С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/dqrJZ).

Существует расхожее выражение “автор одной книги” — оно описывает ситуацию, когда писатель известен широким кругам общественности или хотя бы поклонникам определённого жанра только по одному, наиболее популярному произведению, даром что остальная его творческая продукция может быть на диво талантливой и/или разнообразной. Предсказать, какой именно книжке выпадет такой джек-пот, практически невозможно. Иногда культовый статус приходит лишь через какое-то время и может никак не коррелировать с показателями продаж.

Cлучай же Гордона Уильямса уникален, он не принадлежит ни одной из этих категорий. Хотя его работа стала литературной первоосновой одного из величайших психологических триллеров ХХ века, по сути, открывшего звёздную актёрскую карьеру великого Дастина Хоффмана, немногие подозревают даже о существовании такого первоисточника или о том, что его название не совпадает с названием фильма Сэма Пекинпы. Впрочем, последнее замечание можно потихоньку снимать: переиздание романа к новой экранизации 2011 года выходило уже под намертво приклеившимся заглавием «Соломенные псы». Это тем забавнее, что Уильямс был очень недоволен экранизациями, упрекая режиссеров в «американизации» сюжета ненужными сценами изнасилования и убийств (такой метод раскрытия подсознательной страсти Гордона/Дэвида к насилию, прорывающейся через оболочку спокойного нелюдимого астрофизика, словно энергия коллапса сверхновой, соответствовал видению сюжета Дастином Хоффманом, но Сэм Пекинпа отвергал претензии Уильямса), а поводом для написания книги послужил как раз личный стресс по случаю побега полубезумного гангстера из Дартмурской тюрьмы неподалеку от городка, где жил Гордон. Собственно, в книге никто из осаждающих ферму сельчан и не погибает, что позволяет сохранить остатки «налета цивилизованности» на душах действующих лиц.

До неожиданного прорыва с фермы Тренчера Уильямс специализировался на сочинении учебных пособий и “автобиографий” футболистов (известно по крайней мере о трёх таких футболистах: Терри Венейблсе, Бобби Муре и Томасе Дохерти, но это число может не быть окончательным). Венейблс, впрочем, не только отблагодарил своего “призрака”, пригласив его на работу в департамент по связям с общественностью “Челси”, но и сам, после долгих лет дружбы, ухитрился развить неожиданные литературные способности — вместе с Уильямсом, уже официально, они написали четыре романа. Впрочем, с середины 1980-х Уильямс практически отошел от литературных занятий, и с той поры о нем почти ничего не было слышно. Тем не менее «The Siege of Trencher's Farm», написанная за девять дней и гонорар в 300 фунтов, проложила в шотландской литературе тропинку, по которой впоследствии Йен Бэнкс начал восхождение к вершинам Культуры мимо «Осиной фабрики», и уже по одному этому достойна внимания современного читателя. С другой стороны, если вы не любитель сплэттерпанка, то куда более интересное стилистически и сюжетно бытописание корнуэльской глубинки может быть найдено у Майкла Дж. Харрисона, в «Курсе сердца».

Знаменитая фраза из пятой главы «Дао дэ цзин», откуда, вероятно, взято альтернативное название фильма и книги, выглядит следующим образом:

天地不仁、以萬物為芻狗

聖人不仁、以百姓為芻狗

Обычно её переводят так:

(Небо и Земля безразличны [к людям], они смотрят на тьму вещей, точно на соломенных псов.

Совершенномудрый безразличен [к людям], он смотрит на сто фамилий, точно на соломенных псов.)

В данном случае термин 仁 жэнь носит отчётливо конфуцианский характер, точная его передача на русском затруднительна, хотя обычно он переводится как гуманность. Итак, Лао-цзы (или тот, кто писал от его имени) здесь позволяет себе явственную шпильку в адрес конфуцианцев, которые, по мнению даосов, носятся со своим Небесным мандатом, как дурень с писаной торбой. Перевод 不仁 бужэнь как “безразличный” не охватывает этой коннотации.

Далее, 百姓 байсин — это не просто “сто фамилий”, а расхожий фразеологизм, применявшийся в вэньяне для обозначения “обычных людей”, обладающих вместе с тем некоторым общественным статусом (поскольку у них могли быть рабы, 黎民 лиминь). В современных европейских языках ему, пожалуй, соответствует термин “образованный средний класс”. Это именно та общественная прослойка, к которой принадлежат математик Дэвид Самнер и его жена Эми (у Уильямса — Гордон Магрудер и Луиза), а противостоит им сельская чернь, которую в Китае назвали бы 黔首 цяньшоу (черноголовые).

По иронии судьбы, в Китае, Гонконге и на Тайване название фильма (а теперь уже и книги) переводили вразнобой, но без всякого упоминания об этих псах: оно точно передано лишь в японской версии.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/bev34).

Великолепная реализация сюжета с проникновением археологов в гробницу фараона, будоражившего умы современников Кэмпбелла после истории с раскопками Картера и Карнарвона в Долине Царей. Рассказ, впрочем, почти лишен экзотики и лирико-мистического флёра, сопровождающего марсианские и прочие хоррор-виньетки Брэдбери, он больше напоминает продукт творческого состязания с Кларком Эштоном Смитом и его «Склепами Йох-Вомбиса», написанными на шесть лет раньше. Оснований так полагать хватает: известно, например, что мегаломанские космооперы первой половины 1930-х, объединенные присутствием Межпланетного Патруля и/или Аарна Мунро, Кэмпбелл создавал в режиме соревнования с «Космическим Жаворонком» родоначальника космооперы, другого Смита — «Дока». Впрочем, марсианский затерянный город Йох-Вомбис, равно как и обители марсиан Брэдбери, после визитов американских и старосоветских зондов окончательно водворился в кунсткамеру НФ, поскольку стало ясно, что пригодные для высокоразвитой биологической жизни климатические условия на Марсе завершились не позже 2 млрд. лет назад, в гесперийском периоде. А Кэмпбелл действие своего рассказа предусмотрительно поместил в другую звездную систему, за 27 световых лет от Земли, и тем надежно предохранил от устаревания. Хотя даже если бы события «Мертвого знания» развивались по соседству, на Марсе, или в поселке посреди аризонской пустыни, это не лишило бы рассказ статуса вечной немеркнущей классики НФ-хоррора. Вот только в том же 1938 году Кэмпбелл, на свое и наше несчастье, написал «Кто там?» и получил постоянную должность в «Astounding». Эти события имели несколько негативных последствий, фактически покончив с карьерой Кэмпбелла-писателя, а «Мертвое знание» лишив известности, какая бы новелле причиталась — ведь еще тридцать лет прошло, прежде чем

А Кэмпбелл и эту-то, ныне классическую, задумку, по существу, опередил на световые годы — за два с лишним десятилетия до лекции Фейнмана «Внизу много места для всех» и за полвека до зарождения биопанка у Кэмпбелла находим, если разобраться, не что иное, как

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/gpzCS).

Мощный и почти совершенно забытый в наши дни претендент на титул древнейшего общего первопредка киберпанка: эскапистский шедевр, написанный в 1929-м, по горячим следам Великой Депрессии, даже на несколько лет раньше, чем за исследование совместимости машинных снов и реальности взялся Лоуренс Мэннинг в «Человеке, который проснулся». Кажется вероятным, что Вертенбэйкер вдохновлялся тут начинавшимся в те годы сдвигом от немого кино к звуковому, который придал целое новое измерение «жизни в движущихся картинках». Его герой, сотрудник кинокомпании, на случайной вечеринке делится размышлениями о том, как представляет себе дальнейшую эволюцию кино по мере нарастания его реалистичности. Как нельзя более кстати (или, наоборот, по воле злого рока?) тут же в клубе случился изобретатель Мельбурн, находящий эти мысли удивительно созвучными своим мечтам о коммерциализации новой электротехнической разработки: устройства, которое отличается от кинопроекторов и фонографов, как те — от детских калейдоскопов.

Не только лекциями в университетах и светскими пересудами Европы и обеих Америк вдохновлялся он, поясняет ученый, а и впечатлениями от странствий по миру, попытками объединить науку, искусство и мистическое наследие древних цивилизаций. Эффект, вызываемый прибором Мельбурна, проще всего уподобить телепатии, но... открытие ли это самого Мельбурна или же знание, почерпнутое из той сноподобной реальности, проход в которую он открывает?

Ведь там, в свою очередь, уверены, что это их жизни первичны — жизни, открытые для телепатической слежки, идеально точно прогнозируемые при помощи вычислительных устройств. Как перешел Барретт из одного мира в другой, согласившись на предложение Мельбурна, он не помнит. Однако уже через два месяца он поймет, что менее всего на свете желал бы покинуть его и возвратиться к себе как раз вовремя, чтобы поспеть к утреннему бритью.

Правда, никакая самостоятельность в планы безликих бюрократов Палаты Жизни не вписывается. А скажите, вот только честно, разве не подставляешь почти машинально на место собеседника Барретта кого-нибудь из пары Архитектор/Аналитик в разных вариантах Матрицы гендерфлюидных Вачовски?

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/tBI68).

Основные мысли по поводу данной работы изложены в моем первом отзыве на книгу выше по хронологии https://fantlab.ru/work7018?sort=rating#response258017 , а здесь констатирую, что недавно почивший Вернор Виндж, увы, оставил свои «Зоны мысли» на мощном клиффхэнгере, заменяющем финал «Капитула Дюны» для нашего поколения читателей. Довольно забавно наблюдать, как тот же Чайковски местами под хоровую осанну критиков и фэндома перетаскивает к себе в «Детей времени» и «Детей крушения» многие концепции «Зон мысли» почти без модификаций (в «Детях памяти» Адриан, кажется, переехал полкой ниже и взялся переваривать творчество Карла Шрёдера и Филипа Дика — мне понравилось больше). Есть ощущение, что ему и поручат дописывать подвисший мегацикл Винджа.

Однако и в завершенных работах классика попадается немало такого, что даже на безнадежном Дне Медленной Зоны пригодится в работе. Так, в голову Фама Нювена в «Глубине в небе» вложена нижецитируемая — дразнящая воображение и в итоге, спустя тридцать тысяч лет, приводящая к грандиозным последствиям для разумной жизни в Галактике — мысль:

В память о Виндже (но это не точно) некто предпринял дьявольски амбициозную попытку внедрить именно такой бэкдор в библиотеку архивирования xz для Linux. Если бы ему/ей/им повезло, sshd также надолго остался бы скомпрометированным “благодаря” модифицированной версии RC4-алгоритма, разворачивающейся из .awk-скрипта, и подключению вредоносного кода к RSA_decrypt через ifunc, над которой, по интересному совпадению, также потрудился котоколлектив взломщиков.

Смелая попытка! Но мы все еще слишком глубоко Внизу, чтобы этот великолепный хак вышел на сверхсвет. Он притормаживал на добрых 500 мс. Похоже, при его создании забыли обратиться за консультацией к пасхальному Кролику в «Конец радуг».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/fFIS7).

Джордж Зебровски в послесловии к сборнику неизвестных дотоле работ Кэмпбелла, вышедшем в 1976-м, предполагал, что https://fantlab.ru/work189513 мыслилось работой, открывающей цикл, потому и завершается таким бесцеремонным клиффхэнгером. В финале той повести

Вполне возможно, что и впрямь приберегал на следующие повести в этом же сеттинге, но до них руки не дошли, когда, пересев на должность редактора «Astounding», он практически забросил беллетристику — это было обусловлено идиотским контрактом, запрещавшим ему публиковать НФ и в собственном журнале, и тем паче у других издателей.

Зебровски, однако, даже словом не упоминает эту повесть, опубликованную в 1933-м. А ведь ее существование дает немедленный ответ на вопрос, с какой стати https://fantlab.ru/work189513 стартует не менее резко, нежели заканчивается, словно бы in medias res, что для Кэмпбелла отнюдь не было характерно. Этот ответ очень прост: по отношению к «Beyond the End of Space» неизданное https://fantlab.ru/work189513 должно было выступать сиквелом. Трудно представить, чтобы Зебровски не подозревал о ее существовании, но, по всему судя, так оно и было. В картотеке Фантлаба эти работы пока тоже никак не связаны.

Точка бифуркации повести с нашим вариантом реальности угадывается сразу, как только в повествовании возникает алкоголь. У нас на Главной исторической последовательности сухой закон в США отменили специальной поправкой к Конституции (!) в декабре 1933-го, а Кэмпбелл, писавший весной того же года, продлил эту пагубную практику в будущее, как минимум до начала альтернативных 1950-х, когда происходит действие книги. Альтернативная Америка «Beyond the End of Space» запрещает напитки с содержанием спирта 10%, атомной энергией не владеет (но это пока за работу не принялись два главных героя), во Второй мировой войне, кажется, не участвовала, зато оснастила Нью-Йорк и Вашингтон тротуарными лентами, автоматизировала сферу обслуживания и пересела на автогиры, личные и прокатные. О Первой Холодной войне в этом варианте реальности тоже ничего не слышно, что, однако, не помешало наведаться сперва на край атмосферы Земли, а потом и Луну облететь. Зачатки вычислительной техники в сеттинге попадаются, но герои предпочитают орудовать логарифмическими линейками и таблицами интегралов.

В общем, была бы эта мировая линия вполне симпатичной (если вы не афроамериканец или трансгендер), кабы не вполне логичное после четверти с лишним века сухого закона засилье организованной преступности. Однако Кэмпбелл наделяет гангстеров и немалой позитивной ролью в роковую годину истории: шутка ли, банда Джо Келлера сперва хотя и совершит несколько попыток похитить у Рэндольфа Уоррена и Дональда Путни опытный образец атомного генератора, зато потом деятельно поучаствует в спасении мира вместе с Джеймсом Аткиллом, оппонентом Уоррена из второй повести условного цикла.

Повесть Кэмпбелла выходила практически одновременно с «Обликом грядущего» Герберта Уэллса, который известен в наши дни хотя и слабо, но гораздо лучше ее. Впрочем, я бы не стал подозревать Кэмпбелла в заимствовании у Уэллса концепции Диктатуры Воздуха: роман опубликован в сентябре 1933 года, то есть все-таки чуть позже.

Более вероятно, что образ Совета Пяти — группы магнатов энергосектора, озаботившихся потенциальным цунами на своем рынке после открытия Уоррена и решивших превентивно подчинить себе планету, — возник у него независимо. А если Кэмпбелл, известный скептическим отношением к федеральному правительству, и вдохновился, пообщавшись с Уэллсом, Диктатурой Воздуха, то невозможно отрицать, что после беглого анализа потенциальных преимуществ политики Совета он решительно возвращает героев в суровую реальность.

Однако самый поразительный эпизод повести по нашим нынешним меркам — решительный отказ Рэндольфа Уоррена продать могущественному энергопромышленнику свои патенты. Это после увольнения-то из университета и трех месяцев на больничной койке. Чем мотивировано такое поведение? Да просто Уоррен, даром что кабинетный ученый, не мыслит иного пути личностного роста после грандиозного открытия, чем собственная корпорация реального сектора. Чиллить на пляже в условной Флориде с роялти ему просто неинтересно. Куда занимательнее вышвырнуть с рынка пять крупнейших энергокомпаний США.

В советах директоров этих компаний, подчеркнем, у Кэмпбелла не заметно ни одного персонажа с дипломом MBA и полным отсутствием предметных знаний об энергетике. Зато и строительство космического корабля на этой мировой линии обойдется вам всего в три четверти миллиона (золотостандартных) долларов вместо миллиардов.

Лучеметная готика — дешевое и доступное решение проблем галопирующего госдолга и вашингтонского болота!

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/uxCMO).

Эта версия классической повести «Кто там?», более известной благодаря экранизациям под названием «Нечто», наглядно демонстрирует, как вредило фантастике в ранние периоды ее развития рабское подчинение редакторским принципам «пиши, сокращай», навеянным методичкой Странка и Уайта.

Собственно, Кэмпбелл никогда и не был великим стилистом, место в зале славы жанра он завоевал исключительно новаторскими идеями (включая такие универсально применимые нынче, как варп-переход и разгон звездолетов направленной перекачкой энергии), но в эпоху, когда оплачивался труд писателя из расчета цент за слово по факту выхода публикации, ему порой совсем негде бывало развернуться. Так и в данном случае: Кэмпбелл по настоятельным советам Джека Бёрна из «Argosy» и Ф. Орлина Тремэйна, у которого впоследствии принял бразды правления «Astounding», изъял аж три главы из восьми, с великолепными кинематографичными антарктическими пейзажами и детальным описанием фатальной экспедиции к вмерзшему в лед кораблю Нечто (персонажи его сравнивают, кстати, скорее с подводной лодкой, полагая, что крушение произошло после «погружения» Антарктиды — сейчас известно, что все время до оледенения климат и высоты Антарктиды были вполне благоприятны для сухопутной жизни).

Вместо них Кэмпбелл вставил два начальных абзаца повести, когда вырубленный из ледника керн с Нечто уже притащили к базе на Южном полюсе. Исчезла, в частности, сцена взрыва звездолета с проплавлением глетчера и одномоментным высвобождением «засосанной» из магнитного поля Земли в двигатели энергии — уже она одна в декорациях антарктической пустыни впечатляет сильнее всех аниматронных кукол Роба Боттина в экранизации 1982 года, где акцент на расчлененке, увы, сделался настолько силен, что и все творчество Кэмпбелла поныне трудноотделимо в массовом сознании от карпентеровского слэшера. Между тем «Ледяной ад» — прежде всего доклад об интеллектуальном поединке людей и оборотней в “запертой комнате” отрезанной от мира станции.

Вырезан и красочный пророческий сон Макриди, навеянный телепатемами тающего пришельца, но этот шаг, пожалуй, можно одобрить, поскольку в видении фактически дотошно заспойлерен весь дальнейший сюжет.

Но еще неприятнее для карьеры Кэмпбелла и НФ в целом стали события, последовавшие за успешной публикацией «Кто там?» в 1938-м. Кэмпбелл получил постоянную должность, о которой мечтал, взамен совмещения литературы с иным заработком, какое давалось ему крайне тяжело. Однако, перейдя на редакторскую работу, он перестал писать сам, поскольку совмещать публикации в «Astounding» с редакторством в нем же компания «Street & Smith» не благословила. Выходившие в дальнейшем работы Кэмпбелла, включая три сиквела «Самой могучей машины», были в основном созданы до этого момента, в середине и конце 1930-х.

Так фантастика потеряла великого автора космоопер, смело флиртовавшего с альтернативной физикой, и приобрела выдающегося редактора, который, впрочем, уже лет через десять начал превращаться в догматика и фанатичного поклонника дианетики и прочих психодеструктивных концепций. Но именно в этой — редакторской — ипостаси его радфемки и SJW беззастенчиво пропустили через «культуру отмены» в 2019-м, когда перестала присуждаться JCMA.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/lqT06 + https://shorturl.at/denp0 + https://shorturl.at/jmyP3).

Если бы не изумительно провидческий, в том числе относительно судьбы самого Винджа (он скончался от нейродегенеративной болезни, усугубленной, похоже, последствиями карантиновируса и вакцинации), «Конец радуг» — его местами можно прочесть как дневник очень ранней преальфа-версии разработки некоторых (зловещих и не очень) технологий «Зон Мысли» на Земле времен пандемии карантинов, охоты на покемонов и закрывающейся ловушки Фукидида на Тайване, — сказал бы, что именно «Пламя над бездной» и, говоря шире, весь цикл о Зонах Мысли выдержали проверку временем лучше всех продуктов прививки черенков классического киберпанка на традиционные жанры НФ.

А «Истинные имена» 1981 года, напомню, с полным на то основанием достойны места в пантеоне многочисленных «фальстартов» киберпанка до Гибсона.

Тридцать с лишним лет назад, когда протокол HTTP и язык программирования HTML только набирали популярность, эхоконференции были основным средством общения в инфосфере, а выделенная линия Ethernet считалась роскошью и редкостью, Вернор Виндж уже описал сценарий USENET-апокалипсиса и, для специального издания на CD, снабдил его подробными комментариями.

С тех пор достоянием золотого фонда и SDK фантастики стали две блестящих концепции — анизотропной зональной структуры космоса (впрочем, она бы куда логичнее смотрелась в масштабах не Млечного Пути или соседних галактик, а уже скоплений и сверхскоплений их) и коллективного разума, построенного из ненадежных элементов с постепенным нелинейным нарастанием креативности и самосознания. Перекрестным опылением занесло их также в футурологию и астрофизику.

Из редкого аннотированного издания на CD можно узнать, что мир Когтей первоначально назывался Навнлёс (Navnløs, “безымянный” по-норвежски), пока Виндж не счел, что англоязычный читатель об это название обломает зубы. Кроме того, в комментариях недвусмысленно заявляется, что системы искусственного интеллекта в принципе могут быть построены даже в Медленной Зоне, просто без высокоспециализированных средств разработки эта задача настолько трудоёмка, что потребует времени, превосходящего характеристическое время жизни Медленных цивилизаций. Возможно, это заявление проливает новый свет на изначальную природу фораминиферных матриц координированной обработки данных в кейворите из «Глубины в небе».

К предупреждению Винджа тогда мало кто прислушался, а зря: уже спустя пару лет после «Пламени» инфильтрация USENET-групп спамом достигла таких масштабов, что, как отмечает близкий друг Винджа Брэд Темплтон, «стоило заглянуть в чат под своим настоящим адресом, как в скором времени почтовый ящик переполнялся вирусными рассылками… многие участники покинули Сеть и перестали оставлять сообщения, другие же принялись… подменять свои реальные адреса бессмысленными или модифицировать их таким образом, чтобы только настоящий человек мог догадаться, как следует преобразовать оставленный в сообщении адрес к подлинному».

Возникновение полноценного прототипа капчи в USENET относится не позднее чем к 1994 г. Но, как далее констатирует Тэмплтон, «такие меры не дали результата, в сущности, полностью поломав функцию ответа на e-mail… которая и отличала USENET от остальных онлайновых конференций: вы не просто могли ответить собеседнику по e-mail, от вас это зачастую и ожидалось».

Виндж широко известен всем любителям НФ, о Темплтоне же достаточно сказать, что его компания Clarinet первая, в 1989 г., приступила к электронной публикации книг и статей в USENET. Впоследствии Темплтон десять лет занимал пост главы Electronic Frontier Foundation, чью деятельность довольно подробно освещает Кори Доктороу в романе «Младший брат». А в 2012-м Брэд пригласил Винджа прочитать лекцию о «Детях небес» и сценариях Сингулярности в Google. Том еще Google, теплом, ламповом, с обилием скевоморфизма в интерфейсе Android и гуглоприложений, с долей рекламы на первой странице результатов поиска ниже 20%.

https://www.youtube.com/watch?v=RzRuPGnJxCs

В Рунете мало кто знает, что «Зоны Мысли» на самом деле цикл с двумя авторами, и первой за него села, используя заметки мужа, именно Джоан Виндж — из ее дилогии «Небесные хроники», которую порой считают лучшим в англосферной НФ произведением о цивилизации, обитающей на астероидах, Аластер Рейнольдс потом беззастенчиво позаимствует концепцию Демархии для своего Блистательного Пояса. (А Зональную структуру мироздания воспроизведет столь же раскавыченно в планетарном масштабе «Терминального мира».)

Однако действие «Небесных хроник» происходит, кажется, гораздо глубже в Медленной Зоне, чем даже «Глубины в небе» или «Детей небес», потому проникнуться величием Зонального космоса по этим работам невозможно.

(Отчасти оно блекнет уже в «Глубине в небе», где Виндж исходит из сценария развития разумной расы, который обозначил позднее в https://fantlab.ru/work194605 ярлычком «Колесо Времени» — это траектория с множественными циклами катастроф и возрождений, разнящихся амплитудой в терминах потерь населения и степени технологической деградации. Наиболее сильными игроками в долгосрочной перспективе оказываются археологи и расхитители программных свалок.)

Вернор в ту пору только-только занял преподавательскую должность в Университете Сан-Диего и пытался делить время между преподаванием, разработкой методических материалов и публикациями по математике в научных журналах. (Факультета компьютерных наук тогда еще и в проекте не было.) У него не было времени писать фантастику, а Джоан как раз подвисла в безвременьи между историями, не решаясь, чем заняться дальше. Однажды вечером он положил перед ней стопку примерно из полутысячи листов бумаги и спросил: “Почему бы тебе об этом не написать?” “Это” оказалось огромным количеством сюжетных идей для книги, которая в итоге стала «Изгнанниками Небесного Пояса».

У Вернора руки наконец дошли продолжить затею только в 1987-м, когда еще казалось, что Джоан, с которой они к тому моменту развелись, так и останется популярнее его.

На рождественских каникулах 1987/88 гг. он написал повесть «Болтушка», впервые опубликованную Baen Books в 1988-м. Трудность в ее согласовании с остальным циклом в том, что фактически это очень дальний сиквел «Пламени над бездной» и «Детей небес». Повесть возникла после того, как Виндж проработал для себя фоновую вселенную Зон и Когтей, но заметно раньше создания детального плана «Пламени», чем и осложнила дальнейшее планирование сеттинга: противоречия между граничными условиями «Пламени», «Детей» и «Болтушки» местами просто вопиющие. Летом 1988 г. он прочел курс теории распределенных систем в университете Тромсё и посетил Осло, а за следующий год написал «Пламя над бездной». Скандинавские впечатления сильно повлияли на дальнейший цикл.

Сюжетная линия, связанная с миром Когтей, с самого начала развивалась гладко, а вот линия Равны доставила Вернору колоссальные трудности. Самое поразительное изменение финального варианта, пожалуй, таково: в первоначальной версии романа Равна была тайным агентом организации, враждебной Страумлианскому Простору, империи, выпустившей Погибель (!) в отчаянной попытке избежать военного поражения. Она бежала от этой катастрофы на Маршрутизатор, где встречалась с вринимийским гуманоидом, который помогал ей найти беглецов из Высокой Лаборатории. Должен заметить, мне некоторые решения первоначальной версии нравятся больше, чем избыточный катастрофизм и, порою, непомерный «технокультурный антропоморфизм» иномирцев в «Пламени над бездной» и «Детях небес» — там, в отличие от «Глубины в небе», на трудности перевода и Фокусировки эти дефекты не спишешь, Когти, в отличие от Паучества Арахны, кажутся заколдованными людьми не

Виндж надеялся, что противоречия-то и сподвигнут его на дальнейшие находки, но, как стало ясно на днях, этому уже не суждено свершиться. Впрочем, Вернор не публиковал новых работ уже более шести лет, с момента, когда начал погружаться в состояние, близкое мрачно предсказанному им самим для Роберта Гу.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/aiqvF).

В этой новелле находим очередной пример весьма вольного обращения классика с физикой и химией — и дело тут не только в том, что атомной энергией/энергетикой Кэмпбелл последовательно именовал процессы, ныне известные как термоядерный синтез. Впрочем, мы увидим, что, как бывало часто, бесшабашная смелость Кэмпбелла, граничащая с наглостью, преломляется в более свежих открытиях реальной науки на удивление удачно.

На момент создания новеллы были уже предсказаны нейтронные звезды и сверхплотная материя, из которой они должны состоять — это сделали Фриц Цвикки (лучше известный открытием эффектов, приписываемых ныне темной материи) и Вальтер Бааде в 1933 г. От этой идеи, вероятно, и отталкивался Кэмпбелл, хотя вряд ли осознавал, что остывать такие объекты, рождаясь неимоверно горячими, будут десятки и сотни тысяч лет. Говоря об электронах величиной с протон, Кэмпбелл, похоже, угодил в ловушку, корректный способ выхода из которой не найден и поныне. “Классический” радиус электрона — примерный масштаб, на котором становятся значимы эффекты перенормировки в квантовой электродинамике — составляет около 2.8 фм и оказывается, действительно, в несколько раз крупнее радиуса протона. Однако при учете квантовой механики электрон следует считать точечной частицей (и одновременно волной).

Зато результаты измерений радиуса протона, выполненные различными методами, отличаются иногда аж на 4%, хотя в позапрошлом году вроде бы найдено решение, позволяющее их согласовать.

Соотношение масс протона и электрона же является фундаментальной физической постоянной (характеристикой сильного взаимодействия) и, судя по данным исследований спектров далеких квазаров, за историю Вселенной особо не менялось: соблюдается с точностью не хуже нескольких миллионных долей. Впрочем, можно себе представить и средство “одурачить” электрон, заставив его эффективную массу увеличиться на добрых три порядка: для этого на Плутоне в лаборатории Нордена должны были работать с тяжелыми фермионами, которые возникают, между прочим, как раз в интерметаллических соединениях — и такие соединения бериллия были обнаружены. А, к примеру, бериллид урана проявляет даже совсем экзотичные свойства тяжелофермионного сверхпроводника.

Но у Кэмпбелла интерметаллиды не заявлены, хотя предсказать их любопытную низкотемпературную физику он наверняка мог, не будь столь привержен, как и в данной работе, мечте о прикладной алхимии.

Переходя к свойствам вымышленного “сжатого” бериллия, обогащенного нейтронами, напомним, что практически весь встречающийся в природе бериллий представлен устойчивым изотопом — бериллием-9. Однако искусственным путем получены и более тяжелые, и при распаде одного из них —нейтронно-избыточного бериллия-16 — действительно наблюдается динейтронное состояние, хотя и чрезвычайно короткоживущее.

В некоторых расширениях Стандартной Модели взыскующие постоянной должности аспиранты обнаруживают разрешенный распад динейтрона до пары стерильных нейтрино через новые скалярные бозоны-посредники и пытаются вывести из экспериментальных данных по нейтронным звездам ограничения на массу оных бозонов. А в контексте повести Кэмпбелла, где герои озабочены энергоснабжением замерзающего Плутона и мечтают обеспечить алхимические трансмутации элементов, любопытно, что такой процесс динейтронного распада нарушает законы сохранения и барионного числа, и лептонного, но сохраняет их разность B — L.

Если бы установка героев Кэмпбелла работала по этому принципу, то ее можно было бы даже отнести, по классификации Макса Тегмарка, к сфалерайзерам — устройствам, извлекающим энергию путем конверсии барионов в антилептоны. Подобный девайс более приличествует культурам, способным не только Плутон посетить за два года в один конец и учредить там аскетичную колонию, а и строительством галактических империй заниматься.

А земной цивилизации Кэмпбелла хорошо бы для начала с уязвимостью в виде ретикулярной формации — центра сна головного мозга — совладать...

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/oxCGU + https://shorturl.at/lzPR4 + https://shorturl.at/vLT45 + https://shorturl.at/bLNWY).

Вероятно, лучшее в космоопере XXI века построение на весьма актуальный ныне мотив «холодной войны» двух еще могущественных, но движущихся в разные стороны к/от стадии упадка человеческих цивилизаций. Флинновское будущее в действительности должно бы писаться (по-русски) через косую черту — б/удущее, столько всего в нем уже произошло с тех пор, как Мариса ван Хёйтен, гендиректор «Ван Хёйтен Индастриз», затеяла в «Огненной звезде» реанимировать американскую пилотируемую космонавтику и заодно парадигму школьного образования, чтобы не помешаться окончательно от страха перед столкновением Земли с астероидом.

А сколько уже безвозвратно потеряно и сколько еще предстоит возложить на погребальные костры из листвы, опавшей глубокою осенью очередного и вечно нового космического средневековья.

Как заметил по схожему поводу Ганн в «Машине Трансценденции», там, где «иерархия общества определялась не по рождению, а по старшинству», считается обычно, что «оптимальное состояние — стазис, когда все на свете — народы, культура, политика — остается таким же, как испокон веков». Конфедерация Центральных Миров уверена, что сумеет продержаться так столетия, а другие падут; управляет ею сокрытая за масками олигархия Имен. Имена — не вполне люди и не совсем божества, они хоть и не ровня Шри Эйнштейну или Шри Максвеллу, но, подобно желязновскому Джеку-Валету Теней, слышат свои имена всякий раз, когда их по неосторожности или с умыслом произносят в тени или на свету. Тени, кстати, здесь тоже есть, у них своя, старательно обфусцируемая от овец, отвыкших смотреть вверх, этика, химерически (но очень красиво и творчески) переиначивающая не то (а)моральные кодексы спецслужб и корпоративных разведок, не то наставления духовно-рыцарским орденам докосмической Терры.

У Объединенной Лиги Периферии своя версия решения проблемы устойчивости, по другую сторону Разлома, рассекающего Рукав Ориона на манер безобразного рубца, но тоже, по необходимости, феодальная, с Верховным Королем Тары и его Гончими. О чистоте ирландской культуры в космической диаспоре за Разломом после многократных скрещиваний между терранскими изгнанниками заикаться бессмысленно: «Флагман был построен в греческой, готической, тюдоровской и тайской манере, а Фир Ли, который никогда даже не слышал об этих народах и стилях, сумел собрать и воплотить в корабле наиболее уродливые черты всех этих направлений».

Но жизнь заставит — еще не так раскорячишься между труб Красникова в бомболюке боевого звездолета, ведь воля Ардри и его Верховного Шинейда до событий цикла распространяется от силы на неделю пути от Верховной Тары по Электрическому Авеню. Вот и принимает добросовестный администратор на Новом Эйрене служебное имя Патрик О’Кэрролл, хотя на самом деле при рождении его назвали Людовик Ахмед Окпалауго. А после его гибели на тропу войны встанет танист (в русской озвучке — тэнейст), чьим служебным именем было Маленький Хью О’Кэрролл, даром что при рождении на Венешанхае его нарекли Рингбао делла Коста.

Впрочем, вся эта многотысячелетняя грызня, будем откровенны, выглядит довольно мелко после беседы Донована бьюи в «Январском танцоре» с

Тетралогия не издана на русском полностью из-за провальных продаж (но будет доиздана следом за ее очень дальней хронологической предшественницей, «Огненной звездой»). Виной тому множество факторов. Конечно, ажурной красоты мифопоэтические космооперы абсолютно непривычны для рунетовского читателя, вскормленного пеплом Зоны и грибами гидропонных бункеров Метро-2033 — весьма значительных усилий требует наслаждение квартетом литературных экспериментов Флинна в субжанре авантюрно-плутовского детектива, стилизованного сперва под ирландскую сагу, затем, с активным использованием вложенного повествования от недостоверной рассказчицы, под «Илиаду», «Одиссею» с «Улиссом» Джойса, гипотетическую «Телемакиаду» и «Осень Средневековья» Йохана Хёйзинги. Надо заметить, что скоропостижно умерший Флинн успел снабдить свой сильно растянутый в гэлактической хронологии мегацикл «Огненная звезда» еще одним интерквелом, «Во чреве китовом» («In the Belly of the Whale»), который планируется к выходу спустя несколько месяцев, но действие этой книги к самому «Спиральному Рукаву» отношения иметь, видимо, не будет, а происходит на астероидном корабле поколений, хоть и снабжен тизерный отрывок эпиграфом из Меараны арфистки.

Менее существенным, но тоже значимым фактором прохладных продаж цикла в изданиях от ККФ выступают постоянные смены переводчиков, каковых объединило трагическое невнимание к античным мотивам цикла. Они запрятаны глубже под тканью повествования, нежели кельтские аллюзии на Дикую Охоту и саги о Племенах богини Дану, но, вообще говоря, должны бы опознаваться легче, ведь с античной мифологией почти все мы знакомы понемногу лучше, чем с иными мифологическими системами (а жаль).

Однако уже по тому, что в эпиграфе к «В Львиной Пасти» русский переводчик этой книги отказался от воссоздания гомеровского размера и призыва воспеть гнев героя (Донована бьюи, который на первый взгляд соответствует Ахиллесу, но это, как мы дальше поймем, не точно), не обещает дальнейших успехов при распознавании античных архетипов— тем паче подобное требует бескорыстной любви к лингвистическим играм. И не только.

Ладно, отсутствие текстологического комментария к эпизодам, где в ход событий явно вмешиваются античные боги и кельтские духи из семейства псовых, то есть Имена и Гончие, еще терпимо, читатель может, подобно мне, разгадать ребус и сам. Однако, скажем, если бы “говорящая” фамилия Тени Келли, из-за которой формально стартует гражданская война в Конфедерации (готовая по прошествии двух десятков лет, кажется, выплеснуться в мир, презрев обычные кодексы чести и уговоры олигархов не состригать с овец слишком много шерсти), была вовремя осмыслена как эпитет Елены Троянской, то не превратилась бы в русском издании Stapellaufer (Штапелльауфер) в «Стейплофе». Фамилия «Штапелльауфер», как видно из оригинальной записи, явно образована от немецкого Stapellauf — “спуск корабля на воду со стапелей”, т.е. Келли — та, чья красота в путь корабли сподвигает. Именно такова лаконичная характеристика Елены Троянской Кристофером Марлоу в «Докторе Фаусте». И тут же будет уместно задаться вопросом, так ли абсурден любовный треугольник в качестве причины войны Теней, как полагает Равн Тень Олафсдоттр: обыграно тут не что иное, как миф о похищении Елены Троянской Парисом (Эпри Гуньцзиньшоу) у Менелая (Манлия Метатаксиса).

Такая параллель дополнительно подтверждается исчезновением Эпри с места дуэли против Манлия при помощи Джимджим Шот в «В Львиной Пасти», когда Манлий уже был готов его сразить. Джимджим Шот, позволившая себе мошенничество на падарме и наказанная впоследствии за это Домино Тайтом (Диомедом), аналогична Афродите, которая спасает Париса от Менелая, унося его с поля боя, во время поединка за руку Елены. Да и сама Равн явно тоже не без нуминозных качеств: образ ее хотя и многослойный, внушая в боевых сценах войны Теней ассоциации с Патроклом и Паламедом (для «Спирального Рукава» в его «гомеровской» части явление вообще типичное, скажем, Ошуа Ди Карнатика и Донован бьюи каждый получили по доле качеств Одиссея, а Гидула Тень объединяет в себе не лучшие качества противостоящих старцев Нестора и Приама), но так же частенько отсылает к Афине Палладе. К примеру, волосы у нее — золотистые или охряно-жёлтые, соответствуя одному из цветов Афины, а причёска в форме щётки или гребня вроде коринфского шлема; глаза же блистающие, как луна или серебро.

И при взгляде под таким углом ее отношения с Донованом, обладателем расщепленной под пытками личности, напоминают, кстати, историю Дизиэт Сма и Закалве в Культуре Бэнкса.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/mpEIP).

Русскому читателю феномен самосбывающихся пророчеств из области темпоральных парадоксов в теоретической физике пожалуй, лучше всего знаком на примере «Фантастической саги» Гарри Гаррисона, переведенной еще в 1970-е. Заканчивается эта сага недвусмысленным обещанием сиквела на библейском материале; отрядили ли бедолашного Барни в Иудею 30-х годов нашей эры, мы от Гаррисона уже не узнаем, но ничто не мешает предположить, что так оно и вышло. Ведь на момент создания романа Майкл Муркок уже представил детальный набросок соответствующего голливудского сценария для каузальной петли — «Се человек». Отметился на вспаханной Муркоком, Булгаковым и Стругацкими делянке и Макдевит, но в малой форме. Получилось лаконично и изящно, хоть бери да в мастер-классах ученикам школы начинающего попаданского самиздатчика разбирай.

Глогауэр у Муркока решает

И Джек Макдевит оценит его перформанс по канонам греческого театра. Хотя с точки зрения квантовой физики происходит тут, кажется, что-то вроде эксперимента по проверке парадокса квантового лжеца Ааронова-Элицура-Коэна (https://www.physicsforums.com/insights/quantum-liar-experiment-instantiation-mermin-device/), когда сам факт расположения одного атома полуспиновой пары там, где взаимодействие с другим атомом через посредство фотонов невозможно, вызывает появление корреляций. (Все эти исследователи израильтяне. Совпадение? Не думаю.) По версии Рут Кастнер, в конечном счете, когда будущее становится настоящим, запаздывающая и подтверждающая “волны вероятности” из более обширного (но физически реального) гильбертова пространства волновых функций “вмораживаются” в реальность транзакциями, подобно узорам изморози на оконном стекле, и фотон, отраженный от подмигнувшей с небес Луны, оказывается просто транзакцией, удовлетворяющей условиям замерзания на движущейся границе.

Кому квантовый лжец, а кому пророк-назаретянин, лишенный доступа к предварительной селекции историй.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/syKOT).

Я отмечал уже в отзывах на работы Харуки, что после «Страны Чудес без тормозов и Конца Света» он ничего принципиально сильнее не создавал, лишь местами подбирался к этому уровню. Судя по всему, Мураками и сам это понял, решив заключительным (?) аккордом в литературе сделать параллаксное к ней произведение. Раньше-то он заявлял, что закончит с писательством, как только Мураками станет имитировать Мураками.

Данная работа восходит к тому же рассказу 1980 года из сентябрьского романа журнала «Бунгакукай», ставшему библиографической редкостью, откуда выросла реальность Города за Стеной в «Конце Света». Ингредиенты «Конца Света» все на месте, от умирающих зверей с золотой шерстью и расставания с тенью на входе до работы по чтению снов (予言者) в центральной библиотеке. Собственно, об этом Городе неизменному муракамскому Боку (僕) поведала летом девятнадцатого года его жизни возлюбленная Кими, подчеркнув, что в базовой реальности она и есть сбежавшая из Города тень (影), а подлинная ее ипостась (本体) заключена за не вполне устойчивыми стенами.

Вам нужна хорошая встряска, чтобы проникнуть за эти стены? Что же, директорство Ватаси (私, другая, более официальная разновидность местоимения «Я»), которым стал Боку, в библиотеке городка недалеко от Фукусимы вам ее предоставит. Вероятно, каждому из нас хотя бы разок-другой открываются двери в таких стенах, но очень немногим дано туда вернуться иной тропой, с другого конца света, а тем паче провести за собой кого-нибудь уровня Наоко из «Норвежского леса», которая бы тут прижилась как влитая. А впрочем, дайте сразу двоих подруг, если можно, токсичные отношения в режиме сингла утомляют. К слову, きみ  — Кими — это не только современное японское местоимение «Ты», но и архаичное обращение сперва к аристократам, затем к шлюхам (однако там оно пишется кандзи, 君). В нескольких местах ее, правда, вдруг называют в третьем лице (彼女).

Мураками здесь даже по своим меркам чрезвычайно вторичен, сваливаясь местами в перетасовку (то, что в русском переводе романа 1984 года разлива было незатейливо переозвучено как «шаффлинг») вместо аллюзий, а язык упрощая до уровня ранобэ. Но мы же договорились считать это не самоповтором, а именно параллаксом? А сюжетная линия из рассказа-первоисточника, как и сорок лет назад, как и в тот момент, когда я с параллаксным «Концом Света» впервые ознакомился, слишком прелестна, чтобы не завысить оценку, сняв лишь пару баллов за отсутствие чего-нибудь, способного хоть на спринтерской дистанции потягаться с киберпанковской линией «Страны Чудес».

С другой стороны, переосмысливать эту последнюю в современности Японии аборигену (в отличие от нас, восторженных инопланетных туристов) повода нет. Японские марки коммуникаторов сметены с родного рынка яблоком (но вряд ли оно из тех, какие приносит из-за ворот стража Города), Pax Nipponica в эпоху Хэйсэй не случился, и даже отклеившуюся тень его все настойчивее вытесняет с экономической, технологической и культурной арен Pax Sinica.

Вообще я бы не удивился, окажись вдруг «街とその不確かな壁» коллаборацией Мураками и Митико Аоямы, чье «Вы найдете это в библиотеке» кажется более убедительным претендентом на отмычку от Врат Города, чем пандемия карантиновируса, которой Харуки приписывает творческий импульс. Ага, видели уже, как она Мартина пришпорила...

Если вы ранее не знакомились с Мураками, лучше начать с данной работы и ее «корабля-матки» (или «благого бога», как сказали бы D&G) — киберпанковского шедевра из 1980-х. Если уже понимаете, что через свои ограничения Харуки перепрыгнуть бессилен и хромую судьбу не подкует (кстати, свой мальчишка-савант в романе встретится), можете его пожалеть — но, по крайней мере, заглянуть в «街とその不確かな壁» практичнее, чем искать NFC-чип в старой библиотечной карточке для прохода через врата восприятия, куда после 1984 года воткнули валидатор с вертушкой. Даже в самых слабых своих произведениях за последние сорок лет Мураками и его Боку не внушают такого отторжения, как мизантропичные протрептики Бориса Стругацкого и Феликса Сорокина. Дайте ему уже наконец Нобелевку, ироды: мне все меньше симпатичен тот неглубокий сон у обогревателя в читальном зале городской Библиотеки, где Елинек и Алексиевич эту награду получили, а Мураками — нет.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/hmsBM).

Через шесть с лишним лет после выхода заключительной книги «Аспект-Императора» ясности с третьим подциклом этой вселенной, который планировался к публикации под спойлерным названием «Не-Бог», не прибавляется. Оно и неудивительно: и здоровье Бэккера (он, по-видимому, страдает неким аутоиммунным расстройством), и показатели продаж «Великой Ордалии» с «Нечестивым Консультом» даже на английском оставляют желать лучшего.

Бэккер отмечал, впрочем, что нынешний условно-промежуточный финал, явленный в «Нечестивом Консульте», может считаться и окончательным — дескать, он таким его придумал еще в юности, хоть и оставил место для дальнейшего развития событий. Ладно, поверим. Правда, тут уместно вспомнить, как Фрэнка Херберта коллеги подначивали за “роялистскую повесточку” Дюниверсума, а классик отвечал, что намерен завершить цикл, показав переход мира Дюны (уже без собственно Арракиса, уничтоженного Матронами) к демократической форме правления. Нынче, после очередных гуманитарных бомбардировок, на сей раз в Йемене, понятно, что за такую форму может сойти и режим Матрон — демократия как власть демократов, без задней мысли орудующих планетоизмельчителями. Однако клиффхэнгер в «Капитуле Дюны», с которым у «Великой Ордалии» и «Нечестивого Консульта» есть отчетливые параллели

В случае Бэккера второй подцикл и, сообразно с этим, весь «Второй Апокалипсис» идет по нисходящей: здесь явное отличие от «Еретиков Дюны» и «Капитула Дюны», демонстрировавших неожиданно быстрое возвращение к форме. Потому дожидаться «Не-Бога», пожалуй, смысла и впрямь нет. И не только исподволь проступающая между строк авторская симпатия к адептам Текне и Консульту с Прародителями тому виной.

Атемпорализация Снаружи,

Однако вневременная природа Снаружи в сочетании с

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/aejzO).

При взгляде из тянущихся сейчас Лет Джекпота очевидно, что «Хазарский словарь» — пожалуй, лучшая книга не только о сербах в Югославии, но и о русских во всей Восточной Европе и Центральной Азии, да и вообще о судьбе титульной нации в любом многонациональном государстве авторитарного типа. Впрочем, природа источника угнетения может быть и внешней по отношению к утверждению: взглянем на арабов, вполне буквально и, так сказать, хабадемократично, принуждаемых, словно хазарская принцесса Атех, к перерождению в евреев на руинах Государства Палестины.

Этот аспект «Хазарского словаря» тем ценнее, что написан роман не по следам развала Восточного блока, а в те годы, когда заложенные под его фундамент дедушками Лениным и Тито бомбы еще не взорвались, и даже до первой точки невозврата в тиканьи размеренном часовых механизмов (беспорядки в Казахстане после назначения Колбина) оставалась пара-тройка лет.

Также это образцово-показательная переделка 2 в 1 — классического магреализма и исторического романа — в нарративный катехон эпохи, когда мейнстримные новости стали постепенно сливаться с контентом ИА «Панорама», а реальность взялась обгонять не только фантастов, но и диктаторов бумажного книгорынка вместе с примкнувшими к ним почетными резидентами клоповника Geisteswissenschaften, каких Павич, несомненно, в изобилии наблюдал, преподавая в Регенсбурге.

«Хазарский словарь» знаменует победоносное вторжение на мейнстримную арену гипертекстового принципа сюжетного построения — через двадцать с лишним лет после созданного Кортасаром прецедента, через двенадцать лет после модели для сборки «Пятой головы Цербера», и теперь уже навсегда. В этом году величайшему гипертекстовому роману постколониальной эпохи сорок; весьма показательно, что в том же 1984-м наконец отбросил все стартовые ступени и вышел на низкую, но стационарную орбиту киберпанк, ведь представление в виде картотеки веб-страниц с перекрестными ссылками, диковато футуристичное для мига публикации «Хазарского словаря», так же естественно для удобства чтения книги, как смартфонная камера для считывания QR-кода, в котором смысл искать биологическими глазами бесполезно.

Бессмысленно спрашивать, где тут правильная версия хазарской полемики и какой религии отдает предпочтение сам Павич. В «Хазарском словаре» противопоказано искать иудейского, христианского или мусульманского Бога. Сама книга и есть божество, бог вечно коллапсирующего, словно MECO-альтернатива черным дырам, нарратива, и хотя его присутствие не удостоверяется привычными инструментами литературной критики, однако всё-таки может быть зафиксировано, когда жареный петух постколониальной войны прицельно клюнет очередную самую последнюю империю в уязвимый смысл жизни. В киберпанке, для сравнения, подобного эффекта — конспирологической синхроничности Zeitgeist с утраченным в переводе с языков зачахшей контркультуры — чаще остальных достигает Гибсон, из-под клавиатуры которого и вышел лучший пока шкатулочный роман столетия.

Разве из Хлои Мориц и Флинн Фишер не получилась бы отличная принцесса Атех?

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/fiqBP).

Пожалуй, абсолютно слабейший из всех фанфиков Времени Учеников (а даже по меркам многотомных историй хронической болезни русской НФ подобная квалификация заставит мимопроходилов на миг скорбно призадуматься, аки у эпитафии Симонида Кеосского спартанцам в переложении Дениса Чернухина). Майя Тойвовна Глумова, ознакомься она с «Операцией Вирус», явно закричала бы снова — как та володинская коза из «Осеннего марафона», нечеловеческим голосом. Сожалею о дне и часе, когда соприкоснулись очи мои с данной литературной продукцией и упоминаниями о ней, ведь даже кроссовер Мира Полудня и Амбера у Павела Шумила, который я до того считал эталоном антикачества в околостругацких пастишах, по сравнению с данным беспомощным словопомолом выглядит довольно свежо и неизбито — deliciously meta, говоря словами англосферных рецензий на «Матрицу-4». (Субъективная ценность давнишней экранизации «Обитаемого острова» Бондарчуком-младшим также немедленно повышается, хотя цензурно-альтисторической мутации Ленинграда в Москву я Федору так и не простил. Очень жаль и красавчика Степанова, доведенного Временем Учеников, изменой подруги и кошколовством до шизофрении.)

Сжечь перед прочтением, старательно измельчив в шреддере и не cоблазняясь околоконвентскими компромиссами с личной эстетикой. Послевкусие, оставляемое сим творением и некоторыми архивными дискуссиями вокруг него в КЛФ, лучше всего описать, воспользовавшись помощью Нивена, Флинна и Пурнелла по их великой коллаборации 1991 года о жизни и альтернативных временах тайных властителей фэндома: «Даже если принимаешь такое за чистую монету, законодательство не позволит за подобное посадить». Опционально, то есть по желанию, и безвозмездно, то есть даром — настучать всех причастных к «Операции Вирус» лбами о кульман «Континуума Нуль-А» Джона Райта, объясняя ошибки на свойский манер: это чтобы поняли, как правильно сплетать в нерастяжимо плотный гобелен сюжетные нити доброй полудюжины классических романов, если уж взялся за такую сложнейшую работу.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ADH35).

Данное интервью обрело в последние Годы Джекпота нежданную актуальность. Муркок касается в нем главным образом провалов памяти и попыток примирения с историей. Так, в «Английском убийце» все у героев вроде бы идет отлично, пока Джерри Корнелиус в безумной своей ипостаси их не расстреливает: «Это трудно объяснить... Я полагаю, это имеет отношение к третьему закону термодинамики».

«В свете данной этической схемы вечеринка выглядит преждевременной, легкомысленной». Поторопились праздновать успех мирных переговоров.

«Джерри прибывает и возвращает их к реальности», совсем как Анастасию Ивлееву и владельцев клуба «Мутабор» на это Рождество. Хотя, бесспорно, «почти голая вечеринка» — сор и полова даже в масштабах пелагиалей современной земной инфосферы, а вот рассуждения Муркока о Лондоне времен битвы за Британию явно будут представлять интерес до самого завершения спецаберрации головного мозга, уж сколько еще звучать противовоздушным каденциям ее жестяного барабана.

Гитлер по молодости был стихийным англофилом и впоследствии не оставлял даже в разгар Второй мировой попыток заключить сепаратное перемирие с Альбионом. Противостоявший ему Черчилль засаленных зеленых худи не носил, но знакомое нам, наблюдателям прокси-Третьей мировой, ощущение, что война ведется в известной степени нечестно, при некотором взаимном подыгрыше, проскальзывало, по воспоминаниям Муркока, везде в повседневном лондонском быту. Крайне забавно на контрасте со свидетельствами Муркока выглядят слезливые святочные сказки о Блице по версии Конни Уиллис. К Черчиллю Муркок с детских лет остался настолько “неравнодушен”, что прописал его в пантеон темных божеств Гранбретании:

«Блиц изменил город, изувечил его, в ту пору создавались новые мифы; но я не хотел, чтобы миф становился сердцевиной книги. Книга “Лондон — любовь моя” целенаправленно развенчивает мифы о королевской семье и Уинстоне Черчилле, якобы указывавших нам путь на войне. В ту пору немногие лондонцы им верили».

Муркок заявляет, что не нашел упоминаний жестокости в классических теориях хорошего управления (отсюда, кстати, немедленно видно отсутствие у него интереса к китайской классической философии и политологии).

«Но, начиная с середины девятнадцатого века, появляются специфические, сознательно формулируемые методики применения жестокости с целью удержания власти... В “Завтраке на руинах” я драматизирую постепенное усложнение понимания природы жестокости и способов её использования.

... Если вы, подобно мне, верите в простое добро и непосредственно ощутимое зло, верите, что зло начинается с капризов и жадности, а потом просачивается во власть, то начнёте искать способы это отразить в литературе, не поступаясь, однако, нюансами и тонкостями».

Есть в этой беседе и еще одно наблюдение, обладающее вневременной значимостью. «Моей ролевой моделью не мог быть Джеймс Джойс, я вынужденно ориентировался на Чарльза Диккенса», замечает Муркок, подчеркивая, что он, невзирая на постоянный флирт с мейнстримом, все равно «популярный романист» (ох, какое снобически-склизкое выражение).

И преклоняется перед теми, кто пишет без расчета на публикацию и успех, просто потому, что иначе не может.

«Это требует значительных смелости и собранности».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/AJT38).

Те части цикла, которых не касались лапки соавтора Джонстона, я ставлю высоко, и в целом Эндерверсумом доволен больше, чем, например, оригинальной гексалогией Херберта о Дюне с ее довольно занудными «Детьми Дюны» и целибатно-ницшеанствующим «Богом-Императором Дюны». Откровенная баснопись началась, пожалуй, только с «Тени великана», а в «Бегстве теней» (так на русский перевели то, что должно было бы называться «Тени в полете») ее концентрация вплотную подобралась к медианной летальной дозе. Впрочем, еще и прежде смелость, с какой вундеркинды-выпускники Боевой Школы кроили земную геополитическую карту в альтернативной реальности, вызывала освежающе ехидную усмешку. С другой стороны, очень жаль, что смачную линию с широкомасштабным политтехнологическим троллингом в исполнении Питера и Валентины, очень созвучную нынешним «беспристрастным журналистским расследованиям» и скандалам вроде «вмешательства русских хакеров в выборы Трампа», фактически вырезали из экранизации «Игры Эндера» — надо полагать, за низкую визуальную ценность: по тем же причинам хакеры в голливудских пародиях на киберпанк обычно орудуют с трехмерными иконками под фаллостимуляцию, а не консолью и шестнадцатеричными дампами под четвертый ночной стаканчик кофе.

В относительно свежих изданиях цикла и приквелах Кард подверстал события своей вселенной под главную историческую последовательность, и теперь его Варшавский договор незамысловато именуется Новым (оглядываясь на события с времен майдановских до СВОрачивания глобальной экономики, это решение стоит признать еще более дурновкусным, чем в начале века, ибо нет сейчас у России противников в ЕС более заклятых, чем бывшие страны ОВД, кроме Словакии и Венгрии). Сходный прием использован у Пурнелла в спартанской дилогии Легиона Фалькенберга и Ширли в «Песне по имени Юность». Выход же фильма по «Игре Эндера» поспособствовал обильному дальнейшему разбуханию франшизы приквелами и интерквелами при посильной помощи Аарона Джонстона.

Я остался в полном восхищении от поступка Барри Лонгиера, расширившего мир «Врага моего» великолепным Талманом дракской расы. Потому первым долгом предложил бы в интерквелы «The Hive Queen» и «The Hegemon» — внутренние документы вселенной, упомянутые в «Игре Эндера», — хотя понимаю, что это категорический голливудский неформат. Хорошо хоть, скверные кассовые сборы экранизации, как и в случае финчеровской «Девушки с татуировкой дракона», отправили «Тень Эндера» тянуть резину в долгий ящик.

Только первая и, вполне заслуженно, наиболее успешная книга цикла, собственно «Игра Эндера», написана с позиции, максимально удаленной от мормонских воззрений Карда на природу, технологический прогресс и психосексуальность. Уже в «Говорящем от имени мертвых» миссионерский опыт автора выплывает из бразильских джунглей, а ближе к «Детям разума» протрептическая интонация становится труднопереносима. Если вы, как и я, продирались сквозь Эндерверсум с нарастающим трудом, посоветую на «Ксеноциде» остановиться и отдыха ради перейти к малоизвестному идейному первоисточнику — «Дзен-пушке» Баррингтона Бэйли, где впервые (мельком) заявлена методика игровой подготовки детей, не ведающих жалости к себе подобным и, часто, разницы между реальностью и фантазией, для космических битв.

Если нет, вы предупреждены: именно в «Детях разума» содержится наиболее мерзкий эпизод всей серии, когда

А засада в том, что явление молодого двойника Валентины из подсознания Эндера вызывает жесточайший буттгурт не только у самой Валентины Виггин, немало поизносившейся в скитаниях с братом по космосу, но и у самого Эндера-Ксеноцида, по прихоти автора несказанно пораженного зримым доказательством факта, что детские воспоминания — самые прочные. Но отчего за три тысячи лет, разделивших события «Игры Эндера» и «Детей разума», биотехнология продления жизни и твикинга деструктивных биохимических процессов во вселенной Карда стояла на месте? Вероятно, ее развитие автор счел омерзительным или, точнее говоря, греховным? Если вам кажется, что мои слова противоречат охвату в три тысячи лет, то старый добрый парадокс близнецов к вашим услугам.

Впрочем, плохо не то, что лишь «Игра Эндера» в этом цикле достойна статуса мгновенной вечной классики НФ и космооперы, а уровень продолжений скачет, словно кот под валерьянкой. Плохо другое: чем дальше мы продвигаемся по траектории сближения нашей реальности с эпохой действия романов, тем больше на Земле наций и народов — кандидатов в расчеловеченные жукеры для ВПК федеральных империй, альянсов демократий и строго оборонительных военблоков, тем бойчее наливаются жизнью образы юных садистов за кулисами людской власти — сетевого инфлюэнсера Питера Виггина, метящего в Гегемоны всея Земли, и социопатичного военного гения Ахилла, истребляющего всех свидетелей своей детской слабости и унижений (но делает он это так, что с тем же успехом можно сбросить на залетевшую в кухню муху боеприпас ТЯО вместо того, чтобы приложить ее веником), — в противовес блекнущим и мятущимся гуманистам, неохотным героям межвидового/внутрирасового конфликта Эндеру, Петре и Бобу. Разница-то между Питером и Ахиллом лишь в том, кому из них История предначертала поджечь мировую войну, а кому — погасить. Причем не по соображениям совести.

