитета в пикареске с кладменовской подработкой в марте. (Почему ты назвал это имя?).

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Sl2caF).

Цикл повестей с продолжением, позднее опубликованный под одной обложкой в сборнике «Foundation», создавался Айзеком Азимовым в конце 1930-х годов, а вот окончательный статус классики НФ он обрел спустя много лет и почти одновременно с «Дюной»: в 1966 г. Азимову вручили одноразовую специальную награду Хьюго за лучшую серию всех времен.

С тех пор, конечно, вышло множество книг, более достойных такого приза: просто потому, что азимовский цикл в художественном отношении, мягко говоря, непритязателен и на 90% состоит из диалогов в замкнутых помещениях (Азимов был клаустрофилом), а фантастика и наука не стояли на месте. Но раз приз мыслился одноразовым, то пусть так и будет, чивоужтам.

Полагаю, все, кто сейчас это читает, в курсе сеттинга: великий математик Гари Селдон, просчитав с помощью своих моделей неизбежное крушение Галактической Империи, предлагает елико возможно сократить период варварства и хаоса, урезав его с тридцати тысяч лет до одной путем создания планеты-библиотеки Терминус, где Академия Энциклопедистов попытается сберечь доступные человечеству знания.

Менее известно, что Азимов опирался не только на труды Гиббона об упадке Римской империи и пример Александрийской библиотеки, но и на предложение Герберта Уэллса, выдвинутое британской Короне за год до публикации первой повести из цикла об Академии и позднее опубликованное в расширенной по сравнению со статьей для «Encyclopédie Française» версии, под названием «Всемирный мозг».

Уэллс предлагал создать всемирную энциклопедию, содержащую знания по всем отраслям и доступную круглосуточно из любой точки земного шара, хотя и отдавал себе отчет, что средствами тогдашней технологии реализовать такую задачу сложно. Он подчеркивал, однако, что вероятное пришествие темных веков (и, в частности, подразумеваемый, хотя и не озвученный прямо, закат Британской Империи) придают задаче сбережения человеческих знаний невиданную прежде актуальность.

Он писал:

Через два года после воззвания Уэллса началась Вторая мировая война, и хотя формально Британию причисляют к ее победителям, не подлежит сомнению, что в послевоенном мире, устроенном по Ялтинской модели, британская гегемония быстро обратилась в блеклую тень себя прежней периода королевы Виктории, когда Уэллс начинал карьеру фантаста. Ну а 15 января 2001 года, спустя всего 60 с лишним лет после того, как Уэллс написал вышецитированные строчки, была запущена Википедия. Таким образом, период варварства и хаоса, воцарившегося после крушения Британской колониальной империи, был успешно сокращен, и Британия даже избежала «ловушки Фукидида», не вступив в войну с перехватившими рычаги мирового лидерства США или СССР, что в мировой истории встречается совсем уж редко.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3jc34cq).

Данная классическая работа Гаррисона существует на русском в классическом же старосоветском переводе, создатель которого, похоже, зачастую ленился заглянуть даже в тексты исландских саг по версиям Стеблина-Каменского, Корсуна или Масловой-Лашанской, не говоря об оригинальных источниках. Наиболее выразителен, пожалуй, следующий ляп: бабка Оттара, женщина по имени Торхильд Черноуска (Þórhildr Rjúpa), чье прозвище происходит от названия исландской куропатки с весьма специфичной внешностью (черной полоской у основания клюва), стала мужчиной Торхильдом Рупом, возможно что и черноусым.

Сюжет столь же непритязателен (обычное для Гаррисона явление), сколь и восхитительно нахален — это путешествие голливудской съемочной группы в прошлое с тем, чтобы за неделю объективного калифорнийского времени соорудить исторический блокбастер о высадке викингов в Винланде. Причем он стал даже актуальней в эпоху, когда кинокомиксы собирают миллиарды долларов, крупнейшие сети кинотеатров и торговых центров («дворцы потребления») банкротятся от карантиновируса, а стриминг уверенно оттесняет на задний план традиционный кинопрокат. С исторической последовательностью киношники обращаются весьма вольно, однако серьезных угроз существованию нашей реальности это не вызывает — просто потому, что, как выяснилось, весь проект представлял собою

и викинги предприняли плавание в Винланд только для того, чтобы

Из всех персонажей книги этим, кажется, серьезно озабочен лишь историк Йенс, который первым подмечает отдающую

странность: команда викингского корабля называет установленный на борту иновремянами репитер гирокомпаса словом húsasnotra, а именно такой термин для навигационного инструмента встречается в «Саге о гренландцах» и, как hapax legomenon, до сих пор не получил однозначного истолкования.

Исландский памятник сообщает, что этот предмет был вырезан (или, возможно, заключен в футляр) из древесины глазкового клёна (др.-исл. mǫsurr). В связи с этим скандинависты обычно переводят húsasnotra как “флюгер” (англ. weathervane), хотя едва ли бременский торговец, купивший его у Торфинна Карлсефни после возвращения из Америки в Норвегию, оценил бы столь простое устройство аж в полмарки золотом:

Объяснение Гарри Гаррисона кажется здесь несколько ближе к истине. Легко понять, что скандинавский мореплаватель не пожалел бы не только полмарки, а и целого бочонка золота за устройство позиционирования, не зависящее от положения Солнца и оборудованное собственным измерителем времени. Вероятно, его бы даже не смутило то печалящее современных самолетных пассажиров обстоятельство, что чем дальше, тем чаще на трансатлантических рейсах оказывается невозможным заряжать такое устройство и слушать с него музыку одновременно.

Но недавно выдвинуто еще одно истолкование, не требующее вмешательства голливудских сценаристов.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3zKaFoG).

Филип Дик, наверняка лукавя, заявлял, что почти всеми обычно списываемыми на наркотрипы чертами своего творчества обязан ван Вогту, Ридли Скотт же подобных заявлений не делал, но, положа руку на сердце, кто не разглядит по прочтении подозрительных параллелей между сюжетами «Чужого» и «Черного разрушителя»? Что же до этого рассказа, то «Пробуждение» ван Вогта, написанное в 1948 г., читается как набросок к сценарию «Годзиллы» (первая лента этой франшизы выпущена шестью годами позже), лишенный, впрочем, характерной для японских фантастических триллеров атмосферы обезоруживающей клаустрофобии (даже в пределах Японского архипелага)

Рассказ существует на русском в двух переводах, Мендельсона и Ивановой, из которых более ранним и более известным является первый. Он же и перепечатан в сборнике 2005 г. — по этому коллекционному изданию (предлагается на вторичном рынке по ценам от 50 долларов в экв., и я сожалею, что в подростковом щенячестве, разочарованный ван Вогтом и его переводами, продал томик заметно дешевле) и может получить основное представление о ван Вогте современный русский любитель фантастики, поскольку с той поры работы писателя крупным тиражом на русском не переиздавались. Надо сказать, что переиздание с редактурой, а не простая перепечатка, тут напрашивается.

