“Согласно д ру Кедру, лагерь лесорубов «Облачный» стал Сент Облаком «благодаря пристрастию ревностных католиков, населявших глухие углы штата, цеплять эту приставку к любому названию, как будто она могла облагородить самое мерзопакостное место»”. Доктор Уилбур Кедр – царь и бог этого места. Он помогает женщинам, которые по тем или иным причинам не могут позволить себе иметь ребенка: либо делает аборты (тогда – в 20-е годы – запрещенные в США), либо оставляет новорожденных детей, “принцев Мэна, королей Новой Англии”, в приюте.

Гомер Бур – любимый воспитанник и ученик доктора Кедра. Однако он покидает его – уезжает работать в яблоневом саду фирмы “Океанские дали”. Он подружится с сыном хозяев, Уолли Уоррингтоном, и… влюбится в его невесту Кенди. А когда Уолли отправится на войну… Впрочем, раскрывать все перипетии этой длинной истории я не стану.

“Правила Дома сидра” – семейная сага, но странная ее разновидность. Семьи как таковой, вопреки аннотации, здесь нет вовсе, зато есть сироты, одинокие мужчины и женщины, нетрадиционные связи, любовные треугольники… Все это обильно полито сиропом: это самый сентиментальный роман Ирвинга. Но и самый циничный – такое обилие физиологических подробностей (в основном медицинско-гинекологического характера) вы вряд ли где еще встретите. Кроме учебника по акушерству и гинекологии, разумеется.

Это не Диккенс, скорее пародия на него. Или несерьезный Апдайк, если хотите. Впрочем, как и в “Мире глазами Гарпа”, цинизм не убивает в Ирвинге человечности. Может, отсюда передозировка сиропа: постоянное “я тебя люблю” самых разных героев друг к другу, их мучительные размышления о природе любви... “Не презирай компромисса, путь служения людям не всегда выбираешь сам. Ты говоришь, что любишь ее. Так служи ей. Возможно, ты видишь это служение не так, как она. Но если ты ее действительно любишь, дай ей то, что ей больше всего сейчас нужно, не ставя никаких условий. И не жди за это награды,” – совсем не по-ирвинговски пишет пожилой доктор Кедр своему воспитаннику…

Мать Т.С.Гарпа – наследница обувной империи – предпочла модному высшему образованию профессию медсестры, а скучному замужеству – возможность заиметь ребенка “для себя” и никогда более не иметь дела с мужчинами. С этой целью она попользовалась телом тяжело раненного на Второй мировой стрелка Гарпа, который после ранения впал в тихий идиотизм, однако мужских способностей не утратил. Поэтому наш герой получил весьма оригинальное имя: Т. С. Гарп, причем инициалы (означающие всего-навсего “техник-стрелок”) в документах не расшифровываются. Что до матери Гарпа, то ее автобиография нежданно-негаданно стала Библией движения феминисток. Сам Гарп, тоже твердо решивший стать писателем, таким успехом никогда не мог похвастаться…

Зато чего в жизни Гарпа было с избытком, так это занятных людей и не менее занятных событий. Герой навещает в больнице умирающую от рака проститутку, ловит насильника-педофила, зачитывается телефонными книгами в поисках имен для будущих персонажей, путается сам и путает любимую жену в любовных многоугольниках, а еще все время пишет и рассказывает истории. И так 750 страниц – от рождения Гарпа до его смерти. Скучно не будет: Ирвинг ироничен, но без сарказма, честен, но без цинизма. Он просто любит своих героев – вот и весь секрет.

Однако привыкший к классике читатель уже на трехсотой странице начнет ерзать и чесаться: в чем же мораль сей басни? Ради чего многоуважаемый господин автор, дай Бог ему здоровья и “Оскаров” побольше (один – за сценарий “Правил виноделов” – уже есть), затеял весь этот цирк? “Гарп был прирожденным рассказчиком; он мог выдумывать одну историю за другой, точно нанизывая ожерелье, но каков был их общий смысл и сюжет?” Господа вопрошающие, а вы никогда не думали, что жизни человеческие (а роман Ирвинга – о жизни человеческой) – всего лишь истории, которые где-то там на небесах рассказывают друг другу ангелы, а больше и нет ничего?.. Если угодно, история Гарпа – это история о рассказывании историй (это не только писательское ремесло). “Жизнь, в конце концов, всего лишь первосортная мыльная опера”. Но по этому поводу совсем не хочется язвить – разве что грустно улыбаться вместе с печальным клоуном Гарпом, вся вина которого состоит в том, что он относится к истории своей жизни чересчур серьезно...

P. S. К вопросу об отношении автора и читателя. Однажды Гарпу написала уязвленная его романом читательница, что породило короткую, но яркую переписку, завершившуюся следующим образом:

“Дорогая Айрин!

(писал Гарп миссис Пул)

Вам нужно либо вообще перестать читать книги, либо читать их гораздо внимательнее.

Дорогой Какашка! (писала Айрин Пул)

Мой муж говорит, что если ты еще раз мне напишешь, то он собьет из твоих мозгов мусс.

От всего сердца, миссис Фиц Пул

Дорогие Фици и Айрин! (тут же ответил Гарп) Ну и … с вами!

Так в этой переписке он утратил свое чувство юмора, заодно отняв у окружающего его мира и свое сочувствие”…

Все как в том анекдоте: “А вот у меня на сарае написано слово из трех букв, а там – дрова!” На обложке дебютного романа Артура Филлипса написано “Прага” – а внутри никакой “готической столицы Европы” нет, а есть, совсем напротив, Будапешт.

Будапешт образца 1990 года, после падения коммунистических режимов в Восточной Европе. На развалины социалистической Венгрии десантируются молодые американцы из богатых семей, ищущие непыльной работы и постсоветской экзотики. Венгрия принимает десантников с радостью: все, что угодно, лишь бы не “русские свиньи”, только-только выведшие из страны свои войска. “Золотая молодежь” из благополучных Штатов шляется по кабакам Будапешта, стаканами глушит крепкий венгерский ликер “Уникум” и мучительно пытается понять, что же они все-таки забыли в этой стране и “Почему прошлое (…чаще чужое, а не свое) так на нас действует?”

Главных героев пятеро – до ужаса политкорректная компания: один гомосексуалист, одна женщина, двое евреев и один “человек без родины” – американец, родившийся в Венгрии. В начале романа они собираются в любимом кафе, чтобы поиграть в игру “Искренность”: угадывать, какие из утверждений всех остальных являются правдой, а какие – ложью. Да так и играют в это “верю – не верю” весь роман. Журналист Джон свято верит в то, что ему удастся наладить контакт со старшим братом Стивом, который приехал в Европу с одной-единственной целью: сбежать от семьи – “трех чужаков, утверждавших, что они его родители и младший брат”. Сотрудница американского посольства Эмили играет в загадочность с влюбленным в нее Джоном. “Американский венгр” Чарльз Габор продает предприятие своего венгерского компаньона американской корпорации. А гомосексуалист Марк даже и не пытается обустроить свою жизнь – он занят исследованием ностальгии: почему все-таки чужое прошлое нам дороже своего? И что такое мода, как не тщательно замаскированная ностальгия по тем временам, когда было хоть что-то настоящее?..

С Хемингуэем – с его “Фиестой” – Филлипса не сравнивали только ленивые и не читавшие Хемингуэя. А также оные ленивые не сравнивали Филлипса с: Фицджеральдом, Прустом, Набоковым, Моэмом, Грэмом Грином и даже Джойсом. Мне же “Прага” по охвату реалий и настроению напоминает блестящий роман англичанина Малькольма Брэдбери “Профессор Криминале” – исчерпывающую сатирическую картину Европы 1990-х.

А при чем здесь Прага? Да все просто: это место, где нас нет. А поэтому там всегда лучше.

Действие “Ф.М.” хоть и разворачивается в Москве наших дней, однако “родина” цепи загадочных событий – все тот же литературный XIX век. Все началось с повести Достоевского (Ф.М. – это именно он), которую он не писал. Точнее, вроде как даже писал, но позже переделал в… “Преступление и наказание”. Рукопись незаконченной повести “Теорийка” становится в романе объектом самой настоящей охоты, причем отнюдь не из любви к искусству, а просто потому, что цена неизвестной рукописи классика в наше время достигает семизначных чисел…

В гуще этих событий (не)случайно оказывается Николас Фандорин, потомок небезызвестного Эраста Петровича. В прошлом – британско-подданный, ныне – гражданин России и владелец консалтинговой фирмы “Страна Советов”. Ну, а дедуктивные способности ему сполна передались от выдающегося предка.

Итак, мистер Фандорин со своей суперсекретаршей Валей носится по Москве и расшифровывает загадки, которые должны привести его к разделенной на части (чтобы интереснее было) рукописи. В пресловутой рукописи, которую наш герой между делом успевает почитывать, следователь Порфирий Петрович расследует убийство старухи-процентщицы, причем убийцей оказывается вовсе не Раскольников…

К сожалению, здесь Акунин “немножко слишком” бульварен и китчев – в салат под названием “Ф.М.” намешано все, что только есть “модного”: от Рублевки до японского анимэ. Да и написано попроще и погрязнее, чем “вкусная” серия об Эрасте Фандорине. Впрочем, очень может быть, что бульварность и китч тоже являются частью игры…

“Все мы бесцельно скитаемся по земле, как семена растений, которые носит капризный ветер” (“Ее городок, ее овцы”). Лирического героя Мураками (да, все того же одинокого неприкаянного раздолбая) этот ветер иногда заносит в городок его детства. И ничего не происходит, потому что все, что могло произойти, уже произошло. Его любимое море засыпали землей, чтобы построить жилые кварталы (“Май на морском берегу”). Девушка, которая могла бы стать его единственной и самой-самой, прошла мимо, потому что он не знал, что ей сказать(“О встрече со стопроцентной девушкой погожим апрельским утром”). Бывший друг, когда-то блестящий студент и прекрасный человек, превратился в склочного неудачника (“Поблекшее королевство”). Всё, что можно сделать сегодня, – забудь, потому что оно уже произошло позавчера, причем совершенно без твоего участия. А всё самое главное ты проспал (“Сквозь сон”). Кто-то вздохнет и прослезится. А кто-то в сто пятидесятый раз обзовет Мураками сентиментальным занудой…

“Кто зануда? Я?!” И фантазия писателя пускается в такие сюрреалистические трипы, что читателю остается только удивленно моргать и встряхивать головой, в которую Харуки-сэнсэй незаметно напустил липкого сновиденческого тумана. Таксист оказывается вежливым и нестрашным вампиром, предпочитающим кровь молодых девушек (“Вампир в такси”). Отражение в зеркале пытается подчинить себе того, кто в него смотрит (“Зеркало”). Качество сладостей определяют огромные страшные вороны (“Превратности тонгарияки”). Иногда на особо крутых поворотах писателю сносит крышу напрочь – так появился пародийный “нуар” “South Bay Strut”.

А что ж вы хотели? “Хоть я и порядочно набрался тогда в Синдзюку, совать визитку оказавшемуся со мной рядом за стойкой бара тюленю не следовало. Это каждому понятно. На один нормальный человек не станет тюленю совать визитную карточку” (“Праздник тюленя” – тоже пародия, на этот раз на манеру японцев вести деловые разговоры).

И, что называется, апогей апофеоза: “Фантастическая история, случившаяся в библиотеке”. Самый длинный и самый сумасшедший рассказ сборника. Для истории он ценен тем, что в нем впервые появляется Человек-Овца, а для простых читателей – абсурдно-авантюрным сюжетом и мистикой в духе Миядзаки.

Проза Мураками “не цепляет” в хорошем смысле слова: как музыка, как джаз, она существует здесь и сейчас, в тот момент, когда мы встречаемся с книгой. И сборник “Хороший день для кенгуру”, как пластинка, прочитывается/прослушивается за час-полтора, исключительно ради удовольствия от процесса… Единственное условие – это должны быть тихие и абсолютно свободные час-полтора.

“Общага-на-Крови” – первый роман Алексея Иванова, написанный в 1992 году. Автору было 23 года, и он только что вышел за порог общаги Уральского государственного университета, стены которой еще помнили учившегося в том же заведении Александра Башлачева…

Эта общага, со стенами “из желтого, как вечность, кирпича”, в романе стала отрезанным от всего мира микрокосмом, живущим по своим законам. И диктующим эти законы всем своим обитателям. “…Из-за того, что жизнь твоя прозрачна, здесь соврать нельзя. <…> Значит, верно себя оцениваешь и начинаешь к себе серьезно относиться, потому что, кроме себя, ничего больше нет. И жить по-настоящему только здесь начинаешь, потому что общага сразу ставит перед тобой те вопросы, на которые надо отвечать, если хочешь человеком остаться”.

Попытки остаться людьми в атмосфере “общажного бл*дства” без остатка занимают главных героев “Общаги-на-Крови”: первокурсника-ботаника по прозвищу Отличник и его старших, битых жизнью друзей. И здесь роман расщепляется на два тесно спаянных и в то же время абсолютно не стыкующихся друг с другом пласта.

С одной стороны – непрерывные пьянки, случайные связи, мордобои, самоубийства от безнадеги, торговля душами и телами в обмен на общажную койку… А с другой – долгие, сложные, мучительные споры о Самом Главном: Боге, смысле жизни, душе человеческой… И в один миг циничные и жестокие дети ХХ века превращаются в наивных и чистых детей века XIX, верящих в то, что эти вопросы все еще имеют смысл…

Непонятно, то ли это “игра в классику”, то ли сознательная позиция “пермского затворника” Иванова – но “Общага-на-Крови” получилась классическим, старомодным даже “романом идей”, написанным с беспощадностью перестроечного “правдожизненного” натурализма и в его же декорациях. Их бы, героев наших, на сто лет назад, к Тургеневу и Достоевскому. Потому что на чернышевское “Что делать?” они отвечают базаровским “Все дозволено” и мармеладовским “Пью, ибо сугубо страдать хочу!”. Потому что вопрос “Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?” занимает их едва ли не больше, чем вопрос возвращения в общагу после того, как их оттуда выселила злобная мегера-комендантша.