Как сказал бы безымянный автор «Саги о Греттире» по сходному поводу, «я не вижу большого геройства в том, чтобы достать огонь, но не знаю, не обманет ли ваша плата ожиданий того, кто это сделает».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/VY358).

В Рунете и даже англосфере немногим известно, что данная повесть есть, по существу, черновик романа Хайнлайна «Шестая колонна», издававшегося также под названием «Послезавтра»: она была первоначально подписана Доном А. Стюартом, чья работа «Сумерки» — редкая у Кэмпбелла вариация на тему Умирающей Земли — издана в ноябрьском номере «Astounding» за 1934 год, имела большой успех, и некоторое время после назначения Кэмпбелла редактором ещё продолжались публикации от имени Стюарта, пока издатели не запретили это. Впоследствии «All» и взял за основу Роберт Э. Хайнлайн, и, пожалуй, оно не к лучшему вышло: кондовый милитаризм РЭХ с ней плохо сочетается. Версия Кэмпбелла интересна преимущественно тем, что наряду с «Обликом грядущего» это одно из наиболее ранних построений грядущей (на тот момент) Второй мировой войны. «Облик грядущего» малоизвестен в послевоенном мире потому, что разошелся с Главной исторической последовательностью уже в сентябре 1939 года, пускай и сохранил провидческую точность в деталях отделки. «All» осталась в столе до 1976 года, но, вероятно, также быстро впала бы в немилость у читателей после войны: в отличие от базовой реальности, здесь и в «Шестой колонне» азиатским захватчикам сопутствовал быстрый успех, и США попадают в синояпонскую сферу влияния. Роман же Хайнлайна выпущен куда позднее работ Кэмпбелла и Уэллса, в начале 1941 года, когда Вторая мировая уже зашла на второй год, и только очень наивному лохокторату было непонятно, что после экономически калечащих санкций против Японии ее атака, по сути самой же Америкой и спровоцированная, — дело ближайших месяцев.

Читается повесть легче, нежели корявая поделка Хайнлайна — написана возвышенным, нарочито архаичным языком, поэтому рекомендую для прокачки вашего английского взяться за нее в подлиннике; все-таки Кэмпбелл заметно мастеровитее Хайнлайна по части научно-технических идей, а милитаристский и патриотизменный пафос (в экранизации «Звездного десанта» Верховеном подтвердивший закон Натана По) ему чужд. Почти во всех боевых космооперах положительным героям Кэмпбелла приходится ксеноцидить противников или помогать той стороне, которая этот ксеноцид добровольно и с энтузиазмом возьмет на аутсорс, но радости от содеянного персонажи не испытывают — или, во всяком случае, читателя не побуждают сопереживать им в удовлетворении от победы. Хайнлайн же был последовательным сторонником людоедских обратно-сексистских идей «не служил — не мужик» и «женщин и детей пропускать первыми»: сам-то он, что неудивительно, военной карьеры (из-за туберкулеза) сделать не сподобился.

Подпольщики Кэмпбелла, в отличие от азимовских академистов-жрецов атомного культа Галактического Духа, скорее мистики, чем прагматики или циники, в этом они ближе поклонникам «Саранчи» Готорна Абендсена из «Человека в высоком замке» — складывается хотя и ненавязчивое, но отчетливое и странное впечатление, что атомщики Кэмпбелла, сами того не понимая, действительно устанавливают контакт с неким миром платоновских форм. Впрочем, окончательный вывод оставлен на усмотрение читателей. Революция из «All», скорее всего, в реальности имела бы не больше шансов преуспеть, чем война одного диверсанта против кемпейтай целой планеты в «Осе» Рассела, с которой у повести тоже много общего. Трехбуквенные агентства высокотехнологических диктатур так просто не околпачить. Тем больше соблазн приписать местным культам непритворное подключение к Абсолюту.

Интереснее, повторюсь, детали отделки: дискуссии о том, как поступить с побежденными после падения оккупационного режима, навевают ассоциацию со спорами о целесообразности и юридической корректности Нюрнбергского и Токийского процессов; Америка сразу перед войной и даже в период оккупации представлена как ленивый гигант, дремлющий на печи, с которой надо лишь слезть и размять межушные мышцы, а там уж одним махом семерых азиатов побивахом — в наши дни схожим опасным заблуждением охвачены пентагонские и госдеповские дилетанты от дипломатии, геополитики и экономики, толкающие США в «ловушку Фукидида» на Тихом океане, а Китай старательно от нее уворачивается, воюя с Западом силами русских «сипаев» на Разделенной Украине, сбрасывая трежериc, соблазняя тайваньскую оппозицию перспективой мирной реинтеграции острова и строительства моста на Тайвань вместо бомбардировок заводов TSMC и прочих святилищ мирового хайтека или высадки десанта НОАК под Тайбэем. Уже скоро, в январе, на Тайване выборы. В случае победы оппозиционной коалиции с участием Гоминьдана — да, той самой партии, чьи лидеры в 1940-х и эвакуировались с материка под натиском маоистской революции! — сценарий «All» от нашей браны несколько отдалится, а вот если власть сохранит Миньцзиндан, выступающий в составе «зеленой коалиции» за дальнейшее охлаждение отношений с материком вплоть до официальной независимости Китайской Республики в пределах острова, то достаточно вероятна «китайская ничья» с подачи неоконов Госдепа. Хочется верить, что даже в случае тайваньской войны слабеющий американский гегемон не утащит за собой в отбойник истории все человечество или азиатскую его половинку, а применение вечного пламени атомной энергии, как и у Кэмпбелла, останется в межгосударственных масштабах небоевым.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/alu58).

В научно-техническом отношении эта космоопера — вселенских, как обычно у Кэмпбелла, масштабов, с участием банды полоумных гангстеров, техасца (не столь грандиозной исторической фигуры, как Менелай Иллаций Монтроз у Джона Райта), пяти разновидностей лучевого оружия, включая зеленые лучи алхимической трансмутации, и скованных войной, как в «Самой могучей машине» или «Межзвездном поиске», пары инопланетных рас — уже значительно устарела, ведь написана была в начале 1930-х. Она оставалась неопубликованной еще долгие годы, хотя следы сюжета заметны в переработанном виде на страницах цикла об Аарне Мунро. Лишь после кончины классика ее выпустили в сборнике с комментариями Азимова и Зебровски, но без особой редактуры.

А вот историческую значимость этого произведения недооценивать сложно, ведь именно при работе над ним, еще не став редактором журнала, Кэмпбелл пришел к мысли о возможности цепной ядерной реакции — и зажег ею подопечных авторов «Astounding». А фантасты, в свою очередь, вдохновили участников... обоих атомных проектов Второй мировой. Если творчеством Уэллса, Кэмпбелла и дель Рея интересовался Лео Сциллард, то повесть Хайнлайна «Никудышное решение» с интересом изучал добывавший через Швецию выпуски журнала Вернер фон Браун. Кто знает, не вышла бы Германия, вопреки тихому саботажу Гейзенберга и компании, победительницей атомной гонки, если бы Кэмпбелл и Хайнлайн описали атомную — точнее, термоядерную — реакцию несколько правдоподобнее. У Сцилларда и Эйнштейна, по крайней мере, явным образом интересовались после письма Рузвельту, как Лео додумался до боевого применения цепной реакции, на что физик, пожав плечами, ответил: «Ну, я в фантастике об этом читал».

А ведь почти получилось: по схожему механизму, как мы теперь понимаем, развивается термоядерное горение лития в молодых звездах немного массивнее Солнца. Литий — основа нашей современной бурно развивающейся альтернативной энергетики, на его соединениях работают все ионные и полимерные аккумуляторы в бытовой портативной электронике и многих электромобилях. Но этот третий элемент таблицы Менделеева и достаточно легок, чтобы охотно соглашаться поучаствовать в термоядерном синтезе.

В данной повести Кэмпбелл заявляет, что литий после обстрела протонами излучает альфа-частицы, а бериллий после обстрела альфа-частицами — протоны, и выдвигает предположение, что, смешав их, можно добиться эффекта самоподдерживающегося атомного взрыва. На самом деле термоядерную бомбу по этой схеме соорудить не получится. Требуется высокоэнергетический протон для инициации литиевой реакции, а бериллий если вообще и испустит протоны, то низких энергий, обычно же предпочтет прореагировать с формированием ядра углерода-12 и испусканием нейтрона; в любом случае протоны окажутся слишком замедленными, чтобы расколоть литий. Аналогичная унылая картина на другой фазе предложенного цикла. В звездах, как обычно, проблема решается брутфорсом, а стартует термоядерная печка за счет гравитационного сжатия. На Земле с этим тяжело. А вот с быстрыми нейтронами и дейтеридом лития все проходит отлично.

Кэмпбелл еще в начале 1930-х увлекся атомной энергией и безынерционными двигателями. Со вторым направлением исследований современной науке пока не везет, да и предложенные Кэмпбеллом схемы работы оных частенько вызывали гомерический хохот даже у современников. С атомной энергетикой сразу же пошло бодрее. Когда было открыто расщепление урана, Кэмпбелл мигом сопоставил эту новость со своей схемой литий-бериллиевой бомбы и предсказал, что в случае, если начнется Вторая мировая война (в ту пору уже было уместнее говорить «когда», а не «если»), атомные боеприпасы будут разработаны еще до ее завершения. И стал заказывать у разных авторов истории на тему производства энергии из урана. Наибольшее впечатление на современников произвел, по иронии судьбы, сравнительно пресный в чисто литературном отношении рассказ Клива Картмилла «Deadline» (рус. надмозг. «Линии смерти»), который однажды утром прочли в Лос-Аламосе за завтраком в большой компании и тут же принялись оживленно обсуждать. В той же столовой присутствовал и молча делал некоторые заметки дежурный офицер. Спустя несколько дней Кэмпбелла посетили представители спецслужб, но, как выразился Азимов, он «с легкостью развеял их подозрения, убедив, что это не Кэмпбеллу слишком многое известно, а миру — слишком немногое».

Однако до конца войны печатать в «Astounding» произведения с «атомным подогревом» запретили, попала под раздачу, вероятно, и данная повесть. Хотя не исключено, что Кэмпбелл ее забраковал и по другим причинам, усомнившись в том, может ли существовать сверхгигантская цефеида навроде описанной здесь или Анреля из «Самой могучей машины». Он считал, что чем массивнее цефеида, тем короче период её пульсаций, а в действительности верно обратное. Механизм работы цефеид, предложенный Кэмпбеллом, также расходится с реальностью. По сравнению с описанными эффектами циклической эволюции Вселенной правильный ответ намного проще (его принцип схож с тепловым двигателем, так называемым «каппа-клапаном Эддингтона», теоретически обоснован в 1917 г., подтверждён из наблюдений в 1953 г. Сергеем Жевакиным). В Галактике действительно известны шаровые скопления с цефеидами, но обычно второго типа — такие цефеиды старые, не очень массивные, с низкой металличностью, вроде κ Павлина. Кэмпбелл же описывает в «The Space Beyond» сверхгигантские светила в составе шаровых скоплений эдак на пятьдесят тысяч звезд. В любом случае, пульсирующие цефеиды-сверхгиганты (типа RV Тельца или R Щита) значительно уступают исполинам Кэмпбелла, и даже они проходят короткий этап звездной эволюции, который длится от силы тысячи лет, то есть не позволяет сформироваться планетам, а жизни на них — эволюционировать в привычном нам понимании. Ну а о формах жизни, не скованных кандалами углеродно-белкового гуманоидного шовинизма, с Кэмпбеллом лучше было не дискутировать — за единственным знаменитым и несколько раз экранизированным исключением «Кто там?/Нечто»; оно, увы, и поныне затмевает в массовом сознании остальное наследие классика, выставляя его скорее автором хоррора, чем НФ.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/dvAIP).

«Суперэффективный двигатель оказался не особенно сложным. А что останавливало ранее людей на пути к нему, так это наука: она-то была действительно сложна. Человек уже знал один способ обойти закон сохранения энергии — в большом масштабе и одновременно малом. Они же научились обходить это условие в маленьком масштабе, который одновременно выступал и большим!»

Процитированного фрагмента достаточно, чтобы понять, почему эта работа, опубликованная в 1976 году, а написанная еще в середине 1930-х, достойна внимания лишь как почетный экспонат кунсткамерных антологий вроде «Старомодного Марса» или «Старомодной Венеры», где умышленно исходят из анахроничных представлений о планетах Солнечной системы. В «Marooned», однако, старомодны не просто Юпитер или Ганимед, не только пояс астероидов, выведенный столь опасным местечком, что Бермудский треугольник отдыхает, но и — это наименее удобоваримо и требует снять минимум балла три — закон сохранения энергии и лоренц-ковариантность. Кэмпбелл на протяжении всей писательской и куда более длинной редакторской карьер проявлял себя пылким поклонником безынерционных двигателей, любовь к которым, как я уже отмечал в отзыве на «The Irrelevant» («Marooned» — своеобразный сиквел того рассказа), у него вспыхнула под влиянием творческой конкуренции с Эдвардом «Доком» Смитом. Платоническими чувствами к таким установкам Кэмпбелл не ограничивался: он старался впоследствии через Гарри Стайна и Джерри Пурнелла замолвить словечко за амбициозных изобретателей перед НАСА и ВВС. Увы, с неизменно неотличимым от нулевого эффектом. Хотя, разумеется, возможно, что власти до сих пор что-нибудь скрывают.

Во всяком случае, двигатели Дина и прочие вариации на тему безынерционных установок, включая шойеровский EmDrive и маккаллоховский инерционно-квантовый двигатель на эффекте Унру, который прямо сейчас готовится к испытаниям на земной орбите, теоретически можно втиснуть в наш с вами вариант реальности, например, таким способом, как поступает Мордехай Милгром, автор теории модифицированной неньютоновской динамики, или вышеупомянутый Маккаллох, исходящий из экзотических, но в принципе совместимых с теорией относительности концепций.

Но двигатель, стачанный на коленке затерявшимися в системе Юпитера земными исследователями из «Marooned», обходится с законами сохранения уж слишком бесцеремонно: Кэмпбелл исходит из предположения, что количество кинетической энергии, продуцируемое переменой скорости, разнится в зависимости от системы отсчёта, и переходом из одной системы отсчёта в другую, например, из системы отсчета, связанной с Землей, в систему отсчета, связанную с Марсом, возможно добыть больше энергии, чем расходуется. Отсюда, между прочим, по теореме Нётер немедленно следует нарушение симметрии относительно переноса по времени. Так что утверждение Кэмпбелла, мягко говоря, заметно более фантастично, чем картины Юпитера с четко выделенной поверхностью, арктическими зонами и азотно-кислородно-водной атмосферой с примесями гелия и «небольшого количества водорода», или Ганимеда, где тоненькая, как в повести, атмосфера действительно есть (другой вопрос, что ее давление измеряется микробарами). В действительности профиль температур на Юпитере куда сложнее и напоминает земной: самые высокие значения температуры отмечаются в термосфере Юпитера, на высотах около 1000 км, где давление мизерное, порядка 1 нбар. Причина этого не вполне понятна; затем с понижением высоты температура падает и только на уровне тропопаузы начинает снова быстро возрастать. Данные с высот ниже 132 км под условной границей атмосферы (изобарой 1 бар) к настоящему времени недоступны. Юпитер не имеет чётко очерченной поверхности, и атмосфера плавно переходит сразу в мантию — океан из жидкого, а ещё глубже — жидкометаллического водорода с примесями гелия, и похоже, что по мере приближения к ядру, точная структура которого до сих пор неизвестна, на планете начинает идти град из алмазов.

В повести мы также находим примитивный механический манипулятор для ремонтных работ снаружи космолёта. Этим манипулятором астронавт управляет из шлюпки примерно так же, как показано в «Космической одиссее 2001 года», но более внимательный читатель узнает в механической руке прототип уолдо из одноимённого рассказа Хайнлайна. Современные дистанционные манипуляторы для работ с радиоактивными веществами так часто и называются (в англосфере).

Фирменная черта почти всех классических произведений Кэмпбелла той эпохи — стабильные трансурановые элементы с невероятными свойствами, вроде резистия из цикла об Аарне Мунро. Тут такой элемент тоже есть, синтий, 101-й в альтернативной Периодической таблице, обладающий в твердом состоянии «неизмеримо огромной прочностью на разрыв» и существующий в виде прозрачных кристаллов. Реальный менделевий, конечно, ничего общего с синтием не имеет; мало того, он стал первым из искусственных элементов, который доселе так и не удалось получить в макроскопических количествах. Ну, как-то и без него обходятся при конструировании межпланетных зондов или погружении на дно океана. Хуже другое: мы с вами слетали на Луну еще за полтора века до открытия синтия по хронологии вселенной «Marooned» (там до трансуранов с трехзначным порядковым номером добрались только в 2133-м), а потом забыли, как это делается, и все доводы насчет невероятного прогресса космической робототехники или великолепные картинки Юпитера с его лунами, пересылаемые «Юноной», не так греют душу, как могли бы ее воспламенить селфи с борта одноименного звездолета изыскателей татарстанской ОЭЗ «Алабуга». (Или, еще лучше, с вечеринки в Ганимедском Клубе.)

Пока вместо них приходится довольствоваться физиономией Человека на Луне, иронично косящего глазком Моря Ясности на руины старосоветских ЦУПов, а теперь уже и американских радиотелескопов.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/mqsz3).

Если вы внимательно присмотритесь к библиографии Кэмпбелла, то, возможно, заметите, что nom de plume Карл ван Кэмпен, под которым опубликовано это произведение, классик использовал единожды. Можно сказать, что Кэмпбелл последовал первому закону экспериментирования Весилинда, который рекомендует именно столько раз и проводить эксперимент в случае, если воспроизведению его результаты поддаются с трудом.

Рассказ примечателен исключительно своевольным, даже по меркам творчества Кэмпбелла, обращением с законами физики, и за это, а главным образом — дальнейший срач в комментариях к «The Irrelevant», можно снять и не пять баллов, как делаю я, но все девять. Его персонажи выпутываются из межпланетной смертоносной ловушки, разработав метод генерации энергии из... ничего. Во вселенной этого рассказа (и «Marooned», своеобразного сиквела, который, однако, вышел лишь в 1976 г., а при жизни Кэмпбелла почивал глубоко в ящике письменного стола) количество энергии, продуцируемое переменой скорости, разнится в зависимости от системы отсчёта, и переходом из одной системы отсчёта в другую возможно добыть больше энергии, чем расходуется. Успешно — и невероятно нагло — презрев закон сохранения энергии и лоренц-ковариантность, герои Кэмпбелла обзавелись идеальным двигателем для космических путешествий. Проблема с ним в том, что он не работает, как и многочисленные более поздние конструкции безынерционных двигателей от Дина, Вудворда, Шойера и других амбициозных изобретателей (но получать патенты на принципиальные схемы таких двигателей им это совсем не мешало).

Строго говоря, безынерционные двигатели в фантастику ввел не Кэмпбелл, большой их поклонник, а его великий коллега и заядлый творческий конкурент Эдвард «Док» Смит, но идея оказалась настолько привлекательной, что периодически всплывает в космооперах самых разных авторов, и чем ближе к нашей эпохе, тем сложнее и правдоподобнее делаются ее наукообразные обоснования, скажем, у Аластера Рейнольдса во вселенной «Пространства Откровения».

Глядишь, рано или поздно какое-нибудь из них провалится в заветную трещину лака на парадном портрете Стандартной модели и общей теории относительности. Вот, скажем, не далее как в позапрошлые выходные SpaceX запустила на «Falcon-9» в числе прочих, более рутинных, грузов опытный образец инерционно-квантового двигателя, который, по утверждениям инвестора Ричарда Мэнселла и физика Майка Маккаллоха, будет разгоняться без затраты топлива — на эффекте Унру, не нарушая законов Ньютона. В качестве бонуса Маккаллох надеется объяснить аномалии вращения галактик, не прибегая к постулированию существования темной материи. Патент на унруанский двигатель уже подан и ожидает оформления. В случае успеха он принесет изобретателям триллионы долларов и Солнечную систему на блюдечке.

Таким двигателям вольготнее работалось бы, например, в пространстве-времени, которое пространственно компактно и глобально гиперболично: там распределение вещества и полей (то есть релятивистское дисперсионное соотношение) в некоторый момент времени полностью определяет инерциальную систему отсчёта для любой точки Вселенной. А наше мироздание, обычно отождествляемое с пространством-временем Фридмана-Леметра-Робертсона-Уокера (это не совсем строгое отождествление, но для начала и его достаточно), к ним жестоко. Жестоко, как и споры, вспыхнувшие на страницах «Astounding», невероятно долгие споры, последовавшие за публикацией рассказа, а Кэмпбелл, неизменно отвечавший читателям не от собственного имени, но от псевдонима Карла ван Кэмпена, стойко защищал свою позицию от всех атак. Как замечает в предисловии к сборнику 1976 года https://fantlab.ru/work199808 Айзек Азимов, Кэмпбелл, случалось, переставал участвовать в спорах и позволял им затухать, но никогда не признавал публично свои ошибки. Точно с таким же неугасимым пылом позднее он отстаивал свои воззрения на любимую им дианетику, безынерционный двигатель Дина, лозоискательство и прочее.

Самым близким к публичному раскаянию поступком и можно считать тот факт, что как беллетрист под аккаунтом ван Кэмпена Кэмпбелл больше не напечатал ни строчки.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/lyzX7).

Провокационно брутальный философский хоррор Ходжа — представитель редкого синкретического жанра, который чаще пределяют как «темная НФ». Но, несмотря на крепкие заклепки уровня хорошей новой британской космооперы, работа Ходжа ближе именно к прозе ужасов: нечто подобное могли бы, вероятно, сочинить в межавторском оммаже Лавкрафту Пелевин и Бэккер. Древние боги Ходжа и их поклонники описаны не очень изобретательно, куда менее изысканным языком, чем

Я не стану однозначно рекомендовать эту работу из-за неряшливого стиля, далекого от ажурных красот «Света» Харрисона, «Рагнарёка» Мини или «Столпов вечности» Бэйли, и слишком изобильного, на мой вкус (PUN INTENDED HERE), гуро. Однако важнее (за это повышу оценку, понимая, что не совсем попадаю в ЦА романа), что, как и Харрисон, Ходж, по-видимому, дает себе труд следить за актуальными веяниями космологии и квантовой механики: в XXI веке не требуется воскурять удушливые стигийские фимиамы на алтарях Азатота, чтобы рассчитать, как это сделал Дон Пэйдж,

Отсюда совсем не следует, что вышеназванные алтари остаются без причетников, менее моего склонных к неразрушающим методикам тестирования. Обстоятельно прописанные сплаттерпанковские процедуры наподобие

«Я вспомнила новость, о которой слышала много лет назад. Кажется, это случилось в Канаде, в точно таком же автобусе. Какой-то парень отрезал голову другому пассажиру. Он охотился за инопланетянами, и Господь сказал ему: чувак, смотри, вон один из них — лучше разберись-ка с ним на месте. Разница в том, что я уверена в своей правоте и контролирую себя».

Английское первоиздание по не вполне понятным причинам стало гримуарной библиографической редкостью и по онлайновым аукционам предлагается порой за пару тысяч долларов, а Ходж официальную электронную версию выдает лишь после переписки и по предоплате, оговаривая, что в случае экранизации, о которой ходили слухи пару лет назад, ситуация улучшится. Нам бы в Рунете их проблемы.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/iGKTU + https://shorturl.at/hpxJO).

Добротная работа для любознательных и амбициозных подростков о малоизвестной у нас эпохе распада династии Юань и свержения монгольского владычества над Китаем. Однако я бы ее причислил ... не к альтернативной истории, а скорей к «толковникам» моментальных снимков исторической последовательности, какими книга и иллюстрирована. В европейской литературной традиции ее бы отнесли к пикарескам. Не воспринимайте происходящее излишне доверчиво: образ Чжу Юаньчжана в ней весьма далек от реальности и выписан в русле традиционных китайских авантюрных романов о благородных разбойниках, скажем, «Речных заводей». Еще точнее будет параллель с «Пинхуа по истории Пяти династий», где криминальный авторитет и торговец контрабандной солью Хуан Чао, поднявший кровавое восстание против танских властей за 470 лет до мятежа Красных повязок (и разоривший Чанъань настолько основательно, что крупнейший город Земли IX века после этого толком не восстановился, лет на 10 зарос сорняками и навсегда потерял столичный статус в Китае), представлен разочаровавшимся в меритократии студентом, которого в удальцы судьба скорее тащит, чем подталкивает.

Так и здесь. Немного подушним: Чжу Юаньчжан, подобно Лю Бану при Хань и, конечно же, Мао Цзэдуну, пришел к престолу по результатам грандиозной крестьянской войны, осложненной еще и необходимостью изгонять иностранных оккупантов; он был выходцем из самых низов общества и с юных лет сохранял устойчивое недоверие к интеллектуалам. После недолгого послушничества в буддийском монастыре перед началом гражданской войны Чжу Юаньчжан мыкался, живя подаянием, из-за чего к нему впоследствии приклеилось нелестное прозвище “император-побирушка”. Впоследствии он примкнул к повстанцам Красных повязок и, проявив прирожденные полководческие и администраторские таланты, быстро стал продвигаться в их иерархии, а попутно истреблять конкурентов без малейшей пощады. Особенно тщательно он «зачистил» тайную буддийскую секту Белого Лотоса, благодаря связям в которой и выжил на крутом повороте юности, не преминув воспользоваться распускаемыми в народе пророчествами о скором пришествии земного воплощения справедливости, «Князя Света»: Мин-вана. Свою династию он так и назвал — Мин, «сияющая», отождествив себя с мессией сектантов.

Конфуцианцев молодой император-прагматик сильно недолюбливал, предпочитал общество инженеров-артиллеристов вроде Цзяо Юя, автора трактата «Холунцзин», или военных стратегов типа Лю Бовэня (с них, а также, несколько анахронистически, с названных братьев вышеупомянутого Хуан Чао, его побратимы в общих чертах срисованы у Фингарет), писал как курица лапой, с многочисленными ошибками, и даже проекты законов или эдикты предпочитал воспринимать на слух или надиктовывать. Он возродил систему экзаменов на государственные должности, теоретически позволявшую продвинуться по социальной иерархии до высокопоставленного чиновника даже обычным земледельцам, но относился к ней с подозрением, явно памятуя лаконичный совет Шан Яна “Когда народ глуп, им легко управлять”, а при удобном случае экзамены отменял и отзывал присвоенные “с нарушением антидопингового кодекса” ранги. В бытность полевым командиром повстанцев Чжу внешнюю торговлю и социальную мобильность поощрял, а став императором, принялся всячески прижимать коммерсантов и прикреплять подданных к месту жительства: для простого путешествия дальше, чем на 40 ли, требовалось взять «открепительное удостоверение» у старосты десятидворки/стодворки.

Впрочем, события, сказавшиеся на формировании у Чжу характера тирана, относятся именно к тому периоду его жизни, какой беллетризован Фингарет: десять членов его семьи умерли от голода, а монастырь, в котором будущий монарх подвизался служкой, разорили и сожгли до основания монгольские войска просто между делом, подавляя очередной бунт — на пути подвернулся.

Пусть пример Чжу Юаньчжана вдохновит вас на карьерный рост, если вы окажетесь в аналогичной печальной ситуации, например, решите примкнуть к релокантам.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ehrVZ).

У этой книги, ставшей неожиданным бестселлером и распроданной на двадцати пяти языках общим тиражом около десяти миллионов экземпляров, удивительная история: вырос роман из ностальгической повести молодого Пола о родном Нью-Йорке Позолоченного Века 1930-х, за которую он взялся на Второй мировой войне в Италии под влиянием горестной новости из дома. Повестью Пол остался так недоволен, что впоследствии сжег рукопись, но от самой идеи создать книгу о рекламном бизнесе не отказался и, вернувшись из армии, устроился на работу копирайтером — Митчелла Кортнея, великолепного в своем непринужденном профессиональном цинизме (главное — не слишком увлекаться тем, что с Кортнеем происходит в книге после того, как Пол с Корнблатом заставили его пройти из князи в грязи и обратно в князи арку душевного кризиса в социальных канализациях «Хлореллы»), стоит фактически рассматривать как идеал, которого Пол, оставаясь индивидуалистом, достичь бы не мог. Ни совершенного потребителя, ни андроидообразного шарлатана-консультанта, какими полнятся офисы разнообразных маккинсей, прайсвотерхаусов и бэйнов в наши времена, из Фредерика не получилось, чересчур интересны ему были извивы туннеля под миром рекламы.

Оно и хорошо. А «Торговцы космосом»/«Операция Венера» — творение настолько же визионерское в отношении “общества потребления” второй половины XX века и “момента однополярности” для евроатлантического мира, как «Распознавание образов» Уильяма Гибсона для всей планеты в прекрасную эпоху скевоморфного дизайна интерфейсов, углеводородной евроинтеграции России, войн с мировым терроризмом, скоростного широкополосного Интернета, нарождающихся видеохостингов и прозрачных границ. Отсюда же пошли такие общеупотребительные нынче термины, как «соевый бургер»/«веганская котлета», «3D» (о телевидении и кино), «R&D», «музак»/«лифтовая музыка» (о фоновой музыке в супермаркетах и других общественных пространствах) и прочие: Пол и Корнблат, как и пристало дотошным авторам, предварительно разметили стройплощадку сеттинга базисными колышками неологизмов, и почти все эти слова непринужденно переползли в повседневный английский лексикон. А вот информационные сети в этом мире слаборазвиты, робототехника если и есть, то зачаточная, устройств электронно-биологического сопряжения нет совсем (например, связь с космическим кораблем на Венере налажена по проводной телефонной линии, а астронавта для миссии отбирают по принципу карликовости, чтобы бортовой компьютер поместился в корпусе — ах, Питер Динклейдж подошел бы на роль Джека О`Ши как влитой), поэтому в строгом смысле к протокиберпанку, в отличие от «Властелина мозга» Мэннинга, «Солнечной лотереи» Дика или «У врат преисподней ветрено» Муркока, «Операцию Венера» не отнесешь, несмотря на то, что все традиционные для киберпанка приметы футуристического технотриллера с разгулом корпораций тут не просто прописаны — это, похоже, тропообразующие примеры, 1952 год на дворе-то.

Одним словом, «Операция Венера» в НФ — то, чем могла бы стать «Гламорама» Бретта Истона Эллиса, если бы ее адаптировала для радиопьесы Юлия Латынина. В смысле, не нынешняя ютуберша, а еще та Латынина, красавица и авторесса ориентально-политэкономической фантастики, до гормонального сдвига в новогазетные стрингерши.

К роману приложили шаловливые ручки и американские, и старосоветские редакторы/цензоры. В классическом русском переводе 1965 года хватает мелких лакун, а еще из него пропали три последних главы, с 20–й по 22-ю, где, собственно, и показана Венера (включая местные формы жизни). Впрочем, они отсутствовали и в большинстве книжных изданий до 2011 года.

Потому и в фантлабовском классификаторе романа Венера как место действия на данный момент отражена лишь у 5 проголосовавших участников из 47, включая меня. А жаль, ибо Венера Пола и Корнблата меньше отклоняется от нашего варианта реальности, чем в «Ярости» Каттнера и Мур, с которой старомодные образы этого мира в НФ/космоопере обычно ассоциируются. Там жарко, как в преисподней авраамических религий, воды нет, сверхплотная атмосфера (из... формальдегида! непритворно интересен гипотетический механизм ее формирования) непригодна для дыхания, и ветер перекидывает по поверхности камни и песок. Правда, на самом деле у венерианской поверхности скорость ветра отнюдь не ураганная, а углекислого газа в избытке, и план завозить в верхние слои атмосферы углекислоту для ОХЛАЖДЕНИЯ феерически глуп. Это не говоря уж о том, что даже безводный формальдегид, из коего, по версии авторов, состоит венерианская газовая оболочка, на солнечном свету разлагается, а при быстром охлаждении из разогретого газового состояния полимеризуется.

Впрочем, до посадки старосоветских зондов-то оставалась ещё почти четверть века.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ajuM9).

У тех, кто начал знакомство с Финнеем с неоднократно экранизированного романа «Вторжение похитителей тел», может вызвать серьезный когнитивный диссонанс его наиболее известная в xUSSR работа, хронооперная дилогия-путеводитель по Нью-Йорку «Меж двух времен» и «Меж трех времен».

Но впечатление это обманчиво. Как раз-таки хоррор про атаку инопланетных паразитов-подселенцев — явление в творчестве Финнея, где исследуются прежде всего парадоксы путешествий во времени, достаточно уникальное (и тоже ставшее классикой!). Из других значимых работ этого автора, где затронуты темы путешествий и провалов во времени, можно вспомнить «Я боюсь», «Пятицентовик с Вудро Вильсоном» и «Любовное письмо». Из работ, чьи авторы несомненно оглядывались на классические хронооперные этюды Финнея, — «Путешествия с моими кошками» Майка Резника, «Порядок вековой» Джона Краули, «11/22/63» Стивена Кинга, «10 в 16-й степени к 1» Джеймса Келли и голливудскую мелодраму «Дом у озера» с Киану Ривзом. В целом Финнея, пожалуй, стоит назвать крестным отцом темы попаданчества в прошлое: один его рассказ даже превратился в городскую легенду о Рудольфе Фенце — начиная с 1970-х, этот сюжет часто цитировался как доказательство реальности перемещений во времени! Это ли не высшее признание для мастера попаданса?

Следует заметить, что “путеводитель по Нью-Йорку” тут упомянут не случайно—как раз точная топографическая привязка всех поворотов сюжета и обеспечивает ощущение поразительной достоверности. Фотографии и рисунки не только финнеевские (вопреки утверждениям аннотации к старосоветскому изданию 1972 года), они почерпнуты в том числе и из городских архивов, и только тем обстоятельством, что подбор материала для второй книги был сопряжен со значительными трудностями, можно объяснить 25-летнюю паузу между романами. Тем не менее, действительно, Финней сам умел хорошо рисовать и в молодости тоже работал художником рекламы, как и его герой Саймон.

Хотя первое произведение цикла и стало мгновенной классикой, принципиальные отличия финнеевского способа путешествий во времени от развитых на СИ писательских нанотехнологий не столь велики. Выпал из автобуса — очнулся в теле генерала-адмирала. Пожил пару недель в реставрированной квартире-усадьбе на семнадцать комнат — перенесся в прошлое. Эзотерический бред, конечно. И там, и там. Но в случае «Меж двух времен» этому наивному бреду веришь. Потому что именно такой донельзя абсурдный метод, основанный на чрезвычайно вольной трактовке гипотезы о “пространственно-временном черве” Эйнштейна и Мак-Таггарта, органичен для книги, проникнутой густым духом эскапизма. Можно себе представить, какое впечатление она произвела на молодых нью-йоркских интеллектуалов времен Вьетнамской войны. Разумеется, сиквел, опубликованный уже после смерти Финнея, в динамичные и светлые (для победившего в Холодной войне Западного мира) 1990-е, не оказал сопоставимого влияния — да и не мог. Вот выйди он сразу после 11 сентября, на заре второй Иракской войны или в разгар Великой рецессии… но соответствующая экологическая ниша в современной американской литературе уже занята Гибсоном («Распознавание образов», «Периферия») и Доном Делилло («Космополис», «Точка Омега», «Ноль К»).

Технофобского прекраснодушного презрения к родному времени Саймон особо не скрывает. Действие, напомним, начинается в 1971-м, спустя полтора года после высадки Армстронга на Луну. Но мнение Саймона на сей счет, высказанное в разговоре с Джулией Шарбонно, на удивление современно. Каждая строчка диатрибы, вложенной Финнеем в уста Морли, — словно пророчество упадка, постигшего впоследствии пилотируемую космонавтику.

Чем дальше я пробирался по книге, тем меньше мог ему сочувствовать, — но высокого уровня мастерства, с которым роман сделан, это совсем не отменяет. Лишь в середине текста Финней, как бы спохватываясь, дает Саймону ненадолго вспомнить, что есть в Нью-Йорке 1882 г. и нищие, и поденные рабочие, и брошенные дети, и бродяги, что в этой эпохе нет ни электричества, ни антибиотиков, ни самолетов, ни даже пожарных лестниц выше четвертого этажа, а стоматология только карательная.

Единичный случай, впрочем. Все остальное подернуто легким, но немного тошнотным флером диккенсообразной святочной романтики (события романа происходят в декабре и январе). Однако то, как Саймон обошелся с Кэтрин и сотрудниками проекта, не заслуживает иной оценки, чем преступление, жестокое и бессмысленное, хотя во второй части цикла оно будет в какой-то степени искуплено. Хотя Реальность и всячески сопротивляется столь грубым изменениям, но путешествие во времени, один раз открытое, уже не может из нее исчезнуть.

Топографическая дотошность, какой славен первый роман цикла, в «Меж трех времен» пропала безвозвратно, зато техника путешествий во времени и схема взаимопереплетающихся потоков событий, каждый из которых выступает следствием отдельно взятого вмешательства, отработана куда детальнее и успешнее, нежели в «Меж двух времен». В эпизодах, когда Рюбен Прайен пытается вспомнить отобранную у него жизнь, а Данцигер недоумевает, отчего последние главы рукописи Морли, в остальном вполне точной, не соответствуют текущей версии действительности, — по спине бежит натуральный холодок. А прибытие “Титаника” чего стоит?

И, как в случае с «The Killing Star» Зебровски и Пеллегрино, где «Титанику» (верней, его виртуальной реконструкции) также отведено видное место, здесь Морли достанется от судьбы куда больше пощечин, чем в первом варианте — а некоторые из них после просмотра видеоповтора судьями будут засчитаны как нокауты.

А я лучше цыкну зубом на титанические стопки попаданса, вызванные к жизни такими классиками, как Финней, и поддержу мнение Ингрид Кавен (jure uxoris Жан-Жак Шуль) о Нью-Йорке нашего тысячелетия: «Да, это катастрофа, но какая красивая».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/xzMO0).

Хотя и минуло после публикации уже девять лет, а на данный момент это самая свежая вещь крупной формы в библиографии Холдемана, и впечатление она производит такое же сумбурное, как почетные гастроли Сильвестра Сталлоне по кинофраншизам Рэмбо или Неудержимых. Джон Рэмбо — архетипический антигерой-ветеран Вьетнама от голливудской мифологии, Джо Холдеман — главный ветеран Вьетнама от англосферной фантастики. Это их благословение и проклятие одновременно: вьетнамская война катапультировала Сталлоне-Рэмбо и Холдемана-фантаста к славе, но выскочить за пределы мелкотемного мачистского круга, заданного в тот момент, обоим удается лишь по большим праздникам — если сильно постараются и потеснят мачизм самоиронией.

Целительная самоирония абсолютно не свойственна большинству ветеранов войн, избравших писательскую карьеру; не была она свойственна и самому прославленному из них, Хемингуэю, специалистом по творчеству которого Холдеман сделался «на гражданке» в Массачусетском технологическом университете. В несколько большей мере этим талантом наделены сам Холдеман и Сталлоне. Однако данная «Заказная» работа сработана настолько неряшливо, что ее так и хочется решительно смахнуть в корзину не позже половины повествования, благо управление на современных версиях Android все чаще жестовое.

Судя по всему (например, по усыпляюще аскетичному, в худших традициях хардбойлед-детективов Чейза или неискоренимо репортажной прозы Хемингуэя, стилю), писался роман под суровый дедлайн. Об угрозе этой пару раз вспоминает бывший снайпер Джек Дэйли, чьи таланты убийцы даже по сюжету снова окажутся востребованы всяко больше литературных. И хотя Дэйли в руку вживлен транспондерный чип, очень похоже, что составитель издательского блерба, сулящего нам увлекательный НФ-триллер об опасностях жизни в полицейском государстве, мельком заглянул в нашу вселенную из альтернативной (где в США отказались от контрактной армии и восстановили призыв), чтобы шлепнуть его на обложку, и тут же с облегчением убрался восвояси: никакой решающей роли для сюжета этот передатчик не играет и пригодится Дэйли не больше, чем мог бы оказаться полезен Джону Рэмбо. Невозможно отделаться от ощущения, что Холдеман в какой-то момент о нем просто забыл — и нагрузил Джека «идиотским мячом» куда увесистей имплант-локатора: ударившись в бега, Дэйли продолжает отсылать издателю главы своего ксенохоррора по обычной почте.

Книгу не спасают ни явственные жирнейшие отсылки к «Молчанию ягнят» и «Афере Хемингуэя», ни несколько менее рельефные — к «Порвалась дней связующая нить»/«Шоу Трумэна», «Хищнику» и великолепному «Камуфляжу» самого Холдемана, ни интертекстуальность. Последняя «Заказной работе» откровенно вредит, хотя для НФ и детектива это редкое явление.

Вся вставная повесть об

Впрочем, одобрил же кто-то Ридли Скотту сценарий «Ганнибала», которым побрезговала — и правильно сделала — Джоди Фостер? Возможно, это и был тот самый

Здесь уместно напомнить, что Холдеман одним из первых авторов НФ ступил на стезю, в конце которой — пораженная до глубины души поклонница Нила Стивенсона после автограф-сессии: “Как, а вы разве ни в каком университете не преподаете?! Чем же вы зарабатываете на жизнь?”

Как предостерегал еще Азимов, иногда лучше не скатываться до постоянной университетской должности. А ведь при мастерской обработке из этого сюжета мог получиться фантнуар, сравнимый по изяществу отделки с «Фальшивомонетчиками» Андре Жида. Но увы, жидеют ряды белых цисгендерных мастеров.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/cfkNT).

Кажется крайне уместным выход этого классического, но напрочь забытого в наши дни романа на русском именно в 2023-м, когда большинству подданных России, а также жителям ЕС и лимитрофных буферов, досаждает не менее классическая пара русских вопросов: 1) кто виноват в том, что по одну сторону двойной сплошной «мерцающая» Третья мировая война выглядела всего лишь забавой полоумных реконструкторов, а по другую — стала фоновой заставкой вашего навигатора? 2) что, помимо лайков, репостов, взаимных сетевых блокировок, отказов в банковском обслуживании, мясных штурмов и сборов на финки ЛГБТ для беженцев и соевых релокантов, можно со всем этим сделать?

Популярность «Облика грядущего» резко снизилась уже в 1939 г. и не восстановилась более: чересчур покоробило читателей расхождение, которое стремительно наметилось между реальной Второй мировой войной и ее прогнозом у прижизненного классика. Уэллс полагал, что “гиена Европы” чуть ли не десяток лет будет сопротивляться наскокам амбициозного, но импотентного Гитлера, не справившегося с нормальным перевооружением армии, Чехословакия счастливо избежит поглощения Рейхом, республиканская Испания сохранит сдержанный нейтралитет, а европейские сражения быстро деградируют до окопной мясорубки, как под Верденом или на Сомме.

Спотыкаясь об эти лезущие в глаза точки бифуркации, читатели, даже поклонники Уэллса и старомодной фантастики, упускают из виду красочные детали, в которых «Облик грядущего» оказался вполне провидческим, как то: выдвижение современного английского в общепланетные lingua franca, массированные воздушные бомбардировки крупных городов враждующих стран и освоение флотами БРПЛ. А на тех, кто мог прочесть «Облик грядущего» в гитлеровской Германии, явно произвело сильное впечатление то, как уверенно пошла совмещаться с нашим вариантом реальности жуткая картина разрушенных до основания Зигесаллее, парка Тиргартен и Унтер-ден-Линден, чьи легендарные липы активно вырубались на дрова обездоленными берлинцами.

Вторая мировая война Уэллса — новое издание Тридцатилетней войны, затяжной конфликт оппонентов, балансирующих на грани экономического упадка и поспешающих вытолкнуть в окно Овертона хоть кого-нибудь из конкурентов, пока сами не дефенестрировались. Точку в нем ставит опустошительная пандемия мутировавшей обезьяньей оспы, а выигрывает  — новая международная бюрократия, планетарное правительство Диктатуры Воздуха, перехватывающая, подобно навигаторам Космической Гильдии из более позднего Дюниверсума, контроль над всеми логистическими маршрутами обессиленного мира.

Если вы заметили подозрительное сходство с тем, как обстоятельно демонтируют наш с вами глобальный мир властолюбивые бумеры и кремниевые служители карантинного культа санкционной дипломатии, моргните в свою веб-камеру сначала левым глазом, затем правым. В конце концов, «Облик грядущего» и представлен как запись по памяти сновидения о будущем, и нельзя исключать, что ваша вебка подключена к тахионному антителефону с плоским прозрачным экраном из киноверсии 1936 года разлива.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/abkyJ + https://shorturl.at/aeEO6 + https://shorturl.at/otz67).

Айзек Азимов первоначально не планировал объединять свои миры романов об Академии/Галактической Империи и рассказов о роботах в единую историю будущего — то ли дурной пример Хайнлайна надоумил, то ли издатели уломали, то ли оба этих фактора сказались. Вероятно, лучше было б ему воздержаться от подобного шага, поскольку в процессе объединения исказилась первоначально заданная хронология (время действия первоначально было отнесено не на двадцать с лишним тысячелетий в будущее, а почти на пятьдесят), и, что еще предосудительнее,

Хотя и жискардианская версия, конечно, не очень-то укладывается в современные или слегка экстраполированные представления об атомной и субатомной физике, но претензий к ней меньше, чем к камню краеугольному всего цикла. Психоистория, какой представлял ее Азимов в 1930–40-х, едва ли может быть реализована даже в очень отдаленном и неимоверно (с нашей точки зрения) развитом будущем (в отличие от психоистории из «Психоисторического кризиса» или клиологии из миров «Огненной звезды» и «Эйфельхейма» Флинна). Хотя сам Айзек периодически спохватывался и упоминал о ее принципиально статистическом характере, сюжет чересчур сильно опирается на неправдоподобно детальные предсказания будущего за десятки и сотни лет, граничащие с прогнозами индивидуальных судеб. К тому же селдоновская психоистория совсем не учитывает присутствия в Галактике форм жизни, отличных от людей (а как минимум одна чужацкая раса Империи известна, см. «Тупик») — ретконы

Когда Азимов начинал работу над циклом, еще не существовало атомной энергетики, коммуникационных спутников, прогнозирования погоды, цифровых компьютеров, да вот хотя бы и ксерокса... и не были сделаны открытия в области неравновесной термодинамики, синергетики и теории хаоса. Из них следует, что возникновение новых общественных структур по необходимости движимо флуктуациями, наложениями случайных факторов, выводящими систему из равновесия, разрушающими Старый Порядок и способствующими кристаллизации нового на его месте. В существенно неравновесных состояниях “прилетают черные лебеди”: оказывают провокационное влияние те факторы, какие в нормальных условиях прошли бы незамеченными.

Спрогнозировать судьбу личности, следуя правилам психоисторической игры, нельзя. Но нельзя и надеяться на столь точное предсказание социальных трансформаций, ради какого имело бы смысл сооружать Радиант и учреждать Вторую Академию менталиков.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/tEJM9).

В «Дюне» на удивление мало противоречий по части внутренней хронологии и прочей сюжетной архитектоники, как для книги, создававшейся спустя неполных двадцать лет после ЭНИАКа, без доступа к компьютерным функциям сквозного текстового поиска; тем забавнее, когда с нею часто на полном серьезе сравнивают цикл Симмонса о Гиперионе и Эндимионе. Некоторые авторские оплошности в первые книги цикла, писавшиеся зачастую параллельно, однако, все же прокрались, и касаются они прежде всего альманаха. Разительнее всего эпиграфическая цитата из воспоминаний Ирулан Коррино, где принцесса указывает, что “… в год, на который пришлась смерть герцога Лето, моему отцу, падишах-императору, исполнилось семьдесят два года, но когда он возвратил Арракис Харконненам, он словно помолодел и выглядел не более чем на тридцать пять”. Это странная и грубая неточность, не исправленная ни в каких изданиях и переводах, никак не отмеченная сносками, и возможно, что как раз она-то вдохновила нынешних правообладателей на форменное издевательство над каноном.

Если верить альманаху, Лето погиб в 10191 году Гильдии по календарю Дюниверсума, Шаддам IV же родился в 10134-м, следовательно, в описываемый момент ему должно было стукнуть самое большее пятьдесят семь лет. Дата смерти Алии Атрид не приводится вовсе (только дата рождения в 10191-м); логично предположить, что на момент составления альманаха-справочника, внутреннего документа вселенной, Алия была жива. Выходит, что по этой версии Алия пережила Джессику, для которой там же дата смерти указывается явно— 10256 год. А ведь, как известно из «Детей Дюны», этого не произошло.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/AJLRT).

Достаточно полистать пару-тройку произведений Кэмпбелла, чтобы понять: никакого иного приема, кроме яростного отторжения, в наши дни в англосфере его творчество просто не способно получить. Кажется логичным, что одновременно с этим снова заинтересовались работами Кэмпбелла в России и Китае.

Для Кэмпбелла было характерно взрывоопасное сочетание новаторских идей с сексизмом (так, именно он навязал Тому Годвину отвратительное решение «Неумолимых уравнений») и непоколебимой верой в евгенику. Многие предложенные им сюжетные ходы стали неотъемлемыми элементами SDK фантастики; скажем, именно Кэмпбелл первым описал в «Самой могучей машине» то, что сейчас называется “червоточиной” пространства-времени, а четырьмя годами ранее, на страницах «Островов в космосе», ввел понятие гиперпространства. Благодаря этому их теперь можно употреблять раскавыченно, не ссылаясь на классика и шельмуя прочие неблаговидные, с точки зрения SJW, аспекты его личности и карьеры; недавно, после кончины Джеймса Ганна, центр по изучению научной фантастики при университете Канзас-Сити подчинили факультету английской литературы, руководство которого тут же ликвидировало и ежегодную конференцию в память о Кэмпбелле, и саму награду JCMA.

Но вспомните, что самый продуктивный период творчества Кэмпбелла пришелся на “интербеллум” — двадцатилетие между мировыми войнами, передышку, продолжительность которой с завидной точностью оценил фельдмаршал Фош.

Распад Венского миропорядка завершился, Версальскую систему банкротили Великая Депрессия в США и ракетный взлет нацистов к власти в Германии, никто еще не мог уверенно утверждать, какое именно состояние окажется следующим стабильным для международных отношений. Однако в обществе и, естественно, фантастике нарастали смутные подозрения, что куплена эта новая стабильность будет ценой кровопролития, сравнимого с гекатомбами Первой мировой или даже превосходящего их.

Нынешняя обстановка “мерцающей” Третьей мировой весьма напоминает годы активных публикаций Кэмпбелла, с естественной поправкой на технологический прогресс — прежде всего в сферах обработки и передачи информации, а также дешевого и доступного оружия избирательного поражения. Правда, эмиграция на Марс с дальнейшим построением технотронной меритократии пока еще столь же далека от воплощения, как в пору, когда над «Фронтерой» работал Льюис Шайнер, или в момент анонса Элоном Маском соответствующей программы SpaceX шесть лет назад. Но вот характеристики, данные у Кэмпбелла Соединенным Штатам, России и Европе накануне сползания земной цивилизации в карго-культистский неофеодализм, можно прямо сейчас с минимальными модификациями, без потери качества, вложить в уста Маска, Такера Карлсона или Дональда Трампа. Едва ли слушатели заметят подвох.

А что подумает в таком случае Генри Киссинджер, никто из присутствующих наверняка бы не узнал, потому что Генри Киссинджер человек очень воспитанный; не исключено также, что он читал в детстве «Conquest of the Planets» и, подобно межпланетному дипломату Монтгомери, рассчитывает на дальнейшее экспериментальное продление жизни сверх уже отработанного столетия.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/gmtW5 + https://shorturl.at/foqPZ + https://shorturl.at/enzI9).

Моей любимицей в роли Сары Коннор, богоматери с синдромом Кассандры и спасительницы человечества от боброедок, последние 15 лет остается Лена Хиди. Не только потому, что из всех экранных Сар она наиболее сексуальна, а и оттого, что ее «Хроники Сары Коннор» — единственный сколько-то убедительный вариант развития франшизы вне ловушки парадигмы перезапусков. Он сохраняет достаточную преемственность с дилогией-первоисточником Кэмерона, чтобы можно было представить себе Сару матерью сенатора Джона Коннора, как в заканселенном эпилоге «Терминатора-2», а не жертвой лейкемии или охотницей на нарушителей новиковского принципа самосогласованности, и вместе с тем — стараниями главным образом Кэмерон Филлипс (в девичестве T-900 TOK715) — вполне оригинален, не вызывая желания в первые же 15 минут просмотра отдернуть шторы на окне и проветрить душное помещение.

Поэтому к Линде Хэмилтон я, в общем, скорей холоден, хотя ее прическа в первом фильме франшизы — квинтэссенция завораживающе прекрасной моды первой половины 1980-х, а стальная выдержка во втором — пример для подражания всем жертвам карательной психиатрии. Но все-таки огорчительно, что гугловский Скайнет пренебрегает ею при выдаче, предпочитая (механических?) псов: https://miro.medium.com/v2/format:webp/1*hwbHspKmp8Rd09gk4Dqibg.png

Пора русским туристам в ЕС разъяснить ему за подсанкционный конфискат одежды, мотоцикла и мобильника. А меж тем все настойчивее слухи о новой итерации «Терминатора», которая уж обязательно сведет родимые пятна и радиационные ожоги предшествующей трилогии неудачных попыток запустить трилогию сиквелов, приквелов или интерквелов.

Уровень этих попыток неуклонно падает, но последняя по времени выпуска итерация, «Темные судьбы» (ее Мейер по очевидным причинам не учитывает, но заранее остерегается, отмечая, что от франшизы уже нечего ждать, кроме очередной перестановки, а ценна она именно Сарой как центром кристаллизации собственного поджанра — фантастической драмы о женщине, силой раздвигающей навязанную судьбой и обществом рамку), слегка интересна тем, что

Впрочем, законам природы (той природы, которая допускает путешествия во времени и не позволяет — пока? — этой возможности успешно самовыпилиться с пространственно-временной арены) парадокс все же не противоречит. Явление Коннора на свет — просто “лев” (lion, сокр. от looping and intruding object) в терминологии Красникова. И хотя в полицейских базах данных ко времени «Терминатора-2» (а вероятно, и «Терминатора-3») Джон числится как рожденный от неизвестного отца, это, как и — в оригинале — инициалы J.C., лишь отсылка к непорочному зачатию Иисуса в библейской мифологии, но не само зачатие.

У меня нет учетки на Rotten Tomatoes и права голоса в сообществе кинокритиков, но я хочу кричать: «Астанавитесь». Мы-то, выросшие на попаданческих дебошериадах и портоланах Метро-2033, знаем, что Судный День уже предотвратили русские хронотуристы, как минимум однажды. Было это 26 сентября 1983 года, за несколько месяцев до того, как франшиза Терминатора вообще проклюнулась из флуктуаций пространства-времени.

Следовательно, отличным прототипом для образа Спасителя Человечества на парной с Сарой иконе достоин стать Станислав Петров на кухне фрязинской хрущевки: https://miro.medium.com/v2/resize:fit:1400/format:webp/1*_e53FG0NUT-aT0zmJbaL_g.jpeg

Без настоящего подполковника Петрова Сара Коннор не добралась бы по карьерной лестнице даже до психушки. Однако возможно, что ее место там не осталось бы свободным, и его заняла бы Маргарита Симоньян.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/pwCLR).

Митушкам не удалось принести Вуди Аллена в жертву “культуре отмены”, и его «Великая ирония», выходящая и на русские экраны (в отличие, кстати, от штатовских), ознаменовала, по большинству отзывов из Венеции, возвращение Вуди к хорошей режиссерской форме после скомканного рубежа десятилетий, когда снова стала популярной классическая история с его обвинением в сексуальных домогательствах к малолетней падчерице.

По такому приятному случаю есть резон вспомнить интервью Вуди Аллена Альфреду Бестеру, данное для журнала Holiday в мае 1969 года. В ту пору Аллена чаще называли “самым успешным лузером Америки”, чем величайшим американским комиком постмодерна, а анекдот о том, как его “очередная бывшая” вчинила ему иск на миллион долларов за каждую шутку в ее адрес, уже воплощался в действительность.

Радостное обещание колумнистки боевого SJW-листка Los Angeles Times “забить последний гвоздь в крышку гроба репутации Аллена” осталось невыполненным. Впрочем, как и мрачное пророчество самого Аллена о смерти театра и кино… если, конечно, не считать единственными надежными издателями бенчмарков качества Канны или Голливуд. Но у Вуди, как всегда, нашлась соломка для подстилки:

«В наши дни все успешны, таланты и бездари одинаково... Люди сильнее чувствуют свои недостатки, нежели достоинства. Именно поэтому покончила с собой Мэрилин Монро, и именно поэтому люди не понимают ее мотивов».

Иногда кажется, что только Аллен из великих англосферных актеров и режиссеров справился бы с инокультурным переложением культовых старосоветских комедий, причем и сам сыграл бы в них почти все главные роли, от Жени Лукашина до Афони.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/xJMN1).

Это последний из романов тетралогии «Огненная звезда», распланировавших наше альтернативное настоящее и очень близкое будущее на период до середины следующего месяца. Именно в октябре 2023 года должен столкнуться с Землей астероид 2004AS, модифицированный инопланетянами десяток тысяч лет назад с не вполне понятной целью.

В нашем с вами варианте реальности за неполный месяц до этой даты конца света дела у земных космических программ идут ни шатко ни валко во всем, что требует участия кожаных мешков с костями, а вот беспилотные исследовательские миссии, включая посещения астероидов, продвигаются достаточно бойко. Однако понятно, что, случись объекту вроде Глыбы проявиться в телескопах НАСА, ЛРД или Роскосмоса, восприняли бы мы это примерно так же спокойно и фаталистически, как губернатор Севастополя — попадание британской ракеты в здание штаба Черноморского флота, а гендиректор НПО имени Лавочкина — появление ударного кратера Рогозина-Борисова на Луне. Причина во всех случаях одна и та же: хроническое пренебрежение базовыми интересами (внешней политики, дипломатии, хайтек-промышленности или космической экспансии) не позволит устранить угрозу, поскольку все теоретические “окна запуска” миссии ее перехвата давно закрылись. Остается только ждать и надеяться, что прилетит не в вашу собственную крышу, а, скажем, в соседский небоскреб, ну или дух погибшего космонавта брызнет на астероид струей эктоплазмы.

В мире «Падающих звезд», однако, Мариса перезапустила космическую программу США еще на рубеже тысячелетий. И, несмотря на мелкие неприятности вроде развода с мужем, выкидыша, отставки с поста гендиректора “Ван Хёйтен Индастриз” и покушений на свою жизнь, продолжает взбивать молоко в незримом кувшине гравитационного колодца Земли. Важным компонентом успеха Марисы выступает изобретение на этой исторической линии керамических комнатных сверхпроводников, чем мы похвастаться не можем, хоть еще пару месяцев назад и померещилось, что Святой Грааль современного материаловедения наконец найден (LK-99). Эти устройства в «Падающих звездах» оказались незаменимы для оснащения орбитальных станций и кораблей защитой от солнечной радиации, а также, разумеется, во многих других областях, не исключая прокладки маглев-линий по старым маршрутам дышащей на ладан железнодорожной сети США.

«Путеводная звезда», где Флинн совершил резкий поворот на скоростную полосу причудливого альтернативного киберпанка, заканчивалась разоблачением аферы с овербукингом виртуальных пространств на борту станции «Лев». Америку, а затем и всю планету, сотрясает тяжелейшая экономическая депрессия — Нырок, и все программы подготовки к отражению астероидной угрозы остаются без бюджетного финансирования. На ветке реальности «Путеводной звезды» госдолг США, возможно, и не разбух до пары десятков триллионов с периодическими блокировками работы федерального правительства… но лишь потому, что федеральный доллар уже успели деноминировать и заново привыкнуть к расчетам самых важных трат в тройских унциях, а Китай, за единственным важным исключением Трехградья Гуандунской Республики, свалился в новую “эру милитаристов”.