В передаче Мендельсона финал рассказа выглядит следующим образом (спойлер):

Сравним эту версию с оригиналом:

Отвлекаясь от невозможности Солнцу вспыхнуть не то что сверхновой, а и новой (аналогичную ошибку допускает Азимов в «Конце Вечности», где Nova Solis становится главным энергоисточником вневременной спецслужбы), заметим сразу же, что финал рассказа на русском перевран до противоположности себе.

Мрачная картина последнего залпа давно отгремевшей межзвездной войны у Мендельсона превращается в оптимистическую трагедию, какой, не исключено, стала бы она и в современной экранизации рассказа: достаточно вспомнить о том, как обессмыслены по воле Кевина Файги (его интересуют только мыши) почти все сюжетные ходы «Войны бесконечности» в «Конце игры».

Кроме того, изменен смысл предпоследней фразы, из которой в оригинале следует, что хотя война, бушевавшая триллион (!) лет назад (еще одна, по современным астрофизическим понятиям, несуразица), закончилась, но на Земле некий крупный конфликт все еще продолжается.

Какой же это мог быть конфликт, да еще и с участием американских войск? Об этом я предоставляю догадаться читателю.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3zF4an7).

«Камуфляж», последняя к данному моменту премированная крупная работа Холдемана, волею судеб удачно втиснут в тот темпоральный слот, когда дикая охота на Грустных Щенков и Великое наступление феминисток на SFWA еще не привели к полной деградации, деморализации и дискредитации американских жанровых наград, но скрещенье рук, ног, полов и времен уже пользовалось спросом. Там истории двух бессмертных чужаков в земных шкурах прослежены беглыми зарисовками сквозь эоны вплоть до 2019-го, и по дороге к Первому Контакту с собственным прошлым одному из них не раз придется менять и редактировать гендерные признаки и сексуальные предпочтения. «Старомодный двадцатый век» выстроен по схожей схеме, вызывающей в памяти «Облачный атлас», «Свет», «Пустоту» и «Форреста Гампа», но атрибуты киберпанка тут сильно преобладают над исторической и детективной компонентами, а колода почтовых открыток (или карт Таро — случайно ли корабельную докторшу зовут Дворкин?) ограничена веком двадцатым и сценарными предпочтениями одного персонажа: Джейка Брюэра, не слишком достоверного рассказчика, старшего инженера виртуальной техподдержки предкового симулятора на корабле поколений «Аспера».

Пускай Брюэр сам себе не может толком объяснить, отчего он так зациклился на Вьетнамской войне и творчестве Хемингуэя, но мы-то понимаем. Лишь в нескольких эпизодах из детства Джейка Холдеман меняет фокусировку, переключаясь в режим всезнающего наблюдателя — и при каждом таком сдвиге ракурса из-за кулис несется тошнотворно-сладковатая вонь паленой человечины и погромыхивают наваронские пушки шутера от третьего лица. Но не в них «Аспера» в одном месте на миг становится «Адастрой», а в виртуальной реальности, и такая обмолвка в устах служебного персонажа заставит поёжиться если не Джейка, то тех клиентов его трансцендентальной машины, кто еще строит планы ландшафтного дизайна в садах под светом Беты Южной Гидры: бессмертие экипажа — восьмисот из всего двух сотен миллионов выживших после самой опустошительной войны в истории Земли — не равнозначно бесконечной способности к регенерации. Колонистов может, например, хватить сердечный приступ от предельного ужаса.

Почти все технические трудности тысячелетнего полета бессмертная команда «Асперы» решила, кроме двух. Барьер скорости света остается непреодолимым, но это затрудняет лишь консультации с Землей. Вторая проблема серьезней — неминуемая скука. К примеру, за три года было израсходовано десять процентов запасов красок для масляной живописи, а потом выяснилось, что холстов и настоящей черной угольной при отлете с орбиты Земли забыли дозаказать.

Придется решать, чьи картины менее ценны, и писать поверх, а потом так же поступать с историями о призраках в бортовой машине времени. Иначе в один неотличимый от прочих день под темными небесами окажется, что единственный шанс «Асперы» довести миссию до конца —

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3wnSqDl).

При всем предпочтении, которое отдаю я современной фантастике (в противовес классике, обожествляемой по тщательно выбранным из творчества прогрессивных западных писателей и зачастую цензурированным переводам советской эры), меня охватывает смутное, неочевидное, словно окончательная сумма в чеке от психоаналитика, стремление и самому завербоваться в обреченный анабасис Грустных Щенков, когда я случайно обнаруживаю, какие претензии выдвигаются современными рецензентами к «Чуме из космоса» Гарри Гаррисона. Этот роман вышел в 1965-м, одновременно с «Дюной» и раньше «Штамма “Андромеда”», то есть теоретически мог рассчитывать хотя бы на статус эталонного технотриллера о биологической угрозе из космоса, если уж с премиями в тот год так не повезло бы. Но, в отличие от работы Крайтона (которая, кстати, недавно была приговорена правообладателями к сиквелу), «Чума из космоса» не «взлетела» даже после небольшого расширения текста и ребрендинга в 1971-м в «Наследие Юпитера» («The Jupiter Legacy»). Упрекнуть Гаррисона кое в чем действительно можно, от посадки межпланетного корабля “Перикл” на ПОВЕРХНОСТЬ Юпитера до “бога из машины” в финале, приметанного к основному тексту ощутимо белыми, как плащ д’Артаньяна с кровавым подбоем, нитками.

Не приходится удивляться и почти обязательному ретрофутуризму — впрочем, бывает и хуже (почти все авторы раннего киберпанка экстраполировали в наше время проводные дисковые телефоны и кассетные деки). Дык костерят Гаррисона нынче не за это, а за… правильно, сексизм и объективацию женщин, начиная с доктора Ниты Мендель:

Как ни крути, а получается, что даже без юпитерианской версии коронавируса «Ухань-2019» вход в нижнюю часть Интернета предпочтительно осуществлять в скафандрах полной защиты.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3x7oaN2).

