Любимая ваша тема. Сегодня говорим с автором книги «Пропавшая в сети». Наш собеседник — Анна Иванова: писательница, выпустившая книгу о девушках, что потерялись в мире проституции. И женщинах, которые отчаянно ищут себя в эскорте. В статусе хищницы или… на месте жертвы. Эта серия продолжает радовать ценителей порой не мрачного, но острого, как сегодня, триллера.

Осторожно! Читателю с категоричной моральной позицией ряд вопросов может показаться провокативным. Ибо мы касаемся мотивов, заставляющих девочек и женщин идти на панель. Выясняем, опасна ли сексуальность девушки, которая не знает своих плотских желаний. И может ли женщина обрести себя без сексуального опыта?

Алексей Холодный: Приветствуем вас, Анна. В своем романе вы говорите о девушке, пропавшей в сети. Но, учитывая тему эскорта и сексуального рабства, которой посвящена книга, нашим читателям важно понимать, о какой сети идет речь. Сеть – интернет, в котором пропавшая героиня долго не появлялась из-за того, что ее взяли в заложники боссы криминального мира? Или это сам черный бизнес, который работает по принципу сети секс-услуг, опутавшей разных членов общества? Или, может быть, в названии романа спрятаны оба значения?

Анна Иванова: Здравствуйте, Алексей. Все-таки, книга посвящена не эскорту, а трем девушкам и их историям, абсолютно разным, но в итоге пересекающимся. Все три пропали в сети, каждая — в своей. Даша — в сети самообмана и эскорта, Полина — в криминальной сети, Лиза — в сети собственных завышенных ожиданий. К тому же, для Полины это в первую очередь не плен у криминальных боссов, а история предательства близким человеком. И конечно же, похищенную девушку пытаются вызволить с помощью сети Интернет.

Х. В романе вы рассказываете историю двух подруг: пропавшей Полины и ищущей ее Лизы. Одну похищают люди, с которыми она связана через сексуальные услуги, а вторая, ища пропавшую, погружается в рынок эскортниц и узнает мир с его закрытой, темной стороны. Лиза оказывается в кругу мужчин, зависимых от порочных желаний и женщин, желающих получить одобрение властных мужчин.

Идя в проституцию, девушки часто делают это назло родителям. Желание зажить взрослой жизнью со всеми ее последствиями, лишь бы не ощущать себя маленькой девочкой, о которой заботятся старшие. Или, наоборот, после опыта жизни с деструктивным отцом (насильником, садистом) девушка разочаровалась в мужчинах — и по инерции идет туда, где встретит схожих с ним людей (насильников и наркоманов). Но, даже пребывая среди маргиналов, личность порой находит себя. Например, служит обществу, как Полина, спасая других женщин, которые, попав на панель, оказались в зависимости от тиранов и садистов. Здесь девушка раскрывается через боль других.

Можно ли назвать такой путь темной социализацией?

А.И. Вы перечислили причины, приходящие на ум первыми. В своей книге я показала, как в мир эскорта попадают девушки из абсолютно разных семей с максимально не похожим воспитанием и жизненным опытом. Родителям Полины было не до нее, но ее отец не садист или тиран. Лизу чрезмерно опекала мать, при этом заботясь исключительно о базовых потребностях дочери. Стремления и чувства девушки обесценивались, но она попадает в эскорт не потому, что бунтует против матери. Есть и третья героиня, Даша. Она сама соглашается поужинать с мужчиной за деньги, но не на то, что происходит дальше.

Похищение Полины толкает на путь изменений всех героев романа, не только женщин. К примеру, Платон, парень Полины, изначально не верит, что его девушка могла встречаться с мужчинами за деньги. Столкнувшись с правдой, он чувствует, что потерял любимую задолго до ее исчезновения. Ему приходится повзрослеть и изменить свое отношение к женщинам, попавшим в эскорт, найти общий язык с одной из них, чтобы спасти любимого человека. Наверно, кто-то из читателей и его путь назовет темной социализацией.

Х. Лиза, когда не искала подругу в мире пороков, не могла понять себя, как женщину. Пока не встретила Влада. Именно он, открыв ей темные стороны жизни, подтолкнул девушку к принятию себя через чувства и страсть к другому полу. Способна ли женщина социализироваться без понимания того, кто таков мужчина и чего он хочет?

А.И. В первую очередь, женщине необходимо понять, кто такая она, чего хочет она. В этом Лизе и помогает Влад.

Х. Для нормальной социализации человек (не важно, какого пола) должен выдерживать контакт с людьми. Это возможно, только если понимаешь чувства другого. Понять их реально, когда умеешь справляться с собственными эмоциями и переживаниями. Но узнать себя нельзя, если нет контакта с телом, ведь плотские потребности – одни из главных. Чтобы принять тело, нужно осознать свою сексуальность. Обрести половой опыт. Непросто так он зачастую — центральное событие в жизни подростка, который ищет себя в этом мире (социализируется). Но если у мальчика есть выбор, и он может влиться в общество, служа или работая (взяв роль воина и мастера, которые биологически оправданы), то у девочки такого выбора зачастую нет. Она тоже может строить карьеру, — но с трудом, если не приняла себя как женщину. То есть, не получила сексуального опыта.

Может ли женщина стать собой без сексуального опыта?

А.И. «Выдерживать контакт с людьми» — пожалуй, точное описание психологического состояния, в котором Лиза пребывает в начале романа. Социализация, на мой взгляд, подразумевает более позитивное восприятие общения.

Не вижу в этом вопросе разницы между полами. Сексуальность — важная часть жизни как мужчины, так и женщины. Без нее не может быть полноценной жизни. Удастся ли состояться в профессии? Зависит от сферы деятельности. Вряд ли это как-то повлияет на работу, к примеру, сварщика. Лиза же пианистка. Вы верно подметили: у нее проблемы не только с осознанием своей сексуальности, но и чувств вообще. Помните, как в детстве она играла в музыкальной школе «Болезнь куклы» Чайковского? Учительница сказала, что нотки означают капающие слезы, и Лиза расстроилась, но не из-за музыки, а потому, что нужно было грустить, но не получалось.

Х. В чем наиболее полно и глубоко проявляется сексуальность женщины? Не обязательно речь идет о сексе, как таковом; в сексуальности вы можете видеть все, что привлекает к ней других: материнские качества, ласка, забота, сострадание и т.п.

А.И. Сексуальность и забота, на мой взгляд, вещи противоположные. В основе секса лежит, скорее, агрессия.

Х. Столкнувшись с миром эскорта, Лиза не понимала своих подлинных желаний. А потому разрушила собственный мир. Сексуальность женщины, познавшей себя и принявшей свои желания, естественна. Сексуальность девушки, которая не знает своих желаний, — опасна? Если да, то чем?

А.И. Если в основе сексуальности лежит агрессия, то может быть и опасна. Но почему только сексуальность девушки? В книге показана сексуальность мужчин, ничем не ограниченная, даже рамками закона, и то, к чему она привела.

Х. Один из героев романа – помянутый вами Платон, будучи парнем исчезнувшей Полины, продолжает помогать Лизе в ее поисках, даже когда узнает, что бывшая занималась эскортом.

Подобно нему, некоторые мужчины, видя проститутку, желают ее вытащить из социального дна. Они выбирают позицию спасателя. В таких случаях эта роль деструктивная. Желая показать себя сильным и способным помочь, мужчина демонстрирует, что он — хозяин положения, от которого спасаемая женщина зависит. Но даже при таких деструктивных ролях – может ли женщина воспользоваться шансом и, подав руку «спасателю», выбраться из сексуального ада? Или этот путь ведет к другому рабству?

А.И. Зависит от конкретной ситуации, но скорее всего, действительно ведет к другому рабству.

У Платона цель не вытащить Полину из эскорта, а спасти ее жизнь. В какой-то момент для него история с эскортом теряет важность, а на первый план выходит ее безопасность. Он не чувствует себя спасителем, он спасает.

Х. В реальной жизни у такого поведения есть и обратная, противоположная сторона.

Оказывая внимание путане, сильный пол не всегда стремится ее спасти. Некоторые мужчины не хотят помогать ей. Им комфортно от понимания, что объект любви принадлежит также и другим мужчинам. Как это было в детстве, когда мальчик, «соревнуясь» с отцом за внимание мамы, видел в сильном взрослом конкурента. С годами, попав в зависимость от проституток, такой мужчина остается несозревшим мальчиком, который хочет быть рядом с мамой, отобрав ее у сильного другого. Может ли проститутка, заложница другого сценария (бунтующей против родителей дочери), стать мамой такому мужчине?

