Хол Клемент – это как Клиффорд Саймак, только «тверже». В отличие от Саймака, которого не интересовали научно-технические подробности, Клемент писал весьма «твердую» фантастику, тщательно обосновывая свой вымысел с точки зрения науки. В то же время он, подобно Саймаку, в своих произведениях описывал мирные контакты и взаимопонимание самых различных существ, где бы они ни жили, как бы ни выглядели и из чего бы ни состояли. «Игла» – хороший тому пример. Как сейчас написали бы о разумном инопланетянине-симбионте, поселившемся внутри человека? Думаю, что в девяти случаях из десяти получился бы банальный «ужастик» о злобных пришельцах-завоевателях, каких написаны уже сотни, в оставшемся одном – унылая заумь с ворохом умных наукоподобных слов и минимумом смысла. И уж в любом случае никому бы и в голову не пришло сделать такое жутковатое существо – разумную слизь, способную просочиться внутрь человека, пока тот лежит на пляже, и запустить свои отростки по всему организму, – дружелюбным и стремящимся к взаимопониманию.

К счастью, роман под названием «Игла» уже написан и существует таким, какой есть, более семидесяти лет. Соглашусь с мнением, что он рассчитан в основном на подростков, но не соглашусь, что целевая аудитория его не осилит. «Игла» читается намного проще, чем наиболее известные у Хола Клемента произведения «месклинитского цикла», и отчасти напоминает «Остров дельфинов» Артура Кларка – один из эталонов классической фантастики для юношеской аудитории. Хотя по сравнению с Кларком стиль Клемента несколько тяжеловесен, сам сюжет – поиск на маленьком острове в Тихом океане инопланетным детективом (Охотником) беглеца-преступника из своего народа – в любом случае не может не вызвать интереса. Кажется, мне раньше не встречались фантастические детективы, где и сыщик, и преследуемый столь разительно отличались бы от людей и это самым прямым образом влияло бы на ход событий. Интрига создана основательно и умело, ложных следов и тупиковых версий, несмотря на ограниченность места действия, по тексту разбросано немало, и скучать во время чтения почти не приходится. На тяжеловесность авторского слога я скоро перестал обращать внимание, лишние подробности о лодках, бетонных работах и прочем подобном иногда пропускал, а заключительные слова даже напомнили мне легкий английский юмор Кларка. В общем, если вас не раздражает столь немодный нынче постулат о возможности контакта и взаимопонимания с чужим разумом, «Иглу» (вне зависимости от вашего возраста) стоит прочитать.

Существует и продолжение, написанное почти тридцать лет спустя, – «Сквозь игольное ушко». Обычно я весьма скептически отношусь к возвращениям писателей через долгие годы к своим старым персонажам и идеям: ничего хорошего из этого чаще всего не получается. В данном случае с радостью констатирую, что мой скептицизм в отношении продолжения «Иглы» оказался ошибочным. Самое главное: авторский замысел не производит впечатление высосанного из пальца, как это часто бывает в таких случаях. Читая первую часть, я удивлялся, что Клемент – непохоже на самого себя – почти полностью обошел вниманием биохимические и иммунологические стороны сосуществования человека и инопланетного симбионта. Ну, не то чтобы совсем обошел – кое-что об этом в первых главах говорится, – но в дальнейшем эти вопросы не поднимались вообще, словно Боб и Охотник приспособились друг к другу мгновенно и идеально. Кроме того, в первой книге остается неопределенной судьба Охотника, застрявшего на чужой планете без каких-либо шансов вернуться домой. И вот во второй книге обе эти линии сведены воедино и продолжены вполне естественным образом. Снова Клемент не дает нам заскучать, подкидывая ложные следы один за другим и мягко, но постоянно нагнетая напряжение. Этот темп слегка сбит разве что в окончании, которое кажется немного поспешным, –

Сделаю еще замечание по поводу отсутствия интереса к противоположному полу у главного героя во второй книге. Оно отмечено автором предыдущего отзыва как нечто неестественное, а мне кажется, что романтическая линия исключена Клементом из повествования вполне обоснованно. Если у человека так плохо со здоровьем, что он порой и ходить-то может с трудом и вообще без помощи специалистов из народа Охотника долго не протянет, думаю, вряд ли флирт будет стоять у него в списке первоочередных дел. Даже если рядом с ним постоянно находятся две умные и симпатичные девушки, он совершенно естественно воспринимает их в данный момент прежде всего как помощников в поисках, от результата которых зависит его здоровье, а скорее всего, и жизнь. Вот когда дело будет закончено – тогда Бобу, естественно, придется сделать выбор между Дженни и Маэтой, но это уже осталось за рамками повествования (есть только очень неявный намек, кого именно он выбрал). Да и вообще, если речь идет о Бобе, поневоле обращаешь внимание на другое. В первой книге он – действительно главный герой, энергичный, находчивый и деятельный, основной двигатель всего сюжета; во второй же он предстает перед нами беспомощной развалиной, вокруг которой суетится и всячески хлопочет десяток человек и которая вдобавок то и дело влипает в различные неприятности, заставляя родных и друзей ее оттуда вытаскивать. Фактически главные действующие лица второй книги – они, а не Боб, выполняющий в основном лишь функцию носителя Охотника. И это, пожалуй, главный минус второй части дилогии – не настолько существенный, чтобы испортить общее впечатление, но достаточный, чтобы полностью смазать образ Боба, оставшийся после знакомства с «Иглой».

Под конец – немного о переводе. В первых главах первой части он производит впечатление невычитанного машинного: неуклюжие, громоздкие, внутренне не согласованные (вплоть до утраты смысла) предложения, стилистические и лексические «ляпы», множество пунктуационных ошибок, встречаются и орфографические. Дальше, особенно во второй части, качество перевода заметно улучшается, но все равно время от времени режут глаз то жаргонные словечки («рыжуха», «снаряга», «чуйка»), то неверное употребление слов (модные нынче «озвучить» и «нелицеприятный»), то вообще не существующие в русском языке слова («навосковать» вместо «навощить»). Правда, я прочитал «Иглу» в малотиражном издании из числа «ШФ-продолжателей» и прекрасно понимаю, что в таких случаях о хорошей корректуре и редактуре речи не идет. Остается надеяться, что в будущих изданиях (уже не малотиражных) это будет сделано и дилогия об Охотнике и Бобе получит действительно качественный перевод на русский язык – она его вполне заслуживает.

Прежде всего – большое спасибо Rajt’у, написавшему первый отзыв на «Лодку над Атлантидой»: без него я вряд ли когда-нибудь узнал бы о существовании этого романа. А узнав, сразу же записал себе в список на прочтение: мне представилось, что речь идет о добротной вещи в духе любимой мною старой фантастики. На деле оказалось одновременно так и не так: роман Кернбаха в моем восприятии четко разделился на две сильно различающиеся между собой части.

Первая, основная часть – главы с первой по двадцать шестую включительно – это действительно в целом незамысловатая, но увлекательная и легко читающаяся история, живо напомнившая мне «Последнего человека из Атлантиды» и «На краю Ойкумены», но с добавленной темой посещения Земли марсианами. В тексте то и дело встречались названия, описания и слова, знакомые по роману Ефремова, а некоторые персонажи оказались схожими с беляевскими: например, у Беляева есть раб-скульптор Адиширна-Гуанч и царевна Сель, а у Кернбаха – ученый раб Аута и дочь жреца Неферт. А образ солдата, а позже сотника дворцовой стражи Яхубена напомнил мне ефремовского Баурджеда. Наконец, как и у Беляева и Ефремова, одним из важнейших событий является восстание рабов против своих хозяев.

На первых десятках страниц темп развития действия весьма неспешен. Подробное описание похода атлантов за рабами в Египет является лишь завязкой сюжета: нам представляют основных действующих лиц и показывают странную звезду, неподвижно висящую в небе к страху и недоумению людей. До разъяснения загадки звезды (и, соответственно, до основного действия) дело доходит только через сотню с лишним страниц, а до «великолепной лодки», по которой назван роман (оригинальное румынское название «Luntrea sublimă», кажется, переводится именно так), – еще через полсотни. Зато потом повествование вдруг резко ускоряется: все раздумья и сомнения персонажей, которым столько времени уделялось в начале, почти полностью пропадают, остаются только поступки, да и те переданы крайне скупыми словами.

А позаботиться о разумных объемах было и вправду совершенно необходимо. В романе Атлантида окончательно гибнет в двадцать шестой главе, но действие продолжается – впереди еще девять глав. Что в них происходит и зачем вообще они нужны, если сюжет вроде бы доведен до конца? Ответ надо искать в личности автора. Виктор Кернбах был известен не только как писатель и журналист, но и как специалист по мифологии разных народов, составитель «Словаря всеобщей мифологии» и при всем том сторонник нетрадиционных толкований мифов и легенд. И вот, дойдя до катастрофы и описав ее, он не удержался, чтобы вдобавок в соответствии со своими взглядами не дать «объяснение» как можно большему числу других разнообразных исторических и легендарных событий, связав их с судьбами последних атлантов и марсианских гостей на чужбине. Похоже, что именно ради этого ему и пришлось галопом проскакать всю середину романа, экономя на чем только можно, чтобы потом отдать сэкономленные страницы «разгадкам» древних тайн и мифов.

Видимо, румынский писатель и сам понимал, насколько окончание его творения не похоже на начало, и добавил поэтому эпилог, действие которого происходит в нашей современности: оказывается, весь роман был только рассказом хозяина дома своему гостю, а теперь рассказчик (в котором нетрудно угадать самого Кернбаха) отстаивает право своей точки зрения на существование в споре с гостем-скептиком. Не уверен, что писатель достиг этим своей цели – скорее, наоборот, так как эпилог по стилю и содержанию похож больше на самооправдание, чем на сколько-нибудь серьезную аргументацию. Так что мне кажется, что для романа было бы намного лучше, если бы он заканчивался двадцать шестой главой. Во всяком случае, именно так я и советую его читать: до того момента, когда первый фараон Первой династии садится на трон, и не дальше. В этом случае впечатление от «Лодки над Атлантидой» останется вполне благоприятным. Ну, а если решите читать дальше… что ж, я вас предупредил.

Как я успел убедиться за почти три года на «ФантЛабе», каждый уважающий себя лаборант считает своим долгом рано или поздно написать отзыв на «Поселок», хотя в общем-то всё, что можно сказать о нем, уже давным-давно сказано. Но, по-видимому, есть в нем что-то такое, берущее за душу, из-за чего промолчать, не написав от себя хоть несколько строк, просто невозможно. Я также не отступлю от этого правила и выскажусь по свежим впечатлениям, перечитав «Поселок» только что (каюсь, всего лишь во второй раз). Так получилось, что недавно я перечитал и другое похожее по сюжету произведение – «Планету изгнания» Урсулы Ле Гуин. В обоих случаях речь идет о выживании людских поселений на чужих планетах, но сейчас, невольно сравнивая творения Ле Гуин и Булычева, я понимаю, что разница между ними очень велика, если не сказать: огромна. «Планета изгнания», как и многое другое в Хайнском цикле, построена на довольно-таки искусственных предпосылках и оттого производит слегка отвлеченное впечатление красивой игрушки для ума и чувств. Постепенно вымирающая колония Лиги Миров на планете Верель напоминает мне аристократов из обедневшего, но гордого рода, упрямо не желающего признавать, что пришли трудные времена, ведь угроза вымирания колонии лишь маячит в отдаленной перспективе – через несколько десятков, а то и сотен лет.

Наверное, именно по контрасту с «Планетой изгнания» «Поселок» и произвел на меня теперь впечатление более глубокое, чем в первый раз. (Так что о «синдроме утенка», как тут кое-кто утверждает, говорить вряд ли приходится.) Здесь всё совершенно иначе – грубо, осязаемо и очень просто. Здесь не пьют чай из тонких фарфоровых чашечек старинной работы, потому что у людей поселка нет ни фарфора, ни чая. Здесь не хранят рядами за стеклом древние книги в позолоченных переплетах, так как книг в поселке тоже нет – ни единой. Здесь никто не живет в каменных домах с центральным отоплением, потому что нет ни камня, ни металлических труб, ни газа для топлива. Десяток деревянных хижин, крытых листьями, – вот и весь поселок, в котором ютятся потерпевшие крушение на чужой планете люди с корабля «Полюс». Для них, в отличие от колонистов на Вереле, вопрос выживания – это не десятилетия, а считанные годы.

Собственно, как таковое вымирание поселку не угрожает. Опасность в другом – в утрате ощущения себя частью человечества и сопутствующих этому общечеловеческих знаний. Медленно, но неизбежно их вытесняют повседневные навыки выживания во враждебной дикой природе: как отличить ядовитое растение от съедобного, по каким приметам предсказать погоду, как сделать хороший лук и стрелы к нему… В «Планете изгнания» эта проблема тоже поднимается, но выводы двух писателей в ее отношении диаметрально противоположны. У Ле Гуин будущее колонии – в адаптации, слиянии с местными первобытными племенами, но не обязательно ведущем к переходу на их уровень жизни и потере знаний. Булычев, наоборот, показывает на исторических примерах, что для человеческого коллектива адаптация есть деградация. Соответственно по-разному решены и образы ее непримиримых противников. В «Планете изгнания» упрямец Пилотсон – персонаж скорее отрицательный, а в «Поселке» Старик и его ученик Олег – главные опоры, на которых держится надежда на лучшее: что дети, родившиеся на чужой планете, все-таки наперекор всему вырастут людьми, а не превратятся в полудиких Маугли.

Кстати, о надежде. Роман, как известно, состоит из двух частей: «Перевал» и «За перевалом». Первая была написана и издана как отдельная повесть; восемь лет спустя к ней была добавлена вторая часть, и получился «Поселок» в том виде, в каком он теперь известен. Я встречал в отзывах мнения, что вторая часть была написана совершенно зря и вышла намного хуже первой. Думаю, однако, что вовсе не зря. В названии «Перевал» заключен двоякий смысл: имеется в виду не только тот перевал в горах, который преодолел Олег с товарищами, но и переломный момент в жизни поселка. Отчаянная попытка пробиться на горное плато к поспешно покинутому когда-то «Полюсу» наконец удалась, в поселке появляются книги по радиотехнике, а вместе с ними – и возможность, вернувшись на корабль следующим летом, исправить передатчик и послать сигнал бедствия. Перевал отчаяния тем самым пройден, безнадежность сменяется спокойной уверенностью, слово «если» в разговорах о будущем уступает место слову «когда». И совершенно оправданно поэтому было дописать историю поселка на безымянной планете до логического завершения, превратив надежду в свершившийся факт.

Как видим, вторая часть вполне уместна и даже необходима. А вот что она кое в чем уступает первой, пожалуй, соглашусь. Во-первых, мне кажется, что не стоило бы вводить в нее хорошо известного персонажа – Владислава Павлыша: как-то не соответствует сложившийся у меня по более ранним повестям его образ общему тяжелому фону. Впрочем, Павлыш в «Поселке» уже не тот, что прежде. Ему уже сорок, он стал слегка серьезнее и степеннее и даже перестал с ходу влюбляться в каждую девушку, с которой сталкивает его судьба, – наоборот, это в него теперь влюбляются. Во-вторых, эта история суровой с виду начальницы, тайно влюбленной в своего подчиненного, так и осталась неоконченной, равно как и неясной – судьба несчастной Лиз, вздыхающей по Олегу. Раз уж в повествование введена романтическая линия, даже две, стоило бы довести их до той или иной развязки. В-третьих, конец второй части, многое оставляя брошенным, содержит в то же время немало надуманных, никак не продиктованных необходимостью событий: замеченный, но не узнанный сперва воздушный шар на дереве, сломанная нога, нападение шакалов, укус снежной блохи с последующим припадком безумия и прочее. В первой части действие развивалось спокойно и размеренно, почти без драматических кульминаций. Ну, а здесь, кажется, чувство меры писателю под конец немного изменило. Конечно, нельзя не признать, что эпизод, когда начальница экспедиции в бреду принимает добравшегося наконец до станции Казика за обезьяну и гонит его прочь, весьма чувствительно бьет по нервам читателя: что же, весь долгий путь в поисках спасения – и напрасно?.. В этом Булычев своей цели добился. Но по его воле за двадцать лет люди с «Полюса» уже достаточно настрадались, чтобы подвергать их еще и таким вот нарочитым испытаниям под конец просто ради пущего напряжения. Их трагедия – именно в повседневном безнадежном унылом существовании, и вся искусственно нагнетенная драматичность концовки с ним сочетается плохо. Без нее можно было бы легко обойтись:

…По дороге едет на сером ишаке человек средних лет. Стоптанные сапоги, запыленный халат, поношенная тюбетейка – ничем не примечательный путник, каких тысячи на дорогах Бухарского эмирата, Кокандского ханства, Хивинского ханства и других сопредельных государств. Но почему же одни, узнав, кто он такой, кричат приветственно: «Здравствуй, Ходжа Насреддин!» – а другие в ужасе бормочут: «Случилась большая беда – в нашем городе появился Ходжа Насреддин»?