Удалось бы нам в аналогичной ситуации санировать наваленные одна другой выше кучи токсичной пропаганды и объединиться ради спасения мира, располагая в качестве космических форпостов дряхлой протекающей МКС да новеньким, но суверенным и тесным “Тяньгуном”? Я колеблюсь с ответом. Можно, конечно, и с этой стартовой позиции выиграть — но не всю гонку, а только квалификацию, причем при очень оптимистичных, невзирая на гибель почти всего земного человечества, предположениях. Но решение, предложенное Стивенсоном в «Семиевии», выглядит даже менее фантастичным, чем совещание плутократов за ужином у Марисы ван Хёйтен, где саудовские принцы, Ротшильды, Дрейфусы и прочие закулисные воротилы решают скинуться на защиту мира от теста на интеллект по учебной программе рептилоидов. Впрочем, даже их пожертвования недостаточно оперативны, а орбитальной торговле и проектам Комитета планетарной обороны дефибриллятор нужен немедленно. Поэтому Мариса ван Хёйтен и ее нежданная союзница Роберта Карсон, бывшая поэтесса и SJW-активистка, которой после смерти Фила Олбрайта подчиняется организация «Народных крестоносцев», не видят иного выхода, кроме как добиться финансирования у человека, который своими инсайдерскими распродажами депрессию и спровоцировал.

Но даже если он под угрозой криминальной ответственности согласится им помочь, успех экспедиции к смертоносному астероиду вовсе не гарантирован. Ведь система двигателей, изменившая его курс и переместившая на роковую орбиту, вряд ли последняя из сохранившихся с незапамятных времен диковинок Визитеров.

Где-то с середины романа возникло ощущение, что, ломая себя через колено ради коллективной работы “меж разрухой войны и отчим домом”, гениальный социопат — виновник Нырка — совершает ошибку.

Я по необходимости субъективен в оценках, но, на мой взгляд, «Падающие звезды» только выиграли бы, если б полет к астероиду Визитеров и возня с инопланетными артефактами заняли более четверти романа, а судьба Земли не требовала бы

С другой стороны, потребности в спасательной миссии к астероиду вовсе не возникло бы,

Диковинный талант Флинна к прописыванию харизматичных, но отталкивающих женских персонажей, какими изобилуют «Падающие звезды», по счастью, не распространяется на Марису ван Хёйтен. (Правда, мне не удалось отделаться от назойливого впечатления, что это случилось вопреки авторской воле.) Женщина, Которая Продала Луну (а потом еще и Марс) — пожалуй, лучшая спасительница человечества в англосферной фантастике после Сары Коннор, матери сенатора Джона Коннора.

Удастся ли с ней конкурировать Мэй Маск и Демерзель Лоры Бирн, покажут время, Apple и План Селдона, соответствия которому в тетралогии Флинна тоже имеются; отрадно, однако, что Бильдербергский клуб и прочие трилатеральные ротшильды вроде гостей горного домика Марисы к нему никак не причастны.

С использованием заметок для Medium (http://bit.ly/2jon8sT + https://shorturl.at/hxFP2).

Эта повесть представляет собой первую половину «Защитника», опубликованную заметно ранее самого романа, и, по совести говоря, приклеена она ко второй части не очень аккуратно; примерным аналогом из игровой индустрии послужат действия Bungie, которые, как хорошо заметно по незатёртым швам в первых двух частях Halo, сперва намеревались отождествить Предтеч (Forerunners) с древними «допотопными» людьми, а потом передумали и взялись усложнять вселенную. Я вспомнил про Halo-франшизу по той очевидной причине, что корни всех ее характеристичных фракций и локаций именно здесь, в 1967-м: достаточно сопоставить Защитников с Предтечами и частично Прекурсорами, Протодидакта — с Псстхоком, уцелевшие на родной планете Пак данные о сигналах с затерянной колонии — с кенийским порталом под Вой и Каталогом Библиотекарши, а корень Древа Жизни — с пыльцой, зачем-то употребленной вместо корма для домашних животных феру, что вызвало у тех чудовищную трансформацию. Джек Бреннан, вроде бы и вырвавшийся из-под контроля Псстхока, но обреченный продолжить его работу, очень напоминает незадачливого Изодидакта, инициатора глобального геноцида поневоле, из любопытства сунувшегося в Криптум, где Протодидакт его запечатлел своим сознанием и подверг болезненной ритуальной мутации с целью обеспечить доступ к Домену.

Защитники, мошкиты и Потоп из Halo — три модельные расы, на чьих примерах удобнее всего в НФ изучать социологические последствия теорий Гоббса и Мальтуса (а также утопического социализма, где ничто не противоречит генетически закрепляемой специализации человека на благо общества) в космическом масштабе. Стоит признать, допотопная история Halo у Грега Бира получилась грозно-прекрасной, словно античная трагедия (не зря Могильный Разум общается тяжеловесно-эпичным семистопным хореем), ее как-то неудобно сравнивать с потугами Нивена с соавтором по акклиматизации Защитников, бридеров (= H. sapiens) и вампиров на Мире-Кольце. Великолепны сюжетообразующие идеи, особенно астрономическая мегаструктура Кольца, стараниями Бэнкса зачисленная в SDK современной космооперы, а вот наращиваемое на этом каркасе сиквелами «мясо» жевать удается лишь за отсутствием иной пищи для воображения.

Что ни говорите, а непринужденная демиургия Нивена — совершенно особое явление в англосферной НФ, да и за ее пределами равных ему на этом поприще найдется немного. Тот редкий случай, когда доля от наследства прадедушки-миллиардера инвестирована идеально — в строительство личного ковчега при Потопе, которым стала для традиционной космооперы Новая Волна.

«Вы себе хоть представляете, что может натворить на Земле тысяча Защитников, решившая обеспечить своим внукам жизненное пространство? Да им всего-то понадобится, что стырить несколько термоядерных реакторов».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/uvCG0).

«Сага о Ньяле» из всего дошедшего до нас на старонорвежском без прямого указания на авторство — самая длинная, фантастически (pun intended) подробная и сохраняющая поныне, спустя много веков, непреходящую популярность в Норвегии и Исландии. Если вы, насмотревшись «Викингов» или чего-нибудь из кинопродукции Marvel, решили начать знакомство со скандинавским корпусом немифологических текстов именно с «Саги о Ньяле», не рекомендую это делать: доступны тексты более лаконичные и даже более драматичные («Сага об Эгиле», «Сага о Греттире», «Сага о Глуме Убийце», «Сага о людях из Лососьей долины»), возьмитесь сперва за них. Однако почти любые этнографические детали жизни Исландии времен перехода от язычества к христианству (около 1000 года) наиболее детально освещены именно здесь. Подобно гомеровскому эпосу, «Сагу о Ньяле» порой даже используют романтично настроенные археологи для «ориентирования на местности»: при раскопках в долине Кривой Реки, где Гуннар с Конца Склона, по данным саги, принял однажды бой против многократно превосходящих врагов и вышел победителем, потеряв, однако, бывшего с ним брата Хьёрта, найдены древние скелеты, в том числе один — совсем молодого человека, с уцелевшим на шее костяным медальоном и изображением небольшого оленя, а имя Хьёрт (Hjǫrtr) на старонорвежском это и значит.

Кроме того, возможно, что «Сага о Ньяле» — на самом деле авторское произведение, да не простое, а roman à clef. Если эта гипотеза справедлива, то написали ее — либо совместно, либо с «подхватом упавшего пера» после гибели старшего — два самых образованных человека Исландии средневековья Снорри Стурлусон и Стурла Тордарсон, отобразив события Века Стурлунгов, в которых сами принимали заметное участие, под видом предания о распрях рубежа тысячелетий.

Многие практические рекомендации и афоризмы памятника более чем актуальны именно сейчас, на втором году мучительно медленного столкновения мировых геополитических плит, в особенности эпизод с разладившимися прямо на тинге «мирными переговорами» после убийства Хёскульда годи Белого Мыса или прогноз Флоси Тордарсона Поджигателя:

«Мне кажется, что ты и многие другие будете потом готовы дорого заплатить, чтобы оказаться непричастными к тому, чего вы сейчас желаете».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ghuK2).

Армию мертвецов из этой пряди иногда путают с эйнхериями, пирующими в Вальхалле вместе с Одином и прочими богами; такую неточность допускает, к примеру, Семен Коган во вновь актуализированной событиями 23 августа рецензии на «Лучших в аду».

Из первых же главок пряди видно, во-первых, что памятник либо носит серьезные следы правки, внесенной человеком, симпатизировавшим христианству, либо вообще был изначально сложен христианином, поскольку языческие боги, особенно Фрейя, тут превращены в жестоких интриганов, для которых человеческие судьбы — просто хворост под котлом на пиру.

Для сравнения, эйнхерии Вальхаллы, согласно «Речам Вафтруднира», ведут образ посмертной жизни, куда лучше соотносящийся с представлением о рае. Сюжет о хьяднингах вкратце и с некоторыми изменениями изложен также Снорри Стурлусоном в «Языке поэзии», но лишен характерной для «Пряди о Сёрли» оптимистической концовки, поскольку там освобождение мертвой армии отнесено, как и у Когана, к концу времен.

Объединяет эти «воинские спецподразделения» лишь фигура Фрейи, которая вообще-то “по основной специальности” богиня плотской любви и красоты (и «Прядь о Сёрли» очаровательна в лаконичной характеристике способа, каким добыла Фрейя у карликов Брисингамен),

но вдобавок, как внезапно сообщают нам «Речи Гримнира», делит поровну с Одином души павших, что порою списывают на контаминацию образа Фрейи чертами супруги Одина Фригг.

И совсем уж замалчивается вопрос, как повлиял этот мотив связанной проклятием армии мертвецов на стратегию Арагорна из «Властелина колец» в битве при Пеларгире.

С использованием заметки для Medium (https://medium.com/p/41d0cd6d9c0c).

Мусор, телевидение и почему-то чай — вот некоторые тэги, предлагаемые движком Фантлаба для характеристики этой работы. Нельзя назвать современную “яблочную” экранизацию цикла об Академии Айзека Азимова, второй сезон которой сейчас как раз предлагается вниманию подписчиков Apple TV+, совсем уж мусорной, она не лишена некоторых отличных решений вроде Генетической династии клонов-Клеонов (по-английски это еще и анаграмматическая перестановка). Но персонаж Бела Риоза сильно изменился за лето второго сезона: из бравого молодого генерала сделался отверженным на каторжной планете Лепсис, ушатанным жизнью преследователем ЛГБТ-моды лет эдак 60 на вид. А Клеон, которому Бел вынужден служить, нарастил порядковый номер с второго, как у Азимова, аж до семнадцатого.

Причина для ссылки на каторгу, впрочем, использована та же, какая в исходной трилогии послужила к возвышению Риоза: битва у звездного скопления Лемул, описание которой в русском переводе Сосновской тоже изрядно переврано. Судьба Риоза в экранизации пока не определена. Однако важно помнить, что для успешного выхода из селдоновского кризиса, постигшего Академию, когда Империи опять стало известно о ее существовании,

Бел Риоз и императорский советник Бродриг

Но все же, как сказал бы Марк Твен, важно не то, в большую ли драку лезет ваша охотничья собака. Куда важнее, не путает ли она свою шерсть с государственной и свои обязанности с обязанностями сторожевой. А есть ли у вашего пса муж, как по замыслу сценаристов Apple, так это сущая мелочь в масштабах военной истории, рассматриваемой через контрацептивные фильтры диалектического материализма.

Пол Томас писал, что Маркс отличался похвальной сдержанностью в вопросах, выходящих за рамки его основной «песочницы» — экономической истории стран Западной Европы — и старался не затрагивать натурализм или космологию, а вот старосоветские эпигоны бородатого антропоманта рьяно взялись заполнять «пробелы» в его творческом наследии, оснащая диамат элементами метафизики. Кажется, тем же самым нынче занимаются в Apple относительно азимовской психоистории, и в сериях, относящихся к «Академии и Империи», это видно как нельзя лучше (чего стоит одно только рутинное стирание памяти придворным и наложницам), а вот Император(ы), у Азимова прописанные быстрыми небрежными мазками, грехи сценария активно искупают.

Ради справедливости, в ту же степь откочевал грабить имперские корованы сам Айзек,

С использованием заметки https://shorturl.at/epBFI

В теннессийских хрониках времен карантиновируса и BLM, о которых теперь вспоминаешь с легкой ностальгией (в точном согласии с классическим анекдотом, протесты после гибели Джорджа Флойда и непринужденное воцарение ВОЗ при биовласти оказались белой полосой), упоминается Уэсли Бойко, аспирант Вандербильтского университета в Нэшвилле и участник демонстраций против системного расизма. Эта же персона удостоена особенно пылких благодарностей Микайи Джонсон в послесловии к «The Space Between Worlds» — “спасибо за двенадцатичасовые исследования в библиотеке и встречи в два часа ночи у тебя в стылой квартире за чтением поэзии”. Гусары, молчать! Не берусь судить, насколько правдоподобен такой предлог для заполночных аспирантских посиделок, но если вы решили, что составите по такому штриху удачное представление о круге интересов и этических задач авторессы, то не ошиблись: Джонсон, магистр английской литературы и изящных искусств университета Ратгерс-Кэмден, изучает в Вандербильте критическую расовую теорию и еще почему-то увлекается роботами.

Однако «The Space Between Worlds» — куда более удачная работа в жанре киберпанковского триллера, чем можете вы сейчас ожидать от бодипозитивной афроамериканки с примесью индейской крови (Джонсон уроженка пустыни Мохаве), преподающей КРТ в демократическом бастионе уверенно протрампистского штата Теннесси.

Кара, дитя пустынной свалки, с трудом отличимое от Панам Палмер из Cyberpunk 2077 еще чем-то, кроме отсутствия имплантов, родилась в трущобах Эштауна за стенами вертикального мегагорода Уайли-Сити, в семье наркоманки. Но это не точно.

Кару долго считали бесполезной — до тех пор, пока человечество не изыскало способ заглянуть в иные вселенные. Конечно же, людям недостаточно оказалось в них лишь заглянуть. Потребовалось туда проникнуть, понюхать, попробовать на вкус, присвоить ресурсы. Но это непросто.

Когда существование мультивселенной подтвердилось, это сочли доказательством своей правоты как религиозные, так и научные сообщества. А когда из перехода стали возвращаться первые добровольцы-изыскатели, это вызвало шок: настолько основательно изуродованы были их трупы. Выкрученные в разные стороны, блестели они от свежей крови и чего-то еще, чрезвычайно тошнотворного или вовсе неизвестного на нашей Земле, Земле-Ноль.

Оказалось, Вселенная устроена так, что межмировые прогулки дозволяются лишь тем, кто в параллельном мире уже мертв. Некоторые приписали этот регламент игре случая, темной энергии и градиента потенциалов, который воздействует на объекты, старающиеся втиснуться в новый мир, как если бы северный и южный полюса магнита пытались вжать друг в дружку. Другие, академиев Лиги Плюща не кончавшие, сочли это требование выражением воли Ньяме, божества, что восседает во мраке между мирами, удерживая все планеты на своей ладони.

И вот Кара внезапно получила громадное преимущество при продвижении по социальной лестнице: параллельных Земель, доступных межмировому тюнеру Боша, насчитывается триста восемьдесят, а Кара умерла на трехстах семидесяти двух.

А хотя нет, уже на трехстах семидесяти трех.

Баланс автобиографичности, саспенса и повесточки в «The Space Between Worlds» сложился как раз настолько удачный, чтобы за премии, выданные роману, не было стыдно, а нынче в англосферной НФ это редкость. Я колебался даже, не поставить ли роману высший балл в личной картотеке — как ни крути, приятно было встретить такую стильную реализацию порядком затертого сюжета о прогулках попаданцев по параллельным мирам на контрасте с беспомощными «Работой над ошибками» и «Заставой» Лукьяненко. Понятно, что до Гибсона («Периферия»), Эффинджера («Кошечка Шрёдингера») или Массона («Доктор Фауста») Джонсон не дотягивает, но было бы жестоко требовать от нее подобного в дебютной книге.

Увы, Джонсон, подобно своему британскому однофамильцу, экс-агенту Хаоса Ее Величества Королевы, не удержалась от воинствующего популизма и «бритвенно острого социокомментария»: Адам Бош, новый Эйнштейн, изобретатель перестраиваемого частотного селектора параллельных миров, из непроницаемого эксцентричного гения, человека-загадки межштатовского масштаба, внезапно превратился в

Почему межштатовского масштаба?

А потому, что после нескольких гражданских войн, усугубленных изменениями климата, от единого федерального правительства США остались одни нелестные воспоминания, и между обитаемыми побережьями простерся широкий пояс бесплодных земель. Впрочем, предсказанный еще Гибсоном, Шайнером и Кресс раскол на хайтек-анклавы технотронной аристократии и коулунообразные шантитауны затронул в этом варианте реальности, похоже, не только Америку, но и остальной мир. Ладно бы глобальное потепление, обязательное для современной англосферной картины будущего, ладно бы истончение озонового слоя, из-за которого высовываться под открытое солнце без плотной накидки и умных наглазников не рекомендуется. Все это еще можно было бы пережить без сецессий и откатов в бандитский феодализм на местах.

Но вдобавок воплотился самый жуткий кошмар «системных расистов» и реднеков, какими их себе представляют Микайя и ее коллеги по Вандербильтскому университету: не в меру вольнодумное население «мимопролетных штатов» лишили доступа к огнестрельному оружию.

А без этой скрепы, как без личного автомобиля и субурбистанской ипотеки, штатовский общественный договор останется лишь спрессовать с песком бесплодных земель.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/eirE6).

Пьер Тейяр де Шарден, пожалуй, единственная фигура в истории католической церкви XX века, о которой споров за пределами этой корпорации ведется больше, чем внутри нее. Нельзя сказать, что не возникает сомнений на тот предмет, достоин ли этот человек считаться святым, пророком или основоположником особой синкретической религии: конкретная характеристика определяется вкусами рецензента, но все, кроме совсем уж откровенных еськовообразных нытиков от элиминативного материализма вроде Чёрчлэндов или Докинза, признают, что де Шарден безусловно вышел за рамки современных ему религиозных структур и должен рассматриваться как явление особое. В епископальной церкви США де Шардена даже поминают 10 апреля (!), хоть он традиционно и причисляется к католикам.

Позиция Докинза, кажется, объяснима тем, что он воспитывался в русле скептической школы, склонной подозревать за де Шарденом зачистку следов в делах синантропа и пилтдаунского человека. Оснований для этого имеется примерно столько же, сколько ожидать от Дэна Брауна правдоподобного сеттинга в романах о Лэнгдоне; впрочем, хотя и трудно судить, попали ли утаенные от нас произведения Тейяра в Секретный архив Ватикана, но я бы не удивился обнаружить их где-нибудь среди восьмидесяти пяти километров полок под Бельведерским дворцом — в месте, куда после экранизации «Ангелов и демонов» устраивали экскурсии с демонстративным, но обреченным на неудачу разъяснением, что в действительности там все не так, как на самом деле.

Персона де Шардена и его труды, главным из которых можно считать отсутствующий в фантлабовской библиографии «Феномен человека» (не путать с одноименным эссе Александра Меня, фигуры сравнимой величины и неоднозначности для русского православия), часто упоминаются или обыгрываются в литературе и кинематографе. Довольно тривиальным будет замечание, что именно с него списаны Поль Дюре в «Гиперионе» Дэна Симмонса — для особо непонятливых Симмонс заставляет Дюре избрать папское имя Тейяра I, — а также отец Телемонд в «Башмаках рыбака». Но другая часто приводимая атрибуция, с отцом-иезуитом Ланкэстером Мэррином в «Изгоняющем дьявола» Уильяма Питера Блэтти, на поверку оказывается более шаткой; образу Мэррина в работе Блэтти попросту недостает шарденовской интеллектуальной глубины, как бы автор ни пыжился (если вообще заподозрить у него такую цель), да и трудно себе представить в роли экзорциста де Шардена, который последовательно избегал голливудской персонификации добра и зла в своих работах, придерживаясь пантеистической модели мироздания.

В современной католической церкви статус блаженного или святого Тейяру, видимо, не светит, в отличие от вселенной Гипериона, — уж слишком неортодоксальны воззрения де Шардена для религиозной корпорации, которая до третьей четверти XX века продолжала огульно отрицать эволюцию (плоти и разума) как биосоциальный феномен, не говоря про техносферное ее измерение. Но история прохождения святого Джона Генри Ньюмена через круги интерфейса ватиканской бюрократии наводит на мысль, что Тейяру де Шардену, пожалуй, еще повезло обойтись без проверки на святость. К тому же он всю жизнь был неполиткорректно гетеросексуален и связан продолжительными пастырско-романтическими отношениями с американской скульпторшей и художницей Люсиль Свон, и защитникам прав гомосексуальных меньшинств в этом случае защитить нечего.

И если римские первосвященники в последние несколько десятилетий относятся к тейярдовцам более благосклонно, чем при жизни де Шардена — генерал ордена иезуитов Влодзимеж Ледуховски или папа Пий XII, то в среде прелатов рангом ниже, особенно в Северной Америке, настроения куда менее толерантные. Так, крупный канадский теолог монсеньор Винсент Фой, современник не только наш, но и де Шардена (Фой прожил больше ста лет), в заметке под недвусмысленным заглавием Teilhard de Chardin: Arch-Heretic («Тейяр де Шарден: архиеретик») писал гневно: «Писания Тейяра полнятся еретическими поклепами, осужденными Церковью… Как сторонник религиозного эволюционизма, Тейяр ошибочно утверждал, что все на свете становится и эволюционирует, что эволюционирует даже сам Бог». Там же Фой обрушивается на Патрика Редмонда, автора книги “От Адама и Евы к настоящему” (Ave Maria Press, 2012), за согласие с научным фактом — происхождение ДНК можно проследить научными методами к первым нашим родителям, мужчине и женщине; католик Редмонд делает отсюда полный энтузиазма вывод: молекулярная генетика подкрепляет церковную доктрину в том смысле, что человеческие существа созданы Господом, начиная с Адама и Евы, а не эволюционировали от низших животных.

Из теологии влияние Тейяра распространилось обратно в естественные науки, чему наиболее известным свидетельством послужит гипотеза точки Омега Фрэнка Типлера. А не далее как 13 мая текущего года Американская тейярдовская ассоциация (да, есть и такая) организовывала тематическое собрание «Космос глазами ватиканских астрономов», где приглашенными докладчиками значились два иезуита из Ватиканской обсерватории, действующие члены того самого ордена, чьи генералы добрую четверть века запрещали де Шардену печататься и проповедовать.

В общем, искоренить принесенный Тейяром в католическую и экуменическую теологию импульс оказалось так же затруднительно, как забыть искусство добычи огня после Прометея

(«Сознание человека само заявляет о себе», предупреждал свое церковное руководство Тейяр, «и, таким образом, стоит этому огню вспыхнуть, он обнаруживает поистине космическую протяженность и не имеет границ ни в пространстве, ни во времени»)

— или, что актуальнее в 2к23, по армейской команде разучиться мыслить в последнем прибежище негодяев.

(«Я, как и все мои сородичи, боюсь будущего — полного загадок и новизны, но время неустанно подталкивает нас к нему навстречу».)

Даже самые заядлые критики де Шардена, вроде американского математика, философа науки и теолога Вольфганга Смита, который в духе Оригена уделил (малоубедительному) развенчанию тейярдовских идей целую книгу «Тейярдизм и новая религия», щедро пересыпанную цитатами из оппонента, не осмеливаются напрямую атаковать тезисы, вполне пригодные как для обновленной декларации прав человека ООН, так и для экуменических библий среднедалекого будущего:

«Общая вера в Человека приведет христиан, марксистов, дарвинистов и материалистов всех течений в конце концов на одну и ту же вершину, где воссоединятся они».

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/tJQY9 + https://shorturl.at/HKLPV).

Первые пробы пера нынешних праводержателей дюнной марки на рубеже тысячелетий воспринимались с жадным интересом, но когда в свет вышла дилогия, выдаваемая ими за ту самую «Дюну-7», от любых надежд на соответствие планке качества, которую задрал на космическую высоту Фрэнк, не должно было остаться и следа. Впрочем, к настоящему моменту число приквелов, интерквелов, вбоквелов и сиквелов уже в разы превышает количество работ, созданных по этой вселенной при жизни Херберта-старшего, если даже учитывать «Энциклопедию Дюны» Макнелли. От «ортодоксального» приквела к Дюне, романа про Батлерианский Джихад, который Херберт с Макнелли намеревались сочинять вместе, осталось четыре машинописных страницы (доступны на русском). Вероятно, этим отрывком произведение и исчерпывается: Макнелли набросал сюжет приквела за год до скоропостижной смерти Фрэнка Херберта и явно не успел ничего больше воплотить на бумаге. Но и пролога уже достаточно для сопоставлений с продукцией правообладателей — разумеется, не в пользу Брайана Херберта и Кевина Андерсона.

Ужасающе бедный язык, примитивнейшие потуги на философию власти и сознания, беспомощная интрига, противоречия с каноном в малых и значимых аспектах (самый вопиющий пример приведен в конце этого отзыва) — все это вы найдете в «Дюне-7» от БХ и КА, якобы составленной по детальным заметкам Херберта. Но друзья и современники Херберта о ее соответствии рецептуре оригинала весьма низкого мнения. Пожалуй, самое сильное возражение выдвигает в интервью 2009 года Норман Спинрад.

Он отметил:

«Фрэнк собирался продолжать, пока ему за это хорошо платили. Зная его политические взгляды, я однажды спросил, как он может без конца эту роялистскую повестку мусолить. Он ответил, что намерен закончить цикл романом, где будет показан переход его вселенной к демократической форме правления.

Он его, конечно, не написал.

И Брайан с Кевином тоже, если и было что-то такое в заметках про седьмую книгу».

Действительно, истинные политические взгляды Херберта лучше всего видны не из «Дюны», а из «Тактичного саботажника», повести о Джордже Маккае, и «Высокого мнения», опубликованного уже после смерти Фрэнка (к последнему роману, по ощущениям, наследники совсем не притрагивались, и вполне возможно, что именно он-то и сохранился на тех дискетах с чердака или в гараже). Несколько забавно, что вошел Фрэнк Херберт в историю фантастики (как и литературы в целом) благодаря одному из самых масштабных, обескураживающе инаковых, внутренне безукоризненно логичных, пленительно прекрасных — но при этом болезненно статичных, остро враждебных технологическому прогрессу, антропно-шовинистичных — построений Галактической Империи.

Трудно предпочесть Империи Коррино мир машинных навигаторов и богов из машины

А вот решение грандиозного клиффхэнгера в конце «Капитула Дюны», предлагаемое БХ и КА, вызывает примерно такие же чувства, как диванное (то есть, простите, тронное) ницшеанство Лето II из «Бога-Императора Дюны» после безукоризненной первой книги — или гулко-безлюдная, то кромешно темная, то уныло-пастельная, экранизация «Дюны» Вильнёвом по сравнению с барочной роскошью лучеметной готики Линча. Даже тот самый линчевский дождь на Арракисе в финале Пустынной войны, а не спустя пару десятков лет усиленного терраформинга, есть licentia poetica, уступающая смелостью водоплавающим червям «Дюны-7»: исходные черви Арракиса — кремнийорганическая форма жизни, кремнийорганические соединения гидролизуются, как правило, очень легко и отсутствуют в естественных биохимических процессах, потому совсем не случайно, что модификация цитохрома, способствующая созданию таких веществ, достигнута лишь недавно (2016) методом направленной эволюции через карбеновые интермедиаты.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ikEW4).

В детстве я пропустил этот рассказ, ограничившись основным романом «Удел Салема», а сейчас наткнулся, обнаружив, что недавняя экранизация «Удела», уже третья по счету и первая в полнометражном формате, опять откладывается на неопределенный срок — стала одной из множества жертв пандемии, только не вампиризма, а карантинов, и угодила в производственный ад. Зато экранизировали «На посошок», ставший короткометражкой и доступный на YouTube — https://www.youtube.com/watch?v=67ccEaAXT5o

В целом не люблю творчество Кинга за пределами «Мертвой зоны» и «Воспламеняющей взглядом», причем его уровень еще и резко проседает по мере выхода из уроборосова круга запоев, то есть отдаления от НФ и классической мистики в сторону социальных триллеров, детективов и пресного, до последнего байта коммерческого, трэша, а усугубляется это явление, как и в случае Азимова или Муркока, навязчивым стремлением увязать почти все работы в сквозную мультивселенную — если же не получается, за ретконами Кинг не постоит. (А вводить самого себя в сюжет как воплощение Гана — вообще жуткое дурновкусие.)

Однако «На посошок» из 1970-х безусловно хорош: в отличие от «Удела», старательно переписанного у Стокера и вызывающего скорее зевоту (особенно на контрасте с более современными переосмыслениями вампиризма у Стэблфорда или Уоттса), рассказ достаточно самобытен и лаконично изящен в невзыскательном статусе байки у камелька в безжалостно холодную зимнюю ночь — чуть не сказал «охотничьей байки», но это было бы чрезмерно жестоко. Впрочем, как и в случае «Кладбища домашних животных», чье действие разворачивается по соседству в Ладлоу (Рэйчел Крид по дороге домой попадает в вилку теоремы Эскобара — свернуть в Удел и прикорнуть до утра или продолжить поездку навстречу свиданию с нежитью иного сорта), заметная доля привлекательности рассказу сообщается аллюзией на малоизвестную в Рунете англосферную классику.

В данном случае — «Сказание о Старом Мореходе» Сэмюэля Тэйлора Кольриджа. Ведь заметающий все следы снег когда-то был морской водой.

Несмотря на встречающееся иногда название «Return to Salem's Lot», с одноименным фильмом, свободным продолжением «Удела Салема» (именно фильма, а не книги), рассказ не имеет ничего общего, кроме только упоминания поселка.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/lst01).

Один из самых монументальных исторических романов века, который, будь он написан или опубликован мужчиной с фамилией на букву Ш, мог бы породить такие же споры о подлинном авторстве, как в двух классических случаях — шекспировском и шолоховском. Дело в том, что Пенман впервые взялась за подготовительную работу еще студенткой и закончила более короткую, 400-страничную, версию в начале 1970-х — но, судя по всему, решила сэкономить на услугах копировщика, а зря: рукопись украли из оставленной без присмотра машины. После этого должно было пройти еще пять лет, прежде чем Пенман набралась мужества восстанавливать роман с нуля — никаких следов первоначальной версии за это время не обнаружилось, так что, вполне вероятно, разочарованные незначительной для себя ценностью похищенного воры ее просто выбросили, не соблазнившись возможностью плагиата (кто сказал «Крюков»?). По ходу дела «Солнце во славе» увеличилось в объеме вдвое и превратилось в самую последовательную попытку «взгляда с той стороны зеркала» на канонические версии событий позднего средневековья после «Дочери времени», но не было так обласкано наградами и экранизациями, как современный нам цикл Мэнтел о Томасе Кромвеле. Название отсылает к небесному знамению перед битвой при Мортимерс-Кросс 2 февраля 1461-го, выигранной йоркистами благодаря смелому психологическому ходу Эдуарда графа Йорка, который истолковал появление ложных солнц как благоприятное для себя. Хотя в более широком историческом контексте оно прежде всего заставляет вспомнить о «принцах в башне», сыновьях Эдуарда от Элизабет Вудвилл, чья смерть стараниями Шекспира почти до времен Кира Булычева и Алисы Селезневой неразрывно связывалась с персоной Ричарда III Глостерского. Именно Шэрон Пенман, пожалуй, больше всех в англоязычной исторической романистике (Тэй была детективщицей, и ее знаменитое творение — вложенный сюжет внутри одного из романов об инспекторе Гранте) сделала для того, чтобы трактовка жизни и деяний Ричарда как злобного сгорбленного патологически властолюбивого маньяка утратила монополию на истинность по крайней мере за пределами школьных учебников истории и литературы, знающих всё.

Как показали археологические раскопки и трехмерные реконструкции, Ричард и горбуном-то не был.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/jktEN).

Классический технотриллер Майкла Крайтона был издан на русском первым среди всех работ этого автора — и, как я объяснял несколько лет назад, без эпилога, содержавшего недвусмысленный намек на причастность русских бактериологов к неожиданной эволюции титульного микроорганизма. Полное издание выпущено лишь недавно, а к тому времени у «Штамма Андромеда» уже появился и сиквел, незатейливый (в нем ощущается могучее и чужеродное для первоисточника влияние «Экспансии» с ее протомолекулой), но пригодный скоротать скучную поездку в метро или на поезде. Вспомним, что и поздние работы самого классика оставляли желать много лучшего, а в экранизацию 2008 года с обширными проявлениями блэквошинга, гендерсвопа и онтологических парадоксов,

Все книги Крайтона выполнены в жанре “романа одной ногой в будущем” и (здесь ощущается перекличка с Азимовым и Хербертом) обильно используют псевдоцитаты из внутренних документов «служебных расследований» соответствующей вселенной. Процент удачных предсказаний у него, впрочем, ниже, чем у Кларка, Лема, Мэннинга или Винджа — Крайтон не столько предсказывает будущее или предупреждает о нем, сколько экстраполирует настоящее и направляет его в желательную сторону. (И это было так задолго до «Парка юрского периода», почти единолично породившего диноманию мягких игрушек и парков развлечений, а попутно вызвавшего революцию компьютерных спецэффектов в Голливуде. Нобелевский лауреат 1958 года Джошуа Ледерберг, прочитав роман и посмотрев фильм, уверился, что выведен там под именем Джереми Стоуна, и накатал возмущенное письмо Крайтону и издателям. Позднее недоумевал полный тезка Стоуна, руководивший одно время профсоюзом американских ученых.)

Однако концепция “биооружия с доставкой на дом из космоса”, принесшая ему славу в конце 1960-х, все еще не воплотилась в нашем варианте реальности. Или, во всяком случае, мы о таких инцидентах не знаем.

Быть может, именно это положение дел оставило недовольными основателей и инвесторов калифорнийского стартапа Varda, декларирующего благородную цель — удешевить производство лекарств в условиях микрогравитации? Вчера, 12 июня, первый робозавод Varda был выведен на орбиту стараниями SpaceX и Falcon 9. Орбитальная фабрика Varda проведет в космосе около месяца, после чего замедлится и приступит к возвращению на Землю. Поскольку это самое возвращение по необходимости будет проходить на гиперзвуковых скоростях, Varda активирует вторую часть своего смелого бизнес-плана: осуществит ряд испытаний по выживаемости и управляемости аппарата в рамках научно-исследовательской программы, составленной ВВС США. Стоимость испытаний импровизированного гиперзвукового биооружия оценивается в 60 млн. долларов. Когда робофабрика снизится до высоты крейсерского полета обычного коммерческого авиалайнера, ее скорость будет около 270 км/ч. В этот момент аппарат раскроет парашюты и продолжит снижение. По мнению разработчиков, такой гибридный режим спуска, совмещенный с испытаниями, не повредит сохранности биопрепаратов, синтезированных на орбите.

Хотя, случись вдруг что, виноват, как в отцензуренном эпилоге, явно окажется главный противник. А руководство Varda — останется все в белом, совсем как толкиеновская вала. Или исследователи на улицах мертвого аризонского городка Пидмонт.

С использованием заметки для Medium (https://loadeddice.medium.com/dead-love-and-giant-a9143da5b05).

Этот рассказ у Балларда и до экранизации в рамках «Любви, смерти и роботов» был одним из самых известных и часто антологизировался, но лично мне жаль, что выбрали продюсеры именно его, а не, скажем, «Безвыходный город», где даже в экуменополисе (или сфере Дайсона?) сохраняется определенная «иллюзия полета» — а некоторые, как Айзек Азимов, найдут тамошнюю обстановку и уютной, — или «Последний берег», весьма актуальный по нынешним временам прокси-Третьей мировой войны, когда последние соглашения о коллективной безопасности мрачно хромают к логическому финишу своего срока годности. Не так в «Утонувшем великане», который не просто следует классической традиции гуманистической сатиры, заложенной Свифтом, но и, подобно «Империи солнца» или «Эндшпилю», автобиографичен — даже слишком.

Я его прочел, преодолевая (в отличие от чуть более поздней и, похоже, независимой работы Маркеса) рвотные позывы и помня, как еще полвека назад впору было ставить под вопрос выживание синих китов — но ничего, справились как-то и без китовых зондов «Стартрека», да и в более традиционных областях потребления вегетарианское мясо, на радость конспирологам, с каждым десятилетием набирает популярность. Однако ни в НФ, ни в магреализме рука не поднимается ставить высшие баллы произведениям, любимым школьными учителями литературы за то, что ответ на вопрос «дети, что этим хотел сказать автор?» считывается безошибочно. В заметке о Балларде, которая включена в антологию «Зеркало бесконечности» (под редакцией Силверберга, 1970), американский критик Г. Брюс Франклин отмечает: «Баллард — поэт смерти, для которого наиболее типичны апокалиптические фантазии, прекрасные и мрачные образы распада, смерти, отчаяния». По Франклину, все, чрезвычайно разнообразные, описания смерти у Балларда незатейливо символизируют загнивание британского капитализма в цепких объятьях молодежной (контр)культурной революции. Редко хочется соглашаться с истолкованиями, траченными молью классовой борьбы доинформационной эпохи; в интервью 1969 года Баллард поддел: «С марксизмом та проблема, что это общественная философия для нищих, а нам бы сейчас не помешала общественная философия для богачей». Но в данном случае ничего не попишешь: действительно, на берег выбросило не просто Гулливера или его напарника по кораблю, а Британскую империю и ее легендарную тяжелую промышленность.

И случилось это в Кембридже 1949-го, где Баллард студентом после освобождения из японского концлагеря испытал переживание, немного напоминающее реакцию Чарльза Дарвина на зрелище наездницы, откладывающей яйца в гусеницу. Дарвин тогда пережил тяжелый душевный кризис: «Я признаю, что не так отчетливо вижу во всем промысел Божий и дарованную нам благодать. В мире, по-моему, слишком много страданий». Ему вторит через десятилетия, культуры и мировые войны студент медицинского факультета Баллард:

«Анатомия открыла мне глаза», говорил он в интервью. «Ты всю жизнь строишь на иллюзии цельности своего тела, твёрдой плоти. Мифологизируешь знакомые куски плоти и сухожилия. Затем видишь труп на столе для вскрытия и начинаешь сам вскрывать его, и в конце концов не остаётся ничего, кроме эдакой груды хрящей и горстки костей с ярлычком, носящим имя какого-то мёртвого врача — это колоссальное впечатление, подрывающее уверенность в цельности плоти и убеждающее в том, что дух этого мёртвого врача продолжает себя».

C использованием заметки для Medium (https://loadeddice.medium.com/game-set-death-a67fd59b55b).

Хотя лучший из чисто реалистических романов Балларда, «Империя солнца», он же — единственный удачно экранизированный, написан будет лишь спустя двадцать с лишним лет, в этом рассказе уже содержится зерно, из которого потом проклюнется великолепная концлагерная автобиография. Приговорённый к смерти человек, которого поселили на одной вилле с будущим палачом, становится всё сильнее убеждён в своей невиновности (это на самом деле не так), а палач — в его виновности, пока не наступит подходящий психологический момент для приведения приговора в исполнение.

Герой рассказа куда охотнее заявляет о своей невиновности, а вот бежать, в отличие хотя бы от Франца М. из «Безвыходного города», не пытается. Очень знакомое ощущение времен пандемии карантинов или какой-нибудь общей ли, частичной ли могилизации, не правда ли? Однако истоки его именно там, в лагере для интернированных гражданских на Дальнем Востоке времен японско-китайской и Второй мировой войны, о котором Баллард вспоминал:

«Большую часть трёх лет лагерь охранялся не более чем дюжиной японцев... Основные силы охрана тратила на то, чтобы помогать узникам укрепить покосившуюся колючую проволоку, мешавшую выбраться голодным китайцам. Сами заключённые и следили за соблюдением комендантского часа, дежурствами и так далее, охранники давали о себе знать редко, поняв, что, свалив все обязанности на узников, добьются куда большей организованности в порученном им лагере, чем могли бы мечтать сами».

Не приходится сомневаться, что именно эта кафкианская обстановка «исправительной колонии» решающим образом повлияла на формирование Балларда как писателя, и в некотором смысле он всю литературную карьеру (ну или, по крайней мере, в крупной форме) оставался ее пленником без права на помилование. Даже если концлагерь получался роскошным, как Багряные Пески или курорт из «Вечных каникул».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/dftG5).

Мог получиться очень хороший киберпанковский триллер (выйди он из-под машинки Дика, наверняка бы уже экранизировали), но, как обычно у Балларда, довольно неудачное моралистическое упражнение. Вырос он, видимо, из строк «Автокатастрофы», где рассказчик (его тоже зовут Джеймс Баллард) думает о своей супруге Кэтрин: «Кэтрин лежала рядом со мной в постели, неподвижная и бесчувственная, как сексуальная кукла с неопреновым влагалищем». В варианте реальности, описанном здесь, люди встречаются и знакомятся только по телевизору (у нас сказали бы — по Сети, но уровень развития современных инфотехнологий для этого недостаточен, скорее тут требуется нечто уровня дистантников из лемовского «Мира на Земле»), герой в счастливом браке, у него двое детей, но они с женой никогда не встречались телесно, и все сексуальные акты состоят из онанизмов, сопровождаемых прикосновениями к проецируемым экранным образам друг друга. Детей зачинают путём искусственного оплодотворения: тут вспоминается вселенная Форкосиганов Буджолд, где на родине Корделии, в Колонии Бета, используются исключительно внематочные методы продолжения рода, а всем (генетически усовершенствованным) людям при рождении вставляют контрацептивный имплант. [Должен заметить от себя, что такая перспектива мне представляется логичным результатом развития человечества — уж слишком скверно женский репродуктивный аппарат приспособлен к родам, отсюда и высокая доля смертей родами в древности (от того же тазового предлежания и проч.) или хирургических разрешений сегодня; кроме того, в очень многих случаях беременность необратимо портит фигуру.]

Но Баллард, как и в «Автокатастрофе», использует этот сюжет для исследования одной из своих излюбленных (шутка в ассортименте) тем — «смерти любви». И когда конце концов герои из любопытства решают пойти на беспрецедентный шаг и создать семью не на расстоянии, то приводит это к тому, что они

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/cyDE8).

С Дилэни, Желязны, Силвербергом, Шайнером, Муркоком, при некоторых оговорках — Майклом Джоном Харрисоном, и еще многими авторами повторяется в небольших вариациях одна и та же история: чем больше продажи и благосклонность критиков мейнстримного гетто, тем заметнее просаживается уровень против работ пылкой молодости. И у Балларда так: все лучшие работы, на мой вкус, им созданы до середины 1960-х. Данный рассказ вызывает ощутимые ассоциации с недавним шедевром Ганна, «Машиной трансценденции», о которой рецензенты замечали, что она напоминает «завалявшуюся в архивах классику Золотого века»; «Угодья ожидания», впрочем, могли бы выйти не только из-под клавиатуры Ганна, задумавшего с приближением 90-летнего юбилея подбить «сумму фантастики», а и из-под машинок Кларка Эштона Смита («Склепы Йох-Вомбиса») или Брэдбери. На другой планете человек по имени Квэйн, прибывший сменить дежурного по обсерватории Таллиса (это имя затем встретим в «Выставке жестокости» уже среди «бетонных мегалитов» Америки 1970-х), натыкается на странный храм галактических рас, напоминающий Стоунхендж — на каменных плитах высечены даты, разнящиеся от библейского времени Земли до (но это герой обнаружит уже постфактум) 2217 года, когда происходит действие. Среди песка, пепла и ужасного жара Квэйн убивает металлурга Майера, надумавшего распилить артефакты для переработки на ценнейшее сырье, и вознаграждается за импульсивное преступление проблеском галактического цикла.

Он узрит будущую эволюцию разумных видов, расширение их в космос, замедление субъективного течения времени до тех пор, пока (спустя квинтиллион лет) они не покинут физический план существования и не станут «великой вибрирующей мантией идей», которая в конце концов поглощает всю материю и «достигает окончательных предикатов пространства и времени, вечности и бесконечности».

Когда это нулевое состояние достигнуто, система взрывается, время и вещество возникают опять, и цикл перезапускается. Бестелесный голос чужака повествует о цели этого видения и об Угодьях Ожидания:

»... мы ждём здесь, на пороге времени и пространства, празднуя собственную идентичность и родство частиц наших тел с частицами внутри солнца и звёзд, наших собственных кратковечностей — с грандиозностями галактических циклов и объединяющим их все временем космоса...» Во Вселенной, быть может, происходит множество смертей, но в конечном счёте она являет собою единое, и существование каждой частицы в ней осмысленно. Концепция близка экпиротической вселенной Турока, Стейнхардта и пр. из космологической теории струн, но такое представление сформулировано только в 2001-м, потому, несомненно, Баллард, как и Баррингтон Бэйли в «Столпах вечности», отталкивался от куда более древних идей стоиков и вечного возвращения.

«Скажи мне, Квэйн, где бы ты хотел оказаться, когда закончится мир?»

В заключительном абзаце рассказа приведена дополнительно порадовавшая фраза, которая как нельзя лучше описывает современную политико-экономическую стратегию Федеральной Империи и ее незадачливых нотаблей: «Но я уверен: то, чего мы ждём, что б то ни было, вскоре наступит... Что бы это ни было, его стоит подождать».

С использованием заметки для Medium (https://cutt.ly/DwefeNPy).

Колин Гринлэнд писал о «Затонувшем мире» Балларда, что “похвала Грэма Грина и Кингсли Эмиса укрепила его репутацию романиста, пробивающего себе путь на свет из сомнительного подлеска НФ”. Было бы чем гордиться, ей-Богу. В начале 1960-х Баллард создавал не только довольно крепкие романы вроде “апокалиптической трилогии”, но и маленькие шедевры, которыми в одинаковой мере могли бы гордиться Бэзил Коппер, Томази ди Лампедуза, Кутзее, Брэдбери и Федор Крюков — вроде «Сада времени», вневременной притчи об аристократах в ожидании варваров, навязчиво напоминающей сон князя Фабрицио Корберы на веранде эмильонского дворца, или «Могил времени», где земной отщепенец, обнаружив нетронутую гробницу, не может найти в себе сил осквернить ее и постепенно очаровывается виртуальным образом давно почившего существа внутри, инопланетянки, напоминающей внешне богиню.

Спустя десяток лет, прочно утвердясь на забетонированной делянке мейнстрима, он выпустит “трилогию городских катастроф” и самую известную в ней — «Автокатастрофу», унылейшее клаустрофобическое исследование техносексуальных перверсий, получившее скандально-культовый статус стараниями Кроненберга. Экранизацию в Каннах освистали, но Фрэнсис Форд Коппола, которому книга и роман также показались отвратительными, был вынужден вручить фильму особый приз жюри, который с тех пор не присуждался ни разу. (Впрочем, можно было бы им ограничиться и в случае «Титана», но для ленты Жюлии Дюкурно, чье тесное родство — чтоб не сказать “гендерсвопная вторичность” — с работами Балларда и Кроненберга очевидно, не пожалели и Золотой пальмовой ветви.)

Жюри культовой на рубеже тысячелетий награды Stinkers Bad Movie Awards, духовного прародителя “Золотой малины”, удостоило экранизацию «Автокатастрофы» особого приза и отметило, что не совсем понимает, как обладательницу “Оскара” Холли Хантер, Джеймса Спейдера и Розанну Аркетт одновременно засосало в эту кучу дерьма. Баллард экранизацией восхитился и счел ее даже лучше книги.

“Жизнь превратилась в огромный роман”, справедливо отмечал Баллард в одном интервью. Трудно с этим спорить — особенно сейчас, когда вокруг идет оживленное строительство общества “малого благоденствия” в версии “среднеразвитого киберпанка”, который еще с рубежа 1980-х и 1990-х хоронили с полдюжины раз, по числу попыток продвинуть в народ гарнитуры дополненной и виртуальной реальности. Отлично, и какой вывод сделал Баллард из размывания границ между миром и текстом? О “смерти любви”: это потому, что секс окончательно перестал на рубеже 1960-х и 1970-х выполнять чисто биологические функции и концептуализировался как наслаждение. (В наше время одним из лучших его киновоплощений кажется Кристин Леман из экранизации «Видоизмененного углерода», чья Мириам Бэнкрофт использует секс и бессмертие как товары одной премиальной категории.)

Баллард, однако, до киберпанка, как в писавшемся одновременно Джетером «Докторе Аддере», не дорос и ударился в “хирургическое морализаторство”: подробным бесстрастным живописаниям симфорофильских сексуальных актов, включая мужские гомоэротические, в «Автокатастрофе» предпослано заботливое авторское предисловие, остерегающее непонятливого читателя, что “главная цель … предупреждение, предостережение против грубого, эротического и ослепляющего царства, которое все настойчивей манит нас с окрестностей технологического пейзажа”.

От него роман и его киноверсия лучше не стали: в эпоху Pornhub единственным аргументом в их пользу может выступить разве что стремление к снобизму, какое случается у любого интеллектуала, и я тут не исключение. Однако уроженцу стран бывшего Варшавского договора, где в очереди за машинками с уровнем комфортности “Трабанта-601” и по 15 лет стояли, а поездки на 500+ км в переделанных под пассажирские перевозки мини-бусиках возможны и ныне, не очень получается с трепетом контркультурного благоговения вживаться в «Автокатастрофу», написанную вдобавок языком справочника для начинающих гинекологов-миастеников:

Подавать роман Балларда как «горчайшие, но чрезвычайно полезные пилюли в очень яркой и привлекательной упаковке» — это все равно что залить на агрегатор домашнего видео эротический ролик с кнопочной “Нокии” без автофокуса под видом 4K HDR и коварно занавесить его пэйволом. А принимать такие пилюли перорально — это, если уж мы обратились к британской культуре,  все равно что  задонатить вместо котиков повышенной пушистости подданной Карла III на борьбу с коррупцией.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/hmtDG).

В день русского языка, прорыва дамбы Каховской ГЭС и великого днепровского потопа просто невозможно не вспомнить роман Балларда и его резкую, колючую, мизантропичную манеру — очень подходящую как для “серьезной литературы”, которую пишут с четким прицелом на жанровые премии и артхаусные экранизации, так и для современной твиттерной дипломатии. «Затонувший мир» открывает неформальную “апокалиптическую трилогию” Балларда, известную хуже аналогичной кинотрилогии Карпентера, но в целом более удовлетворительную эстетически. Это потому, что, в отличие от Карпентера, всегда (кроме «Деревни проклятых») готового сорваться в безудержный тошнотворный трэш, Баллард не забывает восторгаться мимолетными красотами попаданса в сей мир, затонувший, выжженный или хрустальный, в его минуты роковые. Не Баллард начал поиск ответов на главный вопрос Новой Волны: “Какова точная природа катастрофы?”, и не его работами полнятся соответствующие классические антологии — они о похождениях вечного воителя пепельного цирка Джерри Корнелиуса, а уж чего-чего, но межавторских проектов Баллард чурался, за единственным ктулхообразным исключением. Однако именно Баллард, с его обсессивной зацикленностью на различных катаклизмах биосферы и техносферы, последовательнее всех нововолнистов сколачивал гробы для человечества по мерке “фантастики воображения”.

В давней радиопередаче для BBC, интервью с доктором Кристофером Эвансом, Баллард заявил, что полагает «Затонувший мир» психологическим изображением прошлого, а «Выжженный мир» —описанием будущего. Понятно, почему необходимо такое разграничение, даром что действие всех книг условной трилогии развивается в близком или среднедальнем будущем: «Затонувший мир» как упражнение в биосферной эсхатологии, пожалуй, наиболее старомоден и милосерден к читателю, вскормленному на великих журналах Золотого века пальпа (или катавшемуся в детстве по аттракционам Парка юрского периода). Такое произведение могло бы выйти из-под машинок Уильяма Голдинга, Джозефа Конрада, Джона Уиндэма, Джона Кристофера, Лоуренса Мэннинга —или даже Ричарда Джеффриса, который достоин считаться создателем англоязычного постапа. Вместе с тем это до сих пор одно из самых удачных в англосферной фантастике, наряду с «Дарвинией», построений “разворота эволюции”, возврата к доисторическому прошлому.

Под воздействием не вполне понятного скачка солнечного излучения земная экология вернулась к тому состоянию, какое было для нее характерно миллионы лет назад. Мангровая экосистема способствовала преуспеянию рептилий и тропической флоры, млекопитающие в упадке: мир словно опрокинулся в триасский или юрский период. Обосновавшиеся на полюсах власти затонувших государств и ООН слегка обтекли и рассылают научные экспедиции с заданием исследовать новые береговые линии и проследить за биологическим развитием, имея целью повторное заселение этих территорий после стабилизации климата.

Детальная проработка этих стартовых условий сделала бы «Затонувший мир» отличным приключенческим романом (нет сомнений, что в наше время, бедное такими работами, из него произросла бы как минимум трилогия), но совсем не баллардовским. Говоря словами Дэвида Прингла, “подлинные герои Балларда —мужчины и женщины, следующие логике ландшафта”. А я бы возразил: следуют они первобытным импульсам, не имеющим ничего общего с какой бы то ни было логикой. Импульсам, осознанное подавление которых и позволяет человеку соскочить с мальтузианских горок.

Пассивность (“несмотря на красоту и загадочность лагун затонувших городов, он не чувствовал никогда ни малейшего интереса к ним…”), вялость (“… и не заботился узнавать, в каком именно городе сейчас находится станция”), уныние и, в конечном счете, сознательное дезертирство из уцелевшей цивилизации в «Затонувшем мире» вызывают в памяти проповеди Баллардом (через год после полета Гагарина и за семь лет до высадки человека на Луну) скорейшего схода с космической гонки на другой нововолнистской кафедре, в эссе «Время, память и внутреннее пространство».

Подчиняясь авторской логике капитуляции перед “нейроникой”, внутрироманной наукообразной философией (ее адептом выступает доктор Бодкин), стремящейся внедрить человека в экологию как участника и жертву вместо универсального хищника, биолог Керанс удаляется на юг, в сад Эдемский — то бишь триасский, — где еще жарче и влажнее. Словно в матке, где плод подвешен в теплой амниотической жидкости.

Однако сомнительно, чтобы Мать-Природа согласилась родить Керанса обратно. Отучить мыслить она бессильна, этим занимаются в школе и Голливуде.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3pudWb4).

Нижнюю часть интернета иногда не рекомендуется читать под тем предлогом, что он от этого тупеет; в последние несколько месяцев этот совет исключительной ценности поколеблен тем, что впоследствии, возможно, будет названо очередным фундаментальным открытием — открытием больших языковых моделей, с достаточной для потребительского комфорта точностью эмулирующих естественный интеллект типового избирателя стран Свободного Мира ®. По этой причине и по некоторым другим сетевые комментарии давно заслужили признания отдельным видом литературы или, по крайней мере, журналистики. Восходят интертекстуальные диалоги, да и сам термин “форум”, еще к древнеримской практике. И несколько странно, заглядывая в обильно отсылающий к падению Рима цикл Айзека Азимова о Галактической Империи и Академии, наблюдать, как Дьюсем Барр и Латан Деверс платят иридиевыми монетами за единственный официальный источник имперских новостей — бумажную газету из автокиоска. Для сравнения, в экранизации от Amazon виртуальная копия Гэри Селдона лихо общается со сменившим пол Гаалем Дорником после хладнокровного самоубийства руками Рейча — и все это без единой перфокарты или распечатки на матричном принтере. А минуло не двадцать и не пятьдесят тысячелетий, но менее века.

Естественно, ни письма в редакцию, ни комментарии, ни какая бы то ни было другая форма гипертекстового взаимодействия на Транторе в эпоху упадка Империи спервоначалу не были предусмотрены. Азимов мог бы подумать и дважды, и трижды — его наставник Кэмпбелл наладил первоклассную обратную связь с читателями «Astounding» (даже заокеанскими, что иногда приводило к вмешательствам в историю, которые бы сделали честь и Совету Времен из «Конца вечности» — https://fantlab.ru/work2739?sort=date#response454179), отвечая на вопросы и возражения по поводу своей беллетристики и научпопа настолько оперативно, насколько это вообще было возможно в 1930-40-е. Потребовалось больше полувека, чтобы уже после кончины Азимова, в новом тысячелетии, Дональд Кингсбери своим (неавторизованным, но блистательным) фанфиком «Психоисторический кризис» приблизил вселенную робоАкадемии к более вероятным траекториям научно-технического развития базовой реальности.

Но и сам Азимов с течением времени, наблюдая за шествием информационной эры по Земле и собирая свои произведения о роботах и Академии в единую метавселенную, несколько модернизировал свои взгляды на будущее литературы и журналистики. Его рекомендации, изложенные здесь, слегка подпорчены неуместными восхвалениями бездарного руководства Странка и Уайта «Элементы стиля», которое Айзек, сам никудышный стилист, боготворил, но с таким недостатком можно примириться. Если сухой, клаустрофильский, местами желчный азимовский стиль вас, подобно мне, оставляет равнодушным, то и к заповедям навроде

вы наверняка не прислушаетесь. И правильно поступите. Азимова читают отнюдь не за красоту слога и литературные экзерсисы, а за идеи и энциклопедизм.

Важнее, что азимовский подход к проектированию контентостроительства информационного века безукоризненно оптимистичен, а это сейчас, в эпоху массовой пролиферации «культуры отмены», большая редкость. В некотором смысле это было очевидно еще из «Профессии» или «Разрешимого противоречия», где у Айзека нарочито идеально сплавлены (как и в нашем варианте реальности, где строится общество среднеразвитого киберпанка) утопия и антиутопия творчества, но все же приятно получить дополнительное подтверждение от человека, сделавшего себя мультимиллионером на писательском поприще еще до отмены золотого стандарта. Впрочем, история умалчивает, какую долю от гонораров Азимов тратил на проживание в номере нью-йоркского пятизвездочного отеля с великолепным видом на Центральный парк — просто потому, что ненавидел без нужды путешествовать дальше центра Нью-Йорка, а еще оттого, что ему так было удобнее работать.

«Вы, вероятно, слышали утверждение, что одна картинка стоит тысячи слов», писал Азимов в статье «Светлое будущее: как писать нонфикшен», которая представляет, пожалуй, наибольшую ценность из всего сборника.

«Не верьте! Возможно, в некоторых особых обстоятельствах оно и верно— это если вы неграмотны или пытаетесь описать физический вид сложного объекта. В иных случаях— чушь».

«Как только возникает необходимость в передаче эмоций, идей, прихотей — и вообще любых абстракций, — становится ясно, что для этого пригодны лишь слова», пояснял он. «Модуляции звука на бесчисленное множество ладов— единственный инструмент из числа изобретённых человеком, с помощью которого можно хотя бы надеяться передать колоссальные сложность и разнообразие людской мысли... коммуникации производят фантастическую, фундаментальную перемену в обществе. Однако эта перемена включает трансформацию способов передачи информации, а не природы последней. Сама информация остаётся такой же, какой была в доисторические времена: речь и застывшая симвология речи, именуемая у нас письменностью... Мы умеем обмениваться информацией при помощи языка знаков, семафоров, миганием лампочек, морзянкой, по телефону, через электронные устройства, лазерными лучами; иные технологии ещё не зародились, но в каждом случае ими передаются слова. Значит, таково фундаментальное правило. В начале было слово (как говорится по другому поводу в Евангелии от Иоанна), и в конце тоже будет слово. Слово бессмертно. Из этого следует, что как только с изобретением письменности пять тысячелетий назад появились писатели, то они по необходимости пребудут до тех пор, пока существует цивилизация. Писатель может творить в различных формах и разными инструментами, но он всё равно будет писать».

Азимов менее проницателен в прогнозах аппаратных воплощений когнитивной революции, внутри которой мы поселились, чем Уэллс («Всемирный мозг»), с которым он сверяет время по аналоговым часам. Но его это не слишком огорчает:

«После вывода о том, что у писателей будущее осталось, мы вправе искренне поинтересоваться другим вопросом. Какой предвидится писательская роль в будущем? Станут ли писатели менее важны, так что их общественная функция усохнет, или сохранят своё место?