А.И. Ни одна из моих героинь не бунтовала против матери. Не думаю, что и в основе мотивации всех мужчин, вступающих в отношения с эскортницами, лежит эдипов комплекс.

Х. Вы аутентично изображаете мир эскорта изнутри. Поведение других героинь (Юли и Миланы, с которыми встретилась Лиза в мире эскорта) не вызывает шока. Но поведение мужчин типа Константина (заказчик приватных удовольствий) способно удивить читателя, не знакомого с миром элитной проституции. Могущие ее себе позволить мужчины не ищут сексуальных услуг, а щедро платят просто за то, что девушка проведет с ними время – пообщается, выпьет вина. Причем, чем легче заказ (обычное общение), тем большие деньги сулит такая встреча. Например, Костя дарит Лизе очень дорогие часы. Но, каким бы гуманным ни было отношение к женщине, при таких раскладах она все равно остается товаром. И варится в котле унижения до тех пор, пока не освободится от личностных травм, которые делают ее заложницей тяжелых обстоятельств. С ней, к сожалению, все понятно: выход из деструктивного сценария возможен лишь через психотерапию. Но что в таком бизнесе держит мужчин, кроме денег?

А.И. Как раз наоборот, Константин ищет сексуальных услуг, поэтому за общение Лиза получает не слишком дорогие часы. Это намек, что более близкий контакт принес бы ей более дорогие подарки.

Для меня с женщиной, выходящей из эскорта, далеко не все понятно. Для кого-то пережитый опыт вовсе не становится травмой. В начале книги мы видим одну из участниц чата эскортниц, вышедшую из дела, но продолжающую общаться с бывшими коллегами, потому что ей все еще интересно, чем живет бизнес.

О мужском эскорте мне известно то, что по больше части его клиенты тоже мужчины. Следуя недавно принятому закону, лучше не обсуждать эту тему.

Х. Кто, на ваш взгляд, больший тиран и насильник: заказчик или сутенер?

А.И. В моей истории сутенер — похититель, а заказчики — убийцы. Но это не значит, что каждый мужчина, встретившийся с женщиной за деньги, насильник. Как и то, что каждая женщина, оказывающая сексуальные услуги за плату, чувствует себя изнасилованной. Я не люблю обобщать, поэтому пишу не эссе, а романы, где в центре истории — живой человек с индивидуальными обстоятельствами.

Х. Женщина, долго переживавшая сексуальное насилие, может освободиться от такого опыта?

А.И. Если не случится амнезии, опыт останется с ней. Но я верю, что человек, переживший подобное, может вернуться к полноценной жизни.

Х. Если женщина освободилась от роли жертвы, способна ли она повлиять на поведение своего тирана? Может ли она, изменившись, изменить и его?

А.И. А зачем? Представила, как Полина, освободившись и осознав, что зря занялась эскортом, уговаривает убийц больше никого не похищать и жить дружно. Вместо этого героини «Пропавшей в сети» находят способ если не полноценно наказать, то хотя бы остановить убийц.

Х. Есть ли нечто общее у сутенера и проститутки?

А.И. Я не склонна обобщать. Мне интересен не образ проститутки вообще, а, к примеру, конкретно девушка Даша, которая едет на вечеринку ради крупного гонорара, заранее зная, что там ее могут покалечить.

Х. Раз уж мы конкретизируем. Одна из подруг Лизы, как ей кажется, раскусила психологию мужчин и потому терпит унижения ради подарков. Банально ради дорогой сумочки. То есть, девушка сама выбрала такой путь. Это пример того, что проститутке не всегда нужен сутенер. В наши дни она уже не только жертва. Сегодня падшая женщина — это также и хищница, выслеживающая мужчину, чтобы заработать на нем. Нередко девушки идут в эскорт с целью найти богатого мужа среди клиентов. Что стало причиной такого поведения? Почему женщин-охотниц становится все больше?

А.И. Я не называю девушек, занимающихся эскортом, хищницами. Не оправдываю и не осуждаю. Только показываю такими, какие они есть, с их правдой, целями, жертвами… Если говорить о причинах, то у каждой найдутся свои.

Х. Об опасности в женской природе высказался ваш коллега по перу. Один из авторов в интервью со мной озвучил такую мысль: «Маньяков мужчин статистически больше, поэтому автору триллера трудно создать достоверный образ маньячки-женщины. А вот, что касается бытового зла, [которое, в отличие от убийцы за углом, может таиться в доме и встречать нас каждый день], то законы отечественного жанра часто представляют в его роли именно женщину».

Может ли женщина нанести кому-то вред без цели защитить себя? Способна ли она причинять боль исключительно из садистских побуждений? По сути, не стать, а родиться бытовым насильником?

А.И. Коллега сказал верно, маньяков-мужчин статистически больше. Но женщины маньяки тоже есть. Ближайший пример — Мария Петрова, в 2002-м году убивала мужчин в Москве в районе Зюзино. Не могу утверждать, что это приносило ей садистское удовольствие, но никто из жертв на нее не нападал. К тому же, с жертвами она знакома не была и ценностей у них не забирала.

Х. Способность и желание причинять вред как-то связана с полом? Или тяготение к роли хищника свойственно всем нам?

А.И. Как показывает упомянутая выше статистика, больше свойственна мужчинам. Но и женщинам не чужда.

Х. Среди социальных хищников много психопатических личностей. Они не умеют сопереживать чужой боли. И часто такими оказываются неприметные люди. Так, Лиза со временем осознает, что ищет оказавшуюся в беде Полину не из желания ей помочь, а для того, чтобы освободиться от подозрений в причастности к пропаже. То есть, жизнь и здоровье подруги для нее – вторичны. Ей все равно, как и большинству знакомых пропавшей, кроме родственников. Ситуация отражает современную реальность. Исчезнувший человек сегодня никому не интересен. Безразличие общества естественно — или мы стали такими? Если стали, то почему?

А.И. Если бы исчезнувший человек был никому не интересен, не существовало бы поисково-спасательного отряда «ЛизаАлерт». Моя книга как раз о таких небезразличных. Например, Марьям из чата эскортниц, совравшая службе спасения и нарвавшаяся на штрафы в попытке спасти незнакомую девушку. Позже она поедет к дому, в который увезли пропавшую, а потом… Не буду раскрывать все тайны сюжета.

Лиза же изначально вообще не считает Полину подругой. Мать с детства сравнивала девочек, и всегда не в Лизину пользу, поэтому исчезновение соседки по квартире даже вызывает злорадство. Но так продолжается до тех, пока Лиза не проходит по пути Полины и не осознает, что той пришлось пережить.

Х. Получив сообщение от попавшей к насильникам Полины, эта Марьям реагирует и, насколько может, принимает все усилия, чтобы помочь девушке. Но другие женщины отговаривают коллегу («не суйся, опасно!») Не говоря о специальных поисковых отрядах, но об обществе в целом. Какова вероятность, что с таким же «успехом» современный человек пройдет мимо, увидев, как где-то совершается насилие, которое он может остановить? Даже без открытого вмешательства, а простым звонком в полицию?

А.И. Большинство пройдет мимо, но кто-то не сможет. Думаю, каждый читатель задастся вопросом, как бы поступил он. Возможно, это даже повлияет на его решение в реальной жизни. Мне бы хотелось в это верить.

Х. Когда Полина оказалась в западне, были вызваны полиция, скорая и пожарные, чтобы люди в погонах, приехав на вызов, оказались в кругу посторонних глаз и не смогли принять взятку от насильника. Но, приехав, никто не зашел в дом, чтобы спасти девушку. То есть, либо деньги от садиста были большими, либо все оказалось заранее схвачено, а преступник действовал «под крышей» сверху.

Насколько велика роль силовых структур в существовании насилия? В том числе, росте сексуального трафика? Могут ли они пресечь его или возглавляют, потому как побороть невозможно, а начать крышевать – единственный способ хоть как-то контролировать пороки общества?

А.И. Сомнительный способ, не находите? Роль велика, но я снова не хочу обобщать. В этой профессии есть люди, живущие ею, а есть те, кто подстраиваются под систему и в лучшем случае работают на показатели, а в худшем, как вы выразились, «крышуют». Могут ли первые пресечь торговлю людьми? Вопрос из разряда «может ли добро победить зло».