“Здесь, в общаге, все было как в романе – с завязками, кульминациями и развязками. Все было ясно и обнажено, и со стороны казалось даже если и не условным, надуманным, то во всяком случае несколько картинным, театральным”. Устами одной из героинь Иванов озвучивает теорию “Бога-писателя”, пишущего роман под названием “Общага-на-Крови”. И героине так хочется в это верить – ведь только в этом случае у их нелепых жизней есть смысл, трехсотстраничный смысл в яркой суперобложке…

В отношении рода человеческого француз Мишель Уэльбек исполнен неизлечимого скепсиса. Как в том анекдоте: у нас есть только два выхода – фантастический и реалистический. Реалистический – это если прилетят инопланетяне и организуют нам рай земной. И фантастический – если мы наконец начнем думать головой и устроим себе этот рай самостоятельно. Словом, будущего нет.

А если его нет, то какое в последний день 1999 года может быть третье тысячелетие? Никакого – не только потому, что на самом деле календарный миллениум наступает 1 января 2001 года. “Как бы то ни было, но цифра 2000 начинается с двойки, и это очевидно для каждого”.

Третье тысячелетие – никакое, как курортный остров Лансароте, на который отправляется в начале призрачного третьего тысячелетия герой одноименной повести. Единственная достопримечательность островка – пейзажи вулканического происхождения, названные в рекламном буклете турагентства “марсианскими”. Погодите немного – появятся и сами марсиане.

А пока главный герой знакомится с разочарованным в жизни бельгийцем Руди и жизнерадостными немками-лесбиянками Барбарой и Пэм. С двумя последними он мило и весело проводит время – в том числе в пикантных развлечениях. А вот что делать с угрюмым Руди, ненавидящим все – родную Бельгию и ее жителей, свою работу в полиции, бывшую жену-марокканку, ставшую фанатичной мусульманкой, – герой никак не может понять, хотя ему безумно жалко этого доведенного до крайности человека. И вот тут-то появляются инопланетяне…

Не настоящие, конечно, а только их “земной филиал” – секта “азраилитов”, верящих в то, что жизнь на Земле создали пришельцы, и пытающихся путем клонирования обеспечить личное бессмертие для каждого из своих адептов. Впрочем, это совсем не те реалистические инопланетяне из анекдота – все куда как банальнее. Читайте повесть до конца.

“Время странная штука… Мы представляем его рекой, всегда движущейся в одном направлении, но, возможно, Бог… может возвращаться к различным событиям и исправлять их, как художник поправляет набросок”.

В роли Бога – английский писатель Пол Макоули. Он пересоздал для нас эпоху Возрождения по чертежам недопонятого гения Леонардо. В романе Макоули любимый город создателя “Моны Лизы” без пяти минут правит миром, ибо им владеет тот, кто владеет технологиями. Под технологиями в данном случае подразумевается тот потолок, выше которого не смог прыгнуть даже да Винчи, – энергия пара.

Представьте: по улицам Флоренции рядом с конными экипажами разъезжают паровые автомобили, реки и моря бороздят пароходы, городская стража вооружена огнестрельным оружием, люди даже умеют летать с помощью воздушных змеев. Могущество Флорентийской республики сдерживает пыл желающих перекроить карту мира: так, испанцы не рискуют начинать поголовное истребление индейцев Америки, потому что боятся рассердить гуманных итальянцев. Однако “человек никогда не будет достоин милосердия, пока его тяга к созиданию равна его же тяге к разрушению!” Двуногое животное все так же алчно, жестоко и жаждет власти над себе подобными…

Кто владеет технологиями, владеет миром? Тогда что значит в сравнении с новым изобретением Великого Механика (так во Флоренции называют Леонардо) жизнь одного человека... или двух… а то и больше… Посольство Рафаэля, любимого художника Папы, должно примирить Флоренцию и Рим, однако череда кровавых преступлений лишает сторонников мира всякой надежды. А яблоко раздора, пресловутое изобретение, способное делать мгновенные слепки окружающей реальности (проще говоря – первый фотоаппарат), оказывается в руках 18-летнего художника Паскуале и его случайного знакомого, скандального журналиста и сыщика-любителя Никколо Маккиавели…

И вот – “Все смешалось в диком танце”: художники и маги-чернокнижники, сторонники могущественных Медичи и последователи сурового аббата Савонаролы, католические мессы и индейские ритуалы, мудрый полубог Леонардо и не нарисованная им Лиза Джокондо, желчный Микеланджело и жеманный Рафаэль…

Резюме: “Ангел Паскуале” – яркая мозаика из жестоких фактов и насмешливых вероятностей. Это не исторический роман и не очередной клон “Кода да Винчи” (тем более что написан на пять лет раньше романа Брауна) – это просто сон искусствоведа в жаркую итальянскую ночь, отменное, пусть и без философских глубин, интеллектуальное развлечение.

Аннотация написана в разы талантливее, чем сама книга. Вот с нее и начнем.

“Пересказывать содержание этой книги так же бессмысленно, как выяснять причину, по которой кино становится культовым”. – Разумеется, бессмысленно, потому что сюжет умещается в несколько предложений. Команда крутых хакеров получает необычный заказ – взломать сервер некой клиники, занимающейся разработками искусственного интеллекта. Сему захватывающему занятию мешает сетевая полиция (дело происходит в недалеком будущем, в котором сетевые преступления наказываются серьезней, чем убийства). Клан хакеров разгромлен, но один из них, Ринат, спасает винчестер с записанной на него саморазвивающейся “разумной” программой...

“Безобидный старик, харизматичный раздолбай, начальник сетевой полиции с внешностью Джорджа Клуни и один наглый рыжий кот за 5 миллионов устроят крутую «стрелялку» где то в Стрижавке под Винницей”. – Роль кота сильно преувеличена (а жаль), раздолбай Ринат не более харизматичен, чем прыщавый подросток-интернетоман, а “стрелялки” действительно круты, но как-то слишком уж комиксно-анимешны…

“Блондинка за рулем и оттопыренный средний палец в финале – для тех, кто не умер. Таков сценарий взбесившегося киберинтеллекта. Страаашно?!” – Не-а, ничуточки. Тем более что киберинтеллект не взбесившийся, а разумнее всех населяющих роман живых людей, вместе взятых.

“А фишка то, собственно, в том, кто такая Аliсе...” – Внимание, злостный спойлер.

“Если честно, проще залить данный tеxt прямо в мозг, нажать на кнопку и получить инъекцию «отдых»”. – О да! Здесь авторы аннотации правы как никогда. “Полный Root” – отличный способ отправить ваши мозги в отпуск. Хорошо, если не насовсем. Сплошной action, драйв и много других страшных слов. На слог автора не обращайте внимания. Иначе с ума сойдете, спотыкаясь об обороты вроде “остановить Кеду было не в его возможностях” или “обнаженное тело проститутки, эротически изгибающееся на кровати”.

Вот такой в Ростове киберпанк местного разлива. Привидение с мотором – дикое, но симпатичное.

Тутуола пишет как дышит – точнее, как говорит, словно бы рассказывая вечером у костра сказки своим соплеменникам. Его повести – это именно сказки, а не фэнтези и не “магический реализм”, вопреки ярлыкам, которые навешивают на него глупые белые люди.

Герой “Моей жизни в лесу духов”, “по малолетству” не отличающий добра от зла, спасаясь от набега работорговцев, переходит некую мифологическую границу, отделяющую мир людей от мира духов, и оказывается в стране последних. И начинаются приключения, которым могли бы позавидовать герои всех европейских сказок, вместе взятых. Позавидовать и посочувствовать.

Герой оказывается в услужении то у одного, то у другого фантастического существа, его превращают в животное, кормят отвратительной потусторонней едой, запихивают в кувшин, чуть не приносят в жертву, заставляют пройти дьявольское крещение “огнем и горячей водой”, отрубают голову и приставляют на ее место голову духа… А несчастный все это время стремится домой. Стоит ли говорить, что у этой сказки тоже счастливый финал?..

Первозданной этнической чистоты, которая столь дорога поклонникам экзотики, у Тутуолы нет – в его развеселый мир вторгается западная цивилизация и высокие технологии, поэтому неудивительно, что ладони одной “духевы” сравниваются с телевизорами, а умерший родственник главного героя строит в Городе Мертвых методистскую церковь и учит юных духов в воскресной школе.

Но главная приправа этого экзотического блюда – язык автора. Тутуола если и не Гомер, то как минимум африканский Платонов (подозреваю, весьма трудно поддающийся переводу). Нарочито неграмотные пассажи на поверку оборачиваются словесной эквилибристикой, недоступной благовоспитанным европейцам:

“Там все прихожане были злодеями. Но вскоре пришел Наизлейший Злыдень, Главный правитель над всеми злодействами, который действовал злей всех других – он был злоумышленный, злокозненный и злопамятный, злоехидный, зловредный, злонравный и злоязычный, он злословил в лесах, церквах и на улицах, жил в злополучном доме со злосчастной семьей – короче, все, что он делал, было злотворным, и, когда он пожал мне руку после венчания, меня прожгло, как злокачественным током, или злопыхательской, будто пламя, молнией”.

Живут на Земле шестеро совершенно разных людей. Беспринципный кандидат в депутаты. Полковник украинской армии. Скромная женщина-врач. Хорошо продаваемый писатель-фантаст. Престарелый ученый. Тринадцатилетний мальчик-вундеркинд. Их практически ничего не связывает, им предстояло прожить свои жалкие жизни, ни разу друг с другом не встретившись…

Но одной серой московской осенью к этим шести совершенно разным людям приходят… их двойники. Существа, похожие на них как две капли воды. Каждому из героев эти двойники преподносят наиболее приемлемую для него версию своего появления: они – пришельцы из иного мира, продукт секретного генетического эксперимента, ангелы и демоны... Есть только одна схожая черточка в их версиях: подобно Бессмертным из “Горца”, из числа двойников “должен остаться только один”. А весь остальной мир будет, сам того не подозревая, жить по его законам. Кто победит – зависит от прототипов…

Каждый из шести игроков в этой грандиозной игре, шести пешек во вселенской шахматной партии, воплощает один из известных человечеству абсолютов: Сила, Власть, Добро, Творчество, Знание, Развитие. Им противостоит седьмой игрок – Посланник Тьмы в образе мерзкого киллера-педофила. В одиночку героям и их двойникам не выстоять – нужно сотрудничать, заключать союзы. Но с кем? Кому верить? Чей путь будет наиболее правильным для нашего исстрадавшегося мира?..

Попытки писателей высказать свое бесценное мнение сразу обо всем – начиная от устройства Света и Тьмы и заканчивая политикой и творчеством – редко когда удаются. И “Осенние визиты” могут показаться рыхлыми, нестройными, неубедительными – даже несмотря на умение Лукьяненко выстраивать крепкий триллерный сюжет с погонями, драками и перестрелками. Впрочем, о главном автор высказался четко и провокационно: Свет и Добро – не синонимы, равно как и Тьма и Зло. “Тьма – это просто отсутствие света… Отсутствие границ. Свобода направлений. Право быть независимым от других, от мира… Тьма – это «я хочу» вместо «я должен». Тьма – это вера в себя. Тьма – это невозможность посмотреть на себя. Тьма всегда рядом, тьма ждет своего часа, тьма повелевает – но стоит подчиниться, и она станет слугой. Оправдает все”.

Сборник открывается авторским предисловием, скрывающим в себе – как матрешка – рассказ, который Гейман чуть было не подарил друзьям на свадьбу. Правильно, наверное, сделал, что не подарил. Потому что героям этого рассказа, молодоженам, на свадьбу подарили… рассказ о них (снова матрешка!). В то время, как герои наслаждаются счастливой семейной жизнью, на страницах рассказа у них ничего не ладится – текст будто аккумулирует в себе все потенциальные несчастья супругов, и они ощущают свою странную зависимость от него… Этот рассказ становится своего рода предупреждением читателю: открывая книгу, вы сильно рискуете попасть в зависимость от геймановских текстов-вирусов, текстов-заклятий.

Вот странствующий рыцарь Галахад (хотя переводчик упорно именует его Галаадом) ищет Святой Грааль – и находит его… в захолустном американском городке, у старушки, купившей реликвию в магазине подержанных вещей за 30 центов. Ручаюсь, после этого рассказа вы будете в два раза более внимательны в осмотре полок секонд-хэнда… Обыкновенный мальчишка заходит под обыкновенный каменный мост – и встречает печального тролля, который пытается съесть его жизнь… Другой обыкновенный мальчишка обожает фэнтези Майкла Муркока – и однажды провалится в иной мир, где увидит принца Элрика из Мелнибонэ, героя любимого писателя. А обыкновенный американский турист окажется в лавкрафтовском городе Инсмуте и приятно посидит за кружечкой пива с жрецами кошмарного бога Ктулху.

Бродячий кот сражается с дьяволом, ангел расследует убийство своего собрата, вервольф работает частным детективом… Эти сюжеты можно пересказывать бесконечно. Один раз прочитав, вы уже никогда их не забудете. И вряд ли сможете воспринимать сказку о Белоснежке иначе, чем так, как написал ее Гейман – а в его трактовке все было совсем наоборот…

“Построю лабиринт, в котором смогу затеряться с тем, кто захочет меня найти, — кто это сказал и о чем?” Это сказал Виктор Пелевин, и сказал он это о своей повести (как ни пытаются назвать ее романом) “Шлем ужаса”. Это интернет-чат, в котором участвуют восемь персонажей, запертых внутри лабиринта — каждый своего. Общаясь друг с другом только при помощи компьютеров, они пытаются найти ответ на вопросы: где они находятся? Как им выбраться из этого странного места? И вообще — что такое этот Минотавр с его Шлемом ужаса и где найти на него Тесея?..

Читается эта небольшая повесть (каких-то 220 страниц сплошных диалогов) просто влет. “Легкость мысли необыкновенная” поражает, авантюрный сюжет захватывает, фирменные пелевинские подколки и намеки ловятся на лету, но… Но все это уже было миллион раз. В “Желтой стреле” герои пытаются сойти с поезда, в “Чапаеве и Пустоте” — ищут мистическую реку Урал, а в новой повести снимают Шлем ужаса. Вот и вся разница, а суть та же. Тот же поиск выхода за пределы реальности, те же сбои в Матрице, то же “это все в наших головах”. Явление предпоследнее, те же и Минотавр. “Прямо вечер древнегреческой мысли. Апории Зенона. Ахиллес не может ехать на красивой машине. Потому что когда он на ней едет, он ее не видит. Ее видят прохожие — вот это они на ней и едут. А Ахиллес просто воображает, что на ней едет, а на самом деле она едет на нем”.