Пастишей я чаще не люблю, писать их совсем не умею, чем и объясняется мое полнейшее равнодушие ко всяким конкурсам в честь или память определенного автора. Исключения, разумеется, есть, но их я могу пересчитать по пальцам, не снимая ботинок, и носят они почти всегда романную форму. Теперь ботинки малость подужались — мою немногочисленную коллекцию пополнила «Затаённая ухмылка волчицы» (сами понимаете, фантлабовский ник дополнительно обязывает). Новелла первоначально создана для сборника малой прозы, оммажного творчеству Джина Вулфа, и получилась она с большим отрывом лучшей в нем.

Наверное, не стоит удивляться, что в русском переводе название искажено, в эпиграфе из «Сказания о Старом Мореходе», предпосланном самой «Пятой голове», с волками и волчицами при переводах вечная гендерная путаница. Загадочнее иное: почему, например, девочку, рожденную в Порт-Мимизоне на Сен-Круа, планете, заселявшейся первоначально франкофонами, в русской версии называют Сьюзен, а не Сюзанна, как в оригинале? Уже после первых строк, следом за Вулфом у Суэнвика (Swanwick) отсылающих по направлению к Свану (Swann), понятно —

но к Нарнии они отношения не имеют:

Новелла Суэнвика не сводится к одной лишь инверсии гендерных ролей, как часто нынче повелось в голливудских римейках типа «Это всё он»: начинается «Затаённая ухмылка волчицы» с раннего пробуждения зимним утром вместо позднего засыпания летним вечером, а дальше раскручивает тропы, отцензуренные Бюро Всеобщего Надзора из полевых справочников по животному миру Сент-Анн — старательно индуцирует то самое чувство заползающей под кожу неуверенности в окружающем мире, какое и требуется от качественных психологических упражнений в жанре ужасов.

Вулфовскому оригиналу это несвойственно, за исключением, возможно, сцен в тюремной камере: его хоррор безукоризненно интеллектуален, скримеры исключены, а генетические спецификации всегда размыто-вневременной природы, подобно призракам Дома на Холме у Ширли Джексон. Да и глава семейства, выкормленного Волчицей,

— в отличие от Джина Вулфа с Салтимбанк-стрит, 666.

Кстати, а задумайтесь, кого бы следовало выпустить воителем на стороне землян в поединке у платоновской пещеры идей

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3aMGOko).

Я мало читаю старосоветской и вообще русской фантастики, но не отказался бы узнать, какой вердикт бы вынесли ван Вогт, Иган, Шеффилд, Бакстер или Райт работе Колпакова, совершенно нетипичной и для “золотых пятилеток”, и для нашего времени, когда концепция Большого Сжатия Вселенной вроде бы оказалась надежно отброшена передовой материалистической астрофизикой, а перспектива тепловой смерти от темной энергии снова стирает разницу между самоубийствами Бога и Людвига Больцмана.

Еще интересней другое обстоятельство:

Большое Сжатие такими темпами уж точно не происходило бы, оно, вероятно, уподобилось бы обратной перемотке гравиволнового свитка фазы расширения Вселенной.

А эта идея Сиднеем Коулмэном тогда еще не была предложена, и стырить ее (как, по заверениям Витковского и Альтшуллера, имел обыкновение) Колпаков явно ниоткуда не мог бы.

До «Мошки в Зенице Господней» оставалось еще полдюжины лет, но

стал бы достойным украшением питомника гриадных крокодилов на Краю Времени. А человеческое вмешательство для него совсем не обязательно, заведовать инкубатором сможет и робоняня.

Как знать, а вдруг эту должность и предложила гильдия хрононавтов Колпакову, бесследно исчезнувшему в путешествии из Ашхабада в Москву?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2OP4VqN).

Недавнее интервью Марка Цукерберга The Information производит менее амбициозное впечатление, нежели послание к народам государства Facebook в начале трампистского междуцарствия, но, впрочем, Цукерберг может теперь немного отдохнуть и расслабиться — настойчивая борьба корпораций Кремниевой Долины и “нового жречества”, спонсируемого ими, привела к успешному сносу палаток Четырехмильного цирка на Капитолийском холме, пускай и ценою “пламенных, но в целом мирных” протестов, цифровой охоты на ведьм и всемирной пандемии карантинов.

Эта последняя, по скромным оценкам, ускорила лет на 15 массовый сдвиг от офисной жизнедеятельности, сопряженной с постоянными физическими перемещениями, к удаленной работе и фрилансу. По мнению Цукерберга, широкое внедрение гарнитур виртуальной и дополненной реальности позволит по желанию переноситься в любой уголок мира (разумеется, если у вас толстый интернет-канал, а региональные цензурные блокировки не предусмотрены), что радикально снизит число автомобильных поездок и авиаперелетов — и поможет очистить окружающую среду. Вдобавок отсутствие потребности в физическом доступе к офисному рабочему месту высвободит деньги, ранее расходуемые сотрудниками на аренду недвижимости в крупных городах вроде Сан-Франциско или Нью-Йорка. Неизвестно, читает ли Цукерберг работы о старомодном и таком знакомом будущем (о Джеффе Безосе или Элоне Маске это можно утверждать с достаточной надежностью), но в поисках подлинно метких аналитических прогнозов уместно сличить его инновационные предложения и опенспейсные ритуалы культа ускоренной разработки ПО с провидческим, хотя и старомодным по лексике (и безыскусным по сюжетной архитектуре) романом-сборником Лауренса Мэннинга.

Он первоначально был опубликован как цикл рассказов на страницах Wonder Stories в 1933-м, а издан под одной обложкой спустя более сорока лет, когда Мэннинг, не получивший признания у современников, давно уже отошел от литературной деятельности и занялся рассылкой сеянцев растений по почте — бизнесом, отдаленно напоминающим первые ростки Amazon.

В истории Мэннинг остался скорее не как садовод, писатель или филолог, а как ракетчик — основатель Американского межпланетного общества, мутировавшего впоследствии в Институт аэронавтики и космонавтики. А его «Человек, который проснулся» в наши дни практически забыт, хотя в нем при желании не очень трудно усмотреть ближайшего общего предка «Терминатора», «Матрицы» и «Гаттаки».

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3dZFWeL).