Х. Может ли общество обойтись без проституции?

А.И. Как показала история, не может.

Х. Может ли один порок общества обрушиться карой на другой? К примеру, ангарский душитель убивал только падших женщин. Все загубленные им 1) были нетрезвыми, 2) оказывались на трассе одни, 3) соглашались выпить с незнакомцем и/или легко вступали с ним в половую связь. По сути, вели себя как типичные маргиналы. И смерть настигала их закономерно.

А.И. Не все. Одна из убитых им женщина была трезвой, ехала на вокзал встречать мать. Выходит, ее покарали за заботу о близких. Это не кара, а оправдание Попкова, к которому, на мой взгляд, он прибегал в первую очередь ради самого себя. Ни один человек не желает считать себя плохим.

Х. Ангарский душитель оправдывал свои убийства тем, что чистил общество от язв. Иногда встречаются маньяки с такой жесткой мировоззренческой системой. Может ли она быть у самих эскортниц – потенциальных жертв подобных душителей? Есть ли парадигма, которую проститутки принимают как моральный закон?

А.И. Если девушка испытывает чувство вины за образ жизни, который ведет, она подсознательно может считать себя достойной наказания.

Х. Стоит ли за развратом философия? Может ли пропаганда сексуальных удовольствий, в какой-то степени, быть важной для общества? Выполняет ли она какую-то важную функцию для социума? Или акцент на эротике лишь провоцирует сексуальное насилие?

А.И. В моем понимании сексуальное удовольствие и разврат понятия не тождественные. Я не считаю, что эротика провоцирует насилие.

Х. Секс – главный фактор, порождающий насилие?

А.И. Не больше, чем ревность, деньги, алкоголь и т.д.

Х. Может ли крепкий триллер обойтись без сексуальных тем? Если да, как изменится жанр, когда авторы перестанут эксплуатировать секс и другие табуированные обществом темы?

А.И. Жанр никак не изменится, потому что авторы не перестанут. Но мы не эксплуатируем табу, а пишем о людях и их жизни. Если для героя секс не важен, то и тема не станет ключевой. Но он важен практически для всех. Даже если речь о персонаже с половой дисфункцией, вопрос секса будет стоять для него еще острее, чем для подростка с бунтующими гормонами. Вне зависимости от жанра произведения.

Х. Может ли жанровая литература повлиять на мораль? Способно ли искусство обнажить риски, с которыми сталкиваются люди, оказавшиеся по ту сторону моральных норм?

А.И. Я как автор хочу верить, что может.

Х. К каким страхам в принципе стоит обращаться писателям, дабы влиять на общество?

А.И. Только к тем, которые пугают самих авторов, иначе сильного текста не получится.

Х. Вы подтвердили слова других наших коллег по перу. Ужас действительно сначала должен быть в крови автора, и только затем – в чернилах на бумаге или тексте.

Вы не сможете ощутить, каково быть на месте жертвы, если не прочли роман «Расшатанные люди» Наны Рай. Как все авторы психологических триллеров, она умеет препарировать человеческие души. За что стала финалистом молодежной премии от Роскультцентра 2020 года и дважды проходила в финал конкурса "Проект особого значения" в 2022-2023 гг. В своей недавней работе Нана оправдывает статус инженера человеческих душ – и действительно разбирает людей до винтиков, чтобы показать их начинку и… уже не собрать опять.

По иронии судьбы, главная героиня «Расшатанных людей» — психолог. Она лишилась памяти, когда ее ребенок погиб в аварии. В год траура смерть забрала также ее отца. Но женщина справилась: она вычеркнула из головы жуткие образы и живет, получая удовольствие от новой реальности, которую выстроила по кирпичикам. Пока на хрупкий мир не обрушивается новый, более жуткий кошмар. Рядом с жертвой прошлого появился некто, кто старательно возвращает все воспоминания. И плетет сеть из событий, которых, возможно, даже не было.

Из-за катастрофических событий жизнь Юлианы сыплется, будто карточный домик. С каждым разом на нее падает все большая плита, грозя раздавить. Жуткий принцип домино включается с первых же страниц, захватывая нас в воронку растущего вглубь конфликта. Он начинает работать особенно явно, когда женщина открывает дома коробку с фотографиями из прошлого и обнаруживает, что в ее жизни было нечто, о чем она не помнит.

Искушенный читатель заметит параллель с сюжетом из греческой мифологии. История о Пандоре, открывшей амфору с вырвавшимися оттуда бедами – прозрачный намек Рай на то, что она умеет работать с мифологической базой, и потому способна сконструировать крепкий сюжет.

Техничный подход к тексту виден и на примере того, как Нана работает со структурой. От фрагмента к фрагменту писательница использует прием клиф-хангера (крючка), цепляющий аудиторию в конце каждой главы внезапно появившемся вопросом, ответ на который – ключ к решению главной загадки: что сокрыто в травмирующем прошлом психолога. Четко показывая, что свои тайны есть у всех окружающих Юлианы, автор завязывает узлы в каждой сюжетной нити по отдельности – чтобы затем переплести их и усложнить сеть, оставив на всех концах по одной или паре неразрешенных загадок.

В эту сеть легко погрузиться. Благодаря методу изложения «здесь и сейчас», публика особенно глубоко проникает в происходящее и смотрит на события глазами героев – в независимости, от чьего лица идет повествование конкретной главы.

Бывалые писатели знают, что изложение в реальном времени – весьма сложная техника, если градус накала нужно выдерживать долго: она позволяет насыщенно передать настроение рассказа. Но в длинных формах типа романа или повести эффект такого подхода гаснет даже при большой сноровке мастера-писателя. Потому, что выдержать напряжение с постоянно действующим эффектом «здесь и сейчас» трудно. На длинной дистанции либо автор теряет внутреннюю хватку, не сохранив пси-давления, либо читатель, погрузившись в текст максимально глубоко, устает.

Однако в «Расшатанных людях» интенсивная внутренняя динамика нас не грузит. Рай грамотно работает с темпоритмом, сбивая лишний накал событийностью и эмоциональной окраской отдельных сцен. В результате, драматургия не ослабевает и сохраняется связанный с конфликтом саспенс.

Коснувшись жанровой составляющей, нужно иметь в виду, что Нана работает не только с классической темной триадой литературы (триллер, ужас, мистика), но комбинирует их с детективом. Триллером, как уже ясно, историю делает растущая вокруг Юлианы опасность, чей источник сокрыт. Детективный же элемент вступает в силу, когда причина угрозы становится понятной – остается лишь вопрос, где злодей обнаружит себя. Тогда саспенс ослабевает, и напряжение держится уже не на тревоге, а на интриге: нам интересно, выдаст ли маньяк себя в принципе.

К сожалению, психологический портрет маньяка смутный. Прежде всего, не ясен его мотив. Первое время даже кажется, что автору трудно дается проработка отрицательных образов. Но все несколько сложнее. Как было сказано выше, кроме главного антагониста, вокруг женщины вращаются другие «плохие» парни, мотивы у которых присутствуют. Они вполне логичны и не вызывают вопросов. Мотив же главного «злодея», согласно детективной канве, раскрывается лишь в финале, и с немалым числом оговорок. Здесь стоит сделать поправку лишь на то, что маньяк – психопат, чьи ценности отличаются от общечеловеческих. В определенной степени естественно, что при раскрытии его мотивы кажутся не логичными и «высосанными из пальца».

Возможно, такова задумка писательницы. На примере других персонажей видно, что она не раскрывает характеров до конца и не описывает их полностью. Рай словно ставит знак равенства между понятиями «действующих лиц» и «масок», чьи носители — полые болванки с душевным конфликтом внутри, которые вплетены в сеть конфликтов внешних. Мы видим, как фигурки людей пересекаются между собой прямо (в открытом союзе / противостоянии) или косвенно: например, через минувшие события, о которых один из них может даже не помнить. Здесь, действительно, не столь и важно, естественен ли человек в собственных мотивах или двигается по инерции, оказавшись заложником стечения обстоятельств.

Такой подход умалчивания полностью оправдан. Ведь трудности всех героев усиливается, когда мы видим, как они без объяснения уходят в прошлое. Сюжетные линии романа идут вниз, к одной плоскости. Благодаря чему рисунок общей интриги проявляет себя ближе к концу действия, когда серия загадок становится очерченной в одном понятном контуре. На него автор нанизывает дополнительные детали, которые усиливают существующее в системе напряжение – и кратно растет общая драматургия (срабатывает принцип сообщающихся сосудов, по которому рост накала в одной точке приведет к росту в других).