Ощущение, что Виктор Олегович-сан писал сию вещицу одной левой пяткой, не выходя из медитации. И что он таких сочинений на заданную тему может ваять по N-цать штук в неделю при рабочем дне с 9 до 18, купите пять книг и получите бесплатно шестую, оптом дешевле. Что, впрочем, вовсе не говорит о том, что любимец публики “коммерциализировался” или, не дай Будда, “исписался”. Скорее уж наоборот — расписался. Пелевину уже, кажется, все равно, о чем писать: о Минотавре, “Аль-Каиде” или проблемах размножения леммингов в условиях глобального потепления. Из имеющихся у него кирпичиков он способен соорудить здание любого сюжета — как из конструктора “Лего”.

В “Шлеме ужаса” Пелевин цитирует себя, цитирующего все на свете: от христианских текстов до “Звездных войн” и японского аниме. Лабиринт внутри лабиринта. Минотавр в Шлеме ужаса существует внутри Шлема ужаса, который надет на Минотавра, который… Как ЭТО обозвать? Пост-постмодернизм? Филологам есть где разгуляться: аллюзия на цитате сидит и гипертекстом погоняет. Впрочем, для увлекшихся деконструкцией у автора есть особое предупреждение: “Когда я слышу слово «дискурс», я хватаюсь за свой симулякр”...

Представьте себе, как выглядел бы наш мир, если бы в нем действительно жила магия и были люди, умеющие ею пользоваться. Оригинальностью идея, прямо скажем, не блещет. Но более продуманного, серьезного и убедительного ее воплощения мне читать еще не приходилось.

Итак: Англия, начало XIX века. Магические знания уже почти забыты, почтенные волшебники, в миру вполне респектабельные джентльмены, считают своим священным долгом изучать сочинения своих средневековых предшественников – и только. Так продолжается до тех пор, пока энтузиасты магической науки не откапывают в североанглийской глуши угрюмого затворника Гильберта Норрелла – могущественного практикующего чародея. А потом, как чертик из коробочки, появляется одаренный самоучка Джонатан Стрендж – “второй чародей Англии”, ставший учеником и впоследствии соперником Норрелла…

Стрендж и Норрелл – это Моцарт и Сальери от магии. Первый вдохновенно создает собственные заклинания, изобретает все новые возможности для магии служить людям. Второй же “поверяет алгеброй гармонию”, стараясь ни на йоту не отступать от сочинений средневековых чародеев. Впрочем, буквализм заводит его в ловушку: пытаясь вызвать волшебного помощника из Страны Фей, дабы тот помог ему воскресить умершую девушку, Норрелл неосторожно отдает ему власть над душой вернувшейся с того света леди Поул. А заодно коварные фэйри задумываются над тем, чтобы снова, как во времена древнего Короля-Ворона, заполучить власть над миром людей…

А в это время отважный Стрендж помогает английской армии одерживать все новые победы в войне с Наполеоном – разумеется, магическим путем: то ландшафт поменяет для удобства бравого полководца Веллингтона, то организует французам грандиозную массовую галлюцинацию… А эльф-чародей из Страны Фей медленно, но верно опутывает чарами безумного английского короля и – что гораздо важнее – Арабеллу, горячо любимую жену Стренджа…

По канве английского фольклора – волшебных сказок про эльфов – Сюзанна Кларк в течение 10 лет (!) вышивала мелким бисером классического английского стиля, изысканного, сдержанного и ироничного. Это не стилизация – это точнейшее воспроизведение языка, как будто автор – не наша современница, а пришелица из чопорного и утонченного XIX века.

"– Разве кошки способны сделать хоть что-нибудь полезное?

– Ну, например, они могут смотреть на человека высокомерно и надменно, – ответил Стрендж, – заставляя его смутиться и задуматься о собственном несовершенстве – чем не моральная польза».

По совокупности признаков господа Стрендж и Норрелл должны быть совсем не в компании Фродо Бэггинса и Гарри Поттера – им место в “высшем свете” героев Джейн Остен, Диккенса, Теккерея, Оскара Уайльда и Вудхауза.

"– Может ли волшебник убить человека с помощью магии? – спросил лорд Веллингтон у Стренджа.

Стрендж нахмурился.

– Полагаю, волшебник может, – допустил он, – но джентльмен не станет».

Вот вам сюжет этой сладкой (но ни в коем случае не слащавой) истории – если вы его еще не знаете. В маленький французский городок Ланскне-су-Танн ветром масленичного карнавала заносит прекрасную странницу Вианн Роше с шестилетней дочерью Анук. Решив, что этому тихому городишке не хватает острых ощущений, героиня открывает шоколадную лавку – но шоколадные соблазны, равно как и вызывающее поведение безбожницы Вианн, открывшей лавку во время великого поста и дружащей с “речными цыганами”, вызывают вражду между ней и священником Франсисом Рейно…

Лассе Халлстром почему-то сделал врага героини светским человеком, главой городского совета графом де Рейно. Видимо, для политкорректности: уж слишком вызывающим выглядит один из основных конфликтов книги – между христианством и язычеством. Для колдуньи Вианн воскресающий Христос – всего лишь очередное воплощение вечно возрождающегося бога плодородия, а сама она – его жрица. Ее боги красивы и радостны, они манят обещанием радостей жизни, воплощением которых служит в книге шоколад: “Шоколадные шишечки, крендельки, пряники с золоченой окантовкой, марципаны в гнездышках из гофрированной бумаги, арахисовые леденцы, шоколадные гроздья, сухое печенье, наборы бесформенных вкусностей в коробочках на полкилограмма… Я продаю мечты, маленькие удовольствия, сладкие безвредные соблазны, низвергающие сонм святых в ворох орешков и нуги…”

Но в настоящем шоколаде всегда есть горьковатый привкус. Вианн, умеющая читать мысли окружающих и дарящая им исполнение заветных желаний, не будет счастлива сама. Потому что умение быть счастливым подразумевает умение выбирать: свобода (и постоянная мучительная неизвестность) или семья (и отказ от множества других заманчивых возможностей), продолжение скитаний или – наконец-то – собственный дом?.. Вианн так и не сумеет сделать выбор. Поэтому финал книги открытый, а любовная история заканчивается хэппи-эндом только в фильме…

«Дети Ананси» — не продолжение «Американских богов». По крайней мере, не сюжетное. Тамошний бог-паук Ананси — не наш старик Ананси, который приколист и любимец женска полу, по-высоконаучному трикстер, а по-русски просто раздолбай...

- Он не был богом. Он был моим папой.

- Можно быть и тем, и другим, — пожала плечами старуха. — Такое случается.

Старик Ананси умер? Интересно, зачем ему это понадобилось?.. Его сын, Толстый Чарли Нанси — зануда и неудачник, потому что все хорошее, что было в его папаше, досталось его брату, которого так и зовут — Паук. Хотя лучше бы никакого брата не было — подумает Чарли несколько дней спустя, когда братишка-обаяшка наделает шороху на работе Чарли и мимоходом уведет его невесту...

Знаете, чем боги отличаются от людей? У первых нет совести. Еще и поэтому не стоит вступать с ними в сделки. Чарли этого не знал, когда отправлялся на Край Света — вернее, в самое его начало — искать, кто бы помог ему избавиться от Паука...

Ананси насолил многим богам, но более всего его ненавидит Тигр — за то, что много тысяч лет назад неугомонный Ананси вытеснил его из сердец и мыслей людей. Так эра страха и насилия, жертв и хищников сменилась другой — эрой, в которой полагаться нужно на хитрость и изощренный ум.

«Так вот, в принадлежащих Ананси сказках есть и хитринка, и шалости, и мудрость. И люди по всему миру перестали думать лишь о том, как бы стать охотником и не превратиться в добычу. Выход из положения они начали искать с помощью ума, а не силы... Вот когда они начали творить мир».

Плети свою паутину, старик Ананси, древнюю, как мир, паутину баек и историй, в одной из которых — той, которую мы читаем — Толстый Чарли Нанси в конце концов найдет — кого бы вы думали? — себя, чего и вам всем желает.

А еще Гейман определенно переобщался с Терри Пратчеттом (соавтором по «Добрым предзнаменованиям»), и нельзя сказать, что это не пошло ему на пользу...

«Мэв Ливингстон всякого ожидала от смерти, но уж никак не раздражения. Тем не менее она была раздражена. Ей надоело, что сквозь нее проходят, надоело, что на нее не обращают внимания, и больше всего ей надоело то, что она не в силах покинуть офисное здание в Олдвиче».

Впрочем, Гейман все равно остался Гейманом — хитрющим сказочником-затейником (ох уж эти сказочники!), вечно умудряющимся выкапывать из коллективного бессознательного что-то совершенно макабрическое, темное и запредельное. А моментами он сентиментален настолько, что глаза щиплет.

А с переводчицей давно пора что-нибудь сделать, да... «Яд пауков встречается многих разновидностей» — ну когда же, когда Геймана начнут переводить не только с английского, но и на русский?!

Кстати, Нил Гейман посвятил эту книгу мне. Ну ладно, ладно, вам тоже. Не верите — суньтесь на первую страницу.

Представьте себе среднестатистический фэнтезийный город, наподобие пратчеттовского Анк-Морпорка – столь же большой, шумный и грязный. Только вместо набивших оскомину дээндэшных рас, вроде эльфов, гномов, троллей, пусть этот город населяет нечто совсем уж невообразимое. Например, хепри – существа с телом человека и головой жука-скарабея. И, скажем, полурастения – люди-кактусы, или просто какты. И, допустим, гаруды – полулюди-полуптицы. А еще – водяные, полуразумные барсуки, крылатые вирмы… ну и про людей не забыть, конечно же.

Но пусть на этом ваша фантазия не останавливается и вообразит себе существ, которых за преступления приговаривают не к тюремному заключению, а к скрещиванию с иными существами или машинами, чтобы получить уродов-“переделанных”…

Смешаем стипманк и фэнтези, добавим научно-фантастический полет духа, психоделические эксперименты с расширением сознания, элементы киберпанка и хоррора в духе “Чужих”… Добро пожаловать в Нью-Кробюзон, самый притягательный из уродливых и самый уродливый из притягательных город в мировой фантастике!

“Река виляет и изгибается навстречу городу, который внезапно возникает передо мной, тяжело врезаясь в пейзаж. Свет его огней растекается по каменистым холмам окрестностей, как кровоподтек от удара. Его отвратительные башни горят во тьме. Он давит. Я вынужден слепо преклониться перед этим гигантским наростом, образовавшимся в излучине двух рек”.

В декорациях отталкивающего, но бесконечно любимого автором города разворачивается странная история любви – человека Айзека дер Гримнебулина и женщины-хепри Лин. Айзек – ученый, из любви к науке взявшийся вернуть одному несчастному гаруде потерянные им крылья и случайно выпустивший на свободу кошмарного монстра. Лин – талантливый скульптор, которой заказал свою статую один из влиятельнейших мафиозных боссов Нью-Кробюзона, чудовище, какого еще не видел даже этот извращенный мир.

Сюжет поначалу развивается неторопливо, то и дело отвлекаясь на дотошные описания города и его обитателей. А потом история без предупреждения срывается в головокружительный экшен, с изнурительными погонями и кровавыми перестрелками, с поворотами один другого неожиданнее и страшнее…

“Новый странный” Чайна Мьевилль на самом деле не такой уж новый, да и не такой уж странный, если разобраться. New Weird, литературная группировка, к которой принадлежит автор, – это та же New Wave, только если “нововолнисты” ломали надоевшие до зубной боли штампы sci-fi, то “новые странные” вытворяют то же самое со штампами фэнтези. Что говорит, кстати, и о том, что жанр фэнтези можно считать вполне устоявшимся: его новый виток – “Джонатан Стрендж и мистер Норрелл” Сюзанны Кларк, которую Мьевилль бесконечно уважает.

Ближайшие литературные “предки” Мьевилля – Джеймс Баллард и Харлан Эллисон. От первого у него – галлюциногенно-кислотная реальность описаний, от второго – страсть к извращенным экспериментам с человеческой природой. Сам автор “Вокзала…” благодарит “за все хорошее” Мервина Пика (да, Нью-Кробюзон – это в каком-то смысле разросшийся до чудовищных размеров Горменгаст) и Говарда Лавкрафта (от него Мьевилль унаследовал пристальное внимание ко всем граням человеческого ужаса). При такой родословной – немудрено, что “ребеночек” родился не то ярмарочным уродом, не то генетически модифицированным киборгом-супергероем…

А “нестранность” Мьевилля – в его, как это ни странно… “дээндэшности”! Если прислушаться, то на фоне лихого сюжета с охотой на монстров можно услышать стук дайсов по столу – отголосок юношеского увлечения автора. В общем, то же фэнтези, только в профиль.

Оказывается, для того, чтобы взорвать жанр изнутри, достаточно лишь оригинального авторского мира и неудержимой фантазии… Последняя, осмелюсь заметить, должна быть свойственна фантастам, что называется, “по дефолту” – поэтому успех Мьевилля говорит скорее не о его таланте (хотя последний не пропьешь), а об удручающем положении дел в фантастическом жанре вообще…

Не верьте аннотациям, никакой это не детектив. И не только потому, что так расследовать преступления, как дуболомно это делает главный герой — само по себе преступление. Перед хорошим вкусом, например. Разумеется, на его прямые вопросы даются кривые ответы, а к финалу его мягко тычут носом в правильные решения задачи. Двойка, отец Куарт, не справились. Так что не детектив это, по факту. Но надо же было как-то обозвать роман о поисках Бога и о бесконечной усталости от сознания того, что небо — это просто пустой потолок с редкими вкраплениями равнодушной материи (как вам священник-астроном, ась?), а вера — это не твердая почва под ногами, а всего лишь прочная подошва на старых, отслуживших свое башмаках, но пока она тверда — плевать на почву. А еще здесь много, очень много душистой, знойной, твердокаменной Севильи и совершенно очаровательная карикатурная троица главных злодеев.

«И, в конце концов, все не так уж и важно. Когда-нибудь и дон Ибраим, и Удалец, и Красотка, и испанский король, и Папа Римский — все они умрут. Но этот город будет по-прежнему стоять там, где стоял всегда, и пахнуть весной апельсиновым цветом, и горькими апельсинами, и ночной красавицей, и жасмином. Будет стоять и смотреться в реку, по которой пришло и ушло столько хорошего и плохого, столько грез и столько жизней».