Ни то, ни другое…Никто не предполагает, что стараниями научного писателя весь мир присоединится к интеллектуальной аудитории, и любой средний человек превратится в сведущую творческую персону. Достаточно и того, чтобы знание распространялось как можно шире, а миллионы тех, кто в противном случае остался бы неграмотен или, ещё хуже, увлечён бессмысленными призывами, ознакомились с ним хотя бы бегло, достаточно, чтобы просветились те, чьи решения с наибольшею вероятностью повлияют на ход событий, то есть высокопоставленные политики и экономисты... Герберт Уэллс сказал однажды, что история есть гонка между просвещением и катастрофой, и возможно, что вклад писателя во всеобщее просвещение окажется как раз достаточен, чтобы оно обогнало катастрофу. А если просвещение победит, пускай и за малейшим преимуществом, то ничего другого и не надо».

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/42o9rgU).

Когда в середине апреля готовилась к первому запуску Starship, Элон Маск дипломатично заявлял, что будет считать успехом любой результат, кроме уничтожения стартовой площадки. Но выяснилось, что проблемы Starship далеко не исчерпываются отсутствием всякой фантазии при подборе имени корабля (хотя как вы космическую яхту назовете, так она, вероятно, и полетит).

Уместно вспомнить теперь, что чуть ли не со времен Уильяма Проксмайра многие американские политики при каждом удобном случае вопиют об экономической бесполезности пилотируемой космонавтики (у Джека Макдевита во вселенной Космической Академии это явление называется “центаврийской инициативой”: сидите, дескать, на задницах ровно и не суйтесь к западу от Проксимы Центавра). А те, кто не вопиет, в лучшем случае используют космические программы не по прямому назначению, но как инструмент создания рабочих мест. Неудивительно, что уже пошел отсчет второго полувека без пилотируемых полетов за пределы земной орбиты.

А ведь Джон Вуд Кэмпбелл еще в 1937-м, то есть не только до первого спутника и полета Гагарина, но и до Второй мировой войны, предупреждал, что без колоссальных экономических результатов пилотируемая космическая программа Человека заржавеет.

Заржавел, впрочем, вместе с нею и промышленный пояс североамериканской глубинки, а сейчас начинают корродировать и “кремниевые долины”, казавшиеся эдемским оазисом для нового технического жречества смузистов-пансексуалов. Атомное топливо из песка, как предлагал Кэмпбелл (имея в виду, вероятно, процесс Оппенгеймера-Филлипс*), не добывают, только чипы. Да и то — американские инженеры для такого плохо приспособлены.

Счетчик госдолга США же прибавил столько десятичных разрядов, что за оценочную стоимость атомного планетолета по Кэмпбеллу — несколько миллионов долларов — сейчас и захудалого футболиста не купишь. Однако во всем остальном суровые предостережения Кэмпбелла относительно темпов космической экспансии и неприятных инфляционных эффектов экономики, ориентированной на опережающий рост потребления, полностью подтверждаются экспериментом. Вспомните, что уже в текущем 2023 Году Джекпота SpaceX обещала нам тестовую миссию к Марсу, а лунная база Роскосмоса еще с 2020-го должна бы добывать гелий-3. На практике же трудности возникают не с освоением космоса, а с устойчивостью банковской системы и обузданием инфляции, не с Марсом, а с выходом на низкую околоземную орбиту, и не с гелием-3, а со старой доброй углеводородной гегемонией.

Очевидно, реальнее, как в «Невероятной планете» того же Кэмпбелла, будет Конгрессу США, SpaceX и НАСА надеяться на помощь благожелательно настроенных инопланетян, которые решат сразу две проблемы: повысят культуру инженерного труда и пресекут китайский демпинг. Возможно, их визит будет приурочен к столетней годовщине выхода цикла статей Кэмпбелла о Солнечной системе и президентским выборам 2036 года в США и России.

* Cм. «Note on the transmutation function for deuterons», J. Robert Oppenheimer and Melba Phillips, Phys. Rev. 48, September 15, 1935, pp. 500-502, https://journals.aps.org/pr/abstract/10.1103/PhysRev.48.500

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3VhIFDP).

Кэмпбелл более-менее точно оценивал сомнительные перспективы колонизации соседних планет системы или контакта с местной жизнью. Он не был, конечно, свободен от вспышек необузданного оптимизма, как в «Самой могучей машине», где Аарн Мунро представлен выходцем с колонии на… Юпитере, причем Кэмпбелл в переписке с читателями “Astounding” подтверждал, что не сомневается в возможности существования там жизни. Впрочем, при некоторой ловкости рук юпитерианскую колонию можно переклассифицировать в ганимедскую или энцеладскую, а там, из-за подповерхностного довольно теплого океана, уже другой коленкор.

Создатели той же «Экспансии» обладают несомненным преимуществом перед Кэмпбеллом: опорой на данные продвинутых исследований системы робозондами, большими телескопами (включая орбитальные) и дистанционными локаторами. Кэмпбелл же, писавший в 1930-х, сетовал, что о Плутоне знает больше, чем о закрытой облаками Венере, и без особой уверенности оценивал продолжительность венерианского дня в 30 земных суток. Как мы сейчас знаем, он ошибся почти на десятичный порядок. Попытки определить химический состав атмосферы Венеры спектрометрически в те годы также не давали результата, и Кэмпбелл пошел простейшим путем, объявив облака состоящими из воды:

Строго говоря, вода в венерианских облаках действительно есть, вот только почти вся она там химически связанная, в форме гидрата смертоносной серной кислоты, получившейся путем гидратации трёхокиси серы, а эта последняя возникла за счет окисления сернистого газа атомами кислорода: в отсутствие собственной магнитосферы солнечный ветер с удовольствием расщепляет углекислый газ атмосферы, порождая свободный кислород.

Тем не менее в главном обзор Кэмпбелла оказался безжалостно точен: если вы углеродный шовинист, ловить на Венере и Марсе нечего.

Еще занятнее другое. Кэмпбелл не просто отдает себе отчет в таком шовинизме, но и, обосновывая эту позицию, приходит к идее, которая во всем, кроме названия, аналогична понятию “зоны Златовласки”. Но последнее, сформулированное лет на 40 позже, с его именем, разумеется, не связывается. Что ж, если вы читали Лоуренса Мэннинга, то подобное переоткрытие концепций, щедро раскиданных на непаханые силовые поля в середине 1930-х, вас не удивит.

Вполне вероятно, что, ознакомься Каттнер и Мур с прогнозами Кэмпбелла внимательнее, их «Ярость» ныне избежала бы почти полного — и незаслуженного — читательского забвения. Ведь немногие читатели дают себе труд абстрагироваться от идиотской, по современным понятиям, картины старомодной Венеры, покрытой джунглями и населенной таким смертоносным зверьем, что люди на сушу без острой необходимости не суются, предпочитая отсиживаться на дне морском в цитаделях, поименованных в честь штатов погибшей вместе с Землей Америки.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/41ZWSaK).

Я ранее дал высокую оценку циклу научпопа Джона Вуда Кэмпбелла-младшего о Солнечной системе, куда входит эта статья, но отметил, что заметно хуже прочих выдержали проверку временем утверждения, посвященные Меркурию и Плутону. С Плутоном все и без разъяснений понятно: думается, многие читатели хорошо помнят, где были и чем занимались в тот недавний момент, когда зонд “New Horizons” переслал на Землю первые в истории детализированные снимки этого мрачного ледяного чулана Солнечной системы.

Сложнее ситуация с Меркурием, который вроде как известен с давних времен и послужил, в частности, первым инструментом опытной проверки предсказаний эйнштейновской теории относительности. Увы, наблюдениям этой планеты из тех широт, где проживает большинство населения развитых стран мира, часто мешают климат и растянутые по сравнению с тропиками или экваториальными областями сумерки: Меркурий никогда не отходит от Солнца дальше, чем на 28 градусов, и его слабую звездочку разглядеть на фоне зари тяжело даже близ наиболее удобной максимальной элонгации, а еще чаще она просто теряется в пригоризонтных облаках. Бытует неподтвержденное, но устойчивое мнение, что Коперник за всю свою астрономическую карьеру ни разу не увидел Меркурия с родины; вряд ли это так, но в своих работах он и вправду не ссылается на личные наблюдения планеты, лишь оговаривает, что они требуют известной хитрости.

Далее, Меркурий из-за сильно “прижатой” к Солнцу орбиты оказывается в среднем самой близкой к Земле планетой системы, несмотря на то, что формально ею принято считать Венеру — та сближается с Землей сильнее, но происходит это реже. (Кстати, аналогичное утверждение справедливо даже относительно Нептуна.)

По тем же соображениям, однако, исследование Меркурия беспилотными зондами, не говоря уж про пилотируемые корабли, резко затрудняется: орбитальная скорость планеты, летающей глубоко в гравитационном колодце Солнца, почти на 18 км/с выше земной, и дельта скоростей при маневрах вне “межпланетной транспортной сети” куда выше, чем при путешествиях к Венере, Марсу или газовым гигантам.

Неудивительно, что вплоть до 1965 года считалось, будто Меркурий всегда повернут к Солнцу одной и той же стороной, и лишь радиолокация, а затем и обследование планеты “Маринером-10”, помогли обнаружить, что на самом деле он захвачен в более редкий спин-орбитальный резонанс 3:2. Не только Кэмпбелл, но и его ученик Азимов («Ночь, которая умирает») на этом погорели — ведь статья Кэмпбелла о Меркурии построена на двух главных предположениях.

Одним из них как раз и выступает преподносимый безапелляционно тезис о том, что на Меркурии из-за синхронизации по орбите с Солнцем существуют неизменные “дневная” и “ночная” стороны, а вдобавок резонанс 1:1 порождает либрацию, охватывающую более 23 градусов по долготе в двух направлениях. (Сегодня известно, что реальная либрация Меркурия немногим более 0.5', а из-за резонанса 3:2 там наблюдается схожий, но не тождественный «эффект Иисуса Навина», когда Солнце в небе близ перигелия движется ретроградно.)

Второе предположение приводит к еще более фантасмагоричным результатам. Зная, что в прецессии перигелия Меркурия проявляются эффекты теории относительности, Кэмпбелл счел его “эйнштейновским” миром, смело приписал фотонам ненулевую релятивистскую массу и уверенно постулировал возможность наблюдения на этой планете явлений, для которых интенсивности гравитационного поля Солнца явно недостаточно.

А жа-а-а-лко. Согласитесь, было бы весьма удобно располагать у себя на «заднем дворе» естественной исследовательской лабораторией с эффектами кривизны пространства-времени, ради наглядного изучения которых приходится заглядываться на далекие пульсары и черные дыры?

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3ApLjxJ).

Кэмпбелл начал работу над этим циклом статей в возрасте двадцати шести лет, закончив университет Дьюка (из Массачусетского технологического он ушёл) со степенью по физике. Спустя несколько месяцев после окончания цикла он принял у тридцативосьмилетнего Ф. Орлина Тремэйна бразды правления «Astounding», навёл там порядок и вдохнул новую жизнь в журнал; Айзек Азимов стал одним из главных его помощников в этой геркулесовой работе, и, в частности, с подачи Кэмпбелла взялся за первое в истории НФ построение Галактической Империи человечества в цикле об Академии.

Азимов считал, что именно эти статьи Кэмпбелла привели его к пониманию, как можно разъяснять науку аккуратно и в то же время увлекательно. Всеми статьями, которые Азимов написал для НФ-журналов, и вообще всем, что написано им помимо беллетристики, а следовательно, и статусом самого плодовитого писателя в истории фантастики, он, как признавался, «обязан наслаждению, которое испытал, читая цикл статей Кэмпбелла об астрономии».

Конечно, эти материалы отражают развитие земной науки на конец 1930-х гг., восемьдесят с лишним лет назад, но тем интереснее сопоставлять выводы и прогнозы автора с новой информацией, какая стала нам доступна в ходе стремительного развития астрономии и исследований Солнечной системы роботизированными устройствами, а также, увы, заметно менее впечатляющего продвижения пилотируемой космонавтики. Примечательно, что (за простительным исключением данных о труднодоступном для наблюдений Меркурии и только-только открытом в ту пору Плутоне) устарел кэмпбелловский научпоп совсем не так сильно, как логично было бы опасаться: хоть сейчас бери и составляй на его основе учебник астрономии для самых маленьких подписчиков TikTok-канала НАСА или «Роскосмоса». Например, Кэмпбелл весьма точно угадал, как обстоят дела на Венере и Марсе, заключив, что миры эти для жизни непригодны, хотя и по разным причинам. В ту эпоху фантастике тяжело было проглотить удручающие версии о венерианской жаре, от которой плавятся камни, идут дожди из серной кислоты и выпадает снег из теллура и сернистого свинца, или о морозном мертвом Марсе, откуда давно улетучилась жидкая вода, а большая часть кислорода связалась в виде красноватых окислов железа на поверхности: после телепорт-визитов Джона Картера к яйцекладущим принцессам минула едва четверть века, а у Каттнера в «Ярости» даже десять лет спустя человечество находит пристанище в океанах Венеры. А сейчас не вполне ясно, является ли вообще Солнечная система стабильной (https://www.nature.com/articles/nphys728 ): даже если не учитывать приметы хаотичности в движении Плутона, разжалованного из планет в 2006-м (https://www.science.org/doi/10.1126/science.241.4864.433), весьма похоже, что орбита Меркурия принципиально не поддается надежным расчетам на отрезках дольше 200 млн. лет (https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/format:webp/1*XoauxMfuM56faEG8Y1--Zg.jpeg).

Правда, астрономия как школьный предмет давно уже необязательна, и, проходя по вечерним улицам любого крупного города, вам потребуется просеять выборку примерно из пары тысяч девушек, чтобы найти ту, какая хоть на миг задумчиво вскинет глаза к звездам. В этом смысле предложенный Грегом Иганом карантин, пожалуй, избыточен, как и фэйкдемийные локдауны 2020-22 годов. Скажем, две публикации на телеграфном узле бывшего студенческого журнала DOXA, размещенные в один день, отличаются по количеству просмотров более чем в 5 раз, по числу пересылок — в 24 раза, а по числу лайков — более чем в 3 раза, хотя соотношение исторической значимости их скорее обратное: гибридные солнечные затмения вроде имевшего место 20 апреля крайне редки и случаются лишь несколько раз в столетие, чего нельзя сказать о рейдах на призывников.

А Кэмпбеллу дурную службу сослужили не только увлечение дианетикой, граничившее с религиозным экстазом, но и неумеренная популярность «Кто идёт?» во многих его инкарнациях, устойчиво затмившего остальное наследие классика.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/2T4uBA9).

Даже допрежь карантиновирусной аферы и «апрельских тезисов» об электронных повестках с презумпцией информированности рунетовским читателям несложно было догадаться, что киберпанк, конечно, не мертв, а, подобно року, хэви и дэту, возрождается в каждом поколении. Иногда он претерпевает перекрестное опыление с другими жанрами (чаще всего космооперой), но переход к новеллизациям кино, игр и прочим межавторским проектам — отнюдь не лучшая участь, какой можно пожелать автору этого направления, хотя и самая частая.

Чуть не постигла эта “малая смерть” и Кевина Джетера. С этим именем по справедливости-то и должен быть синонимичен ранний киберпанк, однако «Доктора Аддера», написанного еще в начале 1970-х, удалось с большим трудом опубликовать только через дюжину лет, и так получилось, что в тот самый момент уже вышел в рейс черный ледокол с экипажем из нейромантиков. Но мы-то не забудем, кто стал нулевым пациентом IBM-синдрома в 1972-м, когда Кевин Джетер передал Дику свою рукопись через Уиллиса Макнелли.

Как знать, не случилось ли это во время пикника на обочине закольцованного хайвея, в костре для которого уже прогорело до черных дыр «лето любви»?

«Доктору Аддеру» предпослано восторженное предисловие Дика (https://fantlab.ru/work962304), но сам ФКД (диджей свободного постап-радио KCID в мире романа) в печати эту книгу уже не увидел — он умер в 1982-м, назначив Джетера душеприказчиком; на страницах «Стеклянного молота» Дик с теплотой выведен в ином образе, Бишофски, а вот его экс-женам, объединенным в персонаже Лины, порядком досталось.

Этим, собственно, и поясняется довольно быстрое переключение Кевина в режим новеллизатора и проектного координатора: кому, как не Джетеру, было разгребать багаж, забытый Бегущим по лезвию бритвы в накопителе земного министерства трансмиграции.

Термин Bladerunner, кстати, вредно калькировать: на американском жаргоне он означает незаконного торговца хирургическими инструментами и “стекловарными” наркотиками — в этом смысле персонаж Дика (и Вильнёва) ближе не охотнику за андроидами, а как раз доктору Аддеру. Название экранизации было подсказано Скотту и Дику именно Джетером.

Второй роман менее мрачен, нежели «Доктор Аддер» (впрочем, очень трудно себе представить более депрессивный сеттинг, чем в открывающей цикл работе), это философско-религиозный триллер с отчетливыми нотками нуара и мастерским использованием экспериментальных киносценарных техник субжанра roadmovie, который мог бы выйти из-под машинки Ремарка периода «Жизни взаймы». Он не получил такого культового, пускай и в узких кругах, статуса, а третий, «Death Arms» (надмозг. рус. «Оружие смерти»), и вовсе кажется заметно более тусклой светокопией первого. Но в известном парадоксальном смысле циклу как условному целому это пошло даже на пользу: его проще читать и высоко оценивать, рассматривая не как трилогию со сквозным сюжетом, но как антологию срезов соседних бран в мировой стопке (к примеру, Транспогодные Зоны «Стеклянного молота», порожденные сбрендившей спутниковой группировкой «умного» климатического оружия, практически невозможно совместить с нескончаемой засухой «Доктора Аддера», да и степень сохранности городской цивилизации Лос-Анджелеса во втором романе ощутимо выше). Этим «Город Ангелов» больше всего похож на выпускавшуюся одновременно Калифорнийскую трилогию Робинсона, действие которой разворачивается там же по соседству — в округе Ориндж, но в трех разных вариантах реальности.

Для корректного понимания «Доктора Аддера» важно учитывать, что округ Ориндж в 1970-е — 1990-е представлял собой самый надежный в электоральном отношении очаг республиканских симпатий в Калифорнии, которая в целом придерживается агрессивно либеральных воззрений. Уроженцем округа был, в частности, Ричард Никсон, президент США в период работы Джетера над книгой, которого в киберпанке и постапе любят не слишком завуалированно демонизировать.

Почти всегда на выборах разных уровней республиканский кандидат мог рассчитывать на поддержку консервативного населения Оринджа, и эта закономерность нарушалась считанные разы (к примеру, на губернаторских выборах — только однажды, в 1978-м); но постепенно историческое преимущество республиканцев размывалось за счет миграции в округ лиц латиноамериканского и азиатского происхождения, а также сторонников прогрессивистских взглядов.

На выборах 2016 г. оно впервые исчезло, и избиратели округа с тех пор не менее исправно голосуют за кандидатов от Демпартии, даже если эти кандидаты, по впечатлению, управляются с помощью перфокарт и телесуфлеров (президент Байден, сенатор Файнштейн). Однако этот случай был также предусмотрен Джетером, ведь «Доктор Аддер», в отличие от большинства ныне премируемых англосферными конвентами работ, обладает вневременной и внепартийной актуальностью — в нем не указывается, какая именно партия построила в округе Ориндж Биоархивный Отдел Департамента Образования.

Если вы используете русский язык в качестве рабочего при поисковых запросах к Google, но при этом ленитесь изучать их синтаксис, позволяющий более тонкую сортировку результатов (начиная с кавычек вокруг запроса), то наверняка заметили, как затруднились попытки приобщиться к знаниям человечества о Рихарде Вагнере за последний год с хвостом. Остается надеяться, что и небесный покровитель “оркестра” сделался из-за этого хоть чуточку популярней у самых маленьких пользователей Рунета (до 20 и младше) — как это произошло в Мали, где Рихард теперь ассоциируется с русской музыкой:

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/0*Qm8zBc7brJ857R6n

Но представьте себе, что вы и есть Рихард Вагнер, только-только закончивший работу над циклом о Кольце нибелунга. Русские поклонники в Байройте, где запланировано первое в истории последовательное исполнение всех четырех опер, вас ничуть не удивляют — визовый режим на Земле далек от нынешнего тюремного. Ни о законе Годвина, ни о претензиях новосибирских верующих к «Таннгейзеру», ни о предстоящем экспоненциальном ускорении технологического развития человечества, ни об информационной прозрачности военных зверств, провоцируемой этим, вы не подозреваете. Ваши запросы не слишком требовательны, вам достаточно наилучшего — бессмертия в памяти людской.

Повлияет ли на ваш замысел предзнание выдачи результатов?

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3zT45NM + https://bit.ly/3mpXU0y + https://bit.ly/3UwJ2KI + https://bit.ly/3mBZrkf).

Это, наверное, самый странный и удачный гибрид твердой НФ, космооперы и лавкрафтианского хоррора (который бы корректнее именовать ходжсонианским) по эту сторону «Горизонта событий». Могли бы вы предположить, что полет корабля поколений, не уступающего возможностями “Эриофоре” из «Революции в стоп-кадрах» Питера Уоттса, по Вселенной, не допускающей в жестокости своей расстановки сверхсветовых гейтов, приведет… прямиком в Ночную Землю Уильяма Хоупа Ходжсона, кошмары о которой терзают старшего навигатора?

Причем, несмотря на все апгрейды по пути, челн на миллионы лет там, в Ночной Земле, еще и устаревшей моделью покажется.

Воспрянув от криосна при крайне неприятных обстоятельствах, можно попытаться заново установить контакт со смертными обитателями наружного хабитата — чтобы обнаружить, что если объём мозга у тех уменьшился, а технологический уровень подупал, то кое-какие иные физические аспекты претерпели компенсирующее разрастание. А причина его относится к категории тех, лучшее лекарство от которых — поспешно учинить ковровую термоядерную бомбардировку и свалить к более счастливым звёздам.

При условии, конечно, что у вас в галактике такие звезды ещё остались в запасе. Но если они вообще хоть когда-то зажигались в черных небесах, значит, и Дженнифер Лоуренс не единственный вариант для свайпа в Tinder на всю «Вечность», и бессмертная любовь существует не только в детских сказках?

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3K5ALbC).

О причинах победы антисистемного единого кандидата от реднеков, технократов, риэлторов и гетеросексуалов на выборах президента США 2016 года написаны терабайты аналитических работ, но все — задним числом. Несколько аналогичный сценарий может быть найден в куда более раннем (1964) рассказе Фрэнка Херберта из цикла о Джордже Маккае, и тем занятнее эта аналогия, что в ее рамках директор ФБР Коми становится исполнителем роли Клинтона. Клинтона Уатта, секретаря Бюро Саботажа, если быть точным.

В трактовке, предлагаемой Хербертом, основная функция саботажного ведомства — вставлять палки в колеса бездушному государственному механизму, предотвращая аутоиммунные расстройства оного, влекущие за собой фрагментацию общества и значительные людские жертвы. Трудно судить, знаком ли был директор ФБР с концепцией корпуса государственных саботажников, но его точечный вброс о переписке Хиллари Клинтон накануне выборов идеально укладывается в эту схему. Как, впрочем, и более актуальные в 2023 Году Джекпота разборки с секретными документами, над которыми работало в непринужденной домашней обстановке семейство президента Байндли... то есть Байдена.

Однако помните: только та нация достойна считаться великой, чей правитель не просто так метит в Наполеоны, а способен гарантировать восход солнца вручную. Кто, как не Джордж Маккай, влюбленный в самую настоящую звезду — калебанку Фанни Мэй, будет наиболее перспективным кандидатом на эту должность? Не Фредди Мака же выдвигать ему в соперники на праймериз.

К слову, обязанности обвинителя в Высшем Системном Суде Центрального Сектора Консента исполняет некто Холджэнс Вонбрук: «высокий, тощий, как пугало, в красном облачении, с резкими чертами лица, седовласый, угрюмый, непреклонный, похожий на Коттона Мэзера».

Такой персонаж (без описания внешности) упоминается и в глоссарии к вышедшей годом позже «Дюне», но ни в одном русском ее переводе не отмечено, что появился он на свет

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3Gftmp8 + https://bit.ly/3U7DEgx + https://bit.ly/3K5ALbC).

«Моя цель — звезды» — разумеется, не единственная адаптация биографии Франсуа Пико в истории приключенческой литературы и даже не первая такая попытка в НФ в Золотом веке пальпа (Гамильтон застолбил делянку с «Диктаторами творения»), но, пожалуй, самая известная на фантастических пажитях; она предвосхитила лет на 30 (или запустила?) решительное расставание фантастики с врожденными дефектами, побуждавшими критиков загонять все сообщество в гетто. Конечно, сейчас хорошо видно, что на самом деле в тесном гетто обитают не фантасты, а мейнстримщики, хайпожоры и снобы, мнящие многоликий Великий Американский Роман вершиной литературного мироздания, но в 1950-х — 1960-х это было ясно далеко не всем, и даже много позже случались прискорбные метания между фантастикой и мейнстримом, стимулируемые кнутом издателя или (творческой ли, сексуальной ли) фрустрацией — как у Бэнкса, Дилэни, М. Джона Харрисона, Муркока или Летема.

Бестер между делом в этом небольшом романе середины 1950-х небрежно заложил основы киберпанка и новой космооперы, а его великолепные женские персонажи, абсолютно чуждые эре, когда среднестатистическую Галактику осваивали мужчины и роботы, легко дадут прикурить не только большинству современных SJW-активисток фэндома, оккупировавших конвенты и шорт-листы престижных англосферных премий, но и той же Илье Вольевой из «Пространства откровения» Рейнольдса, не говоря уж про лучше знакомых ширнармассам Лею и Рэй из «Звездных войн».

Тут, по-видимому, впервые в НФ дотошно исследовано футурошоковое влияние фундаментальных сдвигов эволюции человека на экономику его цивилизации, пускай телепортация по способу Чарльза Форта Джонта и не подчиняется скучным ограничениям типа закона сохранения импульса (узнать, что будет, если подобная вольность недостаточно поэтична, можно у Винджа в «Витлинге»). На десятилетие раньше Фрэнка Херберта Бестер переодевает топ-менеджеров и советников руководства транснациональных корпораций в парадные мундиры потомственных аристократов — и показывает, как мимолетна в исторических масштабах эра сравнительно бурного подъема благосостояния среднего класса, характерная для мира после Второй мировой войны, ибо старые ли, новые ли деньги уверенно тяготеют к перелицовкам феодализма на очередном технологическом уровне.

Здесь же встречается дебютное упоминание устройства, идентичного современным «умным часам» с функцией видеосвязи,

а противостояние Внутренних Планет и Внешних Спутников недвусмысленно позаимствовано для архитектурно-строительного проекта самого популярного нынче космооперного сериала, «Экспансии» Абрахама-Фрэнка, и чем дальше «Экспансия» отходит от нуарного сеттинга в бестеровском духе, тем труднее через нее продираться, уговаривая себя, что в начатом джонте верную клячу («Росинанта») добрый хозяин не бросает.

И вот свежайший штрих, подчеркивающий неизменную растяжку «Моя цель — звезды» одной ногой в будущем, которое распределено слишком неравномерно, чтобы наступить сразу, а не постепенно. Кролик, молодой помощник адвоката Региса Шеффилда, торопится к разведчику Ян-Йеовилу по случаю внезапного срыва маски с земного юриста.

Особая привлекательность этой сценки в том, что Бестер поместил нью-йоркский филиал Центральной Разведки Внутренних Планет в районе Файв-Пойнтс, самой мрачной бандитской берлоге Нижнего Манхэттена XIX — первой четверти XX веков, игравшей в городе ту же роль, какую в Гонконге — Коулун, прототип гибсоновского Муравейника. К примеру, на Файв-Пойнтс начинал свою профессиональную деятельность Лаки Лучано. Именно здесь, в известном согласии с замыслом Бестера, размещается ныне офис манхэттенского окружного прокурора, где предстоит давать показания Дональду Трампу по делу о гуманитарной помощи Сторми Дэниелс.

Пожалуй, Трампу полезно было бы изучить некоторые доводы самооправдания Гулливера Фойла, преступника Солнечной системы № 1.

Прецедент уже создан: в ноябре 2016 года, задержавшись ненадолго на перекрестке Президент-стрит и Клинтон-стрит в Нью-Йорке, Формайл с Цереры рассудил, что история династии Клинтонов и Главная президентская последовательность США отсюда идут в разные стороны, и проследовал табором к Белому дому, где и раскинул Четырехмильный цирк в виду Овального кабинета. Нынешнее разбирательство, затеянное Демпартией, явно может затянуться не на один сезон, а в случае, если Четырехмильный цирк Трампа снова водворится на Капитолийском холме, он теоретически вполне может помиловать сам себя.

Увы, несмотря на богатство сюжетного материала, у «Моя цель звезды» мало удачных обложек; еще меньше случаев, когда это произведение издавалось с достойными внутренними иллюстрациями или хотя бы соблюдением авторской экспериментальной полиграфии. Пожалуй, идеальным изданием этой работы Бестера можно считать японское с иллюстрациями Нориёси Ораи:

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:640/format:webp/1*bP6jKRABopBQLqvl4qPf4g.jpeg

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/format:webp/1*tC1Q2PaDh3sp9WmprtF3Bg.jpeg

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:640/format:webp/1*I8E-i3sU-8mF-cKnAMp46A.jpeg

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/format:webp/1*fRde-HazcmJtEFW_r9Y0zw.jpeg

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/format:webp/1*QIsnwx3XzYXCaqyvwUZauA.jpeg

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/format:webp/1*_8jeOOuIYWnuETjo3iEwAQ.jpeg

https://miro.medium.com/v2/resize:fit:720/format:webp/1*dv00IbJd8L80USqlR5jntA.jpeg

Кстати, вам тоже показалось, что корабль «Кочевник» на обложке и заключительном рисунке — близкий родственник «Роршаха» из «Ложной слепоты» Питера Уоттса?

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3DYP4MM + https://bit.ly/3Z1lJtx).

«Князь света» Роджера Желязны не имеет ни экранизации (если не считать операцию “Арго”, она же “Канадская хитрость”, свободной ролевой постановкой по его мотивам…), ни, к счастью, официального продолжения — они почти никогда не бывают удачны, за редчайшими исключениями вроде «Континуума Нуль-А» Джона Райта. Но если бы такое продолжение существовало (я в детстве пытался набросать), и его действие происходило бы в далеком даже относительно событий «Князя света» будущем, то сюжет, вероятно, напоминал бы «Создания света, создания тьмы». Они тоже не получили киновоплощения... если, конечно, не считать отчаянно бесшабашной ролевой постановкой по их мотивам «Богов Египта» Алекса Пройаса. Не обращайте внимания на провальные рейтинги на всяких RT/«Кинопоисках» да кассовые сборы, дайте себе труд приобщиться к этой ленте, и наверняка разделите со мной подозрение насчет вероятного раскавыченного источника вдохновения Пройаса: он честно попытался перенести на экран квазиегипетскую космологию плоского, явно дизайнерского мира, с небесной баржей Ра, влачащей по небу термоядерную печку, червем Апофисом, нарезающим кольца вокруг божественного звездолета в вакууме, обязательными платежами за доступ к послежизни и зооморфными, не вполне бессмертными постлюдьми в роскошных биомеханических боевых скафандрах.

Интереснее покопаться в еще не окаменевшей земной истории, доискиваясь неочевидных источников вдохновения самого Желязны в конце 1960-х. «Создания света, создания тьмы» написаны-то фактически одновременно с переходом Че Гевары, чья личность примерно в равных пропорциях сложена светом и тьмой, из мира бренного на иной план бытия и в вечность легенды.

Собственно, Стальной Генерал, самый запоминающийся из оригинальных тамошних персонажей (то есть не почерпнутых для творческой переработки ни в египетской, ни в греческой, ни в скандинавской мифологических системах), больше всего похож именно на реинкарнацию Че.

А вот сами посудите: Генерал — кибернетически возвышенное существо, посвятившее себя мятежам, революциям и прочим формам поддержки обездоленных и активистов против агрессоров и диктаторов на планетах Срединного Мира по всей Вселенной. Результат этих событий его интересует гораздо меньше, чем процесс. Начинал он свою жизнь в ранние годы космической экспансии человечества, но с тех пор столько раз апгрейдился, что уже не помнит толком, как выглядело его прирожденное тело.

Египетские боги ему, будем откровенны, не соперники, они ведь ограничены своим набором масок.

А Стальной Генерал — транскультурный архетип, его никакими переименованиями и прочими ритуальными действиями не одолеешь. Меметический кочующий вирус уличного мятежа, который рано или поздно, как ни обрызгивай улицы дезинфектантом, может вспыхнуть даже в материально благополучной, но при этом жестко регулируемой, стране, в самой детерминистской Вселенной, беспощадно зарегулированной законами истории (или физики, сливающейся с историей на границе обнуления вейлевской кривизны конституционными поправками).

Кстати, примерно в то время, когда Желязны работал над книгой — в декабре 1967-го — Джон Уилер читал курс лекций по гравитации и общей теории относительности, на одной из которых студенты с верхних рядов подбросили ему термин «черная дыра». Возможно, благодаря темпоральной фуге на эти ряды как раз пала вороная тень Скагганаукской Бездны Тифона — в отсутствие бронзового коня Генерала, чтобы его седлать.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3Y5sDOf).

Можно с ходу назвать несколько фантастических произведений, значительно сблизившихся за прошлый год с реалистической прозой. Но если меня попросят привести пример фантастической работы, которую события Года Джекпота Z0ZZ еще сильнее отдалили от базовой реальности, я с радостью укажу на «Невероятную планету» («The Incredible Planet») Джона В. Кэмпбелла-младшего.

И чем же примечателен такой выбор? — удивится кто-то.

Ну и впрямь, в цикле «Самая могучая машина», куда входит упомянутый роман, Вселенной больше четырехсот миллиардов лет, а Земле — только два миллиарда с небольшим;

Первый Контакт происходит с иновселенскими потомками беглецов от затопления континента Му;

кентавроподобные захватчики вторгаются в Солнечную систему по следам существа, известного грекам как Хирон;

человеческая колония обретается на Юпитере;

АЭС считаются менее практичными, чем кража лучистой энергии из фотосферы Солнца;

за возникновение протуберанцев ответственна антигравитация;

для противоастероидной защиты земного корабля применяется оболочка из магнитных монополей, а основной двигатель работает на пустоте, точнее, на чем-то вроде эффекта пилотной волны де Бройля.

На одной странице при описании звездолета или его боевой установки могут раз пятнадцать встретиться слова “гигантский”, “колоссальный” или “исполинский”, а среди конструкционных материалов преобладают металлы, включая сверхтяжелые трансурановые, и начисто отсутствуют пластмассы: синтепластик применяется только для корпусирования торпед.

Однако во всё это, пожалуй, еще можно поверить. Высокотехнологичные сражения далекого будущего, описанные Кэмпбеллом в 1930-х, не вызовут у нас добрый век спустя никакого внутреннего протеста. «Самая могучая машина» почти не нуждается в ремонте и смазке, а ее интеграция с БПЛА и системами дополненной реальности сделала бы честь иному киберпанку:

В общем, была бы обрисованная Кэмпбеллом картина довольно реалистична, кабы не досадная деталь из «Невероятной планеты», провоцирующая упрекнуть автора в чрезмерном буйстве воображения:

«Когда стало понятно, как чудовищно сложна новая возникшая проблема, Англия, её колонии, а также Соединённые Штаты ... немедленно дали согласие подчинить свои объединённые силы центральному руководству Планетарного Патруля, единственной организации, имеющей опыт космических сражений».

Это, котаны, сразу подводит цикл очень близко к опасной границе с технофэнтези, пролегающей где-то по крыльям зоны субдукции континента Му. К тому же этнографические воззрения Кэмпбелла в «Самой могучей машине», как и обычно, выражены столь рельефно, что легко понять, почему названную в его честь премию JCMA культурист_ки отмены еще несколько лет назад не то переименовали, не то вовсе сжили со свету в неисторию:

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3JzS326).

Джордж Алек Эффинджер, создатель трилогии о Мариде Одране, почти всю жизнь писал не столько ради заработка, сколько ради оплаты больничных счетов. Вообще говоря, Эффинджер не планировал никаких продолжений «Когда под ногами бездна», но этот уникальный киберпанк-триллер в футуристическом исламском антураже стал так популярен, что в Bantam его завалили просьбами о сиквелах; Эффинджер решил посвятить этой вселенной еще одну историю длиною в роман, основанную на смерти его собственного деда, кливлендского полицейского, павшего при исполнении служебного долга. «Огонь на солнце» заметно уступает «Бездне», но все еще воспринимается с жадным интересом. А вот после выхода совсем пресной третьей книги цикла к хроническим проблемам со здоровьем прибавились вызванные коммерческой популярностью проблемы с алкоголем. Аванс на четвертый роман об Одране Эффинджер все же взял, но после представленного издателю ознакомительного фрагмента (доступен в этом сборнике) окончательно утратил интерес к работе над книгой и за оставшуюся дюжину лет так и не продвинулся дальше.

Барбара Хэмбли, подруга Эффинджера, рассказывает:

Впрочем, несколько более поздних рассказов сборника так или иначе рассказывают о событиях в Будайене и жизни Марида, хотя этот недостоверный рассказчик-наркоман не всегда даже называет себя по имени — что и неудивительно, если учесть, как, по всему судя, солоно ему пришлось после смерти своего Папочки, когда противовес влиянию шейха Реды Абу Адиля в старом городе практически исчез. В рассказах Марида вообще довольно трудно отличить от условного Филиппа Марлоу, а его обшарпанную детективную контору — от предлагаемых в аренду помещений какой-нибудь заброшенной фабрики времен калифорнийской золотой и/или нефтяной лихорадки.

Будайен первоначально возник как «Город на песке», но в этом рассказе еще нет совершенно ничего киберпанковского, и он впоследствии превратился в основу романа «Relatives», гонорар за который у Эффинджера моментально ушел... правильно, на оплату услуг врачей. Тем не менее именно «Город на песке» я считаю одним из двух лучших произведений сборника — наряду с «Кошечкой Шрёдингера», пронзительно печальной и безрассудно прекрасной инсталляцией Будайена в многомировом калейдоскопе интерпретаций квантовой механики... хотя тут ее уместней было бы назвать матричной механикой.

«Город» и «Кошечка», действие которых, несомненно, отнесено в разные миры, одинаково великолепны в реификации обычной будайенской ночи — ночи на Земле, в которую ничего особенного не происходит. Безымянный город кружится вместе с бездушной планетой, на которой ежесуточно кому-нибудь да выпадает Ночь Предопределения, вроде той, какой сподобился Пророк, صلى الله عليه وسلم.

А возьмем случайный срез этой стопки вселенных: в Европе мало что напоминает о былых великих культурах. Испания, Португалия, Италия, Франция, Англия, Карбба и Германия утратили контроль над миром и воображением человеческой расы, который поочередно перехватывали друг у друга. Теперь эти великие силы старых времен дрейфуют к циничной дряхлости, декаданс и сиюминутные удовольствия вытесняют стремление к доминированию и национальному превосходству. В Азии дела идут еще хуже. Русские по скрепной традиции собачатся сами с собой, расходуя остатки энергии некогда гордого народа на ребяческие драки за остатки технологического наследия империи. Китай и тот впал в деградацию, утрачивая необозримо богатое философское и культурное наследие; безжалостная религия, рожденная династией Мао из синтеза конфуцианства с марксизмом и замаскированная показным патриотизмом, давит и гнобит беззащитных. Новости из Ирана будто с лент телеграма спрыгнули: мохаджеранцы проскользнули мимо стража перевала Танг-э-Куффар в пустынную долину, теперь они спокойно могут соединиться с растущей толпой недовольных и ударить в незащищенный тыл персидского контингента махдистов в Мазендеране, как раз там, где, по Фирдоуси, обитают дэвы.

Будайен — единственный мир, до которого есть дело его жителям, мир крайне герметичного (даже по меркам наших с вами Лет Джекпота, когда мир проходит фазу раскола на враждующие клиопатологические блоки) Ближнего Востока, но с подвохом: у этого Мирогорода, как я уже отмечал в отзыве на «Кошечку Шрёдингера», куда больше общего с Нью-Орлеаном, где Эффинджер провел немногие свои счастливые годы, и с Лос-Анджелесом, где его постигло горькое разочарование в браке. Возможно, поэтому в Будайене задавать вопросы о личной жизни не принято, даже такие невинные, как «Ну, что там с твоей женой и детишками?». Потому что вполне может оказаться — с момента, когда ты в последний раз видел этих людей, они проданы в рабство или выменяны на новую модную голосистему.

Тем не менее нет-нет, а в герметичную будайенскую реальность старомодного будущего задувает свежий ветерок с фронтира, например, марсианского, каким мы его знаем по трансляциям с роверов НАСА.

Хотя на поверку его источником обычно оказываются вентиляторы казино.

Логичен вопрос: какая же азартная игра позволительна в глазах Аллаха?

Физика, отвечает Джехана Фатима Ашуфи Вернеру Гейзенбергу.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3H3tEiu).

На блёрбе, воспроизводящемся от обложки к обложке изданий Макдевита, Стивен Кинг объявляет его “естественным наследником Айзека Азимова и Артура Кларка”. Меня это сравнение всегда заставляло недоуменно вскинуть брови. Ну, с детективной фантастикой Азимова у Макдевита действительно есть нечто общее: сухость стиля (тут ее уже на шалости перевода не спишешь), безудержный антропоморфизм иномирцев да подчеркнутая камерность декораций. Но в этом случае куда уместнее смотрелось бы в кинговской фразе имя Клиффорда Саймака. Если пытаться охарактеризовать дилогию хлесткой маркетинговой формулой, то я выберу “Пересадочную станцию на территории команчей“.

Ну ладно, не команчей, а сиу: действие дилогии разворачивается в индейской резервации Спирит-Лэйк, медвежьем углу Северной Дакоты 1990-х и горячей точке сланцевой революции 2010-х. А еще на десяток лет раньше в Форт-Мокси, что у самой канадской границы, где Макдевит некоторое время работал, на одну ночь открылся филиал Вавилонской библиотеки. Но то уже другая история («The Fort Moxie Branch»), с дилогией, кажется, напрямую не связанная.

Плотность населения этих мест даже после сланцевого бума вполне сравнима с простреленными ветром снежными пустошами Полярного Урала, Якутии и Чукотки, и городок с населением более полутора тысяч человек достоин статуса важного культурного центра. До открытия нефтеносных сланцев для фрекинговой разработки безработица и уровень бедности в прериях Северной и Южной Дакоты редко опускались ниже двузначного числа процентов, а дневная зимняя температура и сейчас редко переваливает за двадцать по Фаренгейту. Совершенно инопланетное впечатление в антураже прерийного плоскоземелья производит телерадиовышка KVLY высотой 629 м, градообразующий объект Гэйлсбурга с населением 108 человек: это самая высокая искусственная постройка в Западном полушарии и четвертая по высоте на Земле.

Как знать, а вдруг именно ею любовался Макдевит в поездке по резервации, когда ему явилась мысль вписать в эти унылые декорации погребенный под землей узел системы мгновенного транспорта десятитысячелетней давности? Зеленое сияние, источаемое Депо по ночам, смутно напоминает то ли о кинговских томминокерах, то ли о лавкрафтианском цвете из иных миров или эксперименте Куотермасса, с лабораторных журналов которого Кинг по пьяни свой талмуд и ксерил. Но ничего сверхъестественного в Депо не обнаружилось, кроме технологии телепортации, а она-то работает бесперебойно, разбирая людей и предметы в пределах транспортного круга на элементарные частицы и заново собирая за много тысяч световых лет — или вовсе за пределами Галактики, на покинутой космической станции. Одной лишь гипотетической возможности появления чужаков на пересадочном узле президенту США (из альтернативного 1997 года) Мэттью Тэйлору хватает, чтобы возобновить индейские войны, а затем, в рамках шаткого перемирия с вождем сиу Джеймсом Уокером, заложить под Депо бомбу с механизмом “мертвой руки”. Судя по всему, Тэйлора глубоко впечатлила премьера «Дня независимости».

Вы уже приготовились посочувствовать Уокеру? Напрасно. Даже трудясь сообща, Кинг, Бретт Истон Эллис и Дон Делилло вряд ли сумели бы превзойти Макдевита: столь отвратительным у него получился (причем, похоже, случайно) этот персонаж. С Уокером резко контрастирует обессмерченный оптимист Инек Уоллис из «Пересадочной станции», решительно отказавшийся оглуплять человечество.

Примечательно, что Уокер не крутой рейнджер и не комиксовый злодей, не безжалостный стратег и не кровавый садист, а лишь скучный, гипертрофированно осмотрительный оппортунист: он хочет мира и покоя домашнего очага для своего племени, даже если шаги в будущее человечества при этом умалятся до черепашьих, а у обезьян с Конскими Головами, только-только распробовавших Шекспира, бесцеремонно отберут и печатные машинки, и электролампочки, и путеводители “Lonely Planet”.

Отказ вождя от чека на триста миллионов долларов нимало не подчеркивает благородство, но усиливает диссонанс с дальнейшими поступками, доходящий до каузального разлома; особенно гротескны они в свете того, что должность Уокера выборная, и на голосование то ли 1997-го, то ли 2017 года («Громовая птица» вообще изобилует анахронизмами, среди которых гуглопоиск, Джон Дикерсон в студии “Лица нации”, топовые фотокамеры в кнопочных мобильниках и война в Сирии из репортажей CNN— лишь самые приметные) он выставлять свою кандидатуру не планирует.

Но самое странное, что предложение вождя всем оппонентам погонять черта лысого за миллиард лет до конца света, кажется, находит поддержку и у Макдевита, а не только у президента США или учителя физики старших классов Дэвида Уоцини. Уокер, по их мнению, не совершил ничего преступного, а уничтоженное им находилось в собственности сиу — и, следовательно, ни его, ни племя привлечь к ответственности не получится.

Полноте, а тот ли самый это Макдевит, который в недавнем «Долгом закате» устами Бет Сквайрс язвительно подмечал, как успешно удаётся образовательной системе Североамериканского союза внушать выпускникам, что они умнее среднестатистического человека из толпы, и атрофировать у них способность прислушиваться к чужим идеям?

«Громовая птица», по настойчивому впечатлению, написана другим человеком. Или, во всяком случае, под диктовку другого человека, кого-нибудь вроде президентов Закова или Проктор из «Долгого заката», кредо которых — сидеть на попе ровно к западу от Центавра. И для эмблемы на кулисах космического амфитеатра уместней было бы выбрать не громовую птицу, а страуса.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3woBRIX + https://shorturl.at/DGL25).

Описывая свои впечатления от «Звездного ястреба» (https://bit.ly/2LFThtL), я отметил, что после достаточно натужного финала разборок с омега-облаками (впору было задаться вопросом, а того ли чижика съел чуждый масштабных кровопролитий автор) приквел приятно удивляет. «Звездный ястреб»  оперился не столько космооперой, сколько эко-техносферным триллером, зеркалом, искривленным полями хэзлтайнов, в котором себя без особого удовольствия могут узнать Грета Тунберг и ее более половозрелые адепты (впрочем, мне почему-то не кажется, что хипстеры-экоалармисты по доброй воле часто сталкиваются с работами Макдевита, выходца из самых глубин черного библейского пояса и заядлого консерватора от англосферной космофантастики).

Его сюжетная архитектура настолько замысловата, что кое-где провисает под тяжестью собственных плетений. Но в итоге, сколь ни тривиальное, локальное расслоение цикла о Хатчинс над окрестностями Солнечной системы по большинству критериев выигрывает у хронологически более ранних романов, которые до выхода «Долгого заката» завершали серию. Еще там было понятно, что на Земле снова набирают силу ретрограды, настроенные резко скептически относительно бюджетных расходов на освоение пустой (или почти пустой) Вселенной, и под угрозой не только карьера (уже заслуженной) летчицы Присциллы, а и сама Космическая Академия. Ко времени же действия «Долгого заката» сбылись самые мрачные предчувствия Хатчинс: ситуация откатилась фактически в конец XXII века, когда кандидат в президенты Макгрудер грозился обнулить финансирование космической программы и закрыть Союзную орбитальную станцию. То обстоятельство, что «Долгий закат» начинается при расстановке фигур, вызывающей в памяти сперва «Звездного ястреба», а затем «Послание Геркулеса», можно списать на извилистый путь клячи истории по зодиакальному кругу, а можно — на авторскую лень и усталость от собственной работы. С другой стороны, пример Джеймса Ганна с его великолепной трилогией Трансценденции провоцирует воздержаться от скидок на регалии и возраст Макдевита.

Печальная судьба Космической Академии мира Хатчинс (а хоть бы и многочисленных отрядов астронавтов НАСА, не оставивших по себе даже инверсионного следа) наглядно иллюстрирует определенные преимущества авторитарных политических структур перед демократическими в освоении космоса. Если каждые четыре года государственный механизм сдержек и противовесов раскачивается и скрипит сверху донизу, пока участники президентской или парламентской гонки пытаются развернуть его в угодном им направлении, то любой долгосрочный проект, требующий солидных бюджетных инвестиций, с неизбежностью оборачивается схваткой бабки Хиллари, дедки Дональда и триффидообразной репки за самое теплое местечко у подножия статуи Свободы. А космические полеты становятся уделом людей, умеющих продавать Луну и Марс (в мире Хатчинс это всякие “Космики” и “Трансгалактики”), причем писать код вместо законов им откровенно лень.

Если не знать, что «Долгий закат» Макдевита, явственно симпатизирующего демократам, написан несколько лет назад, а не по горячим следам пандемии BLM-карантинов, то можно и не оценить мимолетного изящества, с каким фантасты обгоняют реальность. Кажется весьма вероятным, что и предложенное Макдевитом решение трудностей балансировки качающихся ветвей власти могло бы пригодиться американскому обществу уже на нынешнем, ползунково-колыбельном, этапе развития технологий искусственного интеллекта.

Нежданным спасением космической программы человечества выступает глас вопиющего Господа в космической пустыне, даром что бессловесный — послание из системы Каллиопы сводится к видеоролику водопада и фоновой музыке, которая поразительно напоминает человеческую. Технологический уровень Земли XXIII века настолько высок (при том, что культурные различия с нашей эпохой, как обычно у Макдевита, минимальны), что брутфорсное решение подобной загадки— слетать и поглазеть на источник сигнала за семь с лишним тысяч световых лет— оказывается одновременно и самым простым. Помешать его реализации способны (и активно пытаются) лишь политики да заслуженные теорфизики, все как один одержимые чем-то вроде фобии “темного леса” в терминах Лю Цысиня: вряд ли случайно, что директор Всемирного космического агентства Чжан — этнический китаец, а интердикт на космические полеты без санкции Всемирного совета и президента САС носит название “Центаврийской инициативы”.

Как политический детектив «Долгий закат» достоин высокой оценки, особенно учитывая, что вышел он в предвыборный год (а другие в Североамериканском союзе вообще бывают?). Но вот парадокс Ферми Макдевит, и ранее не замеченный в недостатке антропоцентризма, пытается разрешить инструментами, археологически уверенно датируемыми эпохой Карибского кризиса и Золотым веком пальповой периодики. После Шрёдера, Райта или Игана с отвычки не сразу разберешься, за какой конец эти инструменты брать и сколь глубокую могилу ими копать.

Выбирая между почти пустой, но дружелюбной Вселенной Космической Академии и почти пустой, но построенной на беспощадном мальтузианстве Вселенной Темного леса Лю (вернее сказать, Пеллегрино и Зебровски, которые первыми выдвинули такую идею в «Звезде-убийце»), я, конечно, отдам предпочтение решению Макдевита. Но сделаю это из чисто эстетических соображений, а не потому, что я хоть на секунду способен поверить в гуманоидных дельфинов, разгуливающих по пляжам под солнцами противоположного галактического рукава на двух ногах, в рубашках и слаксах.

Кроме того, если Лю Цысиню было невыносимо лень проверить, что система α Центавра, куда он поместил Трисоларис, является СТАБИЛЬНОЙ, то я уж как-нибудь прощу Макдевиту предположение, что настенные часы, унитаз, гардеробный шкафчик, умывальник и проводной телефон в Галактике можно изобрести и сконструировать только одним способом: так, как это сделано людьми на Земле. (Можно возразить, что, скажем, современные сельскохозяйственные инструменты все как один восходят к сделанному однажды изобретению плуга в Месопотамии — по другим версиям, в Анатолии или на Балканах — за семь с лишним тысяч лет до нашего времени. Но данный эффект объясняется культурной диффузией, потому аналогия была бы ложной — это фундаментальное открытие оказалось настолько полезным для выживания совершившей его общины, что вытеснило всех конкурентов, распространившись на всю Евразию и Северную Африку.)

Переходные формы если и существовали, то ко времени полета Хатчинс отмерли.

Озорной микрорассказ, расширяющий идеи петлевой квантовой гравитации (преимущественно Смолина и Ровелли) до потенциальной будущей Теории Всего. Был опубликован не где-нибудь, а в престижнейшем научном журнале «Nature» за февраль 2000 года; представляет вымышленную квантовую теорию графов, фундаментально важную для «Лестницы Шильда». В этом коротеньком рассказе Иган прослеживает цепочку идей от классика Майкла Фарадея (середина XIX века) к нашему великому современнику и главному троллю всея теорфизики Роджеру Пенроузу (р. 1931, лауреат Нобелевской премии 2020 г.) и Джону Баэзу (физик, математик, друг Игана), а дальше — к полностью вымышленному яванскому учёному Куснанто Сарумпету, работающему в 2030-х.

Ближайшей предшественницей теории Сарумпета, по Игану, выступает модель спиновых сетей Роджера Пенроуза, в которой рассмотрены трехвалентные графы с приписанным каждому узлу полуцелым числом, соответствующим возможному значению спина квантовой частицы. Пенроуз в начале 1970-х показал (см. https://math.ucr.edu/home/baez/penrose), как полный набор пространственных направлений может быть получен из простых комбинаторных принципов, применяемых к процессам обмена спином между двумя областями обширной сети. В квантовой теории графов, или КТГ, квантовое состояние, описывающее как геометрию пространства, так и поля материи, присутствующей в нем, должно быть построено из комбинаций графов. По версии Игана, Куснанто Сарумпет в серии из шести статей, опубликованных с 2035 по 2038 гг., показал, что как общая теория относительности (ОТО), так и Стандартная Модель физики элементарных частиц (СМ) представляют собой аппроксимации единой теории — КТГ; геометрия трехмерного пространства возникает при рассмотрении четырехвалентных графов, где четыре ребра, исходящие из каждого узла, ограничивают площадь грани так называемого «квантового тетраэдра». Если рассматривать графы высших валентностей, можно столкнуться с нежелательными осложнениями: структуру взрывоподобно заполонят новые измерения. Но Сарумпет выводит простой динамический закон, ограничивающий среднюю валентность значением 4. В то же время трехвалентные и пятивалентные узлы (так называемые «допанты» по аналогии с примесями в полупроводниках) разрешены правилами Сарумпета в том смысле, что они образуют специальные узоры: замкнутые, возможно, заузленные цепи с переменной валентностью. Эти петли узлов-допантов, классифицированные по симметриям и типам взаимодействий, находятся в отличном соответствии с частицами СМ.

Впрочем, прошло более двадцати лет, а КТГ неуловима, подобно темной материи, и перспективы сооружения анонсированного в рассказе орбитального коллайдера еще более сомнительны, чем марсианская колония Элона Маска. Там хотя бы перхлораты для кислотного трипа завозить не понадобится.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/39AZR3M).

Эта крошечная заметка примечательна тем, что именно здесь впервые употреблен применительно к НФ термин “внутренний космос”, который потом подхватят нововолнисты во главе с Баллардом, Муркоком и Молзбергом — и примутся им активно щеголять, а еще позже их попытается посрамить (Джо) Данте. Пристли я, конечно, не упрекаю: НФ Атомного Века действительно бывала чересчур стерильна в аспектах психологической проработки персонажей. В ту пору еще слишком много сюжетных тропов подлежали открытию, фракционной кристаллизации, разделению на газовых центрифугах и картографированию спектров поглощения.

«Мифы и характеристичные мечтания нашей эпохи… могут оказаться первыми отзвуками рокота вулканического извержения, лава которого вскоре затопит нас… Мы предпочитаем думать о себе как о путешественниках по другую сторону солнца, чем о тихих исследователях скрытой жизни души, движущихся вовнутрь из своего дома. Всё это приводит к попыткам отсечь одно измерение: длина и ширина бесконечны, отсюда хоть до Сириуса, но глубины нет, дух отсутствует».

Пристли различал три вида научной фантастики: “короткие банальные истории в духе гангстерских детективов или вестерна… мусор, да и только”, утопические обзоры будущего от “кибернетических пиарщиков”, которым все же “не удается заразить читателя своим энтузиазмом… их пластиковые, электронные, питаемые энергией атома города населены словно бы выцветшими призраками”, и “третью разновидность, все еще достаточно редкую, которая отличается от первых двух подлинной изобретательностью и наделена определенными литературными достоинствами”. К последней он относил все работы Брэдбери.

Но вот прошло ровно 70 лет, и, начиная работу над масштабной космооперой, полезно помнить не только о том, как до неузнаваемости изменились галактические империи с того дня в 1939-м, когда юный Айзек Азимов увидел рисунок римского легионера на обложке пальпового журнальчика, а и о том, что “квириты” и “квиры” — термины этимологически никак не связанные. Если же вы мужчина и не отказываетесь от надежд на престижную англосферную премию типа «Хьюго» или «Небьюлы», лучше загодя сменить пол.

Тогда можно догадаться, что проблемы тепловой смерти Вселенной решаются отнюдь не у протекающей во внутренний космос кухонной мойки и не на митинге Греты Тунберг против климатических преступлений высшего общества.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/39AZR3M + https://bit.ly/3GP4c00).

Джон Бойнтон Пристли в эссе «They Come from Inner Space», опубликованном в год выхода «451 по Фаренгейту», различал три вида научной фантастики: “короткие банальные истории в духе гангстерских детективов или вестерна… мусор, да и только”, утопические обзоры будущего от “кибернетических пиарщиков”, которым все же “не удается заразить читателя своим энтузиазмом… их пластиковые, электронные, питаемые энергией атома города населены словно бы выцветшими призраками”, и “третью разновидность, все еще достаточно редкую, которая отличается от первых двух подлинной изобретательностью и наделена определенными литературными достоинствами”.

Проблема в том, что не только Пристли, ограниченный временем и культурой в 1953-м, но и многие наши современники к третьей категории норовят отнести работы Рэя Брэдбери:

«В его историях используется привычный инструментарий научной фантастики... но... для выражения некоторых самых глубоких чувств. Следует отметить, что живёт он в Южной Калифорнии... и там, на указателе, ведущем в Будущее, сидит мистер Брэдбери, рассказывая нам о своих грёзах».

Припадать к сочинениям Брэдбери для знакомства с “фантастикой внутреннего космоса” не менее вредно, чем изучать твердую НФ и пробовать ее полюбить — по Азимову с его картонными персонажами-функциями, чьи действия описываются в строгом согласии с наставлениями Странка и Уайта. Что, в сущности, такое «Марсианские хроники», как не элегии ушедшим на заокраинный Средний Запад США эльфийским племенам Марса? Что есть «451 по Фаренгейту», как не манифест агрессивной технофобии времен, предваряющих вторжение политических треножников Империи Коррино после Батлерианского Джихада?