Нана действительно пишет технологично. Владея текстом, она в одном месте может недосказать, в другом – бросить тень, а в третьем – подсветить деталь так, чтобы перед нами сложилась цельная картина.

Но искушенному читателю, который любит многослойные произведения, не стоит очаровываться романом. Вопреки сложной структуре, работу Рай не стоит относить к интеллектуальной прозе. Она именно развлекательная – настолько, что порой сложно оторваться. Возможно потому, что автор открыто говорит о проблемах пандемии, актуальных в год издания, словно подчеркивая: ее история про «здесь и сейчас». Но подобный трюк не гарантирует злободневности. Проблематика сегодняшнего дня – вещь слишком непостоянная, чтобы быть актуальной всегда. Так что, история «Расшатанных людей» — это, прежде всего, о крепком сюжете с интригой, и только во вторую очередь про нас сегодняшних.

Наиболее яркий представитель русского dark fantasy – таким принято считать Алексея Провоторова. Писателя, что прославился жутким, в какой-то степени хрестоматийным для жанра «Костяным». Автора, взявшего гран-при «Рукопись года» еще до того, как читатели услышали его имя на «Чертовой Дюжине». Мастера, который победил на этом конкурсе – и надолго ушел в тень. Лишь спустя десяток лет, в текущем году, у него вышел авторский сборник, где кроме страшного «Костяного» есть не менее пугающие рассказы. Но чем они нас пугают? Ведьмами, восставшими мертвецами? Или тем, как их создатель работает с самым сложным, что есть в мрачной литературе – темой пола, возраста и рефлексии?

В рассказах Алексея данные темы выражены сильнее всего. Автор работает с ними, проводя своих героев через множество инициаций. И зачастую использует узнаваемую фигуру воина-странника. Потому знакомые с автором читатели хорошо знают, что чаще всего он рассказывает о скитальцах с мечом. Закономерно, что образ пилигрима в доспехах принято ассоциировать с наиболее удавшимися текстами Провоторова. Однако это не так. В сборнике среди историй о воителях-путниках сильных меньше половины (46%). Поэтому нельзя сказать, что они особо выделяются по качеству. Так что, образ скитальцев у Алексея зачастую универсален, и вписывается в произведение любого качества.

Подавляющее большинство сюжетов о скитальцах с мечом здесь построены на пути к цели (поиске человека, добычи и проч.). Но, несмотря на общий нарратив, у них нет четкой обусловленности финала, который в нашем случае запросто может быть положительным, отрицательным и минорным. Проходя инициацию, герои Провоторова часто обретают желаемое, но утрачивают что-то важное внутри себя. Подобный финал мы часто можем встретить в работах, где мотив протагониста не вполне ясен, и сам он не знает, куда и зачем идет. Что видно по истории «К зверю», где главное лицо – маг, желающий колдовством вернуть голос, чтобы расставить точки над «и» в давно исчерпавших себя отношениях.

Зачастую странники в латах у Провоторова глубоко рефлексируют. Даже направляясь к заветнейшей цели, они часто переосмысливает свои желания. Но, сколь бы сложной или простой не была мотивация, воители всегда что-то или кого-то ищут. Причем, не только взрослые, но и дети. Об этом говорят внушительные цифры: из всего сборника поискам посвящены 74 % рассказов. В их числе наиболее показателен «Сие — тварям», герой которого, ориентируясь по древней карте, буквально ищет край света мира, где живет. И, что характерно, — снова без особой, личной цели.

На поисках держится нарратив почти двух третей от сильнейших историй книги. Они, в свою очередь, часто завязаны на выполнении договора о мене или услуге. Важно, что многие тексты пересекаются. Так, одна треть произведений одновременно повествуют о следовании персонажа к цели и, в то же время, о договоре-мене. Как, например, в «В свое время» — сильнейшей работе сборника, которая показывает всю силу Провоторова-мастера. Разумеется, не без помощи соавтора Е. Ульяничевой.

На примере «Чувства долга» видно, что часто следование за целью имеет форму погони или побега вследствие нарушенного договора. Когда, не сдержав слово, герой хитростью или воровством освобождает себя от обязательств и получает дополнительное время (годы жизни или возможность остаться живым после смертельного удара), что более ярко выражено в вирдовом «Волке, Всаднике и Цветке».

В рассказах с нарушенным договором, как правило, фигурируют ведьмы и колдуны. Где-то, например, действующее лицо уходит от условий сделки, обманув напарника с помощью колдовства. В других сам колдун, согласившийся помочь герою, узнает об обмане со стороны последнего и насылает на него чары, чтобы наказать. Интересно, что злое колдовство исходит только от мужчин или потусторонних сущностей в мужской ипостаси, а не от ведьм. Ни одна из них у Алексея не является злом. Даже в пресловутом «Костяном» колдунья Буга, выполняя роль посредницы между мирами живых и мертвых, оказывает помощь герою Люту в обмен на плату. То же касается вообще всех женщин из других произведений автора, которые не являются колдуньями: они либо положительны, либо нейтральны. Что похоже на мотивы старых сказок, где Яга – весьма условное зло, не вмешивающееся в дела людей.

Нужно признать, что такая роль колдуний выглядит аутентично. Сочинитель «Костяного» осознанно работает с мотивами сказок, порой совмещая образы восточнославянского и западного фольклора. Эти совмещения относятся не только к культурному коду разных народностей, но и, как ни странно, к гендерным ролям. Отделив женщину от негативного контекста, Провоторов делает ее центральным персонажем даже когда повествует о воине-страннике. В отдельных случаях он экспериментирует с возрастом, превращая героиню-воина в ребенка. К примеру, в рассказах «Долли» и «Приблуда», повествующих об одной девушке, героиня оказывается в роли боевого следопыта, что ходит по лесу с призраками, дабы отыскать заблудившихся в чаще людей.

Нужно сказать, работ о детях в сборнике всего лишь 21% Но к ним относятся все психологичные тексты, которых в сборнике всего пара. В связи с чем накладывается подозрение, что автор не может или не хочет написать сильную историю о ребенке без использования психологических тем. К подобным выводам толкает и специфика работы с гендерными образами, о чем сказано выше. Во всех психологичных текстах отсутствуют не то, что взрослые герои – там нет ни одного протагониста-мужчины. Последние только на вторых ролях, как моряки в «Елке». Что, в принципе, касается всех произведений о детях: большая их часть повествует о девочках / девушках (3 из 4) и лишь один – о мальчике (не мужчине) в «Молоке».

Не вдаваясь глубоко в психологическую и половую плоскости, отметим, что образ героя у Провоторова много проще в сюжетном плане. По закону жанра, добрые (или нейтральные) действующие лица не могут иметь большого веса: в хоррор и триллер-историях значимые фигуры, как правило, остаются на стороне зла. Вполне закономерно, что сильные персонажи у Провоторова – темные антагонисты, чьи мотивы не понятны. Их функция – испугать нас неизвестностью и совершить неожиданный поступок. Мотивация же главных действующих лиц в основном достаточно проста, а сложности у «добрых» парней и девушек лишь в том, чтобы осуществить задуманное (например, укрыться от колдуна через побег). Опять же, нарушив слово или освободившись от неволи, когда тебя сковали чары договора.

Причины нарушения слова у протагонистов разные. В рассказе «Ларец», например, один из них действительно совершает преступление. Но в других ситуациях он, обманывая сильную фигуру, совершает благое дело. Например, хитростью собирает души, чтобы вернуть память любимой женщине, как в «Дунге». Часто для этого герою приходится отправиться в путешествие, дабы отыскать заветный предмет, который нужно обменять для нового, уже выгодного себе договора – и, конечно же, сделать все незаметно, скрываясь от погони.

В данной модели жанр вступает в свои полномочия особенно крепко, потому что большинство историй с погоней / побегом у Алексея относится именно к тревожным рассказам. Конечно, не каждый тревожный текст основан на таких «догонялках» (всего лишь 30% от всех с погоней), но четко видна взаимосвязь — работая с нарративом погони, писатель a priori нагнетает крепкий саспенс.

Особенно важно то, что ни одна из тревожных работ не построена на мудреном сюжете (там нет сложных причинно-следственных связей), а твист содержится лишь в одном. То есть, тревожное произведение автор делает простым. Максимум, чем он его может усложнить – это один-два флэшбека или повествование от нескольких лиц. Как говорится, множество деталей – излишни, и не должно быть ничего, кроме жанра.