“Пираты-колдуны завлекли принца Винга в ловушку настолько очевидную, что даже не верилось, что это ловушка, на сто сороковом этаже Свободной народной библиотеки Древа Мира. Пираты-колдуны навели на принца Винга порчу и обратили его в фарфоровый чайник, положили в него для пакетика чая «Эрл Грей», залили кипятком, произнесли тост за Вечно Отсроченное и Запоздалое Королевство Запрещенных Книг, залпом проглотили чай, от рыгнули, швырнули оземь сувенирные пиратские кружки и, наконец, расколотили чайник, в который был обращен принц Винг, на сотни осколков”.

На Келли Линк никак нельзя было не обратить внимание еще два года назад – когда ее рассказ “Затишье” открывал роскошную “азбуковскую” антологию “Лучшее за год”. Из банального ритуала рассказывания страшных сказок на ночь мисс Линк сделала изысканную “вещь в себе” – причем всю в себе. Рассказ в рассказе в рассказе в рассказе – и где-то в глубине одной из “матрешек” повествование переворачивалось с ног на голову, делая слушателя истории ее персонажем.

Это любимая, но не единственная игра автора. Она с удовольствием сыграет в нее в заглавном рассказе – где непонятно, кто является настоящими героями сказочного телесериала “Библиотека”: принц Вин и злодейка Лиса – или обычные подростки со своими несказочными проблемами? С неменьшим удовольствием она поморочит нам голову страшными сказками – о ведьмах, делающих детей из соломы, или о дамской сумочке, куда помещается целая волшебная деревня. Она вообще обожает морочить голову, эта Келли Линк – ну что, что общего у зомби и айсберга?! Да ровно то же, что у ворона и письменного стола из загадки Кэрролла. Прихотливые игрушки мисс Линк живут ровно столько, сколько работает их завод, и все эти молчаливые зомби, говорящие кошки, женитьбы на мертвецах и на пушках, каменные кролики на лужайке заколдованного дома – все они никуда не ведут. Не задавайте им вопроса “зачем вы?! зачем все это?!” – это убьет их. Таковы правила игры, цель которой – сам процесс. И от этого процесса можно даже получить удовольствие.

У этой книги Джонатана Кэрролла четыре недостатка: обложка, обложка, обложка и перевод. Остальное — тоже не сплошные достоинства, но Кэрроллу многое прощают — если любят, конечно. Он — самый настоящий ребенок, еще в «Стране смеха» открывший для себя возможности текста как забавной игрушки и по сей день не наигравшийся. Кому-то он кажется несерьезным, а для кого-то становится одним из краеугольных камней персонального мироздания.

В «Белых яблоках» всего много. Даже чересчур.

От шоколадных тортов до устройства Вселенной. От всепобеждающей (а как же) любви до столь нежно любимой Кэрроллом идеи Бога-художника, Бога-игрока-в-бисер. Вместо бисера в данном случае — кусочки Смальты, а все это вместе называется Мозаикой.

Дальше были бы спойлеры, но я лучше расскажу, с чего все это начинается. Представьте: встретили вы коллегу по работе, ведете ничего не значащую беседу. А потом звонит телефон и вам сообщают, что этот ваш коллега только что умер. Чем дальше в лес, тем дольше вылезать: вы, оказывается, тоже умерли. Спокойно: потом вы воскресли. Ничего не помните? Какая жалость. Срочно вспоминать. Иначе — всеразрушающий Хаос доберется и до вас, и до вашего будущего ребенка, которому суждено в будущем объяснить Хаосу, кто во Вселенной хозяин... Нет, это не фэнтези, это такой у нас, детка, магический реализм. Эпических битв бобра с ослом не будет — зато придется изрядно помотаться в пространстве и во времени в поисках себя (а чего же еще?) и открыть спасительную силу воспоминаний.

В единое целое эта кэрролловская Мозаика складывается, тем не менее, с трудом. Нет, это не Рио-де-Жанейро, то есть не «Страна смеха», нет здесь того задора и обаяния, но это забавно.

Минус обложка, конечно.

NB. Один из адресатов авторского посвящения — Нил Гейман.

Все-таки выбирать книги по первой фразе – не самая плохая затея. “Добрые феечки Нью-Йорка” стартуют так, что треть открывших эту книгу влюбится в нее сразу и намертво. “Динни, ожиревший человеконенавистник, был худшим скрипачом Нью-Йорка, но тем не менее отважно упражнялся в игре, когда в окно его комнаты на четвертом этаже ввалились две очень милые феечки, которых немедленно стошнило на ковер”.

О чем книжка? Если в трех словах – о приключениях шотландских феечек в Нью-Йорке. Если распространяться чуть больше – остановите меня, пожалуйста, если меня вдруг занесет куда-нибудь за границы экрана. Итак, несколько шотландских феечек из двух соперничающих кланов однажды надираются виски с волшебными грибами и оказываются в трюме самолета, летящего в Нью-Йорк. Так получилось, что они случайно утащили с собой пару фейских артефактов, а также наследников волшебного престола – в погоню за всем этим добром направляется фейный десант с Британских островов. Притом что Хизер и Мораг, феечки из первой фразы, и без того не пользовались любовью сородичей – за авангардные замашки, проявляющиеся, в частности, в стремлении играть на своих скрипочках панк-рок вместо традиционных рилов и хорнпайпов. “Сразу после этого Хизер с Мораг пронеслись по всей долине в футболках с самодельными надписями: «Задави меня хоть танком, все равно я буду панком», но, поскольку ни одна фея не знала, что такое танк, шутка не удалась”.

В Нью-Йорке феечки встречают мизантропа Динни и тяжелобольную прихиппованную девушку Кэрри – более далеких друг от друга людей сложно представить, но феечки все же задаются целью организовать им большую и чистую любовь. В промежутках между устроением судьбы “уже-почти-влюбленных-только-они-об-этом-все-еще-не-знают” (ой, кажется, меня занесло-таки за границы экрана…) Хизер и Мораг занимаются гонкой за постоянно исчезающими артефактами – в этом им помогают все феи многонационального города Вавилона: итальянские, африканские, китайские… Тут Миллару, в общем-то, плевать, что фейри – персонажи британского фольклора, и только. Фейный мир – просто отражение человеческого. Поэтому на родине Хизер и Мораг король фей организовывает промышленную революцию, заставляя подданных трудиться на заводах.

Самое большое достоинство этой книги (кроме головокружительного сюжета и призрака Джонни Тандерса, гитариста The New York Dolls) – ее доброта и неподдельная человечность. Вся эта клоунада не имела бы смысла, если бы не рассказывала в конечном счете о том, как сложно в нашем несправедливом мире бывает хорошим людям и искренним чувствам. И, коль скоро это сказка, то хорошие люди обязательно будут вознаграждены. В мире, в котором есть феи, иначе просто быть не может. А то, что эти феи пьют, как сапожники, и играют панк-рок – дело сто двадцать пятой важности, раз уж в комплекте к драному килту полагается добрая душа и обостренное чувство справедливости.

«Удушье» — это «Бойцовский клуб», только в профиль (вообще у меня есть подозрение, что Паланик всю жизнь пишет одну и ту же книгу с вариациями). Главный герой, сексоголик Виктор, зарабатывающий на жизнь имитацией приступов удушья в дорогих ресторанах, в своих мучительных рефлексиях похож на дерганого протагониста «Бойцовского клуба». Тайлер Дердон сменил пол — теперь его зовут Ида Манчини, она мать главного героя, интеллектуальная экстремистка по убеждениям: «Мама часто ему говорила, что ей жалко людей. Они так стараются превратить этот мир в безопасное, организованное место. Но никто не понимает, как здесь тоскливо и скучно: когда весь мир упорядочен, разделен на квадратики, когда скорость движения везде ограничена и все делают то, что положено, — когда каждый проверен, зарегистрирован и одобрен. В мире уже не осталось места для настоящего приключения и истинного волнения». А место Марлы Зингер заняла Пейдж Маршалл, медсестра в доме престарелых, где лежит доживающая свои последние дни Ида. Хотя на самом деле Пейдж... впрочем, это уже спойлер, это так любимый Палаником и его читателями эффектный сюжетный twist, ставящий с ног на голову не только всю историю, но и мироздание в целом.

Впрочем, в «Удушье» Паланик скорее ироничен, чем категоричен, поэтому и финал на этот раз не столь безнадежен — последняя фраза книги («То, что мы строим сейчас, в темноте, на руинах, — это может быть все, что угодно») вселяет надежду на примирение с реальностью, несвойственное, казалось бы, чувство для автора.

В книге хватает и черного юмора, и живописания физиологических подробностей (Паланик не зря начинает роман фразой «Если вы собираетесь это читать, то не надо»), но «Удушье» бьет по голове куда помягче «Бойцовского клуба». Может быть, это потому, что Паланик, в общем-то, и не говорит своим читателям ничего нового?..

Что Прист умеет, так это заворачивать сюжеты лихими кренделями, пристегните ремни и будьте осторожны на поворотах. Он прекрасно умеет выбить у читателя почву из-под ног, продемонстрировать, что все в мире зыбко и непрочно и полагаться на свое единожды выстроенное мнение не стоит. Реальность все равно посмеется над любой попыткой истолковать ее. А что может лучше показать непрочность осязаемого мира, чем сюжет о виртуальной реальности?

Вообще-то сюжет «Экстрима» немного напоминает «Экзистенцию» Дэвида Кроненберга — неудивительно, если знать, что Прист писал новеллизацию фильма. Здесь также есть «реальный мир» и «Матрица», причем на поверку тоже неясно, что реальнее...

Тереза, главная героиня романа — агент ФБР, муж которой, также фэбээровец, погиб при исполнении: его застрелил какой-то сумасшедший, устроивший бойню в маленьком американском городке. Удивительно, но точно такая же бойня в то же самое время произошла по другую сторону океана — в английском городке Булвертоне, где Тереза провела детство. Героиня летит на родину, где принимается за расследование загадочного дела...

Виртуальная реальность в «Экстриме» — это так называемые «сценарии», сделанные на основе реальных событий. Они позволяют влезть в шкуру преступника и полицейского, спортсмена и проститутки, героя крутого триллера или порнофильма... Их используют в тренировке агентов ФБР и полиции, но и простые смертные с удовольствием развлекаются в виртуальной реальности, очень похожей на нашу. Даже слишком похожей.

Беготня героини по двум разным мирам, ее попытки выяснить, как устроены «сценарии» и как они связаны с реальным миром, — главный двигатель лихого сюжета. Смешивая реальности, Прист добивается того самого эффекта неопределенности, когда уже неясно, то ли мы играем в компьютерные игры, то ли живем в них...

Однако задавать вопросы автор определенно любит больше, чем получать ответы. Или же ключ к сюжету лежал на видном месте, а я просто не заметила его?..

NB. На самом деле роман называется The Extremes — «Пределы», и это название поясняет многое из происходящего, равно как и задает главный вопрос романа: есть ли пределы у человеческого воображения? Или же только реальный мир беспределен, а все, созданное разумом, — конечно?..

Новый Умберто Эко — это кирпич формата... эээ... трех кирпичей, пожалуй. Оно 500 с лишним страниц очень хорошей бумаги с цветными картинками — как я с этим всем в обнимку ездила в метро, ни в сказке сказать. Скрупулезное воспроизведение итальянского издания, AFAIK. Синьор Эко грозится, что, дескать, все, последний роман, ломает подкидную доску и уходит из большого спорта: мол, профессорам филологии на пенсии надо в гольф играть, а не триллеры мастерить.

Кстати, о триллерах: завязка у «Таинственного пламени царицы Лоаны» совершенно жанровая. Очнулся главгерой в больнице: тут помню, тут не помню. Свое имя забыл, а биографию Наполеона помнит, Мелвилла, По и Бодлера цитирует: «Меня зовут Артур Гордон Пим», говорит врачу. Оказывается — избирательная такая амнезия после инсульта: все знания неприкосновенны, а прошлое как корова языком. С женой, детьми и внуками заново знакомиться придется. А зовут его, кстати, Джанбаттиста Бодони, но он предпочитает называть себя Ямбо. И держит он букинистический магазин в Милане. Новый оборот маятника Фуко, да.

В общем-то, к «Маятнику...» это ближе, чем к «Имени Розы». Но если «Маятник...» рыл вширь и вглубь, то «Пламя...» — только вширь. Большая часть романа — это, фактически, сложносочиненная конструкция с однородными членами: Ямбо едет на деревню в поместье дедушки и роется на чердаке в старом хламе — книгах, журналах, комиксах, пластинках времен очаковских и покоренья Крыма довоенных, военных и далее — пытается разбудить накрепко уснувшую память по методу Пруста, но она почему-то молчит и молчит, пока не... Ладно, не скажу я, что там случилось с героем. Мне интереснее то, что случилось с романом. Засыпавшись с головой всем этим барахлом, автор выползает на какую-то совсем психоделическую развязку, от которой никаково — пронзительностью финала «Маятника...» тут и не пахнет. Увы.

«Таинственное пламя...» — самый сюжетно простой и, пожалуй, самый человечный роман Эко, но мы-то знаем, как сложно он может, не сводя сложность к одному лишь однородному перечислению цитат. И ведь были очень недурные заделы, да и идея романа (что есть человек — сумма его знаний или сумма его поступков?) в заявленном виде очень стоила Эко. А какие восхитительные были заходы с «жанровым конструированием» жизни: вот Ямбо смотрит на молоденькую секретаршу и мучительно пытается понять, был ли у них роман, сочиняя в голове все варианты оного из романных штампов. Кстати, фирменный юмор Эко имеет место только в первой части, потом у него случается аллергия на пыль, и читать про детско-юношеские фантазии героя приходится уже без особого восторга.

В общем, за что боролись — непонятно. Впрочем, если это практически автобиография Эко, то по крайней мере этим «Таинственное пламя...» ценно для потомков.

Да, язык перевода замечательный. Елена Костюкович, ответственная за всего русскоязычного Эко, по-другому не может.

PS. В числе прочего автор цитирует и «Имя Розы», и «Маятник Фуко», и «Баудолино» — поклонникам есть где разгуляться.

В одной из повестей о Шерлоке Холмсе описывается дело, с которым великий сыщик не смог справиться: некий человек по имени Джеймс Филимор вышел на прогулку в компании домочадцев, вернулся за забытым дома зонтиком и... пропал навсегда. Из комнаты с закрытой дверью и запертыми окнами.