Еще в детстве мне попал в руки сборник анекдотов о Ходже Насреддине. Юмор там, конечно, порой совсем не детский, но для составления общего представления об этом фольклорном герое и того, что я понимал тогда, вполне хватило: «житейский» мудрец, обычно прячущий свою мудрость под личиной показного простодушия или чудаковатости, человек в общем-то домашний и мирный. И я был немало удивлен, когда несколько лет спустя взялся за книгу Соловьева: Насреддин-то у него совсем не такой! Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Леониду Соловьеву удалось почти невозможное: не потеряв ничего из исходного фольклорного образа Ходжи Насреддина, он действительно сделал его совсем другим человеком – героем, борцом, витязем (и неважно, что «под витязем вместо могучего коня Тулпара был маленький пузатый ишак»). Человечество с глубокой древности сочиняло истории о героях-одиночках – от Гильгамеша и Геракла до персонажей современных комиксов. Но Ходжа Насреддин, каким изобразил его Леонид Соловьев, стоит среди них особняком. Он не античный титан, не супермен и не волшебник, однако его дела – те же подвиги. Отобрать горное озеро у корыстного владельца или утопить алчного ростовщика, да еще так, чтобы один с превеликой охотой подписал дарственную, а другой не только сам залез в мешок, но и заплатил за это, – такое под силу только Ходже Насреддину. Добровольно сдаться эмирским стражникам ради спасения друзей, вернуть радость жизни кающемуся вору или раздать беднякам несколько тысяч таньга – и это также может только Ходжа Насреддин. Помогают ему в этом не только и не столько острый ум, хитрость и находчивость, сколько прежде всего другая черта – ею-то, собственно, и отличается Ходжа Насреддин из повести от своего фольклорного прототипа.

Так о чем же написал Леонид Васильевич Соловьев? О любви к жизни и ко всем, кто к этой жизни принадлежит. Вот она, сила Ходжи Насреддина: в любом человеке он способен отыскать хорошее, светлое, доброе начало. И не только отыскать, но и сделать так, чтобы оно возобладало, хотя бы на краткий срок, над остальными сторонами его натуры. А если ничего такого не находится и человек этот служит лишь источником зла, – тогда Ходжа Насреддин беспощаден, и беспощаден справедливо. Вспомните, что случилось с Агабеком и ростовщиком Джафаром, – вряд ли кому-нибудь придет в голову сожалеть о них. Не думаю, что можно применить к этому противостоянию: герой из народа против власти и алчности – эпитет «плоское», каким его наградил автор предыдущего отзыва. Оно не плоское, оно актуальное и живое: если мы перенесем действие в наши дни, кто будет главным противником Ходжи Насреддина? Да все те же самые лица, разве что соответствующим образом осовремененные. Зло, с которым боролся Ходжа Насреддин у Соловьева, никуда не исчезло – наоборот, еще сильнее стала его хватка и еще крепче вросло оно своими корнями всюду, куда только смогло дотянуться.

Если коротко, то «Повесть о Ходже Насреддине» – одна из тех немногих книг, которые заставляют меня жалеть, что на «ФантЛабе» используется строго десятибалльная шкала и нет возможности в виде исключения выйти за ее пределы – в данном случае баллов так до двенадцати. Хорошо, что есть на свете такие книги, и тем нужнее они нам сейчас, когда миром правят страх, ненависть и подлость.

Начну с того общеизвестного факта, что мы находимся на сайте любителей фантастики. А следовательно, тема параллельных миров должна быть нам отлично знакома, и, возможно, многим она уже приелась. Но вот передо мной лежит еще одна книга о параллельных мирах – и фантастики там нет ни слова. Вся она, от начала и до конца, – чисто научно-популярное издание, на полном серьезе рассматривающее возможность существования параллельных вселенных с точки зрения современной науки. Более того, речь идет не просто о возможности: Брайан Грин убедительно показывает, что существование параллельных миров с необходимостью вытекает почти из всех (!) теорий, на которых основана современная физика. И даже если мы не готовы признать, что где-то в бесконечном пространстве непременно найдется более или менее точный двойник нашей Земли со всеми ее обитателями, включая нас (и «ФантЛаб» тоже, кстати), или что в каком-нибудь миллиметре от нас всегда незримо и неощутимо присутствует другая Вселенная на параллельной бране, или что весь наш мир – всего лишь голографическая проекция событий, происходящих где-то невообразимо далеко на двухмерной границе Вселенной, возразить Грину нам нечего. Все свои выкладки он, как и в первых двух книгах, строит строго логически и последовательно. Одно вытекает из другого, другое – из третьего, цепочки рассуждений удлиняются и стыкуются друг с другом – и вот к последним страницам мы оказываемся с целым букетом различных параллельных вселенных в руках. Грин, очевидно, задался целью собрать под одной обложкой все современные научные представления о параллельных мирах, вплоть до самых немыслимых. Но, на мой взгляд, вышло так, что с этой самой немыслимостью оказался связан главный недостаток книги.

Постараюсь разъяснить, что я имею в виду. Как следует изучив первые два научно-популярных издания Брайана Грина – «Элегантную Вселенную» и «Ткань космоса» – и сравнив с ними «Скрытую реальность», я заметил, что каждая новая книга дальше и дальше углубляется в область непознанного и порой даже непознаваемого. Так и здесь: хотя существование параллельных вселенных того или иного рода в принципе можно доказать экспериментально, пока что это находится за пределами наших технических возможностей и, судя по всему, будет находиться еще очень долго. А есть в числе описанных в книге и такие гипотезы, которые уже целиком относятся к неверифицируемым и нефальсифицируемым. В своей самокритичной манере Грин задает себе вопрос: а наука ли это вообще? И, чтобы доказать: да, это все еще наука, – ему приходится затрагивать вопросы не столько научные, сколько относящиеся к философии науки. Особенно хорошо это заметно в последних главах (где, помимо прочего, оценивается возможность существования вселенной, целиком состоящей из плавленой моццареллы). От книги, написанной одним из ведущих физиков-теоретиков в области теории струн, я все-таки ожидал несколько иного, нежели таких вот философских рассуждений в духе Шлика или Поппера. (Кстати говоря, вышедшая в прошлом году четвертая книга Грина озаглавлена «До конца времен: разум, материя и наши поиски смысла в развивающейся Вселенной». Я ее пока не прочитал, но, судя по названию, она уже почти целиком посвящена философским размышлениям – таким образом, отход от физики к философии у Грина продолжается.)

Я не стал бы заострять на вышеописанном внимание – в конце концов, раз автору-физику здесь требуется философия, пусть будет философия, – если бы не тот факт, что в «Скрытой реальности» в жертву философскому анализу принесена характерная гриновская обстоятельность рассмотрения предмета. Это и есть тот самый недостаток, о котором я упомянул выше. Причиной, по-видимому, является желание сохранить объем книги на приемлемом для издателя уровне. Что ж, причина вполне уважительная, но в итоге создается отчетливое ощущение некоторой поверхностности: многим понятиям и теориям, на которых основаны рассмотренные гипотезы о параллельных мирах, уделено явно недостаточное для полного понимания сути предмета внимание. Правда, в конце, как обычно у Грина, имеются обширные примечания, где многие вопросы раскрываются намного глубже, чем в основном тексте. Но, по-моему, даже их недостаточно, тем более что они рассчитаны в основном на читателей с хорошей математической и физической подготовкой. Так что браться за «Скрытую реальность» лучше всего после прочтения первых двух книг Грина, где эти вопросы рассматриваются намного подробнее. А начинать с этой книги знакомство с научно-популярным творчеством Брайана Грина я бы не советовал.

«Косная материя», «энтропия», «чудовищный» – этот набор слов вам ничего не напоминает? Уверен, что да, очень даже напоминает «Туманность Андромеды» И. А. Ефремова – так? Но нет, все эти слова найдены мной в рассказе Александра Колпакова «Альфа Эридана», а знаменитый ефремовский роман тут ни при чем. Или все-таки связь имеется? Я почти уверен, что да: в рассказе можно без труда узнать некоторые события из первых глав «Туманности Андромеды», отдельные детали оттуда же и характерные для творчества Ефремова слова и выражения.

Первое сюжетное связующее звено – неожиданная встреча звездолета с массивным несветящимся гравитирующим объектом. У Ефремова это была железная звезда, здесь – остывший белый карлик. В обоих случаях борьба с гравитацией этого объекта поглощает бо́льшую часть энергии корабля. Как результат, в «Туманности Андромеды», если помните, «Тантра» садится на планету около железной звезды, где два члена экипажа оказываются пораженными парализующими разрядами местной фауны – «медуз» и «крестов». У Колпакова тоже происходит нечто подобное, только не после борьбы с белым карликом, а задолго до нее: на одной из планет Альфы Эридана все члены экипажа, кроме главного героя, Ивана Руссова, попадают под электрический удар какого-то местного ящероподобного создания. В «Туманности Андромеды» астронавигатор Низа Крит проводит в бессознательном состоянии весь оставшийся путь до Земли, а начальник экспедиции приходит к ее «саркофагу» в трудные минуты; точно так же в «Альфе Эридана» Руссов вглядывается в анабиозную капсулу, где находится его подруга Светлана Сергеева.

Это главные точки соприкоснования двух произведений, а есть и другие, помельче. Звездолет «Паллада» у Колпакова кажется почти целиком списанным с ефремовской «Тантры»: после посадки он принимает горизонтальное положение, а для взлета вновь встает вертикально; на корпусе имеется загадочный «гребень приемника равновесия», а в выходном шлюзе применяется «выдувающий» воздушный заслон; упоминаются «приборы охраны электронных связей»; работа контрольных приборов сопровождается звуками переменной тональности; наконец, в рубке управления находится особый экран, с помощью которого можно непосредственно наблюдать за работой реактора и ускорителя частиц главных двигателей.

А вот чего Колпаков совершенно не перенял у Ефремова – так это обдуманности действий экипажа и начальника экспедиции. В «Туманности Андромеды» «Тантра» перед посадкой на неизвестную планету долго проводит ее фотосъемку и радиолокацию, сбрасывает зонды-телепередатчики. Здесь же все куда как просто: сели на первое попавшееся место, выгрузили вездеход, поехали в лес и на берег моря. Можно подумать, что исследование планеты к этому и сводилось: поездить немного по красивым местам, пофотографировать пейзажи, набрать цветочков и камушков – и домой. А попадется эффектный ящер – выпалить в него лазером, чтобы расшевелить. Не астронавты-ученые, а какие-то школьники в походе, честное слово…

Наконец, сама научно-фантастическая основа рассказа на поверку оказывается лишенной даже элементарной логики. Описанные в рассказе межзвездные корабли классифицируются по степени асимптотического приближения их скорости к скорости света – каждое следующее поколение прибавляет еще одну «девятку после нуля». Для звездолетов класса «шесть девяток» (т. е. развивающих 0,999999 скорости света) указан порядок замедления времени: примерно в тысячу раз. Однако при этом, когда Руссов стартует на корабле следующего поколения «семь девяток», по приведенным числам (пятьдесят четыре дня по собственному времени корабля и около семидесяти лет на Земле) можно высчитать, что время замедлилось здесь даже меньше, чем для звездолетов предыдущего класса: менее чем в пятьсот раз. А еще непонятнее первая экспедиция Руссова: упоминается, что по локальному времени корабля прошло двадцать лет, а на Земле – пять тысяч. Двести пятьдесят раз, порядок величины тот же самый, а ведь темпы замедления времени при приближении к скорости света растут экспоненциально. Что же, «Циолковский» XXI века мог соперничать по скорости с новейшими кораблями восьмого тысячелетия? И он располагал настолько большим запасом горючего и припасов, что Руссов смог прямо по ходу полета изменить программу экспедиции и вместо планировавшихся четырех световых лет от Земли забраться аж за две тысячи восемьсот? Согласитесь, что такое больше под стать какой-нибудь простенькой космоопере, где герои свободно мотаются от одной звезды к другой, а при случае не прочь слетать и в соседнюю галактику.

Насколько авторский замысел далек от научной истины, можно убедиться путем расчетов. Если допустить, что древний «Циолковский» развивал хотя бы «одну девятку после нуля», по формуле релятивистского замедления времени получим, что за двадцать лет полета по собственному времени «Циолковского» на Земле прошло бы не больше пятидесяти лет. Пятидесяти, а не пяти тысяч! Основное допущение сюжета, благодаря которому Руссов вернулся на Землю в далеком будущем, оказывается полностью несостоятельным. И я вовсе не считаю себя излишне придирчивым: если уж перед нами явная «твердая» фантастика, да еще и целиком опирающаяся на релятивистские эффекты, то они, эти эффекты, просто обязаны соответствовать научной истине – пусть не идеально, но, во всяком случае, и не с ошибкой на два порядка, как здесь.

Так есть ли у рассказа хоть какие-нибудь достоинства? Пожалуй, одно все-таки есть – это название, благодаря которому рассказ стал титульным для целого сборника, изданного в 1960 году. Но при этом с лучшими рассказами сборника «Альфа Эридана» совершенно не выдерживает сравнения. Дикая путаница в «твердой» научно-фантастической основе, абсолютно невразумительные персонажи (даже сам Руссов), очень поверхностное изложение многих ключевых событий и, наконец, явные заимствования у Ефремова. А слепленный из этих составляющих сюжет сводится к затертому до дыр: сначала создать себе уйму трудностей, а потом в одиночку героически спасти, превозмочь, победить, преодолеть и т. п. В сборнике есть и другие рассказы на похожие темы, но «Альфа Эридана» – один из худших. В общем, если вам попадет в руки одноименный сборник – читайте там Стругацких, Анфилова, Савченко… ну, а читать титульный рассказ, пожалуй, смысла нет.

Этот сборник – показательный образец советской космической фантастики – той, которой уже не будет никогда: кажущейся нам теперь по-детски восторженной и порой до глупости наивной, но проникнутой искренней верой во всемогущество человека, в светлое будущее всей Земли, в то, что мы не одни во Вселенной, и стремящейся во что бы то ни стало донести эту убежденность до читателя. Судя по прочитанным мною отзывам на сборник и на входящие в него рассказы, кому-то это нравится, а у кого-то вызывает резкое отторжение; кто-то считает, что фантастика такого рода безнадежно устарела, а кто-то готов читать ее и в наши дни. Что касается меня, то я не стану хаять или хвалить рассказы «Альфы Эридана» только из-за их принадлежности к классической советской фантастике. Вместо этого попробую взглянуть на них по возможности объективно и только затем сделать вывод: заслуживает ли составленный из них сборник внимания в наше время или нет.

Две основные темы сборника вполне типичны для того времени – это Подвиг и Контакт. Начнем с Подвига. Нередко сталкиваюсь с мнением, что непременными его атрибутами в литературе тех лет являются речи-лозунги, прямолинейно-штампованное мышление и демонстративные самопожертвования. Такое тут действительно имеется, но по ходу чтения становится ясно: чем его больше, тем глупее совершаемые поступки. В качестве примера могу привести бессмысленное донкихотство капитана Зарубина из «Астронавта» В. Журавлевой. А подвиг между тем вовсе не обязательно должен быть эффектным внешне и сопровождаться, как у Зарубина, громкими словами: например, рывок Аверина к пульту управления («В конце пути» Г. Анфилова) показался бы стороннему зрителю «немощным и вялым». Подвиг может быть и не преодолением внезапно возникших трудностей, а заранее хорошо продуманным и научно обоснованным экспериментом – как в «Частных предположениях» братьев Стругацких. А порой подвиг – это просто молча сделанный выбор («Испытание “СКР”» тех же Стругацких). В общем, вдумчивый читатель, пожалуй, усмотрит в сборнике идею, фактически противоположную перечисленным выше «непременным атрибутам»: больше дела, меньше слов.

