О самой удивительной женщине, которую я знаю.

ПРИНЦИПЫ НАЙЛИ ДОБРЫНИНОЙ

Родной матери шестерых приемных детей

Ей пятьдесят семь лет. Каждое утро встает в шесть утра. Варит своим мальцам кашу и тут же идёт убирать за скотиной. Потом сразу в дом – кормить ребят. Сама поест после всех. И так весь день крутится подле них. Успевая при этом подумать о детском бассейне во дворе, турнике для мальчишек, пристройке к дому. Под ночь, засыпая, прижать к себе Оленьку, и улыбнуться своему счастью.

Удивительная

Таким людям не ставят памятников. В их честь не называют улиц. А они достойны этого более других. В 49 лет Найля Гумаровна взяла под опеку маленького Валеру. Пару лет билась, ремонтировала дом, оформляла справки, чтобы принять в семью умственно отсталого ребёнка-инвалида. Потом был Никита. Годы судебных тяжб за его сестренку Оленьку. Лихое решение взять на себя ответственность ещё за трёх малолеток.

Слушая Найлю Гумаровну, ищёшь в ней ангельские черты. Что-то неземное. Но как бы ты ни смотрела, как бы ни падал свет, перед тобой простая женщина с добрым, уставшим лицом.

В её доме уютно и хорошо. Сидим на кухне. Пьём чай. То и дело из соседней комнаты высовывается чья-то довольная рожица. Послушает-послушает и обратно играть. А то вдруг на своём неведомом птичьем начнет лопотать что-то.

— Надя жалуется, что Вера ей игрушку не даёт, — расшифрует в очередной раз Найля Гумаровна лепет малышки. Найдёт точные слова и быстро успокоит свою младшую.

— С Верой они двойняшки. Пару лет назад написала заявление, что хочу взять под опеку девочку. Долго не отвечали, а потом вызвали и заявили, что есть неблагополучная семья, контактная по туберкулезу. Что, мол, я справлюсь. Только вот детей троё.

— И вы всех взяли?

— Конечно. Не могла ведь сказать, — дайте девочку, а остальных мне не надо. Так нельзя.-

В разговоре, наверное, чаще всего моя собеседница употребляла именно этот оборот.

Нельзя сдаваться. Жалеть себя. Унывать.

— Из любой ситуации есть выход. Хоть какая-то щель, её просто надо найти и протиснуться в неё. Так, бочком-бочком, — смеется Найля Гумаровна, — я никогда руки не опускала. Даже, когда сказали, что больна раком. У меня уже тогда Валера был. Как плохо себя ни чувствовала, а болела сильно, старалась виду не показывать. И за скотиной продолжала ухаживать, и хозяйство вести. Как всё это было – знаю только я. А вообще смотрю сейчас на свою жизнь со стороны и думаю, что всё равно Бог есть на свете. Нет-нет, да и глянет Он в нашу сторону…

В посёлке многие говорят, что у меня, наверное, с головой не в порядке, раз я на себя такое взвалила. А я ни с кем этого не обсуждаю. Это мои проблемы и радости. Знаете, был человек, с которым я жизнь собиралась связать, так он узнав, что собираюсь взять на воспитание больного ребёнка, просто взял и ушёл. Сказал, что не его это. Ну, а если мои дети не нужны, то о чём вообще может идти речь? Глубоко сомневаюсь, что найдётся мужчина, который примет моих ребят, а для меня это самое главное.

С чего всё началось, спрашиваете? Да всё само собой как-то случилось. Моя Анжела была в пятом классе, когда к ним новенькую из детдома учиться определили. Придя домой, дочь едва ли не сразу попросила меня взять её к нам жить. Так и поступили. Получается, что первый раз опекуном я стала для Лены. Сейчас у нее уже своя семья, с нами давным-давно не живет, но в гости заглядывает. На следующий год после этого, в 2006-м, я взяла на лето из детского дома трёх мальчишек. Среди них был Валера. Когда в конце августа повезла их обратно, Валерка заплакал. Отказался из машины выходить. А что делать?.. Я не имела права его оставить на тот момент. Но перед глазами только он и стоял. Начала хлопотать…с Анжелой домик отремонтировали, документы оформили. Два года спустя, 30 декабря, смогли его забрать. Это был праздник.