Макс Фрай сотоварищи попытались завершить гештальт мистера Холмса :) Результат — 38 рассказов, герои которых пропадают навсегда, вернувшись домой на минутку; 38 объяснений исчезновения — реалистических, мистических, юмористических; просто 38 замечательных рассказов, которые, при одинаковой завязке, интересно читать.

Пожалуй, на сегодняшний день это лучшая из «ФРАМ»-овских антологий — благодаря богатой объединяющей идее. Да и тексты в большинстве своем хороши.

Сборник фантастических рассказов, объединенных «собачьей» темой. Среди героев есть собаки-оборотни, собаки-телепаты, бойцовые собаки, демонические собаки, собаки-пришельцы и разные другие ушастые и хвостатые друзья человека.

К сожалению, уровень большинства рассказов — ниже среднего. Из 18 рассказов сборника по-настоящему понравились мне только три: «Поводырь» Марии Галиной, «Скрепки» Дмитрия Колодана и «Мяугав» Светланы Тулиной. Хотя, несомненно, многим придутся по вкусу «Хозяин Акбара» Марии Семеновой и «Диянка, рыцарский пес» Елены Хаецкой. 5 неплохих рассказов из 18-ти — не самый высокий КПД для антологии.

Помните страшные истории, которые мы так любили рассказывать и слушать ночами в пионерских лагерях, обмирая от сладкого ужаса и восторга? Макс Фрай и компания возвращают нас в детство — они рассказывают 41 историю о страхах человеческих. От растений-людоедов до ужаса перестать быть собой и жить своей жизнью, от домов с привидениями до чудовищ, питающихся снами, и иррационального страха перед собственным загадочным телом, — ассортимент кошмаров, которые ФРАМовские авторы вытаскивают из глубокого омута подсознания, чрезвычайно велик. Страшно ли получилось? Скорее странно, как всегда у Фрая-составителя. Впрочем, это дело вкуса.

PS. Лучшие, на мой вкус, рассказы — «Смеющийся» Карины Шаинян и «Маленький рыжий ловец» Аше Гарридо.

На самом деле никакого обещанного аннотацией «скандала» и «богохульства» в этом сборнике нет. Есть — просто хорошая фантастика от автора, неистощимого на выдумки и проверки «а что было бы, если?» Что, если кроме праведной семьи Ноя, после потопа останется в живых развратная грешница, обозленная на Бога за то, что он погубил ее маленького сына? (рассказ «Потоп», удостоенный премии «Небьюла») Что, если Господь проделает с людьми обратное наказанию за строительство Вавилонской башни — то есть сделает так, что люди станут прекрасно друг друга понимать, ясно видя все дурные намерения друг друга? («Башня») Что, если все земные катастрофы — следствие того, что Бог таким образом проверяет своих праведников, дабы выиграть пари с Сатаной? («Мыльная опера»)

Впрочем, вариациями на библейские сюжеты книга не исчерпывается. Здесь есть история об искусственно созданной цивилизации андроидов, которые придумали себе собственную религию на основе... теории Дарвина. Есть «страшилки» на темы трансплантации органов и расщепления личности. Есть альтернативная история рабовладельческой Америки. Есть невероятно, почти по-брэдбериевски трогательный рассказ «Дочь Земля» — о том, как в семье простых фермеров родилась... биосфера, то есть настоящая маленькая планета.

Морроу — изобретательный экспериментатор, умеющий быть и злым сатириком, и рассказчиком сентиментальных историй. Но как и всякая хорошая фантастика, «Библейские истории для взрослых» — не о Боге и Сатане, не о роботехнике и психиатрии, а прежде всего о людях. Этим они и замечательны.

Прочитанная некогда в журнале «Если», эта повесть украсила в моей идеальной библиотеке полку «лучшее фэнтези всех времен и народов». Настолько отличным от всего читанного ранее оказался этот хрустально-прозрачный, трепетный, поэтичный и нежный текст. О том, что во многом это заслуга переводчиков — Григорьевой и Грушецкого, ответственных за один из лучших переводов «Властелина Колец», я узнала не сразу.

И перечитанный спустя несколько лет «Томас Рифмач», в превосходном издании с иллюстрациями Ярославы Кузнецовой, не разочаровал. Эта повесть действительно до такой степени не похожа ни на что, что с ее помощью можно отдыхать — не в смысле «разгружать мозг», а в смысле освежать взор, перестраивать мысли и обострять чувства. Как будто вместо прозрачного окна взглянул на мир через разноцветный витраж.

Сюжет книги заранее известен любому знакомому с британскими легендами и сказками. Поэт и музыкант Томас Рифмач (возможно, реальная личность XIII века), рассказывают, некогда был унесен в Волшебную Страну, где правила королева эльфов. Фея наделила Томаса даром прорицания и неспособностью лгать, так что его прозвали еще и «Честным Томасом». Вообще-то звали его Томас Лермонт, так что поэт Лермонтов любил возводить к шотландскому барду свою родословную.

Эллен Кашнер ничего нового не добавила этой истории — просто изложила ее от лица непосредственных участников и очевидцев. Кроме самого Томаса, слово берут Гэвин и Мэг — бездетные старики, приютившие Томаса на время между его скитаниями, и простая девушка Элсбет, земная любовь Томаса. Но была у него и иная любовь — Королева Эльфов, надменная, холодная, бесконечно обворожительная и совершенно непонятная... И все эти персонажи, включая странных, нечеловеческих фейри, выглядят живыми, подлинными, вполне реально существующими. Не придумав ничего нового, Кашнер просто вдохнула жизнь в древнюю легенду, но сделала это мастерски.

И вот еще о чем я подумала — а ведь история Томаса может читаться как метафора. Это, в общем-то, повесть о человеке искусства, который какой-то своей частью нашему миру не принадлежит. И потому Королева Эльфов все равно вернется к Томасу, каким бы счастливым ни был он в жизни земной...

С чего начать?.. С долгого пути Смоки Барнабла к своей невесте Дейли Элис Дринкуотер — пешком до усадьбы Эджвуд (Edgewood — Лес-на-Краю, все правильно), дома, который изнутри больше, чем снаружи и заключает в себе множество домов? Или со встречи Джона Дринкуотера, архитектора, построившего Эджвуд, и Вайолет Брамбл, которая могла общаться с... назовем их феями, так и быть? Или с того факта, что для героев Краули наш мир заключает в себе множество иных миров, которые на самом деле больше его?..

»...тот, другой, мир образован рядом концентрических окружностей, которые по мере проникновения внутрь неуклонно расширяются. Чем дальше продвигаешься — тем больше они становятся. Периметр каждой из окружностей заключает в себе все больший мир, и наконец в центральной точке находится мир, который бесконечен. Или, по крайней мере, очень и очень велик».

Магия у Краули видна только боковым зрением. Нет границ между мирами, коль скоро дверь уже открыта. И «Маленький, большой» на самом деле — тягучая, неторопливая семейная сага с эффектом погружения; как только погружаешься, сразу начинаются чудеса. Текст, который не дается сразу наскоком, но воздает сторицей за усилия. Как тяжелая дубовая дверь в старинную библиотеку-сокровищницу: соберись, еще одно усилие — и вот дверь подается, а там...

"— Видишь ли, — Вайолет стиснула тонкие, бледные руки и закрыла глаза. — Это — Повесть. Только длиннее и необычнее, чем мы себе представляем. Длиннее и необычнее, чем мы можем себе представить. А то, что ты должна делать, — Вайолет открыла глаза, — то, что ты должна делать и что должна делать я, это — забыть.

— Забыть что?

— Забыть о том, что Повесть рассказывается».

Трагикомедия предопределения, история, у настоящих виновников которой нет мотивов (никогда нельзя угадать, чего хотят от тебя фейри и хотят ли они чего-то от тебя вообще). Колоду карт Таро (не вспомню сейчас, какой из разновидностей), с которой мастерски умеют обращаться женщины Дринкуотеров, следует читать буквально — так и этот текст сопротивляется символическим толкованиям. Река времени несет обитателей Эджвуда сквозь любови, измены, страхи, успехи и поражения, ненадолго останавливаясь, как у обросших водорослями камней, у восхитительных даже в отрыве от романа историй, которыми фейри (ладно, черт с ними, пусть они так называются) награждают (хотя некоторых из этих наград даром не надо) своих избранников. Юный красавец однажды, заговорив с птицей, пожелал не знать отказа от женщин — и запутался в них так плотно, что смог этот узел только разрубить, но и умереть ему не дали... Девочку, незаконнорожденную дочь семейства, подменяют в день ее рождения — подменыш злобен и пуст изнутри (посвященные его уничтожению несколько страниц заставляют волосы на затылке шевелиться), девочка видит сны далеко-далеко в стране фей... Респектабельная пожилая леди, живущая в Нью-Йорке (Краули называет его просто Городом), умеет оживлять каменные статуи, становиться невидимой и прятать собственную душу подальше от врагов... Три дочери Смоки и Элис — три норны, спокойно и без суеты знающие все наперед; на чердаке Эджвуда пылится настоящий вечный двигатель; император Священной Римской империи, подобно королю Артуру, спал несколько веков, пока не был возвращен на землю... Все, устала, не могу больше выковыривать волшебство из книги, как изюм из булочки; добро пожаловать в один из самых грандиозных текстов, когда-либо создававшихся в этом мире; извините за неудобства, никто не обещал, что будет легко. Магия не дается даром.

«Сказки живут дольше, но для этого они должны сделаться всего лишь сказками. Как бы то ни было, произошло это давным-давно; мир, как мы теперь знаем, — такой, каков он есть, и не иной; если и было прежде время ходов, дверей, открытых границ и множества пересечений, то теперь оно прошло. Мир состарился. Даже погода нынче не та, какая нам ясно вспоминается из прошлого; не будет уже ни прежних летних дней, ни таких же белых облаков, ни такой душистой травы, ни тени, такой глубокой и полной обещаний, — всего того, что рисует нам память, что было когда-то давным-давно».

Правда, ключик-то оказывается совсем не тот, что нужен — поэтому квест затягивается и превращается в мистический трип, в котором по пятам за главным героем ходит всякая чертовщина. То автобус, которым он едет в Прагу за ключиком, провалится в какое-то дурное межмирье-межвременье, то герой не сможет проснуться из повторяющегося по кругу кошмара. Да и персонажи вокруг него собираются тоже не очень обычные: кто умеет засыпать в одном месте и просыпаться в другом, кто путешествует во времени, лихо проскакивая десятилетия и не старея при этом ни на день. Филипп со щенячьим азартом гоняется за ключиком по карте Европы, словно превратившейся в один большой форт Байярд, а вслед за героем носится читатель, которому вся эта суета вокруг ключа тоже не дает спать спокойно.

В погоне за ключом «Буратинушка» объезжает пол-Европы — от Москвы, где живет он сам, до Праги, Кракова и Германии. Эти места хорошо знакомы читателям «Живого Журнала» Светланы Мартынчик, земной аватары сэра Макса. Равно как знакомы им и сказки-мифоложки вымышленного автора по имени Борис Цаплин, книжку которого читает Филипп, — разумеется, никакого Цаплина не существует, он по-борхесовски выдуман Мартынчик.

Но главное в истории с ключом — не сами его поиски (сюжет-то, как мы уже поняли, вообще не автором придуман) и даже не открытие двери, а то, что происходит помимо и рядом с ними. Так же, как в «Лабиринтах Ехо», автор смещает фокус, переворачивает подзорную трубу, делая второстепенное главным. В приключениях Малого Сыскного Войска сами по себе приключения не значили так много, как внесюжетная (казалось бы) болтовня героев за чашечкой камры и их жизнь за пределами детективной фабулы. Именно в этом кажущемся заполнении сюжетных пауз и открывалось, как на самом деле устроен «мир глазами Макса» и как с ним взаимодействовать. А детектив — просто приманка для доверчивых читателей. Главное — не экшен, а разговоры, мысли, сны. Сны, если верить «Энциклопедии мифов» — одна из тем, на которые в принципе можно и нужно разговаривать: «Сон — самый общедоступный опыт небытия, но мало кому достает мужества признать эти путешествия на изнанку мира не менее важной частью жизни, чем бодрствование».

Настоящий золотой ключик наш Буратинушка обретает именно во сне, когда спотыкается о специальное «пасхальное яйцо» для преданных фраевцев — зовут яйцо Макс (все совпадения случайны?), и именно он, как сказали бы любители ролевых игр, «сливает инфу» герою о главном, ради чего, собственно, и написан этот ароматный текст:

"— До сих пор вы были просто участником событий. Ехали, куда пошлют, делали, что требуется, слушали, что скажут, иногда верили, иногда — нет. Наблюдали, делали выводы, гадали, что происходит, пытались что-то понять — без особого успеха. И это к лучшему. Потому что в вашей ситуации нужно не понять, а решить, что происходит.

— Решить?

— Именно так. Решить и во всеуслышание объявить свою высочайшую волю. Твердо знать: как я скажу, так и будет. В смысле, как вы скажете. Это же ваша история. Вот и продумайте ее в деталях».

Дальше сюжет переворачивается с ног на голову несколько раз подряд, и развязку, пожалуй, не всем будет легко принять — она может показаться слишком простой. Но в этом-то и смысл как «Ключа…», так и на первый взгляд легкомысленных, эскапистских «Лабиринтов»: мир не враждебен нам. Нет конфликтов, нет врагов, кроме нас самих (об этом последнем написаны «Хроники Ехо»). Мир не препятствует нам, а помогает. Если мы сами того хотим, конечно же.

В попытках понять, чего же он на самом деле хочет, Филипп исписывает несколько страниц, но в конце концов оставляет одну фразу: «я хочу, чтобы все исполнилось смысла». Это — тоже ключ, на сей раз к первой и последней страницам романа. Чем отличается мир обессмысленный от мира, исполненного смысла? Ничем. Кроме смысла. Это просто еще один фраевский коан. А «Ключ из желтого металла» — просто еще одна «Книга для таких, как я». А «не таких» никто насильно в рай тянуть не будет, честное слово. Если их самих не затянет — а такой риск есть…

Вот и встретились три одиночества. Селеста Темпл, боевитая и бесстрашная барышня, выросшая где-то в очень тропической колонии, наемный разрешатель проблем, а попросту киллер по прозвищу Кардинал Чань и последний немецкий романтик, военный врач Абеляр Свенсон. От первой ушел жених, от второго — жертва, которую ему заказали, от третьего — непутевый подопечный, принц карманного немецкого княжества. А произошло все это в связи с одним загадочным балом-маскарадом, на котором творилась непонятная чертовщина с намеком на эксперименты над людьми. Совершенно случайно встретившись в огромном городе, троица решает действовать сообща, коль скоро все и вся против них. «Доктор Свенсон сунул сигарету в рот и освободившейся рукой взялся за руку Чаня. Мисс Темпл положила свою маленькую ручку на две мужские. Она понятия не имела, какой смысл имеет этот жест (хотя что-то интригующее в нем было), но подумала, что в жизни еще не была счастливее». Что следует знать еще, прежде чем брать этот кирпич в руки: автор романа — драматург, толщина книги — 810 страниц убористым шрифтом, кроме того, никакой это не Лондон, как может показаться.