Теперь о Контакте. И здесь тоже не все так ясно и однозначно, как принято считать: отнюдь не все советские фантасты писали об инопланетянах по образцу Ефремова или Мартынова. Из трех рассказов сборника, посвященных этой теме, только в одном люди убеждаются, что чужие похожи на них, – в «Пришельце» А. Колпакова. А в остальных двух налицо гигантские, качественные различия. Во «Второй экспедиции на Странную планету» В. Савченко космонавты сталкиваются с кристаллической формой жизни, а у Г. Альтова в «Богатырской симфонии» автоматический звездолет-разведчик возвращается с посланием с планеты из антивещества (как выглядят ее обитатели, остается неясным). Но при всем этом фантастика пятидесятых убежденно показывает: даже такие, на первый взгляд непреодолимые, различия можно победить, один разум всегда способен понять другой, из чего бы ни состояли и как бы ни воспринимали мир их носители. Достоинство это или недостаток, пусть каждый судит по собственному разумению.

Люди Земли в сборнике – тоже далеко не всегда отштампованные по единому образцу светлоликие герои, какими зачастую представляют персонажей советской фантастики тех лет. В одинаковых ситуациях они поступают совершенно по-разному, со своей собственной мотивацией и логикой поступков. В первом рассказе сборника – «Вторая экспедиция на Странную планету» – командир Антон Новак, персонаж вовсе не отрицательный, готов уничтожить рой кристаллических обитателей системы Проксимы Центавра и решается ради этого на подлость по отношению к товарищам. И тут же, в следующем рассказе «Пришелец», ставшие пленниками чужого корабля земные космонавты могут разрушить электронный мозг звездолета и тем самым освободиться, но решительно отказываются от такого поступка: по их мнению, уничтожение творения чужого разума недопустимо. В рассказе «Астронавт» капитан Зарубин против всякого здравого смысла настаивает на продолжении полета на неисправном корабле, в то время как бортинженер спокойно и доказательно разъясняет, что долг экспедиции в сложившейся ситуации – немедленно повернуть обратно.

Кстати, Зарубин – не единственный персонаж, чьи действия критически мыслящий читатель иначе как глупостью не назовет. Есть и другие: кто-то очертя голову лезет в чужой звездолет, не обеспечив себе пути отхода, кто-то недолго думая палит из лучевого пистолета в гигантского ящера… Тут я, пожалуй, склонен согласиться с критиками: порой герои-астронавты ведут себя как дети малые. Единственное объяснимое исключение – это рассказ «Огненный цветок». Он, как и серия «Легенды о звездных капитанах», в которую он входит, является больше эпосом, сказкой, нежели полноценной фантастикой; поэтому и его персонаж, капитан Прометей, вполне может говорить стихами и допускать пробелы в логике суждений и поступков.

Что мне еще не понравилось – это кое-где слишком вольное обращение с законами физики. О замедлении времени при околосветовых скоростях, разумеется, знают все, и на этом явлении построены сюжеты «Частных предположений» и титульного рассказа – «Альфа Эридана» А. Колпакова. Но в последнем с темпами замедления времени творится полнейшая путаница (подробнее собираюсь написать в отдельном отзыве). Да и с понятием скорости авторы рассказов обходятся как-то очень уж легко: вставляя в текст умопомрачительные числа, ни один из них ни разу не удосужился указать, относительно чего эти скорости определяются – а ведь без точки отсчета понятие скорости попросту теряет смысл.

С прочими релятивистскими эффектами дело также обстоит не очень хорошо. Летящий с ускорением 1 g звездолет будет представлять собой систему отсчета, с точки зрения общей теории относительности полностью равноправную с Землей. Следовательно, все процессы будут происходить там точно так же, как и на Земле, никакое релятивистское увеличение масс экипаж звездолета ощущать не будет, и для переноски контейнера с горючим вовсе не потребуется прилагать сверхчеловеческие усилия. А если вслед за звездолетом летит с такими же скоростью и ускорением рой разумных «ракеток», он будет связан со звездолетом единой системой отсчета, в пределах которой не будет происходить никакого сокращения времени и расстояний, – а значит, во «Второй экспедиции на Странную планету» Антон Новак и Ло Вей зря выжидали четверо суток для разгона, прежде чем выстрелить в рой контейнером с антигелием. На такие несообразности, конечно, можно и закрыть глаза, тем более что в отдельных случаях на них базируется весь сюжет; но, заметив однажды, начинаешь смотреть на сборник уже иными глазами: хоть авторы рассказов в большинстве своем были учеными, их фантастика, оказывается, выходила порой не совсем научной…

Так что же можно сказать о сборнике «Альфа Эридана» в итоге? С учетом всего написанного выше однозначно оценить его сложно – тут все зависит в первую очередь от читателя. Если он настроен искать прежде всего недостатки, он их отыщет в изобилии: придраться есть к чему почти в каждом рассказе. Если он склонен видеть положительные стороны, то обязательно увидит – ведь и их имеется немало. Ну, а если он стремится придерживаться объективной точки зрения, то, наверное, прочитает сборник от корки до корки, затем перечитает раз-другой особо запомнившиеся рассказы, а потом, подумав, скажет: ну да, не шедевр, конечно… но все-таки неплохая книга!

Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу, что фантастика Китая для большинства из нас – все еще terra incognita, вглубь которой мы только начинаем делать первые вылазки. Мы неплохо освоили такие ее прибрежные области, как Земля Лю Цысиня (крайне разнообразный ландшафт, от болота мелких страстишек до пиков фантазии высокого полета) с примыкающим к ней мысом Баошу или острова Чэнь Цюфаня (зона экологической катастрофы, заваленная отходами промышленной цивилизации), но все, что лежит за их пределами, остается пока почти не исследованным нами. К счастью, и по таким неизведанным областям уже начинают появляться русскоязычные «путеводители», и «Невидимые планеты» – как раз одно из таких изданий. Впрочем, в предисловии составитель антологии Кен Лю честно признаётся, что знает о предмете намного меньше, чем следовало бы, и призывает читателя также воздержаться от категорических суждений по принципу «от частного к общему», ведь представленной небольшой подборкой рассказов «география» современной китайской фантастики далеко не исчерпывается. Так я и поступлю: буду высказывать чисто субъективные впечатления исключительно в пределах показанных нам небольших районов terra fantastica sinensis.

Несмотря на самокритичные заявления составителя, книга отличается редкостным разнообразием представленных в ней фантастических жанров – Кен Лю явно немало потрудился, чтобы собрать их под одной обложкой. Есть в этом наборе антиутопия грубая и безыскусная («Молчаливый город»), а есть более тонкая и любопытно задуманная («Складывающийся Пекин»). Есть ничем не ограниченный полет фантазии с философским привкусом («Невидимые планеты») и есть история совершенно приземленная, «ближнего прицела», но не становящаяся от этого хуже («Лето Тунтун»). Есть какое-то невнятное технофэнтези («Могила светлячков»), есть нечто вроде лирической постапокалиптики (диковинное сочетание, правда?) – «Ночное путешествие дракона-лошади». Однако мне из этого разнообразия понравилось далеко не все. Для себя я считаю лучшими рассказы «Лето Тунтун» (незамысловатая, но добрая и хорошая история), «Забота о боге» (интересна идея об одряхлевших демиургах-инопланетянах) и «Лицзянские рыбы» (похоже на «Поиски» Ли Гардинга и «День не в счет» Генри Каттнера, но подано, пожалуй, изящнее и тоньше). А худшими – «Могила светлячков» (если мне когда-нибудь и удастся отыскать некий смысл в этой зауми, вряд ли он компенсирует затраченные на его поиск усилия), «Молчаливый город» (не люблю антиутопии, а особенно такие топорные и примитивные, как эта) и «Девушка по вызову» (вроде бы и интересно, но совершенно непонятно, что, собственно, происходит и при чем тут собаки).

Так или иначе, уверен, что каждый, взявший в руки «Невидимые планеты», отыщет для себя хотя бы один рассказ по вкусу – в этом большое достоинство антологии, составленной по принципу наибольшего разнообразия. Но у вошедших в нее рассказов вне зависимости от жанра есть одна общая не слишком приятная черта: большинство их производит впечатление не законченных произведений, а необработанных заготовок, чуть ли не черновиков. Почти в каждом присутствует хорошая (пусть даже не оригинальная) фантастическая идея, но созданная на ее основе история кажется либо «неотшлифованной», с множеством «шероховатостей», за которые цепляется глаз, либо вообще неоконченной – не развитой до своего логического завершения, а прерванной где-то в случайном месте. Портит впечатление и перевод, который кое-где также кажется грубоватым, неотредактированным. И уж совсем воротит с души от употребляемых переводчиком словечек вроде «креативный», «инновационный» или «фейковый». Предполагаю, что такая лексика – артефакт двойного перевода: китайский – английский – русский. Если бы перевод выполнялся непосредственно с китайского, перед переводчиком не маячили бы гипнотизирующие призраки английских слов, и ему легче было бы остаться в рамках нормального литературного языка, не портя перевод отвратительными разухабисто-репортерскими англицизмами.

Последние два-три десятка страниц отведены под статьи об истории китайской научной фантастики и о текущем положении дел в этом жанре. За них Кену Лю отдельное спасибо: читать их было даже интереснее, чем некоторые из рассказов, и я пожалел, что они столь коротки. Впрочем, для самого общего понимания условий, в которых существует и развивается современная фантастика Китая, трех небольших статей вполне достаточно. Если наряду с ними учесть нарочито разнообразный состав антологии, наличие в ней кратких биографий писателей и «методологического» предисловия, можно сделать вывод, что книга призвана выполнять в первую очередь не развлекательную, а популяризаторскую функцию. И с этим, на мой взгляд, она справляется отлично, несмотря на все свои недостатки. Так что если вы хотите узнать, что еще может предложить нам Китай в области фантастики, помимо всем известных «Воспоминаний о прошлом Земли» Лю Цысиня, «Возрождения времени» Баошу и «Мусорного прибоя» Чэнь Цюфаня, то «Невидимые планеты» – как раз то, что вам нужно.

Если подбирать самый подходящий эпитет к «Планете изгнания», я бы выбрал в качестве такового слово «пронзительный». «Пронзительный» – не от слова «пронзает», а от слова «пронизывает», как, например, пронизывает до костей холодный ветер. Если вчитаться в книгу как следует, мысленно ставя себя на место ее героев, возникает именно такое пронзительное ощущение – одиночества, безысходности, тщетности, потерянности. Никому из нас такое в действительности испытать не дано просто потому, что мы живем на своей родной и вполне благоприятной для жизни планете. А в книге?..

Представьте себе планету, год на которой длится шестьдесят земных лет: по пятнадцать лет зимы, весны, лета и осени. Как и все живые существа этой планеты, люди на ней живут, подчиняясь такому долгому циклу: дети у них рождаются только весной и осенью. Но вот перед нами девушка Ролери, родившаяся не в срок – в так называмое Летнее Бесплодие. Она одна – все свое поколение: те, родился весной, уже взрослые люди, родившиеся осенью – еще маленькие дети. Не то что в ближайших племенах, а, пожалуй, и на всей планете у Ролери не отыщется ни одного ровесника. Лучшее, на что она может рассчитывать, – со временем стать пятой женой у какого-нибудь старика. Попробуйте представить себе, что она должна ощущать, размышляя о своей жизни. Ну как, пронизывает?

Казалось бы, худшее одиночество и вообразить невозможно, однако нам тут же доказывают обратное. Колония пришельцев из космоса – поселенцев из Лиги Миров, обосновавшаяся на той же планете десять местных (то есть шестьсот земных) лет назад, когда-то была сильна и многолюдна, но теперь постепенно, но неумолимо вымирает. Связь с Лигой давным-давно потеряна, многое из знаний первопоселенцев утрачено, построить космический корабль колонистам не под силу, и все, что им остается, – просто выживать в чужом для них мире, чувствуя, как этот мир «с величественной медлительностью отторгает чужеродный привой». Особенно тяжело главе колонистов, Джакобу Агату, который отлично осознаёт, что колония обречена и что он, ее глава, не может ничего с этим поделать. Добавьте сюда не исчезнувшее за десять долгих лет недоверие к колонистам-«дальнерожденным» со стороны местных племен, считающих их нелюдями и, за редкими исключениями, демонстративно презирающих, и такое же отношение к людям планеты со стороны многих колонистов: для них это даже не люди, а «врасу» – высокоразумные существа. И то правда, как легко презирать таких «высокоразумных», когда у тебя за плечами тысячелетия истории космической Лиги Миров, а они живут в каменном веке и даже еще не изобрели простое колесо…

И вот в такой мрачной обстановке, в преддверии наступающей зимы, и разворачивается действие «Планеты изгнания». Встреча Ролери и Агата – первое звено в цепи событий, которые наперекор всему: близкой зиме, нашествию кочевников с севера, давним презрению и ненависти – а может быть, и благодаря всему этому? – объединят колонистов и племя Аскатевара и дадут начало чему-то совершенно новому. Только не думайте, что все образуется, словно по волшебству, и что вас ждет простенький романчик с хэппи-эндом: смертей и крови по ходу действия будет немало, но, если вдуматься, только так все и могло произойти. «Планета изгнания» – вещь цельная и продуманная, события в ней находятся точно на своих местах, и ни одно нельзя выдернуть из книги, чтобы не зашаталось все повествование, его последовательность и логика. Все-таки ранние произведения Хайнского цикла в этом смысле намного лучше более поздних, чаще всего раздутых сверх всякой меры и перегруженных различными отвлеченными и в общем-то ненужными рассуждениями. Здесь ничего подобного нет, и оттого-то «Планета изгнания» и производит столь глубокое впечатление: нам ничего не разжевывают и не кладут в рот готовеньким, додумываем картины прихода зимы и человеческого отчаяния мы сами. А свои собственные представления воспринимаются и запоминаются, конечно же, ярче и лучше, чем полученные извне, со стороны.

Планета, которая потом, в других «хайнских» произведениях, будет носить название Верель, также описана скупыми, но красочными и меткими штрихами: море с высокими приливами, серое осеннее небо, ползущие по опустевшему лесу бродячие корни, летающие белые снеговеи, страшные снежные дьяволы… И местные племена с их особым этикетом общения, основанным на глаголах «слушать» и «слышать». Простыми словами «я тебя не слышу» там можно нанести смертельное оскорбление. И никто опять-таки нам не разъясняет тонкости такого общения: они сами быстро становятся понятны по ходу действия, и мы начинаем ощущать их смысл без всяких дополнительных комментариев. Вот он, парадокс Хайнского цикла: чем меньше написано, тем проще понять и почувствовать, и наоборот, – а «Планета изгнания», наверное, лучший тому пример.

Если вы захотите прочитать этот фантастический детектив, то прислушайтесь к моему совету: обеспечьте себе пару полностью свободных дней, изолируйтесь от всех внешних воздействий (отключите телефон, доступ в Интернет, отмените все назначенные встречи), скажите своим домашним, что будете очень заняты, усядьтесь поудобнее, положите рядом с собой бумагу и карандаш… ну и, собственно, приступайте. Только при соблюдении вышеперечисленных условий есть надежда, что вам удастся полностью разобраться в событиях, произошедших в Институте времени с 20 по 23 мая 1974 года.

Карандаш и бумага, спросите вы, – неужели все настолько сложно? Поверьте, да. К фактам и логике событий здесь подходят предельно серьезно, и, возможно, вам для понимания понадобится расписывать все по минутам, как это делал Эркюль Пуаро в «Восточном экспрессе». Только вот Пуаро не надо было учитывать расхождения временны́х линий, а вам придется – напомню, речь идет не просто о детективе, а о фантастическом детективе. Помните, как во второй серии «Назад в будущее» док Браун рисовал для непонятливого Марти схему, объясняя возникновение альтернативного 1985 года? Вот и тут не обойтись без таких схем, только куда сложнее. Правда, вам помогут авторы, которые ближе к концу, когда голова у вас уже совсем пойдет кругом, будут регулярно подкидывать вам готовые схемы собственного изготовления. Но даже они в послесловии честно признаются, что и сами часто путались в своих построениях…

Впрочем, первые главы, скорее всего, не дадут вам повода слишком часто делать заметки. Выглядят они точь-в-точь как классический советский «производственный» детектив: в лаборатории обнаружен труп сотрудника, из прокуратуры приезжает следователь и начинает всех тщательно опрашивать, составляя в уме версии случившегося. Что дело происходит именно в Институте времени, значения вначале как будто не имеет. Более того, авторы словами сотрудников института словно бы убеждают нас, что события никак не могут быть связаны с хронофизикой. Работа, видите ли, пока только на стадии осторожных экспериментов: маленькие брусочки, перемещения на десять минут, – вы же понимаете, поле неоднородное, у японцев вон мыши и те дохнут, а уж человека просто размажет по времени тонким слоем… И только ближе к середине все меняется, детектив вдруг дополняется фантастической составляющей, и временны́е линии начинают ветвиться и множиться в устрашающем темпе. И вот тут-то надо уже буквально вчитываться в каждую страницу, порой возвращаясь к непонятным местам по два-три раза и то и дело хватаясь за свой листок с заметками, – и так до самого конца книги. Это, по-моему, единственный способ ее прочитать – именно прочитать, а не просто пролистать до конца «для галочки».