Не спешите расчехлять минусометы: Брэдбери для меня мастер. Великий мастер хоррора (место в зале славы этого жанра он заслужил уже только двумя рассказами — «Горячечный бред» и «Уснувший в Армагеддоне»), но как автор НФ — по существу, довольно банальный и малокомпетентный технофоб. Мнение это легко подтвердить его собственными признаниями:

Нельзя сказать, что Брэдбери первый последовательный технофоб в большой литературе, и даже среди фантастов достойную конкуренцию ему составляют Курт Воннегут и Клиффорд Саймак. Как ни парадоксально, Брэдбери, при всей своей технофобии, зарядил в «451 по Фаренгейту» и «Марсианских хрониках» обойму довольно метких предсказаний облика будущего — наряду с Кларком, Лемом, Азимовым, Беллами и Мэннингом он одним из первых вводил в жанровый обиход прототипы беспроводных наушников и коммуникаторов, реалити-шоу и роботизированных стражей закона, умных домов и круглосуточных банкоматов. За это 4 балла.

Однако если рассматривать технофобию как базис для специфического квазирелигиозного мировоззрения, неолуддитизма, то прогностическая ценность эволюционистско-социологических конструкций Брэдбери тут же бледнеет перед малоизвестными русскому читателю работами Сэмюэля Батлера. В принципе, уже одной классической статьи «Дарвин среди машин» достаточно, чтобы понять, откуда растут ноги у книголюбов-неолуддитов Брэдбери и фанатиков батлерианского джихада Херберта

Почти в каждом материале, так или иначе затрагивающем «451 по Фаренгейту» и прочие произведения Брэдбери, относимые к сатире на общество потребления (трудно сказать, как сам Брэдбери воспринимал такую атрибуцию своих книг), повторяется набившая оскомину мысль о чудовищной достоверности прочитанного, ошеломляющем соответствии его окрестному миру. Да вот и в картотеке Фантлаба таких отзывов полно.

Высокотехнологичное милитаризованное общество «451 по Фаренгейту» не могло бы возникнуть и существовать без опоры на медиасферу (двунаправленную, с потоками восприятия и генерации контента), унаследованный и пополняемый багаж знаний; в противном случае Starlink не спасет от РЭБ, радио на развалинах Северодонецка будет транслировать исключительно старосоветские песни с концертов по заявкам времен поздней катастройки, а расписание концертов и гольф-клубов в Дубае не вызовет ропота возмущения у фирда, вынужденного самостоятельно ремонтировать свою ржавую гильотину.

Брэдбери, вероятно, и сам это понимал, в первые годы после публикации романа относя его к сатире на маккартизм, а в последние годы жизни отделываясь репликами, что “сжигать книги можно по-разному”. Ясно, впрочем, что страх перед технологией, сочащийся со страниц «451 по Фаренгейту», отражает сразу несколько соседствующих на исторической последовательности процессов, от применения атомного оружия против людей до перехода от Золотого века радио к Золотому веку телевидения.

Однако это не снимает замечания: если вы не видите рядом с собой ускорителей адронного коллайдера, еще рано делать вывод, что их не существует. Среда — это не сообщение, смена доминантного носителя контента не означает автоматической деградации культуры, его породившей, и сползания мировой цивилизации как условного целого в состояние Левиафана.

Достигая определенной степени влияния на умы, массовая культура оттесняется разнодоступной элитарностью, и этот процесс цикличен ровно так же, как процедура кристаллизации новой элиты в любом обществе после гибели прежней. Я бы с интересом посмотрел на совместный стрим Брэдбери с Вайолет Мосалой из «Отчаяния» Игана, которая спокойно отвечает на журналистские нападки: «Я не желаю отказываться от мощнейшего интеллектуального оружия потому лишь, что кто-то приписывает его определенной группе людей: мужчинам, Западу или наоборот».

Более существенное (но умалившееся в феврале 2022 Года Джекпота) расхождение нашего мира со вселенной «451 по Фаренгейту» (и, видимо, параллельным вариантом реальности «Марсианских хроник») в том, что там первая холодная война не заканчивалась, вероятней даже, что после двух атомных конфликтов локального масштаба, начиная с 1960 года, страны Варшавского договора близки там к победе, иначе зачем бы Америке Брэдбери преображаться в осажденную крепость? А путать Первую холодную войну со Второй — опасная ошибка 451 (простите, 404), которой ныне подвержено значительное число представителей евроатлантического истеблишмента.

Диссиденты «451 по Фаренгейту» и те, кто оправдывает «очищением» прилетающую на город Монтэга атомную бомбу, не в защитники культуры метят; эти интересы детально описаны Стивенсоном в «Анафеме» и Миллером в «Страстях по Лейбовицу». А целевая аудитория Брэдбери, если судить по «451 по Фаренгейту» и многим рассказам «Марсианских хроник», — неолуддиты и технофобы, фетишисты и эскаписты, коллекционеры аудиокабелей по 10 000 евро пара. Что может получиться в свободном продолжении принятой антиутопической модели, если таким сопутствует удача? Третье Разорение на Арбре, Эмберверсум после Перемены (у С. М. Стирлинга) или батлерианский джихад в Дюниверсуме. В лучшем же случае — вневременное постоянство родоплеменной традиции под эгидой VHEMT. Ну и что, зато, как у Брауна в «Волновиках», нью-йоркцев теперь всего один миллион, и прозрачней свет (газового рожка).

В 1966-м Абрахам Маслоу, занимавший тогда кафедру профессора психологии Брандейского университета, писал: «Как философская доктрина ортодоксальная наука носит этноцентричный характер, она принадлежит скорее западному миру, не являясь универсальной. Она не отдаёт себе отчёта в том, что выступает продуктом времени и места, а не вечной, неизменной, неумолимо продвигающейся истиной».

Маслоу в особенности настаивает, что методология «твёрдых» наук неприменима для решения проблемы холистического понимания человеческого опыта, с какой имеет дело его область, психоаналитическая. В более широком смысле он переживает из-за того, что «наше ортодоксальное понимание науки как механистической и ачеловечной есть, на мой взгляд, лишь локальное проявление более масштабного и охватывающего целый мир подхода, направленного на механизацию и обесчеловечивание»; Маслоу отказывает естественной науке и технологии (да и «твердой» НФ, если бы читал, в чем есть немалые сомнения) в праве рождать ощущение чуда как светскую альтернативу экстазу религии и психоаналитического жречества.

В принципе, достаточно скормить эти цитаты ChatGPT и шлепнуть сверху кадр из экранизации Трюффо, чтобы получить нечто довольно близкое к «451 по Фаренгейту». Возможно, их же занесли на свои штандарты разумные динозавры в период энергокризиса и дефицита творческих смыслов своей силурийской цивилизации. Вот только когда Чиксулубский астероид устремился к ним из внешнего, а не внутреннего, космоса, космической программы у них уже не было.

С использованием заметки для Medium (http://bit.ly/2lCnmfX).

Хайнлайна я с младых ногтей не переношу и теряюсь в догадках насчет причин, по каким он во многих рейтингах зачисляется в тройку «титанов фантастики» (ну да англосферные рейтинги в наше время скорее антирекомендация), а данное произведение дополнительно отнимает у него пару очков в моих глазах. Ладно бы оно оставалось лишь образчиком отвратительного американоцентричного мессианизма в «порядке (мысленного эксперимента), основанном на правилах», так ведь РЭХ чуть не заманил в манихейскую ловушку своего сюжета... весь контингент Союзников, намеченный к десанту в Нормандии!

Когда в 1941-м на страницах «Astounding Science Fiction» Хайнлайн описал рассеивание радиоактивной пыли с самолетов как альтернативу атомному оружию, оформленная перед Второй мировой через немецкое посольство в Стокгольме подписка Вернера фон Брауна на этот журнал была еще активна.

Спустя пару лет фон Браун, в свободное время разгребая залежи непрочитанного, наткнулся на этот номер, с интересом прочел, высоко оценил идею Хайнлайна и рассказал о ней Альберту Шпееру. Хотя перед высадкой в Нормандии у Рейха не было и не могло появиться атомной бомбы, оставалась еще возможность применить полтораста с лишним тонн обогащенного урана как оружие устрашения, грубое, но довольно эффективное.

Подброшенную Хайнлайном идею немцы по каким-то причинам так и не реализовали, скорее всего — просто времени не хватило. Но в нашем варианте реальности элементом снаряжения пехоты, которую Дуайт Эйзенхауэр послал на приступ французского берега в день операции “Оверлорд”, были... счетчики Гейгера (исследованию угрозы немецкого атомного проекта для союзнического десанта была посвящена отдельная операция, так называемая «Перечная мята», Peppermint).

10 баллов за НФ-концепцию, 3 (с большой натяжкой) за авторскую этическую позицию, среднее арифметическое чуть натянем за мрачную актуальность для Новой Холодной войны, перерастающей в разбитую на локальные пожары Третью мировую: американских политиков из рассказа РЭХ хоть сейчас бери и выставляй на праймериз «империалистического крыла» Демпартии, приветствующего «способность принимать суверенные решения в соответствии с интересами и ценностями, свободными от внешнего давления».

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3QJMCiI).

«Океанический» — одна из самых титулованных работ Грега Игана, это произведение в 1999–2001 гг. получило пять престижных наград, включая дубль из премий Hugo и Locus. Впрочем, ее трудно всерьез сравнивать с выходившим почти одновременно и явно независимо «Вентусом» Карла Шрёдера, а иные экспертки Флибусты из числа работниц медицины припечатали повесть проницательным диагнозом:

Загадка от Жака Фреско: не может ли это быть отражением танцев по граблям самого Игана в формативном возрасте?

Действительно, Мартин из «Океанического» — чуть ли не альтер-эго Игана, который в подростковом возрасте разительно отличался от привычного нам “создателя Вселенных” оптимистической твёрдой НФ, убежденного оппонента теологических конструкций. (А вот трансгендерности персонажей экспертка перестала бы удивляться, дай она себе труд изучить биографию и творческий багаж Игана чуточку глубже.)

Мы проходим вместе с Мартином, рассказчиком повести, опыт (весьма экстремального) обращения в религию. Предки Мартина прибыли на планету Завет (Ридли, будьте мужественны!) с Земли, будучи Ангелами (т.е. цифровыми постлюдьми вроде описанных в «Диаспоре» или «Лестнице Шильда»), а затем решили снова облечь себя плотью— уже на этой планете. Старший брат рассказчика, Дэниел, вступил в культ Утонувших Глубинной Церкви и убеждает Мартина подвергнуться достаточно опасной церемонии крещения, в ходе которой его привяжут к тросу и бросят в океан (то бишь заставят совершить “прыжок веры” в самом буквальном смысле). По мере истощения запасов кислорода страх сменяется паникой и отчаянием, а эти эмоции —религиозным экстазом и эйфорией веры. Когда брат вытаскивает Мартина из воды, тот выныривает со знанием, что любовь Беатрис, их богини, всегда пребудет с ним.

В дальнейшем его ждёт сближение с друзьями брата по культу Утонувших; чувство защищённости и направления, даруемых богиней Беатрис, окрашивает восприятие событий, позитивных и негативных, включая первый секс. Да, Иган вообще прописывает эротические сцены болезненно и неаппетитно, словно нарочито эпатируя читателя, но тут он, пожалуй, превзошел себя — от описания первого сексуального опыта героя «Океанического» хочется сунуть телефон в УФ-стерилизатор.

Я уже сравнивал «Квантовую механику и “Карантин” с покаянным хождением Генриха IV в Каноссу. Но эссе «Ненадолго воцерковлённый», в котором Иган описывает свой опыт приобщения к религии и расставания с нею, даже более достойно такого сопоставления. И незаменимо для корректного прочтения «Океанического».

Иган рос умеренным англиканином. Незадолго до перехода в старшую школу брат, которым Иган восхищался, присоединился к движению католического харизматического обновления. Ночные споры о религии и философии в конце концов убедили юного Игана преклонить колени, вознести молитву и принять Духа Святого.

Вот что произошло с будущим рыцарем-поединщиком сверхтвердой НФ:

В принципе, мог бы из Игана получиться искренне верующий или, на худой конец, равнодушный к проблемам совместимости науки и религии ученый. В таком случае Иган бы, может, и не стал выдающимся фантастом, но лишь известным математиком или программистом, а на шкале “религия-атеизм” разместился бы ближе к Стивену Джею Гулду с его “непересекающимися магистериями”, чем к Дэниелу Деннету и супругам Чёрчлэндам.

Увы, вера Игана не вынесла скрупулезного исследования. Как часто случается, подвел каверзный вопрос: “Кто думает этими мыслями и что происходит, пока он ими думает?” Или, в формулировке из эссе, «что именно случилось, когда я молился рядом с братом в ту ночь? Что именно происходило каждый раз, когда я взывал к Духу Святому?»

Правда, в нашем варианте реальности исследование биологических факторов религиозного опыта не сделало Игана ни господином лабиринтов, ни Ключевой Фигурой из «Отчаяния», ни даже героем телебаттлов с проповедниками, как Мартина из повести.

Впрочем, биограф Игана Карен Бёрнэм справедливо отмечает, что прогноз относительно деградации религиозного фундаментализма, данный им в «Серебряном пламени» (1995), можно считать одним из наименее провидческих, по меркам этого автора: «... невежество и изолированность, на которую он полагается, в потоках информации практически не имеют шанса сохраниться».

Штош, прямые трансляции усекновения голов сторониками ИГИЛ на YouTube и в Instagram никак не одобряют этот пост.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3W7TE1P).

Для внимательных читателей не должно быть секретом, что «Карантин» Грега Игана, один из лучших примеров перекрестного опыления твердой НФ, детектива и киберпанка, страдает от досадного и абсолютно неустранимого— поскольку на этот базис опирается вся детективная надстройка сюжета — недостатка. Сюжетная линия с “размазыванием” Ника основана на (ошибочном) предположении, что, работая на квантовом компьютере, можно извлечь желаемый результат из сколь угодно “раскидистой” кроны мультивселенского мирового древа. В «Бесконечном убийце» Иган вернулся к теме “погони через мультиверсум”, но взялся за нее уже с учетом допущенного в «Карантине» зевка: получилось намного убедительней. Впрочем, этот рассказ и в англосфере известен гораздо меньше, а на русском выходил только однажды малым тиражом.

Авторы редко признают свои промахи публично, еще реже посвящают объяснению их причины отдельную работу. Но именно так и поступил Иган: на его авторском ресурсе, среди комментариев к пройденному и дотошных — порою изнурительно дотошных — атласов с “заклепками” полутора дюжин вселенных найдется и суховато-извинительная статья «Квантовая механика и “Карантин”, опубликованная к двадцатилетию первого издания романа. Идейно она аналогична хождению Генриха IV в Каноссу. Можно лишь гадать, чего автору, наделенному такими самолюбием и скрупулезностью, стоила эта явка с повинной за «квантовые грехи» молодости. (Вот как хотите, а мне навязчиво вспоминается Томас Риман из «Города перестановок», обрекающий свою цифровую копию на вечные муки ада в качестве частичного возмездия за убийство возлюбленной в юности.)

А вот нечего было презрительно поплевывать на киберпанков, ведь именно киберпанковскому фреймворку обязаны ранние романы Игана своей прорывной популярностью...

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3HQZe5b + https://bit.ly/3Yxlvuw).

В «Диаспоре», для которой данная вбоквельная повесть выступает чем-то вроде аперитива (либо десерта, смотря по тому, сочувствуете вы невоздержанному хардкорно-сциентистскому оптимизму постчеловеческих персонажей или склонны им поперхнуться), Иган, как уже отмечено мною, пошел на весьма сомнительный с точки зрения научной достоверности ход. Ему требовалась

В «Планковском прыжке» астрономическое своеволие Игана ничуть не более обуздано. Примерно на таком же удалении, 97 световых лет, он помещает древнюю черную дыру Чандрасекар — но, видимо, в другой стороне Галактики. По современным представлениям, подобных объектов глубокого космоса в такой близости от нас не имеется, а ближайший правдоподобный кандидат в черные дыры звездной массы, Gaia BH1 из созвездия Змееносца, отдален на полторы с лишним тысячи световых лет. Что помешало Игану соорудить более правдоподобные подпорки для своего сеттинга — лень, упрямство или еще какая-то причина, — я не знаю и пока не вижу способа узнать. Несколько аналогичное поведение, кстати, демонстрирует

«Планковский прыжок» — не самое удачное в художественном отношении, но чрезвычайно показательное, достойное изучения на литературоведческих курсах, исследование врожденных дефектов «полноты контекста человеческого существования» в беллетристике (даже НФ). Иган в одном из редких интервью высказывается на сей счет с таким пылом, что не оставляет никаких сомнений: привычка пользователей рынка литературного контента ставить науку на менее престижную ступень, чем романтику, приключения или религию, служит неисчерпаемым топливом его буттгурта. Вероятно, на таком топливе даже можно было бы успешно запустить какой-нибудь межзвездный зонд.

«Тот факт, что мы выступаем частью физической вселенной, чьи законы поддаются раскрытию через наблюдения и рациональный анализ, стал величайшим и мощнейшим инструментом трансформации нашей истории, но литература, в том числе значительная часть НФ, его либо игнорирует, либо преподносит как нечто тривиальное... Произведение искусства, никак не затрагивающее законы электромагнетизма, гравитации и квантовой механики, никак не интересующееся физическим фундаментом работы сознания, равнодушное к ПРОЦЕССУ, посредством которого изучаем мы законы, управляющие всем вокруг, я нахожу равнозначным произведению о современной Земле, где ничего не было бы сказано о людских законах и обычаях, о напряжении, возникающем между индивидом и обществом, не было бы дано никакого описания города, деревни, леса или реки. Искусство, слепое к истинному ландшафту нашей жизни, к физической реальности в широчайшем её смысле, я полагаю абсурдно зашоренным, жалким, близоруким»,

запальчиво утверждает он.

Как подметила исследовательница творчества Игана Карен Бёрнэм, в «Планковском прыжке» Иган обрушивает на читателей самое сильное из возможных утверждений о природе науки, о её нарративе, полностью отграниченном от нарративных режимов мифа, поэзии и классической драмы (так милых Просперо и, говоря откровенно, многим поклонникам киберпанка и посткиберпанка — загляните хотя бы в восхитительную «Фронтеру» Шайнера). Более того, он завершает историю резко, даже грубо, в моменте научной кульминации вместо личной, без обиняков вбрасывая в неё все научные подробности, разрабатывая свою науку на основе одной из наиболее фундаментальных и довольно спорных сегодняшних научных теорий, отстаивает тезис о том, что наука не меньше искусства важна для человеческого существования, а извиняться за свою «твёрдость» не обязана вовсе. Четверть века спустя, на Пути Воды между киновселенной «Марвел» и мышиными трилогиями Звездных войн, этот тезис вызывает чуть печальную улыбку... вернее, вызывал бы, не усложнись твердая НФ в идеальном хаосовершенстве своем с одновременным приростом беллетристического качества настолько, что одному квантовому вору ни в жисть не унести в охапке все ее сокровища из пещеры идей. Я полагаю нарочитое противопоставление «физиков» и «лириков» из «Планковского прыжка» губительным для вживания в сеттинг средствами квалии персонажей. Каковая квалия должна естественным образом не отрицать нашу и не повторять ее, а предлагать надстройку, оправдывающую такое вживание.

«Большинство читателей НФ Игана за версту опознают по ... своеобразному безликому характерописанию», извинительно констатирует Бёрнэм. Дэмьен Бродерик дал (в «Eidolon: The Journal of Australian Science Fiction and Fantasy», 28, p. 101) неоднозначную оценку восприятию человечества Иганом: «Возможно ли, что Иган (как деятель искусства) бессердечен? Да, зачастую кажется, что так». И далее: «[Сюжеты Игана могут быть] подытожены следующим образом: мы, люди, суть поддающиеся перезаписи гаджеты без трансцендентального смысла, действующие в бессмысленной вселенной — это нужно принять».

Как знать, вдруг бедолага Просперо, надумавший запытать планковских дайверов своим исполнением «Баллады о Картане Нулевой Точки», есть та сила, что могла бы создать для них добро из зла там, где Пенн Уоррен и вся королевская рать не справятся?

Мэтт Дено в статье «Reading Egan» для «Strange Horizons» дает, пожалуй, наилучшую формулировку интуитивно рождающихся претензий к «Планковскому прыжку» и творчеству Игана в целом:

«Если Иган уверен, что способность понять Вселенную — естественное свойство человеческой жизни, то мне кажется принципиально важным прописывать убедительно человечные характеры персонажей, достигающих этого понимания. В противном случае доводы Игана выглядят как-то шатко».

В трактовке событий по Просперо «пассажиры ладьи Харона» погружаются в гравитационную бездну Чандрасекара по причинам, выдуманным тут же на месте. Среди таковых фигурируют: бегство от несчастной любви, бегство от кары за неозвученное преступление, бегство от скуки бессмертия, мечта воскресить умершего предка-плотчика, желание свидеться с богами.

Постчеловеческие ученые Игана приходят в бешенство: они-то надеются выяснить больше о фундаментальной природе пространства-времени. Вся установка представляет собой нечто вроде экстрасверхускорителя элементарных частиц, где фотоны обретают всё большую и большую энергию (по мере укорачивания длин волн света), сталкиваются и продуцируют новые всевозможные частицы. Примерно аналогичным образом на Большом адронном коллайдере феноменальные количества энергии нужны для ускорения протонов, которые затем сталкиваются друг с другом, порождая всевозможные экзотические частицы; тут учёные получают ещё более экзотические значения энергии и ускорения бесплатно из бесконечно крутого гравитационного колодца чёрной дыры.

Просперо эти тонкости игнорирует — сначала спокойно, затем все более гневно, указывая, что «архетипический квестовый нарратив требует упрощений», и загрязнять его техническими подробностями нежелательно.

Схватив свою дочь Корделию в охапку, он отбывает по гамма-лучу обратно на Землю; Корделия решает вернуться как ради любви к нему, так и в надежде, что за два столетия её родная община отошла от былых изоляционистских тенденций. Впрочем, не прежде, чем в черную дыру зашвырнут лишний экзабайт с ее личностной копией (судя по всему, на антивирусе и средствах проверки контрольных сумм ученые Картана Нулевой Точки здорово сэкономили).

А интересно, не помешало бы роботу-глейснерианцу Карпалу раскрыть томик Бодлера, Райяниеми, Бэнкса или Успенского вместо того, чтобы битый лунный месяц валяться на реголите, манкируя от скуки обязанностями по наблюдениям за Ящерицей? Глядишь, и не донимала бы его потом на протяжении эонов неизбывная вина за гибель плотского человечества.

Ай, ладно. Я просто так спросил, прельстившись теологическими воззрениями типлерианцев.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3iKQuD7 + https://bit.ly/3Ux1kK0).

Вернор Виндж в «Глубине в небе» описывает Арахну с точки зрения обитателей Медленной Зоны, которым — что человечеству, что паучеству — и невдомек, что остаточные артефакты суть след пребывания этого мира в гало Галактики, где господствует Трансценденция.

Стоит отметить, что достойный кандидат в такие системы имеется буквально на соседнем дворе человечества: это Каптейн, звезда с очень быстрым собственным движением в созвездии Живописца, захваченная некогда Млечным Путем при столкновении с какой-то карликовой галактикой и выброшенная из своей родной галактики (теперь остатки этой последней известны как шаровое скопление ω Центавра). Из всех звезд галактического гало она ближайшая к нам.

Несколько лет назад у нее вроде бы открыли две планеты, потенциально пригодные для колонизации. Однако, учитывая, что возраст звезды Каптейна и ее планет никак не меньше 11 млрд лет, вполне вероятно, что там мы можем столкнуться со следами пребывания существ, которым эта мысль пришла в голову (или другую часть тела) намного раньше.

И возможно, что они приложили максимум усилий для дискредитации сообщения о планетах Каптейна в прошлом году, когда эти наблюдения были заклеймены как артефакт переменности центральной звезды — Каптейн, несмотря на свой огромный стаж, сохраняет своенравную переменность по классу BY Дракона, и на ее поверхности наблюдаются гигантские пятна. Скептики утверждают: дескать, после поправки на колебания светимости с периодом того же порядка величины, что и период вращения самой звезды, от гипотезы о присутствии у нее двух планет с примерным соотношением орбит 2:5 не остается ни следа.

Но мы-то понимаем, что потенциальная цивилизация самой древней в нашей округе планеты зоны обитаемости и должна быть готова на всё, дабы отвадить от своей системы незваных гостей еще на стадии примитивного химического ракетостроения. Например, внедрить в их массовую психологию мнение об экономической бессмысленности пилотируемой космонавтики.

А вот отменить своей нелинейной гауссовской регрессией свидетельство Аластера Рейнольдса о визите к Каптейну мы им не позволим. Не для того мама на заводе зонд собирала и цветочек на кубсат ставила.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3VBn6Od).

Осталось меньше двух недель до растекания рендерных океанов Пандоры по мировым киноэкранам (до России потоп доберется только в январе). К сожалению, это не та Пандора, где происходит действие трилогии Фрэнка Херберта и Билла Рэнсома, и хотя у вселенной Аватара с ней немало занятных параллелей, росту известности цикла за межсиквельный промежуток это не способствовало. Да и собственно мир Аватара оказался на диво стерильным, не породив ничего даже отдаленно сходного с фэндомом и расширенными вселенными «Звездных войн» и «Стартрека».

Какими уникальными свойствами должно обладать сырье, чтобы его оказалось рентабельно таскать на Землю через четыре с лишним световых года из системы α Центавра? Человечеству мира Кэмерона невероятно далеко до уровня хербертарианской Империи Коррино/Атридов: при всей ее технофобии, сакрализованной управленцами-феодалами, Пряность с Арракиса вывозят рутинно, регулярными рейсами хайлайнеров, и поставляют по всей Известной Вселенной (фактически, вероятно, лишь в масштабах Рукава Ориона, а то и Местного пузыря).

Технологий свертывания пространства оно не ведает, ему куда уютнее назойливые вьетнамско-афганские флэшбэки (что, впрочем, было применимо и к «Слово для леса и мира одно» ле Гуин, чье влияние на сеттинг «Аватара» также считывается с первых трейлеров).

Крайне бюджетное по меркам Галактики путешествие до Пандоры для него — словно первый с начала века отдых на море для депрессивной трудоголички.

Нет, какими бы характеристиками постфактум ни оснастили унобтаний «Аватара», на величайшую во Вселенной ресурсную ценность он не тянет. Высокотемпературные сверхпроводники и без туров на Пандору неуклонно подползают к порогу комнатной температуры, а если не делать скидок на давление, то уже преодолели его.

Впрочем, для достаточно продвинутой в биотехнологиях цивилизации почти любые температура и давление могут считаться комнатными. А любые вкрапления реалистичных съемок в самую дорогую в истории Голливуда новогоднюю постановку на мотив «Покахонтас» — артхаусными.

Кого жаль, так это полковника Куоритча, которого (выражаясь языком «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“»), вероятно, в награду за ревностную службу многих лет повлачили продавать синим кошатникам на шкуру аватара.

Отработает ли бедолага, подобно императору Палпатину, антагонистом-катехоном сеттинга еще аж в целой тетраде сиквелов под ёлку? Беспокоюсь.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3VPIK0J).

В 1938 г. Джон Вуд Кэмпбелл-младший опубликовал (под псевдонимом Дон А. Стюарт) «Кто идёт?» (оно же «Кто там?» и «Нечто»), где образ ассимилирующего земные формы жизни пришельца становится превосходным, ажурной красоты, мостиком между древними поверьями об оборотнях и философией экзистенциализма. Вероятно, именно эта столь удачная конструкция позволила Нечто быстро обрести архетипический статус: по мере того, как “равновесие страха” превращало экзистенциальную тревожность в новую нормальность, коммунисты и капиталисты с разных сторон Железного Занавеса осваивались в ролях Других, алчущих лишить обывателя субъектности. А тем временем комиссия Кондона из проекта “Синяя книга” не сидела сложа руки, кропотливо отбрасывая наиболее загадочные случаи в мусорное ведро — но тем лишь укрепляя популярность уфологии еще и в мейнстримном гетто.

Поэтому кажется вероятным, что, выйди последняя на данный момент киноверсия повести Кэмпбелла, формальный приквел «Нечто»-1982, на несколько лет позже (когда в евроатлантическом мире уже раскручивался маховик сино- и русофобии), лента не провалилась бы в прокате с таким грохотом, что отложенные на полку зубы раскатились.

Фантастика со времен Кэмпбелла приросла и новым ассортиментом сюжетов, и усложненными требованиями к наукообразности, и стилистическим богатством. Неудивительно, что даже в такой культовой классике при взгляде сквозь современную оптику замечаешь некоторые уязвимости (впрочем, достаточно разок посмотреть «Прометея», «Чужой: Завет» или, чего доброго, «Высшее общество», чтобы отнестись к этим дефектам снисходительно).

Например, по-прежнему неясно, до какой степени инфицированные Нечто люди продолжают осознавать себя (все экранизации заметно выиграли бы от ее возрастания). С одной стороны, мимикрия кажется совершенной вплоть до момента, когда сценаристы заставляют монстра сорвать с себя сюжетную броню и набросить ее на героев.

С другой стороны, если Нечто имитирует уже мертвого носителя по генетическому материалу, добавляя по желанию образцы из накопленной в предыдущих превращениях базы, откуда у него нужный для такой мимикрии доступ к жизненному опыту, навыкам, глубинным структурам личности, которые не сводятся к одной лишь генетике? Это уже уровень имитации, достойный лицеделов из Дюниверсума Фрэнка Херберта времен Рассеяния: тем для “обмена мнениями” достаточно было на миг соприкоснуться лбами, а в «Еретиках Дюны» лицедел, подменивший высокопоставленного священника Хэдли Туэка, постепенно сам поверил в свою с ним тождественность и “застрял” в этом облике.

Значительно достовернее выглядело бы Нечто, ограничившее себя либо постепенным подчинением базовой физиологии (в этом случае зараженные могут довольно долго не подозревать о своем состоянии, а неполадки в организме списывать на естественные причины), либо, напротив, замещением одних только высших режимов мозговой активности (тогда получаем нечто вроде двухпалатного разума). Но такие реализации, понятное дело, не для скримеров, а для психологических триллеров вроде «Жены астронавта» или «Young Blood» Стэблфорда.

К тому же неправдоподобно стремительные темпы ассимиляции и дальнейшей смены обличий требуют, по беглым прикидкам, энергозатрат, несопоставимых с метаболизмом земных форм жизни, не говоря уж про закон сохранения массы. А его уважает даже очень свободный в своих поступках и ипостасях оборотень из холдемановского «Камуфляжа».

Одним словом, если бы Нечто существовало, то слагала бы его наверняка материя, весьма расходящаяся по свойствам с известной нам — не органическая… и даже, пожалуй, не барионная.

Сам Кэмпбелл, возможно, это осознавал тоже (тем паче вскоре на страницах “Astounding” появилась «Усыпальница зверя» юного Альфреда ван Вогта, вдохновленная решимостью потягаться с «Кто идёт?»), ибо подозрительно подходящий под наши требования набросок подобного “устройства” возникает спустя десяток лет в цикле об Аарне Мунро, где ход космического сражения между гуманоидами и рептилоидами кардинально меняется после визита космических пиявок. Вот только этой форме — не то жизни, не то автоматики — льды Антарктиды явно нипочем. Как и огнеметы.

Кстати, о незадачливых норвежцах-первооткрывателях Нечто никакой информации у Кэмпбелла нет, они иммигрировали в сеттинг только в 1982-м. Но забавно, что Макриди с огнеметом еще на иллюстрациях к оригинальной повести чем-то смахивает на великого скальда Эгиля Скаллагримссона из «Саги об Эгиле». По описаниям характера Эгиля в саге кажется, что Нечто, случись кораблю рухнуть на севере Европы, при столкновении с ним не поздоровилось бы. И даже отсутствие огнеметов в Норвегии Высокого Средневековья не помеха: Эгиль явно управился бы и холодным оружием.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3VdXxCH).

Тем, кто сетует на недостаточную проработку характеров в современных голливудских блокбастерах, например, свежих итерациях «Звездного пути» и «Бегущего по лезвию бритвы», следует, вероятно, чаще освежать в памяти “митохондриальную Еву” всех русскоязычных космоопер последнего полувека — «Туманность Андромеды» (но не «Час Быка», обслуживаемый довольно бодрыми антагонистами и неприятно актуальный в пору прокси-WWIII США, России и Китая).

Влияние ефремовского цикла на русскую фантастику ощущается даже сейчас, в другом социуме и тысячелетии. На ефремовский цикл, впрочем, сочинено не так много фанфиков, как на миры Стругацких (безусловные рекордсмены русской фантастики по этому показателю). Это и понятно: коммунистические утопии слишком зыбки и, перемещаясь из мира идей в мир вещный, то и дело оборачиваются антиутопиями, причем помимо авторской воли, и хорошо еще, если впоследствии это понимает сам автор, как случилось с Лемом и «Магеллановым облаком». (Однако уж в чем-в чем, а в отсутствии авторского самоконтроля не упрекнешь Баррингтона Бэйли, которому принадлежит лучшая из пока встретившихся мне пародий на ефремовский сеттинг «Идеальная любовь»).

Ефремовская вселенная была бы, подобно Галактической Империи Айзека Азимова, отчасти мила и привлекательна под вуалью ретрофутуризма, иллюстрируя, словно капсула времени, потрясающий прогресс астрофизики: нет нужды путешествовать за пределы системы, чтобы исключить существование ультракомпактных звезд и черных дыр в ближайших окрестностях Солнца; железные звезды вроде тех, у какой попадает в ловушку «Тантра», существовать в современном космосе просто не могут (и еще многие триллионы лет не смогут) — предел Оппенгеймера-Волкова не позволит, а условий для холодного нуклеосинтеза путем квантового туннелирования не имеется... и так далее.

Но у этого сеттинга хватает опасных черт, перешедших по наследству не только в фанфики вроде «Темного пламени», но и в мир Полудня Стругацких или менее известные сеттинги Арсеньева («Студентка, комсомолка, спортсменка», кстати, возглавляет топ рекомендаций Флибусты) и Кузнецова («Живые и взрослые»).

Характерными особенностями ефремовского мироздания, отраженными и в работах авторов, которым довелось донашивать за Ефремовым его шинель, выступают:

безальтернативный, жесткий, практически картезианский детерминизм (Шрёдингера, Гейзенберга, Пенроуза, Белла, Реннера и Фраухигер в мире Кольца, видимо, задушили в колыбелях и бросили в ту же братскую могилу, куда впоследствии отправились Бодрийяр, Маклюэн, Нассим Талеб, Лоренц и Мандельброт);

брезгливо-пуританский подход к проблемам искусственного интеллекта;

стремление свести задачи космической экспансии к паттернам земного общества и натянуть целый выводок стратегически мыслящих сов на глобус Хаббла (“главное остается на Земле”, эхом вторят ему АБС, “я не хочу быть функционалом, идите вы все в пень”, отвлекается от карпаччо с пармезаном певец путинского консенсуса Сергей Лукьяненко);

глубокая, сродни религиозной, вера в то, что из человеческого материала, отлитого по матрице европейских античных (и только античных) утопий, можно изготовить сколько угодно гвоздей и микроскопов к ним, причем производство первых никак не мешает выпуску вторых.

Эту веру не стоит путать с оптимистическим убеждением в силе человеческого разума; разница лучше всего видна, пожалуй, по циклам Джона В. Кэмпбелла об Аарне Мунро или Нивена и Бенфорда о Чаше небес.

«Туманность Андромеды» стала, вероятно, первым русскоязычным произведением послесталинской эры, обретшим широкую известность в переводах на западные языки, и с цикла о Великом Кольце до сих пор иногда начинают знакомство с русской фантастикой.

Хотя для этого и есть причины, очерченные выше, а современная русская фантастика (особенно космоопера) пребывает в удручающем состоянии, я все равно не завидую тем, кто так поступает при наличии «Дома скитальцев» Мирера, «Я, Хобо» Жарковского или «2017» Славниковой. Настолько статичны и лишены индивидуальности ефремовские герои, норовящие вдобавок при каждом удобном случае, как Миико Эйгоро, пнуть недостойных предшественников или, как Фай Родис, пожонглировать охапкой идиотских мячей.

Хочется верить, именно ефремовский пример, наряду с плачевным финалом советского и китайского социальных экспериментов (их римейки явно ждет та же участь), отучил современных фантастов именовать постдефицитные общества коммунистическими, ведь соответствие “высокой теории воспитания” с запретами на ЛГБТ-пропаганду или внебрачный секс для них совершенно не обязательно.

Да и показывать их стараются если не в состоянии трансгуманизма, то, как Бэнкс или вышеупомянутые Нивен с Бенфордом, “глазами смертных” — через контакты с другими цивилизациями и фракциями.

По «Часу Быка», между прочим, очень хорошо заметно, что именно такой подход вынужденно использовал и сам Ефремов в тех эпизодах цикла, какие лучше всего выдержали проверку временем.

С сокращениями из заметки для Medium (https://bit.ly/3TLV2Wv).

Эта работа Кларка написана одновременно с «Космической одиссеей 2001» и в качестве нонфикшен-дополнения к ней, в конце космического «десятилетия сбывающихся грёз», когда бюджет НАСА уже достиг исторического пика (4.41% от всех федеральных расходов) и начал стремительно уменьшаться, но высадка Нила Армстронга на Луну еще относилась к фантастике ближнего прицела — «обещанию космоса».

Несколько дней назад от Земли наконец оторвалась SLS (на целых 15% мощнее «Сатурна-V» и еще эффективнее устраняет налет с тыльной стороны зубов!), превратившись из программы создания рабочих мест в средство доставки приношений к лунному храму «Артемиды», и о классическом научпопе Кларка уместно вспомнить снова. Если отвлечься от электроники космических аппаратов и мысленно заменить советских космонавтов на китайских тайкунавтов, то за истекшие полвека с лишним труд Кларка почти не устарел (ну так и пилотируемая космонавтика дальше Луны не продвинулась, а, напротив, отползла на НОО) и способен послужить источником неограниченных кредитов оптимизма для обывателей, утомленных ипотекой, стагфляцией или могилизацией.

Но отвлекаться-то как раз и вредно. Лучше всего «Обещание космоса» известно в связи с явленным здесь эффектом «испорченного телефона» при описании злосчастий «Маринера-1». Программный сбой, погубивший миссию, Кларк приписывает «самому дорогому дефису в истории» (80 млн долларов в ценах 1962 года, или более 750 млн в ценах 2022 года) — результату ошибки пробивщика перфокарт при переносе Fortran-программы для бортового компьютера из инженерного блокнота с карандашными каракулями.

И вправду, классическая технология “ручки и листа бумаги”, по которой еще и в начале нашего века частенько обучали программировать в федерально-имперских вузах, достойна всяческого порицания за вопиющую ненадежность, если только не используется попаданцами в Первую Холодную войну. Да вот только и Артур Кларк не без греха.

В действительности все случилось не так, как на самом деле: виной аварии стал совсем не дефис (hyphen), а символ надчеркивания (bar).

На старте бустерную ракету направляли два радара: один отслеживал скорость корабля по мере подъема в атмосфере, второй — измерял угол наводки на антенну космодрома и расстояние до нее. Их тайминги были разделены промежутком в 43 мс, что и вызывало необходимость в усреднении данных, не позволяя напрямую использовать измеренный первым радаром показатель скорости (первой производной от расстояния по времени).

22 июля 1962 года запуск прошел без сучка и задоринки, ракета взлетела удачно и поднималась плавно. Увы, обманутый багом компьютер принялся посылать ей эрратические сигналы коррекции, пребывая в уверенности, что скорость непредсказуемо “прыгает”.

Еще бы: ведь ее сглаживания за тот самый промежуток в 43 мс бортовая начинка не выполняла.

В математике первая производная как раз и обозначается точкой над символом, а усреднение — символом надчеркивания.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3hDrkpl).

Как рассказывается в «Саге об Эгиле», скальд Эйнар Хельгасон по кличке Звон Весов, человек талантливый, но часто стесненный в средствах, сложил эту хвалебную драпу с красноречивым названием в адрес ярла Хакона после победы в битве при Хьёрунгаваге. История создания драпы и выплаты гонорара за нее интересны тем, что дают удачный пример нравов эпохи, в которой и ценность поэтического творчества, и ответственность за неосторожное словоизлияние были куда выше, чем у нас в Тиктоке Года Джекпота.

Правитель долго не уступал предложениям Эйнара исполнить песнь, ибо был на него зол:

Эйнар пригрозил, что перейдет на службу к предводителю йомсвикингов ярлу Сигвальди:

Ярл сдался, выслушал драпу и наградил Эйнара ценным подарком:

Эйнар уехал в Исландию, где решил погостить у Эгиля Скаллагримссона, своего коллеги-скальда и центрального персонажа саги. Так вышло, что Эгиля тогда дома не было, а срок в три ночи, отведенный для пребывания в его усадьбе без регистрации, истекал. Не желая, по-видимому, выступать нарушителем миграционного законодательства, Эйнар собрался и уехал.

А полученный от ярла щит он передарил Эгилю — быть может, Эйнар так и не простил Хакону недостаточного внимания к «Недостатку золота».

Но реакция Эгиля явно пошла вразрез с ожиданиями Эйнара.

Понимая, как обязывают его столь дорогим подарком, Эгиль возопил при одной мысли о том, что придется сочинять трудоёмкую благодарственную песнь в ответ:

Догонять Эйнара было уже поздно, тот доехал до Брейдафьорда. Эгиля еле упросили смягчиться, он все же сложил хвалебную драпу об Эйнаре, и они остались друзьями.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/2Ywl4Cd).

Это небольшое незаконченное произведение издано крошечным тиражом в 1881 г. на задворках не только тогдашнего викторианского, а и нынешнего глобального англоязычного мира, в Новой Зеландии (эксперимент по изоляции этой слабозаселенной страны от мира в пандемию карантинов показал отличные результаты и даже не привел к сколько-то существенному падению экономики, технологически продвинутой, но по старинке ориентированной на сельское хозяйство и деревообрабатывающую промышленность; ну а доставленные гражданам концлагерные хлопоты... ой, да кого они заботят, эти ваши граждане, Фаучи и Ардерн сказали «в морг», значит, в морг).

Интерес «Великий романс» представляет главным образом как ближайший общий предок «анабиозных хроноопер»: очень похоже, что именно отсюда Эдвард Беллами почерпнул идею с пробуждением героя в будущем для «Взгляда назад», а из бестселлера Беллами она расползлась по тому, что уже можно строго причислять к НФ, начиная с «Когда спящий проснется» Уэллса (ему ошибочно и приписывается), не заканчивая недавним циклом Джона Райта об Эсхатоне, где Менелай Иллаций Монтроз этот метод путешествия по асимптоте Сингулярности поставил на поток.

Кроме того, «Великий романс» пользуется славой одной из самых редких печатных книг в мире: сохранился он в единственном экземпляре.

Протагонист, ученый и предприниматель Джон Р. Хоуп, принимает анабиозное зелье, просыпается в 2143-м и обнаруживает, что былые его друзья и возлюбленная перешли на иной план существования, а у их потомков развились поразительные способности к телепатии, устранившие из жизни преступность. Это, однако, имело и не слишком приятные побочные эффекты для развития общества, по сути идентичные расколу земной культуры на Старообрядцев и Аномалов в «Наших друзьях с Фроликс-8» Филипа Дика.

Влиянию «Великого романса» на «Взгляд назад», он же «Через 100 лет», посвящена специальная работа первого публикатора современной сводной версии книги Доменика Алессио. Не менее любопытен он и в аспекте сравнительно-исторического изучения альтернативных космологий, в данном случае стимпанковской. Его вполне допустимо определить как первую в НФ стимпанк-космооперу. Первая рецензия в номере Otago Daily Times за 18 февраля 1882 года, где цитируется обширный отрывок из «Великого романса», пестрит не слишком лестными для самой книги, но пророческими для жанра заключениями. Кстати, эта новозеландская газета продолжает выходить в Данедине по сей день и считается старейшим непрерывно публикуемым периодическим изданием страны.

Сейчас, когда известно, что 96% Вселенной приходится на вещество и энергию, отличные от барионной материи и лучистой энергии, полеты через одно из Магеллановых Облаков воспринимаются с улыбкой. Но разве они сильно архаичней, чем звездолеты Золотого века пальпа, с грохотом вываливающиеся из гипердрайва в нормальное пространство, или конные (точнее, орбаковые) скачки слуг Дарта Мауса по палубе имперского звездного разрушителя?

Вдобавок сцена контакта исследователей с веществом Облака скорее напоминает не прохождение через обычную газопылевую вуаль, о которых у астрономов той эпохи уже имелось отчетливое представление, но контакт с агрессивной (возможно, разумной) формой экзотической материи. Например, темной. Если взглянуть на роман под этим углом зрения, то и «Черное облако» Фреда Хойла выдает признаки знакомства с ним.

Из нашего 2022 года особенно забавна одна из претензий, выдвинутых данединским критиком 1882-го. Его огорчал в «Великом романсе» хлипкий каркас модных научных и квазинаучных концепций — электричество, летающие машины, телепатическое общение, — бездумно используемых с чисто развлекательной целью.

Кто сказал “Марвел”?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3NLD3OB).

В воскресенье, 6 ноября, по зловещему плану Рэки Кавахары и корпорации “Аргус” к нам должна была пожаловать Sword Art Online — первая в истории виртуальных технологий MMORPG с полным погружением, где выход из игры возможен лишь через победу. Или смерть: особое устройство NerveGear мешает игроку самостоятельно избавиться от шлема виртуальности, карая его за такую попытку микроволновым поджариванием мозга.

Аналогичная участь ждет незадачливого поклонника (или, что явно востребованней, поклонницу) аниме при неудаче на каком-либо из промежуточных уровней игры. Наша с вами Главная историческая последовательность пока не обеспечивает необходимых для запуска Sword Art Online технологий, да и популярность виртуальных игр не спешит расти: за год капитализация Meta упала на 73%, и не в последнюю очередь потому, что инвестиции Марка Цукерберга в развитие метавселенных пока представляются невозвратными. Возможно, это кара за недостаточные авторские отчисления Нилу Стивенсону, из чьей «Лавины» Цукерберг без зазрения совести позаимствовал идею метавселенной. С другой стороны, Стивенсон мог не пойти на работу в Meta даже за доплату: не исключено, что на этот счет у него до сих пор действует какое-то соглашение с Джеффом Безосом.

Итак, точка решительного расхождения сеттинга Sword Art Online с базовой реальностью прошла бы совершенно незамеченной повсюду, кроме японского сегмента Сети, да тут вмешался Палмер Лаки. Именно позавчера, 6 ноября 2022 года, он представил миру концепт шлема виртуальности Oculus VR, снабженного модулем уничтожения игрока.

Черный меч на рендере не оставляет сомнений в источнике вдохновения Палмера. Лаки сообщает, что шлем, исполненный в традициях Sword Art Online, будет вмещать три миниатюрных взрывпакета, подключенных к узкополосному фотосенсору: последнему и предстоит определить момент взрыва, ориентируясь на красные вспышки экрана или иные индикаторы неудачного исхода игры. Отличие от NerveGear тоже имеется: блокировка снятия шлема или обезвреживания заряда пока не предусмотрена, однако Лаки обещает реализовать и ее.

Изобретатель с сожалением признаёт, что слишком высокая вероятность ложных срабатываний способна причинить игроку смерть в ненужный момент.

Именно поэтому, как заверяет Лаки, он еще не изготовил полнофункциональный прототип взрывоопасного Oculus VR и не протестировал его на себе. По мнению Палмера, окончательное решение о судьбе тестировщика, а в дальнейшем и игроков, должен принимать “высокоразвитый агент мышления”, готовый быстро и безошибочно определить, соблюдены ли условия бесповоротного прерывания жизненной траектории. До тех пор концепт остаётся концептом — “произведением офисного искусства”.

Очевидно, что предложение Лаки вполне укладывается в колею многотрудного строительства общества “малого киберпанка”, по которой уверенно двинулся (более чем в одном смысле) первый мир с началом пандемии карантинов и дальнейшим перерастанием экономической Третьей мировой войны в прокси-Третью мировую реальную.

Ясно также, что дожидаться разработки действительно сильного ИИ (который, конечно, может и не возникнуть вовсе) для работы такого устройства нет нужды: обязанности “высокоразвитых агентов мышления” на себя с радостью возьмут модераторы игровых сообществ или просто удаленщики на периферийном китайском сервере.

С подключением!

Сокращенная версия с Medium (https://bit.ly/3TbcrI2).

По определению самого Муркока, цикл о фон Беках (куда с недавних пор занесены и «У врат преисподней ветрено») посвящен анализу исторических сдвигов восприятия мира людьми и инструментов манипулирования этим восприятием. Неудивительно поэтому, что работы цикла помещаются обычно в переломных точках истории, пополняя каталог ответов на излюбленный Муркоком вопрос “Какова точная природа катастрофы?”

«Пес войны и боль мира», которого лучше прочесть раньше этой книги, рассказывает о переходе от Века Религии к Веку Рациональности, а «Город в осенних звездах» должен был исследовать следующую трансформацию, от Просвещения к индустриализму. Вместо этого Муркока унесло на крыльях утки Вокансона, как фанеру над Парижем, в Миренбург и Прагу, прочь от механистического рационализма в социальную драму с элементами эротики и мистики, от готического романа к роману воспитания. Чем дальше, тем тяжелей это читать, тем обидней за красивую и печальную задумку пикарески, утопающую в вязком болоте объективации гендерной идентичности. “Поскольку я уже некоторое время не писал фэнтези ради денег, то забыл об изначальной цели этой формы”, сетует Муркок.

«Я пытался заставить [Манфреда] фон Бека понять положение женщин в Европе 1793 года, поставив его в это положение», стыдливо признается он. Насколько трудно в плутовском романе с элементами готики и оккультизма

сбивчиво разъясняет Муркок.

Возможно, с этой задачей лучше справились бы Майринк, ле Гуин, Энн Лэки или даже Баркер, восставший из производственного ада. 

А Муркок для нее слабее пригоден, особенно когда им овладевает та же идея фикс, под влияние которой периодически попадал Харрисон: отречься от фэнтезийной и вообще фантастической первоосновы творчества, чтобы обрести более сытные пажити за стенами фантгетто. (В 1980-х и позднее по этому сомнительному маршруту катком проехался Бэнкс, но впечатления от «Города в осенних звездах», по счастью, остаются куда лучше, нежели после «Осиной фабрики».) Женская власть даже в эпоху победоносной гендерной повестки, как у окривевшего на одну хромосому унигендера радхааек Лэки, во многом действительно иллюзорна, мужская — реальна.

«Алхимическая власть — воображаема, научная — нет», оправдывается Муркок, обзывавший НФ “фундаментально идиотской”. Вы уже наверняка догадались, что последует дальше?

«Проблема с этим символическим лексиконом такая, что я в него не верю», жалуется он. «Тематически должна была быть там алхимия, хоть ты тресни, это ведь переходная фаза от магии к науке».

Ну, тогда и жаловаться не стоит, что Манфред фон Бек, дрейфуя “в сторону подчинения, личной, социальной и сексуальной беспомощности”, разгадывает, подобно Вир Коссонт из «Водородной сонаты», тайну, которая вообще недостойна была именоваться тайной, пока они с Либуссой не впустили в Мир-енбург Хаос через врата царства теней.

Все буквы открыты, но Грааль конфисковали из подношения Якубовичу еще прежде, чем можно было озвучить заветное слово. А лай караульного пса войны не продублируешь голосом. Остается крутить барабан и переставлять кровати в Борделе на Розенштрассе.

Заметим напоследок, что впечатление от «Города в осенних звездах», как и от написанного почти одновременно с ним «Дракон не спит никогда», постарались подпортить редакторы, потребовавшие от Муркока и Кука выкинуть по тридцать процентов текста. Дэвид Хартвелл, которому посвящен роман, охарактеризовал первую его версию сердитым: “Может, это и гениальная вещь, но я такую не заказывал!”

Фрагменты, вырезанные оттуда, Муркок одно время планировал собрать в отдельный роман, стилизовав его под ориенталистское фэнтези в арабском антураже. Рабочим названием книги было «Манфред, или Джентльмен-гурия».

С небольшими сокращениями с Medium (https://bit.ly/3gz7n2d).

Лучшее, что есть в этой книге — вступление о находке Ракийского клада и пролог о похищении записок Лето II, остальной текст к художественной литературе и космоопере имеет весьма отдаленное отношение: это компендиум диванного ницшеанства, замешанного на гомофобии, недотрахе и рейганомике, с отчетливым ретрофутуристичным древнеегипетским оттенком, заставляющим вспомнить снятые заметно позже «Звездные врата» и «Богов Египта», чья художественная ценность, впрочем, заметно выше. Лето II, человекочервь, погрузивший Империю Человечества в социокультурный стазис, еще три с половиной тысячи лет назад построил крупнейшую в истории систему гидравлического деспотизма и, замкнув все каналы распределения Пряности на себя, теперь в основном развлекается по конфискованной у Бене Гессерит селекционной программе. Но — какая неожиданность! — даже в этой тошнотворно детерминистской системе зарождается апериодическое поведение, чувствительное к начальным условиям. У Мартина в «Песни Льда и Огня» боги подбрасывали монету каждый раз при рождении Таргариена, у Херберта это происходит при зачатии очередного клона Дункана Айдахо, который в «Боге-Императоре Дюны» окончательно номинируется на должность главного героя Дюниверсума.

Вы уже наверняка сообразили, что сам Лето II есть просто Левиафан Гоббса, в некотором роде даже более омерзительный, чем Председатель партии из «Веры отцов наших», и, в отличие от последнего, не внушающий никакого экзистенциального страха (если вы подозреваете, что «Бог-Император» окажет на вас снотворный эффект, прочтите лучше рассказ Дика, он, в общем, примерно о том же, но на полтысячи с лишним страниц короче).

Возможно, я прочел «Бога-Императора Дюны» (впервые и в последний раз — в 14 лет) в резком расхождении с рекомендуемой Хербертом трактовкой, но меня с первых же глав донимала усиливающаяся уверенность, что Золотой Путь Лето II — совсем не единственный практически реализуемый вариант спасения человечества от верной гибели. Напротив, это сам Лето II, говоря приложенными к его отцу Павлу Атриду словами Палимбаши, заморозил свою Вселенную (включая Империю, но не ограничиваясь ею) в этой единственной системе, являвшей его взгляд на время, и угроза выживанию человечества появилась именно оттого, что провидец-Червь озаботился этическим обоснованием своего многотысячелетнего хищничества — быть может, именно по этой причине отец не узрел его в видениях периода «Мессии», предварявших смерть Чани родами и уход в пустыню. Кем бы себя ни мнил сам Лето, ко времени действия книги от сына Павла Атрида в нем не осталось ничего: оболочка Червя с трудом удерживает бурлящую агломерацию предковых разумов, априори не более полномочную принимать решения за человечество, чем представленное Стариком и Старухой сообщество автономных лицеделов Рассеяния спустя полторы тысячи лет.

Вероятно, основная проблема «Бога-Императора Дюны» в том, что эта книга изначально вообще не должна была появиться. Как вспоминает близкий знакомый Херберта Норман Спинрад, третий роман о Дюне, «Дети Дюны», должен был стать последним; сам Фрэнк говорил, что в начале намеревался написать одну большую книгу и так ее продумал, а некоторые фрагменты «Мессии» и «Детей» созданы еще до 1965 года, когда вышла и моментально стала бестселлером поколения изначальная «Дюна». По соображениям издателей ее пришлось публиковать разбитой на три части.

«Остальные писались в основном ради денег, когда поступали предложения, которым он не мог отказать», констатирует Спинрад.

Меньшая проблема проистекает из глубочайшей сексуальной фрустрации, которой проникнут весь текст и, конечно, монологи Богочервя, чьи мужские телесные признаки давно атрофировались. Вызвана она решением Херберта вступить в брак с Терезой Шэклфорд (прототипом иксианки Хви Нори) только после смерти Беверли, прообраза леди Джессики, хотя связь на стороне началась уже давно.

Оно было принято, между прочим, под влиянием ментального послания от почившей супруги, выдержанного в лучших традициях ньюэйджевых откровений и меланжевых трансов.

Брак не продлился и двух лет, поскольку Херберт вскоре умер от рака поджелудочной железы, но нарастающая страсть к Терезе дает о себе знать и в «Боге-Императоре», и в двух следующих романах цикла, где Шэклфорд превращается в Верховную Мать Бене Гессерит Альму Мавис Таразу, а основным оружием покорения Вселенной становится оргазмическая амплификация.

Как ни удивительно, литературный уровень их пошел резко по восходящей, и «Капитул Дюны» можно смело отнести к шедеврам философской НФ. Но это уже другая история — и другие записки, похищенные не Сионой Атрид, а Брайаном Хербертом и Кевином Андерсоном.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/2wvoTxK + https://bit.ly/3x97qaA + https://bit.ly/3RrrnS9).

Если у вас, как у меня, вызвали эстетическое удивление закутанные в белые балахоны квазиантичные негроэльфы «Колец власти», не ходите далеко за объяснением: судя по всему, это привлеченные с соседней съемочной площадки перифераль-дистантники, на чьем труде решил сэкономить Безос. Угодив между Сциллой стагфляции на обочине магистральных финансовых Трасс и Харибдой джекпота при президенте Гонсалес, про юнионизацию и думать забудешь. Ну, по крайней мере, в той заглушке дупла на дереве рассогласованных историй, где обустроила Флинн Фишер свою берлогу. Благо выбор между разными вариантами зачастую сводится, буквально, к дорожной развилке его ветвей.

Совпадение? Не думаю. Вот только, пожалуйста, не заставляйте прекрасную Хлою Мориц больше обращаться за методиками похудения к агентам влияния.

Вероятно, Гибсон мог бы придумать для Флинн Фишер, Бёртона и Незертона, невольного партнера Флинн по виртуальной игре с неожиданно нуаристыми багами, более оптимистичное будущее (нет, дайте два!), но ему не хватило задора (или присутствия духа?) его предсказать, как сделал он это в «Нейроманте» и «Распознавании образов».

Что же, еще не закончена очередная трилогия, а можно констатировать  (2020—22) — на календаре Годы Джекпота по Хайнлайну и Гибсону. Мы вытянули короткую соломинку из неодноразового стакана низкоградусного пива (Lowbeer) на уханьском рынке морепродуктов за зданием филиала ЦКПЗ КНР, мир из глобальной деревни под натиском ударной волны шоков спроса и предложения временно (или бессрочно?) регрессировал до глобального чумного барака на грани Третьей мировой войны, новый план Маршалла Маклюэна для Восточной Европы обещает помочь ковидиотам и еврокомиссарам в применении евро и британского фунта вместо туалетной бумаги, и даже бритвой Хэнлона привыкшему к барбершопам клерку пользоваться чрезвычайно дискомфортно; между тем за превышение температуры воды в кране перед бритьем уже предусмотрен драконовский штраф без права высылки по упрощенному визовому режиму в Россию, которой излишки газа приходится сжигать, чтобы этого не сделали солдаты НАТО.

В русском переводе лучший “шкатулочный роман” столетия называется «Периферийные устройства» и кое-что теряет, уже начиная с заголовка — ведь Периферия бывает разная, и культурная, и географическая, и компьютерная хардверная. Впрочем, производители ПК и мобильной электроники в 2010-х немало потрудились над кастрацией портов ее подключения, силком утаскивая пользователей в беспроводное будущее удаленных подключений.

Еще один, более тонкий, образчик редакторской активности, вероятно, может быть найден в передаче имени персонажа Марии Эш (Ash) как “Тлен”. Не рекомендуется садиться за издание киберпанка, настроившись обойтись полудюжиной примечаний на всю книжку; да и с Мари-Франс Тессье-Эшпул поболтать по Meet не мешало бы. Кстати, ничего не перепутайте: это не тот Meet, который раньше, до перекраски в цвета прайда, именовался Duo. А Тесла, которому мистически созвучна половинка фамилии из «Нейроманта» 1984-го, это сейчас тот, который Маск, а не серб.