Божьи бусины

Так и потянулся один ребёнок за другим. У каждого своё нелегкое прошлое. Уйдя кормить скот, Найля Гумаровна даст мне толстую папку. В ней своего рода история каждого из детей. Валера до двух лет рос в коровнике. В один из дней мать привела его к зданию сельской администрации и оставила на улице одного. Так малыш попал в Ташлинскую коррекционную школу- интернат.

— В августе ему 18 будет. Стану хлопотать, чтобы у меня жить остался. Доктор говорит, что иначе его, как недееспособного, определят в психиатрическую больницу.

Пока мы говорим, Валера всё ходит по дому, качая 9-месячного Мирончика – сына Анжелы.

— Очень люблю братика нянчить, — скажет он и признается, что, когда вырастет, станет разводить лошадей – они красивые.

Когда-то второго своего сына Найля Гумаровна взяла ради Валеры, чтобы в компании рос. У него, семилетнего, мышление как у трехлетнего было. Так и обогатилась семья Никиткой, мать которого дважды лишена родительских прав. А отца будто и нет – в свидетельстве о рождении прочерк стоит.

— Со слов Никиты уже узнала, что у него сестрёнка есть. В органах опеки про то не сказали. Ну а у меня опять в голове лишь одна мысль: разлучать родных нельзя. Полтора года боролась за нее. Как раз в это время диагностировали рак. Удалили щитовидную железу. Из-за этого не удавалось пройти медицинскую комиссию. Уже со справкой на руках, что у меня нет метастаз, прошла через два суда, добиваясь полуторагодовалую Оленьку. Даже Астахову писала, — вспоминает моя собеседница. Качает головой.

Понимающе смотрит на мать Анжела, сидящая с нами за столом. Она то и дело встает по каким-то делам и незаметно помогает. Находясь сейчас в декрете, приходит каждое утро доить коз. Приглядывает за ребятней. Надежная, самостоятельная. Ей было четыре года, когда Найля Гумаровна решилась, продав в Оренбурге однокомнатную квартиру, переехать в поселок Чебеньки Оренбургского района. Стоял тяжёлый 1997 год. Вышедшую из декретного отпуска нашу героиню сократили на работе, и жить оказалось не на что.И на двух работах трудилась, и вязала вечерами, но средств всё равно ни на что не хватало.

— Кризис был всегда. Денег никогда недоставало. Постоянно чего-то хочется. Вот мне на данный момент хочется, например, пальто зимнее, — смеясь, признается Найля Гумаровна.

— Не поверите, четвертый год в пуховике за четыре тысячи хожу. Зато..., — голос её теплеет, — зато в прошлом году Валера мой всех продавцов удивил. Приехали в торговый центр ему куртку покупать. Уже выбрали, а он отказывается мерить. А я до этого успела в отдел пальто зайти. Примерила одно, а сын мне, — Мам, как хорошо тебе!- Только я его обратно повесила, и пошли мы за курткой. Вот он из-за меня и устроил представление, сказав: «Пусть мама лучше себе пальто купит».

— Плакали?-

— Конечно, комок в горле встал. Вот оно, счастье, больше ничего и не надо.

— А куртку-то купили?

— Конечно. Убедила Валеру, что в следующем месяце с зарплаты пальто возьмем мне. Да так и не пришлось.

1100 на всё

В хозяйстве у нашей героини кого только нет. Даже вьетнамские вислобрюхие свиньи. А ещё молочные козы, индюшка с индюком, много кур, индоутки. В прошлом году купили инкубатор, чтобы самим цыплят выращивать. Так, за счет скотины удаётся не бедствовать. Если положить на еду ребёнка 150 рублей в день, то на всё остальное на целый месяц останется лишь 1100.

— В общей сложности я получаю ежемесячно около 47 тысяч. Тридцать три тысячи с копейками – это пособия, которые приходят на детей. По 5500 на каждого. Вдобавок 12600 рублей перечисляются мне в качестве вознаграждения за опекунство, — рассказывает Найля Гумаровна. Есть ещё небольшая пенсия. Но на семье, правда, кредиты за машину и мотоблок.

— Но мы не жалуемся, хорошо живем. Хотелось бы только больше внимания государства к детям. Мне-то ничего самой не надо, — говорит она.