«В Институте времени…» имеет некоторое сходство с другой повестью Громовой – «Мы одной крови – ты и я!». Там, как и здесь, имеется пара друзей: блестящий молодой ученый, будущее светило науки, и обыкновенный трудяга-парень, ведущий рутинную научную работу и звезд с неба не хватающий. Но «трудяга» вдруг совершает большое открытие, а его блестящему другу остается только завидовать: как же так, он смог, а я – я! – не смог?! Ну и вылезают наружу, как результат желания «догнать и перегнать», некие беспринципность и жестокость. Здесь похожие персонажи попадают в несколько иную ситуацию: «трудяга» делает открытие после друга, но независимо от него. При этом им движет исключительно желание спасти друга, в то время как тот думает только о проверке своего открытия и совершенно игнорирует этическую сторону дела. Из одного этого можно было бы развить целую отдельную сюжетную линию, но здесь все ограничивается несколькими страницами яростной дискуссии о допустимости научных экспериментов на себе самом и на своих двойниках, а потом совершенно сходит на нет. Как я понимаю, потому, что все-таки главная тема повести иная: перемещения во времени в контексте причинно-следственных связей, – и она попросту подавляет собой все остальное. Мне даже кажется, что причиной появления «В Институте времени…» было прежде всего желание ответить другим фантастам, писавшим о путешествиях во времени легко и «ненаучно». Недаром же в тексте не раз упоминаются Азимов, Гансовский, Брэдбери и критикуются их подходы к вопросу. Им-то Громова и Нудельман и противопоставляют собственный метод, основанный на тщательном логическом анализе, а не на прихотях авторского замысла.

Проще говоря, «В Институте времени идет расследование» – это очень-очень «твердая» темпоральная фантастика. Настолько «твердая», что «тверже» я, пожалуй, не встречал. Хорошо это или плохо? Наверное, все-таки хорошо, ведь «хроноопер» написано великое множество, а вот такого точного, строго логического подхода к перемещениям во времени еще надо поискать. Так что если у вас есть желание как следует пошевелить мозгами на досуге – прочитайте, не пожалеете. Помнится, док Браун то и дело пенял Марти: не умеешь, мол, мыслить в четырех измерениях пространственно-временного континуума. Так вот, в случае успешного осмысления событий в Институте времени расширение сознания до четырех измерений вам обеспечено.

...Какие, однако, проделки выкидывает моя читательская судьба! Не далее как два месяца назад мое сознание было сжато до двух измерений книгой А. Дьюдни «Планиверсум», и не успел я восстановить его исходное трехмерное состояние, как нежданно-негаданно перевел его благодаря «В Институте времени…» аж в четырехмерное. Может, тут кто-нибудь знает и какие-нибудь книги о пяти измерениях?..

Кажется, мое знакомство с творчеством Урсулы Ле Гуин началось именно с этого романа, когда он печатался с продолжением в журнале «Техника – молодежи». Журнал этот мы не выписывали, и один из тех номеров попал ко мне в руки каким-то случайным образом через год или два после его выхода. Поэтому все, что я смог тогда прочитать, было только отрывком без начала и конца, но содержание его оказалось настолько манящим и интригующим, что название «Планета Роканнона» (так назывался тот перевод) прочно осело у меня в памяти. Прочитать роман полностью мне представилась возможность только лет через десять. Часто бывает так, что запомнившаяся в детстве книга при возвращении к ней через много лет производит разочаровывающее впечатление, но я тогда был не только не разочарован, но даже, наоборот, очарован, да простится мне столь неуклюжий каламбур. «Мир Роканнона», как совершенно справедливо подмечено в предыдущих отзывах, находится на стыке фантастики и фэнтези. Сейчас-то я знаю, что таких книг пруд пруди, а вот тогда сочетание научно-фантастической подоплеки с почти сказочными сюжетом и антуражем стали для меня чем-то вроде открытия: оказывается, и так тоже бывает!

Вкратце содержание сводится к следующему. На этнографическую экспедицию, работающую на планете Фомальгаут-II, совершается внезапное нападение, и в живых остается только ее руководитель Гаверел Роканнон. Он предполагает, что экспедицию уничтожили мятежники с планеты Фарадей, отколовшейся от Лиги Миров, ведь цивилизация Фомальгаута-II находится на уровне феодального средневековья – за́мки, мечи, копья, всадники на крылатых животных, – и взорвать корабль экспедиции могли разве что мятежные фарадейцы, выбравшие эту планету для своей базы. Так как Фомальгаут-II решением Лиги закрыт для контактов, уничтожение корабельного ансибля – средства для мгновенной межзвездной связи – гарантирует восставшим, что Лига Миров не узнает об их убежище. Однако случайно Роканнону удается выяснить, где находится база мятежников, и он в сопровождении своих друзей из числа жителей планеты отправляется туда, чтобы, пробравшись на какой-нибудь из фарадейских кораблей, через его ансибль сообщить Лиге о местонахождении базы.

Несмотря на внешнюю простоту сюжета, четко подпадающего под заезженный пункт фантлабовского классификатора «путешествие к особой цели», «Мир Роканнона», на мой взгляд, превосходит многое из написанного Урсулой Ле Гуин. Здесь нет нудных ложно-глубокомысленных рассуждений, которыми изобилуют многие другие произведения Хайнского цикла: главный герой просто движется к своей цели и платит за ее достижение высокую цену. И вот эти-то кажущиеся простота и ясность мне намного больше по душе, чем, например, велеречивая пустота «Толкователей» или «Обделенных» из того же Хайнского цикла. Какую цену можно отдать за достижение своей цели, что будет оправданно и приемлемо? А если на кону стоит спасение всей планеты, но за него придется заплатить жизнью друга? А если представится возможность получить чуть ли не сверхъестественный дар, но тем самым взвалить на себя тяжелейшую ответственность?.. Таких вопросов и лишь едва намеченных сюжетных ходов в «Мире Роканнона» можно отыскать немало, но только часть их развита по ходу действия. Так что роман вышел очень коротким – по существу, это скорее повесть, – и тем обиднее, что так много в нем осталось недосказанным. Закрывая книгу, я думал: черт побери, как же мало, хочется еще! Это опять-таки полная противоположность тем же «Обделенным» и «Толкователям», когда при чтении в голове то и дело мелькало: ну сколько же можно продолжать эту тягомотину, заканчивайте уж скорее…

Вообще говоря, принадлежность «Роканнона» к Хайнскому циклу, на мой взгляд, весьма условна. Здесь Хайн упоминается только мельком в одном или двух местах как родина Роканнона, не более того. Нет и знакомой по другим «хайнским» произведениям Экумены – вместо нее есть только Лига Миров, а это совсем не то же самое. Главные принципы Экумены – «культурное эмбарго», то есть запрет на передачу аборигенам технологий и знаний, существенно превосходящих их уровень развития, и мирное сотрудничество населенных миров. Здесь же все наоборот: Лига Миров занимается простейшим техническим прогрессорством и не чурается демонстрации силы, да еще и собирает налоги с присоединенных планет. Правда, одновременно у Ле Гуин уже вырисовывается и резкая критика такой политики. Роканнон, немолодой и умудренный опытом человек, полагает, что прямолинейное одностороннее прогрессорство глубоко ошибочно: даже у тех народов, которых заправилы Лиги считают дикарями, можно перенять немало ценного и важного. В случае с Роканноном именно такой взгляд на вещи в конечном итоге и помогает ему добраться до цели. Потом, в более поздних книгах, Ле Гуин уже сознательно упоминала полученный Роканноном дар телепатии как один из шагов к созданию Экумены. Так что, пусть даже единой и последовательной хронологии Хайнского цикла не существует (как заявляла сама писательница), по аналогии со Стругацкими, в творчестве которых выделяется так называемый Предполуденный цикл, я отнес бы «Роканнона» к своеобразному Предхайнскому циклу, тем более что это действительно самый ранний (1966 год) роман из «хайнских» произведений. И если вам надоели Анаррес с его банальными социальными истинами («Обделенные») или Ака, где бесконечно переливают из пустого в порожнее («Толкователи»), и хочется чего-нибудь красочного и выразительного, внешне простого, но наполненного смыслом, – вас всегда ждут на Фомальгауте-II. Точнее, на планете Роканнона, как она отныне называется решением Лиги Миров.

Все произведения о Земноморье я четко делю для себя на две части. Первая – оригинальная трилогия: «Волшебник Земноморья», «Гробницы Атуана» и «На последнем берегу». Вторая – все остальное. Разница между ними очевидна, но как сформулировать коротко и емко, в чем она заключается – не внешние, поверхностные различия, а более глубокие, общие признаки? Такой признак я отыскал, перечитав и сами произведения о Земноморье, и множество здешних отзывов на них, – он укладывается в одно-единственное слово. Тысячу раз прав AlisterOrm, назвавший поздние произведения о Земноморье фанфиками: он нашел как раз то самое верное слово, которое стоит сотни других.

Фанфики, как известно, пишутся в подавляющем большинстве случаев отнюдь не для того, чтобы развить идеи создателей «канона» или обогатить образы его героев. Цель сочинителей фанфиков – выразить свои собственные мечты и фантазии, причем не обязательно прямо касающиеся оригинального авторского замысла, а вообще о чем угодно. И вот берутся известные персонажи, кое-какие легко узнаваемые места и ситуации, и все это сочинители заставляют плясать под свою дудку. Что в результате авторский замысел зачастую переворачивается с ног на голову, на первый план вылезают второстепенные и даже третьестепенные персонажи, а смысловая и литературная ценность такого сочинения становится близкой к нулю, сочинителей обычно не волнует.

Теперь посмотрим, как это можно применить к Земноморью. Первую трилогию об этом мире написала в 1968-1972 гг. Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Все прочее, начиная с «Техану» (1990 год), – Урсула Крёбер Ле Гуин, 1929 года рождения, магистр искусств, проживавшая в Портленде, штат Орегон. Имена, даты рождения, ученые степени и место проживания совпадают полностью. Но кажется, будто вторая У. К. Ле Гуин была совершенно другим человеком, к первой У. К. Ле Гуин не имевшим никакого отношения. Она даже не стала вникать в смысловую основу трех романов, написанных той, первой Ле Гуин, а просто позаимствовала оттуда все, что приглянулось, и принялась строить из этого свое собственное Земноморье, «пересмотренное и исправленное» (sic!). И вот Гед, Верховный Маг Земноморья, после победы над Кобом отправленный первой Ле Гуин на заслуженный отдых, по воле второй превращается в «Техану» в этакого седого несмышленыша, которого дальновидная и заботливая Тенар обучает азам деревенской жизни; волшебники из стражей вселенского равновесия вроде Огиона или Неммерля становятся в лучшем случае безразличными к миру гордецами, а в худшем – просто злобными мерзавцами, а самоотверженно исправляет творимое ими зло дружная женская команда во главе с той же Тенар; наконец, в «На иных ветрах» вторая Ле Гуин окончательно расправляется со всем стройным романтическим мирозданием настоящего Земноморья, заменяя его собственной топорной поделкой, а в повести «Искатель» даже подводит под нее «историческую базу». Кроме того, есть еще россыпь небольших рассказов, за редкими исключениями выдержанных в том же духе: действующие лица и места действия – прежние, знакомые, но смысл – совершенно иной. Вот вам и набор фанфиков в чистейшем виде – однако по какому-то недоразумению он считается единым целым с замечательной оригинальной трилогией…

Грустно – что тут еще можно сказать? Для себя я нашел выход только в полном отрицании: издание первой трилогии в серии «Шедевры фантастики» стоит у меня на полке на почетном месте, в то время как книга под названием «Сказания Земноморья» из той же серии задвинута в самый дальний ряд и вспоминать о ней я стараюсь как можно реже. Сегодня вот вспомнил – теперь надо снова забыть: в мире есть много куда более интересной и достойной чтения литературы, нежели такие вот «автофанфики».

Предположу, что этот роман создавался с конца к началу. «Глаз цапли» подобен школьным задачкам по алгебре, в которых правильный ответ обычно выражается красивым целым числом и которые ради этого составляются с соответствующими начальными условиями. Вот так же и здесь: кажется, будто при работе над «Глазом цапли» Урсула Ле Гуин заранее твердо решила, каким должно быть завершение будущей книги и что для этого надо сделать, а уже затем принялась разрабатывать «вводные», подгоняя их под этот «ответ». В общем-то ничего особенного, нормальная писательская практика, но в данном случае искусственность полученных таким способом «начальных условий», пожалуй, чрезмерна.

Судите сами. Есть планета Виктория, на которую когда-то, за сто с лишним лет до описываемых событий, было сослано несколько тысяч преступников с Земли. Затем, через полвека, на Викторию прибыла еще одна, меньшая группа людей – это был Народ Мира, пацифисты, которым не нашлось на Земле места. И хотя в их распоряжении была вся Виктория, свое поселение, Шанти, они основали всего в нескольких километрах от Столицы прежних ссыльных. Странно и неправдоподобно, но так обеспечивается завязка конфликта: два совершенно различных человеческих сообщества буквально рядом друг с другом. Больше на всей планете людей нет. Далее – еще одна странность: ссыльные прожили на Виктории больше века, пацифисты – больше полувека, но за это время никто ни разу не попытался хотя бы немного исследовать доставшуюся им планету. Первая такая попытка происходит как раз в начале действия. Почему они ждали так долго? Опять-таки исключительно по воле писательницы. Ей надо было обеспечить полный отрыв действия от Земли, оставить у поселенцев только смутные воспоминания и легенды о том, как мыслили и действовали их предки, а такой отрыв могло дать только время – не менее двух-трех смен поколений. Для надежности в «начальных условиях» вдобавок оговорено отсутствие на Виктории книг и вообще каких-либо достоверных свидетельств о земной истории.

Следующая натяжка – завязка действия. Группа жителей Шанти вовсе не делает тайны из своей исследовательской экспедиции, так что послушать ее рассказ является сам глава Столицы, Хозяин Фалько, считающий себя правителем всей Виктории. Узнав, что экспедиция обнаружила где-то далеко, в укромном месте среди гор, плодородную и теплую долину, куда смогут переселиться почти все жители Шанти, он выступает против – ведь шантийцы поставляют в Столицу сельскохозяйственную продукцию, и притом почти даром, – и тем самым кладет начало конфликту. Но ведь в Шанти прекрасно понимали, что восторга в Столице их инициатива не вызовет. Спрашивается: кто мешал предпринять экспедицию и последующее переселение, не ставя в известность Столицу, тем более что жизнью Шанти там никогда особенно не интересовались? Шантийским принципам это нисколько не противоречило бы – скорее, даже соответствовало: вольные люди, сторонники свободы, захотели – и переселились на новое место. Но если бы все произошло так, не было бы никакого конфликта – просто в один прекрасный день посланник из Столицы, обеспокоенной отсутствием поступлений риса и прочего, обнаружил бы Шанти опустевшим. И, естественно, тогда и писать было бы не о чем.