объясняет Гибсон откровенно конъюнктурное решение связать «Агента влияния» и «Периферию» вместо того, чтобы выпускать в свет внецикловый роман о Кремниевой Долине настоящего.

Однако оно оказалось не более оправданным, нежели надежды на «возвращение к нормальности» после беспорядков на Капитолийском холме прошлой зимой. Киберпанк, как выяснилось, не только не мертв, он стал нулевым пациентом Великой коронавирусной депрессии и вместе с русскими олигархами обживает планету изгнания после делистинга с лондонградских бирж при Агенте Хаоса Ее Величества Королевы. В отличие от Гибсона, которому уже 74, он гарантированно выйдет из нее цветущим и полным амбициозных планов на наше с вами, такое старомодное и такое незнакомое, будущее.

А все периферические эффекты его установления — суть тлен (сиречь Эш) и пятнадцать-двадцать миллионов лишних аккаунтов на китайском сервере, заблокированных в заваренных наглухо домах при очередном локдауне.

Расширенная версия — https://bit.ly/3TuuDha

“Устоявшимся” (во многом благодаря ранней миграции в электронный формат по сетевым библиотекам, сильно подрывающей продажи дальнейших, более точных версий) вариантам переводов множества фантастических произведений на русский, как правило, недостает определенных деталей или фрагментов по сравнению с оригиналом. Иногда исчезает даже финал, меняющий трактовку всей работы. Реже встречается обратная ситуация, когда при переводе добавлен тот или иной компонент, искажающий замысел автора (и нет, я не про комментарии, на присутствие которых любят жаловаться иные критики). В предельном случае таким добавлением может стать… точка в конце предложения.

Так вышло и с «Новой» Дилэни, одним из этапных произведений протокиберпанка и Новой Волны, чье влияние на киберпанк и новую космооперу у нас, да и в англосфере, часто недооценивается — хотя и сам Дилэни, забросивший фантастику в пользу ЛГБТ-порнушки и нонфикшена, немалой тому виной. Достаточно вспомнить стамбульского психопата, убийцу и мастера наведенных галлюцинаций Питера Ривьеру из «Нейроманта», явное дитя перекрестного опыления между азимовским Магнифико Гигантикусом Мулом и... Понтихосом Провекки Мышонком из «Новы», чья карьера мастера иллюзий началась с находки сиринкса на улицах европейской части Стамбула, недалеко от архитектурного памятника, который в двух русских переводах обозван Новой Москвой (вот она, реализованная спустя тысячу с лишним лет мечта русских императоров о контроле над черноморскими проливами).

«Станет ли вам легче», говорил Дилэни в интервью 2018 года, «если я объясню, как то и дело фраза или сцена возникают столь естественно, что, по впечатлению, некая высшая сила оставляет мне ровно столько свободы, сколько требуется, чтобы внести косметические поправки на основании того, что успел я узнать о языке, грамматике и собственно нарративе? Или, если уж на то пошло, исказить, обнажая некое дотоле скрытое качество, направляя его к созреванию, цветению и опылению?»

Роман завершается диалогом уже помянутого Мышонка (Mouse) и Катина Кроуфорда (Katin Crawford), романного альтер-эго Дилэни — Дилэни по состоянию на конец 1960-х, когда странствовавший тогда по Европе одиночка-интеллектуал еще интересовался более сюжетными стилистическими экспериментами в области космооперы и постапокалиптики, а не искажающим и преломляющим влиянием гомосексуализма на движение света в мертвой воде. Неудивительно, что спустя полвека после выхода романа Дилэни пытается и «Нову» под эту гребенку зачесать, впрочем, не слишком настойчиво и успешно («... я обрушился с уничтожающей критикой на узколобое мышление гетеросексуалов, не желающих мириться с трансформацией общества в сторону большей свободы геев и жизненных перспектив этих людей. Многие критики усматривают следы ее также и в «Нове», где описываются своеобразные отношения Лорка и Мышонка, восходящие в какой-то мере, наряду с прочими аспектами книги, к «Моби Дику».)

В русском переводе Монахова (наиболее распространенном) последние строчки выглядят так:

Сравним этот перевод с первоисточником:

Отвлекаясь от исчезнувших из перевода архетипов (мутировали в “первопричины”) и старомодной передачи названия карт как Тарот вместо принятого нынче и более корректного Таро, укажу на основное отличие между переводом и оригиналом: в оригинале роман обрывается на середине фразы Катина, без точки, заставляя предположить, что с Кроуфордом на Новобразилии 3172 года случилась неприятность, аналогичная несчастьям всех писателей, решивших оставить мемуары о поисках чаши Грааля. Впрочем, не это самое забавное: смысл высказывания полностью перевернут, и без лишних точек дополнительно маскируя опцию «заброшки».

К тому же в оригинале Кроуфорд уже несколько лет не хотел (I’ve wanted… for years) в действительности заняться ничем другим, а в переводе лишь высказывает опасения, что такая тяга его одолеет всецело.

Аналогичным, на первый взгляд, приемом пользуется Кристофер Прист в «The Affirmation», но, если присмотреться, то после финальной фразы заключительного отрывка

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3QqKvPz).

Вклад Кэмпбелла в развитие фантастики нынче модно принижать, порицая его за сексизм, расизм, фашизм и картонность персонажей; так, при знакомстве с «Островами в космосе», сильным претендентом на титул древнейшего общего первопредка всех космоопер, современные англосферные критики возмущаются отсутствию женских персонажей, атмосфере “английского интерната для элиты” на борту космического корабля и еще многому.

Если картонных персонажей в изобилии плодит и современная фантастика, оплетенная трофическими цепями Самиздата или оккупированная воителями (точнее, воительницами) за социальную справедливость, то иные подколки даже без оглядки на прогрессивистскую повесточку вполне справедливы. Вот герои ничтоже сумняшеся стерилизуют всю живность в инопланетном озере, чтобы спокойно там искупаться (излишне упоминать, что условия на поверхности идеальны для пребывания человека). Через сто лет после выхода романа, в 2031-м, к Марсу планируют отправить пилотируемую экспедицию, и событием века может стать находка на Красной планете не то что животной, а хотя бы бактериальной формы жизни — контейнер с пробами марсианского грунта или льда, где сохранится одна-единственная бактериальная колония (если сохранится), будет драгоценней ядерного чемоданчика правителя любого из членов атомного клуба государств Земли. (Но это не точно.)

Если бы критикующие, вроде Джанет Нг или Норы К. Джемисин, удосужились почитать поносимые ими тексты или последить за развитием современной науки (ну, псевдонауки), гнев их наверняка бы еще усилился: влияние Кэмпбелла дает о себе знать в самых неожиданных местах, и недостаточно уничтожить мемориальную премию его имени, чтобы искоренить это. Так уж устроена человеческая цивилизация, что “не проворным достаётся успешный бег, не храбрым — победа”, или, в приложении к фантастике, не инноваторам — известность за тот или иной сюжетный прием.

Именно «Островам в космосе» НФ и космоопера обязаны новаторскими для того времени концепциями гиперпространства и варп-перехода. Оттуда-то “варп” и перекочевал спустя десятки лет в сеттинги Стартрека и Вархаммера 40K, обретя широкую известность. И первое межгалактическое путешествие в НФ тоже проделано Кэмпбеллом здесь — всего через двадцать с небольшим лет после дебютного полета братьев Райт, по горячим следам открытия закона Хаббла-Леметра, в пору, когда по Солнечной системе слонялись целых девять странствующих миров, но спутников у Юпитера было лишь восемь.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3QiRdXP).

Неправильно было бы думать, что кампания “отмены” Джона В. Кэмпбелла-младшего, приведшая к негласной ликвидации мемориальной премии его имени (после истерики, учиненной в 2019-м Джанет Нг в Дублине на Ворлдконе, JCMA не вручается уже три года), — изобретение оголтелых прогрессивистов, оккупировавших фактически весь современный англосферный фэндом. Э, нет: Кэмпбелл бывал своенравен, противоречив и непомерно догматичен как редактор, а после увлечения эзотерикой и дианетикой его еще в 1950-х начали чураться многие будущие классики; годы и десятилетия сменяют друг друга, а смесь любви и ненависти в отношении к Кэмпбеллу сохраняет почти тот же эвтектический состав.

Отнесение Кэмпбелла к гениальным визионерам от фантастики может показаться шатким, особенно если вы знакомы с ним только по повести «Кто идёт?..» — положенной в основу «Нечто» Карпентера и еще пары экранизаций, включая приквельную. Но, к примеру, «Самая могучая машина», написанная в 1935-м, избавит вас от сомнений: действительно, Кэмпбелл повлиял на твердую НФ немногим слабее Азимова, Клемента или Кларка, а на космооперу, олдскульную и новую, — ничуть не меньше ван Вогта, Херберта, Бэйли, Бэнкса и Рейнольдса.

Насколько берусь я судить, именно в этом небольшом романе выполнены первые для НФ построения способов гиперпространственного перехода через червоточины пространства-времени и разгона звездолетов до релятивистских скоростей направленным солнечным излучением. Неясно, был ли Кэмпбелл знаком с работой Эйнштейна и Розена о первом выявленном червоточинном решении уравнений Эйнштейна для метрики Шварцшильда, опубликованной в том же году, или пришёл к такой концепции самостоятельно и независимо от них. А вот термоядерный (здесь — “атомный”) механизм генерации лучистой энергии Солнцем он вынужден был самостоятельно выводить из пионерских идей Артура Эддингтона — и справился в целом неплохо за два-три года до Ханса Бете. Если что и выглядит откровенно неправдоподобно с технической точки зрения (помимо, разумеется, теплых ламповых систем управления кораблем), так это система отклонения и испарения встречных метеоритов, работающая на… магнитных монополях.

Достаточно, кстати, мысленно заменить “атомную энергию” у Кэмпбелла на “термоядерную”, и его диалоги без существенных правок сгодятся в 2022 году к перепечатке для научно-популярных колонок сетевых изданий или дискуссий о борьбе с углеводородной зависимостью Запада от России.

Хотя темпы овладения атомной (не термоядерной) энергией или выхода в космос Кэмпбелл занизил, его прогноз первого полета к Марсу в 2036 году (спустя сотню лет после публикации романа) и трудностей будущей колонизации планеты, наоборот, отлично укладывается в таймлайны современных космических программ.

И для земной космонавтики XXI века это, разумеется, отнюдь не комплимент. Так поневоле и поверишь в тормозящих прогресс рептилоидов, то бишь, в терминологии Кэмпбелла, теффхеллани, выходцев с затонувшего земного континента Му. Точнее, из-под Му.

Но Му(хи) отдельно, а котлеты, сиречь заклепки, отдельно, потому поставить этой безгранично пальповой работе ниже 10-ки рука не поднялась,

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3vM51lI).

«Lodestar» написана в 2000-м и уже тогда отмечала маршрут, явно альтернативный нашей истории: достаточно сказать, что в Конгрессе США там представлены аж четыре партии, Балканские войны продолжались на десяток лет дольше, а на орбите Земли развернуто оживленное строительство хабитатов на основе отработанных топливных баков “шаттлов”.

Однако в определенных аспектах роман, заступивший одной ногой в будущее, которое не стало нашим, вполне актуален (нет-нет, с вектором развития бытовой электроники опять промахнулись: мобильные телефоны у Флинна, как обычно в старомодном киберпанке, недоразвиты и часто подменяются пиксофонными будками, Microsoft давно почиет на свалке истории, зато виртуальные гарнитуры и ассистенты на спинтронных десктопах настолько обычны, что сетевым конструктам доступна инсайдерская торговля на фондовой бирже).

Это касается прежде всего агрессивного продвижения “зеленой” и левацко-прогрессивистской повесток — а еще, вы правильно угадали, новостей о содомии. То есть из Телль-эль-Хаммама.

Вот профессор Дэрил Блессинг убеждает президента США Блэйза Рутелла не вычеркивать программу отслеживания потенциально опасных для Земли астероидов — “Небесную стражу” — из федерального бюджета:

Несмотря на подробные снимки и данные разностороннего многолетнего анализа артефактов, подтверждающие гипотезу о взрыве ледяного астероида или огромного метеорита над Телль-эль-Хаммамом, крупным (был тогда вдесятеро обширнее Иерусалима) иорданским городом бронзового века, временами при чтении статьи кажется, что перекочевала она в Scientific Reports прямиком из вселенной Огненной звезды и Спирального Рукава.

Даже естественное возражение насчет отсутствия кратеров авторы отводят примерно теми же доводами, что и Блессинг перед хохмящим президентом Рутеллом: либо кратер получился довольно маленьким (не шире нескольких сотен метров) и был перекрыт водами северной части Мертвого моря, либо, вероятнее, взрыв небесного пришельца в воздухе над городом привел к ковровой бомбардировке Телль-эль-Хаммама “картечью” из обломков астероида, а уж миникратеры размахом в метры или десятки метров, оставленные ими, за несколько веков оказались полностью стерты с лица Земли периодическими разливами Иордана и прочими вольностями погоды.

Кстати, в раскопках могут поучаствовать все желающие за скромный взнос — без малого тысячу долларов. Проживание в гостинице оплачивается отдельно, и его можно частично компенсировать трудом на благо науки.

Согласитесь, это куда благороднее

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3JnXSgP).

В рецензии на «The Killing Star» я отмечал, что, не будь данная работа в нашем веке прочно забыта, рунетовская популярность Лю Цысиня и его цикла «В память о прошлом Земли», вероятно, умалилась бы: ничего принципиально свежего к трем законам межзвездных контактов Пеллегрино и Зебровски Лю добавить не сумел.

Однако свою версию “темного леса” и теоретико-игровой проблемы взаимного гарантированного уничтожения в галактических масштабах Пеллегрино начал разрабатывать не в там, а в сольном «Flying to Valhalla», написанном на два года раньше. Действие романа начинается в 2054-м, за двадцать с небольшим лет до «The Killing Star» (из 2022-го, с дряхлеющей МКС как единственного постоянно обитаемого аванпоста человечества в космосе, такая датировка видится чрезвычайно оптимистичной).

Правда, с четкой его датировкой возникают трудности: подобно Радже Флэттери с безднолета “Землянин” в пандоранской трилогии Херберта-Рэнсома, пилот корабля класса “Валькирия” Кристофер Уэйвилл на собственной шкуре испытает все прелести эффекта Лазаря, так что в земном ЦУПе начинают сомневаться в его здравом рассудке — и переживать за сохранность Земли на случай, если Кристофер вернется в особенно мрачном настроении.

При условии, что ему вообще будет куда возвращаться.

Маршрут путешествия к четвертой планете Альфы Центавра проложен не просто через пропасть в четыре с небольшим световых года — оно бы еще полбеды, ведь “Валькирия” не ковчег поколений, а вполне комфортабельный суперсовременный звездолет, способный разгоняться вплоть до 0.92c, — а, кажется, по разным вселенным и жизням разлохмаченного пучка, и в полете Кристофер проживает все их одновременно.

Не получается отделаться от подозрения, что причина этого находится за рамками контекста: привязанность Пеллегрино к истории “Титаника” так велика, что и в этой книге он не преминул его упомянуть и спасти от затопления — с гораздо меньшей пользой для сюжета, чем внутри постапокалиптической виртуальной реконструкции из «The Killing Star».

В некоторых вселенных Кристофер и сопровождающая его жена Кларисса погибают, не успев еще достигнуть цели и высадиться на планету в посадочном модуле “Бигль”.

В других, следуя социал-дарвинистской космологии, к которой отсылает это название, чета Уэйвиллов уничтожает местную расу сумчатоподобных разумных существ, которые донельзя переполошились из-за вытеснения местной флоры земной клубникой с левозакрученными аминокислотами.

А еще в некоторых жертвуют собой ради сбережения инопланетной цивилизации, великодушно прощая ей грешок астероидной бомбардировки Земли в прошлом — ведь, как ни крути, именно он перевел земную биосферу на эволюционный трек, породивший человечество.

Любой релятивистский звездолет есть одновременно ОМП, но ни одно его участие в боевых действиях не останется безнаказанным. Вероятность выживания человечества после контакта с Альфой-4 определяется лишь числом парфянских стрел в центаврийских колчанах и тем, много ли найдется в ближайшей галактической округе достаточно продвинутых космических мышей, следящих за бэт-сигналами.

На том мировом листе стопки реальностей, куда прилетела Звезда-убийца, такие отыскались уже в 2076-м.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3PtbI3i).

Второй год карантиновирусной эры приносил мало приятных неожиданностей, тем приятнее было обнаружить, что Ридли Скотт еще не совсем потрачен как режиссер; вот только ко вселенной Чужих его, пожалуйста, больше на выстрел из штурмового лазерника не подпускайте, пускай исторические драмы снимает, они ему лучше удаются.

Русский перевод названия книги и фильма не совсем точен, да и исторической действительности не соответствует: между ле Гри и де Карружем состоялась не просто дуэль, а “божий суд” поединком, практика которого была более характерна для Высокого Средневековья, а к описываемому периоду (конец XIV века) уже отмирала даже в Северной Европе (Норвегия, Швеция, Исландия), не говоря про Западную и Центральную.

Желязны, как известно, первоначально хотел проработать Амберский цикл в методике, близкой к «Александрийскому квартету» Лоуренса Даррелла, отведя каждую книгу на описание событий глазами определенного принца или принцессы Амбера, но потом отказался от этого замысла, поняв, что не потянет, да и издатели отсоветовали экспериментировать. Так вот, «Последняя дуэль» и у Джагера, и у Ридли Скотта есть, пожалуй, наилучшее приближение (с тою разницей, что фэнтезийных элементов здесь почти никаких, а преобладает суровый постмодернистский реализм средневековой реконструкции, не такой отвратительный, как в истории арканарской резни по Герману, но тоже достаточно неаппетитный) к блюду, рецепт которого обдумывался сэром Роджером. Позиции трех участников судебного процесса — ле Гри, де Карружа и Маргариты — не то чтобы противоречат одна другой, но, во всяком случае, не допускают легкого построения согласованного нарратива. В целом получается нечто промежуточное между «Расёмоном», «Царством небесным» и малоизвестной в наше время «Супружеской жизнью» Андре Кайата.

Неправильно было бы и полагать, что «Последняя дуэль» не отражается в нашем времени, словно картина на стене зеркального лабиринта. Мне после знакомства с работами Джагера и Скотта все время вспоминалась Элизабет Холмс с проходящего параллельно процесса по делу об афере Theranos. Она бы на роль Маргариты де Карруж тоже вписалась как влитая.

Или Маргарита — на ее роль?

С использованием материалов заметок для Medium (https://bit.ly/3Pa4CR7 + https://bit.ly/3NOcCq1).

Описывая Первый Контакт с инопланетной цивилизацией, автору, который не ставит перед собой задачи доказать принципиальную невозможность точного понимания иного разума (как Лем в «Гласе Господа» или «Фиаско»), всегда трудно удержаться от соблазна сделать его максимально верифицируемым, то есть таким, чтобы на этот счёт не оставалось никаких сомнений. Отсюда разнообразные «вавилонские рыбки» и выписанные звездами вместо новогодних огоньков послания над рождественской ёлкой Белого Дома в Вашингтоне (ЗЕМЛЯНЕ, ВАС НЕ СПРАШИВАЛИ). В англосферном фантастиковедении управляющий подобными небрежными сеттингами принцип известен как translation convention; если даже людям бесполезно пытаться выучить язык(и) инопланетян, те подобной интеллектуальной недостаточности не проявят. Как сказано по этому поводу в «Симпсонах», «на самом деле я говорю по-ригелиански, но по удивительному совпадению наши языки звучат одинаково».

Если же вы стремитесь к более изящным психологическим рисункам, чем создатели «Симпсонов», Ридли Скотт или Тайка Вайтити, логично призадуматься, чем станут пользоваться чужаки вместо Розеттского камня. Известно, что значительную долю “тяжелого” контента, перекачиваемого по инфопроводам Земли, составляют популярная музыка (аудио- и видеоклипы) и порнография; все существующие оценки достаточно неточны, поскольку редко учитывают передачу данных по P2P и торрент-протоколам. Отсюда ясно, что при налаживании Контакта с разумными инопланетянами нельзя недооценивать значение попсы и порнографического контента. Если чужаки поставят себе цель внедриться в земные сети передачи данных и просниффить транслируемую по ним информацию, большая часть ее будет касаться именно массовой культуры и сексуальных ритуалов человечества.

Известно, впрочем, что секс в порно существенно разнится с сексом по эту сторону экрана, в противном случае трояны-морализаторы и им подобные зожмены не имели бы успеха. Сходным образом разительно отличаются от мрачной реальности декларации единства человеческой расы, начиная с договоров об учреждении ООН и резолюций ее Совбеза и продолжая, но не заканчивая, благотворительными пластинками вроде «Stars» («Hear 'n Aid») или «We Are The World», особенно популярными в 1980-е.

Следовательно, гипотетические внеземные снифферы с неизбежностью получат лишь искаженное представление о земных традициях совокупления, включая единение в международном сообществе. К чему это приводит, с жутковатым сарказмом демонстрируется, например, у Зебровски с Пеллегрино в «The Killing Star», но даже без сравнения с «Ударом ступней» — практически зеркальным ее отражением в «хоуппанке» — эта работа однозначно должна быть причислена к самым пессимистичным произведениям за историю жанра. Потому, если вы хотите выжить и отомстить инопланетным агрессорам, полезнее изучить опыт общения землян с невольными инопланетными вуайеристами в блистательном мысленном эксперименте Нивена и Пурнелла:

Остается заметить, что “Глубокой Глоткой” (Deep Throat) называли своего информатора при расследовании Уотергейтского скандала журналисты Карл Бернстайн и Роберт… Вудворд. Едва ли совпадение фамилий Роберта и семейства Вудвордов здесь случайно.

Конечно, возникает соблазн принять описанную в книге ситуацию (мозговой центр писателей-фантастов и активистов фэндома помогает правительству США отразить атаку слоноподобных инопланетных захватчиков) за licentia poetica. Однако, по утверждениям Пурнелла, это не так: указанное совещание действительно имело место примерно в 1980-м и было посвящено вопросам американской космической программы:

Впрочем, слоны в комнате дома Ларри Нивена могли и присутствовать, просто их никто не заметил. Вы ведь не сомневаетесь, что ОНИ хотели от землян именно этого?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Pa4CR7).

Трудно шокировать читателя сильнее, нежели детально прописанным уничтожением Земли и почти всех колоний человечества в Солнечной системе на первых же страницах вашей работы. Если вы претендуете на классификатор “твердой НФ ближнего прицела”, какими инструментами после этого саспенс-то дальше нагнетать?

Такие игры Немезиды могут быть наиболее вероятными статистически, однако, выражаясь словами бортинженера Краснарова из «Rogue Star» Майкла Флинна, “насколько сильно нужно отстать изначально, прежде чем ты позволишь себе сдаться?” Что, если соперник уже пересек половину континента, а вы еще из стартовых колодок не привстали? Если кинетическое оружие обрушится на голову параноидального любителя астрономии еще прежде, чем мог бы он занести палец над ярлычком приложения “небесной стражи” в каталоге Google Play?

Нифига себе басню сократили, скажете, вероятно, вы. И будете правы. Однако «The Killing Star» вообще-то не назовешь в полном смысле художественным произведением: не отпускает ощущение, что это слегка отредактированный для лучшей расходимости (не берусь судить, помогла ли такая мера в 1995-м, а в наши дни роман прочно забыт) научно-популярный трактат или сборник беллетризованных статей вроде «Космического оружия: дилеммы безопасности», в доступной широким пользовательским массам форме освещающий проблему Великого Фильтра. Он же — парадокс Ферми, или, на командирский лад времен мировых войн, «ну и где, блять, они все, когда косинус уже достигает трёхсот?!»

Дата публикации романа наглядно демонстрирует, что в своей гипотезе Темного леса, как и во многих иных деталях сеттинга «Задачи трех тел», Лю Цысинь не был первопроходцем. Особенно убеждает в этом приводимое в «The Killing Star» сравнение Вселенной с ночным Центральным парком Нью-Йорка, только без полицейских, ворот, через которые можно найти выход, и перспективы рассвета.

Если «The Killing Star» когда-нибудь издадут на русском, некоторым рунетовским фанатам Лю придется задаться раздосадованным вопросом, а добавил ли он вообще что-то существенное к ее сюжету, ведь у Зебровски с Пеллегрино предусмотрено (хотя и не объяснено) даже отличие скорости света от известной нам. Правда, мы это уже видели в паре Уоттс-Шрёдер, но там влияние канадского футуролога хотя бы прямо признаётся в авторском комментарии к «Ложной слепоте».

Трехсотлетняя годовщина независимости США  —  довольно популярный в прошлом рубеж катастроф, тут прежде всего вспоминается восхитительно ехидная повесть Холдемана «Трехсотлетие». У Пеллегрино и Зебровски незваные гости преподнесли человечеству особенно мерзкий презент  —  великий уравнитель обитателей темного леса Галактики и тех, кто в этот лес амбициозно сунется, размахивая широкополосным радиофакелом и знаменем Объединенной Федерации Планет. Для противодействия ему такой сверхспособности, как деньги, недостаточно; потребуется что-нибудь калибра дзен-пушки Баррингтона Бэйли, а самурайская этика на техноутопической Земле 2076 года, кажется, не в почете.

Даже революционные разработки вроде «абсорберных» антибомб, каким-то образом превращающих энергию вражеского оружия (а также лучистую звездную) в материю, и кораблей класса «Валькирия» не гарантируют выживания остаткам человечества: флот зачистки, явившийся следом, решительно настроен смести в мусорную корзину галактической истории всех, кроме тех, кто успел транзитом через Вальгаллу свалить на звезды (как и в «Акселерандо», предпочтительны коричневые карлики, они дольше горят и не так сильно отсвечивают), клонов Иисуса и Будды, а также домашнего динозавра по кличке Крайтон. Поставить книге высший балл не позволяет, пожалуй, ощутимое расчеперивание сюжетных линий ближе к финалу: роман завершается фактически на полуслове-клиффхэнгере, и весьма досадно, что у него есть только хронологический приквел, показывающий земную цивилизацию во дни славы ее (порой такие же смертоносные для соседей), а не сиквел, какой бы, возможно, дал ответ на озвученную «выжившими с подводной лодки» проблему физиологии Врага

Если ограничиваться только информацией из «The Killing Star», то представить себе расу-инициатора Зачистки безжалостными технологическими властителями Рукава Ориона сложновато: первоначальная среда их обитания, мягко говоря, не очень благоприятна как для хайтека, так и для занятий астрофизикой вообще.

Три закона эволюции разумных видов Зебровски и Пеллегрино представляются менее уязвимыми для критики и лайфхаков, чем три закона робототехники Азимова, так что лучше бы Человеку интегрировать их в молитвы агностиков, мотивирующие хранить порох сухим при взгляде на небо, пока мы еще не выбрались с родоначальной планеты:

1. Инопланетяне будут считать своё выживание более приоритетным, чем наше.

2. Жалостливым и нытикам не пробиться в вожаки стаи.

3. Инопланетяне будут предполагать, что к любой разумной расе применимы постулаты 1 и 2.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3Dn8bhJ + https://bit.ly/3DmgGK1).

Марка, которую посылает самому себе через поколения Каспар Лэст, это, конечно, знаменитая “Розовая Гвиана” 1856 года, редчайшая марка, оцениваемая ныне уже не в миллион долларов, а на порядок дороже. Несколько аналогичны ей среди марок России, СССР и Российской Империи “Тифлисская уника” и “Леваневский с надпечаткой”. Как видим, при желании авторы, работающие в де-факто стандартном для русской фантастики наших дней субжанре попаданса, могли бы предложить свое решение проблемы, затронутой впервые Айзеком Азимовым, а здесь приведенной в меланхоличном пересказе Краули: например, увязать судьбы Вселенной и заодно своего персонажа с разворованной в 1982 г. коллекцией великого советского филателиста Самуила Блехмана. Тем более в одном из карманов шинели Стругацких такая марка завалялась.

Впрочем, эпитафия Эндрю Марвелла, из чьей «Горацианской оды на возвращение Кромвеля из Ирландии» взято название повести Краули «Порядок вековой» (рассказ переписан в нее с расширением), касается больше политической, чем поэтической активности Лорда-Протектора.

С использованием заметок для Medium (https://bit.ly/3Dn8bhJ + https://bit.ly/3DmgGK1).

У «Конца вечности» Айзека Азимова существует две версии, одна всем известная романная (которая, кстати, на русском традиционно переиздается с цензурными лакунами советского периода), и вторая, на мой вкус, более сильная: как отмечает сам Азимов, он начал с повести скорее потому, что надеялся продать сюжет дважды и получить существенную прибавку к литературному заработку. Сходными меркантильными соображениями руководствуется в своей прогулке в прошлое и персонаж рассказа Джона Краули «Единственная экскурсия Каспара Лэста», интегрированного затем в повесть «Порядок вековой»  — довольно занятную попытку переложить азимовский сюжет о вечном сражении вневременной спецслужбы с изворотливой Реальностью на мотивы мелкобританской ностальгии о величии колониальной эпохи. Впрочем, другой британец, Чарли Стросс, справился с этой задачей явно лучше: «Палимпсест» если и уступает работе Краули в меланхоличной лиричности, то заметно выигрывает в архитектонике почти детективной интриги, аккуратно скрепленной астрофизическими заклепками.

Краули разработал не менее оригинальную теорию альтернативного общепринятому устройства пространства-времени, чем его великий и несчастный современник Баррингтон Бэйли для «Дзен-пушки»: физические модели, используемые в кинематографе при работе с родственными темами, частенько оказываются куда проще, даже если восходят к трудам прижизненных классиков.

Так, в сериале «Двенадцать обезьян», расширенном римейке классического хронооперного боевика 1990-х с Брюсом Уиллисом (а этот последний, в свою очередь, инспирирован французской черно-белой фотомонтажной короткометражкой), Армия Двенадцати Обезьян ставит перед собой задачу уничтожить причинно-следственную структуру, подстилающую само Время, чтобы придать мирозданию окончательный, вневременной характер, погрузив его в состояние Хартля-Хокинга. Визуализируется оно через Красный Лес, листья с деревьев которого можно даже заваривать и пить получившуюся настойку.

Насколько могу я судить, повесть Краули в связи с «Двенадцатью обезьянами» никогда не упоминалась, а зря:

Что гложет Каспара Лэста, то могло омрачать существование и Хартлю с Хокингом; Мюррей Гелл-Манн однажды ехидно спросил у них: «Если вам известна волновая функция Вселенной, почему вы до сих пор не разбогатели?»

Как лукаво замечает Шон Кэрролл, “при прочих равных самодостаточная и необходимая Вселенная представляется более просто устроенной, чем самодостаточный и необходимый Создатель, который затем творит Вселенную… большинству сторонников этой стратегии кажется естественней приписывать необходимость сверхъестественному создателю, нежели естественной Вселенной“.

Краули до последнего избегает показывать Создателя, спрятанного на открытом месте среди иллюстраций Алисы (та повзрослела и была бесцеремонно изгнана из Порт-Саида) к работам Кэрролла, но принужден-таки приписать ему неестественную необходимость невыносимой нелегкости бытия:

С использованием материала заметки для Medium (https://bit.ly/39AZR3M).

Боб Шоу дал «Beyond Apollo» в 1972-м уничижительную характеристику, памятную сегодня, несмотря на премию JCMA-1973, лучше самой книги: «эпитома всех проблем, постигших научную фантастику за последние лет десять или около того». Строго говоря, роман Молзберга не заслуживает столь поносной оценки, это довольно редкий образец психиатрического НФ-триллера с безнадежно недостоверным рассказчиком, подозреваемым в убийстве коллеги по экипажу, просто в нынешней фазе существования Голливуда получится при его экранизации не «Час расплаты» или «Пришелец», а в лучшем случае «Прометей», в худшем же — какое-нибудь «Высшее общество». Благо, у главного героя отчетливые гомосексуальные позывы, да и Венера, цель экспедиции, прилеплена сбоку припекой, будто Солярис у Тарковского. (Cам Молзберг утверждает, впрочем, что при создании романа вдохновлялся не киноновинкой того года, а рассказом Гарри Гаррисона «Я на своем посту».)

Хотя ясно, что именно Шоу имел в виду — Новую Волну, о галеонном символе которой, журнале New Worlds, Муркок спустя несколько лет скажет в сердцах: «Если услышите от меня про подготовку очередного номера, значит, пора вызывать санитаров».

Я, пожалуй, вынужден с Шоу согласиться, хоть сам и предпочитаю работать со стилистически усложненной фантастикой, далекой от монохромных клаустрофильских разговорных драм того же Азимова. У нововолнистов свои “ошибки юности” принято критиковать и списывать на заскорузлую политику издательских ОТК. Несколько сложнее было бы признать, что многие, если не все, нововолнисты (но не киберпанки) отвернулись от космоса из-за обычного неумения — и, еще хуже, нежелания — разбираться, в какую сторону вращается Земля (тут смутно вспоминается Нивен, который в «Мире-Кольце» признал и эту ошибку, и более серьезную, потребовавшую оснащения Кольца двигателями Буссарда) или почему для оптимального маршрута к газовым гигантам и их спутникам нужно все-таки разгоняться у Венеры, а не лететь “по прямой”.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39pVusx).

К 1971 году Майкл Муркок, тезка Майкла Исдэйла, одного из астронавтов альтернативно-исторического (или все же криптоисторического?) экипажа книги, порядком утомился от взятого бешеного темпа работы на износ во имя революции в англосферной фантастике. В редакционной статье для “New Worlds” Муркок выплеснул накопившуюся желчь:

Тут так и хочется ответить репликой Боба Шоу, заметившего в следующем году о «Beyond Apollo» Барри Молзберга, что эта книга есть “эпитома всех проблем, постигших научную фантастику за последние лет десять или около того”.

Увы, клинически точный диагноз этот не помог удержать государства Земли 1970-х от схода с космической гонки — в руководстве США и Старосоветской России не нашлось достаточно любителей твердой НФ, а китайские энтузиасты вроде Лю Цысиня и Дэн Сяопина в ту пору еще не задачи трех тел решали, но в огородах на выселках копались, не разгибая спин — по заветам Шан Яна и Мао Цзэдуна.

В новом тысячелетии Китай, впрочем, взялся за собственную космическую программу с таким азартом, что прыть Лунного Зайца, наметившего большой скачок на Марс, обеспокоила не только Аластера Рейнольдса. Страны “альянса демократий” возобновили космические инвестиции — через фронтэнды ли типа SpaceX и Blue Origin, через более традиционные ли программы создания рабочих мест вроде Сенатской Системы Запуска и “соглашений Артемиды”.

Вот и с англосферной твердой НФ, в частности — посвященной освоению ближнего космоса, все не так безнадежно, как может показаться вам при взгляде на номинационные и лауреатские списки “Небьюлы”, “Хьюго” и “Локуса” последней пятилетки. Работа полковника Криса Хэдфилда, самого известного канадца Солнечной системы (в его честь, к примеру, уже при жизни назван аэропорт города Сарния в провинции Онтарио) и экс-командира МКС, служит тому лишним доказательством.

«Apollo Murders» по форме —АИ, но не спешите пугливо закрывать вкладку: роман ничего общего не имеет с дурно пахнущей продукцией вторпереработки лута компьютерных игр астровитянками-попаданками к Сталину, коей полнятся закрома СИ, АТ и Флибусты.

История совершенно секретной экспедиции “Аполлона-18” в Море Ясности (транзитом через НОО) вписана на Главную историческую последовательность так изящно, что границы между альт- и криптоисторией размываются до полной неразличимости. Разве что погоны старшего лейтенанта ВВС СССР не того оттенка да НПО имени Лавочкина размещается не по тому адресу.

Сходное ощущение расследования, о котором еще до эпилога понятно, что в учебниках, написанных заслуженными стариками, его выводам не место, вызывали у меня в детстве «Штамм Андромеда» и «День шакала», а в более счастливом возрасте — «Друд», «Военный талант» и «Пятое сердце». Если вы задумывались когда-нибудь, что за текст мог бы выйти из-под работающих тандемом машинок Майкла Крайтона и Фредерика Форсайта, то роман Хэдфилда — наилучшее приближение к такому эксперименту, на которое можно надеяться тем, кто, подобно мне, уже давно использует итоги голосований по классическим англосферным наградам как антирекомендацию.

Дэвид Боуи, галеонный символ Новой Волны фантастики в современной музыке, создал элегию Безумному Астронавту, «Space Oddity». Майор Том у Боуи прерывает свою миссию и ложится в космический дрейф.

Ну а полковник Крис и на орбиту выбрался, и о концерте по заявкам фолловеров не забыл. Благо, картинка с МКС теперь доступна в куда лучшем качестве, чем на черно-белых телеэкранах в Школьном и московском ЦУПе 1970-х.

Правда, на Луну мы с тех пор летать разучились, и Человек на Луне иронично косит глазком Моря Ясности на руины крымского центра управления луноходами.

C использованием материалов заметки для Medium (https://bit.ly/3LFu8My).

Рэю Брэдбери принадлежит весьма популярное, особенно в русских переводах, и набившее оскомину из-за обычно сопутствующего технофобского контекста высказывание: “Мы будущее не предсказываем, мы его предотвращаем”. Оно бы вполне органично смотрелось в уиндэмовском “уютном апокалипсисе” Мидвича, на знаменах толпы жителей поселка, идущих громить ферму с золотоглазыми детьми-кукушатами.

Однако вторжение Новой Волны обезвредить

Гордон Зеллаби, персонаж, наблюдающий за взрослением и послевоенных тинейджеров, и Мидвичских Кукушек, отмечает:

Дети представляют расу, чей чрезвычайно сильный императив выживания становится угрозой человечеству. Зеллаби же вверяет себя импульсу, оставшемуся для Детей незнакомым:

«Поначалу молодёжь лишь давала свою оценку продукции экономики богатого общества, затем начала её узурпировать, исследуя новую технологию и подчиняя её себе. Битлы и Боб Дилан поставили себе на службу поп-индустрию, артикулируя и усиливая тревоги сегмента человечества, прежде лишённого даже когерентной идентичности, не говоря уж про международное представительство», констатирует Гринлэнд.

Спустя без малого полвека тенденции, с ехидной беспристрастностью задокументированные Фарреном и Гринлэндом, напомнили о себе на новом витке истории мира, геронтократы которого не жалеют сил и средств, чтобы оседлать поднимающуюся волну. Бэби-бумерам под 70-80, они в сравнительно хорошей физической форме (но не умственной, как это легко понять по речам президентов США и России, производящих зачастую навязчивое впечатление беглецов из психушки), подготовлены к защите от вторжения лучше генерала де Голля, Эйзенхауэра и Никсона, в их распоряжении имеется вакцина против футурошока — ее не запрещают, как гашиш и ЛСД, а рекомендуют к употреблению, и в англосферном фэндоме организованной оппозиции днем под красным квазарным фонарем не сыскать.

А ведь ее явление предсказывалось, но, в отличие от уиндэмовского, прогноз тот оказался неверным в одной ключевой детали. И нет, эта деталь — не острый дефицит энергоносителей вследствие “озеленения” энергетики и не радостный косплей Холодной, но в целом мирной войны, убежища на случай которой уже расконсервированы под дизайнерскими газонами. Эпические виннипухи британской глубинки, правда, уже пять лет как изгнаны из ЕС после референдума о Сублимации Королевства; не найти им приюта и в Китае.

Не могу сказать, что меня это печалит: еще после просмотра карпентеровской «Деревни проклятых» мне стали куда ближе Дети, а поступок Зеллаби/Чаффи всегда казался омерзительным.

К слову, издание «Мидвичских кукушат» 1983 года, кажется, пострадало от другой уиндэмовской находки — хроноклазма, и демонстрирует деплатформинг Трампа тиктокерами в ходе пламенных, но в целом мирных протестов:

https://miro.medium.com/proxy/0*U_gbdRJrJgSc6CXk.jpg

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3wTQrtJ).

У Хола Клемента, одного из основоположников твердой и сверхтвердой НФ в ее современном понимании, мало общего стилистически с Джо Холдеманом, но «Камуфляж» Холдемана, по сути, представляет собой обогащенную и усложненную, с учетом развития фантастики за полвека с лишним, версию этой дилогии об инопланетном Охотнике и его поисках «Иглы» в стоге сена размером с тихоокеанский остров, которого нет на обычных картах — еще в 1930-е годы владельцы местного градообразующего (точнее, поселкообразующего) предприятия озаботились засекречиванием координат.

От «Камуфляжа» дилогия, впрочем, отличается очень заметно: как простотой слога (традиционно для Клемента, текст очень серьезен, порою до степени занудства, пестрит повторами и проломами четвертой стены, а местами напоминает учебник физики для младших курсов, в чем сам автор устами чужака читателям без зазрения совести и признаётся), так и камерностью действия, не выходящего за пределы острова теплой ламповой эпохи: это практически классический детектив, но не британского или французского, а американского толка, где убийца часто известен заранее, а суть его преступления важна меньше погони. Потерпев крушение в Тихом океане Земли у островка Эль (Ell, название тоже простое, как патологически уважаемая касторианцами правда, и происходит от очертаний латинской буквы, которую напоминает остров), два незваных гостя из космоса довольно быстро обнаружат, что местной морской и сухопутной живности интересны в чисто кулинарном аспекте, а Солнце куда агрессивнее в ультрафиолетовом спектре, чем их родное светило.

К счастью, разум всегда превозмогает чистую алчность, и один из пришельцев после непродолжительных заплывов в теле акулы находит себе носителя-человека. Но есть два нюанса. Во-первых, в одиночку выбраться с незнакомой планеты четырехфунтовому разумному комку зеленого желе будет затруднительно… особенно если из двух частично разрушенных кораблей, приспособленных под телесные пропорции этого вида, придется колхозить один, а хозяин-гуманоид внутрь не пролезает.

Во-вторых, у второго чужака есть все основания скрываться от соплеменника иглой в стоге сена, а не плавать на поверхности моря. Ведь один из них — детектив с опытом сыскной работы в несколько человеческих жизней, а другой — преступник, равнодушный к здоровью и целям гуманоидных хозяев. И люди Земли достаточно схожи с гуманоидами его родной планеты, чтобы, приспособившись к их биохимии, он принялся за старое. А ведь всем островитянам при рождении выделяется часть акций “Пасифик Фьюэлз Инкорпорейтед”, и паразитов или безрассудных сорвиголов тут не жалуют.

Впрочем, как ясно из второй книги, «Сквозь игольное ушко», самое сложное в миссии на Земле — не обнаружить и призвать к ответу преступника (предпочтительно тем же, кстати, способом, каким делает это Галлахер Кайла Маклахлена в «Скрытом враге» 1987 года), а… вот именно, не уронить ни одного жизненно важного органа в фокусе с жонглированием тарелочками эритроцитов. Удивительно ли, что повзрослевший носитель детектива совсем не интересуется противоположным полом, а только проблемами скорейшего контакта с внеземной цивилизацией? Для нас, людей, удивительно, а вот инопланетный сыщик рискует выдать себя столь же явственно, как фланирующий по коридорам гестапо Штирлиц из анекдота — буденновкой и волочащимся за спиной парашютом.

Потенциальная реакция современных феминисток и защитников прав ЛГБТ на явственный сексизм «Иглы» и «Сквозь игольное ушко» тоже крайне любопытна, но ретро-премий или номинаций книги, похоже, не удостоятся.

Возможно, именно это, несколько демонстративное, пуританство Клемента и побудило Холдемана в «Камуфляже», а Джека Шолдера в «Скрытом враге» сдобрить сюжет смачными эротическими сценами, немыслимыми в 1950 году, когда сэр Ридли Скотт еще под парту пешком ходил, а писатели-фантасты могли обеспечить себе безбедную жизнь с переизданий и антологий.

С использованием материала заметки для Medium (https://bit.ly/3iF8H1l).

Как должны помнить читавшие «Анафем» Нила Стивенсона (а кто этого еще не сделал, устраняйте столь досадный пробел), причиной Третьего Разорения матиков (учреждений монастырского типа, куда в арбранской реальности загнаны ученые) послужила случайно получившая огласку история с динозавром-не-то-драконом на стройплощадке. Как видно из этого фрагмента, вероятность блондинке встретить динозавра на паркинге у супермаркета во вселенной Стивенсона может существенно отличаться от ½ (либо встретит, либо не встретит). Более того, допустимо манипулирование этими вероятностями, на котором основаны техники изменения реальности, применяемые риторами и инкантерами (сиречь сторонниками софистики и сократовской традиции).

В русском переводе к этому отрывку примечаний переводчицы или редактора нет, а они бы там не помешали, поскольку Стивенсон здесь, видимо, предлагает весьма изящную аллюзию на Третье путешествие Трурля и Клапауция. У Лема читаем:

О том, не могло ли Третье путешествие Трурля и Клапауция к вероятностным драконам привести к Третьему же Разорению и чувствительному избиению конструкторов реальности на Арбре, предоставляю судить вам.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Li5QaY).

«Квартет Корнелиуса», по российской издательской традиции, остается недопереведенным уже больше четверти века — хотел было сказать, что традиция эта недобрая, но не в данном случае. Джерри Корнелиус, как явствует уже из его инициалов J.C., есть самая решительная и наименее удачная попытка Муркока одержать пиррову победу в безжалостной кавалерийско-танковой атаке на героев и мессий раннего этапа карьеры, включая Иисуса Христа, то есть, простите, Карла Глогауэра. Распятие в «Се человек» не помогло избавить читателей от презираемого Муркоком отношения к Вечному Воителю как ролевой модели, ничуть не преуспел Майкл в этом и на протяжении трех первых романов цикла о Корнелиусе. Когда его тезка Харрисон хвалит какие-то работы коллег-нововолнистов конца 1970-х и 1980-х, мне это обычно следует воспринимать как антирекомендацию — слишком далеко тогда зашли Харрисон, Муркок и Дилэни по кривой тропке решительного разрыва с фантгетто, приведшей их, однако, лишь к последнему берегу океана смерти автора. Так и с «Состоянием музака», на которое Харрисон откликается весьма одобрительно: «Вместо горького осознания реальности и отмены грёз наяву нам выдвинута альтернатива. В ней жизнь преподносится как замена фантазии, никогда не предлагаемой в замену жизни».

Уже здесь пора заподозрить, что в финальной книге тетралогии Муркок применил тот единственный сюжетный инструмент, каким неизменно обтачивает свои тексты Лукьяненко: отказ от сверхспособностей с уходом под гладь старинного пруда. Разумеется, по уровню таланта они несравнимы, и Муркок даже в откровенно коммерческих поделках не опускается ниже уровня, недосягаемого для «Чистовика» и очередного самого последнего «Дозора», но «Состояние музака» их до боли напоминает, даром что написано на десятки лет раньше.

Финальная битва Корнелиуса и Муркока с реальностью утюжит, словно ковровыми бомбардировками, пространство, ранее уже обстоятельно исследованное и закартированное первыми тремя книгами и примыкающими к ним рассказами этого межавторского проекта, в частности, «The Ash Circus» Харрисона. На костюмированной рождественской вечеринке 1990-х, внушающей после первоначального приступа веселья не меньший нутряной ужас, чем Прощальная Вечеринка на борту дирижабля в туннелях Кольцегорода Зоун из «Водородной сонаты», Муркок опускает занавес комедии дель арте, с которой забавлялся еще в «Английском убийце», возвращает ансамбль персонажей к традиционным ролям арлекинады: Панталоне, Скарамуша, Пульчинелло, Коломбины, Пьеро и самого Арлекина. Участники вечеринки, все — старые друзья и враги Корнелиуса, вплоть до Ленина, Конрада и двух noms de plume самого Муркока, надевают одеяния знакомых персонажей английского фольклора и мифа, становясь инкарнациями архетипов. Полупародийная и совмещённая с апокалиптичным откровением, сцена эта усиливает мифологические представления о Джерри Корнелиусе, но какова же точная природа его личной катастрофы, его оборотнической пантомимы жизней и времён?

Арлекин мыслится героем, а Корнелиус, единственный, кому вечеринка не по душе, одет как Пьеро, лузер.

Существовать, не задаваясь, в отличие от Хайдеггера, вопросом, почему что-либо существует, а не просто ничто — этого требует от Корнелиуса Хаос, ко двору которого он дезертирует со службы Порядку и проходит, следовательно, противоположным Элрику Мелнибонэйскому маршрутом. Увы, овчинка не стоила выделки, а пролитая кровь — всходов в саду, землю которого она напитала:

Сентиментальные каденции срединных глав, где лоскутный образ Корнелиуса медленно обесцвечивается в зеркальном лабиринте альтернативных реальностей, подрываются суховатыми банальными рефренами, заключающими их в своеобразную рамку сомнительного контекста. В “Прелюдии” и “Коде” Джерри Корнелиус чем-то напоминает Питера Синклера из лондонских глав безукоризненной «Лотереи» Приста — тут он не супергерой-любовник, не буревестник энтропии над Танелорном, не плод порочного союза блестящего учёного и туповатой девушки-кокни с самых что ни на есть помойных улиц лондонского Лэдброук-Гроув, где проживал в ту пору сам Муркок и где на Пасху 1967 года явилась ему мысль сослать Карла Глогауэра в Иудею. Здесь Корнелиус — не искрящаяся комбинация Мика Джаггера, Джеймса Бонда и Флэша Гордона, а безынициативный паренёк из дешёвой квартиры в Бленхейм-Кресцент, оживляющийся лишь от метаквалона и мечтающий о блестящем будущем для своей любительской рок-группы. В конце концов он переживает свой звёздный час: даёт бесплатный концерт на мусорке под многоуровневой автострадой, но проваливается сквозь обветшалую сцену, будто в прореху разорвавшейся паутины мультивселенных.

Гитара его разбита невосстановимо, он отрекается от рок-н-ролла ради дешёвеньких мюзиклов, обретает славу и сколачивает состояние в переосмыслениях мьюзик-холла и арлекинады, рекламирует на ТВ новый «роллс-ройс мини-фантом».

Правильно ли он поступил? А как бы вы поступили?

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3D9J02A).

В этом году «Английскому убийце» стукнет полвека, и эта книга — будем откровенны, далеко не лучшая в карьере Муркока (как и весь цикл о Корнелиусе) — неожиданно исполняется насущной значимости. Нынешнее состояние “заката России вручную” уместно сравнить с деградирующей Британской империей, какой описана она в «Английском убийце». В конце-то концов, Россия и Британия — не менее удачный пример клиопатологической пары, чем привлекший этою весной внимание всего мира восточнославянский: заклятые соперники, воротящие друг от друга носы, почти во все периоды новой и современной истории, кроме… двух мировых войн, а эти последние-то и оформили эродирующий ныне порядок.

«Я слонялся вокруг да около, пытаясь понять, что с этим веком пошло не так. Я хотел выяснить, что Британская империя сотворила с миром, в котором мы все живём сейчас. Разумеется, на мой тогдашний взгляд империализм — подлинное исчадие ада», говорил Муркок в интервью Колину Гринлэнду.

Закат альтернативной Британской империи 1970-х по Муркоку Гринлэнд определяет как “консервативную утопию паровых машин, аэролётов, Кристал-Пэласа и дизайнов работы Мухи и Макинтоша”. Понукаемые историческим детерминизмом, главные персонажи испытывают темпоральное отчуждение, чувствуют себя затерянными или дрейфующими во времени. Повсеместны, как на фотоснимках из осажденного Мариуполя и вокзалов Восточной Европы, образы (у Муркока — не только женской, но и мужской) беспомощности и младенчества. Эпиграфы и фрагменты новостей отмечают смерти (и чудесные исцеления) детей, мемуары повествуют о том, как детство в дни войны способно повлиять на взрослых.

В заключительной речи перед апелляционным судом, незадолго до изгнания, принц Лобковиц из «Английского убийцы» ставит нелицеприятный диагноз социуму, который побоялся прописать себе «Лекарство от рака»:

Действительно, было бы неплохо, если бы Россию, Британию, США и нынешние полигоны их совместных спецопераций колонизировало поколение, которое еще не приобрело дурных привычек предыдущего и не передаст своих невыносимо архаичных, как для раннекосмической эры, привычек следующему — поколение, способное достичь цели даже под тираническим нажимом конформизма.

«Размышляя о методах: кажущиеся случайными репликами намёки, заголовки глав и проч. Вот почему, даже если кажется, что читатель не помнит определённой отсылки, то при встрече с ней она представляется знакомой. Заголовок (А) будет отсылать к событию из заголовка (G). Этим создаётся поток вместо традиционной нарративной динамики, в то же время уничтожаются ограничения линейного нарратива — то есть «нелинейное» не равнозначно «случайному». Книги — любой вид искусства — обязаны обретать форму, но форма может быть весьма разной... Это попытка описать и драматизировать моё собственное видение — нелинейное. Я вижу столько возможностей одновременно, что не могу выбрать одну и ту же, да и не хотел бы. Меня не смущает множественность, я ею наслаждаюсь», комментирует Муркок хаотичную и одновременно грациозную манеру письма этой своей артурианы. Да-да, Джерри Корнелиус, выброшенный на берег моря у Тинтагеля и спасенный Уной Перссон, большую часть книги отправляет именно функции короля Артура в авалонском гибернаторе:

“Нам предстоит ехать очень долго”, меланхолично сообщает Кэтрин Корнелиус Себастьяну Очинеку, освобождая его из тюрьмы. «Изменение человеческого типа и тому подобное. Возможно, это вовсе не революция в конце концов».

С использованием фрагментов заметок для Medium (https://bit.ly/3GLIRTN + https://bit.ly/3Last1e + https://bit.ly/3IAcuaP).

Цикл Майка Резника «Рожденный править» — одна из самых масштабных космоопер в современной НФ, но она словно перенесена в наши дни из Золотого века пальпа, ну или на крайний случай “свингующих шестидесятых”. Космический фронтир Резника подобен не океану даже, а бескрайнему плоскомирью Среднего Запада США, утыканному редкими городками да бензозаправками.

Началось-то всё еще в 1970-х. Майк с Кэрол [жена Резника] смотрели в кинотеатре фильм поистине жутчайшего качества, и в какой-то момент Резник пробормотал:

— Какого чёрта я трачу на это свое время вместо того, чтобы заняться чем-нибудь реально интересным, например, историей человеческой расы от наших дней до вымирания?

А жена ответила:

— А почему бы и нет?

Чета Резников немедленно встала и вышла с сеанса; тем вечером Майк набросал синопсис романа «Рождённый править: Книга о Человеке», где, как и планировал, рассказал историю человечества от его корней через эру сверхсветовых полетов и до вымирания спустя восемнадцать тысячелетий от нашего времени. Резник разделил будущее на пять политических эр, Республику, Демократию, Олигархию, Монархию и Анархию, а переходящие между ними персонажи отсутствуют (что выгодно отделяет его от Херберта и Карда). Если, разумеется, не считать Человека с большой буквы Ч таким персонажем, а весь цикл — мегароманом его воспитания.

В лучших подциклах этой вселенной, вроде «Сантьяго», «Вдоводела» и «Кириньяги/Килиманджаро», очарование заразительного мифотворческого экстаза побуждает махнуть рукой на небрежную отделку периферии повествования — как известно, зрительный аппарат человека столь несовершенен, что большую часть картины мира за пределами центрального желтого пятна сетчатки дорисовывает мозг. В послесловии к «The Fortress in Orion» Резник писал:

Не так здесь, в откровенно коммерческой, проходной, но все же уверенно сопоставимой с верхними процентилями СИ (выйди она из-под клавиатуры какого-нибудь рунетовского мэтра, наверняка получила бы полное лукошко жанровых наград в России) трилогии, которая для Резника стала последней. Трудно даже предположить, кто после кончины Резника возьмется писать в манере, настолько диссонирующей с современной реальностью англосферного фэндома— и возьмется ли вообще. В конце концов, Великое наступление феминисток и ЛГБТК на SFWA по-настоящему разогналось именно с атаки на злобствующих сексистов, Резника и Барри Молзберга.

Но Резник изначально выбрал нестандарный подход к миростройке «Рожденного править»: он начал с объединяющего и задающего сквозную хронологию произведения, а не менял правила игры на ходу (и не пытался, как было свойственно порой Куку или Бэнксу, расточительно умять материалы для объемистого цикла в одну книгу). В 2010-х же он этого сделать, наверное, уже физически не мог.

И этому обязаны его работы ностальгической ценностью, превосходящей изредка намерения автора: вот прибытие полковника Натана Преториуса на Делурос VIII, столичную планету Демократии, становится изящной вневременной виньеткой о миссии, столь же, на первый взгляд, невыполнимой, как и задача вычеркнуть двадцать девять варварских тысячелетий из истории человечества.

Я отмечу лишь, что со времен трех законов робототехники Азимова автоматизация труда сделала значительные успехи (с неоднозначными для цифровой экономики последствиями в виде диктатуры прекариата): Галактической Империи требовалось сорок миллиардов администраторов и еще невесть сколько одних курьеров, а Демократия Человека обходилась впятеро меньшим количеством.

Очевидные аналогии с «Академией», порою текстуальные, провести вам, хотя перманентные шутливые пикировки команды Тупиконечников (и ее зачастую удивительная забывчивость при шаге в пропасть дыры в сюжетной броне, куда без труда пролетел бы мирокорабль Культуры или хайлайнер Космической Гильдии Дюниверсума) скорее напомнят о похождениях Стражей Галактики на службе у Дарта Мауса, а каборийский генерал Мичкаг ни разу за первую и третью книги не достигает высот стратегического таланта, анонсированных автором, и так же полагается на грубую силу, как азимовский Мул — на телепатическое подчинение.

Лучшим для подцикла, вероятно, можно считать второй роман, где нам позволят отдохнуть от набившего оскомину Мичкага, а герои не только вынуждены пробираться в подземную тюрьму, сочетающую самые мрачные особенности Командной Системы мертвого мира из «Вспомни о Флебе» и нью-йоркского метро из «Пелхэм 1:23», но и терпят серьезные неудачи.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3uhxQ7E).

Этот роман, как и произведения почти всех авторов Новой Волны, кроме разве что Муркока, не может похвастаться пристальным вниманием русских издателей и читателей: выпускался он один раз, в 2003-м, при участии переводчика Е. Смирнова. А ведь он хорошо иллюстрирует причины, по которым Олдиссу любило посылать шпильки младшее (относительно него) поколение нововолнистов: как отмечает Колин Гринлэнд в «Выставке энтропии», творческий принцип Олдисса, столь явственно уважительный к окружающему миру, противоречил взятому ими курсу на внутренние пейзажи и неустойчивые структуры.

Мир после атомной катастрофы у Олдисса, конечно, более уютен (если это слово тут применимо), чем неудержимо омерзительная Земля из «Геноцида» Диша, порабощенная инопланетными фермерами, но “хоуппанковым” настроением, в отличие от Земли мировых войн из «Падших ангелов» или «Песни по имени Юность», тут и не пахнет. Молодая шпана не сотрет выживших с лица планеты, не окажет сопротивления нерушимой клике экофанатиков и христианских фундаменталистов, криптонацистам, замыслившим Окончательное Решение проблемы мигрантов, или голодным новосоветским варварам безжалостного диктатора Козицкого. Она просто не родится: Землю «Седой Бороды» постигло явление, аналогичное Годам Колыбели при пришествии Не-Бога у Бэккера в мире Второго Апокалипсиса. (Хотя о том, что автор там желал высказать, никто пока так и узнал, ибо он был слишком воспитанный.)

Как же, по версии русского переводчика, это произошло? Тем интереснее ознакомиться с его версией, что объяснение проблемы первым предложил, по Олдиссу, русский профессор Зилинков (Zilinkoff, в переводе стал Зиминковым).

Оригинал же не только сообщает нам (в отличие от перевода), что ведущих мировых держав было две, а “контролируемых” в военном эксперименте ядерных взрывов — сорок шесть. Олдисс отвечает и на вопрос, постоянно задаваемый у Муркока во многих его работах — от «Чёрного коридора» до работ о Джерри Корнелиусе: “Какова точная природа катастрофы?”