Побывав в её доме, вы бы поняли, что это святая правда. Видно, что каждая копейка тратится на детей. На снаряжение третьеклассника Никиты в школу в этом году ушло девятнадцать тысяч рублей. Помимо всего купили ему компьютер, чтобы с толком учился английскому языку. Кстати, прошлый год он закончил отличником.

— Только поведение хромает у нас на обе ноги, да, Никита? – строго спрашивает она сына, когда мы заходим в комнату к детям. Тот стыдливо молчит, опустив голову. Маленькие Вера с Надей атакуют мамины колени. Жмётся к Найле Гумаровне их братик Руслан. Тут же рядом и Олечка. В свои пять лет она уже настоящая помощница. Заметив, что Вера заколкой ковыряет яблоко, тут же прикрикивает на сестричку: «Ты что! Нельзя так, это же пища!». На вопрос, кем хочет быть, говорит, что врачом, чтобы лечить маму и всех тех, кто постарел.

Тепло здесь и хорошо. По-семейному. Так бывает тогда, когда всё делается сообща. Пусть в этом доме у детей разные фамилии, это ничего не меняет. Все одинаково нежны друг с другом. И это не случайность. Наша героиня — прирожденный учитель. Летом всей командой они рыбачат. Во главе с мамой, конечно. С удочками сидят на бережку и меньшие. Важен не улов — мирное и счастливое сосуществование.

В самом начале разговора Найля Гумаровна обмолвилась, что только вчера вернулась с судебного разбирательства. Должны были решать вопрос о лишении отца малышей родительских прав. Тот сейчас отбывает срок за убийство, и то ли ему не передали какое-то постановление, то ли ещё что-то, но опять не сложилось, и будет новое слушание. Но не в этом суть.

— Судья спросила называют ли дети меня мамой. Нет, говорю, они меня ни мамой — мамочкой зовут...Мы одна семья.

Вы спрашиваете, не боюсь ли я, что у них гены плохие и это даст о себе знать потом? А что с родными трудностей не бывает? Разницы нет ни в чём.

Да, бывает такое, что вечером сяду на диван. Подумаю, как же я устала до невозможности. Но потом зайду к спящим детям. Кого укрыть надо, кому одеялко поправить. Свои все – родные!.. Сколько пройдёно всего! Когда Оленьку в Оренбурге из дома малютки забирала, у нее температура под сорок была. Я спросила, что делать, ребёнок горит весь, а мне в ответ, — ну не хотите – не берите…будто про вчерашний хлеб… Тут же оказалось, что надо было с собой зимнюю верхнюю одежду привезти. Мы развернулись и в магазин поехали. Потом долго выхаживали Оленьку. Она очень слабенькая была. Кстати, до сих пор со мной спит. Говорю ей, что пора уже одной, что, мол, мне неудобно с ней, а она: «ты моя мама, терпи!», — улыбается Найля Гумаровна.

Уже прощаясь, предложит мне посмотреть её живность. Покажет вислобрюхих вьетнамских свиней. Посетует, что покупать поросят этой породы не хотят. Выйдут к нам индюки и козы. Тут же скосят головы в нашу сторону куры. Все потянутся к хозяйке. Наш разговор здесь и закончится. Стесняясь, спрошу, в чем смысл жизни? Прислонившись к стене сарая, Найля Гумаровна скажет: «прожить её так, чтобы стыдно не было. Мне вот сейчас не стыдно, и упрекнуть себя не в чем».

— А для себя что-нибудь хочется?

— Только одного, чтобы у детей всё хорошо было. Вот бы здоровья хватило посмотреть, какими они вырастут. На их малышей взглянуть. Я в жизни боюсь одного — чего-то не успеть…

Рынок лучше любого театра. Ведь здесь не играют роли, скорее наоборот. Случайные слова, взгляды и невольные разговоры с чужими людьми отражают пространство мира.

Запахи одиночества, звонкие звуки любви, раздраженные тона разочарования...жизнь стучится в тебя со всех сторон. Обрывки судеб, желаний, чувств.

Рынок — живой сгусток человеческих натур, перемешанных и разобщенных. Особенно возрастной, практически старческий рынок.

НАЧАЛО[/b]

Посвящается Соне Шаталовой и одинокому киту, который уже много лет ищёт своих сородичей в Тихом океане и никак не может найти, потому что они не слышат его.