Переселение шантийцев прошло бы сравнительно легко и быстро: их немного, около четырех тысяч, и изобилием вещей они не обременены. В Столице, кстати, всего вдвое больше людей. Итого двенадцать тысяч человек с технологиями на уровне девятнадцатого века (тоже, кстати, огромная натяжка – дело-то происходит в далеком будущем) и крошечный освоенный кусочек планеты – по сравнению, например, с произведениями Хайнского цикла масштабы весьма камерные. Почему? Причина – в особенности пацифистских идей, положенных в основу «Глаза цапли». Идеи эти, не спорю, красивы и возвышенны, но сработать они худо-бедно смогут только в таких вот небольших людских сообществах без развитой системы государственного насилия и сопутствующих ей технических средств. А увеличьте в тысячу раз численность противостоящих сторон, вымуштруйте столичных солдат, выдайте им автоматы и газовые гранаты, введите четко действующую нерассуждающую власть, понастройте в Столице десяток больших тюрем – и попытайтесь-ка представить себе, как шантийцы будут всему этому противостоять силой духа, песнями и сидячими забастовками и сколькие из них останутся живыми и невредимыми. Кое-какие шансы взять верх они имеют только в обстановке, подобной описанной в «Глазе цапли»: все средства принуждения противостоящей стороны – отряд не уверенных в себе и склонных к дезертирству охранников с кнутами и древними мушкетами, командиру отряда осточертело быть командиром, часть арестованных из-за нехватки места в тюрьме приходится разместить в овощехранилище, а лагерь для угнанных на сельскохозяйственные работы шантийцев не имеет даже ограды. Проще говоря, для торжества идей пацифизма все заранее приспособлено и обставлено наилучшим образом – снова «подгонка под ответ» в чистейшем виде.

Впрочем, как мне кажется, создательница «Глаза цапли» понимала: даже в столь искусственной обстановке противостояние Столицы и Шанти разрешать совсем бескровно ей не стоит – в противном случае роман превратится в слащавую сказочку с хэппи-эндом. Так что до крови дело в конце концов доходит – и вдруг оказывается, что даже в идеальных для шантийцев условиях исход последнего решающего столкновения определяет отнюдь не их сила духа.

Что в «Глазе цапли» хорошо – так это фон, на котором разворачивается действие. Та часть природы Виктории, которую мы видим в книге, описана очень ярко и крайне достоверно. Например, каким надо было обладать воображением, чтобы изобрести и тщательно продумать жизненный цикл кольцедеревьев и образуемые ими ландшафты и биоценозы! Так, может быть, зря Урсула Ле Гуин посвятила свое творчество прежде всего социологии и психологии (как с приставкой «ксено-», так и без)? Может быть, было бы намного лучше, если бы на первый план в нем вышли ксенобиология и ксеноэкология?..

К Хайнскому циклу Урсулы Ле Гуин у меня сложилось двоякое отношение. С одной стороны, есть памятный с детства «Роканнон» или прочитанная позднее, но столь же прочно врезавшаяся в память пронзительная «Планета изгнания». С другой стороны, Хайнский цикл в то же время изобилует произведениями скучными, если не сказать проще: занудливыми, – где действия почти нет, а под видом заменяющей его глубокой мудрости подается неторопливое пережевывание разнообразных банальностей. В качестве примера могу привести роман «Обделенные» (о нем я сочинил отзыв в прошлом году) или тот, о котором пойдет речь здесь, – «Толкователи».

«Толкователи» – название на редкость удачное. С первой и до последней страницы книга непрестанно толкует и растолковывает множество раз одно и то же, кладет разжеванным в рот и помогает проглотить, а потом начинает все сначала. Кроме того, чтобы глоталась эта жвачка легче, она разведена немалым количеством воды. Как следствие, повествование отчаянно затянуто: мне кажется, что его без ущерба для смыслового наполнения можно было бы легко сократить раза в два. За счет чего? Прежде всего за счет Сати – наблюдателя Экумены на планете Ака, заглавного персонажа романа. Немало страниц занято ее воспоминаниями: часть их имеет непосредственное отношение к происходящему, но в основном это весьма унылая и однообразная рефлексия со старательно добавленным акцентом на однополых отношениях (для сюжета не имеющим ровным счетом никакого значения). Очень раздражают и постоянные стенания Сати: ох, я опять сделала все неправильно, опять ошибка! Судя по другим произведениям Хайнского цикла, задача наблюдателя – бесстрастный и объективный сбор информации для Экумены. А Сати – на что вообще нужна такая наблюдательница, если она сплошь и рядом не может справиться со своими эмоциями? Если она и выполнила свою задачу, то уж, во всяком случае, благодаря не собственным заслугам, а дружелюбию и находчивости местных жителей, ухватившихся за нее как за единственное оставшееся средство спасти наследие древней культуры Аки – собрание книг, которое стремится уничтожить всемогущая Корпорация.

Что или кто еще кажется лишним? Например, Яра, Советник Корпорации, преследовавший Сати на протяжении всего ее пути. Вначале я даже обрадовался его появлению: вот наконец-то главный антигерой, который умудрился попасть даже в тайное высокогорное книгохранилище и который непременно сделает все, чтобы дать о нем знать Корпорации. Но вместо ожидаемой кульминации сюжета получился пшик:

Вообще говоря, завершение «Толкователей» выглядит очень, очень обрубленным, словно бы написанным наспех и оттого особенно неуместным. Конечно, если перечитать книгу раза два или три, то можно при желании отыскать упоминания о фактах и событиях, на которых этот финал основан. Беда в том, что они слишком малы и незаметны, чтобы их можно было запомнить и связать с завершающими событиями с первого же раза. А без этого все нити сюжета кажутся либо завершенными надуманно и искусственно, либо попросту брошенными. Ле Гуин, похоже, постаралась впихнуть в «Толкователей» как можно больше самых разных мыслей, смысловых слоев и аллюзий, но так и не решила, какой же вывод из всего этого сделать. Вот так и вышло, что после потоков многоречивых пустых сентенций и жалостливых самокопаний все решающие события занимают в конце буквально несколько страниц:

Впрочем, даже если «выпарить» из «Толкователей» всю «воду», то и в «сухом остатке» ничего нового и оригинального мы не найдем. Конфликт древней, самоуглубленной, застывшей в развитии культуры и современной технической цивилизации занимал Ле Гуин и раньше – возьмем хотя бы «Слово для “леса” и “мира” одно». Противопоставление насилия и непротивления насилию тоже было описано ранее – в «Глазе цапли». Здесь – в общем-то то же самое, только поданное в иной обстановке. Симпатии писательницы – безусловно, на стороне древней культуры Аки и ее хранителей – Толкователей. Она активно проводит представление об этой культуре как о самодостаточной системе, которая может из себя самой бесконечно черпать все необходимое для поддержания существования. В противоположность диалектическому взгляду на историю всячески подчеркивается, что отсутствие борьбы, противопоставления одного другому во всепланетном масштабе и есть главное достоинство старой жизни Аки и что любое изменение этого уклада не принесет ничего, кроме вреда.

Что ж, выглядит этот тезис, конечно, привлекательно и заманчиво. Однако монолитная культура, целиком углубленная в собственное прошлое, каким бы богатым на идеи оно ни было, рано или поздно исчерпает все ресурсы исследования самой себя и зачахнет. Это простейшая логика: обеспечить бесконечность развития (или хотя бы стабильного существования в развивающемся окружающем мире, как в случае с Акой) может только бесконечное познание, а его может предоставить только бесконечная Вселенная – то есть в данном случае обмен информацией и технологиями с Экуменой. Ле Гуин стремится отвести подобные рационалистические взгляды от своего творения постулатом о том, что Толкования не описываются категориями разумности, прагматичности и целесообразности, они «неразумны», по словам Толковательницы Элайед. Однако та же Элайед фактически признаёт, что Толкования – это только слова о прошлом, а больше ничего нет («Если мы перестанем произносить слова, то что останется в нашем мире?»). А тогда получается, что все Толкования – не более чем переливание из пустого в порожнее, бесконечное пережевывание одной и той же старой жвачки. Конечно же, книги Аки и их Толкования – это вовсе не никчемный хлам: их роль в жизни и культуре Аки нельзя отрицать, да и для историков Экумены они имеют громадную ценность. Но единственным и исчерпывающим руководством для жизни целой планеты, каким они показаны в книге, – пусть красивым, привлекательным, умиротворяющим и немного таинственным – они служить определенно не могут. И уж тем более теперь, когда Ака вступила в контакт с Экуменой и пути назад уже нет.

Противником традиционного уклада жизни на Аке выступает Корпорация, узурпировавшая власть на всей планете и назойливо пропагандирующая технический прогресс под девизом «Марш к звездам». В ее деятельности видны явные намеки на китайскую «культурную революцию», и подается она на страницах книги как абсолютное зло. Как результат, весь роман выдержан в черно-белых тонах: вот замечательная созерцательная старина, которую старательно уничтожают, а вот грубая техногенная современность, в которой нет ничего хорошего. При желании здесь можно усмотреть и противопоставление земных цивилизаций Запада и Востока, и притом исполненное убеждения, что совместить одну культуру с другой – задача невыполнимая. В связи с этим вспоминается «Лезвие бритвы» И. А. Ефремова, где в завершающих главах поднимаются аналогичные вопросы и высказывается уверенность, что можно хотя бы попытаться взять все лучшее с обеих сторон и достигнуть их гармоничного единства. И, как показывает реальный ход истории, Япония, Корея и тот же Китай вполне справились с подобной задачей: совершённый ими в двадцатом веке стремительный экономический рывок вовсе не привел к уничтожению их традиционных культур. Ле Гуин писала «Толкователей» в самом конце девяностых, когда это стало уже очевидным, – тем более странной и безосновательной выглядит ее позиция. А в таком случае вместе со слабостью авторской точки зрения теряет всякий смысл и сам роман. Поэтому, как и в случае с «Обделенными», завершу свой отзыв утверждением, что считаю время, проведенное за чтением «Толкователей», потраченным зря.

«Вы не представляете, насколько скучное это занятие – стрелять фотонными ракетами по клингонскому крейсеру, зная, что Йендред сейчас дожидается нас где-то на Арде».

Обычно я не начинаю отзывы с цитат, но на этот раз решил сделать исключение: такой своеобразный эпиграф наилучшим образом выражает мое впечатление от знакомства с «Планиверсумом». Я даже представить себе не мог, что книга, в которой практически отсутствует сюжет, может быть настолько интересной – куда интереснее любой лихой космооперы. Предыдущий рецензент написал, что порой ощущал чувство дезориентации и оторванности от нашей реальности – так сильно затягивает реальность иная, та, что описана Дьюдни. Со мной было так же: вначале оказалось нелегко представить себе Планиверсум в подробностях, но, когда была прочитана примерно треть, дело пошло на лад, причем настолько, что теперь я чувствовал легкое головокружение и непонимание уже в те моменты, когда отрывался от книги и возвращался в наш трехмерный мир. Планиверсум проработан настолько тщательно, что, если верить предисловию, нашлось немало тех, кто поверил (или искренне захотел поверить) в его реальность и что Дьюдни с коллегами действительно удалось вступить в контакт с его обитателями.

Классик идеи двухмерного мира Эдвин Эбботт описал свою Флатландию как плоскость, населенную различными квадратами, пятиугольниками и прочими геометрическими фигурами; мы, пользуясь своим преимуществом обитателей трехмерного пространства, смотрим на эту плоскость сверху. Но, по-моему, все эти абстракции могут представлять интерес лишь весьма ограниченный. А вот у Дьюдни – совсем другое дело. Планиверсум – это Вселенная в виде сферы, на поверхности которой находятся диски – звезды и планеты. Планета, где происходит действие, называется Арде. Чтобы было понятнее, что она собой представляет, вообразите себе Землю в разрезе по меридиану: мы смотрим на Арде не «сверху», а «сбоку», то есть плоский мир Дьюдни – не «горизонтальный», как у Эбботта, а «вертикальный». И населен он не какими-нибудь абстрактными геометрическими фигурами, а самыми что ни на есть настоящими растениями, животными и разумными существами, причем с тщательно проработанными с учетом их двухмерности анатомией и физиологией. Вот пример: двухмерный аналог человека на Арде должен был бы немедленно развалиться на две половины, так как их отделял бы друг от друга сквозной пищеварительный тракт. А Дьюдни изобрел существ, у которых его нет и которым – прошу прощения за неаппетитную подробность – приходится выплевывать непереваренные остатки через рот. Или еще одна блестящая авторская находка – «застежка», вид клеток, который присутствует там, где, с одной стороны, необходимо обеспечить организму целостность, а с другой – дать возможность пропускать сквозь себя воду или воздух.

Столь же детально разработаны физика и химия Планиверсума. Из них, например, следует, что двухмерные атомы должны становиться нестабильными уже в районе пятидесятого номера по тамошнему аналогу таблицы Менделеева или что вторая космическая скорость на Арде недостижима. Чтобы не уводить читателя такого рода разъяснениями слишком уж далеко от основного действия, подробности зачастую даются параллельно тексту, в иллюстрированных вставках (читать их или не читать, каждый решает сам), а в конце есть еще обширное приложение по основным отраслям ардийской науки. Что уж говорить о более простых житейских деталях! Кто бы мог подумать, например, что ардийским лодкам вовсе не требуются паруса – достаточно одной мачты? Или что тамошние волейболисты играют вслепую, так как им совершенно не видна чужая половина поля? И таких находок – множество, вплоть до подробного рассмотрения вопросов о том, кто через кого должен перелезать, когда два ардийца идут навстречу друг другу.

Разбираться во всем этом, следя за ходом мысли Дьюдни, поверьте, не просто интересно, а очень интересно. Этим и компенсируется с лихвой почти полное отсутствие сюжета. С формальной точки зрения он имеется: главный (а по существу, и единственный) персонаж, ардиец Йендред, идет по своей дискообразной планете с запада на восток в поисках мистика-философа с его загадочной силой, стремясь найти ответ на свои вопросы «о том, что вовне»,

Ранний Кларк – и этим все сказано. Здесь уже есть все «фирменные» черты того Артура Кларка, которого мы знаем и любим: по-английски сдержанный и суховатый стиль, умеренно сдобренный эпизодами юмористически-бытового толка, отчетливо «производственный» характер сюжета, большое внимание к техническим подробностям. Только в «Песках Марса» эти черты пока выражены не так отчетливо, как в более поздних произведениях Кларка времени его творческого расцвета, а просматриваются еще неясно, будто угадываются сквозь некую дымку. Не совсем к месту и сентиментальная история о неожиданно обретенном сыне – на общем фоне она смотрится как-то не очень уместно, даже отчасти «слезодавительно», а на сюжет в целом почти никак не влияет.

Как и полагается типичному представителю «твердой» фантастики «золотого века», этот короткий роман кажется нам ныне несколько наивным и неоправданно оптимистичным. Впрочем, в 1950 году даже серьезным фантастам еще позволительно было писать о Марсе с растениями и животными, где можно выходить из-под купола без скафандра, в одной только кислородной маске. Это всего лишь приметы времени, а вообще заметно, что уже тогда, на заре своей писательской деятельности, Кларк старался твердо следовать научным фактам. Собственной фантазией он дополнял их только в тех областях, где таких фактов попросту не было, да и то, похоже, прекрасно осознавал при этом, насколько придуманное им может разойтись с реальностью. Я уверен, что, работая над «Песками Марса», Кларк представлял себе, как лет через двадцать-тридцать люди в самом деле полетят на Марс, но полет этот будет наверняка сильно отличаться от описанного им. И на это, естественно, не смогут не обратить внимание тогдашние читатели, которым такое несоответствие может показаться очень забавным. Именно поэтому, как мне кажется, Кларк, решив посмеяться над собой первым, сделал главным героем не кого-нибудь, а писателя-фантаста – своего рода alter ego, выступающее в качестве «мальчика для битья»: писатель отправляется в полет на Марс и выслушивает в пути немало нареканий со стороны экипажа за неправдоподобие своих произведений. Полагаю, что такой ход со стороны Кларка заслуживает глубочайшего уважения: ведь самоирония – это качество, доступное далеко не всякому. И уж тем реже его можно встретить среди писателей…

В целом «Пески Марса» – вещь добротная, крепко сколоченная и неторопливо-успокаивающая. Из других произведений Кларка я в первую очередь сравнил бы ее с «Земным светом» и «Лунной пылью», хотя они (написанные соответственно пятью и десятью годами позже) являются творениями уже намного более зрелого автора, окончательно нашедшего свой стиль в фантастической литературе. Если бы Кларк написал «Пески Марса» тогда же, на десяток лет позже, то, уверен, получилось бы не хуже, чем «Лунная пыль». Но, с другой стороны, смог бы Кларк создать «Лунную пыль» и другие свои самые известные вещи без таких вот проб пера, какой, по существу, и является обсуждаемый роман?..