Да, это похоже на Стивенсона и Жюля Верна, Уэллса и Джека Лондона, даже Диккенса и Уилки Коллинза, и автор настолько увлечен стилизацией под викторианскую прозу, что местами, не вписавшись в поворот, уходит в пародию — как то происходит с многостраничными детальными описаниями места действия или процесса чаепития. Далквист с тщательно продуманным легкомыслием устраивает сюжету совершенно опереточные «немножко слишком»: протагонисты немножко слишком везучи, их противники, даром что злодеи со стажем, немножко слишком недогадливы, жадны и эгоистичны. Сядьте на место, господин Станиславский, вас сюда вообще не звали. Таковы законы жанра авантюрного романа, и наша читательская проблема только в том, что нам давно не четырнадцать лет, когда мы даже если и знали, что герои должны сокрушить злодеев, все равно успевали испереживаться подчистую, пока книга не закончится. Кстати, именно поэтому я не пророню ни слова больше про сюжет романа, подчиняясь закону жанра для критика, который должен умереть под пытками, но не сказать, что убийца — шофер. Пусть проницательный читатель разгадывает тайну стеклянных книг самостоятельно, следуя за отважной троицей. Тем более что герои выписаны очень выпукло и места в романе, выстроенном как пьеса или сценарий, занимают ровно поровну, выбирай — не хочу. А мы поговорим о литературе.

Авантюрный роман — одна из питательных сред для этого гомункулуса с вычурным названием. Другая среда — это ретрофантастика, стимпанк, который суть эстетика, а не литературный жанр. Дирижабли и пневмопочта, ученые-злодеи и техномистика с алхимией, псевдовикторианский антураж и не совсем настоящие, слегка гротескные леди и джентльмены — стимпанковский набор готов, все включено. Ретрофантастика, если разобраться, маскирует тоску по веку модерна, когда человеческий разум казался всесильным, а наука и искусство — способом изменить мир к лучшему. Но мир Далквиста уже отравлен не то крысиным ядом постмодерна, не то самой обычной писательской совестью. Изобретение, способное творить странные и страшные вещи с сознанием людей, превращая их не то в сверх-, не то в нелюдей, — это наглядный пример того, как успехи науки только приближают Судный день, а не отодвигают его. Где-то здесь прячется ответ на сакраментальный вопрос «что делает человека человеком?», но искать его в лабиринтах романа предоставим проницательному читателю.

Наконец, третий источник, из которого течет неторопливая река «Стеклянных книг…», был мной открыт совершенно случайно. Вчитываясь в какое-то очередное тормозящее действие описание не то места, не то одежды героини, не то флэшбека героя, я мысленно рисовала себе подробную картинку… и вдруг поняла, что если это действительно нарисовать, то времени на преодоление текста будет затрачено меньше. Это же комикс! «Лига выдающихся джентльменов». Графический роман, если выражаться солидно. Таким образом, Гордон Далквист решился на беспрецедентный эксперимент: он написал графический роман без картинок, заменив их все текстом. И эксперимент показал, что текст в этом случае проиграет в выразительности и легкости восприятия, хоть и выиграет по объему и ни с чем не сравнимому удовольствию рисовать в голове картинки самостоятельно. Господи, пошли Далквисту Алана Мура или еще кого-нибудь из той же палаты. Ручаюсь, это сделает «Стеклянные книги…» дважды бестселлером, а их автора — кавалером Ордена Британской империи. Ну ладно, может, я и преувеличиваю, по законам жанра. Просто мне и в самом деле любопытно визуализировать текст. Может, экранизация, если она будет, с этим справится?

«Галактический консул» — это «звездный торговец Пола Андерсона встречает дипломата Ретифа Кейта Лаумера и беседует с ним на языке Стругацких». Мир, в котором это все происходит, похож на Полдень, но это не он — он не коммунистический и вообще никак не заидеологизированный. Земля у Филенко — несчастная планета, пережившая ядерный конфликт, после которого у человечества внезапно (хотя с чего бы?) встали мозги на место и оно занялось созиданием вместо разрушения; примерно тогда же на землян упало Галактическое Братство, объединяющее несметное множество разноуровнево развитых цивилизаций. Братство безвозмездно, то есть даром, подарило землянам энное количество технологий — включая подпространственное перемещение в космосе — и взяло к себе. Так человечество разделилось на тех, что остались на Земле, и тех , что отправилось осваивать новые рубежи и общаться с иными разумами. На последнем специализируются ученые-ксенологи. Среди них — и наш главгерой, Константин Кратов, страшно милый трехстворчатый шкаф с антресолями, причем в антресолях — мозги, и нефиговые.

Трилогия — «Галактический консул», «Эпицентр» и «Блудные братья» — выстроена декамеронисто: серия новелл — эпизодов из заковыристой кратовской судьбы, в каждом из которых герой решает очередную задачку общения с Иными (вот он на обложке одну из них и решает, красавец — впрочем , тогда он еще был не ксенологом и вообще молодым балбесом), обрамлена историей уже посолидневшего героя, которого мудрые инопланетяне отправили на Землю писать мемуары и заодно соображать, что один из этих эпизодов прошлого загадочным образом связал его судьбу с судьбой, ни много ни мало, Вселенной. И если внутренние новеллы завершены, то рамочная интрига до конца трилогии остается нерешенной — вроде бы автор собирался разгадывать загадку в продолжении (отрывок из грядущего продолжения ходит в сети под названием «Очень странные миры»), но его пока не видно...

Оторваться от всего этого безобразия невозможно совсем. По крайней мере, первые две части я читала взахлеб, а вот в «Блудных братьях» автор слегка затормозился — вместо серии новелл здесь единая история, но она, во-первых, вальяжна и перенасыщена деталями, во-вторых, совсем не инопланетна (это добротный такой шпионский роман, но совершенно земной по характеру конфликта), а в-третьих, в названии внезапно спойлер, муахаха. Но — отменный язык (местами почти совсем Стругацкие, да), живые симпатичные герои и вкусная пища для ума определенно перевешивают недостатки, если их вообще способен заметить кто-то не обладающий моей въедливостью.

“Ябба-Дабба-Ду» — это не латинское или греческое имя какой-нибудь генетически заблудшей марки тунца. «Ябба-Дабба-Ду» — это название подводной лодки, большой и зеленой, в розовый горошек. <...> Ходили слухи, что капитан «Яббы-Даббы-Ду» Фило Дюфрен был самым черным африканцем, оставшимся на планете Земля, но только одному человеку удалось запечатлеть его на фотографии, да и тот человек ничего о нем не рассказывала. Еще ходили слухи, что в «Яббе-Даббе-Ду» установлен вечный двигатель, секрет которого станет известен миру — плюс к тому сколько угодно жевательного мармелада, — как только человечество докажет, что достойно подобного дара”.

Всего вторая глава, а у читателя уже, как это принято нынче говорить, “выносит мозг”. Собственно, вынести его должна была уже аннотация: она честно предупреждает, что в книге речь идет о техногенном будущем, роботах-убийцах, самом высоком небоскребе в мире, акулах-мутантах из канализации, 181-летней ветеранше Гражданской войны и человеке по имени Янтарсон Чайнег. Первостатейный бардак, одним словом, и у читателя остается только один вопрос: “Зачем это все?” А мы создадим маленькую, но гордую интригу и ответим на этот вопрос чуть позже.

Пока попробуем пересказать роман в трех предложениях, что является задачей нетривиальной: вы когда-нибудь пробовали так пересказать “Алису в Стране Чудес” или “Автостопом по Галактике”? “Канализация, газ & электричество” им родня – это такая же абсурдистская суматоха о жизни, Вселенной и вообще. Перед нами недалекое будущее, для нас с вами уже практически прошлое, в котором экология скопытилась окончательно, все чернокожие вымерли от неизвестной науке пандемии (кроме негров с зелеными глазами, и объяснение этому в романе есть), а людей обслуживают андроиды, которых обозвали “электронеграми”. Бывшая жена креативного миллиардера и вообще славного парня Гарри Ганта, идеалистка Джоан Файн, берется расследовать убийство рейдера по имени Янтарсон Чайнег, которого забили до смерти томом романа Айн Рэнд “Атлант расправил плечи”. Рэнд присутствует в романе весьма зримо: ее голографическая копия, заключенная в электрическую лампу, ведет с Джоан длинные философские споры, чтобы в финале устроить такой сюрприз-сюрприз, что мало не покажется…

Рафф писал “Трилогию общественных работ” (подзаголовок романа) в начале девяностых, поэтому его “фантастика ближнего прицела” к моменту издания на русском уже почти превратилась в альтернативную историю. Автор густо пересыпает текст байками про известных личностей: скажем, Елизавета II с возрастом превращается в стервозную фурию, а Стив Джобс и вовсе заделался телепроповедником… Собственно, нарочито абсурдное, кривозеркальное будущее понадобилось автору для того, чтобы поговорить не о “фантастических допущениях”, дорогих сердцам ортодоксов от НФ, а о людях и о том, как они устроены.

У Мэтта Раффа, кроме отменного чувства юмора, есть и другой редкий дар: любить людей такими, какие они есть. Несовершенными, делающими глупости, имеющими право на ошибку. И полемика “Трилогии…” ведется не с философской доктриной Айн Рэнд (хотя “Атлант расправил плечи” в пересказе Раффа получается очень смешным), а скорее со всеми доктринами скопом: человек сложнее и ярче любой догмы, сколь бы безукоризненно логичной она не казалась. Поэтому искусственный разум всегда будет капитулировать перед человеком – ему никогда не научиться так же виртуозно делать глупости и совершать абсурдные поступки, как это умеют люди. В одном из эпизодов искусственный разум, желая запугать Джоан, утверждает, что знает, какая у нее любимая книга – и попадает впросак, потому что по читательскому билету Файн эту книгу брали ее мать и однокашница, а она никогда ее не читала. Документы не дают никакого знания о человеке, а сам он так же загадочен, как причина столь долгой жизни однорукой ветеранши Гражданской войны по прозвищу Змей.

Свобода повествования в этом и подобных текстах – демонстрация того, на что бывает способна свобода творчества, высший дар человечеству. “Как только человечество докажет, что достойно подобного дара”.

Это очень опрометчивое заявление, но, кажется, на сегодняшний день это лучшая книга Геймана, лишний раз доказавшая, что равных ему Рассказчиков Историй в наше время очень мало. Он мастер коротких форм — а значит, «роман в новеллах» оказался очень подходящей «одеждой» для его таланта. Но главное в тексте — интонация, этот непередаваемый сплав тепла, лукавства и какой-то очень ненатужной, искренней сентиментальности. Как будто Сказочник улыбается, разговаривая с нами, как будто он любит свои истории больше, чем когда-либо смогут их полюбить самые преданные слушатели. Это тон, которым нужно разговаривать с детьми, тонко чувствующими любую фальшь.

И только так можно рассказать детям о самых важных вещах — о жизни и смерти. Обитатели кладбища, воспитавшие Ноубоди Оуэнса, кажутся куда более живыми и теплыми, чем настоящие люди — и страх перед смертью и покойниками уходит, рассеивается утренним кладбищенским туманом. Но — когда герой не хочет уходить в мир живых, потому что все его друзья мертвы, ему отвечают: живые от мертвых отличаются тем, что у первых впереди сто дорог и тысячи возможностей, а у мертвых их уже нет. И когда Бод покидает кладбище, став почти взрослым — хочется плакать, от горечи расставания и счастья долгого и счастливого пути, который только начинается...

Разные дороги у живых и мертвых, только раз в несколько лет встречаются они, чтобы станцевать сладко-жуткий танец «макабрей» и забыть об этом. Каждому когда-нибудь предстоит поездка на могучем коне прекрасной Леди в сером... а пока — вот тебе жизнь, друг мой, живи ее всю.

Спасибо Гейману за то, что он сказал самое важное самыми правильными словами.

Идея первая: никогда не знаешь, в каком момент окажешься орудием судьбы. Идея вторая: зло никогда не остается безнаказанным. Слишком просто? — А чего ж вы хотели от подростковой книжки? У «Черной книги секретов» вышел караул с позиционированием в русском переводе: зачем-то ее начали сравнивать в аннотации с «Тринадцатой сказкой», написали какие-то умные слова про викторианскую готику, а то, что книжка вообще-то для детей — забыли напрочь. Или не знали? В общем, в таком разрезе хоровые вздохи разочарования от читателей неизбежны.

А лет в 12 книжка бы пошла за милую душу. Кстати, перевод очень неплох, не поленились даже перевести «говорящие» фамилии. Альтернативная Англия, малолетний бедолажка-карманник, таинственный незнакомец, злобный помещик, столкновение благородства и жадности — такой себе «Оливер Твист», только поменьше и пошустрее. Симпатичная стилизация под викторианскую прозу — жаль, что автор сосредоточился только на подростковой аудитории и вдвойне жаль, что этого не поняли наши издатели.

Перечитывала книгу в оригинале. Так как книжка в переводе уже подзабылась, текст сравнивался с фильмом — с чувством глубокого охренения. Потому что все было не так. Совсем, вообще, ни разу. И Септимус погиб не так. И встреча с Лилим в финале была не такой громокипящей. И половина эпизодов ушла куда-то лесом. Ну а про то, что образ капитана Шекспира (который по тексту вообще capitan Alberic) расширялся и углублялся специально под Роберта Де Ниро, все в курсе, кажется. Вообще более-менее неприкосновенной в фильм вошла только сцена на постоялом дворе. Ну и завязка истории с Топазом Власти — со смертью восемьдесят первого лорда.