В этом году «Fallen Angels» отмечают тридцатилетний юбилей, но переиздания не предвидится, хотя вполне возможно, что катастрофа техасской энергосети в феврале 2021-го придала бы роману, как и при выходе в 1991-м, статус бестселлера. Да, Землю в этом варианте реальности миновали Удар Ступней или «Молотом Люцифера», но официального визита Полярной Лисы никто не отменял. Новый ледниковый период в разгаре, и человечество, не исключая полных отморозков, решает на практике дилемму Роберта Фроста.

И это как раз наше с вами настоящее начала 2020-х, слегка альтернативное, очень узнаваемое в этнокультурных аспектах, смехотворно отстающее от нашего мирового листа во всех информационных технологиях (BBS и портативные факсы — последнее слово здешней электроники и сетевых коммуникаций), зато существенно опережающее по части технологий космических — в наличии независимые хабитаты на НОО, микроволновая передача энергии и лунная база. Глобальный Север при участии России сражается с глобальным Югом, Канада, Аляска и Сибирь погребены под слоем льда толщиною в километры, а химерическая коалиция леваков и религиозных консерваторов, пришедшая к власти в США, объединена ненавистью к технократам и жителям орбитальных станций, хотя в действительности оледенение спровоцировано было как раз чересчур ревностной политикой борьбы с выбросами парниковых газов. Быт антарктических станций и вообще Южного полушария в книге никак не отражен, что досадно.

Этот совершенный в своем роде капустниковый roman à clef, гимн анархо-либертарианству в прозе и фильковых стихах, написанный тайными властителями фэндома (ТВФ, SMOF) для фэнов и о фэнах, казалось бы, должен потягаться в популярности с выходившим одновременно «Пламенем над бездной». Да и две довольно престижных премии (Prometheus Award и японская “Сэйун”) отмечены звездочками на его элероне. Но так не произошло. Почему? Наверное, потому, что роман уникален в англосферной фантастике не только этим, а и другими особенностями, более мрачными.

Например, тем, что «Fallen Angels» предельно неполиткорректны, идя вразрез со всеми тенденциями эволюции (или инволюции) штатовских социума и фэндома, но при этом, в отличие от «Доктора Аддера», «Стеклянного молота», «Далгрена» или «Бойцовского клуба», совершенно чужды контркультуре.

Тем, что роман существенно опирается на комиксово-кинематографические субкультуры вроде треккеров, но достоин сертификата о свободе от красных рубашек.

Тем, что авторское трио с точностью, выстужающей кровь не слабее ледникового периода, предсказывает кривозеркальной сатирой американские настроения “холодной гражданской войны” — и допускает примечательную оплошность в ключевой посылке сюжета.

Какую? Фэндом не попал под законодательный запрет и репрессии, но самоцензура и “культура отмены”, буйным цветом заполонившие его еще после инцидента с Грустными Щенками и геймергейта, справляются не хуже. Фэндом отнюдь не собирается восставать против нарождающейся фальшдемократической диктатуры экотеррористов, ковидобесов, социальных воителей, гендерологов и ксенофобов. Наоборот, он ее горячо поддерживает, вплоть до демонстративного “исправления имен” в худших традициях культурных революций прошлого века.

Поэтому я уверен, что «Fallen Angels» суждено остаться погребальным костром (или, точнее, огненным столпом) на закате эпохи, в которую адептов теории глобального потепления и экополицию можно было едко высмеивать, проблему солнечных нейтрино увязывать с минимумом Маундера и Малым ледниковым периодом, а фемфэнок на конвентах — по примеру Азимова игриво лапать за задницы.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39VuZYb).

После моего корреспондента Джерри Пурнелла, которому в последние годы жизни здоровье (а также обновления на Surface Book, которые он почему-то избегал отключать) явно мешало работать над беллетристикой, остался ворох черновиков, и приглашенные наследниками коллеги выпекли на их основе аж три книги. Увы, качество этих сиквелов не всегда сравнимо даже с «Хватательной рукой», получавшей неоднозначные отзывы как в англосфере, так и в Рунете. Достаточно сказать, что на весь спартанско-мошкитский цикл, включающий ближние приквелы и сиквелы «Мошки в зенице Господней», упоминания земных политиков и исторических деятелей XX-XXI вв. можно сосчитать по пальцам, не снимая сапог-скороходов со встроенными двигателями Олдерсона-Шойера (Пурнелл пылал энтузиазмом относительно перспектив EmDrive); навскидку же вспоминаются лишь Макартур и Ленин, в честь которых названы корабли, направленные в систему Мошки. В принципе, с поправкой на демонстративный консерватизм Второй Империи Человека это терпимо даже для 3017 года. А вот в «War World: Falkenberg's Regiment» Стива Карра мы уже находим, пускай и мимолетные, нападки на… Трампа, без которых книгу, видимо, просто не пропустили бы в печать.

На фоне продуктов, премируемых штатовским коммьюнити после Охоты на Грустных Щенков (приятные исключения очень редки), «Хватательная рука» (в другом варианте названия — «Крепостной ров вокруг Зеницы Мёрчисона») и вовсе покажется потерянной классикой жанра. Пожалуй, это правильно. «Хватательная рука», в отличие от безукоризненной «Мошки в зенице Господней» (и в заметно большем сходстве с «Сепаратистами» Дженни Пурнелл), — не о Первом Контакте, а о том, как расхлебывать его последствия. Технологии сиквела несколько приближены к современности, женщин в сюжете стало аж три вместо одинешенькой Салли Фаулер, и сексапильная журналистка Джойс Мэй-Лин Трухильо свой репортаж заливает на имперский новостной портал, а не печатает на бумаге, которую потом надо засунуть в гиперкапсулу и послать попутным спейсфайтером на Спарту. Иные технологические аспекты классического сеттинга «Мошки», однако, нынче воспринимаются как мрачное пророчество: карманные компьютеры при работе не жужжат вентиляторами, зато без пауэрбанка на проводе и впрямь долго не живут.

Добавлено много демиургических подробностей о физике гиперперехода в модели Олдерсона и формировании новых Прыжковых Точек. Следует внимательно отнестись к этим фрагментам, в них ключ к пониманию основной политической интриги романа, связанной с мошкитами. Сдвиг Точки Безумного Эдди, охранявшейся имперским флотом, представляет смертельную угрозу для человечества: что, если разрозненным обломкам дюжины враждующих на Мошке-Прим чужацких государств удастся ускользнуть из системы? Империя большую часть трех десятилетий убеждала разбросанных по сотне миров подданных, что само их выживание зависит от Мошкитской Блокады. Но если бы на весь людской космос разнеслась сенсационная весть,

реакцию широких масс предвидеть нетрудно.