Как-то, копаясь от нечего делать в дебрях здешнего форума, я обнаружил там любопытную тему под заголовком ««Уютные» книги». Речь в ней шла о книгах, описывающих мир, где не бывает никаких неприятностей и не может случиться ничего страшного. Так вот, там как минимум двумя лаборантами, в том числе открывателем темы, был упомянут «Ветер в ивах». Полностью присоединяюсь к их мнению: это действительно очень «уютная» книга, только, на мой взгляд, в несколько ином смысле. Кеннет Грэм, как известно, англичанин, а всем известен приписываемый англичанам принцип: «мой дом – моя крепость». Вот в соответствии с этим принципом и написана сказка о Лесе и Реке и их обитателях. Каждый из них имеет свой собственный обжитой, лучший на свете дом, а будучи разлученным с ним, неутешно горюет – вспомните Крота, проливающего горькие слезы по оставленной им норе, или Жаба, негодующего по поводу захваченного хорьками Тоуд-Холла. Но все же главный противник этих «крепостей» – не другие звери, а зима с ее морозами, вьюгами и темнотой. В другой похожей анималистической сказке – «Обитатели холмов» Ричарда Адамса – один из персонажей утверждает: «Люди любят не саму зиму, а чувство защищенности от нее». Ну, а у Грэма эта защищенность – привилегия всех зверей, а заодно с ними – и читателей его книги. В самом деле, описания многочисленных вкусных ужинов и неторопливых вечерних бесед у горящего камина, в то время как в трубе завывает ветер, а метель швыряет снег в окна, читать лучше всего в подобной же обстановке. Сейчас как раз середина зимы; если у вас есть возможность, возьмите книгу Грэма и отправляйтесь с ней куда-нибудь, где зима – это именно настоящая зима, а не городская грязная слякоть и серое небо. А там, растопив под вечер пожарче печку, усядьтесь возле нее с кружкой чего-нибудь согревающего в руках и книгой на коленях – и, уверяю вас, то самое чувство спокойствия и защищенности вы почувствуете сполна вместе с ее персонажами.

Под стать «крепостям» и их хозяева – нам нетрудно понять их и влезть в их шкуры. Крот – найдется ли хоть один читатель, кому он не был бы симпатичен и понятен? Нам свойственно время от времени рваться в далекие края, а приехав туда, вдруг вспоминать об оставленном доме и дивиться самим себе: с чего это вдруг меня занесло так далеко?! Точно так же и Крот, вдосталь наплававшись по реке с Крысом, наездившись по дорогам с Жабом и немало погостив в самых разных домах, вдруг с тоской вспоминает о своей норе – ведь, как ни крути, East or West, home is best…

Крыс. Добрый дядюшка Крыс, по натуре не меньший домосед, чем Крот, разве что плавает по реке, а не роет ходы под землей. Он с удовольствием оставался бы всю жизнь в знакомых ему краях («За Дремучим Лесом – Белый Свет. А это уже ни тебя, ни меня не касается. Я там никогда не был и никогда не буду, и ты там никогда не будешь, если в тебе есть хоть капелька здравого смысла»), но по добросердечию легко поддается на уговоры беспокойного Жаба и отправляется в путешествие вместе с ним и с Кротом. Ведь даже те, кто не любит уезжать надолго и далеко от дома, порой сдаются перед просьбами и отправляются невесть куда за компанию, лишь бы только не огорчать своих друзей.

Жаб. Ну, тут все понятно и без разъяснений. Когда-то я был знаком с девушкой, по характеру и образу жизни очень похожей на него. Она точно так же вечно увлекалась чем-нибудь новым, точно так же быстро теряла к этому новому интерес и точно так же принималась за поиски новых ощущений и развлечений. Разница была только в периодичности: мистер Жаб меняет увлечения в среднем раз в месяц, а у нее они сменялись примерно каждые полгода или немного больше. Все остальные симптомы были налицо: нездоровый блеск в глазах, полная зацикленность на предмете своего увлечения и абсолютная неспособность воспринимать все, что с ним непосредственно не связано. Сколько она таким образом сменила увлечений, сказать точно не берусь: наши пути разошлись уже давно, и я не знаю, ускорился ли процесс за эти годы или все же (хоть и маловероятно) с возрастом замедлился.

Среди всех этих симпатичных зверюшек есть только один персонаж, который вызывает у меня неприязнь и раздражение, – это Барсук. Нет, он не злодей – таких персонажей в книге вообще нет – и в нем есть кое-что хорошее, только вот его характер и образ действий обычно сводят это хорошее на нет. Когда Барсук по-настоящему нужен для какого-нибудь полезного дела, он либо скрывается в кустах («Хм, компания!»), либо ложится спать, и его не добудиться. А когда в нем вдруг просыпается жажда деятельности, он является нежданным и начинает «причинять добро» без разбора направо и налево, не интересуясь ничьим мнением и пребывая в твердой уверенности, что его собственное мнение и есть единственно верное для всех. Самое интересное, что обитатели Леса негласно признают за Барсуком такое право и не протестуют против его самодурства, даже когда он грубо вмешивается в жизнь других, ломает все их планы и рушит созданное их руками… то есть лапами. Что ж, пусть так. Но лично я считаю, что без Барсука жизнь в Лесу была бы намного лучше. (Sapienti sat.)

Ну как, по нраву ли вам такая старая добрая анималистическая Англия? Мне – безусловно, да. Тем более что пишу я это как раз из своего деревенского дома. За окном – темное небо и заснеженный сад, от печки вовсю идет тепло, а на плите греется кастрюлька с ароматным глинтвейном. Что ж, пойду-ка налью себе кружечку да заодно подброшу в печку пару поленьев…

Странно все-таки получается. Вот был такой писатель Дмитрий Биленкин – большой любитель давать своим рассказам новые названия, изменяя в них всего несколько предложений. Однако такие парные рассказы внесены в базу «ФантЛаба» каждый отдельной карточкой, порой даже без перекрестных ссылок. А вот рассказ братьев Стругацких, существующий в двух версиях под двумя названиями: «Испытание “СКР”» и «Испытание “СКИБР”», – числится здесь единым целым, без разделения на первую и вторую редакции. Поэтому совершенно непонятно, какую именно из них прочитал и оценил тот или иной лаборант; иногда это невозможно понять даже по тексту отзыва. А между тем разница между ними не просто велика, а принципиально важна – настолько, что полностью меняет все впечатление от чтения.

Первая редакция – «Испытание “СКР”» – была впервые опубликована в 1959 году в журнале «Изобретатель и рационализатор» и в следующем году включена в сборник «Альфа Эридана». В ней перед нами характерный, впоследствии отшлифованный до высокого мастерства прием братьев: ставить своих персонажей перед выбором, в котором ни один из вариантов в принципе не может быть наилучшим, так как в любом случае придется чем-нибудь пожертвовать. Обычно такая дилемма у Стругацких в конечном итоге сводится к выбору между собственными личными желаниями и долгом перед человечеством. В более поздних произведениях – например, в «Отеле “У погибшего альпиниста”» – она ставится в завуалированной форме: чтобы добраться до ее сути, надо сначала «снять» с событий один-два смысловых слоя. Здесь же, в раннем рассказе, она дана в привычной для фантастики пятидесятых ничем не прикрытой идейной прямоте: улететь в межзвездную экспедицию на двенадцать лет, оставив на Земле жену (или без пяти минут жену), или остаться, но тем самым лишить экспедицию незаменимого специалиста и сделать ее если не невозможной, то, во всяком случае, бессмысленной. И, как это часто бывает у Стругацких, окончательный выбор не сделан: Акимов, заглавный персонаж, еще не сказал командиру звездолета Быкову ни «да», ни «нет». Впрочем, мы уже понимаем, что именно он скажет – а может быть, и ничего не скажет, ведь Быкову и так уже все понятно. Если вы читали «Испытание “СКР”», то наверняка пробовали ставить себя на место Акимова и на место Быкова. У вас мурашки по коже не бежали при этом? Если бежали, то вы и без меня отлично понимаете, насколько сильная и мощная вещь – «Испытание “СКР”».

Интересно, кстати, что существующий перевод рассказа на эстонский язык называется «Решающее испытание» («Otsustav katse»). Такое название, по-моему, даже более удачно, чем оригинальное авторское: ведь не только комплекс роботов-разведчиков СКР подвергается решающей пробе, но и Акимов, его создатель, неожиданно вынужден держать самый тяжелый экзамен в своей жизни.

Ну, а вторая редакция – «Испытание “СКИБР”»… Она впервые появилась в сборнике «Шесть спичек», вышедшем почти одновременно с «Альфой Эридана». Кто и когда уговорил братьев-писателей заменить этот оглушающий финал, в котором Акимов должен вот-вот сам себе произнести приговор, слащавеньким хэппи-эндом? Был ли это редактор, составитель сборника или кто-нибудь другой, я не знаю, но уверен, что сами братья не могли вот так наступить на горло собственной песне. И, честное слово, когда я впервые прочитал рассказ в этой редакции, у меня стало просто муторно на душе. В чем, скажите мне, смысл «Испытания “СКИБР”», если финальная дилемма полностью устранена? Получилось просто, как в детской считалочке: сели-полетели. Все довольны, всё хорошо и благостно. Даже эпизод с минным полем на полосе испытаний в этой редакции вычеркнут. Розовая жвачка…

Так, может быть, все-таки разместить здесь «Испытание “СКР”» и «Испытание “СКИБР”» на разных страницах, как, например, две редакции «Сказки о тройке»? А потом, через полгода-год, посмотреть статистику: как станут оценивать коллеги-лаборанты каждую из редакций по отдельности…

Я пинком распахиваю двери и вхожу в ночной клуб. Посетители при виде меня с визгом жмутся к стенам. Ко мне бросается десятка полтора охранников. Я расстреливаю их всех из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Я прохожу в служебные помещения клуба и поднимаюсь к двери Самого Главного Мафиози. В кабинете рядом с хозяином стоят два громилы-телохранителя. Я расстреливаю их из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

«Давай поговорим», – предлагает мне Самый Главный Мафиози. «Нам не о чем говорить», – отвечаю я и стреляю ему в голову из своего крупнокалиберного.

Кровь. Кишки. Мясо. Ошметки мозгов по стенам.

Что, уже морщитесь? Всего-то после шести абзацев и сотни слов? А теперь представьте, что вот так все идет почти без перерывов на протяжении полутораста страниц: кого-нибудь то и дело убивают, да не просто так, а с художественными подробностями (например, такими: «Половина его черепной коробки превратилась в кровавый пар»). Не слишком-то аппетитное чтиво, как вы считаете? О причинах бойни написано немного и невразумительно, главное – само действие! Впрочем, если у вас хватит сил прошлепать по многочисленным лужам крови и кускам мозгов примерно до середины книги, то там вас ожидает крутой поворот сюжета. Главный герой на время прекращает убивать и – держитесь крепче! – поступает в магическую академию, чтобы научиться убивать еще лучше. (Представляете, каким должен быть уровень писательского мастерства, чтобы легко и непринужденно состыковать воедино столь различные затертые до дыр жанры?) Вот так: из мира мафии, трущоб, драк и убийств – раз, и в школу волшебников. Не стоит удивляться, ведь главный герой, оказывается, мутант, обладатель сверхъестественных способностей, несущий возмездие во имя луны… ну, или чего-то там еще. Более того, как и положено по законам жанра, он не просто маг, а Избранный™: и уровень энергии у него на два порядка выше, чем у остальных учеников, и стреляет он из самого мощного оружия, и машину водит лучше преподавателя экстремального вождения, и музыку пишет, и пару сценариев для театра за вечер может набросать, да и вообще поступает сразу на второй курс. Также само собой разумеется, что ему на шею наперебой вешаются все девушки подряд и даже гордые наследницы императорских родов теряют рядом с ним свою аристократическую спесь. Сам же он не прочь время от времени засмущаться, покраснеть и пробормотать неразборчиво: «Не стоит благодарности». Оно и понятно: надо же показать, какой он хороший, он и убивает-то и руки-ноги ломает не просто так, а со смыслом, во имя великой цели. Это особенно требуется для создания контраста с главным злодеем, который и убивает пачками, и угрожает, и шантажирует просто потому, что маньяк и сумасшедший. У него, правда, тоже есть своя великая цель, но он же маньяк, то есть плохой парень, а значит, его цель плоха по определению и не считается.

Список добродетелей и достоинств главного героя можно продолжить, но вряд ли стоит: и без того понятно, что перед нами очередной Марти Сью, да еще в весьма нехитром исполнении и старательно орошенный различными физиологическими жидкостями – то кровью, то слюнями и соплями. Первого, как я уже упомянул выше, полным-полно в начале, второго – в середине, а в конце все смешивается примерно в равных пропорциях. В целом «Горизонт событий» с натяжкой сгодится на сценарий для третьесортного аниме-сериала (дело-то, забыл сказать, происходит в Японии). Что до литературно-художественной ценности данного сочинения, то ее можно отлично охарактеризовать цитатой из Чехова: «равна отрицательной величине, изредка нулю и по большим праздникам двум вершкам в час».

Действие, как и следует ожидать от «литературы» такого уровня, описывается примитивным, однообразным, полужаргонным языком. Но главная беда не в этом, а в том, что даже такой язык автору оказался не по плечу: каждый абзац просто-таки кричит о дикой безграмотности написавшего его. Всякие «-тся»-«-ться», «одел»-«надел», «так же», «во всю», «не на долго» и прочие типичные ошибки уровня начальной школы сыплются с каждой страницы буквально десятками. О пунктуации даже говорить не стоит: с ней, как и следует ожидать, все плохо. А уж когда я вижу слова вроде «обжог», «бардовый» или (самая феерическая ошибка во всей книге) «укакошил», мне становится одновременно смешно и страшно. Смешно, потому что сразу вспоминается один прославленный в сети вьетнамский студент, которому понравилось писать по-русски гораздо раньше, чем он научился это делать. Страшно, потому что такие вот, с позволения сказать, произведения показывают всю степень деградации языка и издательского дела. Корректура?.. Редактура?.. Да что вы, в самом деле, – кто нынче вообще слова-то такие знает…

Если коротко (а длинно о таком и писать неохота), то домучивал я это… ну, просто «это», так как подходящих литературных терминов для описания не нахожу, на чистой силе воли, мужественно борясь то с тошнотой, то с зевотой. Зачем домучивал? Чтобы иметь моральное право заявить: я это прочитал, и хуже я мало что читал. В соцсетях между тем этот незамысловатый мясной боевичок называется показательным образцом современной фантастики. Что ж, если такова новая фантастика, то спасибо, я лучше почитаю старую…

Любопытный вариант попаданчества, ранее мне не встречавшийся, – попаданчество «частичное»: в прошлом оказывается не человек, а всего лишь информация, да и та неполная, – одна-единственная выдранная из книги страница. Смысл рассказа – в попытках раскрыть эту неполноту и вообще поверить, что на странице действительно описано реальное, а не вымышленное будущее. На такой основе можно было бы соорудить что угодно, вплоть до многотомной эпопеи, но, по-моему, здесь выбран наилучший вариант – короткий юмористический рассказ. Читается он легко, весело и с удовольствием. Впрочем, оно и понятно – это вариант абсолютно беспроигрышный, так как с пропорциональным сдвигом временны́х рамок он будет работать в любом времени. Здесь книжная страница из середины XX века оказывается в 1879 году. А теперь допустим, к примеру, что действие происходит в 1959 году, а страница попала туда из 2019 года. Можно ли изменить рассказ так, чтобы он соответствовал этим годам? Думаю, что да – получится примерно так:

Ну вот, а теперь представьте себе, как через пятьдесят-шестьдесят лет кто-нибудь напишет такой же рассказ о книжной странице из 2079 года в 2019… Я же говорю: вариант беспроигрышный, будет о чем написать в любую эпоху, главное – сохранять временной интервал на грани забавного «полупонимания» и «полуузнавания». Жаль, что сочинители многочисленных книг о попаданцах, занятых перекраиванием истории на свой лад, пренебрегают таким вот легким жанром.

(отредактированная версия отзыва от 21.06.2021)

Кто такой Ворон, в чём, кому и чем он клянется? Судя по заглавию, это должно быть что-нибудь в жанре героического или эпического фэнтези, верно? Вам уже представляется этакий суровый воин с силуэтом ворона где-нибудь на шлеме или плаще, мечом вороненой стали (это нарочный каламбур), на вороном коне (опять-таки каламбур) и с прочими необходимыми герою такого рода атрибутами? Увы, вынужден вас разочаровать: «Клятва ворона» – это всего-навсего более чем посредственный образец современного дамского магического реализма, впитавший в себя все худшие черты и штампы этого жанра. Об этих худших чертах и пойдет дальше речь.