Однако, сохраняя динамику повествования внутренним напряжением, Алексей не повышает ее по ходу действия. Даже при наличии саспенса, большинство рассказов нельзя назвать жуткими. Вопреки негласному канону dark fantasy, в них нет хоррор-составляющей, а имеющиеся жанровые элементы немного пресноваты. Во многом потому, что кровь и насилие поданы в легком виде. Они вовсе не бросаются в глаза. Из-за чего не ощущается беспросветного ужаса, желанного ценителями мрачной литературы. Закономерно, что ставки конфликта в подобных историях не растут, а драматический накал ослаблен.

Несмотря на простой сюжет и отсутствие хоррор-элементов, крепкие рассказы писателя все же недалеко ушли от канона черного фэнтези. Как минимум потому, что, наряду с минимальным саспенсом, у них выражен свойственный жанру символизм. Сюжетов, где он крепок, в сборнике почти треть. Возможно, именно благодаря таким примерам образ воина-странника и принято ассоциировать у мастера с наиболее удавшимися текстами. Потому что именно за счет яркой символики пилигрима, ищущего заветную цель, в них наиболее полно раскрываются глубинный, психологический слой.

Смотря на образ странника через психологическую призму, создается впечатление, что Провоторов в своих произведениях исследует образ мужчины. Фигура последнего для него будто бы понятна не до конца. Алексей словно желает ее осмыслить, часто ввергая своих героев в рефлексию. Персонаж-мужчина у него выглядит «хорошим парнем», только когда погрузился в себя и ушел от конфликтов окружающего мира. Там же, где погружения в себя нет, мужской персонаж творит волю открыто и всегда – агрессивно (хотя, порой, и не со зла).

Это поведение контрастно с женскими действующими лицами и детьми, которые не рефлексируют и не творят зло, даже будучи ведьмами. В отличие от мужчин, провоцирующих «хорошего парня» войти с ними в конфликт. Как следствие, у протагонистов Алексея не остается выбора: они вынуждены вступить в борьбу с сильной фигурой, совершая путь личностной трансформации. По той же причина он часто ведет их сквозь лес – архетипичный символ преодоления себя. Вполне естественно, что перед встречей с «великим и ужасным» герои заранее устанавливают особые взаимоотношения со спутником – конем, что олицетворяет зрелую маскулинность. Возможно, именно из бессознательного контакта с ней автор черпает образы для своих историй. И, таким образом, неосознанно работает с темами возраста и пола, которые, как мы видим, довольно специфично выражены в его рассказах.

Сегодня мы говорим с одним из наиболее известных писателей от русского хоррора – Дарьей Бобылевой. Массовый читатель знает Дарью по родной, всеми любимой сказочности в ее произведениях, способных вернуть нас в детство. У искушенной публики имя писательницы ассоциируется с множеством премий и наград, которые та получила за свои работы.

В силу прочного статуса в хоррор-среде, Дарья способна взглянуть на жанр по-новому. Поэтому мы поговорим с автором о ее личной мифологии и фольклоре в рассказах, чертах современного русского ужаса, его назначении и, главное, — смысле существования жанра как такового.

Но для начала установим связь между автором и миром, о котором она пишет.

А.Х: Дарья, я слышал, что вы на самом деле — Полудница. Что вас связывает с этим образом?

Д.Б.: Да, я сравнила себя с Полудницей, когда меня спросили в одном интервью, кем бы я могла быть во «Вьюрках». Мне всегда сложно выбрать между нашим миром и иномирьем. Полудница — не человек, она «особая тварь». Мне это близко — ощущать себя «особой тварью». Не в ругательном, а в буквальном смысле.

А.Х: Как, например, ощущает себя рыбачка Катя из известного нам дачного кооператива?

Д.Б.: Катя — человек с особыми знаниями. Это тоже близкий мне персонаж — и в плане одиночества, и в плане любви к рыбалке, и в том, как она видит мир: зыбким, многомерным, проницаемым со всех сторон, богатым на подвохи. Потому как в нем все может быть не тем, чем кажется на первый взгляд. Мне вообще всегда казалось, что я пишу реализм, описываю мир, каким вижу его сама: тревожным, пугающим и полным всякого-разного, всякого-странного.

А.Х: У этого Иномирья есть свои законы. Мне кажется, что с некоторыми из них вы работаете осознанно. Своим именем Катя связана с Гекатой — ночной богиней колдовства и луны. Только ваша сюжетно родственна Полуднице — то есть девушка дневная, солнечная, солярная. Вы нарекли ее так специально?

Д.Б.: Полудница — персонификация солнечного удара, всесжигающего пламени, я бы не назвала ее «солнечной». В именах я ориентируюсь исключительно на традиционную ономастику. В переводе с греческого Катерина — чистая, непорочная. И мне просто нравится имя Катя, оно каждому знакомо, у каждого со своими ассоциациями. До «Нашего двора» я с именами не играла. Просто открывала «Словарь имен народов РСФСР» и смотрела, что выпадет. А до этого и вовсе называла персонажей буквами: господин Н, девица Т.

В «Нашем дворе», например, игра имен вообще случайная — мне хотелось, чтобы гадалок звали по-старинному. Началось с Авигеи: меня поразило, что у так популярного в западном хорроре имени Абигейл есть славянский аналог. А потом из ономастического словаря выпало еще одно «гадалочье» имя на «-ея» . Я решила: так тому и быть. Вообще я часто называю героев по ономастическим словарям, потому что я по совместительству букинист и у меня целая коллекция этих полезных для автора книг.

Однако в большинстве случаев я не стараюсь как-то «выпендриваться» с именами. Не люблю, когда героев норовят назвать как-то «по-особенному». Но иногда если что-то выпадет, так выпадет. Вот в одной из последних вышедших у меня книг «Магазин работает до наступления тьмы» духи сами выбирают себе имена в человеческом мире. И руководствуются личными предпочтениями. Нам, людям, их выбор кажется странным. Там есть Матильда, Шмидт, есть пожилой джентльмен Андрюша, есть и героиня, которая выбрала себе имя Ве́сна – хотя раньше ее звали Во́йна, как она потом признается. А есть дух Иеремия, которого все зовут Еремой, и так далее.

А.Х: Пример с гадалками интересен. Получается, вы в какой-то мере гадали по словарю, чтобы получить имена гадалок. У массового читателя они ассоциируются с образом ведьм. Фигурой ведьмы (бабки, колдуньи, шептухи) примечательны многие ваши истории. Например, в одном из рассказов «Нашего двора» вы словно отмечаете связь женщины с потусторонним — говорите, что прекрасный пол верит в него от природы. Почему, по-вашему, именно женщине свойственна особая связь с Иномирьем?

Д.Б.: Женщине свойственно знакомство с иномирьем, наверное, потому, что она всегда стоит на границе рождения и смерти. Видит этих и тех. Но я бы не сказала, что в моих текстах это особо выделяется. В том же «Нашем дворе» есть и колдуны, пришлые, живущие где-то своим двором. Нашим мужчинам до сих пор свойственна скрытность, и про свое ведовство они не говорят. А может, и побаиваются, прячась за скептицизмом. Семейство гадалок про мужчин часто судачит: мол, «испугался, не справился». Притом, что и эпоха «Нашего двора» косит мужчин больше. В то время как гадалкам, «бестолковым бабам», каковыми их считают, проще выживать и продолжать свою практику. В любом случае, для этого нужна особая сила, чтобы, не испугавшись, встать на границе с Иномирьем и начать свое ведовское дело.

А.Х: То есть в большинстве случаев ведьма несет крест защитницы. Возможно, в сознании русского человека ведьма и святая — синонимы?

Д.Б.: Ведьма — это знающая женщина. Что она знает и как это применит — зависит от того, как к ней отнесутся. Дашь хлеба, пожалеешь старушку, выслушаешь — а там видно будет. Но сама по себе ведьма — это, скорее, из проверяющих. И мир способен сделать ее злой, если она его таковым увидит.

А.Х: Хотя фигура ведьмы в ваших рассказах заметна, она не всегда центральная. Во множестве историй такая роль отведена месту действия. Подчас оно кажется отдельным божеством, если не самостоятельным лицом. Насколько важна для вас как автора идея уникальной точки на карте? Так называемый Locus Dei (местное божество) — значительная фигура для вашей мифологии? 