И еще неизвестно, что покажется страшней  — войны с сауронскими сверхлюдьми, предварившие развал Первой Империи, или открытый конфликт с неотъемлемо агрессивной инопланетной цивилизацией, чьи темпы воспроизводства пушечного мяса превосходят всякое воображение,

Единственный русский перевод настолько отвратителен, что разнобой с первой книгой заметен уже в написании имени Основателя Империи, а драгоценностями в короне императорского дома сияют маленькие шедевры типа «мыльного камня» (в оригинале milestone). Правда, «военная интеллигенция» (war intelligence) в рынок не вписалась, возможно, потому, что к 1993 году мировая линия сеттинга отдалилась от базовой Реальности, и ни о каком СоВладении СССР и США всерьез говорить было нельзя; Нивен с Пурнеллом среагировали молниеносно, вырезав из сюжета адмирала Кутузова, самовары и казацкие танцы на борту имперского линкора.

Занятно, что у писателей, чьи политэкономические взгляды в реальности вполне эгалитарны (Нивен, Азимов, Херберт), галактические империи человечества получались самыми убедительными и странно привлекательными в своем слегка замшелом аристократизме.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3gYIedt).

Трилогия (наверное, уже можно уверенней присваивать циклу размерность элементарного кванта СИ, хотя потенциал расширения у него сохраняется) о Мире-Воке — по мнению книжных рецензентов пары крупнотиражных американских газет, самая масштабная космоопера в истории НФ. Совершенно ясно, что с работами Бэнкса, Харрисона, Бэйли, Бакстера, Шеффилда, Стросса или хотя бы Азимова они не знакомы, и противоречивые указания на отдаленность мест действия от Солнечной системы (до Глории, что в системе 3 Скорпиона, по версии Нивена и Бенфорда то несколько десятков световых лет, то пятьсот с хвостом) им говорят не больше, чем Дэмьену Линделофу, заставившему экипаж своего “Прометея” припереться в гости к Инженерам “в другую галактическую систему”. Впрочем, «Мир-Вок» все же есть за что похвалить безоглядно: это если и не наиболее масштабный цикл современной англосферной космофантастики, то самый олдскульный — невзирая на многочисленные недостатки и огрехи редактуры, он безошибочно, с первой же главы, вселяет то самое пронзительное очарование чуда, каким пленяли Галактическая Федерация, Мир-Кольцо, Империя Человека из мошкитского цикла, Орбитсвилль или Теплица.

Нивен, Бенфорд и их заботливо перечисленные в посвящениях к «Glorious» помощники, каждому из которых либо за восемьдесят, либо хорошо под восемьдесят, старательно обрызгали себя репеллентом от воинов социальной справедливости и Грустных Щенков, а потом, не стесняясь своей устаревающей белой мужской гетеросексуальности, принесли читателю в сложенных небесной чашей ладонях выжимку любимых космооперных концепций старомодного двадцатого века. На седые головы соавторов уже успели выплеснуть немало желчи с Goodreads и Amazon. Причиной тому, впрочем, не претензии к литературному уровню работы в строгом смысле слова, а более эзотерические недостатки: “мультяшность” инопланетян, сексизм капитана Редвинга, явная нехватка ЛГБТ-персон в экипаже “Искательницы солнц” (так, две лесбиянки не доживают и до середины экспедиции) и общий modus operandi посланцев Земли и Чаши. Как выразился один критик, “все они, по сути, картонные мудаки, люди, считающие, будто Вселенная им что-то должна, поскольку они по ней летали” (“all now basically cardboard assholes, humans who think the universe owes them something, because they flew across it”).

Ограничься Нивен и Бенфорд лишь этим, такое решение было бы ностальгически приятно, но недостаточно для высокой оценки цикла, поскольку на его сквозную вычитку бюджета издательства явно не хватило. Попадаются вовсе необъяснимые ретконы. Но как только дело доходит до Целей Полета, новых аванпостов человека в Галактике, то и Чаша Небес, и двойная система Глории исподволь шокируют, часто восхищают и неизменно стимулируют вкусовые рецепторы инаковости. А лишь “Искательнице солнц” из всех ковчегов поколений, отправленных с Земли, повезло столкнуться с высокоразвитой инопланетной цивилизацией.

Антология иномирских разумов и философий традиционно для коллабораций Нивена заслуживает переплета с драгоценностями, если даже переплет этот из человеческой кожи или ткани для красных рубашек (а краснорубашечников минимум полдюжины, что для нарочито медленной философской книги много). Способность открывать подсознание по своему желанию, уверены чужаки Чаши и Глории, ключевая для формирования устойчивого долгоживущего общества. Такой не наделен приматский вид, лишенный естественного устрашающего оружия и стремительно, по меркам эволюционной истории, выработавший мозги достаточно крупные, чтобы расколоть атом и направиться к звездам.

И под конец вам, возможно, самим искренне захочется вышвырнуть прочь из системы Эксельсии незваных человеческих гостей, словно киплингова Томлинсона за врата Неба и Ада.

Вот только сделать это будет не очень-то просто: следом за “Искательницей солнц” к системе Глории подлетает сама Чаша Небес.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3c5irxW).

Наверняка нереалистично было бы ожидать, что во второй книге цикла Ганн удержит или даже поднимет планку, заданную лучшим в этом веке переосмыслением «Кентерберийских рассказов» средствами космооперы. Но к «Transgalactic», хоть ее сюжет и архитектура заметно проще «Машины Трансценденции», претензий у меня куда меньше, чем в свое время к натужным попыткам Дэна Симмонса спасти от коллапса под позднейшими сюжетными наслоениями мир Гипериона. Беспримерно наивных, монохромно злобных или раздражающе непогрешимых персонажей, в отличие от «Падения Гипериона» или обоих романов об Эндимионе, вы тут не найдете: «Transgalactic» обслуживается двумя переходящими из первого романа персонажами, Ашей и Райли, но как прохождение через Машину не отказало им в базовой человечности,

так и резкая смена размаха и ритма повествования ничем не выдает ни мафусаилова возраста создателя, ни появления «Transgalactic» на свет в варианте реальности, где Трамп готовился опрокинуть на голову Хиллари Клинтон “корзину обездоленных”, а феминистки и ЛГБТ увлеченно гоняли по закоулкам SFWA Грустных Щенков и закоснелых в писательской технике белых гетеросексуалов.