Итак, действие «Клятвы ворона» происходит в нашей с вами современности во славном граде Туле, а повествование идет от лица двадцатилетней студентки Агаты Вольской. Для пущей ясности на первых же страницах она вываливает на нас поток сведений о себе: я такая, я особенная, у меня интуиция, я выносливая, ничем никогда не болею, а вот температура нормальная у меня – тридцать семь и две, очень удобно, всегда можно сказаться больной, а впрочем, это не нужно, я же виртуозно умею прогуливать занятия. Проще говоря, по всем признакам перед нами очередная Мэри Сью. Вот разве что интеллектуальная сторона ее личности почти не наблюдается (что, впрочем, вполне ожидаемо). Учебу Агата описывает как нудный и осточертевший процесс, на лекциях занята чем угодно, только не слушанием и конспектированием, хобби у нее нет, а все жизненные интересы ограничиваются сериалами, музыкой, мясом, чаем, теплым пледом и сном. Ах да, конечно же, а еще она – избранная. Впрочем, кто бы сомневался…

Девушки, милые, сочиняющие такую вот, с позволения сказать, литературу, имя вам – легион! Но почему-то каждая из вас считает, что ее «избранная» – та самая настоящая патентованная Избранная™, остерегайтесь подделок! А поскрести немного ваши творения, стряхнуть с них шелуху – и все они одинаковы: «Гарри Поттер», «Сумерки» да «Ночной дозор» – вот и все ваши источники вдохновения. И то сказать, свежих фантастических и фэнтезийных идей сейчас действительно наблюдается явный дефицит. Но когда девять десятых (а может быть, и больше) новых изданий в этих жанрах оккупированы попаданцами-прогрессорами и светло-темными избранными с магическими академиями, это, согласитесь, нагнетает некоторую скуку. Вот и в «Клятве ворона» из оригинального – разве что ведьмак, увлекающийся резьбой и выжиганием по дереву, и девушка, которая не любит кошек. Все остальное в каких угодно наборах и сочетаниях можно отыскать под сотнями ярких обложек в любом книжном магазине.

Смысловая основа сюжета весьма расплывчата, если не сказать, что она отсутствует вовсе. Все, что нам предлагается в качестве таковой, – это мелкие дрязги между светлыми и темными в пределах Тулы и ее ближайших окрестностей. В сюжетах подобного рода принято в качестве обоснования упоминать Великое Равновесие™ или Баланс Сил™, но здесь нет даже этого. Просто полтора десятка человек на пятистах страницах усердно грызутся только потому, что одни – темные, а другие – светлые и кому-то для чего-то позарез нужна энергия. Да и борьба-то какая-то странная: то они чувствуют друг друга через полгорода и мгновенно прилетают на выручку, то напропалую врут по телефону и в переписке, а собеседники принимают их «все нормально» за чистую монету. Вообще говоря, логики и стройности в магии от В. Воронцовой не чувствуется совершенно – и это надежный признак, позволяющий отличить посредственного автора от хорошего. Последние магических правил устанавливают немного, сразу же их четко формулируют и в дальнейшем строят действие строго на них, не давая себе никаких поблажек. Первые же выдумывают невнятные правила по ходу дела, быстро сами в них запутываются и начинают изобретать различные лазейки и исключения, так что по ходу действия постоянно всплывают какие-то сверхспособности, силы и условия, о которых ранее даже и речи не было. Здесь – как раз такой случай, что особенно хорошо демонстрирует заключительная сцена схватки на крыше: победить нельзя, но если очень-очень хочется, то можно.

Язык книги, как и следует ожидать, далек от хорошего литературного стиля: рубленые фразы, бытовая лексика, скудный, однообразный словарный запас. Привычка постоянно называть персонажей по фамилиям – это вообще что-то отдающее школьным духом. Приятно, что не перепутаны по смыслу глаголы «одеть» и «надеть», а вот «обуть кроссовки» где-то раз или два встречается. Также замечено принятое ныне повсеместно, но неверное употребление прилагательного «нелицеприятный» и глагола «озвучить». Как насчет юмора? Если считать юмором реплики вроде: «Твоя сущность – темный дог, давай я куплю тебе собачьего печенья, ха-ха-ха!» – то да, он присутствует. На фоне общей серости и унылости авторского слога кажутся живыми и реалистичными разве что многочисленные описания всяких красивых интерьеров и вкусной еды. А из действующих лиц сколько-нибудь внятно выглядит разве только Белла (зачеркнуто) Агата – ведь она же так любит рассказывать о себе! – да, пожалуй, еще вампир (зачеркнуто) ведьмак Влад, в которого она, конечно же, мгновенно влюбилась. Кстати говоря, Агата больше всего запоминается тем, что ее постоянно тошнит, через две страницы на третью, – от запахов, от звуков, от усталости, от нервов, от вида дохлой кошки и так далее. Такая вот, понимаете ли, чувствительная избранная. Ну, а все прочие – не более чем фон, номинальные фигуры. Насколько я понимаю, в соответствии с тонким авторским замыслом о том, что это за люди, должны говорить мелодии звонков их телефонов – иначе с чего бы нам то и дело подробно расписывают, у кого что звучит? Помнится, темные у Лукьяненко фанатели от Кипелова, а тут у нас «Агата Кристи» и «Наутилус Помпилиус» – это же уже оригинально, правда? И когда разразится чей-нибудь телефон «Князем тишины» или «Одинокой птицей», сразу станет понятно, что перед нами за человек, так ведь?

Думаю, что из вышесказанного вы получили достаточное представление о том, что вы найдете под обложкой «Клятвы ворона», если все-таки решитесь взяться за чтение. Остается только добавить, что, несмотря на полный набор штампов магического реализма, перед нами, по сути, не что иное, как простенький любовный роман – только вот два его главных героя настолько тупы, что этого не понимают. На протяжении первой половины книги они ограничиваются тем, что страстно обнимаются и кусают друг друга за шеи, отчаянно возбуждаясь при этом, но твердя дрожащими голосами: «Мы только друзья и боевые партнеры». Затем у Агаты случается прозрение, и с этого момента вся история скатывается в очередной сопливо-слезливый (и не забудьте про вечную тошноту) рассказ о разбитом сердце. Это даже в скрытый текст прятать не надо – и так ясно с самого начала, к чему дело идет и чем закончится. Точнее, пока не закончится: финал намеренно открыт, заделов на будущее оставлено полным-полно, и наша тульская версия «Сумерек» определенно получит в скором времени свое продолжение. Ну что же, ждем с нетерпением…

Вынужден самокритично констатировать, товарищи лаборанты, что пророк из меня никудышный. Едва я успел написать и разместить отзыв на «Астровитянку», в котором порадовался, что Николай Горькавый не пошел на поводу у нынешней моды и не стал сочинять разнообразные «-квелы» к своей отличной трилогии, как узнал, что таковой все-таки появился только что под названием «Курьер-619». Впрочем, как оказалось, связь его с «Астровитянкой» весьма и весьма условна. Та трилогия построена на цельном, сквозном, закрытом с обоих концов сюжете, и к ней так просто ничего не припишешь ни спереди, ни сзади, ни сбоку. И в общем-то «Курьер-619» можно было бы рассматривать как самостоятельное произведение, если бы не стойкое ощущение déjà vu, преследовавшее меня по ходу чтения.

Завязка сюжета заключается в следующем. Основное действие начинается в своеобразном альтернативном будущем, возникшем в 2013 году, когда под Челябинском вместо всем известного крупного метеорита произошло падение целого астероида. Последовавшая глобальная катастрофа на сотню лет затормозила развитие человечества и резко изменила его приоритеты и социальную структуру. В 2252 году этого альтернативного будущего космический курьер № 619 – подросток по имени Джер Брен – доставляет срочный груз в систему Юпитера, где на давно заброшенной и полуразрушенной научной базе на Европе старый ученый Мамаев намеревается произвести небывалый научный эксперимент, связанный с проникновением в прошлое – в 2013 год, в тот самый момент падения астероида. Вскоре после его прибытия события принимают драматический оборот, после чего Джер, внучка Мамаева Николетта и умный корабельный компьютер Энн неожиданно оказываются ключевыми фигурами, изменяющими весь ход мировой истории.

Заметили сходство главных персонажей, вплоть до имен, и общей направленности сюжета с «Астровитянкой»? Вот оно, то самое déjà vu – если точнее, ощущение глубокой вторичности, повторной эксплуатации тех же самых однажды придуманных удачных персонажей и сюжетных ходов. Вторичной кажется даже научно-фантастическая основа: все вновь строится на излюбленных автором реликтовых гравитационных волнах. Еще здесь часто видна натужная серьезность вместо легкого юмора, присутствует заметное количество роялей в кустах, а многочисленные цитаты, вставные истории и экскурсы научно-популярной направленности по большей части кажутся какими-то искусственными. В «Астровитянке» все это подавалось легче, как бы между делом; здесь же налицо возвращение к классическим приемам Жюля Верна: какой бы напряженной ни была обстановка, какие бы опасности ни грозили героям, пять минут на краткую лекцию по физике, астрономии или истории у них всегда найдется.

Чем «Курьер-619» решительно не похож на «Астровитянку» – это компоновкой сюжета. В нем сразу три альтернативные временны́е линии: в первый критический момент расходятся линии «время-1» и «время-2», а во второй – «время-2» и «время-3». Однако я так и не сумел понять, в чем заключается смысл такого приема:

Как бы то ни было, до определенного момента «Курьер-619» читался не без удовольствия: все-таки добротная подростковая «твердая» фантастика научно-популярного толка – ныне явление редкое. Но все мои положительные эмоции разом исчезли при появлении в заключительных главах всем знакомых реальных политических персонажей. Я тут же почувствовал себя Руматой Эсторским, который «словно с изумрудного солнечного берега бросался вниз головой в зловонную лужу». Ну не хочу я в фантастике встречать эти осточертевшие физиономии, не место им там! Да, конечно же, «цепь доверия», выстроенная этими физиономиями в критической обстановке ради спасения цивилизации, выглядит красиво и возвышенно. Только вот все это – даже не фантастика, а просто наивная сказочка для детей дошкольного возраста. В реальности на столь разумные поступки, какие совершаются в «Курьере-619» вопреки паранойе и личным амбициям, нынешние политики вряд ли окажутся способны даже в самой критической обстановке. Короче говоря, эта часть книги с моей точки зрения – один большущий и жирный минус.

Завершение вообще оставило впечатление полного недоумения.

Свои отзывы на первую и вторую книги трилогии «Дети Великого Шторма» я написал по свежим впечатлениям, очень быстро, один за другим, и разместил на «ФантЛабе» одновременно. А вот с третьей частью получилось иначе. Перевернув последнюю страницу, я вдруг осознал, что так и не понял, о чём все-таки эта третья часть и чем именно она заканчивается. Просмотрев уже имеющиеся отзывы на «Белый фрегат» и соответствующую тему на форуме, я увидел, что не одинок в своем недоумении. Где-то даже была высказана мысль, что третья книга была написана просто потому, что контракт с издательством этого требовал, – то есть смётана на живую нитку из того, что осталось у автора неиспользованным после написания первых двух книг, – отсюда и ее неудобочитаемость. У меня, однако, возникло другое предположение, но, чтобы найти аргументы в его пользу и затем внятно сформулировать и высказать здесь, мне потребовалось «Белый фрегат» перечитать. Не скажу, что это было просто и быстро, – вся легкость и красочность восприятия, которая мне так понравилась в «Невесте ветра», здесь исчезла бесследно, остался просто тяжелый и тягучий набор слов. Ближе к концу, даже чтобы просто осознавать суть происходящего, приходилось буквально продираться сквозь текст. И только закончив эту битву, отдышавшись и утерев трудовой пот со лба, я сел за сочинение данного отзыва.

Итак, вот какую гипотезу я имею честь предложить вниманию уважаемых лаборантов. В первых двух книгах содержится достаточно намеков и прямых указаний, чтобы понять: магусы – это инопланетные пришельцы, прибывшие в мир Великого Шторма на корабле «Утренняя звезда» и захватившие власть в этом мире благодаря своим знаниям и способностям, многократно превосходившим то, чем располагали аборигены. Они вели научные эксперименты и воздвигали гигантские здания, они создавали сложные машины и даже биомеханические существа, они населили императорский дворец механическими слугами и соглядатаями… То есть в явном фэнтези, каким являются первые две части, на заднем плане всегда присутствует нотка фантастики – пусть почти незримо, пусть весьма «мягкой» и не слишком научной, но все же фантастики. Именно поэтому, кстати, в своем отзыве на «Невесту ветра» я отметил свои ассоциации с «Всадниками Перна» Энн Маккефри: там тоже вроде бы чистое фэнтези, но имеющее похожую научно-фантастическую подоплеку.

Так вот, после перечитывания заключительной части трилогии у меня сложилось впечатление, что создательница мира Великого Шторма, в первых двух книгах аккуратно подведя действие к введению в фэнтезийный сюжет явно выраженной научно-фантастической составляющей, вдруг решила почему-то отказаться от эксперимента с новым для нее жанром и не стала развивать фантастическую тему дальше, вернувшись вместо этого в прежние рамки прямо по ходу действия. Именно поэтому вместо искомой «Утренней звезды», на которой Кристобаль и Эсме смогли бы отправиться к звездам или хотя бы обрести часть утраченного могущества межзвездных переселенцев, им подсовывают затхлый, дряхлый и осклизлый Белый фрегат, где вместо устремления в будущее им предлагается заняться самокопанием в прошлом. Оттого и окончание трилогии вышло таким же – аморфным и невнятным.

Разумеется, думать за другого человека – занятие неблагодарное, и, вероятно, мои представления об авторском замысле трилогии о мире Великого Шторма ошибочны. Но, как сказал моряк Пенкроф из жюльверновского «Таинственного острова»: «Не спорю, но что ж поделаешь, если он именно таким мне представляется?»

Вообще-то писать о столь известном произведении, как «Понедельник начинается в субботу», не входило в мои намерения – и без того уже набралось две с лишним сотни отзывов. Но мне случайно попался на глаза один из них, в котором есть такая фраза: «Это тот самый труд, что сделал из обезьяны человека, тот совместный труд, что облагораживает», – с оговоркой в скобках: «без шуток». И тогда я поймал себя на мысли: могли ли представить братья-авторы, работая над своим шедевром, что когда-нибудь очередному поколению его читателей потребуется такая оговорка? Результаты дальнейших размышлений на эту тему и вылились в данный текст.

Причина, по которой такого рода оговорки стали необходимыми, проста и общеизвестна. Отношение к труду как к социальному явлению ныне принято настолько отличное от вложенного авторами в «Понедельник начинается в субботу», что фразы наподобие процитированной выше воспринимаются не иначе как с усмешкой. И это – не об отдельных читателях, а о читателях «ан масс», по выражению профессора А. А. Выбегалло. В других отзывах можно встретить соответствующие характеристики этой повести Стругацких: «наивный памятник ушедшей эпохи» или «пародия на науку и мир всяких НИИ, который лопнул, не оставив о себе никакой доброй памяти, никакого наследства». Конечно, НИИЧАВО кажется наивным – по меркам нашего-то циничного века! Мы довольны, когда удается сбежать с работы хотя бы на четверть часа раньше; радуемся, спихнув какое-нибудь дело на чужие плечи; облегченно вздыхаем, когда начальник проходит мимо, не останавливаясь для расспросов о ходе дел. Так и мерещится здесь фигура того же Выбегалло, ехидно подмигивающего и риторически вопрошающего на своем французско-нижегородском диалекте: «Нес па?»

Я не стремлюсь здесь стричь всех под одну гребенку: разумеется, есть среди нас, человеков обыкновенных, и маги – те, кто занимается любимым делом, кому работа доставляет прежде всего радость и кто способен творить в своем деле буквально чудеса. Но много ли их? Вряд ли. «От звонка до звонка с перерывом на обед» – вот привычный для большинства из нас modus vivendi… точнее, modus laborandi. Более десятка лет я проработал в одном НИИ, являвшем собой парадоксальнейшее сочетание двух абсолютно различных подходов к работе. С одной стороны – молодые ребята, с блеском решающие сложнейшие инженерно-технические задачи и засиживающиеся за своими компьютерами и стендами чуть ли не до полуночи. С другой – отчаянный формализм, бесконечная бумажная волокита, великое разнообразие отписок, приемов «спихотехники» и способов имитации бурной деятельности – та самая работа «от звонка до звонка», когда за несколько минут до пяти часов в проходной уже стояла очередь из тетушек, опаздывавших домой. Собственно, ушел я оттуда как раз тогда, когда второе стало решительно преобладать над первым и разнообразные никчемные бумажки, каждую из которых строжайше требовалось предоставить по требуемой форме и в требуемый срок, стали откровенно мешать заниматься прямыми обязанностями. Так или иначе, понятие о том, какой в принципе могла бы быть работа на предприятии, подобном НИИЧАВО, и во что она превращается в реальности, я получил за эти годы сполна.