Олдисс, по выражению Гринлэнда, “ведет репортаж из зоны катастрофы со счётчиком Гейгера, опираясь на статистику и пресс-релизы”, сосредоточив свое внимание на сестрах, которым надлежит раздать серьги, и мере их ответственности за нависшую над человечеством угрозу вымирания. Он детализирует причины и эффекты катастрофы так, как не помыслили бы Майкл Джон Харрисон или Дилэни, которых подобный суховатый стиль отталкивал. 3 октября 1966 года Олдисс написал Джудит Меррил:

Если считать социальные сети и блоггинговые платформы бурно развивающейся формой интерактивной литературы, то можно констатировать, что с задачей формирования реальности через переотражение они справляются отлично — как в 2014/15 годах, так и в 2021/22-м. Сложней судить, насколько прельщает седобородых и лысеющих бэби-бумеров из карантиновирусных бункеров смена девиза пандемической эпохи на эпоху мертворожденных.

Перепечатано с Medium (https://bit.ly/3sYUXmY).

«Се человек», каноничная для Новой Волны повесть Майкла Муркока, получившая “Небьюлу”, была переписана впоследствии (исключительно ради заработка) в одноименный роман, мало отличающийся от нее, но растолстевший примерно вчетверо. Чтение его доставляет ничуть не больше удовольствия, чем повести, одной из самых мрачных хроноопер за историю фантастики (особенно на контрасте с написанной на тот же сюжет, одновременно и явно независимо «Петлей гистерезиса» Варшавского); та навеки западает в память и может определить все ваше отношение к традиционному христианству с его химерическим переосмыслением унизительного орудия казни как священного символа и жертвы, гонимой коллективным бессознательным приверженцев на заклание, как спасителя человечества.

То пронзительно-отчаянный, то бесстрастно-фригидный, изобилующий отсылками к Юнгу и шокирующими приверженца традиционного христианства сценами, роман не получил премий, однако имел коммерческий успех и помог Муркоку профинансировать очередную порцию номеров «New Worlds». Неудивительно, что спустя несколько лет его уговорили вернуться к распятому было Карлу Глогауэру для «Завтрака на руинах» — по тем же причинам, по каким Муркок постоянно возвращался к Джерри Корнелиусу, своему мессии (инициалы тоже J.C.) Века Науки и кризиса веры в постсекулярном обществе Долгого Мира (почти восемьдесят лет без большой войны — аномальный срок для Европы; впрочем, не исключено, что этот счетчик вскоре таки обнулится).

Можно считать, что Карл Глогауэр родился в 28-м, это ничуть не менее точная дата рождения, чем рубеж нашей эры или 1940-й, куда возврата ему нет: машина времени потерпела аварию.

А точно ли нет?

Пролог к «Завтраку на руинах», оставшийся неопубликованным и не вошедший, естественно, в русское издание, отказывает Мессии Глогауэру в этой милости. Подобно Элрику, в последней битве он дезертировал из Хаоса, где не мог рассчитывать на ранг выше пешки, и заключил пакт с Порядком, превратившим его в обреченного короля. Глогауэр старается проследовать единственным историческим путем, известным ему по библейской легенде, никуда не отклоняясь. Но все тщетно: путешествие во времени не столько технологический, сколько психологический процесс.

И еще не начал искалеченный телесный сосуд Сына Человеческого портиться в морге у лекарей, выкравших его с креста, а Глогауэр уже марширует дальше по мультивселенной:

Карл Глогауэр умер на кресте примерно в тридцать два года. Примерно в этом же возрасте он воскрес для новых приключений.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/36enUDD).

В этом романе нет ничего, кроме фактов. Хайли лайкли, что при его чтении можно даже не устремлять к странице оба глаза — лучше расфокусироваться, отказавшись от бесполезной здесь стереоскопии восприятия. Одним зрачком следить за наемным пастырем Холмана Ханта — не отлынивает ли тот от работы? Другим — за бесстрастным хроникальным перечислением вполне обыденных событий, чья тональность или, точнее, полное отсутствие таковой напоминают о скандинавских сагах. Там, правда, встречаются афоризмы, юмористические сценки, вещие сны, стихотворные поединки. У Олдисса их роль играют интерлюдии с Наблюдателями.

Но на методику оценки персонажей это не влияет: отвлекаясь от исторического приговора, который им самим не может быть известен (нет Всемогущего Судии, нет Руки, качающей колыбель для кошки), остается судить по их словам и поступкам. Или по умолчанию, что мурашками крадется между строк и свивает ноги вдаль бегущим.

А кто же он, тот фавн, которого, беря пример с «Аталанты в Калидоне», пытается догнать Олдисс? О, разумеется, Ален Рене, чью ленту «В прошлом году в Мариенбаде», удостоенную Золотого льва на Венецианском кинофестивале за шесть лет до «Доклада», классифицировали по-разному — и как акт высшего реализма, и как “лес знаков, пустых обозначений”.

Разве не таким же лесом может катиться Вселенная в отрыве от ярлычков, которые мы ей приклеиваем? Олдисс не дает повода усомниться, что ему милы обе трактовки, и каждую из них он бы охотно инкорпорировал в фантастику:

“Полагаю, вы слишком свыклись с НФ, где всё должно объясняться на последних страницах, всё следует прояснить, вплоть до последнего удара мечом, как в детективе”.

В 1964-м, отложив первый вариант «Доклада о вероятности А», еще без отсылок к Ханту и иерархии Наблюдателей, Олдисс констатировал на полях рукописи:

Через три года он вернется отдохнуть в свой Мариенбад и оживит садовые фигуры— как объяснял потом Памеле Балмер, чтобы “проторить себе путь к подлинно философскому роману, где такое остаётся нерешённым, если случилось ему возникнуть на той или иной стороне уравнения жизни”.

«Доклад» был представлен верховному командованию Новой Волны, наслышанному от Витгенштейна, что все важнейшие вещи не поддаются выражению словами, а предустановки бессмысленны. Солидный груз наследственных образов, “клише и малоосмысленных диковинок” фантастика накопила уже тогда. Сейчас, более полувека спустя, он часто ломает спину первой же соломинкой при попытке доказать, что ты не верблюд. Прежде, чем сделать первый шаг, нужно его сбросить, но сбросив, растеряешься, не видя перед собой лестницы.

Дотошность, с какой Олдисс описывает мельчайшие детали в этом антиромане, заставила бы посинеть от зависти глаза сестры Ордена Бене Гессерит из «Дюны»; она перерастает, по замечанию Колина Гринлэнда, “из холодной объективности в паранояльную гиперестезию”, и порой они, как в садовом лабиринте «Сияния» Стивена Кинга, неотличимы друг от друга. “Ты, должно быть, расцарапал ногу о наст”, неискренне успокаивает сына Джек Торранс. Ко времени «Госпожи лабиринтов» Шрёдера “эффект фоновой заставки” достиг суицидального напора: любая попытка бороться с системой превращает тебя в часть системы, любую твою мысль думают одновременно с тобой миллионы, любое твое действие они независимо дублируют.

«Доклад о вероятности А» вселяет знобящее чувство неотступного ужаса тем, что обходится вовсе без катастрофы, провоцируя всех на вторжение в поднадзорный мир через аппаратуру его изучения — поскольку, по замечанию Алена Роб-Грийе, “в присутствии и есть местопребывание действительности... проблема состоит в том, чтобы выяснить, является ли неопределенность, свойственная образам фильма, преувеличенной по сравнению с неопределенностью, окружающей нас в повседневной жизни, или она того же самого порядка”.

А присочинив катастрофу к докладу русской разведки, сразу выдвинуть получившееся творение на Нобелевскую премию.

Фрагмент из заметки для Medium (https://bit.ly/3GLIRTN).

Известно, что «Психоисторики», новелла-пролог к Академии Айзека Азимова, написаны позже всех составляющих этого классического произведения, уже в начале 1950-х, когда «Академию» впервые издавали под одной обложкой как роман-сборник (fixup novel); при журнальной публикации этот пролог отсутствовал, вместо него фигурировала сцена собрания психоисториков, от которой в «Психоисториках» уцелела лишь заключительная мрачная фраза Селдона “Мне конец”. В русских изданиях она не печаталась, попробуем восполнить это невольное упущение.

Однако именно «Психоисторики» сильнее прочих повестей Академии повлияли на восприятие романа в коллективном (бес)сознательном поклонников фантастики, литературной и кинематографической: в этом фрагменте дается первое для космооперы и НФ систематическое изображение экуменополиса —Трентора, столицы Галактической Империи. (Впрочем, и сам термин «экуменополис» предложен лишь в 1967-м под очевидным впечатлением от азимовского цикла.)

Сокращенная версия заметки https://bit.ly/3reu9hy (Medium)

Если при взгляде на обложку https://miro.medium.com/max/792/0*l1HmEoW0hqsqaefJ.jpg вы задались вопросом, не участвовал ли Муркок по юности в создании комиксов из бэтменианского цикла о Джокере, это вполне естественно: первоначально роман издавался под названием «Огненный клоун» («The Fireclown»). Принятое ныне хоть и звучит куда красивее, но менее информативно. На самом деле Джокера, самого знаменитого из суперзлодеев мультивселенной DC Comics, выпустили на арену готэмского цирка еще в 1940-м, то есть за четверть века до того, как молодой Муркок внедрился в “New Worlds” и сотворил переворот в британской, а затем и англосферной фантастике. Однако «У врат преисподней ветрено» если и немного потерял в актуальности, то состарился с несомненным благородством, как элитное вино. Практика показывает, что если писатели Новой Волны ругают свои юношеские работы или стесняются их, значит, читать это стоит с куда большим основанием, нежели более поздние вещи, частенько запятнанные малоубедительными попытками вписаться в повесточку мейнстрима.

По признанию Муркока, «У врат преисподней ветрено» — работа, не доставившая ему никакого удовольствия, просто упражнение. Несмотря на это, роман получился ожидаемо (для меня) лучше всех работ из цикла об Элрике вместе взятых, а что уж говорить про невразумительный квартет Корнелиуса. Вселенная его не так близка к гибели во вспышке идущего вразнос абсолютного оружия, как у Харрисона в «Устройстве с Центавра», но трепещет на краю бездны — и лишь трикстеру дано усмотреть за спокойной, как в более позднем «Семени зла», технократической утопией (антиутопией?) Порядка некротические пятна упадка и Хаоса человечества. Муркок, по собственным словам, придерживался в начале 1960-х романтичного представления об инстинктивных, нерасчётливых персонажах, противопоставляя их скучным механистичным конформистам. Прототип «У врат преисподней ветрено» в английской классической литературе действительно имеется, но вы ни за что не отгадаете, какой:

Выдержанная в стиле «Горменгаста» первая сцена книги показана глазами персонажа, к которому автор никогда более не возвращается, и это важный признак чистоты импровизации, впоследствии пострадавшей от необходимости писать и издаваться в профессиональном темпе, ведь на гонорары Муркок и содержал NW. В этом варианте реальности, подобном миру «Стальных пещер» Азимова, человечество к 2090-м почти полностью переселилось в подземные аркологии. Появление загадочного Огненного Шута, демагога-анархиста (завладевшего, по некоторым подозрениям, атомным оружием), на нижних уровнях Швейцарии будоражит не только простолюдинов. Им заинтересовались и умеренно радикальная оппозиция, и олигархическая аристократия в лице Алана Повиса (в ином варианте — Алена фон Бека, куда ж нам без семьи фон Бек) и его деда Саймона Повиса (Симона фон Бека), министра космического транспорта, основного кандидата на номинацию в президенты Солнечной системы от своей партии.

Если бы за разработку этой темы взялся Херберт, недавно закончивший «Дюну» и (не опубликованное при жизни) «Высокое мнение», от книги стоило бы ожидать большего уклона в социальную философию и меньшего — в сатиру. А у Муркока получился очень удачный, пускай и явственно ученический (чувствуется тут мощное влияние «Солнечной лотереи»), романтичный и аляповатый, протокиберпанк с неожиданно цепкими “опорами для ног в голове”. Достаточно подчеркнуть, что лидером оппозиции и кандидатом в президенты здесь выступает женщина. Хотя, возможно, для Британии новоелизаветинской эпохи, как бы ни костерил ее Муркок, это менее смелое решение, чем для современной роману Америки и ее пальповых корифеев. В конце концов, США только сейчас дождались женсовета “Хьюго” и своей Хелен Кёртис — у нее даже вторая половинка фамилии звучит похоже.

Роман без особого труда можно адаптировать для высокобюджетной экранизации. Главное — не подпускать к кастингу на роль Огненного Шута президента 95-го квартала Кривого Рога Владимира Зеленского. Хотя погодите...

Сокращенная версия https://bit.ly/3nsbkGH (с Medium)

Уже более полудесятка лет, после Великого наступления феминисток на SFWA и провала ответного флэшмоба Грустных Щенков, жанровые премии в англоязычной НФ и фэнтези присуждаются почти исключительно по признаку гендера (предпочтительны женский пол и принадлежность к ЛГБТК или сочувствие оным). От качества продукции при этом абстрагируются до такой степени, что лауреатские списки “Небьюлы”, “Хьюго” и “Локуса” за единичными исключениями (Энн Лэки, Юн Ха Ли, Аркади Мартин) можно рассматривать как антирекомендации. Так, разумеется, было не всегда: еще в начале 2010-х, не говоря про середину прошлого века, среди лауреатов престижных премий преобладали мужчины. Это не мешало получать их и женщинам — писательницам уровня ле Гуин, Макинтайр или Черри.

Тенденции, увенчавшиеся переворотом в SFWA и стремительным полетом планки качества премированных работ к плинтусу, необходимо проследить в далекое (для жанра) прошлое.

И тут выяснится, что обязаны они своим зарождением и пролиферацией в НФ/фэнтези той самой Новой Волне, которая вроде бы спасла стагнировавший жанр от вырождения в квартирники.

Так ли безоговорочно позитивным следует считать воздействие НВ на фантастику, если упреки, адресованные Муркоку и Лэнгдону Джонсу в середине 1960-х, читаются с живым интересом на новом витке развития жанра? Давайте посмотрим и убедимся, что это не licentia poetica.

В 144-м номере “New Worlds” (сентябрь-октябрь 1964 года) Муркок напечатал настоящий рассказ Лэнгдона Джонса, предварив его замечанием: «Этот рассказ может вас шокировать. Он затем и написан». Так и вышло: отклики на работу Джонса — эдакую тестовую канарейку в шахте, запущенную Муркоком в подлежащий революционному рефакторингу жанр, — разнились от возмущенных

Сюжет оставляет желать много лучшего, это видно уже по тому, как органично смотрелся бы рассказ в шорт-листах современных премий англосферы.

Невротик-студент музыкального факультета влюбляется в женщину старше его, которую всевозможными способами унижали и травмировали — она родилась вне брака, была в подростковые годы изнасилована, ее эксплуатировали, оплодотворили и бросили одну вынашивать ребёнка, а тот не выжил. Эта пара, навязчиво зеркалирующая у Джонса оруэлловских Уинстона Смита и Джулию, счастлива вместе и часто занимается сексом, а потом к Лондону прилетает атомная бомба. Рассказ, написанный от первого лица, есть хаотичный флэшбэк Майка, “стонущего и блюющего над могилой”, куда только что он положил останки Аниты.

Сам Джонс считал «Аниту» неудачной и старался от нее дистанцироваться. В наши дни рассказ забыт (заслуженно, чего не скажешь о многих других работах раннего этапа НВ, куда более высокого уровня: так, «Звездный вирус» Бэйли на несколько десятилетий предвосхитил идеи изоляции человечества у Игана и Уилсона), а что уж говорить про письма в редакцию “New Worlds” с его обсуждением.

В одном таком письме, поступившем в марте 1965-го, находим небезынтересное мнение Э. Френч Бискоу (E. French Biscoe). Эта барышня (или прикрывшийся женским псевдонимом фэн) упрекала Муркока и нововолнистов в неприемлемых требованиях к НФ, отмечая, что фантастика «предлагает столько всего интересного, поглощающего внимание, что нет нужды просить у неё того, чем она по природе своей не должна делиться».

Мэри Робинетт Коваль жаловалась, что в первый же год чуть не подала в отставку с поста президента SFWA из-за тонн хейтерской почты, какие приходилось ей разбирать. «Когда женщины вроде Коваль вынуждены преодолевать колоссальные сексистские придирки просто для того, чтобы участвовать в деятельности SFWA, им куда тяжелей писать, издаваться, искать признания, не говоря уж про престижные премии за свои труды», сокрушалась Айя Романо. Теперь, в 2022-м, эта цитата не менее актуальна, нежели довод Бискоу к рассудку Муркока о том, что в научной фантастике слишком много интересного, чтобы ковыряться в затхлых кладовках человеческой души, наудачу перескакивая через прогнившие доски.

Но, в отличие от высказывания Бискоу, она все же требует замены трех слов: “женщины вроде Коваль” на “мужчины”. Те самые мужчины, которые, по мнению Романо, “просто не хотят, чтобы женщины писали научную фантастику”.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3tcyrsr).

Наиболее распространенный ответ на вопрос, с какой даты берет начало киберпанк — 1984. Я неоднократно показывал, почему он неверен, и начинаю подозревать, что подобное соотнесение обусловлено не столько “тройной короной” из жанровых премий «Нейроманта» за этот год, сколько тем, что коллективное бессознательное фэндома было предварительно кондиционировано Оруэллом на мятеж против старших братьев. И неважно, что такой протест уже случился на полтора десятка лет раньше, когда накатила Новая Волна. Как замечает Майкл Джон Харрисон в «Устройстве с Центавра», кто от нее сбежал, тот и победил — даже если, добавлю я, впоследствии выяснилось, что забег пошел в зачет Специальной Олимпиады для неофитов “серьезного мейнстрима”.

Вот к этому же периоду, концу 1960-х, и следует, пожалуй, отнести подлинные истоки киберпанка с его нерушимой спайкой хайтека и инструментов перековки реальности через информацию: тогда появляются «Убик», «Лабиринт смерти», «Всем стоять на Занзибаре»— а еще обсуждаемая сегодня работа Спинрада, которую Грегори Бенфорд обозвал “реакционной утопией” электронной демократии.

Каким же предпочтительным инструментом ее осуществления пользуются герои? Это видеофон, но не в инкарнации телефонной будки с экраном и свисающей трубкой, как себе его воображало большинство фантастов (не исключая даже подлинных визионеров вроде Браннера): описанное Спинрадом устройство с таким названием умещается в кармане, оно позволяет слушателю и ведущему ток-шоу одновременно участвовать в передаче и выставлять ей рейтинг. В момент звонка обеспечивается высокоскоростное подключение с трансляцией разговора в прямой эфир — “блип”. О том, отказано ли и этому устройству в кнопке дизлайка под видеороликом, Спинрад не упоминает, но думается, что такую возможность нетрудно было бы, как и в нашем варианте реальности, восстановить.

Когда очередного зрителя что-то гложет, электронная демократия подсказывает простой выход — попробуйте прижучить жучару Джека Баррона, ведущего самой популярной передачи североамериканского телеконтинуума. Вы ведь ничего не теряете: либо Джек решит вашу проблему на глазах у пары сотен миллионов поклонников, либо республиканцы прибавят огоньку под эфирной сковородкой. 

Итак, обычный рабочий день Джека Баррона начался с напоминания о том, как важны жизни черных: организация, декларирующая цель достичь физиологического бессмертия, отказывается принять у темнокожего слушателя честно нажитые пятьсот тысяч долларов платежа за койкоместо в морозильнике. Скорее снежинка уцелеет в аду, чем жучара Джек Баррон во главе Коалиции за Социальную Справедливость упустит шанс расковырять сеть хладоагентов влияния в Конгрессе, через который вот-вот продвинут законопроект о предоставлении права на морозильную камеру бессмертия всем налогоплательщикам Америки!

«Все на свой лад и с разной степенью уверенности, Трэвен, Чартерис и Корнелиус заняты на работах по прокладке мостов через пропасть между внутренним космосом и полуразвалившимся внешним миром», писал Колин Гринлэнд о героях Новой Волны. Он не перечисляет в этом ряду Джека Баррона, возможно, предчувствуя, что у этого последнего в личном навигаторе видеофона самые точные карты внутреннего космоса. Онтологические приоритеты Джека определяются его ролью на телевидении, где он профессионально занят манипулированием образами и полуправдами. Вот он запальчиво объясняет Саре Вестерфельд, что остальной мир, по его мнению, так же податлив, и цель в жизни— силком придать этому миру желаемую форму. Разве не слышите вы в его проповеди эха клятвы на верность от нового гражданина государства Facebook или Telegram?

Реальность по Баррону представляет собой продукт правильных применений богатства и технологии: уже в 1984-м, не говоря про нынешнюю эпоху уверенного строительства киберпанка, такое определение не вызвало бы внутреннего протеста. Гибсон для «Нулевого досье» натаскивает Холлис Хенри быть приветливей с гончими преисподней, чем с людьми из-за бутиковых стеллажей, и поливать семечки из яблока джобсова питательным раствором вирусного маркетинга. Довод Джека— шедевр дорогой и чуть кичевой симуляции. Его спальня, которую бы наверняка похвалила Кэйс Поллард из «Распознавания образов» за отсутствие брендовых раздражителей, — оснащенная кондиционером копия калифорнийской хижины на пляже, где Джек с Сарой жили в дни хиппарской бедности (действие книги отнесено в альтернативные для нас 1990–е). Звуки прибоя доносятся из замаскированных динамиков, пол покрыт пластиковой травой, настоящие побеги плюща вьются по панели управления, встроенной в изголовье кровати.

Этот подход не безальтернативен. Как всегда, на каждый лайк найдется свой дизлайк. Сара Бойл в единственном знаменитом рассказе Памелы Золин «Тепловая смерть Вселенной» воображает Калифорнию не царством идеализированной реальности Джека Баррона, а зоной подступающей энтропии, коллапсирующим, недифференцированным окружением, где продолжение развлечений есть лишь симптом истощения наличной энергии, «пока не обнаружена статистически вероятная планета, пока не налажено общение с её жителями, уж какие нам там уготованы — зеленоликие телепорты?.. Наблюдая за прогрессирующими метастазами западной культуры, это считаешь статистически всё менее вероятным».

Случайно ли так вышло, что подруга Джека Сара Вестерфельд — тёзка отчаявшейся домохозяйки Золин, которая хоть и не насосала на бессмертие, но гордится своей растущей семьёй, вся в счастливых хлопотах по дому… и лишь изредка посещают её навязчивые идеи о Времени/Энтропии/Хаосе и Смерти?

Что увидят зеленолицые телепорты, новочеловеки, боевые космические мыши или племена ящериц из бездны времени в обрывках земных телепередач спустя десятки или сотни лет — горячечный бренд или неопалимую рекламу? Возможно, они с интересом пронаблюдают, как один из британских парламентариев заклеймил Спинрада перед палатой общин и обратился к министру культуры с вопросом, отчего средства налогоплательщиков тратятся на издание столь непристойных произведений. Спустя полвека с лишним жизни черных все так же важны для воителей за социальную справедливость, ну а Джек Баррон, по впечатлению, успешно прокачал заброшенную было политическую карьеру и внедрился на пост премьер-министра Ее Величества Королевы.

С сокращениями из https://bit.ly/3t868LX

Почти все творчество Дилэни от начала 1970-х, за некоторыми исключениями, вызывает у меня отторжение, порою граничащее с физиологическим; тем печальней это, что о ранних его работах, созданных еще до тридцати, я очень высокого мнения, в особенности о «Нове». Причина столь резкого изменения оценок, пожалуй, не только в том, что Дилэни чем дальше, тем безальтернативнее отходит от НФ и фэнтези в сторону “уничтожающей критики узколобого мышления гетеросексуалов, не желающих мириться с трансформацией общества в сторону большей свободы геев” (а я последовательно и скучно, по современным меркам англосферного фэндома, гетеросексуален). На самом деле Дилэни забросил фантастику, вероятно, из-за того же, что привело в 1970–80-х к постепенному проседанию писательского уровня Станислава Лема и его трансформации в желчного колумниста.

Что общего у Дилэни и Лема, удивитесь вы? Увлечение структурализмом.

Как отмечает Колин Гринлэнд, именно через «About 5,750 Words» высказано у Дилэни принципиальное отвержение попыток определить НФ через те или иные форму и содержание. Вместо этого Дилэни разграничивает её свойства относительно времён известной или предполагаемой истории: эти события не происходили, а вот те могли произойти, а вот эти произойдут, если мы не уследим, и так далее. Понятие содержания, контента напрочь отвергается в пользу обсуждений слов как знаков, лишённых всякого смысла. Систематическая организация придаёт словам власть над тем, что находится за пределами системы.

Существует ли такая вещь, как выражаемая словесно информация, в отрыве от слов, использованных для информирования? Подчёркивая буквальность слова “ин-формировать”, Дилэни приходит к выводу, что не существует содержания как данности, противопоставляемой стилю… Контент есть иллюзия, порождаемая мириадами стилевых факторов при рассмотрении с определённого расстояния.

Не правда ли, самоочевидная для сетевой культуры рубежа 2010-х и 2020-х мысль? Вот бы еще донести ее до сознания борцунов за социальную справедливость в SFWA и Демократической партии США, увлеченных охотой за цисгендерными Дикими Щенками или поиском мифического кремлевского заговора в Facebook.

Как знать, не натолкнула ли на похожие рассуждения в «Моем взгляде на литературу» Лема попытка отблагодарить хирурга за успешное выполнение сложной операции?

Лем предложил врачу свою книгу с автографом, тот вежливо отказался, объяснив, что из-за плохого зрения всё равно не сумеет ее прочесть. Далее оказалось, что операцию якобы проводил другой хирург, но семья Лемов достоверно знала, что он в это время находился за границей. Несколько телефонных звонков позволили выяснить причину расхождений в документах. Слабовидящий хирург не имел бы права оперировать, и коллега заменил его… но лишь на бумаге.

На стиль операции это не повлияло.

Дилэни и его единомышленники утверждали (и обычно утверждают поныне), что структурализм и семиология не просто важны, а настоятельно необходимы при литературно-критическом исследовании НФ. Они возродили агрессивно атаковавшееся Новой Волной представление о разделении между НФ и мейнстримом, но с иных идеологических позиций: раз воображаемые конструкции НФ функционируют как инструменты критики реального мира, то, следовательно, автор НФ так или иначе, осознанно или неосознанно, втягивается в работу структуралистов. А значит, НФ есть всего лишь особый жанр литературы структурализма! Увы, нововолнистский соблазн не просто усовершенствовать или расширить традиционную НФ, а полностью заменить её собой, привел и Новую Волну, и ее оппонентов — сторонников структуралистской критики НФ — к малоприятным результатам.

Структуралистская критика НФ разрабатывалась в основном позднее периода, когда Джеймс Саллис, М. Джон Харрисон и другие определяли (или, скорее, отказывались определять) критическую позицию Новой Волны, но сами авторы ее тогда уже были настроены в основном против структурного анализа. Забавно отметить, что фундаментальная подборка критических статей Дилэни «Челюсть на шарнирах из драгоценных камней» («The Jewel-Hinged Jaw»), куда включено в том числе и настоящее эссе, обыгрывает своим названием фразу из стихотворения Саккетти, рассказчика классического нововолнистского романа Томаса Диша «Концлагерь». Муркок, не обманувшись такою маскировкой, в одном из последних выпусков «New Worlds» под своей редакцией разгромил Дилэни, обозвав его “узколобым педантом”, а «Челюсть на шарнирах из драгоценных камней» — “фундаментально безграмотной”. Перенесемся в 2022-й: Муркок проживает в Техасе, неподалеку от Остина. Уж не ему упрекать Дилэни в парохиальности места, выбранного для своей ораторской платформы...

С сокращениями из https://bit.ly/3yfJemc

Пожалуй, лучший рассказ сборника, опубликованного в самую лихую годину новой и новейшей истории Китая: в период сорокалетнего междуцарствия, отмеченного крушением Цин в результате Синьхайской революции, учреждением Китайской республики, неудачной попыткой реставрации монархии Юань Шикаем, распадом страны на враждующие домены полевых командиров и установлением КНР (династии Мао), на который вдобавок пришлись две мировые войны и такие акты публичного садистского унижения китайской нации на международной арене, как Нанкинская резня. Неудивительно, что Лу Синь обратился за историческим материалом к эпохе, аналогии с которой напрашивались навязчивые: эре Сражающихся царств, предварявшей объединение Китая Цинь Шихуаном и, как и в случае с переосмыслением сторонниками конституционных реформ Лян Цичао и Кан Ювэем классического конфуцианства под леденящими порывами ветра вестернизации, отмеченной небывалым расцветом философской мысли.

Философ Мо-цзы (墨子), услышав про угрожающую его царству Сун опасность, совершает пеший поход в соседнее государство Чу. Там он намерен отговорить своего ученика, выдающегося инженера и военного консультанта Гуншу Баня (公 输 班), от содействия чускому князю в атаке на Сун.

Сюжет рассказа близко следует тексту трактата «Мо-цзы» (глава “Гуншу Бань”).

Правда, в главе “Гуншу Бань” Мо-цзы летающей деревянной сороки нет, она попала к Лу Синю из соседней главы, “Вопросы [правителя] Лу” (魯問), где читаем:

公輸子削竹木以為鵲，成而飛之，三日不下，公輸子自以為至巧。子墨子謂公輸子曰：「子之為鵲也，不如匠之為車轄。須臾劉三寸之木，而任五十石之重。故所為功，利於人謂之巧，不利於人謂之拙。」

Самое забавное, что в гл. 32 «Хань Фэй-цзы» точно идентичный сюжет излагается уже по-другому, без упоминания Гуншу Баня, и изобретение раскритикованной деревянной птицы (воздушного змея?) приписывается самому Мо-цзы. Есть подозрение, что так оно и было на самом деле.

墨子為木鳶，三年而成，蜚一日而敗。弟子曰：「先生之巧，至能使木鳶飛。」墨子曰：「吾不如為車輗者巧也，用咫尺之木，不費一朝之事，而引三十石之任致遠，力多，久於歲數。今我為鳶，三年成，蜚一日而敗。」惠子聞之曰：「墨子大巧，巧為輗，拙為鳶。」

В существующем русском переводе этого отрывка присутствие оппонента Мо-цзы — Хуэй Ши (惠施, он же Хуэй-цзы, 惠子), представителя школы минцзя, от читателей утаивается. Вместо этого на место реплики Хуэй Ши подклеен повтор вступительной фразы фрагмента, и вся она вложена в уста Мо-цзы. Очевидно, что если Мо-цзы, призывавший заниматься любовью вместо войны, с натяжкой в старосоветскую синологическую картину мира укладывался, то софисту и острослову Хуэй Ши в ней места не нашлось бы совершенно.

Как предполагает Лу Синь,

С использованием материалов заметок для Medium (https://bit.ly/3mNQ7au + https://bit.ly/3mIIFgG).

Сегодня на специальной пресс-конференции сотрудники НАСА прояснили некоторые детали будущей миссии DART (Double Asteroid Redirection Test), призванной протестировать возможности земной “системы раннего предупреждения о космическом нападении”. 23 ноября зонд DART стартует на “Фалконе-9” с базы Ванденберг и осенью следующего года сблизится с синхронной двойной системой астероидов-аполлонов: Диморфом и Дидимом. Они в тот момент как раз будут проходить ближний к Земле участок орбиты. Зонд представляет собой шкафообразное сооружение с двумя крупными выносными солнечными панелями; “крылья” эти разведены на восемнадцать метров, высота объекта с учетом смонтированной научной аппаратуры и двигателя достигает 2.6 м, а общая масса немного превышает 600 кг. Закартировав Диморф и Дидим, DART врежется в ориентировочный центр тяжести меньшего из этих небесных тел на скорости около 6.6 км/с.

Составить представление о нынешних возможностях человечества по самозащите можно будет, оценив изменение орбитальных параметров Диморфа после падения DART на его поверхность. Диаметр Диморфа в зоне максимального утолщения составляет 160 м. Точные размеры астероида, упавшего на Землю 65 с небольшим миллионов лет назад и вызвавшего мел-палеогеновое вымирание, конечно, не поддаются определению, но Чиксулубский кратер, оставленный им, позволяет прикинуть, что агрессивный небесный гость был во всяком случае крупнее 10 км и прилетел под самым что ни на есть неудачным углом. Спустя несколько лет к Диморфу и Дидиму наведается другой земной зонд, “Гера”, и проверит, какого изменения орбитальных параметров и скорости минилуны удалось добиться в действительности. Но уже понятно, что потягаться с активностью Дарта Вейдера в системе Альдераана DART едва ли сумеет; а как раз такие уровни интенсивности будут необходимы, чтобы отклонить от Земли, к примеру, комету Свифта-Таттла — источник самого известного метеорного потока Персеиды. При столкновении ее с планетой может выделиться на порядок больше энергии, чем при ударе Чиксулубского астероида.

Не знаю, как вам, а мне тут же вспомнилось, что в этом дальнем приквеле тетралогии о Спиральном Рукаве, который читается сейчас скорей как развернутый альтернативно-исторический бизнес-план SpaceX или Blue Origin, неприятности с аномальными отклонениями некоторых астероидов Основного Пояса от рассчитанных орбит начались после того, как в рамках своей космической программы Мариса ван Хёйтен санкционировала миссию по их посещению и отклонению.

Возможно, стоило уделить немного меньше времени попыткам бутстрапа школьного образования и немного больше — личной жизни, включая постельную. Я пылко ненавижу произведения, связанные со школами, вузами и прочими камерами хранения детей, поэтому с превеликим трудом продирался через главы, действие которых происходит в Уизерспунской средней школе рубежа тысячелетий, глубоко в придонных слоях (или у чёрных курильщиков марихуаны) великого американского субурбистана: именно в них меньше всего от фантастики ближнего прицела, именно там сильнее всего ощущался тошнотный запашок элитного одеколона Блэйка Кэррингтона, умышленно пролитого на тряпку у классной доски Сильвии Баррет. Если не хотите утратить интереса к этому огромному роману преждевременно, вы предупреждены, что его сквозной мотив иногда подскакивает фортиссимо мыльной оперы с учителем английского Барри Фастом на посту примо уомо, да и выпивоха-астронавт Нед Дюбуа, потрахивая между делом встречных-поперечных, с ослиным упрямством ломится обратно в семью к своей бывшей, которая никак в толк не возьмет, что он забыл там, где зажигаются звёзды: ей-то надо лишь, чтобы он не подвергал себя риску в том единственном деле, для какого приспособлен идеально.

Индивидуальные судьбы не поддаются прогнозированию средствами психоистории либо клиологии, но что, если на содержании у Марисы есть консалтинговая контора, способная и на такое?

Но и без того флинновская Женщина, Которая Продала Луну, вызывает непроизвольное желание поискать и зафрендить ее в Facebook или Tinder: расхождения с нашим вариантом реальности, подобно расстояниям между небесными телами в оррерии Солнечной системы, то умаляются, то увеличиваются, однако всегда остаются в пределах рыночного потенциала. Разве что проводные телефоны сменились мобильными, борьба за спасение Земли от изменений климата и социального неравенства перешла в стадию экомедицинского терроризма, «О, мой Боинг», видимо, уже необратимо отвалился от Космической гонки 2.0 и рискует проследовать по стопам «Макдака», а отношения России с глобальным Западом испортились так, что ни один успешный рейс «Прогресса» к МКС (= «Планки» к «Миру» в мире тетралогии) не прокачает рейтинги либерально-реформаторской оппозиции из числа еврооптимистов выше уровня тюремной койки Улюкаева или Навального.

Эти изменения исторической последовательности могут быть неприятны, восхитительны или просто колоритны, а глава, посвященная миссии морпехов США на войне в альтернативной Македонии, вызовет физиологическое омерзение у любого, кто знаком не только с натовской версией истории балканских войн 1990-х.

Но все они бледнеют и отступают перед ужасом, который охватывает Лунную Хозяйку при взгляде в пылающее равнодушными звездами ночное (а иногда и дневное) небо.

Огненная точка в небе, размером с канцелярскую кнопку, разрастается, становится ярче, ионизирует воздух, пока фиолетовое пламя не растягивается от горизонта до горизонта. Выброс мегатонной энергии обращает моря в кипяток, континенты суши взлетают в небо. А потом на тех, кто выживет, если вообще кто-нибудь выживет, рушится бесконечный дождь, опускается тьма; ни одно растение не прорастёт, ни один огонёк не согреет. Они дрожат, ютятся, тянутся сквозь ночь в поисках человеческих рук, тепло медленно утекает из костей, пока...

Пока она не просыпается, по-прежнему дрожа в ночи, и под влиянием сна бросается в обсерваторию проверить, всё ли на месте.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3Gf4GLX).

Об «Академии» Айзека Азимова в последнее время, по случаю первого сезона долгоиграющей экранизации (пускай и привкус яблочного маркетинга и повесточки современного евроатлантического прогрессивизма в ней почти забивает простоватое меню оригинала), пишут часто. Первая трилогия первоисточника практически лишена женских персонажей, насквозь диалогична, придерживается дискретного построения сюжета с пробелами в годы и десятки лет. А еще — оптимистична, везде и всегда, даже при атаке мутанта Мула на обе Академии, когда План Селдона спасают лишь тонкая игра вероятностей, неправдоподобно стремительные темпы эволюции менталиков да душевная слабинка Мула, существа стерильного и сексуально фрустрированного.

Это настроение было весьма характерно для поколения, пережившего Вторую мировую, унаследовавшего новое небо (сиречь ближний космос), новую международную политику, новую войну (Первую Холодную) и новый мир. Мир, закрепленный Великой Конвенцией о неприменении ядерного оружия против людей, которая с тех пор, уже 76 лет, в основном соблюдается, не считая некоторых этически неприемлемых экспериментов вроде Тоцких учений.

Азимовский оптимизм воспринимаешь с еще большим уважением, вспоминая, что в действительности Айзеком двигала отнюдь не расслабленность после победы Союзников: вторую часть «Мула», повести, завершающей будущую «Академию и Империю», Азимов отправил редакторам еще до японской капитуляции в сентябре 1945-го.

Дж. У. Кэмпбелл предваряет ноябрьский номер Astounding за тот год, где вышел «Мул», статьей «Атомный век». А в ней высказаны замечания, актуальные для осени 2021 года и Pax Pandemica не менее, чем для осени 1945-го и Pax Atomica:

Конечно, «Фактору вознесения» не тягаться с первым романом цикла, мрачным и прекрасным либретто симфонии боготворчества и богоборчества, из которого до финала цикла добрались только капеллан-психиатр Раджа Флэттери (причем неясно, оригинальный это Раджа или клон, а если клон, то с каким порядковым номером) да безжалостно переработанная им в органический компьютер Элис Марш, и дорога их изобиловала реткон-вывертами, провоцирующими протестующую отрыжку. Тем не менее это весьма добротная работа, лишь выигрывающая от того, что вклад Фрэнка Херберта в ее создание наименьший во всем пандоранском цикле: позднему творчеству мастера, начиная примерно с «Бога-Императора Дюны», слишком часто вредили сексуальная фрустрация, граничащая с болезненным эротоманским бредом, да идеализация рейганомики.

Пару бонусных баллов можно добавить за чудесную Беатрис Татуш, одну из самых боевитых, умных, веселых и сексуальных журналисток-стрингерш всея НФ, но тут же снять за чрезмерно читерский финал, где, как и не менее полудюжины раз до того, из-за кулис на сцену бесцеремонно запускает свои щупальца Эйва... простите, Аваата 2.0, восстановленный по резервной копии коллективный разум пандоранского келпа, зародившийся при порочных экспериментах безумного генетика Хесуса Льюиса по гибридизации биоматериала человека и инопланетных водорослей. (Хотя я испытал разочарование, узнав, что «Аватар» никакого отношения к пандоранскому циклу формально не имеет, определенное влияние работы Херберта и Рэнсома на голливудскую декларацию о намерениях 3D-кинематографа XXI века трудно оспаривать даже сейчас, допрежь сиквельных подводных экскурсий.)

Кроме того, если вам захочется покритиковать авторов, не забывайте, что читаете вы (на русском) текст хотя и гладкий, но имеющий подчас мало общего с плодом их творческого союза.

Приведем случайный выразительный пример (адаптировано из заметки для Medium https://bit.ly/3mWyqnS). На Земле наших дней водородную энергетику прилично тормозит дороговизна процесса получения водорода: необходимую для электролиза воды энергию нельзя даже компенсировать сжиганием водорода в двигателе, поскольку некоторые потери при электролизе и работе двигателя неизбежны и для высокоэффективных устройств, а энтальпия образования воды самая низкая из соединений кислорода с водородом, то есть формирование воды наиболее энергетически предпочтительно. Итак, водород для водородного двигателя нужно получить где-то в другом месте, а потом заправить в бак, и уже на это “другое место” перекладываются экологические тяготы и повышенное энергопотребление.

Но что делать, если массивы суши на вашей планете не слишком обширны, а залежей нефти и природного газа вовсе кот наплакал? Именно такова Пандора — преимущественно океанский мир, чья стабильность едва не потерпела крах после гибели значительной части келпового конгломерата в начале цикла. Волей-неволей придется подумать и об извлечении водорода из воды для транспортных нужд. Скажем, при помощи келпового фермента навроде HoxEFUYH (о нем подробнее, например, в https://www.sciencedirect.com/science/article/abs/pii/S0360319918340448).

И русский перевод Ольги Васант сообщает нам, что при попытке спастись от повстанцев диктатор Пандоры Раджа Флэттери, решивший наконец сматывать удочки, пользуется как раз таким “вечным двигателем” на водороде.

Заглянем в оригинал и попробуем понять, что произошло с Флэттери и его лодкой-амфибией в действительности:

Как видим, в оригинале не заявлено однозначно, что мембранная установка производит водородное горючее именно из морской воды (а запасов еды хватит, в отличие от русского варианта, не на один месяц). Чего она точно не делает, так это не фильтрует из нее растворенный водород, тем паче растворимость его в воде весьма невысока, ведь водород — неполярное соединение.

На самом деле Флэттери потрясен кажущимся переключением в “инверсный режим” мембранного газодиффузора, удаляющего из воздуха внутри лодки (а не забортной воды) углекислый газ.

Далее Флэттери, зевнув, испуганно констатирует (в переводе) “Ну вот, уже надышался” (по контексту перевода — водородом; в чистом виде, но не в смеси с кислородом и воздухом, водород действительно производит удушающее действие). В оригинале это утверждение выглядит чуть-чуть информативнее: “CO2’s getting me already”, но из русской версии указание на углекислый газ исчезло, как, впрочем, и на любые другие газы...

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39aOWdv).

В киберпанке, особенно раннем, почему-то весьма часты случаи, когда одна книга автора затмевает все прочие, как городская неоновая подсветка — Млечный Путь при взгляде откуда-нибудь с Синдзюку. Но эти прочие обычно хотя бы существуют, чего не скажешь о Рафаэле Картере: «The Fortunate Fall» стало его дебютным и последним на данный момент романом, а также предпоследним в литературной биографии произведением. Во второй половине 2000-х следы Картера из сети постепенно исчезают, неясно, сменил ли один из первых блоггеров современного Интернета алиас или просто перебрался на какой-нибудь иной план бытия, следуя за Медным Всадником, Белым Кроликом или Алой Ведьмой.

«The Fortunate Fall» — самый русологический среди читанных мною киберпанковских романов англосферы, он превосходит в этом отношении даже «The Restoration Game» Маклеода и «Фронтеру» Шайнера. Действие почти не выходит за пределы России, если не считать погружений в виртуальность. Вполне допускаю, что некоторым рунетовским читателям счастливое грехопадение все-таки покажется клюквенным, но учитывайте, что эта Россия даже не либертарианская, а проявилась на свет из слепящей тьмы в час полдневный, в результате довольно неуклюжих попыток восстановить традиционные государства с их труднопроницаемыми границами после неудачной заправки локомотива Сингулярности биотопливом из отходов «Макдональдс-ГУЛАГа». И задумайтесь, каково лавировать на волнах киберпанка японцам.

Американская глобалистская империя, Охранка, давно перестала существовать, рухнув под натиском зомбифицированной синтетическим вирусом Единодушной Армии повстанцев, и на ее место заступила новая гегемония. Но тем, кто пожелает туда иммигрировать, обратив Исход из Африки вспять, придется сдать генетический тест на человечность, а понимается последняя как чистота негроидной расы. Интересно, не к такому ли решению пришел бы в наши дни сильно повлиявший на Картера Достоевский, подвизайся он в Голливуде (скажем, на пару с Бекмамбетовым) сочинительством сценария «Ваканды навсегда»?

Впрочем, и на руинах более традиционных сверхдержав есть чем заняться, например, раскопками загадок казахстанского геноцида полувековой давности.

Иногда для спасения мира Ильзе лучше остаться с Риком в Касабланке, куда от Москвы и даже Риги поездочка неблизкая. А самозваному Иуде — подменить Иону на дежурстве во чреве китовом.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/38aWWe5).

Фантастам Золотого века пальпа чаще не везло с предсказаниями далекого будущего, чем наоборот (а если и везло, то достаточно было одного камешка, чтобы пропороть подошву сапога — вспомните неудачный выбор старомодной Венеры для места действия «Ярости»), но порою нарисованные ими картины все же выдерживают проверку путешествием в “верховремя” (upwhen, термин, изобретенный Азимовым для «Конца вечности» и утраченный в классическом старосоветском переводе наряду с некоторыми другими стилистическими особенностями). В этих случаях отдельную ценность представляет отслеживание того, как далеко от первоначально выводимых автором на передний план идей замерла стрелка современного осциллографа.

Так, в новелле Эдмонда Гамильтона 1940 года заточение тезки автора, Эдмона Дантеса, в замке Иф приспособлено к потребностям авантюрной космооперы, но лучше, конечно, космонавтам настоящего и грядущего не проверять на практике в “домашней” обстановке, способно ли сложиться настолько экзотическое сочетание условий, чтобы теория доброго аббата подтвердилась.

Уже лет через 20–25 после Капитана Фьючера, когда литературный и заклепкометрический уровни НФ начали стремительно повышаться, подобного оптимизма насчет последствий вылета в космос (или просто в смертельно холодную среду) через атмосферный шлюз никто не испытывал. (Скажем, у Лема в «Фиаско» Парвису даже нитрификатор шагохода, специально оборудованный на случаи предохранительного самоубийства, не помог без последствий преодолеть барьер непрерывности существования.)

А вот с прогнозом судьбы золотого стандарта, мину под который заложил еще Франклин Рузвельт своими конфискациями сравнительно честно нажитых накоплений у американских простолюдинов, Гамильтон оказался куда успешней. С немалым интересом читается рекомендация земному президенту и сегодня, стоит лишь мысленно заменить крушение золотого стандарта на кризис монетарной финансовой системы под тяжестью соотношения совокупного долга к глобальному ВВП.

Любопытно, что у Гамильтона, в отличие от Бестера («Моя цель — звёзды»), произошла амальгамация некоторых персонажей исходного сюжета Дюма-отца:

В целом «Диктаторы творения» вполне сгодятся как литературная основа крупнобюджетного блокбастера условной киновселенной Marvel, тем паче сейчас, после завершения третьей фазы, с сюжетами там всё достаточно уныло (посмотрите в лица Вечных на свежем постере и честно попытайтесь ответить на вопрос, кто все эти люди). К сожалению, руководители таких проектов подобны наркобарыгам в том отношении, что своего продукта (фантастики) обычно не употребляют, а что уж говорить про фантастику настолько редкую и антикварную.

Объединение фрагментов из заметок для Medium (https://bit.ly/3mnCvTm + https://bit.ly/3z9LpYh).

В принципе, уже одной этой классической статьи достаточно, чтобы понять, откуда растут ноги у фанатиков батлерианского джихада Херберта (русский перевод, предпочтительно издававшийся АСТ, во всей канонической гексалогии использует транскрипцию “бутлерианский”, а в первой книге цикла Вязников этимологизировал не от фамилии Батлера, но от butler в значении “слуга, дворецкий”, и так появился “Джихад Слуг”). Если рассматривать технофобию как базис для специфического квазирелигиозного мировоззрения, неолуддитизма, то прогностическая ценность эволюционистско-социологических конструкций из «451 по Фаренгейту» тоже бледнеет перед малоизвестными русскому читателю выкладками Сэмюэля Батлера, который на восемь с лишним десятилетий раньше Хайдеггера с Брэдбери и на век раньше Херберта препарирует то, что в «Die Frage nach der Technik» носит название технорамочного мышления, Gestell: по мере переноса эволюции на технологический план человеку все чаще случается относиться к себе подобным и другим формам жизни, словно к машинам.

Большая часть из 9 баллов моей оценки привнесена именно тем обстоятельством, что Батлер первым в Новое и новейшее время разрыхлил эту делянку и засеял ее стволовыми клетками для молочных зубов дракона. Впрочем, то, что на ней взошло, кажется не слишком питательным в августе 2021-го, когда фанатики талибанского джихада, декларируя разрыв с ценностями западного мира, старательно фиксируют свой победный марш в 4K@60 fps на новенькие мобильники.

Не уверен, что Лю Цысинь читал этот рассказ, но вполне мог, если Днепрова переводили в Китае: параллели с «Окружностью» (圆) весьма занимательны, с тем небольшим отличием, что действие рассказа Лю происходит в период Сражающихся царств (около 225 года до н.э.), а не в Золотом веке СССР.

В принципе, и Днепров, и Лю описывают эксперименты, идентичные известному мысленному опыту теории познания («мозг Китая», 中國腦), но есть нюанс: рассказ Днепрова вышел за 17 лет до того, как Нед Блок предложил его. Более того, при некотором порыве фантазии модель Днепрова можно трактовать и как независимую реализацию принципа китайской комнаты Серля, которым так тяжело, до ложной слепоты и эхопраксии, ушибло по голове Уоттса: аудитория профессора Зарубина и есть такая комната, лишенная, по замечанию Хофштадтера, «каузальной силы мозга», но обладающая интеллектом (точнее, демонстрирующая ожидаемое от него поведение) вместе с самим профессором и правилами игры, им инициированной.

Художественных достоинств здесь искать бесполезно, однако это типично почти для всех произведений, где впервые разыгрывается некая плодотворная дебютная идея. К примеру, о «Последних и первых людях» Стэплдона Лем писал, что тот для удобства фантастов грядущего каталогизировал и снабдил ярлычками все сюжеты, с которыми предстояло тем возиться в ХХ веке, а сборники Днепрова «Уравнение Максвелла» и «Мир, в котором я исчез» спустя шестьдесят лет кажутся аналогичными конструкторскими наборами киберпанка и трансгуманизма.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3yyrDFm).

Спустя пару лет после выхода в оригинале я предлагал эту книжку одному русскому издателю, но тот наотрез отказался даже обсуждать ее выпуск, мотивировав это некошерным названием. Через считанные месяцы отношения России с глобальным Западом испортились, и сейчас уже сложно судить, оказался бы роман Тидхара доступен на русском быстрее в том варианте реальности, где этого не произошло, или, как в нашем, его издание сильно задержалось бы, обретя отчетливые черты планово убыточного акта благотворительности. Вы наверняка себе представляете, как это бывает: «Бегущий по лезвию 2049» — лучший из сравнительно свежих примеров. Производитель понимает, что отбить затраты на выпуск скорее всего не удастся, но все равно пробует, чтобы кто-то мог сказать: по крайней мере, мы попытались привлечь зрителя/читателя к решению трилеммы Мюнхаузена.

Собственно, «Усама» Лэви Тидхара и есть такая трилемма под обманчивой обложкой, не зря эту книгу даже затруднительно отнести к определенному жанру — фэнтези, нуар-детектив, мистика, альтернативная история, триллер? В каком-то месте цепочку аналогий и аллюзий требуется решительно разорвать. Например, в момент, когда вы посмотрите заключительную серию финального сезона «Человека в высоком замке» от Amazon и озадаченно проводите взглядом беженцев, направляющихся через нацистский портал в основательно расширенную вселенную Дика. А что, так можно было? А что, в пучке реальностей омнивселенной попадаются миры, где живется еще хуже, чем в универсуме победивших стран Оси? Миры, где Маккензи Безос — самая богатая писательница человечества и всего добилась исключительно своим литературным трудом?

Детектив Джо из «Усамы», на первый взгляд, тоже занят поисками писателя Майка Лонгшотта для того, чтобы получить ответы на типично диковские (тянет исказить написание в «дикарские») вопросы. Но чем ближе он к ним, тем настойчивее окружающая реальность (реальность ли? вы в это верите? я тоже нет), подозрительно богатая на столетние муссонные дожди и попойки с обычными подозреваемыми по закулисью закрытых клубов, начинает навязывать ему свои.

Если, очнувшись после неглубокого тревожного сна, вы услышите стук в дверь и обнаружите, что ОНИ пришли за вами, то в глубине души наверняка будете догадываться, почему. Но это начальный уровень сложности вашей переделки. А как быть, если тюремщики из самоназначенного комитета по борьбе с прямыми и явными угрозами не хотят ничего слышать про кафкианские обязательства в переговорном процессе? Они интересуются лишь конкретными причинами, по которым они еще живы, а вы уже умерли, и наотрез отвергают встречную гипотезу, что это вы живы, а они умерли. Неплохо бы, конечно, выяснить, что общего у азиатского фьюжна (Asian fusion) с термоядерным оружием и как можно сбросить фильм на телефон. Но это уже задача с вьетнамской “Звездочкой”. По сложности она сравнима с другим мозголомным шедевром Дика, «Убиком», инициалы героя которого, тоже Джо, во всех русских переводах отказались совпадать с инициалами Иисуса Христа (J. C.). Оно вроде и правильно, но зря. Основная проблема «Усамы» — трагическая неопределенность с тем, что курил автор (и Майк Лонгшотт с ним за компанию, поскольку его лаконичные, суховатые до безжизненности, вложенные в «Усаму» тексты больше напоминают не альтернативно-исторический триллер, но передовицу газеты, обреченной на кафкианское превращение в самокрутку), а приделанная словно бы нехотя и уже к гранкам концовка — ее следствие. Впрочем, ровно тем же недостатком — микрозаймом концовки у основного сюжета под грабительские проценты — страдают во множестве работ зрелого периода творчества Рейнольдс или Гибсон, но предательскому очарованию их сеттингов это обычно не мешает.

Кроме того, будем откровенны: если бы такая книга, как «Усама», вышла из-под клавиатуры русскоязычного автора после отдыха в Таиланде или Лаосе, ей бы просто не смогли не выдать престижный диплом за третье место, сразу после неизбежных Лукьяненко и Олди, где-нибудь на Зилантконе или Малеевка-Интерпрессконе.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2WJX2qx).

Действие романа происходит в 346-м году Республики Человека, то есть на раннем этапе внутренней хронологии вселенной Рожденного править. Мало сомнений, что, уродись (от слова “урод”) Конрад Бланд несколькими тысячелетиями позже, им бы занялся величайший охотник за головами в истории Галактики, но Джефферсон Найтхок придет только на закате Демократии, а банкирами своими назначит уже Олигархию, засим прихотливо выбирать пару перчаток, расчищая в самый темный час вальпургиевой ночи глубокий нужник Вселенной, не приходится.

Что будет, если на воплощение абсолютного зла, убивающее по самой своей природе, натравить равное ему в мастерстве убийства существо, которое, однако, убивает только за деньги и в рамках своего заказа? Что надлежит сделать с победителем поединка? Насколько мотивирована будет “страж-птица” Республики, которой суждено понести ответственность за самое бессмысленное преступление миссии?

Резник бывал гениален, когда желал этого, но обычно в малой форме, финансово невыгодной, а кенийская дача сама себя не построила бы. Потому Резник с супругой Кэрол, дочерью Лорой и литературными неграми слишком часто брали в семейный подряд определенный сюжет и разрабатывали его в полудюжине сеттингов, например, вестерна, космооперы, детектива, эротики, меняя только имена и локации. Таким образом из одной книги за краткий срок, менее месяца, получалось методом почкования сразу пять-шесть, как правило, под разными псевдонимами, какие потом и разбрасывались по издателям. Справедливости ради, это лучше всего работало в эпоху, когда основной доход приносили пейпербэки и публикации в журнальчиках с продолжением, а поисковых систем не существовало даже в зародыше.

«Вальпургию III» такая участь миновала, но кажется, что лучше бы выглядел этот откровенно гротескный космобоевик именно в формате повести или новеллы. Знакомиться с Резником по этой сравнительно ранней работе я не рекомендую. Трупов и сцен насилия так много (около сотни), а юмора так мало, что под конец пытки, зверства и сатанинские культы даже перестают восприниматься как элемент сюжета, а превращаются в детали ландшафта—если сравнить «Вальпургию III» и ощутимо параллаксную к ней тетралогию Вдоводела, при всей лапидарности последнего, то впечатление такое, словно тебя на диету из гуро-аниме да рогаликов посадили вместо питательной MMORPG.

Спустя четверть века, описывая Дистрикт на Новой Барселоне, где тоже нет законов, а значит, и преступлений, Резник продемонстрировал заметно более тонкую работу с непритязательным материалом. Но, впрочем, в ту пору и Республику давно вытеснила Олигархия, а счет мирам Человека пошел на миллионы, чего ж удивляться крепости невидимой руки экономики.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3ljZNZO).

В начале XXI века Резник был, конечно, уже классиком НФ и космооперы, да и зарабатывать на пропитание эксплуатацией литературных негров давно не требовалось. Умелое чередование легкоусвояемой быстрорастворимой продукции с шедеврами вроде «Кириньяги» обеспечило семейству Резников кенийскую ферму, а главе литературного консорциума помогло снискать славу одного из самых плодовитых фантастов за историю жанра.

Тем не менее похоже, что именно в такую передрягу, как Майкл Чабон в «Городе фонтанов» (вместо того, чтобы домучивать начатую книгу, Чабон переключился на «Вундеркиндов» — роман о писателе, который тщетно пытается закончить непомерно разбухшую вторую книгу после обласканной критиками первой, и это сработало), угодил Резник при работе над «Возвращением Сантьяго»: на первых же страницах упоминается теория, согласно которой Черный Орфей счел задачу составления стихотворной истории Внутреннего Фронтира непосильной, оставил ее и удалился доживать свой век в одиночестве на идиллическую планету. А как же Сантьяго, погоня за которым в первом романе завершилась

Поэтому Резник, похоже, не нашел лучшего способа вжиться в шкуру мелкого, но все еще амбициозного молодого воришки Дэнни Бриггса, как поручить ему перекинуться в Черного Орфея: найдя рукопись обильно цитируемой в первом романе баллады, Дэнни некоторое время колеблется, выставлять ее на подпольный аукцион, продолжать или, чем не шутят людские и чужацкие боги, положить на место в распадающийся от времени сундук и пойти своей кривой дорожкой вместо лунной дорожки среди звезд.

Шервудский лес на Земле то ли вырублен, то ли уступил место буйной тропической растительности, а вот ноттингемские шерифы процветают, переодетые в мундиры офицеров Демократии; они-то и помогут Дэнни сделать трудный выбор в пользу пикарески в стихах, а Резнику — завести тугой маятник сиквела.

Пересечения с циклом о Вдоводеле в «Возвращении Сантьяго» иногда текстуальные и заставляют поморщиться от того, как небрежно заделаны швы между строительными блоками, переставляемыми из эры Демократии в Олигархию. Между этими эпохами, напомню, пара тысяч лет, но не изменились ни плоскоземельная аура колониальных планет, бережно перенесенных со страниц Золотого века пальпа, ни, что уже более странно, технологии или взаимоотношения инопланетян с Человеком.