Тени расползлись по углам. Как слепые котята, уткнулись в свою мамку-стену и замерли. Я всё никак не могла расстаться с ночью. Глазам было больно уже смотреть темноту, но открыть их не было сил.

Из окна доносился легонький свист. То ветер задувал в щели между рамами. Он звал танцевать.

— Подожди!-

То ли сказала я, то ли только хотела. И, уцепившись за спинку кровати, потянула себя вверх, и обрела рост. Голова немножко кружилась. Где-то в глубине меня беззвучно дрожала струна. Звуки рождались свободными, но им негде было раскрыться. Стараясь взлететь, они спотыкались о стену и падали в вечность. И с каждым днем места для них становилось все меньше. Как и времени моей скрипки, которой скоро тоже предстояло погибнуть под властью удушающей пустоты.

— Ну и пусть…всё равно музыки нет, — подумала я, — му-зы-ки нет.

Старое зеркало укоризненно глядело мне в спину. Обернувшись к нему, я показала язык странной девочке, разглядывающей мое отражение. У нее были совсем короткие волосы и глаза цвета дикого моря.

В ответ она погрозила мне пальцем и сделала такой строгий вид, что вместе мы прыснули со смеху. А потом закружились по комнате. Медленно и тихо.

— Всё, ветер, я устала…

Опустившись на стул, посмотрела в окно, выглядывающее в далекую снежность. Хотелось туда, где шёл снег, и снежинки были похожими на мою девочку. Прозрачные, болезненно тонкие и…

— Не плачь, — попросила её и смахнула слезу со щеки, — всё равно нас не выпустят погулять. Пойдем к синему Юльке. Он давно ждет.

Девочка, судорожно вздохнув, кивнула. Я взяла ручку и побежали буквы, потекли друг за дружкой слова, приводящие нас к Тихому Океану..

СКАЗКА О СИНЕМ ЮЛЬКЕ

Солнце метало стрелы. Пушистые и красивые. Юлька много их проглотил вместе с горячим воздухом, и теперь они щекотали ему язык.

Фыркнув, он посмотрел на огромный и ласковый глаз вечернего неба и ушёл в глубину, успев перед этим прощелкать:

— Сегодня! Я обязательно кого-нибудь найду!-

Услышав это, Уня резко взмахнула хвостом.

— Глупый! Зачем бросаешь слова на воду?

Юлька задумался и не сразу ответил маленькой прилипале, путешествующей с ним повсюду.

— Ай? Ну, что ты, Унька, ко мне придираешься! Старый кальмар рассказал мне вчера, когда ты спала, что нужно свято верить в то, что делаешь, и тогда все получится. Вдруг я столько лет не могу найти китов из-за того, что недостаточно верю в себя?..

Нет, Унечка, я не глупый и найду именно сегодня! Потому что вчера я только надеялся, а сейчас верю.

Тут Юлька замолчал. Ему очень хотелось сказать Уне, что, встретив китов, он перестанет быть таким одиноким, но боялся этим её обидеть.

Они продолжили плыть дальше. Вернее, Юлька продолжил, ведь прилипалы сами это делают редко. Если кто не знает, то это такие рыбки, которые с помощью особых присосок приклеиваются к другим и ездят на них, как на автобусе.

Унька была такой крошечной по сравнению с ним, что Юльке бы не пришло в голову упрекнуть ее в том, что он возит её.

— Какие чудеса может сотворить вера!- думала Уня. А что будет, если она станет верить наоборот, чтобы Юлька никогда не отыскал их?..

Ей тут же стало за себя стыдно. Но она ничего не могла с собой поделать. Вдруг Юлька, найдя китов, расхочет дружить с ней, и тогда ей придется навсегда остаться одной. Потому что никогда, никогда, слышишь, Океан?- она не прилепится ни к кому другому!

Уня так разволновалась, что не сразу заметила, как отсоединилась её присоска от Юльки. Прошло всего-то пару мгновений, а он уже скрылся из виду.

— Юлька-ааааа! – закричала она.

Но куда там! Только пузырьки разлетелись. Унька бросилась вдогонку, она плыла изо всех сил. Но рыбка не может догнать кита, даже если свято уверует в то, что сделает это.