Но кое-что еще осталось. Это кое-что кажется мне важнее всей этой фабрики спецэффектов. И Гейман, который сам писал сценарий, все-таки это оставил — как бы ни сидели на нем злобные голливудские продюсеры, если они вообще на нем сидели.

Сюжет. Юноша бледный идет совершать подвиг во имя любви — и по ходу эту самую любовь теряет. Звезда, предполагавшаяся «призом» и условием для женитьбы на «принцессе», оказывается не объектом, а субъектом, живым существом со своими чувствами; из вещи она превращается в персонажа. Жизнь технично укладывает сказку на обе лопатки и оказывается на порядок сказочнее.

Вот, собственно, о чем нам тут сказочник рассказывает. Это тейлкиллерство чистейшей воды, но тейлкиллерство... человечное, что ли. Взять истертый сказочный сюжет и посмотреть, что будет, если там начнут действовать живые люди, а не плоские картинки — вот в чем был интерес писателя во всей этой истории. Причем сказке как таковой это не противоречит совсем — Волшебная Страна становится только краше от того, что новая любовь оказалась более «настоящей», чем та, ради которой совершался подвиг. Отказ наследного принца принять корону и править долго и счастливо — просто еще один штришок к портрету, не более.

«Гиперион» действительно оказался так хорош, как меня в этом уверяли. Даже лучше. Да, действительно — одна из лучших фантастических книг последних десятилетий (в этом году ему, кстати, 20 лет уже — практически классика, можно сказать). Даже больше того — просто одна из лучших книг. «Гиперион» — больше, чем фантастика.

В первую очередь это стройно и четко выстроенный текст — просто готический собор, а не книга. Хотя сюжетная рамка проста и допотопна: есть семь паломников на планету Гиперион, к жестокому божеству Шрайку, и есть истории, которые они рассказывают. (Историй, кстати, внезапно шесть, а не семь, и это почти не спойлер.) «Кентерберийские рассказы», конечно же. Кроме Китса, аллюзий на которого через край, он даже самолично пробирается в текст (действие происходит в 28-м, что ли, веке; откуда там Китс — это еще один почти не спойлер), Симмонс передал большой привет почти всей английской литературе, которой он, как дипломированный специалист, во многом обязан (интересно, одной мне в рассказе Консула мерещились «Ромео и Джульетта»?). Он из нее родом, как человечество — со Старой Земли.

Симмонс еще и превосходный стилист: как он переключает речевые регистры, рассказывая истории шести паломников — не налюбуешься. Шесть повестей в шести разных жанрах, каждый сделан «под персонажа» (и даже, как считается, соответствует определенному периоду в фантастике): жесткая военная проза для полковника Кассада, «крутой детектив» для сыщицы Ламии Брон, «лирическая биография» для поэта Мартина Силена... Истории — шесть концентрических кругов, каждая из которых в каком-то смысле дополняет предыдущую, и это «сгущение смыслов» нарастает вплоть до финального рассказа Консула. Здесь разрешается рамочная интрига, заданная в прологе (один из паломников — шпион давних врагов человечества; Консул должен понять, кто именно), и здесь же градус пафоса достигает немыслимой, почти непростительной высоты — масштабу текста, впрочем, соответствующей.

«Гиперион» — это текст вопросов, а не ответов. Если ответы и существуют, они будут дальше, в продолжениях. Но и такой, оборванный на высокой ноте за пять минут до Апокалипсиса, он воистину прекрасен.

Печальная судьба римлянина Публия Овидия Назона, изгнанника, скончавшегося где-то на берегах Черного моря, притягивала поэтов и писателей с неодолимой романтической силой — главным образом потому, что слишком велик соблазн сделать одну частную жизнь Жизнью Поэта Вообще, «гонимого миром странника», байронически страдающего и умирающего на чужбине. Австриец Рансмайр (тоже, кстати, обитающий вдали от родины — в Ирландии), кажется, мимо этого соблазна тоже не прошел, но книга интересна не этим. В истории благополучного римлянина Котты, ни с того ни с сего рванувшего на край Ойкумены, в городок Томы, искать рукопись «Метаморфоз» и, если повезет, самого Назона, совмещаются два временных пласта, (условная) древность и (не менее условная) современность, по принципу стереокартинок в волшебном бинокле.

Примерно так:«Ибо по знаку Императора, который уже явно заскучал после седьмой речи, а теперь махнул и восьмому оратору, из такой дали, что Назон различал лишь глубокую бледность Августова лика, но ни глаз, ни черт лица не видел... так вот, по усталому, равнодушному знаку Назон в тот вечер вышел и стал перед букетом тускло поблескивающих микрофонов...»

Или так: «А ведь Прозерпина много лет обручена с Дитом, немцем, которого вынесла к этим берегам забытая война и которого в Томах все как один звали Богачом, потому что дважды в год ему привозили морем деньги из какого-то инвалидного фонда. Но Дит-немец страдал очень тяжкой болезнью — его грызла тоска по болотистым маршам и сырым лесам Фрисландии; о Фрисландии он часто говорил, когда стриг овец. Еще Дит умел стричь волосы и бороды, зашивать раны, составлял мази и продавал целительный зеленый ликер, утверждая, что он-де из швейцарских монастырей. Когда такие средства не действовали и все врачебное искусство оказывалось бессильным, Дит хоронил покойников железного города и ставил на могилах каменные надгробия».

В городе Томы, последнем прибежище поэта, все жители носят мифологические имена — Арахна, Эхо, Ликаон, Кипарис, Ясон, — превращаются в волков, ласточек и камни... То ли Овидий их такими нашел, то ли создал — собственно, об этом и текст: о вечном возвращении мифа, о его монументальной застывшей вездесущести/сущности, в которой все уже было и все повторится вновь. Последний мир — еще не последний.

Только вот прием этот, будучи один раз вычислен и рассмотрен со всех сторон (не без удовольствия) — остается назойливым и постоянным до конца романа. Текст слишком прозрачен, слишком легко сдается, при всех своих играх в загадочность: ну, вечное возвращение, знаем, плавали, и?.. Обрядить миф в современные одежды — мы это уже где-то читали раз сто пятьдесят. Не знаю, ставил ли автор цель «перемаркесить Маркеса», но это ему не удалось: «Сто лет одиночества» страннее, живее и ярче, их легко любить, но трудно объяснить — с «Последним миром» все ровно наоборот.

Собственно, роман очень верно включили во все университетские программы: это отличное наглядное пособие для объяснения сути мифологического мышления. И все. И еще — текст отлично подходит для настраивания «взгляда вглубь», сквозь века и архетипы, до самого мифологического дна. При условии, что вам про это самое дно уже кое-что известно.

«Страж» — это психиатрический (точнее, психоаналитический, а совсем точно — романтизирующий психоанализ) триллер, эффект которого выстроен на одном простом приеме: в тексте есть два взаимоисключающих объяснения происходящего, ни одно из которых не предъявляется как единственно верное.

Главный герой, Мартин Грегори, недавно переквалифицировавшийся из хиппи в яппи (действие романа происходит в самом начале 80-х), утром в день рождения жены совершает поступок, потрясший его самого:

Во всяком случае, в версию Грегори очень хочется верить — уж больно красива и уж больно придает смысла всей его дурацкой жизни. Если Грегори нормален, конечно.. И вот так весь текст: от одного «если» к другому.

У сборников рассказов есть один безусловный плюс: какую бы кучу мусора (пусть и любовно подобранную) они бы собой не представляли, среди них можно таки пару жемчужин выкопать. В «Людях и комиксах» я откопала прелестную штучку «Аэрозоль» — про фантастическую полицейскую аэрозоль, которая делает видимыми пропавшие вещи; главные герои распыляют ее на себя — и получают рядом с собой призраки своих «бывших»... На этом, кажется, все — остальное почти не запомнилось.

Рассказы Летема — это ловушки, обманки. Они дразнят нарочитым «психологизмом» и обещанием развязки, чтобы в финале обернуться ничем, вызвав у читателя только недоуменное «ну и что?» Скажем, описывается некое антиутопическое будущее, где половина народу живет в городе за невидимым барьером, а другая половина — в автомобилях, стоящих в пробках. Далее двум героям удается легально проникнуть на вожделенную территорию города — пусть и в качестве рекламных агентов, которые на время действия контракта не могут избавиться от навязчивого желания рекламировать товар. Чем все кончилось? Да ничем, миропорядок устоял. Точно так же коллизия вокруг претензии покупателя в рассказе «Очки» ничем не разрешилась, зато читатель получил настоящую пьеску абсурда, вполне беккетовского или даже кафкианского.

В рассказе «Вивьен Рельф» описываются повторяющиеся встречи двух людей, которые вроде бы встречались раньше — но не могут вспомнить, когда и где. Рассказы Джонатана Летема — вот такие же «невстречи» с текстом. Удовольствие на любителя, как принято говорить.

Пелевин любит буквы и аббревиатуры: за «ДПП (НН)», «Ампир V », «П5» последовал « t » – царство победившего лаконизма. Граф Т., главный герой романа, – это не граф Толстой, как можно подумать. Если нечто выглядит, как утка, крякает, как утка, и ведет себя, как утка, – это не утка. Это симулякр. Пусть даже роман начинается с перефразировки известного исторического анекдота про Толстого – «Его светлость пашет только перед курьерскими поездами!», – и продолжается красочными боевыми сценами в исполнении главного героя, владеющего боевым искусством «незнас», то есть «непротивление злу насилием». Граф Т. ищет загадочное место под названием «Оптина Пустынь» – на самом деле это, конечно, монастырь, который исторический Лев Толстой неоднократно навещал. Но в контексте романа «Оптина Пустынь» – это просто буквосочетание, место, о котором никто ничего не знает, включая самого графа Т. Еще один симулякр.

А вот переплет, в который попадает граф Т., читателям Пелевина, да и просто читателям, очень хорошо знаком. Он встречает человека по фамилии Ариэль (привет Шекспиру или опять симулякр?), который утверждает, что является автором романа про графа Т. Причем не единолично, а в компании литературных негров: один пишет экшен, другой – эротику, третий – наркотические глюки, четвертый – лирические отступления… Одного из этих недотворцов внезапно (как принято нынче писать в Интернетах) зовут Гриша Овнюк – привет Борису Акунину? Впрочем, линия Ариэля вся «с приветами»: профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем, в смысле затворник Пелевин хорошо осведомлен о слухах, которые кружат вокруг него, как мухи вокруг… варенья. В том числе и слух о том, что по книге в год за него пишут вот те самые негры с разделением труда.

Пелевин, оказывается, в принципе та еще язва – еще никогда он не прокатывался таки тяжелым катком по всему гламуру и дискурсу современной литературы, а также жизни, Вселенной и вообще. Досталось всем: писателям, критикам, политикам, игроделам, церкви...

» – …Он, кстати, за это время защититься успел, представляете? Теперь доктор теологических наук.

– Доктор чего?

– Их к ученым приравняли, – хохотнул Ариэль. – Они теперь научные степени могут получать, как раньше физики или математики. Пантелеймон уже диссертацию залудил, сразу докторскую — «Святое причастие как источник полного спектра здоровых протеинов». «

Собственно, кроме россыпи едких и точных шуток и аллюзий на самого себя (внимание, в этом романе присутствуют Василий Чапаев и говорящая лошадь!), собирать по тексту нечего: все остальное мы уже читали, причем не только у Пелевина. Раз за разом его герои то сходят с поезда, то переплывают реку Урал, то снимают Шлем ужаса – в общем, выбираются из тоналя в нагуаль, сбрасывают покрывала Майи и становятся всемогущими, что твой Нео. Граф Т. выбирается из собственного романа, чтобы стать из читателя… писателем? Нет, для начала просто свободным человеком. Духом, который дышит, где хочет. А все эти Ариэли и Победоносцевы, Достоевские и Соловьевы – пыль на ветру. Очень соблазнительно счесть « t » эдаким писательским завещанием, итоговым текстом – но что, если контракт еще не закончился?..

«Все возвращается за последнюю заставу. Облака, дети, взрослые, и я тоже. Так кто же сейчас туда едет? На редкость глупый вопрос, хотя его и любят задавать всякие духовные учителя. «Кто» – это местоимение, а тут ни имения, ни места. Все, что можно увидеть – это, как сказал бы моряк, пенный след за кормой. Время и пространство, которое маркетологи из Троице-Сергиевой лавры породили по заказу либеральных чекистов, чтобы не затихло благодатное бурление рынка под угасающим взглядом Ариэля Эдмундовича Брахмана. Ведь должен же свет что-то освещать. Но теперь пора домой…»

Читала в оригинале, и оказалось, что это хорошо. Перевода я не вынесла: переводчик (и редактор с корректором за компанию), путающий «одеть» и «надеть» — это, по-моему, за гранью добра и зла.

В переводе, конечно, напрочь ушла игра слов в названии: это, безусловно, «Летний рыцарь», но по звучанию — еще и большой привет «Сну в летнюю ночь». Ну да, про феечек. Только батчеровские фейри (да и фейри легенд, не эта крылатая мелочь постшекспировской эпохи) совсем не белопушистые. Но и не злые тоже. Летний и Зимний Дворы фейри (это Благой и Неблагой Дворы, в привычной терминологии) просто другие, с нечеловеческой логикой и психологией, со странными играми и запутанными отношениями соперничества-сотрудничества, направленного ни много ни мало на поддержание вселенского равновесия.

Но убийство Летнего Рыцаря (человека, выполняющего некоторые... скажем так, щекотливые поручения Летнего Двора) ставит это равновесие под угрозу. И расследовать это дело, а заодно спасать мир, приходится чикагскому волшебнику-раздолбаю Гарри Дрездену. У него нет выхода — и у Зимнего Двора фейри, и у Конклава магов есть чем припереть его к стенке...

В общем, это довольно лихой триллер в антураже городского фэнтези, в меру черноюморной, в меру пафосный, не без постмодернистских шуточек, приятно читающийся. И не очень связанный с предыдущими книгами о Гарри Дрездене — что особенно приятно, потому что их до «Летнего рыцаря» аж четыре штуки. Если бы еще не банальнейшая до зубовного скрежета коллизия с очередным Армагеддецом и спасением мира — все было бы еще лучше.