Кляча галактической истории бродит по той же спирали изобилия, жестокости, тщеславия, мутаций, героизма, раздора и насилия. Обитаемые миры по-прежнему считаются освоенными, если там работает пара десятков человек или стоят три-четыре борделя да казино, а Флот Демократии или Олигархии разносит их на элементарные частицы, если ему не выплатят дань в пару сотен фунтов плутония: освоенная человечеством Галактика в мире Рожденного править не менее статична, чем Империи Коррино и Атридов в Дюниверсуме Фрэнка Херберта, но —вот же приятный парадокс! — рациональный ум экзегета куда охотней мирится с ее многовековой историей, чем с титулом Императора Известной Вселенной у Шаддама IV, чьи владения и за границы Рукава Ориона-то не протянулись.

Возможно, причина этого занятного эффекта идентична причине, по которой Резник так раздражал борцунов за социальную справедливость в SFWA: не может быть Данте без Вергилия, Сантьяго без Демократии, вестерна без краснокожих и революции без преступлений против человечности. Иногда, чтобы убедиться в непригодности манихейской логики, необходимо покинуть Землю, из офис-менеджера стать охотником за головами,

Главное — не путать стратегии быстрого обогащения галактического криминалитета в пикареске с кладменовской подработкой в марте. (Почему ты назвал это имя?).

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Sl2caF).

Цикл повестей с продолжением, позднее опубликованный под одной обложкой в сборнике «Foundation», создавался Айзеком Азимовым в конце 1930-х годов, а вот окончательный статус классики НФ он обрел спустя много лет и почти одновременно с «Дюной»: в 1966 г. Азимову вручили одноразовую специальную награду Хьюго за лучшую серию всех времен.

С тех пор, конечно, вышло множество книг, более достойных такого приза: просто потому, что азимовский цикл в художественном отношении, мягко говоря, непритязателен и на 90% состоит из диалогов в замкнутых помещениях (Азимов был клаустрофилом), а фантастика и наука не стояли на месте. Но раз приз мыслился одноразовым, то пусть так и будет, чивоужтам.

Полагаю, все, кто сейчас это читает, в курсе сеттинга: великий математик Гари Селдон, просчитав с помощью своих моделей неизбежное крушение Галактической Империи, предлагает елико возможно сократить период варварства и хаоса, урезав его с тридцати тысяч лет до одной путем создания планеты-библиотеки Терминус, где Академия Энциклопедистов попытается сберечь доступные человечеству знания.

Менее известно, что Азимов опирался не только на труды Гиббона об упадке Римской империи и пример Александрийской библиотеки, но и на предложение Герберта Уэллса, выдвинутое британской Короне за год до публикации первой повести из цикла об Академии и позднее опубликованное в расширенной по сравнению со статьей для «Encyclopédie Française» версии, под названием «Всемирный мозг».

Уэллс предлагал создать всемирную энциклопедию, содержащую знания по всем отраслям и доступную круглосуточно из любой точки земного шара, хотя и отдавал себе отчет, что средствами тогдашней технологии реализовать такую задачу сложно. Он подчеркивал, однако, что вероятное пришествие темных веков (и, в частности, подразумеваемый, хотя и не озвученный прямо, закат Британской Империи) придают задаче сбережения человеческих знаний невиданную прежде актуальность.

Он писал:

Через два года после воззвания Уэллса началась Вторая мировая война, и хотя формально Британию причисляют к ее победителям, не подлежит сомнению, что в послевоенном мире, устроенном по Ялтинской модели, британская гегемония быстро обратилась в блеклую тень себя прежней периода королевы Виктории, когда Уэллс начинал карьеру фантаста. Ну а 15 января 2001 года, спустя всего 60 с лишним лет после того, как Уэллс написал вышецитированные строчки, была запущена Википедия. Таким образом, период варварства и хаоса, воцарившегося после крушения Британской колониальной империи, был успешно сокращен, и Британия даже избежала «ловушки Фукидида», не вступив в войну с перехватившими рычаги мирового лидерства США или СССР, что в мировой истории встречается совсем уж редко.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3jc34cq).

Данная классическая работа Гаррисона существует на русском в классическом же старосоветском переводе, создатель которого, похоже, зачастую ленился заглянуть даже в тексты исландских саг по версиям Стеблина-Каменского, Корсуна или Масловой-Лашанской, не говоря об оригинальных источниках. Наиболее выразителен, пожалуй, следующий ляп: бабка Оттара, женщина по имени Торхильд Черноуска (Þórhildr Rjúpa), чье прозвище происходит от названия исландской куропатки с весьма специфичной внешностью (черной полоской у основания клюва), стала мужчиной Торхильдом Рупом, возможно что и черноусым.

Сюжет столь же непритязателен (обычное для Гаррисона явление), сколь и восхитительно нахален — это путешествие голливудской съемочной группы в прошлое с тем, чтобы за неделю объективного калифорнийского времени соорудить исторический блокбастер о высадке викингов в Винланде. Причем он стал даже актуальней в эпоху, когда кинокомиксы собирают миллиарды долларов, крупнейшие сети кинотеатров и торговых центров («дворцы потребления») банкротятся от карантиновируса, а стриминг уверенно оттесняет на задний план традиционный кинопрокат. С исторической последовательностью киношники обращаются весьма вольно, однако серьезных угроз существованию нашей реальности это не вызывает — просто потому, что, как выяснилось, весь проект представлял собою

Из всех персонажей книги этим, кажется, серьезно озабочен лишь историк Йенс, который первым подмечает отдающую

Исландский памятник сообщает, что этот предмет был вырезан (или, возможно, заключен в футляр) из древесины глазкового клёна (др.-исл. mǫsurr). В связи с этим скандинависты обычно переводят húsasnotra как “флюгер” (англ. weathervane), хотя едва ли бременский торговец, купивший его у Торфинна Карлсефни после возвращения из Америки в Норвегию, оценил бы столь простое устройство аж в полмарки золотом:

Объяснение Гарри Гаррисона кажется здесь несколько ближе к истине. Легко понять, что скандинавский мореплаватель не пожалел бы не только полмарки, а и целого бочонка золота за устройство позиционирования, не зависящее от положения Солнца и оборудованное собственным измерителем времени. Вероятно, его бы даже не смутило то печалящее современных самолетных пассажиров обстоятельство, что чем дальше, тем чаще на трансатлантических рейсах оказывается невозможным заряжать такое устройство и слушать с него музыку одновременно.

Но недавно выдвинуто еще одно истолкование, не требующее вмешательства голливудских сценаристов.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3zKaFoG).

Филип Дик, наверняка лукавя, заявлял, что почти всеми обычно списываемыми на наркотрипы чертами своего творчества обязан ван Вогту, Ридли Скотт же подобных заявлений не делал, но, положа руку на сердце, кто не разглядит по прочтении подозрительных параллелей между сюжетами «Чужого» и «Черного разрушителя»? Что же до этого рассказа, то «Пробуждение» ван Вогта, написанное в 1948 г., читается как набросок к сценарию «Годзиллы» (первая лента этой франшизы выпущена шестью годами позже), лишенный, впрочем, характерной для японских фантастических триллеров атмосферы обезоруживающей клаустрофобии (даже в пределах Японского архипелага)

Рассказ существует на русском в двух переводах, Мендельсона и Ивановой, из которых более ранним и более известным является первый. Он же и перепечатан в сборнике 2005 г. — по этому коллекционному изданию (предлагается на вторичном рынке по ценам от 50 долларов в экв., и я сожалею, что в подростковом щенячестве, разочарованный ван Вогтом и его переводами, продал томик заметно дешевле) и может получить основное представление о ван Вогте современный русский любитель фантастики, поскольку с той поры работы писателя крупным тиражом на русском не переиздавались. Надо сказать, что переиздание с редактурой, а не простая перепечатка, тут напрашивается.

В передаче Мендельсона финал рассказа выглядит следующим образом (спойлер):

Сравним эту версию с оригиналом:

Отвлекаясь от невозможности Солнцу вспыхнуть не то что сверхновой, а и новой (аналогичную ошибку допускает Азимов в «Конце Вечности», где Nova Solis становится главным энергоисточником вневременной спецслужбы), заметим сразу же, что финал рассказа на русском перевран до противоположности себе.

Мрачная картина последнего залпа давно отгремевшей межзвездной войны у Мендельсона превращается в оптимистическую трагедию, какой, не исключено, стала бы она и в современной экранизации рассказа: достаточно вспомнить о том, как обессмыслены по воле Кевина Файги (его интересуют только мыши) почти все сюжетные ходы «Войны бесконечности» в «Конце игры».

Кроме того, изменен смысл предпоследней фразы, из которой в оригинале следует, что хотя война, бушевавшая триллион (!) лет назад (еще одна, по современным астрофизическим понятиям, несуразица), закончилась, но на Земле некий крупный конфликт все еще продолжается.

Какой же это мог быть конфликт, да еще и с участием американских войск? Об этом я предоставляю догадаться читателю.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3zF4an7).

«Камуфляж», последняя к данному моменту премированная крупная работа Холдемана, волею судеб удачно втиснут в тот темпоральный слот, когда дикая охота на Грустных Щенков и Великое наступление феминисток на SFWA еще не привели к полной деградации, деморализации и дискредитации американских жанровых наград, но скрещенье рук, ног, полов и времен уже пользовалось спросом. Там истории двух бессмертных чужаков в земных шкурах прослежены беглыми зарисовками сквозь эоны вплоть до 2019-го, и по дороге к Первому Контакту с собственным прошлым одному из них не раз придется менять и редактировать гендерные признаки и сексуальные предпочтения. «Старомодный двадцатый век» выстроен по схожей схеме, вызывающей в памяти «Облачный атлас», «Свет», «Пустоту» и «Форреста Гампа», но атрибуты киберпанка тут сильно преобладают над исторической и детективной компонентами, а колода почтовых открыток (или карт Таро — случайно ли корабельную докторшу зовут Дворкин?) ограничена веком двадцатым и сценарными предпочтениями одного персонажа: Джейка Брюэра, не слишком достоверного рассказчика, старшего инженера виртуальной техподдержки предкового симулятора на корабле поколений «Аспера».

Пускай Брюэр сам себе не может толком объяснить, отчего он так зациклился на Вьетнамской войне и творчестве Хемингуэя, но мы-то понимаем. Лишь в нескольких эпизодах из детства Джейка Холдеман меняет фокусировку, переключаясь в режим всезнающего наблюдателя — и при каждом таком сдвиге ракурса из-за кулис несется тошнотворно-сладковатая вонь паленой человечины и погромыхивают наваронские пушки шутера от третьего лица. Но не в них «Аспера» в одном месте на миг становится «Адастрой», а в виртуальной реальности, и такая обмолвка в устах служебного персонажа заставит поёжиться если не Джейка, то тех клиентов его трансцендентальной машины, кто еще строит планы ландшафтного дизайна в садах под светом Беты Южной Гидры: бессмертие экипажа — восьмисот из всего двух сотен миллионов выживших после самой опустошительной войны в истории Земли — не равнозначно бесконечной способности к регенерации. Колонистов может, например, хватить сердечный приступ от предельного ужаса.

Почти все технические трудности тысячелетнего полета бессмертная команда «Асперы» решила, кроме двух. Барьер скорости света остается непреодолимым, но это затрудняет лишь консультации с Землей. Вторая проблема серьезней — неминуемая скука. К примеру, за три года было израсходовано десять процентов запасов красок для масляной живописи, а потом выяснилось, что холстов и настоящей черной угольной при отлете с орбиты Земли забыли дозаказать.

Придется решать, чьи картины менее ценны, и писать поверх, а потом так же поступать с историями о призраках в бортовой машине времени. Иначе в один неотличимый от прочих день под темными небесами окажется, что единственный шанс «Асперы» довести миссию до конца —

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3wnSqDl).

При всем предпочтении, которое отдаю я современной фантастике (в противовес классике, обожествляемой по тщательно выбранным из творчества прогрессивных западных писателей и зачастую цензурированным переводам советской эры), меня охватывает смутное, неочевидное, словно окончательная сумма в чеке от психоаналитика, стремление и самому завербоваться в обреченный анабасис Грустных Щенков, когда я случайно обнаруживаю, какие претензии выдвигаются современными рецензентами к «Чуме из космоса» Гарри Гаррисона. Этот роман вышел в 1965-м, одновременно с «Дюной» и раньше «Штамма “Андромеда”», то есть теоретически мог рассчитывать хотя бы на статус эталонного технотриллера о биологической угрозе из космоса, если уж с премиями в тот год так не повезло бы. Но, в отличие от работы Крайтона (которая, кстати, недавно была приговорена правообладателями к сиквелу), «Чума из космоса» не «взлетела» даже после небольшого расширения текста и ребрендинга в 1971-м в «Наследие Юпитера» («The Jupiter Legacy»). Упрекнуть Гаррисона кое в чем действительно можно, от посадки межпланетного корабля “Перикл” на ПОВЕРХНОСТЬ Юпитера до “бога из машины” в финале, приметанного к основному тексту ощутимо белыми, как плащ д’Артаньяна с кровавым подбоем, нитками.

Не приходится удивляться и почти обязательному ретрофутуризму — впрочем, бывает и хуже (почти все авторы раннего киберпанка экстраполировали в наше время проводные дисковые телефоны и кассетные деки). Дык костерят Гаррисона нынче не за это, а за… правильно, сексизм и объективацию женщин, начиная с доктора Ниты Мендель:

Как ни крути, а получается, что даже без юпитерианской версии коронавируса «Ухань-2019» вход в нижнюю часть Интернета предпочтительно осуществлять в скафандрах полной защиты.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3x7oaN2).

Пастишей я чаще не люблю, писать их совсем не умею, чем и объясняется мое полнейшее равнодушие ко всяким конкурсам в честь или память определенного автора. Исключения, разумеется, есть, но их я могу пересчитать по пальцам, не снимая ботинок, и носят они почти всегда романную форму. Теперь ботинки малость подужались — мою немногочисленную коллекцию пополнила «Затаённая ухмылка волчицы» (сами понимаете, фантлабовский ник дополнительно обязывает). Новелла первоначально создана для сборника малой прозы, оммажного творчеству Джина Вулфа, и получилась она с большим отрывом лучшей в нем.

Наверное, не стоит удивляться, что в русском переводе название искажено, в эпиграфе из «Сказания о Старом Мореходе», предпосланном самой «Пятой голове», с волками и волчицами при переводах вечная гендерная путаница. Загадочнее иное: почему, например, девочку, рожденную в Порт-Мимизоне на Сен-Круа, планете, заселявшейся первоначально франкофонами, в русской версии называют Сьюзен, а не Сюзанна, как в оригинале? Уже после первых строк, следом за Вулфом у Суэнвика (Swanwick) отсылающих по направлению к Свану (Swann), понятно —

Новелла Суэнвика не сводится к одной лишь инверсии гендерных ролей, как часто нынче повелось в голливудских римейках типа «Это всё он»: начинается «Затаённая ухмылка волчицы» с раннего пробуждения зимним утром вместо позднего засыпания летним вечером, а дальше раскручивает тропы, отцензуренные Бюро Всеобщего Надзора из полевых справочников по животному миру Сент-Анн — старательно индуцирует то самое чувство заползающей под кожу неуверенности в окружающем мире, какое и требуется от качественных психологических упражнений в жанре ужасов.

Вулфовскому оригиналу это несвойственно, за исключением, возможно, сцен в тюремной камере: его хоррор безукоризненно интеллектуален, скримеры исключены, а генетические спецификации всегда размыто-вневременной природы, подобно призракам Дома на Холме у Ширли Джексон. Да и глава семейства, выкормленного Волчицей,

Кстати, а задумайтесь, кого бы следовало выпустить воителем на стороне землян в поединке у платоновской пещеры идей

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3aMGOko).

Я мало читаю старосоветской и вообще русской фантастики, но не отказался бы узнать, какой вердикт бы вынесли ван Вогт, Иган, Шеффилд, Бакстер или Райт работе Колпакова, совершенно нетипичной и для “золотых пятилеток”, и для нашего времени, когда концепция Большого Сжатия Вселенной вроде бы оказалась надежно отброшена передовой материалистической астрофизикой, а перспектива тепловой смерти от темной энергии снова стирает разницу между самоубийствами Бога и Людвига Больцмана.

Еще интересней другое обстоятельство:

А эта идея Сиднеем Коулмэном тогда еще не была предложена, и стырить ее (как, по заверениям Витковского и Альтшуллера, имел обыкновение) Колпаков явно ниоткуда не мог бы.

До «Мошки в Зенице Господней» оставалось еще полдюжины лет, но

Как знать, а вдруг эту должность и предложила гильдия хрононавтов Колпакову, бесследно исчезнувшему в путешествии из Ашхабада в Москву?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2OP4VqN).

Недавнее интервью Марка Цукерберга The Information производит менее амбициозное впечатление, нежели послание к народам государства Facebook в начале трампистского междуцарствия, но, впрочем, Цукерберг может теперь немного отдохнуть и расслабиться — настойчивая борьба корпораций Кремниевой Долины и “нового жречества”, спонсируемого ими, привела к успешному сносу палаток Четырехмильного цирка на Капитолийском холме, пускай и ценою “пламенных, но в целом мирных” протестов, цифровой охоты на ведьм и всемирной пандемии карантинов.

Эта последняя, по скромным оценкам, ускорила лет на 15 массовый сдвиг от офисной жизнедеятельности, сопряженной с постоянными физическими перемещениями, к удаленной работе и фрилансу. По мнению Цукерберга, широкое внедрение гарнитур виртуальной и дополненной реальности позволит по желанию переноситься в любой уголок мира (разумеется, если у вас толстый интернет-канал, а региональные цензурные блокировки не предусмотрены), что радикально снизит число автомобильных поездок и авиаперелетов — и поможет очистить окружающую среду. Вдобавок отсутствие потребности в физическом доступе к офисному рабочему месту высвободит деньги, ранее расходуемые сотрудниками на аренду недвижимости в крупных городах вроде Сан-Франциско или Нью-Йорка. Неизвестно, читает ли Цукерберг работы о старомодном и таком знакомом будущем (о Джеффе Безосе или Элоне Маске это можно утверждать с достаточной надежностью), но в поисках подлинно метких аналитических прогнозов уместно сличить его инновационные предложения и опенспейсные ритуалы культа ускоренной разработки ПО с провидческим, хотя и старомодным по лексике (и безыскусным по сюжетной архитектуре) романом-сборником Лауренса Мэннинга.

Он первоначально был опубликован как цикл рассказов на страницах Wonder Stories в 1933-м, а издан под одной обложкой спустя более сорока лет, когда Мэннинг, не получивший признания у современников, давно уже отошел от литературной деятельности и занялся рассылкой сеянцев растений по почте — бизнесом, отдаленно напоминающим первые ростки Amazon.

В истории Мэннинг остался скорее не как садовод, писатель или филолог, а как ракетчик — основатель Американского межпланетного общества, мутировавшего впоследствии в Институт аэронавтики и космонавтики. А его «Человек, который проснулся» в наши дни практически забыт, хотя в нем при желании не очень трудно усмотреть ближайшего общего предка «Терминатора», «Матрицы» и «Гаттаки».

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3dZFWeL).

В этом году «Fallen Angels» отмечают тридцатилетний юбилей, но переиздания не предвидится, хотя вполне возможно, что катастрофа техасской энергосети в феврале 2021-го придала бы роману, как и при выходе в 1991-м, статус бестселлера. Да, Землю в этом варианте реальности миновали Удар Ступней или «Молотом Люцифера», но официального визита Полярной Лисы никто не отменял. Новый ледниковый период в разгаре, и человечество, не исключая полных отморозков, решает на практике дилемму Роберта Фроста.

И это как раз наше с вами настоящее начала 2020-х, слегка альтернативное, очень узнаваемое в этнокультурных аспектах, смехотворно отстающее от нашего мирового листа во всех информационных технологиях (BBS и портативные факсы — последнее слово здешней электроники и сетевых коммуникаций), зато существенно опережающее по части технологий космических — в наличии независимые хабитаты на НОО, микроволновая передача энергии и лунная база. Глобальный Север при участии России сражается с глобальным Югом, Канада, Аляска и Сибирь погребены под слоем льда толщиною в километры, а химерическая коалиция леваков и религиозных консерваторов, пришедшая к власти в США, объединена ненавистью к технократам и жителям орбитальных станций, хотя в действительности оледенение спровоцировано было как раз чересчур ревностной политикой борьбы с выбросами парниковых газов. Быт антарктических станций и вообще Южного полушария в книге никак не отражен, что досадно.

Этот совершенный в своем роде капустниковый roman à clef, гимн анархо-либертарианству в прозе и фильковых стихах, написанный тайными властителями фэндома (ТВФ, SMOF) для фэнов и о фэнах, казалось бы, должен потягаться в популярности с выходившим одновременно «Пламенем над бездной». Да и две довольно престижных премии (Prometheus Award и японская “Сэйун”) отмечены звездочками на его элероне. Но так не произошло. Почему? Наверное, потому, что роман уникален в англосферной фантастике не только этим, а и другими особенностями, более мрачными.

Например, тем, что «Fallen Angels» предельно неполиткорректны, идя вразрез со всеми тенденциями эволюции (или инволюции) штатовских социума и фэндома, но при этом, в отличие от «Доктора Аддера», «Стеклянного молота», «Далгрена» или «Бойцовского клуба», совершенно чужды контркультуре.

Тем, что роман существенно опирается на комиксово-кинематографические субкультуры вроде треккеров, но достоин сертификата о свободе от красных рубашек.

Тем, что авторское трио с точностью, выстужающей кровь не слабее ледникового периода, предсказывает кривозеркальной сатирой американские настроения “холодной гражданской войны” — и допускает примечательную оплошность в ключевой посылке сюжета.

Какую? Фэндом не попал под законодательный запрет и репрессии, но самоцензура и “культура отмены”, буйным цветом заполонившие его еще после инцидента с Грустными Щенками и геймергейта, справляются не хуже. Фэндом отнюдь не собирается восставать против нарождающейся фальшдемократической диктатуры экотеррористов, ковидобесов, социальных воителей, гендерологов и ксенофобов. Наоборот, он ее горячо поддерживает, вплоть до демонстративного “исправления имен” в худших традициях культурных революций прошлого века.

Поэтому я уверен, что «Fallen Angels» суждено остаться погребальным костром (или, точнее, огненным столпом) на закате эпохи, в которую адептов теории глобального потепления и экополицию можно было едко высмеивать, проблему солнечных нейтрино увязывать с минимумом Маундера и Малым ледниковым периодом, а фемфэнок на конвентах — по примеру Азимова игриво лапать за задницы.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39VuZYb).

После моего корреспондента Джерри Пурнелла, которому в последние годы жизни здоровье (а также обновления на Surface Book, которые он почему-то избегал отключать) явно мешало работать над беллетристикой, остался ворох черновиков, и приглашенные наследниками коллеги выпекли на их основе аж три книги. Увы, качество этих сиквелов не всегда сравнимо даже с «Хватательной рукой», получавшей неоднозначные отзывы как в англосфере, так и в Рунете. Достаточно сказать, что на весь спартанско-мошкитский цикл, включающий ближние приквелы и сиквелы «Мошки в зенице Господней», упоминания земных политиков и исторических деятелей XX-XXI вв. можно сосчитать по пальцам, не снимая сапог-скороходов со встроенными двигателями Олдерсона-Шойера (Пурнелл пылал энтузиазмом относительно перспектив EmDrive); навскидку же вспоминаются лишь Макартур и Ленин, в честь которых названы корабли, направленные в систему Мошки. В принципе, с поправкой на демонстративный консерватизм Второй Империи Человека это терпимо даже для 3017 года. А вот в «War World: Falkenberg's Regiment» Стива Карра мы уже находим, пускай и мимолетные, нападки на… Трампа, без которых книгу, видимо, просто не пропустили бы в печать.

На фоне продуктов, премируемых штатовским коммьюнити после Охоты на Грустных Щенков (приятные исключения очень редки), «Хватательная рука» (в другом варианте названия — «Крепостной ров вокруг Зеницы Мёрчисона») и вовсе покажется потерянной классикой жанра. Пожалуй, это правильно. «Хватательная рука», в отличие от безукоризненной «Мошки в зенице Господней» (и в заметно большем сходстве с «Сепаратистами» Дженни Пурнелл), — не о Первом Контакте, а о том, как расхлебывать его последствия. Технологии сиквела несколько приближены к современности, женщин в сюжете стало аж три вместо одинешенькой Салли Фаулер, и сексапильная журналистка Джойс Мэй-Лин Трухильо свой репортаж заливает на имперский новостной портал, а не печатает на бумаге, которую потом надо засунуть в гиперкапсулу и послать попутным спейсфайтером на Спарту. Иные технологические аспекты классического сеттинга «Мошки», однако, нынче воспринимаются как мрачное пророчество: карманные компьютеры при работе не жужжат вентиляторами, зато без пауэрбанка на проводе и впрямь долго не живут.

Добавлено много демиургических подробностей о физике гиперперехода в модели Олдерсона и формировании новых Прыжковых Точек. Следует внимательно отнестись к этим фрагментам, в них ключ к пониманию основной политической интриги романа, связанной с мошкитами. Сдвиг Точки Безумного Эдди, охранявшейся имперским флотом, представляет смертельную угрозу для человечества: что, если разрозненным обломкам дюжины враждующих на Мошке-Прим чужацких государств удастся ускользнуть из системы? Империя большую часть трех десятилетий убеждала разбросанных по сотне миров подданных, что само их выживание зависит от Мошкитской Блокады. Но если бы на весь людской космос разнеслась сенсационная весть,

И еще неизвестно, что покажется страшней  — войны с сауронскими сверхлюдьми, предварившие развал Первой Империи, или открытый конфликт с неотъемлемо агрессивной инопланетной цивилизацией, чьи темпы воспроизводства пушечного мяса превосходят всякое воображение,

Единственный русский перевод настолько отвратителен, что разнобой с первой книгой заметен уже в написании имени Основателя Империи, а драгоценностями в короне императорского дома сияют маленькие шедевры типа «мыльного камня» (в оригинале milestone). Правда, «военная интеллигенция» (war intelligence) в рынок не вписалась, возможно, потому, что к 1993 году мировая линия сеттинга отдалилась от базовой Реальности, и ни о каком СоВладении СССР и США всерьез говорить было нельзя; Нивен с Пурнеллом среагировали молниеносно, вырезав из сюжета адмирала Кутузова, самовары и казацкие танцы на борту имперского линкора.

Занятно, что у писателей, чьи политэкономические взгляды в реальности вполне эгалитарны (Нивен, Азимов, Херберт), галактические империи человечества получались самыми убедительными и странно привлекательными в своем слегка замшелом аристократизме.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3gYIedt).

Трилогия (наверное, уже можно уверенней присваивать циклу размерность элементарного кванта СИ, хотя потенциал расширения у него сохраняется) о Мире-Воке — по мнению книжных рецензентов пары крупнотиражных американских газет, самая масштабная космоопера в истории НФ. Совершенно ясно, что с работами Бэнкса, Харрисона, Бэйли, Бакстера, Шеффилда, Стросса или хотя бы Азимова они не знакомы, и противоречивые указания на отдаленность мест действия от Солнечной системы (до Глории, что в системе 3 Скорпиона, по версии Нивена и Бенфорда то несколько десятков световых лет, то пятьсот с хвостом) им говорят не больше, чем Дэмьену Линделофу, заставившему экипаж своего “Прометея” припереться в гости к Инженерам “в другую галактическую систему”. Впрочем, «Мир-Вок» все же есть за что похвалить безоглядно: это если и не наиболее масштабный цикл современной англосферной космофантастики, то самый олдскульный — невзирая на многочисленные недостатки и огрехи редактуры, он безошибочно, с первой же главы, вселяет то самое пронзительное очарование чуда, каким пленяли Галактическая Федерация, Мир-Кольцо, Империя Человека из мошкитского цикла, Орбитсвилль или Теплица.

Нивен, Бенфорд и их заботливо перечисленные в посвящениях к «Glorious» помощники, каждому из которых либо за восемьдесят, либо хорошо под восемьдесят, старательно обрызгали себя репеллентом от воинов социальной справедливости и Грустных Щенков, а потом, не стесняясь своей устаревающей белой мужской гетеросексуальности, принесли читателю в сложенных небесной чашей ладонях выжимку любимых космооперных концепций старомодного двадцатого века. На седые головы соавторов уже успели выплеснуть немало желчи с Goodreads и Amazon. Причиной тому, впрочем, не претензии к литературному уровню работы в строгом смысле слова, а более эзотерические недостатки: “мультяшность” инопланетян, сексизм капитана Редвинга, явная нехватка ЛГБТ-персон в экипаже “Искательницы солнц” (так, две лесбиянки не доживают и до середины экспедиции) и общий modus operandi посланцев Земли и Чаши. Как выразился один критик, “все они, по сути, картонные мудаки, люди, считающие, будто Вселенная им что-то должна, поскольку они по ней летали” (“all now basically cardboard assholes, humans who think the universe owes them something, because they flew across it”).

Ограничься Нивен и Бенфорд лишь этим, такое решение было бы ностальгически приятно, но недостаточно для высокой оценки цикла, поскольку на его сквозную вычитку бюджета издательства явно не хватило. Попадаются вовсе необъяснимые ретконы. Но как только дело доходит до Целей Полета, новых аванпостов человека в Галактике, то и Чаша Небес, и двойная система Глории исподволь шокируют, часто восхищают и неизменно стимулируют вкусовые рецепторы инаковости. А лишь “Искательнице солнц” из всех ковчегов поколений, отправленных с Земли, повезло столкнуться с высокоразвитой инопланетной цивилизацией.

Антология иномирских разумов и философий традиционно для коллабораций Нивена заслуживает переплета с драгоценностями, если даже переплет этот из человеческой кожи или ткани для красных рубашек (а краснорубашечников минимум полдюжины, что для нарочито медленной философской книги много). Способность открывать подсознание по своему желанию, уверены чужаки Чаши и Глории, ключевая для формирования устойчивого долгоживущего общества. Такой не наделен приматский вид, лишенный естественного устрашающего оружия и стремительно, по меркам эволюционной истории, выработавший мозги достаточно крупные, чтобы расколоть атом и направиться к звездам.

И под конец вам, возможно, самим искренне захочется вышвырнуть прочь из системы Эксельсии незваных человеческих гостей, словно киплингова Томлинсона за врата Неба и Ада.

Вот только сделать это будет не очень-то просто: следом за “Искательницей солнц” к системе Глории подлетает сама Чаша Небес.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3c5irxW).

Наверняка нереалистично было бы ожидать, что во второй книге цикла Ганн удержит или даже поднимет планку, заданную лучшим в этом веке переосмыслением «Кентерберийских рассказов» средствами космооперы. Но к «Transgalactic», хоть ее сюжет и архитектура заметно проще «Машины Трансценденции», претензий у меня куда меньше, чем в свое время к натужным попыткам Дэна Симмонса спасти от коллапса под позднейшими сюжетными наслоениями мир Гипериона. Беспримерно наивных, монохромно злобных или раздражающе непогрешимых персонажей, в отличие от «Падения Гипериона» или обоих романов об Эндимионе, вы тут не найдете: «Transgalactic» обслуживается двумя переходящими из первого романа персонажами, Ашей и Райли, но как прохождение через Машину не отказало им в базовой человечности,

так и резкая смена размаха и ритма повествования ничем не выдает ни мафусаилова возраста создателя, ни появления «Transgalactic» на свет в варианте реальности, где Трамп готовился опрокинуть на голову Хиллари Клинтон “корзину обездоленных”, а феминистки и ЛГБТ увлеченно гоняли по закоулкам SFWA Грустных Щенков и закоснелых в писательской технике белых гетеросексуалов.

Так могла бы выглядеть «Аргонавтика» Аполлония Родосского, пропущенная через воздвигнутые на «Бесплодной земле» «Звездные врата» из импервиевого сплава.

Меня это порадовало: мало того, что я сторонник теории палеоконтакта, так еще о современных номинантках и лауреатках престижных премий НФ, за редкими исключениями (Энн Лэки и Аркади Мартин), крайне низкого мнения, о голливудских же космооперных боевиках конца прошлого века — достаточно высокого, особенно если сравнивать с современной продукцией фабрики эндорфиновых кошмаров и фантазий Верховного Мыша. И вас наверняка не удивит, что гармоничный аккорд на душевных струнках моих взяла книга, где один из протагонистов приходит в себя во тьме телепортационной камеры, глубоко во чреве немыслимо древней пирамиды, на планете, чей климат и живность соответствуют Парку юрского периода, а культура — центральноамериканским обществам Земли накануне прихода испанцев и установления принудительной толерантности под зонтичным брендом Западных Индий в двадцатичасовую рабочую смену.

Разумеется, на примитивных мирах не задержится ни Райли, ни его возлюбленная Аша, которую забросило на другой конец Галактики, но через тот же самый маршрутизатор, который создатели то ли разучились нормально настраивать, то ли перегрузили слишком частым использованием.

Их ждет более ответственная миссия — во-первых, отыскать друг друга в тени корабля Тезея, даром что о месте встречи на случай нежданной разлуки они условиться забыли, во-вторых, продвинуть человечество вверх по эволюционной лестнице Галактики, каждый пролет которой освещен тераваттным прожектором для ежесекундного надзора ИИ.

Ведь лишь тем нечего бояться, кто ничего не скрывает, а от истинных хозяев Галактической Федерации ныне сокрыто слишком многое, и это вселяет очень неприятные ощущения. Ибо слишком давно Федерация выполняла единоличные функции арбитра раздоров, и галактические расы, независимо от членства или отсутствия такого статуса, свыклись с её мощью и правотой, притерпелись, жертвуя интересами одного вида во имя общих или понимая, что неповиновение повлечёт за собой карательные акции, а то и уничтожение вида. Предстоит кропотливая работа, прежде чем Галактика возвратится в привычное состояние принудительной толерантности, а уважение к чужим традициям не является для людей чем-то естественным.

Cокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3mxxVQi).

В интервью, посвященном обсуждению трилогии, Ганн цитирует хлесткую фразу, сказанную некогда Вондой Макинтайр о голливудских экшен-кинопродуктах: “истерический энтузиазм, за которым следует полное молчание”. Для своего возраста (в июле ему исполнилось 97 лет) Ганн в отменной форме, часто посещает конвенты, и его наверняка забавляют фэны-миллениалы, норовящие подсунуть под автограф вместо книги коллекционный диск с какими-нибудь «Стражами Галактики» — работой полного тезки.

Но непохоже, что в «Transformation», чей слегка скомканный сюжет практически исчерпывается цитатой Вонды (если понимать под истерическим энтузиазмом реакцию на принятие в члены Федерации), Ганн сознательно пародировал голливудские кинокомиксы —при всех отчетливых параллелях с «Одиссеей» и «Аргонавтикой» его небрежно-расточительная и тем изящная ксенопанорама периферийных миров Галактической Федерации сделает честь любому допандемийному миллиарднику Marvel. Она же и представляет наибольшую ценность при знакомстве с книгой: главное —не ждать истерических щелчков Таноса по хрустальному подбородку или евросоюзных (простите, федеральных) субсидий бесперым двуногим прямоходящим, а навострить ушки, чутко ловя отзвуки величественных космооперных фиоритур ван Вогта, Дилэни, Бэнкса и, конечно, Шеффилда.

Композитор-пацифист Дрейк Мерлин в «И снова завтра, снова завтра» неохотно взваливает на себя командование галактическими армиями в релятивистской Вселенной, где он один из всех потомков земного досингулярного человечества помнит, что такое война. Но его Галактику населяют, как у Азимова или Херберта, только люди, как бы ни прогибали они под себя реальное и виртуальное окружение и какие бы реализации ни получал в конечном счете этот зонтичный термин.

Аше с Райли у Ганна решать загадку накатывающей на мультивидовую Галактику зоны молчания и сложнее, и проще одновременно. Да, перемещение между Прыжковыми Точками осуществляется практически ползком, в нормальном пространстве-времени лоренцевой метрики, но, во всяком случае, это куда лучше “прыжков веры” в неизвестность по другую сторону дверцы гибернационного морозильника. Вдобавок что построено одним разумным существом, то другое может воспроизвести — и кого заботит различие механизмов работы, если результат идентичен … или превосходит самые пессимистичные ожидания трусливых галактических бюрократов?

Когда же Аша, Райли и неожиданная пара их попутчиков на “Адастре” (не путать с одноименным кораблем поколений из предыдущих романов цикла, а тем паче ковчегом, который в допотопные времена НФ построил Мюррей Лейнстер),

А главное, придраться совершенно не к чему: исторические лемниянки из греческих мифов, легших в основу драм Эсхила, Еврипида и Софокла, демонстрировали именно такой переход к домотканому партеногенезу.

Увы, в родном мире Ганна федеральный консенсус республиканцев и демократов треснул и накренился по всей длине фундамента, и вот уже намеченную на 2024 год экспедицию к Южному полюсу Луны приходится аккуратно подменять визитами к местам посадки старинных машин трансценденции: ловкость рук — и никакого расизма. А там, глядишь, и Федеральный Центр подтянет к Луне потолок госдолга.

Правда, федеральные ИИ так стары, что уже начинают проявлять признаки сенильной деменции, зато по-прежнему склонны действовать быстрее, чем чиновники вроде Ёситаки Сакурады соберутся с мыслями.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/37P1W7e).

Как и в случае Рюкера (недаром другая, лучше известная, книга этого писательского дуэта именуется «White light»), Мураками, Крайтона или Уоттса, знакомство с одной из работ Бартона и Капобьянко позволяет более-менее уверенно предсказать сюжетную архитектуру всех остальных. Сравнение с Уоттсом тут особенно уместно, ибо стандартный конструкторский набор БиК включает команду исследовательского корабля или ковчега поколений, вознамерившуюся свалить прочь с безнадежно опостылевшей им или донельзя загаженной Земли. Впервые этот SDK опробован как раз в «Iris», поэтому лучше начать именно с нее.

Книга вышла в 1990-м, когда планет в Солнечной системе еще было девять, а «Вояджер-2» — кстати, его бортовому компьютеру роман посвящается — только-только передал первые (и последние на данный момент) высококачественные изображения Тритона, куда первоначально и направляется корабль колонистов «Глубинная звезда» («Deepstar»). Как вы космическую яхту назовете, так она и полетит, и уже выбранное для звездолета имя проливает первые лучи белого света на непременные черты всех членов экипажа «Iris», а равно и других космооперных боевиков БиК. Это, в порядке убывания релевантности: ярко выраженная психологическая дисфункция, гиперсексуальность, узконаправленная гениальность, неусидчивость и обостряющаяся вспышками ненависть друг к другу. Как их вообще выпустили в космос и почему доверили ответственную миссию?

Вопросы эти несут не больше смысла, чем претензии к HR-менеджерам, доверившим судьбы человечества Юкке Сарасти в «Ложной слепоте», хотя на практике достаточно было бы

Отзывы об «Iris» в англосфере столь же противоречивы, как, например, о работах Сэмюэля Дилэни, с которыми этот роман часто и небезосновательно сравнивают; однако «Нова» Дилэни — протокиберпанк, если ее вообще можно охарактеризовать однозначной субжанровой принадлежностью, а «Iris» — нечто вроде гранжевой импровизации по ее мотивам на сенсорном сиринксе, какую мог бы исполнить Магнифико Гигантикус, надышавшись “ангельской пыли”. Пускай и рождает такая смесь киберпанка и твердой (чтобы не сказать, набухшей и отвердевшей) НФ отчетливое чувство, что место «Iris» где угодно в индексе запрещенных к награждению книг, только не здесь и сейчас.

Интересно, что справедливым это утверждение кажется как для наших дней, когда эпатирующая белых гетеросексуалов фигура, однополая любовь и борьба с памятниками за права агрессивных меньшинств обязательны для трех подряд “Хьюго”, так и для 1990-го, когда на излете были первые волны киберпанка и пауэр-металла, Плутон считался самостоятельной планетой и находился ближе к Солнцу, чем Нептун и Тритон, “Хьюго” в романной категории вручали Дэну Симмонсу за сборник кентерберийских рассказов, а генсек ЦК КПСС мутировал в президента СССР, не зная, что дожить в этом статусе до первого поцелуя лесбиянок в «Стартреке» ему не суждено.

Что же, ранняя пташка, подобно старшему разработчику «Глубинной звезды» Брендану Силоку — ученому, инженеру, гладиатору и насильнику, — ловит червячка в системе. Но иногда лишь после первого гравитационного маневра на пути из Бруклина вспоминает, что забыла накраситься.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Y1ihlZ).

Роман Кристофера Приста «Опрокинутый мир», впервые опубликованный на русском еще в 1983 году (впрочем, с сокращениями) и после этого долго не переиздававшийся, часто — и заслуженно — приводят в пример как одно из величайших достижений Новой Волны британской фантастики. Да, идея «Опрокинутого мира» и впрямь настолько головоломна для казуального читателя, что даже псевдосферу — геометрическую фигуру, по образцу которой сконструирован мир Города и его солнце,— регулярно путают с гиперболоидом, даром что прояснение этой ошибки не требует познаний, выходящих за пределы университетской программы по математике для первого курса. Но шедевр ли это? Отнюдь. Стилистически Прист намного мастеровитее Грега Игана, чьи «Дихронавты» соблазнительно рассмотреть как своеобразный “мягкий римейк” «Опрокинутого мира» (и вот мир «Дихронавтов» действительно гиперболоидный, что читателю поспешат заспойлерить уже на обложке), однако в этой ранней работе сюжетные швы толком так и не зарубцевались. И даже ребенком, читая «Опрокинутый мир» впервые, я аж поперхнулся натянутым объяснением странностей Города и мира вокруг, которое Лиз предлагает Гельварду Манну.

А вот рассказ Дэвида Массона, опубликованный в 1965-м, то есть почти за десятилетие до «Опрокинутого мира», классификации в (забытые) шедевры вполне заслуживает. Поскольку, предвосхищая все лучшие черты «Опрокинутого мира» Приста и «Бесконечной войны» Джо Холдемана, «Отдохновение путника» избавлено от их недостатков. Вероятно, появись этот рассказ спустя лет тридцать и, скажем, за подписью Теда Чана, другого великого конструктора “преломляющих воображение” вселенных, он бы удостоился пары престижных жанровых премий; а если вспомнить, что Массон почти всю жизнь работал университетским библиотекарем, то сразу замечаешь, что «Отдохновение путника», оставленное без подписи, и знатоков Борхеса могло бы запутать на “свидании вслепую”.

Однако творчество Массона признания даже у современников почти не получило, и после 1968 года, когда Новая Волна ненадолго выбросила к маякам критики его первый и единственный сборник, Массон написал лишь три рассказа. Впрочем, как показывает биография Баррингтона Бэйли, высокая продуктивность в ту пору тоже не была гарантией рыночного успеха “странной фантастики”, пускай и премии присуждались не только по гендерно-тусовочному признаку.

Закрадывается навязчивое подозрение, что ни один сценарист, способный предложить сравнимую с «Отдохновением путника» по оригинальности реализацию войны за Северную Стену для «Игры престолов», до Голливуда и высокооплачиваемых заказов хоть пешком, хоть вплавь через Атлантику просто не доберется: таковы уж современные эффекты торможения креативности в высших сферах медиабизнеса.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/30jkxpW).

«Null-A Three» написан спустя много десятилетий после первых двух романов цикла, сохраняющих умеренно культовый статус, но выглядит даже на их фоне, не говоря про «Солнечную лотерею» Дика, «Высокое мнение» Херберта или «Null-A Continuum» Джона Райта, примерно так же вдохновляюще, как офисный опенспейс Института общей семантики (это здание реально существует и находится в Нью-Йорке, том самом Городе Земной Машины Игр) рядом с фортом Буайяр. Книга первоначально издавалась в Европе на французском и итальянском, а только потом в США на английском, и это вряд ли случайность: даже очень преданный поклонник автора рискует завязнуть на первой трети романа — уж слишком самозабвенно ван Вогт прописывает неаристотелевы эффекты мышления Госсейна-клона, необъяснимым образом пробудившегося раньше смерти актуальной версии и утащившего с собой через космические бездны боевой корабль Дзанской империи из Теневой Галактики, прародины человечества, где вроде бы не осталось ни следа разумной жизни.

Увы, получается это у него так, что волей-неволей вспоминаешь исследования, связывавшие начало болезни Альцгеймера у Айрис Мёрдок со стилистической выхолощенностью и сюжетной бедностью «Дилеммы Джексона» — мне эта книга показалась мало отличающейся от прочих, скучноватых и затянутых, работ Айрис, но я вообще не люблю мейнстрим, когда он не подслащен хотя бы щепоткой фантастики. «Null-A Three», как и большая часть работ пальповых классиков, не чужд сексизма, и, появись книга в наше время, ее создателю в SFWA, вероятно, пришлепнули бы ярлык инцела. Откровенно говоря, ярлык этот становится еще более клейким от пассажей, посвященных попыткам Госсейна хотя бы в одном из тел потерять девственность. Эти моменты, как признает автор устами Госсейна, вряд ли достойны запечатления в истории, да и бумаге их даже филлера ради доверять не следовало бы.

К счастью, после этого действие вдруг разгоняется на сверхсветовой скорости, превращая «Null-A Three» в умеренно бодрый политический триллер, который бы вполне сошел за набросок очередного летнего блокбастера от диснеевской Marvel; учитывая, что почти каждая глава завершается телепортацией Госсейна в новый город, на новую планету или корабль, так и хочется предложить на роль Гилберта в потенциальной экранизации Криса Хемсворта или Бенедикта Камбербэтча. Невольно закрадывается подозрение, что остаток книги переделан из более ранних набросков, и лишь первая треть действительно написана в 1980-х, когда здоровье и финансы ван Вогта серьезно ухудшились.

И даже эта сравнительно неудачная работа ван Вогта производит — если только, повторюсь, продраться через первую треть — куда более слитное и цельное впечатление как импровизация ради денег на заданную тему господства мысли Избранного над материей, нежели любой из трех фильмов “мышиной трилогии” Звездных войн. Противоречий с предыдущими двумя классическими романами в ней хватает, но они, в отличие от расхристанных волоконец, беспомощно свисающих с гобелена саги о Скайуокерах, не топят весь неаристотелев цикл под водами Ватнсдальского озера.

Такой результат угадывается интуитивно в неаристотелевой логике: если взаимосвязь символа и объекта не соответствует фактам, поведение носителей традиции становится бессмысленным и препятствует адаптации к изменившейся обстановке.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2MxQt21).

Если уж вы беретесь за санкционированное Лидией ван Вогт продолжение, «Null-A Continuum», после знакомства с предыдущим романом “неаристотелева цикла”, то наверняка знаете, что отношение к этому последнему у любителей фантастики вообще и поклонников ван Вогта в частности находится на уровне, примерно аналогичном восприятию «Темных судеб» поклонниками франшизы Терминатора, а «Прометея» и «Завета» — фанатами вселенной Чужих. Иными словами, несмотря на то, что жираф большой и ему вроде бы видней, большинство опрошенных отдали бы многое, чтобы вычеркнуть из истории вклад Кэмерона, Ридли Скотта и ван Вогта в создание этих произведений.

К счастью то или к несчастью, а неаристотелева вселенная ван Вогта хотя и повлияла на умы многих классиков фантастики XX и XXI века в самом впечатлительном — подростковом и юношеском — возрасте, но ее известность совсем не дотягивает до популярности сеттингов, с которыми я провел сравнение выше. В профильном сабреддите Терминатора иные, уязвленные до глубины души, фанаты сейчас распродают коллекционные фигурки, объясняя это тем, что после «Темных судеб» роботизированная ипостась Арнольда Шварценеггера неотвязно ассоциируется у них с Карлом, торговцем шторами. Ван Вогт ни одной голливудской блокбастерной экранизации не удостоился, если не считать, разумеется, несомненных отголосков «Черного разрушителя» в «Чужом». Впрочем, нельзя исключать, что именно его стараниями общая семантика Кожибского после 1950-х плавно мутировала в куда более эзотерическую дисциплину — нейролингвистическое программирование, евангелисты которого зачастую приписывают себе сверхчеловеческие способности.

У ван Вогта почти вся техника работает на вакуумных лампах, и эту милую анахроничную деталь Райт прилежно сохранил. Как сохранил и многие другие стилистические прелести, благодаря которым Филип Дик мог отнекиваться от подозрений в употреблении наркотиков при работе скромным: «да что вы, это всего лишь результат внимательного перечитывания ван Вогта». Конечно, речь о раннем ван Вогте: некоторые детали «Null-A Three», открыто противоречащие первым двум книгам, Райт все же игнорирует. Такой поступок простителен: ничем иным, кроме забывчивости и, возможно, умственной болезни, нельзя объяснить даже их изначальное появление у ван Вогта.

Некоторые решения вызывают немедленные аплодисменты. Например, почему Патрисия Харди, мнимая супруга Гилберта Госсейна в его наведенных воспоминаниях «Мира Нуль-А» и сестра императора Величайшей Империи Энро Красного, выбрала себе такое имя? Это простая загадка.

Местами «Null-A Continuum», безусловно, утомит тех, кто привычен к лапидарной и суховатой прозе ван Вогта или его ученика Дика: книга эта почти вдвое толще среднестатистического романа любого из “сладкой парочки” Золотого века пейпербэков, и достаточно сказать, что гибель Вселенной спустя более гугола лет, когда сверхмассивные черные дыры испаряются по механизму Хокинга, а мироздание переходит к окончательному низшему энергетическому состоянию, наступает

Но вы ведь не подумали, что это действительно последний дозор для привилегированного космологического наблюдателя? Да ну, фантастика.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2ZOHq4p + https://bit.ly/3dkYmU8).

В «Beggars and Choosers», продолжении переписанных из одноименной новеллы «Испанских нищих», Кресс с немалым изяществом дает отповедь всем скептикам, уверенным, что на литературу бесшовно переносится популярный принцип “мальчики зарабатывают, а девочки тратят”, то бишь — девочки не умеют в киберпанк и постапокалиптику. Умеют. И способны послать Землю кубарем прочь с насиженной орбиты, если их как следует разозлить пренебрежением к интеллектуальной мощи новой литературной волны, которая в 1994-м уже лет двадцать как неслась, уверенно разгоняясь, курсом на столкновение с информационной эпохой актуальной истории.

Такое решение выбирает и Миранда Шарифи, Супер-Неспящая, после кажущегося акта конформизма и преклонения перед авторитетом властей Соединенных Штатов Америки: действительно, кто, как не она, сдала федералам свою бабку, сверхчеловеческую террористку Дженнифер Шарифи, вздумавшую угрожать США уничтожением пяти городов. Миранда выросла в Святилище Неспящих, на ультразащищенном орбитальном хабитате, и стараниями бабки претерпела такие радикальные генетические модификации, что и мыслить-то как человек больше не в состоянии. Впрочем, именно эта непредсказуемость мысленных рисунков, как может показаться, и сыграла с Дженнифер, а заодно Лейшей Кэмден из «Испанских нищих», очень злую шутку. Дженнифер и остальные члены ее подрывной ячейки заточены в тюрьму с внятной перспективой провести там остаток (очень долгой) жизни, а Лейша тщетно пытается подобраться к Миранде если не напрямую, то через ее любовника Дрю Арлена, художника осознанных сновидений, чтобы выяснить, чем же таким занимаются повзрослевшие дети-Суперы на острове у мексиканского побережья. Недалеко от места, где шестьдесят пять миллионов лет назад упал Чиксулубский астероид, расчистив экологическую нишу для пришествия млекопитающих. Не может ли получиться так, что оттуда же начнется вытеснение старого недоброго человечества мультиадаптивным видом, куда лучше приспособленным к выживанию в условиях интенсификации информационных потоков?

Да, причина упадка американской экономики уважительная: монополия федеральных властей на дешевую Y-энергию, открытую Кэндзо Ягаи, наконец разрушена, и теперь все страны мира получили к ней равноправный доступ. Но какое до этого дело ста двадцати миллионам пожизненных безработных, которые искренне уверены в своем праве по рождению на аристократическую праздность и безусловный допуск к линиям раздачи синтетической пищи, одежды и техники?

Если ваше благополучие всецело завязано на передовую автоматику, для обслуживания которой требуется не более двадцати-двадцати пяти процентов былой рабочей силы, вы оказываетесь перед простым выбором: уничтожить бесполезных или задобрить их ради голосов в президентской/парламентской гонке — а эти последние состязания, как хорошо известно, в США исстари наделены самопричинной ценностью и ведутся практически непрерывно.

Первый, людоедский, вариант выбирают у Кресс отсталые государства Африки и Латинской Америки, второй же могут себе позволить страны, претендующие на производство смыслов человеческого бытия. Но что, если автоматика внезапно забарахлит, а прилетевшие на шум инженеры техподдержки обнаружат, что и это производство выведено на аутсорсинг,  к оперившимся под индиговым небом сингулярности ранним пташкам, которые, подобно мне, еще подростками наизусть выучили уроки Мидвича? И озаботились защититься от плачевной судьбы тамошних кукушат, не прошедших квалификационное сито коллегии выборщиков.

Роберт Энсон Хайнлайн пустил как-то в обиход фразу «Лепестки двери разошлись» («The door irised open»), долженствующую средствами элегантного минимализма подчеркнуть технологическую и, опционально, социокультурную инаковость сеттинга повествования. Впоследствии она часто обыгрывалась или попросту цитировалась без кавычек — вплоть до новеллизаций франшизы Хищника. По горячим (и вполне способным того сильнее раскалиться по новой) следам вспышки уханьского коронавируса было бы неплохо наделить умеренно культовым статусом фразу, которая, с одной стороны, отвечает требованиям к “ненавязчивому инфодампингу инаковости”, с другой же, свободна от привязок к Золотому веку НФ, восприятие наследия которого и классификатор титанов у каждого поклонника фантастики, вероятно, свои.

«Beggars and Choosers» отличный пример такой фразы как раз и предоставляют — устами деревенского простачка Билли Вашингтона, хотя в конце весны 2020-го, когда Джорджу Флойду перекрыли кислород, она внезапно перестала выглядеть совсем уж необычно:

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2LFThtL).

Если ранний этап писательской карьеры Джека Макдевита был отмечен некоторыми стилистическими экспериментами и принес такие разнородные, но достойные стабилизационного фонда современной фантастики, достижения, как «Послание Геркулеса» и «Военный талант», то творческая продукция последних лет пятнадцати в его исполнении предсказуема, словно крепкая голливудская франшиза — наиболее точными аналогами циклов об Алексе Бенедикте и космоархеологах являются, пожалуй, похождения Итана Ханта и Индианы Джонса. Вы знаете, чего ожидать, и с готовностью платите за билет или скачиваете торрент, чтобы доверить пару часов своего драгоценного жизненного времени профессионалу международного уровня. Он, конечно, может схалтурить, но ниже прочно вбитой в стену Прекестулена планки не опустится, а после знакомства с какой-нибудь трилогией попыток начать новую трилогию там, где волшебный порошок давно израсходован на пробуждение силы в костюме железного дровосека, претензий у вас и вовсе не останется.

Должны быть в известной Вселенной некие сценарные константы, по которым допустимо калибровать свое окружение с похмелья после бурной вечеринки: например, яркость сверхновых стандартных свечей перед камином Алекса Бенедикта, где по отпечаткам следов Санта-Клауса на остывшей саже легко проложить дорогу к подножию чужацкого монумента на Япете.

Но если цикл о Бенедикте надежно застрахован от критики уж тем, что, подобно хроникам Дюны Фрэнка Херберта и правообладателей, его первая итерация эталонна для субжанра (мифопоэтической технофэнтезийной космооперы в случае «Дюны» и космооперного детектива в случае «Военного таланта»), то цикл о космоархеологах провисает после середины довольно ощутимо: «Одиссея» и «Адский котел» написаны торопливо и слегка неряшливо (а переведены на русский, как и остальные романы с участием Хатчинс, задней левой лапой япетской скульптуры), словно издательский аванс или счет за непредвиденные траты навис над клавиатурой Макдевита грозным омега-облаком. Оглядываясь на сеттинг космоархеологов после «Адского котла», трудно отделаться от впечатления, что ему срочно требуется вмешательство молодого Индианы Джонса или Лары Крофт, и приквел, где Хатч еще выпускница Академии с пустым резюме и лишенной культовых полигонов внешностью Алисии Викандер, этому запросу удовлетворяет.

При взгляде из нашей эпохи, когда снова в моде космические дизайны века пальпа, нортоновская “Королева Солнца” покажется компактной семейной машинкой, но ее кадетам против юной красотки Присциллы Хатчинс не жизнь, а разлюли малина: Дэйн Торсон может быть недоволен первым назначением, но ему не было нужды самому тыкаться по корпорациям в поисках работы, опасливо оглядываясь, а не прихлопнут ли вообще тапком близкие к банкротству земные правительства космическую программу. А машина Предтеч хотя и притягивает незримыми щупальцами неосторожные корабли в “бермудский треугольник”, но не взрывает их, как фанатики-антитерраформисты, безобидным приветствием с ресепшена орбитальной гостиницы, скрывающим вредоносный для бортовых систем код. В этом мире все, от баскетболистки до кандидата в президенты Североамериканских Соединенных Штатов, смутно недовольны собой, тоскуют о несбывшемся и мучаются предчувствием пробуждения силы, которой перпендикулярны все их разгонные траектории.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2v1rkY7).

Европейская традиция считает определяющими развилками античности сражения при Марафоне и Гавгамелах, переход Рубикона Цезарем или битву при Акциуме, китайские историки же первым долгом вспомнят покушение Цзин Кэ на циньского правителя, вана Ин Чжэна, будущего императора объединенной Поднебесной Цинь Ши-хуанди. Этот эпизод, случившийся в 227 г. до н.э., по мере восхождения Китая удостоился и внимания мировой аудитории благодаря двум превосходным историческим боевикам, «Император и убийца» (в оригинале он так и назван 荆轲刺秦王, «Покушение Цзин Кэ на циньского вана») и «Герой»; первый из них более или менее следует жизнеописаниям Цинь Шихуана и Цзин Кэ в «Исторических записках» Сыма Цяня, второй значительно отклоняется от первоисточника, но производит, пожалуй, даже более сильное эстетическое впечатление.

Очевидно, что если бы даже покушение Цзин Кэ оказалось успешным, гибель Ин Чжэна, скорее всего, не помешала бы объединению Китая: так или иначе Сражающиеся Царства Великой Равнины должны были коалесцировать в единую державу. Однако вовсе не обязательно, что ею бы стала Цинь, с людоедскими законами, восходящими к учению легиста Шан Яна, и традицией закапывать живьем пленных после решающих битв, как это случилось в 260 г. до н.э. под Чанпином, а раз так, то и первая всекитайская империя могла бы продержаться дольше пятнадцати лет.

Лю Цысинь рассматривает и третью альтернативу: что, если бы Цзин Кэ не потерпел неудачу, но саботировал заговор, поступив на службу к циньскому владыке? Философы школы минцзя ( 名家), активной в эпоху Сражающихся Царств, наверняка бы одобрили его подход: принцип обоюдной допустимости альтернатив (лян кэ, 兩可) был у них основным рабочим инструментом. Человек его талантов мог бы очень пригодиться Ин Чжэну — при разработке новых модификаций боевых луков и колесниц, усовершенствованных дорожных покрытий и навигационных инструментов. Воинской мощи Цинь бы достало, чтобы покорить остальные царства, а Цзин Кэ тем временем бы занялся даже более амбициозной задачей. Построением действующей модели китайского мегамозга, при помощи которой владыка, разочарованный в магах и народных врачевателях, надеялся разгадать секрет бессмертия.

Впрочем, не секрет, что чистокровно китайская элементная база на первых порах склонна была стрелять по воробьям, и творение Цзин Кэ в описываемом Лю варианте истории не избежало кровавой обработки прерываний.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2SmMB6r).

Как-то так повелось, что в Швеции лучшие детективы создают анархо-троцкисты, репортеры-стрингеры левацких газет да вообще все те, кого в Рунете склонны определять старинным русским медиаслоганом “ну эти, с жиру бесятся”. При этом американская традиция, выражаемая хлесткой цитатой “Прежде «Бешеных псов» Квентина Тарантино были «Соломенные псы» Сэма Пекинпы”, неукоснительно соблюдается и в данном случае.