Д.Б.: Locus Dei у меня — это не сила, а существа, соседи. Именно во множественном числе. Так что существ много. Но здесь очень важны и место, и фигура. Если в славянской мифологии были банник, овинник, Полудница, русалки, то что, если с собой в города мы притащили домовых, подвальных, того, кто водится в метро и стрешника, который перебрался под крыши многоэтажек? С каждым из них надо договариваться, налаживать унесенные годами связи. Ведь ранее были правила, заговоры, законы игры́ — но современные горожане их забыли. И сейчас навыки разговора нарушены, мы больше не понимаем друг друга.

А.Х: В перспективе эти связи реально восстановить?

Д.Б.: В перспективе, в идеале — да, но сначала людям придется признать, что они тут не одни. И принять своих соседей.

А.Х: Если с такими соседями реально поддерживать контакт, получается, они по своей природе не злы. Возможно, даже добры…

Д.Б.: Они такие же, как мы — разные. Злые, добрые, сомневающиеся, запутавшиеся.  Есть отвратительные люди и гуманные твари. И наоборот. Поэтому мы по отношению друг к другу похожи и одинаково пугающе-иные.

А.Х: Насколько крепко вы связываете духов места с родовыми тайнами и секретами? Наиболее сильные ваши рассказы связаны с Хтоносом. В городских рассказах такой хтонической силой, как правило, оказывается связь героев с предками и родовым гнездом.

Д.Б.: Мне важна не связь героев с их местом (домом, городом), а связь места с героями. Потому что старые дома для меня — живые, в них нарастает душа. И многолетнее дерево, наблюдая за объятиями и драками под собой, мудреет и узнает людей.

В том же «Нашем дворе» подвальные твари считают, что дом, который они делят с людьми, — лишь плодовое тело грибницы, разросшейся под городом катакомбами, тайными ходами и неведомо чьими убежищами. Так что город или деревня, поросшая легендами, — они как корабль с ракушками. Москва уж точно живая: она может любить, может не отпустить, а может съесть, если проголодалась, а ты вкусный.

Лучше это передать словами героини «Нашего двора», рассказывающей все непонятливым людям напрямую: «Досифея сказала, что наш город — живой. Что все здесь живет и дышит, и на земле, и под землей, и над ней. И чем ближе к центру, к сердцевине, тем город старше и умнее. Каждое дерево здесь видело столько, сколько не всякий человек за свою жизнь увидит, каждый дом принимал в этот мир и провожал в иной несколько поколений, со всеми их мыслями, чувствами и сложными взаимоотношениями, а потому у всех центральных домов, деревьев и дворов есть душа. И лицо есть, его вытачивает время, и если где кирпич посыпался или трава на крыше проросла — это лицо проступает».

А.Х: Парадоксально выходит. Разваливаясь от старости, дом не приближается к смерти, а наоборот – сильнее обрастает душой, становясь более живым. Но в таком парадоксе много достоверного. По крайне мере, данную теорию не возникает желания проверять: она кажется аутентичной.

Д.Б.: Во «Вьюрках», не ручаюсь за точность, была «свобода дома не для человека, а от человека».

А.Х: А вот в «Ночном взгляде» среди «соседей» наибольший саспенс вызывает не место, не существо и даже не дух, а вполне живой человек. Наиболее характерный персонаж сборника — пожилая тетка в черных одеждах и шляпе. В каждом рассказе, где появляется эта фигура, она выглядит укоренившимся, чуть ли не хтоническим (несмотря на городскую локацию) Злом. Кто эта Тетка?

Д.Б.: Пока точного ответа нет. Возможно, архаический образ ведьмы, пугающий детей. Дух места. Или просто городская сумасшедшая, вышедшая погулять. А может быть, все сразу — безумный дух. Кто сказал, что по ту сторону нельзя тоже сойти с ума?

А.Х: Эту Тетку можно назвать визитной карточкой вашей авторской вселенной. И несмотря на то, что у Тетки нет четкой биографии, видно, что вы работаете над личными миром и образами героев, которые иногда кочуют из рассказа в рассказ. Насколько важна для вас авторская мифология? Планируете ли работать с ней дальше?

Д.Б.: Мифология важна. Сначала я побаивалась создавать свою и опиралась на уже существующее: деревенский и городской фольклор. Но вот в «Магазине…» попробовала силы в собственной. Не преминув, впрочем, и там кое на что опереться. А вот когда мир создан и история сыграна, мне уже неинтересно с ним работать. Я не «сагописец». Меня не тянет играть новую пьесу, как бы ни старалась над конструированием декораций.

А.Х: Кстати о вашем опыте в изучении мифологии. В одном из интервью вы сказали, что русскому хоррору не хватает произведений о типично славянской нежити. В каких тогда произведениях (за все существование нашей литературы) славянская нечисть представлена наиболее ярко и оригинально?

Д.Б.: Не хватало таких произведений раньше. Сейчас в литературе мы видим избыток типично отечественной нечисти, да еще и в привычном ей антураже. Кроме приевшейся фантазийной старины с деревенскими избами, где что-то обитает, есть также многоэтажки, дачи и детские лагеря. Это, конечно, больше подростковый ужас, но почти вся отечественная хтонь прошла «школу» бдений у пионерских костров и детских страшилок, в которых порой зашифровано много взрослого и серьезного. Мне очень нравится, как с этой темой работает Татьяна Мастрюкова, особенно в произведениях «Болотница», «Приходи вчера» и «Радио Морок». Татьяна не только сочиняет тексты в статусе писателя, но много трудится «в поле» как фольклорист, собирая былички и другие материалы.

А.Х: Пионерские костры и многоэтажки в истории делают ее мир узнаваемым. Они чуть ли не корни, которыми питается современный городской хоррор-фольклор. Это похоже на то, что вы сказали в одном из интервью: задача автора в том, чтобы «укоренить» читателя в выдуманной реальности, дабы он воспринял ее как настоящую.

Как вы укореняете читателя в своей вселенной? 

Д.Б.: Укоренить нужно потустороннее, не читателя. Прежде, чем впустить хтонь в реальность, ее надо проработать узнаваемыми деталями, приемами реалистической прозы, психологизмом.

А.Х: То есть найти связь так называемой хтони с реальностью и многократно это подчеркнуть, чтобы читатель свыкся с возможностью существования твари — и, когда та появится, воспринял ее как должное?

Д.Б.: Скорее, заставить читателя поверить в эту реальность. Даже любители страшного поначалу хорохорятся: мол, да нет, так не бывает. Однако расклад сил меняется узнаваемыми приметами времени, объемно прописанными героями, тактильными, осязаемыми деталями и саспенсом. С помощью таких инструментов вполне реально передать страх героя, которым читатель должен заразиться. Все это постепенно затянет его в сюжет, где за углом притаилось иномирное.

А.Х: Сила перечисленных вами приемов напрямую зависит от сюжетной локации. В ваших рассказах, например, тщательно разработаны мифологии и города, и деревни. С чем вам работать интереснее: с урбанистичным или деревенскими ужасом? Пробовали ли совмещать их?

Д.Б.: Мне интересно работать с обоими типами ужаса. Как видите по «Ночному взгляду», я пробовала их совмещать. Городская мифология более изобретательно маскируется «под правду». В то время как деревенская иногда чудовищно прекрасна в своей первобытной нелепости.

А.Х: Городская и правда изобретательно маскируется. Можно ли тогда ждать историй, где герои/сущности из Вьюрков или Стоянова будут действовать на улицах города? Возможно, вы сейчас работаете над каким-то свежим произведением?

Д.Б.: Пришлых из леса (или еще откуда) тварей читатели могут обнаружить в уже вышедшем «Ночном взгляде». Что касается новых текстов, то сейчас я пытаюсь отдыхать, так как закончила двухгодичную работу над книжным сериалом «Магазин работает до наступления тьмы» для Букмейта. В ноябре стоит ожидать его в бумажной версии. Когда пытаешься отдыхать, жить жизнью обычного человека, который ничего не сочиняет, все равно крутятся в голове истории, вылезают из снов, из ноосферы — и стучатся, царапаются когтистыми лапками, просят: расскажи обо мне. Так что чего-то ждать можно определенно. Невоплощенные идеи привязчивы, как котята.

А.Х: В чем-то истории ведут себя как «соседи», которые тоже царапаются и стучат «оттуда». В ваших рассказах такие существа из-за Изнанки относительно мирные.