Давно мне не попадалось текстов, от которых меня надо было бы оттаскивать за уши. Плотный, жесткий, непростой, не церемонящийся с читателем, перенасыщенный терминами с переднего края науки (от квантовой физики до лингвистики), но тем не менее драйвовый от первой до последней фразы текст — а что такое драйв научного поиска, лихорадочный кайф рытья земли носом в поисках истины, знают те, кто знают. Идеологически ближе всего здесь «Солярис», но это такая же близость, как у Солнца с нашей ближайшей звездой Проксимой Центавра — просто ничего ближе не приходит в голову. Почти идеальная фантастика, в которой Чужие выглядят действительно Чужими, а люди — людьми, пусть и отмороженными ровно в той степени, какую может позволить временной разрыв почти в сотню лет (действие книги происходит в 2082 году). Фантастика, выполняющая свое предназначение на все сто: расширяющая горизонт восприятия вслед за новым опытом — и по параболе возвращающая нас к нам же, на Землю, но уже с иными темами для разговоров. И литература, выполняющая свое предназначение на все сто: последние строки читала уже другая я, не та, которая открывала первую страницу. И чертовски хороший перевод, шампанского за третий столик переводчику, он герой.

Однако варнинг: литературу в «Ложной слепоте» быстрее увидят те, кому сдастся фантастика, а для нее нужен некий бэкграунд (мне тоже местами приходилось возносить молитвы Гуглу Всемогущему, а кому легко). Персонажи, автор и издатели поясняют кое-какие реалии и термины, но отнюдь не все.

ЗЫ. Да, еще. Один из персонажей книги — вампир. Абсолютно научно аргументированный и эволюционно продуманный, никакой мистики.

«Крысиный король» оказался хорош — не хуже «Вокзала потерянных снов», Мьевилль все-таки большой талантище. Единственная некрасивость, которой ему удалось избежать в «Вокзале...», — это подача своей драгоценной левой идеологии прямым, как рельса, текстом. Но если абстрагироваться от этого назойливого марксизма (хотя у меня есть подозрение, что автор как раз этого хотел бы от нас меньше всего), то мы получаем отменную, практически эталонную городскую сказку, с почти неизбежным тейлкиллерством.

Мьевилль выворачивает наизнанку легенду о Гаммельнском Крысолове: последний (переводчик почему-то называет его Дудочником, хотя точнее было бы — Флейтист) оказывается не героем-спасителем, а мегаломаньяком с мечтой о контроле над всеми живыми существами, помешанной на власти белокурой бестией. Хотя противостоящий ему Крысиный король — тоже не ангел с крылышками. Он — крыса в человеческом обличье, а крысы, как известно, не только хитры и ловки, но и трусливы.

Главный герой романа Сол Гарамонд — родня Крысиному королю, сам полукрыса-получеловек. Основа сюжета — его поиск себя: король делает его человекообразной крысой, со всеми крысиными способностями (от невидимости для людей до возможности питаться отбросами, не боясь несварения желудка), но Сол слишком хорошо помнит себя человеком — из тех времен, когда у него был отец, ныне покойный, и друзья, которым сейчас угрожает опасность в лице Дудочника. Мьевилля явно завораживает идея «половинчатости», возможности сращения человека с кем-то или чем-то иным с тем, чтобы на выходе получилось нечто большее, чем человек. И Сол — не человек, не крыса, а какое-то совсем третье существо:

» – Один плюс один равняется одному, твою мать, – сказал он и тяжело обрушил флейту на челюсть Дудочника. Тот отшатнулся, но не упал. – Я не крыса плюс человек, усек? Я больше, чем один из двух, и я больше, чем оба. Я новое существо. Ты не заставишь меня танцевать».

Впрочем, главное в «...короле» — не сюжет, а атмосфера: изнанка мегаполиса, грязная и притягательная, со своими запахами и звуками, передана писателем отменно, да еще и с разных точек зрения — объемно, практически 3D. Лондон изнутри видит не только Сол, для которого такой угол зрения в новинку — для его друзей, ди-джея Наташи и художника Фабиана, город виден сквозь волшебное стекло музыки и живописи. И мифологические существа (кроме короля крыс, в книге появляются король пауков Ананси и король птиц Лоплоп, упоминаются король кошек и королева собак) — плоть от плоти этой изнанки, которую нам «снаружи» традиционно не видно. «Крысиный король» этим сродни геймановскому «Задверью» — и совсем не случайно, пожалуй, оба они говорят о Лондоне...

Мое первое знакомство с олдевским циклом «Фэнтези» — не сказать, чтобы неудачное, но и принятое без особого восторга.

Складывается ощущение, что этот занятный и уютный мир, в котором магия является точной наукой, Олди придумали для себя в качестве эдакого курорта, на котором они могли бы отдыхать и оттягиваться в промежутках между серьезными большими вещами (а они чем дальше, тем больше тяготеют к размашистым эпопеям). «Курорт» стал и почти идеальной площадкой для стеба (в том числе и над самими собой), и вполне годным материалом для разговора шутя о серьезных, хотя и не сказать чтоб особо новых вещах.

«Три повести о чудесах» — это очень красочные, очень насыщенные живыми яркими деталями «истории с моралью»; мораль — по крайней мере, одна из, — достаточно ясна: «Не бойся посмотреть в глаза своему страху». Страх этот вполне реален, почти материализован, будь то бестелесная сущность с неясными намерениями («Захребетник»), бестелесная же сущность, насылающая дурные сны в обмен на вечную вампирскую жизнь и сверхспособности («Снулль вампира Реджинальда»), мощный «дурной глаз» — проклятие окружающих и источник вечного чувства вины для обладателя («Скорлупарь»)... Снова любимый олдевский мотив — человек, который совершает нечто большое и важное только путем победы над собой, потому что другого пути нет. Но все это — без эпичной серьезности, а вприпрыжку, с шутками-прибаутками, аллюзиями на культурные явления нашей с вами реальности, не всегда, впрочем, уместными... И — уютный, веселый, нестрашный мир, в котором всем и всему находится место, и даже с нечистью вполне можно уживаться.

«Рассказы очевидцев, или Архив Надзора Семерых» формально тоже относятся к циклу «Фэнтези», а фактически, похоже, писались в разное время и по разным поводам, и в одну кучу собраны с большой натяжкой. Есть там и веселый, но пустой стеб ради стеба («Принцесса без дракона»), и безликая пафосная зарисовка о борьбе Добра и Зла («Старое доброе Зло»), и тонкая злободневная философская притча («Проклятие»).

Словом, сборник получился очень неровным, не оставляющим цельного впечатления. Хотя мир «Фэнтези», несмотря на всю свою вторичность, очень славный, стоящий того, чтобы туда возвращаться время от времени. Как Олди и делают — явно не без удовольствия.

»- Ну когда же, когда же вы к нам вернетесь? — спросил я.

- Как только в этом возникнет необходимость, — ответил Олли. — Когда у вас случится беда или в ваших сердцах поселится Одиночество».

Книга с именем «Рэй Брэдбери» на обложке — гарантированное удовольствие, хрустящий, как яблоко, кусочек сочного счастья. Даже если это сборник из новых — этот вышел на английском в 2002 году.

С возрастом патриарх впадает «как в ересь, в неслыханную простоту»: становится внятнее и прозрачнее, разворачивает метафору одним изящным движением, обходится совсем без фантастики (для тех, кто привык считать Брэдбери фантастом, в книге немало сюрпризов). Еще он не перестает быть сентиментальным — и остается тем редчайшим писателем, который никогда не превращает сентиментальность в пошлость. Как он это делает — уму нерастяжимо. Волшебник.

В контекст творчества рассказы сборника вписать несложно: в «С улыбкой щедрой, как лето» упоминается Гринтаун, а «Осенний день» и вовсе выглядит полемикой с «Вином из одуванчиков»: что толку в детских заметках на память, если в старости ты все равно не сможешь вспомнить, что имел в виду? Есть здесь и Брэдбери — мастер ужаса («Звери»), и Брэдбери — преданный читатель («Аккумулятор Скотта Фицджеральда/Толстого/Ахава»), и Брэдбери — самозабвенный кинозритель («Прощальное путешествие Лорела и Гарди к Альфе Центавра»). А еще, оказывается, Брэдбери может быть по-настоящему едким и ироничным («Пора в путь-дорогу», «Враг в пшеничном поле», «Полуночный танец дракона»).

Еще этот новый Брэдбери много пишет об одиночестве. Будь то старость или непонимание супругов, отсутствие у ребенка товарищей для игр или попытки родителей прийти в себя после смерти сына — всюду есть эта глухая стена, преодолеть которую у героев нет сил и желания. И, как прежде, писатель старается прорастить прошлое в настоящем, свести времена и жизни, найти мертвым место среди живых, повернуть время вспять («Диана де Форе», «Переходный период», «После бала»)...

Словом, Брэдбери все тот же. Но другой. Но тот же. И в этом нет противоречия.

Волшебник.

»- Кто ты — ангел Господень или Его темный сын?

- Да, — ответил Смит и вышел».

«Дом...» на первый взгляд кажется менее выстроенным, гладким и «литературным» текстом, чем отчетливо литературоцентричные «Часы» или «Избранные дни». Кажется — такой себе роман «за жизнь», про то, как люди влюбляются, ошибаются, расходятся, не слышат друг друга и угрохивают целую бесценную жизнь на ожидание мифической «настоящей жизни». Все так, но и чуточку больше. Собственно, почему бы не представить на секунду, что

А можно не мудрить и просто прочитать вот ту самую книжку «за жизнь», автор которой умудряется делать самые обыденные вещи нескучными, а ритм повествования — совершенно неутомительным. И посмотреть на собственную жизнь под этим дивным углом. «Галактики взрываются над его головой, а он в одних трусах в горошек». Воистину.

А что, это могло бы получиться интересненько: женский взгляд на изначально мужскую историю. Там, где у Мэлори в «Смерти Артура» — подробные описания поединков, со всеми уточнениями, чем и куда один благородный сэр заехал другому благородному сэру, у Брэдли — подробности прядения и вышивания, особенности протекания сложных родов и сплетни про то, кто к кому чего чувствует. Здесь, правда, есть опасность скатиться в мыльную оперу, но Брэдли скатилась в другую сторону — идеологическую. Зря она это сделала, потому что получилась у нее в итоге — «Черная книга Арды». Про то, что Моргана (Моргейна) на самом деле хорошая, а виноватые во всем — злобные и тупые христиане, уничтожившие исконную-посконную кельтскую и феминистскую религию Богини. Разумеется, все христиане — идиоты, а жрицы Богини — прекрасны, величественны и владеют магией. Как-то даже неловко спрашивать, много ли чести в том, чтобы быть лучше эдаких христиан.

Нельзя не признать, впрочем, что авторша делает попытки как-то сравнять счет. Вивиана и Мерлин, при всей своей мудрости, порой выглядят беспринципными манипуляторами, а Моргейна в некоторых эпизодах вырастает до подлинно трагической фигуры — когда ее саму, что называется, «несет», и она только успевает оправдываться перед самой собой, что, дескать, такова воля Богини. Не все в «Туманах Авалона» однозначно, и это хорошо. И даже попытка как-то примирить враждующие религии в финале есть.

Но иногда авторша выдавала такое, что хоть стой, хоть падай: чего стоит одно якобы скрытое гомосексуальное влечение между Артуром и Ланселетом (орфография авторская)! Мол, и Гвенвифар (Гвиневеру) последний любит лишь постольку, поскольку не может открыто любить Артура. Слешеры захватили мир (а книжка, заметьте, написана в первой половине 80-х!). Опять-таки неловко спрашивать, слышала ли Брэдли что-нибудь о понятии «куртуазная любовь», а если слышала, почему не увидела, что Ланселот в кельтскую историю не вписывается вообще, потому что это герой из другой традиции, он и придуман-то французами в 11, кажется, веке...

И — пафос, тонны пафоса. Иначе как становясь в эпические позы, герои общаться практически не умеют. Понятно, что законы жанра, но ведь и Толкин как-то умел давать разрядку и не перегружать текст высокопарностями... Брэдли слишком серьезна, и это большой минус. И слишком многословна: герои регулярно сообщают читателю то, что ему уже сорок пять раз сообщили...

В общем, эдакая версия артурианы — очень на любителя, и я к ним не отношусь. Я по-прежнему предпочитаю Мэри Стюарт, а вообще давно пора перечитывать «Смерть Артура».

Не Пелевиным единым жива достопамятная серия «Мифы». Вот Маргарет Этвуд, например, пересказала «Одиссею» с точки зрения Пенелопы. Казалось бы, ну что там может быть интересного: ну вышла замуж за хитроумного, родила ему сына, потом двадцать лет ждала с войны и дождалась.

А вот — оказывается, и Пенелопа не так проста, и Одиссей не такой уж и блаародный герой, каким мы привыкли его видеть. В изложении героини, которая на момент рассказывания истории уже глубоко в Аиде, не было там никакой большой любви — просто удачно сложившийся брак по расчету, в котором двое просто врали друг другу с три короба и тем были счастливы. Уж лучше верить, что Одиссей в своих странствиях встречал богинь и чудовищ, а не шлялся по портовым тавернам.

Этвудовская Пенелопа получилась очень холодной, циничной и расчетливой стервой, и только однажды в ней просыпается неподдельное чувство — когда Одиссей казнит служанок, которые спали с женихами Пенелопы. Оказывается (а Гомер-то и не знал!), это было частью хитрого плана, придуманного Пенелопой же. И за убийство служанок Одиссей проклят и обречен на вечные скитания: «Идите за ним по пятам на земле и в Аиде, и где бы он ни пытался укрыться — в песнях и драмах, в фолиантах и диссертациях, в примечаниях и приложениях!»

В тексте, исполненном какого-то загробного, чернушнейшего юмора, находится место и вставкам для хора — издевательским песням служанок, — и антропологической лекции с феминистским уклоном — про казнь служанок как ритуал жертвоприношения, символизирующий победу патриархата над матриархатом. Опять-таки издевательский тон этой лекции решительно не позволяет предположить, всерьез Этвуд или так шутит...

В общем, штука получилась занятная, но неуловимая, как та самая вода, в которую уродилась Пенелопа, дочь смертного и речной нимфы: «Вода не сопротивляется. Вода течет... Вода — не сплошная стена, она никого не остановит. Но она всегда пробьется туда, куда захочет, и в конечном счете ничто перед ней не устоит». Слишком велик соблазн прочитать текст буквально — если бы не ядовитый тон авторши, которая разрушает монументальное здание «Одиссеи» для постройки своего, которое тут же снова рушит, просто ради забавы...