Так могла бы выглядеть «Аргонавтика» Аполлония Родосского, пропущенная через воздвигнутые на «Бесплодной земле» «Звездные врата» из импервиевого сплава.

Меня это порадовало: мало того, что я сторонник теории палеоконтакта, так еще о современных номинантках и лауреатках престижных премий НФ, за редкими исключениями (Энн Лэки и Аркади Мартин), крайне низкого мнения, о голливудских же космооперных боевиках конца прошлого века — достаточно высокого, особенно если сравнивать с современной продукцией фабрики эндорфиновых кошмаров и фантазий Верховного Мыша. И вас наверняка не удивит, что гармоничный аккорд на душевных струнках моих взяла книга, где один из протагонистов приходит в себя во тьме телепортационной камеры, глубоко во чреве немыслимо древней пирамиды, на планете, чей климат и живность соответствуют Парку юрского периода, а культура — центральноамериканским обществам Земли накануне прихода испанцев и установления принудительной толерантности под зонтичным брендом Западных Индий в двадцатичасовую рабочую смену.

Разумеется, на примитивных мирах не задержится ни Райли, ни его возлюбленная Аша, которую забросило на другой конец Галактики, но через тот же самый маршрутизатор, который создатели то ли разучились нормально настраивать, то ли перегрузили слишком частым использованием.

Их ждет более ответственная миссия — во-первых, отыскать друг друга в тени корабля Тезея, даром что о месте встречи на случай нежданной разлуки они условиться забыли, во-вторых, продвинуть человечество вверх по эволюционной лестнице Галактики, каждый пролет которой освещен тераваттным прожектором для ежесекундного надзора ИИ.

Ведь лишь тем нечего бояться, кто ничего не скрывает, а от истинных хозяев Галактической Федерации ныне сокрыто слишком многое, и это вселяет очень неприятные ощущения. Ибо слишком давно Федерация выполняла единоличные функции арбитра раздоров, и галактические расы, независимо от членства или отсутствия такого статуса, свыклись с её мощью и правотой, притерпелись, жертвуя интересами одного вида во имя общих или понимая, что неповиновение повлечёт за собой карательные акции, а то и уничтожение вида. Предстоит кропотливая работа, прежде чем Галактика возвратится в привычное состояние принудительной толерантности, а уважение к чужим традициям не является для людей чем-то естественным.

Cокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3mxxVQi).

В интервью, посвященном обсуждению трилогии, Ганн цитирует хлесткую фразу, сказанную некогда Вондой Макинтайр о голливудских экшен-кинопродуктах: “истерический энтузиазм, за которым следует полное молчание”. Для своего возраста (в июле ему исполнилось 97 лет) Ганн в отменной форме, часто посещает конвенты, и его наверняка забавляют фэны-миллениалы, норовящие подсунуть под автограф вместо книги коллекционный диск с какими-нибудь «Стражами Галактики» — работой полного тезки.

Но непохоже, что в «Transformation», чей слегка скомканный сюжет практически исчерпывается цитатой Вонды (если понимать под истерическим энтузиазмом реакцию на принятие в члены Федерации), Ганн сознательно пародировал голливудские кинокомиксы —при всех отчетливых параллелях с «Одиссеей» и «Аргонавтикой» его небрежно-расточительная и тем изящная ксенопанорама периферийных миров Галактической Федерации сделает честь любому допандемийному миллиарднику Marvel. Она же и представляет наибольшую ценность при знакомстве с книгой: главное —не ждать истерических щелчков Таноса по хрустальному подбородку или евросоюзных (простите, федеральных) субсидий бесперым двуногим прямоходящим, а навострить ушки, чутко ловя отзвуки величественных космооперных фиоритур ван Вогта, Дилэни, Бэнкса и, конечно, Шеффилда.

Композитор-пацифист Дрейк Мерлин в «И снова завтра, снова завтра» неохотно взваливает на себя командование галактическими армиями в релятивистской Вселенной, где он один из всех потомков земного досингулярного человечества помнит, что такое война. Но его Галактику населяют, как у Азимова или Херберта, только люди, как бы ни прогибали они под себя реальное и виртуальное окружение и какие бы реализации ни получал в конечном счете этот зонтичный термин.

Аше с Райли у Ганна решать загадку накатывающей на мультивидовую Галактику зоны молчания и сложнее, и проще одновременно. Да, перемещение между Прыжковыми Точками осуществляется практически ползком, в нормальном пространстве-времени лоренцевой метрики, но, во всяком случае, это куда лучше “прыжков веры” в неизвестность по другую сторону дверцы гибернационного морозильника. Вдобавок что построено одним разумным существом, то другое может воспроизвести — и кого заботит различие механизмов работы, если результат идентичен … или превосходит самые пессимистичные ожидания трусливых галактических бюрократов?

Когда же Аша, Райли и неожиданная пара их попутчиков на “Адастре” (не путать с одноименным кораблем поколений из предыдущих романов цикла, а тем паче ковчегом, который в допотопные времена НФ построил Мюррей Лейнстер),

, станет ясно, что «Transformation» писалась без всякого расчета на признание и тем паче премии женсовета SFWA: трудно себе вообразить более красочную и ехидную пародию на недавнюю Дикую Охоту за Грустными Щенками.

А главное, придраться совершенно не к чему: исторические лемниянки из греческих мифов, легших в основу драм Эсхила, Еврипида и Софокла, демонстрировали именно такой переход к домотканому партеногенезу.

Увы, в родном мире Ганна федеральный консенсус республиканцев и демократов треснул и накренился по всей длине фундамента, и вот уже намеченную на 2024 год экспедицию к Южному полюсу Луны приходится аккуратно подменять визитами к местам посадки старинных машин трансценденции: ловкость рук — и никакого расизма. А там, глядишь, и Федеральный Центр подтянет к Луне потолок госдолга.

Правда, федеральные ИИ так стары, что уже начинают проявлять признаки сенильной деменции, зато по-прежнему склонны действовать быстрее, чем чиновники вроде Ёситаки Сакурады соберутся с мыслями.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/37P1W7e).

Как и в случае Рюкера (недаром другая, лучше известная, книга этого писательского дуэта именуется «White light»), Мураками, Крайтона или Уоттса, знакомство с одной из работ Бартона и Капобьянко позволяет более-менее уверенно предсказать сюжетную архитектуру всех остальных. Сравнение с Уоттсом тут особенно уместно, ибо стандартный конструкторский набор БиК включает команду исследовательского корабля или ковчега поколений, вознамерившуюся свалить прочь с безнадежно опостылевшей им или донельзя загаженной Земли. Впервые этот SDK опробован как раз в «Iris», поэтому лучше начать именно с нее.