Напротив, в большинстве русских хоррор-произведений о потусторонних тварях те агрессивны или, как минимум, заинтересованы в причинении вреда людям. На ваш взгляд, насколько насилие в принципе может быть выражено в хорроре/триллере как жанрах? И должно ли оно в них быть?

Д.Б.: У меня существа тоже агрессивны. Например, «Холодные гости», от которых гадалки оберегают и людей, и иномирных тварей во дворе, часто несут интенцию зла. Однако чаще всего у существ из моих рассказов действительно нет злых намерений. Есть только недопонимание или попытка «поиграть» в человека. Так что, какая-либо угроза в моих текстах — скорее результат недопонимания с обеих сторон, цепочки трагических недоразумений между людьми и существами.

А что касается ужасов вообще, то они изначально предполагают страх. Естественно, что условная хтонь там агрессивна.

А.Х: Однако в последнее время хоррор умнеет. Зло в нем не выскакивает, как бабайка, а медленно, исподволь проявляется — как бы намекает о своем присутствии, не представая перед читателем открыто. Как у вас, например. Такой неспешный ужас — естественная фаза в развитии жанра или просто дань моде?

Д.Б.: В старых историях с привидением или готических романах зло тоже являет себя постепенно. Сейчас, если не ошибаюсь, это называется слоубернером. И является скорее возвращением к старой манере после надоевших всем скримеров и обилия разнообразных мерзостей.

А.Х: Значит, речь идет о фазе в рамках цикла. В дальнейшем слоубернеры могут снова уступить место кровавым слэшерам...

Д.Б.: Да, мода спиральна. Это тоже будет уже не архаичное кровавое месилово, а что-то новое на его основе. Я, например, не люблю старые добрые «кровь-кишки», предпочитаю психологизм.

А.Х: Как раз о нелюбви к традиционному подходу. Ранее вы признавались, что стремитесь расшатывать каноны. Почему автор с профильным писательским образованием желает ломать их? Подобный эксперимент — это литературное бунтарство? Его цель — получить новый опыт или создать нечто кардинально оригинальное?

Д.Б.: Автор с профильным образованием особенно хорошо видит заборы, гетто и целые направления, захиревшие без притока свежей крови. Во многом такие ограды стоят «по старой памяти», когда были только либо великий правдивый реализм, либо мишура для развлечения школьников типа фантастики и приключений, которые упорно не признавали «настоящей литературой». В то время как самое интересное, прежде не виданное создается на стыке жанров и стилей. А когда писатель не может воспользоваться каким-то инструментарием, потому что он «не из его жанра, канона, сферы», — это печально. Но, к счастью, встречается все реже. Поэтому сейчас не стоит мешать взаимопроникновению жанров и стилей и препятствовать зарождению нового.

А.Х: Однако хоррор как литературная (пусть и относительно новая) традиция не сложился бы без столпов жанра. Кто из почивших классиков, на ваш взгляд, заслуживает статуса мастодонта от русского хоррора и, главное, — почему?

Д.Б.: Алексей Ремизов и Федор Сологуб. Первый писал не так много собственно хоррора — но настолько нашего, пропахшего ладаном и гуммиарабиком, настолько страшного, что запоминается навсегда. А второй открыл ужас и безумие в нас самих. Недотыкомка — один из самых жутких монстров нашей литературы, который при этом ничего такого не делает: крутится, подхихикивает, подбивает.

А.Х: В давнем интервью одним из первых серьезных литературных мистиков вы назвали Брюсова. Насколько сильна его фигура для мрачной литературы? Есть ли более сильные авторы-мистики, кроме Ремизова и Сологуба?

Д.Б.: Я имела в виду тогдашние символистские «игры всерьез». В литературном сообществе Серебряного века Валерий Брюсов был мрачным демоном, который, как писал его современник Владислав Ходасевич, «томился и скрежетал». Брюсов даже устраивал мистификации, но это было больше для имиджа. Сам по себе же мистицизм пронизывал всю тогдашнюю литературу. Назовешь одного — вынырнет целая группа.

«Профессиональным мистиком» (или «профессиональным пугальщиком», «философом ужасного», не знаю, как бы назвать точнее) был Леонид Андреев, над которым из-за серьезности отношения к материалу даже посмеивались. В спиритических сеансах участвовали буквально все, а Зинаиду Гиппиус звали Сатанессой и реальной ведьмой не без доли веры в это. Настоящим ясновидящим, предсказавшим в «Досках судьбы» будущее России и мира, считали, например, Велимира Хлебникова.

А.Х: Подводя черту под хоррором как традицией и жанром, с помощью которого можно расшатывать рудиментарные каноны. Какие задачи у литературного ужаса на сегодняшний день? Возможно, первый — нечто большее, чем острые ощущения?

Д.Б.: Хоррор успокаивает. Позволяет безопасно сбросить стресс от реальности. Таким образом, проработать личные фобии. Я люблю сравнивать чтение или просмотр ужастика с воплем в лесу в пустое дупло. Вместо того чтобы слетать с катушек, делая что-то с собой и с другими, можно просто пойти, выкричаться — или прочитать роман ужасов.

А.Х: То есть ужас целебен?

Д.Б.: Да, безусловно. Как это ни парадоксально на первый взгляд, хоррор умиротворяет.

А.Х: Оптимистичная нота целебного ужаса — более чем удачный момент для завершения интервью. Спасибо, что уделили время нашим читателям. От их лица благодарю вас за ответы. И надеюсь, что в ближайшие несколько лет мы увидим новый сборник или роман в мрачных жанрах от Дарьи Бобылёвой вослед книжному сериалу, который наши читатели уже могут читать и слушать — он вышел и в аудио формате на Букмейте.

Первая публикация: журнал «DARKER. №10'23 (151)», октябрь 2023 г.

Ставьте оценку рецензии здесь

Творчество Д. Бобылевой для современного русского хоррора считается ныне свежим дыханием. Нестандартный стиль автора награжден множеством премий. Необычность романа «Вьюрки» приковывает массовую аудиторию, напоминая всем что-то близкое и даже родное. Ваш покорный решил выяснить, что делает книгу уникальной. Почему, при всей экстраординарности Дарьиных произведений, мы узнаем в работах писательницы нечто знакомое. И нашел главную силу ее текстов в сказочности, а также в экспериментальности.

Бобылева не церемонится с читателем. Она подает мистические события непривычно откровенно, без реалистичной трактовки. Рассказывая о существах, пришедших в дачный массив «Вьюрки», чтобы занять место живущих там людей, автор часто использует формулировки типа “а потом произошло такое-то непонятное и странное и событие”. Данная подача заметно выделяется на фоне так называемых «взрослых» ужасов, акцент в которых поставлен на реализме. Все потому, что искушенный жанром читатель привык давать трудно объяснимым событиям несколько интерпретаций, чтобы углубить текст, усложнив трактовку истории. «Вьюрки» же лишены любой вариативности. Однако, несмотря на всю их простоту, именно такая прямолинейность и цепляет читателя.

Она видна не только по манере изложения, но и благодаря работе с образами страшных существ. Изначально нам не говорится, что сущности реальны, и все ограничивается общими фразами типа “в кооперативе происходит нечто странное”. Но достаточно быстро выясняется, что пришедшие в деревню твари имеют плоть и способны контактировать со всеми физически. Соседи из Иномирья охотно пользуются этим, вплоть до убийства человека, чтобы заменить жертву собой, материализовавшись в мире вместо нее. Благодаря тому, что пришедшие во Вьюрки сущности принимают облик любого предмета, роман подобен сказке, где потусторонние (особенно злые) существа живут бок о бок с людьми.

Однако нужно признать, что в некоторых главах монстров как таковых нет. Например, в истории о Витьке́ зло действует скрыто. Читателям показан герой, одержимый непонятной силой, которая никак не описывается. Вся хоррор-составляющая там ограничена паранормальными случаями, которые разворачиваются вокруг основного действующего лица.

Видно, что Дарья не злоупотребляет описаниями. Даже центральных героев она больше описывает с объектной стороны, чем субъектной. Так, лаконичные внешность, типаж и поведение персонажа на людях раскрывают его характер сильнее внутренних проблем. Причем наиболее полно мы узнаем о героях, когда наблюдаем, как они ведут себя в быту еще до столкновения с мистикой. То есть, они не всегда раскрываются через конфликт.