Она остановилась только тогда, когда не было мочи даже дышать.

-Ю… — в последний раз прошептала и заплакала. И плакала так долго, что океан стал бы соленым от слез, если бы уже не был таким.

— Значит кто-то здесь уже потерял друга, — всхлипнула Унька, — бедный Кто-то…

А вдруг Юльку разорвало бы оттого, что мы с ним начали верить в разное? – испугалась она, — ах, если бы я не потерялась, то стала бы изо всех сил мечтать, чтобы он встретил этих дурацких китов. Только что теперь…она одна, и жить ей осталось до тех пор, пока вода не унесет ее на самое дно.

Наверное, Уня сказала это вслух, потому что проплывавшая мимо черепаха остановилась рядом и, указав на свою спину, сказала:

— Я направляюсь к большому Острову. Если хочешь, возьму тебя с собой.

Унька смогла только покачать головой. Не надо…

Смерив её недоуменным взглядом, черепаха высморкалась, посетовав на сырость, и, то и дело оглядываясь, скрылась из виду.

Несчастная Унька глядела ей вслед до тех пор, пока темный холод тяжелой воды не сковал ее сном. Погружаясь в него, она думала о Юльке и ещё немножко о глупой, но такой доброй черепахе. Она спала долго-долго, а когда проснулась, то рядом с собой увидела… Юльку.

Он смотрел на нее и, заметив, что она открыла глаза, спросил:

— Милая Уня! Ты плакала?

А у нее не было силы ответить ему. Она только ткнулась в его огромный лоб и долго молчала прежде, чем они снова отправились в путь.

— Было страшно и холодно. Так что не хотелось. Совсем не хотелось быть. Когда тебя рядом нет, то я боюсь жить, Юлька. Потому что не могу…

Последнее она сказала так тихо, что и сама себя не услышала.

Юлька же в это время думал, что никогда не расскажет ей, что вчера он услышал других китов. Первый раз за долгие годы. Не передать, что при этом проснулось в нем, как мучительно сладко забилось сердце.

— Видишь, Унечка, я был прав! – крикнул ей и только тогда понял, что она потерялась. Голоса китов затихали. Он мог бы догнать их, если бы не поплыл назад искать Уню. Юлька знал, что одна она пропадет. Да и он без неё тоже. А китов они еще встретят. Обязательно встретят!

— И всё-таки я был прав, когда говорил, что обязательно найду сегодня! – грустно улыбнулся про себя Юлька и незаметно поглядел на притихшую у его щеки Уню. Он совсем на нее не сердился.

Ветер вдруг растворил окошко и зашелестел моими листочками. Я испугалась, что он унесет их и позвала маму.

— Мама, Юлька такой хороший, — хотелось мне рассказать ей, но вместо этого я протянула ей записи и стала ждать, что она скажет. Но она ничего не сказала. Только поцеловала меня в лоб, совсем как Уня Юльку. А потом попросила продолжить.

Сколько нас, столько и отдельных копий планеты Земля.

Каждый подвешен за свой хвостик. Каждый крутится вместе со своим шариком. Одна секунда на всех становится мигом для каждого.

Кто-то просто идёт, кто-то раздражен и обижен. Одни думают о капусте в сухарях, а другие умирают от горя.

Как эта единая секунда выдерживает? Как вмещает всех нас, не лопается, не взрывается, не испаряется? Сколько еще судеб выдержит время?

Тает снег. Дашка, в красном пальтишке с большими пуговицами, несется к реке. Прямо по грязи, которая разлетается во все стороны, успевая замызгать её. А она и не замечает. Глотает на бегу свежий воздух и, задыхаясь от раннего весеннего счастья, спешит запустить свой первый в этом году кораблик.

У Дашки на лбу большая клякса. В школе писали диктант, и как-то незаметно Дашка мазнула по лицу ручкой.

Вот уже виден берег маленькой речки Пичужки. Устав, она переходит на шаг. В кармане у нее лежит заветный кораблик. Его еще зимой выстругал дедушка. Дашка помнит, как он подслеповато подносил к глазам деревянные брусочки, склеивая их друг с другом, и говорил ей: вот это у нас "фок-мачта", это корма, это "шпангоуты".