Книга вышла в 1990-м, когда планет в Солнечной системе еще было девять, а «Вояджер-2» — кстати, его бортовому компьютеру роман посвящается — только-только передал первые (и последние на данный момент) высококачественные изображения Тритона, куда первоначально и направляется корабль колонистов «Глубинная звезда» («Deepstar»). Как вы космическую яхту назовете, так она и полетит, и уже выбранное для звездолета имя проливает первые лучи белого света на непременные черты всех членов экипажа «Iris», а равно и других космооперных боевиков БиК. Это, в порядке убывания релевантности: ярко выраженная психологическая дисфункция, гиперсексуальность, узконаправленная гениальность, неусидчивость и обостряющаяся вспышками ненависть друг к другу. Как их вообще выпустили в космос и почему доверили ответственную миссию?

Вопросы эти несут не больше смысла, чем претензии к HR-менеджерам, доверившим судьбы человечества Юкке Сарасти в «Ложной слепоте», хотя на практике достаточно было бы

Ответ на них подсказывает сама жизнь, в частности, практика быстрой разработки высоконагруженных программных продуктов или миграции на новую программную платформу (а что есть колонизация внешнего космоса или Первый Контакт, как не такая миграция?). Организация не знает ничего, знают индивиды, слагающие эту организацию, и в отсутствие прирожденного манипулятора, стремящегося к власти или, по крайней мере, закулисному контролю, для удаленного управления марионетками в какой-то момент перестанет хватать нитей.

Отзывы об «Iris» в англосфере столь же противоречивы, как, например, о работах Сэмюэля Дилэни, с которыми этот роман часто и небезосновательно сравнивают; однако «Нова» Дилэни — протокиберпанк, если ее вообще можно охарактеризовать однозначной субжанровой принадлежностью, а «Iris» — нечто вроде гранжевой импровизации по ее мотивам на сенсорном сиринксе, какую мог бы исполнить Магнифико Гигантикус, надышавшись “ангельской пыли”. Пускай и рождает такая смесь киберпанка и твердой (чтобы не сказать, набухшей и отвердевшей) НФ отчетливое чувство, что место «Iris» где угодно в индексе запрещенных к награждению книг, только не здесь и сейчас.

Интересно, что справедливым это утверждение кажется как для наших дней, когда эпатирующая белых гетеросексуалов фигура, однополая любовь и борьба с памятниками за права агрессивных меньшинств обязательны для трех подряд “Хьюго”, так и для 1990-го, когда на излете были первые волны киберпанка и пауэр-металла, Плутон считался самостоятельной планетой и находился ближе к Солнцу, чем Нептун и Тритон, “Хьюго” в романной категории вручали Дэну Симмонсу за сборник кентерберийских рассказов, а генсек ЦК КПСС мутировал в президента СССР, не зная, что дожить в этом статусе до первого поцелуя лесбиянок в «Стартреке» ему не суждено.

Что же, ранняя пташка, подобно старшему разработчику «Глубинной звезды» Брендану Силоку — ученому, инженеру, гладиатору и насильнику, — ловит червячка в системе. Но иногда лишь после первого гравитационного маневра на пути из Бруклина вспоминает, что забыла накраситься.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Y1ihlZ).

Роман Кристофера Приста «Опрокинутый мир», впервые опубликованный на русском еще в 1983 году (впрочем, с сокращениями) и после этого долго не переиздававшийся, часто — и заслуженно — приводят в пример как одно из величайших достижений Новой Волны британской фантастики. Да, идея «Опрокинутого мира» и впрямь настолько головоломна для казуального читателя, что даже псевдосферу — геометрическую фигуру, по образцу которой сконструирован мир Города и его солнце,— регулярно путают с гиперболоидом, даром что прояснение этой ошибки не требует познаний, выходящих за пределы университетской программы по математике для первого курса. Но шедевр ли это? Отнюдь. Стилистически Прист намного мастеровитее Грега Игана, чьи «Дихронавты» соблазнительно рассмотреть как своеобразный “мягкий римейк” «Опрокинутого мира» (и вот мир «Дихронавтов» действительно гиперболоидный, что читателю поспешат заспойлерить уже на обложке), однако в этой ранней работе сюжетные швы толком так и не зарубцевались. И даже ребенком, читая «Опрокинутый мир» впервые, я аж поперхнулся натянутым объяснением странностей Города и мира вокруг, которое Лиз предлагает Гельварду Манну.

А вот рассказ Дэвида Массона, опубликованный в 1965-м, то есть почти за десятилетие до «Опрокинутого мира», классификации в (забытые) шедевры вполне заслуживает. Поскольку, предвосхищая все лучшие черты «Опрокинутого мира» Приста и «Бесконечной войны» Джо Холдемана, «Отдохновение путника» избавлено от их недостатков. Вероятно, появись этот рассказ спустя лет тридцать и, скажем, за подписью Теда Чана, другого великого конструктора “преломляющих воображение” вселенных, он бы удостоился пары престижных жанровых премий; а если вспомнить, что Массон почти всю жизнь работал университетским библиотекарем, то сразу замечаешь, что «Отдохновение путника», оставленное без подписи, и знатоков Борхеса могло бы запутать на “свидании вслепую”.

Однако творчество Массона признания даже у современников почти не получило, и после 1968 года, когда Новая Волна ненадолго выбросила к маякам критики его первый и единственный сборник, Массон написал лишь три рассказа. Впрочем, как показывает биография Баррингтона Бэйли, высокая продуктивность в ту пору тоже не была гарантией рыночного успеха “странной фантастики”, пускай и премии присуждались не только по гендерно-тусовочному признаку.

Закрадывается навязчивое подозрение, что ни один сценарист, способный предложить сравнимую с «Отдохновением путника» по оригинальности реализацию войны за Северную Стену для «Игры престолов», до Голливуда и высокооплачиваемых заказов хоть пешком, хоть вплавь через Атлантику просто не доберется: таковы уж современные эффекты торможения креативности в высших сферах медиабизнеса.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/30jkxpW).