Когда о нем все же нужно сказать, Бобылева делает это косвенно, показывая характер человека через тяжелую биографию (какое детство тот провел, где рос и с кем). То есть, психологический портрет напрямую зависит от жизненных обстоятельств, но почти не влияет на них в ответ. Из-за чего события романа слабо зависят от личностных качеств конкретных героев. Например, алкоголик Никита не влияет на сюжет прямо, даже когда забывает о своей зависимости благодаря любви к рыбачке Кате. Он, хоть и пытается проявить активность в отношении девушки, все равно остается пассивной пешкой, которая подстраивается под обстоятельства – вслед за остальными героями.

Так что, внутренний динамизм «Вьюрков» не виден сразу. Он уступает событийной канве, которая разворачивается по законам Иномирья, не подчиняясь поступкам людей. Конечно, сюжет становится немного костным, ибо законы Изнанки диктуют героям свои условия и заставляют мириться с роком, что предначертан высшими силами. С одной стороны, этот фатализм уподобляет роман сказке, а с другой подчеркивает, что текст напрямую не подчиняется законам драматургии.

Несмотря на всю фантастичность, родство со сказкой заметно не сильно. У романа нет прямолинейности, на которой выстроено большинство сказочных сюжетов. Возможно, дело именно в том самом эксперименте над законами классической драматургии. То, что текст напрямую не подчинен ее правилам, ясно и по отдельным главам. Например, в истории о двух враждующих соседках виден открытый финал. Но сильно выражена его незавершенность, так как ссора между старушками быстро исчерпывается на фоне другого происшествия, прямо к основному сюжету главы не относящегося. Из-за происшествия, странности, описанные на первых страницах, к финалу проходят, а почему – неизвестно. То есть, в этом и других случаях проблема не решается, а финал не получает четкой, однозначной трактовки, из-за чего его можно интерпретировать по-разному.

Но, тем не менее, данные части романа завершены, потому что все действие сводится к конкретному событию, которое, хоть и не разрешает конфликта, но сбивает градус общего напряжения — в результате оно теряет значимость. Характерно, что не скрывается и противоречивость такой развязки, в чем есть определенный уровень мастерства. Подать открытый финал как завершенный, не показав, как разрешена основная для главы проблема, — задача не из легких.

То, что здесь применена именно авторская техника, подтверждается впоследствии. Когда мы замечаем еще несколько историй с финалом без внятной развязки, становится понятно, что это действительно прием. Дарья намеренно оставляет хвосты, чтобы позже развязать их разом, дав единую серию ответов на все недосказанности. Вероятно, поэтому отдельные микро-сюжеты строятся не на одном, а на нескольких странных происшествиях, возле которых разворачивается целый ряд событий с множеством персонажей. Нужно сказать, что так происходит не всегда. Перед этим работает формула, по которой один герой включен в одно событие, а другой — во второе. Но она выключается, когда действующие лица пересекаются в новой, единой локации и развиваются в более масштабном конфликте. В результате, несколько скопившихся и объединившихся в одной точке проблем всегда усложняют друг друга. Как происходит, например, в «Стуколке», где повествуется о семье, мучимой сущностью, что посилилась в одном из дачных домов. Дать отпор твари приходит много героев, которые связаны между собой другими, более ранними бедами.

Не менее сложна работа Дарьи со временем. В одном фрагменте могут уживаться несколько временных плоскостей. Так, порой начальные события представляются текущей минутой, а затем их сменяет сцена из прошлого, переход к которому вообще незаметен. О том, что речь касается былого, читатели узнают впоследствии, когда Бобылева возвращает их к исходной точке рассказа. Примером такого скрытого перехода может служить воспоминание рыбачки Кати в «Близких контактах…», которое, пока девушка не вернулась к моменту “здесь и сейчас”, кажется происходящим в реальном времени.

Временны́е переходы касаются и общей структуры книги: за главой о Валерыче, расположенной в начале, идут истории, которые предшествуют ей хронологически. За счет данной конструкции роман выглядит панорамой с множеством не связных на первый взгляд звеньев. Текст напоминает единое полотно, швы которого то пересекаются друг с другом, то расходятся в разные стороны, сохраняя в итоге цельный узор. В отдельных случаях он углубляется деталями, которые усиливают акцент на чем-то доселе не явном, и общая композиция обретает более точные очертания. Иногда так развязываются некоторые сюжетные хвосты, о которых было сказано выше.

Кроме времени, на структуру «Вьюрков» столь же глубоко влияет язык. Благодаря простоте изложения текст не утяжелен лишними деталями, и не теряет силу даже из-за повторов, которые встречаются часто. Анафоры не режут глаз, а тоже выглядят как полноценный прием, который упрощает нам чтение, а автору — работу. Благодаря легкому изложению, как было сказано, писательница может использовать обороты типа “а потом”, “а затем” и проч., или показать внезапность события фразой “неожиданно”, “и вдруг”, “и тут”. В традиционной литературе подобный тон кажется дурным, но, как и предыдущий, он работает на общую художественную целостность. Благодаря легкому переходу от одной сцены к другой, воедино сплетается больше разрозненных элементов, из-за чего конструкция, даже несмотря на усложнение, остается изящной.

То, как сложный текст с множеством мелких деталей складывается в цельную композицию, наглядно видно в особо напряженных сценах: драматически сильные моменты описаны просто. Например, в конфликтных сценах Бобылева не опирается на эффектный прием диалога, когда герои выясняют отношения, сталкиваясь лбами. Она лишь рассказывает, как решился тот или иной микро-кризис в их отношениях. Например, “и сказал Иван Иваныч Петру Петровичу, что было так-то и так-то, и узнал он то-то и то-то”. Данная форма подачи родственна сказочной, когда герой (условный мужик) вернулся из-за леса, из-за океана, и сказал “что видел таких-то русалок на ветвях, и что они делали”.

В сказках, преимущественно, герои не объясняют, что у них в голове: за них говорит автор. И во «Вьюрках» использован аналогичный, сказочный прием. Из-за этого уменьшается и число открытых конфронтаций между героями. В результате может показаться, что некоторым историям не хватает активного действия. Но большую часть книги главы выглядит медленными, ибо напряжение держится за счет внутренней динамики. Внешняя же заметно усиливается лишь в финальных главах. На это влияет и способ повествования, привязанный к разным героям. Скачки, когда мы смотрим на сюжет глазами одного персонажа, а затем – глазами другого, учащаются именно в нужный момент, не дают расслабиться, и действие автоматически кажется более интенсивным.

Резюмируя, можно сказать, что подобной техникой Бобылева, скорее, намеренно сглаживает низкую конфликтность в романе. По тому, что конфликтный заряд отдельных глав ослабляется к их завершению, а не разрешается полностью, равно как и по тому, что герои раскрываются посредством описаний, а не через активные поступки, ясно, что Дарья избегает лишнего пафоса. В значительной степени на такой минимализм указывает и стилистика: ведь было отмечено, что не подчиняющийся законам драматургии текст уходит в поле сказки, в наиболее значимых сценах оставаясь без диалогов.

О нежелании автора усложнять говорит и отсутствие вариативности в трактовке событий романа. Бобылева продолжает излагать незатейливую сказку, отказавшись от игры со смыслами. Все мистическое подается открыто, из-за чего кажется выдумкой и не пугает ценителей по-настоящему страшной литературы.

Для романа это имеет ряд последствий. Поначалу он выглядит реалистичным триллером. Затем появляются фрагменты неприкрытого сюра и, лишь частично, ужасов. После сюжет захватывает откровенная фантастика, из-за чего небольшая хоррор-составляющая утрачивает силу, а триллер остается в качестве антуража. Тем более странно на фоне такого ослабления выглядят слэшер-элементы, которые появляются ближе к финальным главам с высокой динамикой. Сцены, когда герои бегают с топором друг за другом или за монстром, у кого-то из них есть когти и кто-то хочет кого-то порезать, убить или расчленить разительно отличаются по стилю от более сдержанного начала.

Однако нельзя сказать, что вульгаризация (буквально – упрощение) опошлила «Вьюрки». Скорее, она показала, что современный мистический роман может быть писан «не по правилам»: с комбинацией разных, отличающихся друг от друга жанровых деталей, нестандартными приемами изложения, хронологически рваным, но, тем не менее, очень цельным повествованием, которое засасывает непритязательных читателей и способно удовлетворить запрос опытной аудитории.

Первая публикация: журнал «DARKER. №9'23 (150)», сентябрь 2023 г.

Ставьте оценку рецензии здесь