А паруса они делали вместе. Разрезав белую дедушкину майку, сшивали лоскуты и приклеивали их к тоненьким жердочкам.

Достав кораблик, Даша долго глядит на него. Все-таки красивым он получился! Интересно, куда же он поплывет! Дедушка говорил, что все корабли стремятся к Тихому Океану. Вот здорово, если бы и ее кораблик добрался туда.

Зайдя на два шага в реку, Дашка тут же промочила ноги, только не обратила на это никакого внимания. Еще мгновение и, она, вытянув руку, положит кораблик на воду, отпустив его. Дашка словно слышала сейчас дедушкины слова: "самое важное это не построить корабль, а выпустить его на свободу".

Она вся раскраснелась от волнения. Сорвав с себя шапку, чтобы не помешала смотреть, как поплывет корабль, Дашка сунула ее в карман, да так и остановилась.

На нее из воды таращилась рыба! Сама маленькая, величиной с ладошку, только вот глаза…выпученные и большие.

Дашка испугалась и спрятала кораблик обратно. Ей очень не понравилась эта рыба. Недобрым был ее взгляд – живой и пытливый, он словно пропитался недовольством и злобой.

Попятившись, желая отойти от воды подальше, Дашка потеряла равновесие и упала. И каков же был ее ужас, когда рыба, а она, не отрываясь, глядела на Дашку, начала громко смеяться.

Размазывая по лицу грязь, Дашка расплакалась. Продолжая смотреть на нее, рыба выпрыгнула на берег.

— Отдай мне корабль,- сказала она. При этом Дашка могла поклясться, что рта рыба не открывала. Слова раздавались в голове самой Дашки.

Зачем ей мой кораблик, утопая в отчаянном страхе, подумала Дашка. Зачем?..

— Это не важно. Взамен ты получишь награду.

— Ничего мне не нужно от тебя, противная рыба, — выкрикнула Дашка.

— Ты думаешь?.. неожиданно мягким, ласкающим слух голосом возразила она.-

Хочешь, я сделаю так, чтобы Оля хуже всех написала диктант?

Дашка больше всех в классе не любила Ольгу Самойлову. Как бы она ни старалась, а Оля всегда получала более высокие отметки. И таких нарядных платьев, как у Самойловой, в школе ни у кого не было.

Да, но кораблик!.. Они ведь с дедушкой так ждали этого дня! Так хотели, чтобы Дашка выпустила его на свободу!

— А еще я могу сделать, чтобы Ира и Валя стали твоими подругами, — добавила рыба. Ее тонкий рот прогнулся в улыбке, и Дашка испугалась бы этого до потери сознания, только она не заметила. Слишком уж сильно хотела, чтобы старшие девочки, главные модницы улицы, приняли ее в свою компанию.

Что там кораблик?.. Они с дедушкой еще сделают! Хоть десяток!

— Забирай, — сказала она рыбе.

— Нет, ты должна сломать его. Только тогда я выполню обещанное, — и, взглянув на Дашку в последний раз, исчезла.

Сломать кораблик?.. Как можно?! Но… ведь никто не узнает.. Зато Ира и гордая Валька сами позовут ее играть с ними!

Дрожащими пальцами Дашка начала выдергивать паруса. Кораблик не хотел ломаться, заботливо склеенные дедушкой брусочки не желали расставаться друг с другом. Но куда им было устоять против нее?

Дашка вернулась домой уже вечером. Устав, с трудом волочила ноги. Невыносимо тяжелым вдруг оказался школьный портфель, неудобными сапоги, да и на улице внезапно похолодало. Солнышко, еще такое непостоянное, скрылось из виду, и тающий снег превратился в ломкий колючий лед.

Зайдя в дом, Дашка подивилась, как тихо в нем было. Мама уже пришла с работы и сидела на кухне. Увидев, что Дашка зашла в комнату, она подняла на нее глаза и сказала:

-Даша, дедушка умер.

Портфель выпал из рук. Подойдя к маме, Дашка уткнулась лицом в ее волосы и тихонько заплакала.

С тех пор прошло много лет. Дашка выросла и стала совсем взрослой. И зовут ее теперь вовсе не Дашкой, а Дарьей Максимовной. Говорят, что она неплохой человек. Только вот глаза ее всегда холодны и колючи. Как лед, как весенняя вода, как рыбья кровь.