«Null-A Three» написан спустя много десятилетий после первых двух романов цикла, сохраняющих умеренно культовый статус, но выглядит даже на их фоне, не говоря про «Солнечную лотерею» Дика, «Высокое мнение» Херберта или «Null-A Continuum» Джона Райта, примерно так же вдохновляюще, как офисный опенспейс Института общей семантики (это здание реально существует и находится в Нью-Йорке, том самом Городе Земной Машины Игр) рядом с фортом Буайяр. Книга первоначально издавалась в Европе на французском и итальянском, а только потом в США на английском, и это вряд ли случайность: даже очень преданный поклонник автора рискует завязнуть на первой трети романа — уж слишком самозабвенно ван Вогт прописывает неаристотелевы эффекты мышления Госсейна-клона, необъяснимым образом пробудившегося раньше смерти актуальной версии и утащившего с собой через космические бездны боевой корабль Дзанской империи из Теневой Галактики, прародины человечества, где вроде бы не осталось ни следа разумной жизни.

Увы, получается это у него так, что волей-неволей вспоминаешь исследования, связывавшие начало болезни Альцгеймера у Айрис Мёрдок со стилистической выхолощенностью и сюжетной бедностью «Дилеммы Джексона» — мне эта книга показалась мало отличающейся от прочих, скучноватых и затянутых, работ Айрис, но я вообще не люблю мейнстрим, когда он не подслащен хотя бы щепоткой фантастики. «Null-A Three», как и большая часть работ пальповых классиков, не чужд сексизма, и, появись книга в наше время, ее создателю в SFWA, вероятно, пришлепнули бы ярлык инцела. Откровенно говоря, ярлык этот становится еще более клейким от пассажей, посвященных попыткам Госсейна хотя бы в одном из тел потерять девственность. Эти моменты, как признает автор устами Госсейна, вряд ли достойны запечатления в истории, да и бумаге их даже филлера ради доверять не следовало бы.

К счастью, после этого действие вдруг разгоняется на сверхсветовой скорости, превращая «Null-A Three» в умеренно бодрый политический триллер, который бы вполне сошел за набросок очередного летнего блокбастера от диснеевской Marvel; учитывая, что почти каждая глава завершается телепортацией Госсейна в новый город, на новую планету или корабль, так и хочется предложить на роль Гилберта в потенциальной экранизации Криса Хемсворта или Бенедикта Камбербэтча. Невольно закрадывается подозрение, что остаток книги переделан из более ранних набросков, и лишь первая треть действительно написана в 1980-х, когда здоровье и финансы ван Вогта серьезно ухудшились.

И даже эта сравнительно неудачная работа ван Вогта производит — если только, повторюсь, продраться через первую треть — куда более слитное и цельное впечатление как импровизация ради денег на заданную тему господства мысли Избранного над материей, нежели любой из трех фильмов “мышиной трилогии” Звездных войн. Противоречий с предыдущими двумя классическими романами в ней хватает, но они, в отличие от расхристанных волоконец, беспомощно свисающих с гобелена саги о Скайуокерах, не топят весь неаристотелев цикл под водами Ватнсдальского озера.

Такой результат угадывается интуитивно в неаристотелевой логике: если взаимосвязь символа и объекта не соответствует фактам, поведение носителей традиции становится бессмысленным и препятствует адаптации к изменившейся обстановке.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2MxQt21).

Если уж вы беретесь за санкционированное Лидией ван Вогт продолжение, «Null-A Continuum», после знакомства с предыдущим романом “неаристотелева цикла”, то наверняка знаете, что отношение к этому последнему у любителей фантастики вообще и поклонников ван Вогта в частности находится на уровне, примерно аналогичном восприятию «Темных судеб» поклонниками франшизы Терминатора, а «Прометея» и «Завета» — фанатами вселенной Чужих. Иными словами, несмотря на то, что жираф большой и ему вроде бы видней, большинство опрошенных отдали бы многое, чтобы вычеркнуть из истории вклад Кэмерона, Ридли Скотта и ван Вогта в создание этих произведений.

К счастью то или к несчастью, а неаристотелева вселенная ван Вогта хотя и повлияла на умы многих классиков фантастики XX и XXI века в самом впечатлительном — подростковом и юношеском — возрасте, но ее известность совсем не дотягивает до популярности сеттингов, с которыми я провел сравнение выше. В профильном сабреддите Терминатора иные, уязвленные до глубины души, фанаты сейчас распродают коллекционные фигурки, объясняя это тем, что после «Темных судеб» роботизированная ипостась Арнольда Шварценеггера неотвязно ассоциируется у них с Карлом, торговцем шторами. Ван Вогт ни одной голливудской блокбастерной экранизации не удостоился, если не считать, разумеется, несомненных отголосков «Черного разрушителя» в «Чужом». Впрочем, нельзя исключать, что именно его стараниями общая семантика Кожибского после 1950-х плавно мутировала в куда более эзотерическую дисциплину — нейролингвистическое программирование, евангелисты которого зачастую приписывают себе сверхчеловеческие способности.

У ван Вогта почти вся техника работает на вакуумных лампах, и эту милую анахроничную деталь Райт прилежно сохранил. Как сохранил и многие другие стилистические прелести, благодаря которым Филип Дик мог отнекиваться от подозрений в употреблении наркотиков при работе скромным: «да что вы, это всего лишь результат внимательного перечитывания ван Вогта». Конечно, речь о раннем ван Вогте: некоторые детали «Null-A Three», открыто противоречащие первым двум книгам, Райт все же игнорирует. Такой поступок простителен: ничем иным, кроме забывчивости и, возможно, умственной болезни, нельзя объяснить даже их изначальное появление у ван Вогта.

Некоторые решения вызывают немедленные аплодисменты. Например, почему Патрисия Харди, мнимая супруга Гилберта Госсейна в его наведенных воспоминаниях «Мира Нуль-А» и сестра императора Величайшей Империи Энро Красного, выбрала себе такое имя? Это простая загадка.

У Райта она, кстати, больше напоминает (внешностью и функционалом) не себя саму из исходной трилогии, а… Лисбет Саландер, пересаженную на почву электролампового ретрофутуризма.

Местами «Null-A Continuum», безусловно, утомит тех, кто привычен к лапидарной и суховатой прозе ван Вогта или его ученика Дика: книга эта почти вдвое толще среднестатистического романа любого из “сладкой парочки” Золотого века пейпербэков, и достаточно сказать, что гибель Вселенной спустя более гугола лет, когда сверхмассивные черные дыры испаряются по механизму Хокинга, а мироздание переходит к окончательному низшему энергетическому состоянию, наступает

Но вы ведь не подумали, что это действительно последний дозор для привилегированного космологического наблюдателя? Да ну, фантастика.