Само собой, не только сейчас, но и тогда, шестьдесят лет назад, отношение к труду мало где было таким, какое царит в стенах НИИЧАВО. Институт чародейства и волшебства – это в данном случае идеал, образец (хотя даже там имеются бездельничающие сотрудники отдела Абсолютного Знания с исцарапанными от непрерывного бритья ушами). Однако раньше этот идеал воспринимался в целом намного более положительно, чем теперь.

И все-таки даже у тех, кто трудится на самом нелюбимом месте и самой ненавистной должности, уверен, хоть раз да был момент, когда все спорилось в руках, когда работа доставляла удовольствие, когда не хотелось останавливаться и когда хотелось выполнить ее как можно лучше. И, поймав себя на этом, смущенно усмехались, украдкой оглядывались по сторонам: не заметил ли кто столь постыдного энтузиазма? – и, «остывая», махали рукой: что это со мной такое, мне что, больше всех надо?.. Так что зачатки мага есть в каждом из нас, даже в самом заядлом скептике, цинике и пессимисте, просто мало у кого есть возможность их реализовать, раз обстановка чаще всего этому отнюдь не способствует. И это при том, что теперь работодатели еще больше мечтают заставить персонал трудиться изо всех сил и из кожи вон лезут, чтобы этого достигнуть: различные «тимбилдинги», «тренинги», «коучинги», «мастер-классы» и прочие дурацкие англицизмы прочно прописались в современном трудовом лексиконе. Вот только в процессе превращения человека в мага любое навязанное извне воздействие, как правило, бессильно.

Сейчас, правда, появился модный термин: «бирюзовые компании», которые хвалятся личной заинтересованностью каждого работника в результатах общей целенаправленной деятельности и считают себя провозвестниками новой эры в организации трудовых отношений. В очередной раз убеждаюсь, что все новое – это хорошо забытое старое: НИИЧАВО уже тогда, шестьдесят лет назад, задал планку, недосягаемую ни для каких подобных новомодных фирм. «Бирюзовые» упирают на лозунг: «Компания – живой организм со своей целью, каждый работник – важная клетка этого организма»; в НИИЧАВО же каждый работал безо всяких лозунгов на благо не своего предприятия, а людей вообще – работал просто потому, что ему это было интересно и иначе себя он представить не мог.

Если подытожить все вышесказанное, то мы приходим к несколько парадоксальному выводу. Все мы знаем, что «Понедельник начинается в субботу» – вещь прежде всего сатирическая и юмористическая. Стругацкие населили Институт чародейства и волшебства множеством карикатурно-утрированных персонажей, создали ряд отчасти гротескных ситуаций вроде единодушного выхода сотрудников на работу в новогоднюю ночь. Однако в целом нарисованная ими картина НИИЧАВО и работы в нем вышла самой что ни на есть разумной и толковой, и это как раз наша реальность оказывается не более чем жалкой карикатурой на нее вне зависимости от того, какой подход к делу практикуется: традиционный, административно-командный, или новомодный, «бирюзовый». И в этой грустно-карикатурной реальности большинству из нас и приходится жить. М-да, магами тут явно не стать – хорошо хоть, что уши брить не надо…

Под конец, чтобы мой отзыв не выглядел таким уж напыщенным панегириком труду, сделаю пару замечаний по существу фактов. Во-первых, амонтильядо производится не в кастильском Толедо, а в андалусском Хересе. И шампанское на Новый год им при всем желании не заменишь: амонтильядо – это сухой херес, крепленое десертное вино. Во-вторых, страшное слово «побрекито», которым себя ругает Кристобаль Хунта, значит всего-навсего «бедняжка» и на самом деле читается примерно как «повресито». Стругацкие явно вычитали его из «Королей и капусты» О. Генри, где есть выражение «pobrecito loco» – «бедный дурачок». Так что если уж Кристобалю Хозевичу вздумалось предаться самоуничижению, лучше бы он называл себя обоими словами, ну или уж просто «loco» на худой конец. А еще лучше вообще никак не называл бы – уж он-то подобных выражений явно не заслуживает: он один из тех, чьи понедельники всегда начинаются в субботу. Желаю этого и всем лаборантам, которым посчастливилось любить свою работу и считать, что так и должно быть.

Слабо и вторично, говорите? Что ж, может быть. Только ленивый не написал здесь об очевидном сходстве «Невесты ветра» с «Сагой о живых кораблях» Робин Хобб. Добавлю, что у меня возникли еще ассоциации с «Всадниками Перна» Энн Маккефри и «Штормом в Гавани Ветров» Джорджа Мартина. Но все это отнюдь не значит, что я согласен с негативными мнениями из предыдущих отзывов, и вот почему. Напомню, что у Хобб все расписано очень неторопливо и обстоятельно, аккуратно разложено по полочкам, а кое-что и повторено для пущей ясности и убедительности. Читать поэтому надо тоже размеренно и неспешно – иначе не выходит. Когда я прочитал «Сагу…», то намеревался сочинить отзыв, но эта мысль так и осталась мыслью: бродил я, бродил вокруг монументального творения Хобб, как вокруг египетских пирамид, да так и не нашел, за что там зацепиться и с какой стороны подобраться. Все монолитно, чрезвычайно аккуратно сложено и очень тщательно пригнано, так что нигде ни щелочки, ни дырочки, ни входа внутрь, ни пути наверх. Вот и гадаю до сих пор: то ли художник там потрудился, то ли ремесленник?..

«Невеста ветра», при всем внешнем сходстве, – совсем иного толка. С ней всё намного проще, нет такого ощущения монументальности и чрезвычайной основательности проработки. Менее тщательно продуман мир, более размыт и нечеток, в нем меньше логики и стройности, нет такого количества подробностей, какое старательно выписала у себя Хобб. Зато благодаря этому читается «Невеста ветра» быстрее и легче, а по красочности и яркости творению Хобб при этом нисколько не уступает, если не превосходит. Если коротко, то я бы назвал «Невесту ветра» своего рода «облегченной версией» «Саги о живых кораблях» – для тех, кому хочется почитать что-нибудь поживее и попроще, не тратя усилий на освоение всех эпических масштабов «Саги…» вкупе с неспешным темпом действия и размеренным авторским слогом. И ничего плохого в этом, по-моему, нет: художники с легкой кистью нужны миру точно так же, как и ремесленники с увесистым молотком.

Что я отметил бы как главный недостаток «Невесты ветра» – так это слишком большое количество и слишком хитрое переплетение историй из прошлого, которые валятся на нас чуть ли не с каждой страницы. У любого сколько-нибудь значимого персонажа есть свой «скелет в шкафу», а то и не один, и их отнюдь не спешат вытаскивать на белый свет; кое-какие разъяснения время от времени появляются, но взамен тут же вырастает куча новых тайн. У меня время от времени возникало ощущение, будто я читаю условия какой-то игры в жанре «квест», где надо из беспорядочной груды намеков и подсказок сложить цельную картину событий. (Собственно, к чему-то подобному сюжет в конце концов и сводится.) Барахтаясь в этом хитросплетении судеб, я понимал, что так или иначе оно по ходу действия будет раскрыто и распутано, но все же, по-моему, здесь личных тайн и душевных травм как-то чересчур много. «Невесте ветра» отнюдь не помешала бы – хотя бы контраста ради – пара персонажей первого плана, не терзающихся никакими тяжелыми воспоминаниями, угрызениями совести и ночными кошмарами, а спокойно и без лишней рефлексии делающих свое дело.

Но в целом мне понравилось, даже сам не ожидал (признаюсь, приступал к чтению с некоторым скепсисом, начитавшись отзывов о «вторичности»). Пожалуй, стоит попробовать взяться за следующую книгу, тем более что открытый финал и незавершенность сюжета прямо-таки требуют это сделать.

«Звездный огонь» на меня произвел несколько иное впечатление, чем «Невеста ветра». Там в целом темп развития действия мне показался однородным и равномерным. Здесь же – как будто читателя бо́льшую часть книги потчуют питательным, но невкусным «бульоном» из второстепенных и даже третьестепенных событий, а все по-настоящему важное старательно приберегается «на десерт», чтобы потом быть поданным одним огромным кусом на последних страницах – таким, что в рот не запихнешь, подавишься. Поэтому «Звездный огонь» в моем восприятии четко делится на две неравные части: бо́льшую – до финальных событий в императорском дворце – и меньшую – собственно эти события. Оттого и восприятие получилось, в отличие от «Невесты ветра», неодинаковым: первая часть казалась порой скучноватой и пресной, а вторая, наоборот, – перенасыщенной.

Я прекрасно понимаю, что все якобы второстепенные и третьестепенные события, происходившие по ходу действия, просто готовили почву для финальных глав и были поэтому совершенно необходимы. И я оценил ту ловкость и незаметность, с которой раскиданы по тексту намеки, случайные упоминания и воспоминания, которые не кажутся важными, а потом вдруг, строго в нужное время, приобретают огромное значение и резко меняют весь ход событий. И все-таки здесь, по-моему, вышел перебор – даже не в количественном, а в качественном смысле. Уж слишком велик масштаб неожиданно вскрывшихся обстоятельств по сравнению с прочитанным ранее и ставшим уже привычным.

Впрочем, так или иначе, сюжет развивается, финал, как и в «Невесте ветра», открыт, многие загадки остаются неразгаданными, и после «Звездного огня» по логике вещей следует перейти к третьей, заключительной книге. Это я и собираюсь сделать.

Так получилось, что мой отзыв на «Два капитана» – юбилейный, пятидесятый. Из этого естественным образом следует, что вряд ли я добавлю что-нибудь новое к написанному об этом романе здесь ранее. Поэтому я не стану останавливаться подробно на истории любви – одной из основ сюжета, – которая словно бы придумана какой-то девочкой-подростком с романтическим воображением. Не буду много писать о плоских черно-белых персонажах, чьи роли – кто хороший, а кто плохой – четко распределены уже в самом начале и остаются неизменными до конца. Не буду долго сравнивать этих персонажей с заводными игрушками, механически повторяющими от главы к главе одни и те же действия (Валька Жуков пахнет зверями и рассеян, Гришка Фабер орет, Кораблев расправляет усы и постукивает пальцами по столу и т. д.). Не буду много распространяться о назойливом и не слишком насыщенном смыслом рефрене «Бороться и искать, найти и не сдаваться», которым писатель ни разу не упускает случая огреть меня из-за любого мало-мальски подходящего угла, как хорошей дубиной, хотя голова от него уже и так гудит. Не стану перечислять все примеры какой-то нарочито-показной таинственности, когда Псков становится Энском, Игарка – Заполярьем, все летчики, включая легко узнаваемого Чкалова, и все ученые, включая легко узнаваемых Шмидта и Визе, скрываются за инициалами или безымянными должностями и даже имя какого-то известного художника заменяется отточием. А напишу я подробно только об одном – об истории исследований судьбы экспедиции капитана Татаринова на шхуне «Святая Мария» летчиком капитаном Григорьевым. Именно она, а не все перечисленное выше поражает меня в наибольшей степени.

Почему я обращаю внимание именно на это? Да потому, что по собственному опыту знаю, что нужные сведения, документы, материалы, участники и свидетели событий вот так сами собой с неба на исследователя не падают – за ними надо охотиться, просиживать недели и месяцы в архивах и библиотеках, вытаскивать информацию из самых неподходящих мест, усиленно разыскивать нужных людей и ездить порой за тридевять земель ради нескольких листков бумаги, пары фотографий или получаса разговора. И это еще не всё: добытые данные надо свести воедино, восстановить на их основе общую картину событий, что удается далеко не всегда. Самым упрямым фактам приходится порой искать место не один год. А теперь сравним это с той хроникой невероятных совпадений, удач и счастливых находок, которую мы видим в «Двух капитанах».

Напомню, что область поисков и исследований в данном случае настолько узка, что у́же просто некуда: одна-единственная небольшая экспедиция, когда-то пропавшая без вести где-то в Арктике. Следовательно, шансы отыскать какие-либо свидетельства, документы и прочее спустя двадцать-тридцать лет можно считать ничтожно малыми. И тем не менее происходит следующее.

Разумеется, Григорьев и сам сделал для успеха своих поисков немало – чего стоит одна расшифровка (именно расшифровка, не просто прочтение) дневников штурмана Климова. Но все же череда совершенно невероятных счастливых совпадений перечеркивает в моих глазах его собственные усилия. Если бы в сюжете присутствовали одно-два подобных совпадения – это было бы нормально, удача порой все-таки улыбается исследователям, да и читаем мы не документальное произведение, а художественное. Но чтобы весь объемистый роман был построен на таких вот счастливых случаях – это уже перебор даже для художественной литературы. Уже к середине книги хочется кричать: «Не верю!!» – и биться головой об стену, только бы прекратили выскакивать строго в нужные моменты из кустов те же персонажи верхом на тех же роялях, держа в руках всё новые и новые чудесным образом обретенные факты и документы.

И, наконец, еще одно: мотивация поисков, которые вел Григорьев. Она раз от раза описывается иначе, меняясь от простого мальчишеского желания раскрыть волнующую тайну в начале книги до финального заявления: «Я искал экспедицию, потому что я человек войны, и нашел ее, потому что я человек войны». Но больше всего в связи с поисками упоминается имя Николая Антоновича Татаринова – двоюродного брата капитана. Именно он, как подозревает Григорьев, является основным виновником гибели экспедиции. Когда-то за это обвинение Григорьев был опозорен Николаем Антоновичем и изгнан из дома Татариновых. И очень похоже, что с тех пор им двигало не столько естественное стремление исследователя добраться до истины через все препоны, сколько желание свести личные счеты, доказав ненавистному с детства противнику свою правоту, желательно при свидетелях для пущего унижения. Скорее всего, в авторский замысел это никоим образом не входило – но на деле, по-моему, получилось так, что иначе трактовать поведение Григорьева попросту невозможно.

Не верите? Что ж, вот вам материал для размышлений. Заметьте: чуть только у Григорьева намечается очередной прогресс в деле поисков экспедиции, тут же на сцене обязательно возникает Николай Антонович – или собственной персоной, или в рассказах других, или хотя бы через опубликованные им статьи. Также при этом обычно тем или иным образом подаются мысли Григорьева: вот, я отыскал новые факты, эти факты хорошо ложатся в мою гипотезу, что-то скажет по этому поводу Николай Антонович? Особенно показательна в этом смысле заключительная сцена официального доклада на заседании Географического общества. Перед его началом Григорьев не очень-то волнуется по поводу предстоящего публичного выступления, не беспокоится о ясности и убедительности своего доклада – его в первую очередь занимает вопрос, придет ли на заседание Николай Антонович. Что это, как не ожидание сладкого часа мести и уничтожения врага? Иначе зачем бы потребовалось Григорьеву выдвигать в конце доклада обвинение публично и жестко, отметая принципы научной этики, которых – учитывая место и характер заседания – следовало бы придерживаться в своем выступлении? И можно ли с учетом вышесказанного считать Григорьева таким уж бескорыстным и объективным исследователем – искателем истины, каким он, по-видимому, должен нам казаться согласно авторскому замыслу? И о чем тогда, в сущности, идет речь в «Двух капитанах» – о подвиге во имя науки или о простой мести за давнюю обиду? И если о втором, то стоит ли роман тех похвал, какие ему принято расточать?..

О существовании этой книги я узнал еще в школьные годы, прочитав в журнале «Техника – молодежи» статью, где писатель конца XIX века Н. Н. Шелонский был упомянут в связи с предсказанием им существования четвертого состояния вещества – то есть, по-нашему, плазмы. Помню, что это сделанное сто лет назад предсказание поразило меня настолько, что я каким-то образом умудрился приплести его к очередному сочинению по литературе, за что и получил в тетрадь замечание от «русички»: никакого Шелонского в школе не изучают, так что нечего умничать.

И вот теперь я прочитал роман «В мире будущего», где было сделано это предсказание, от начала и до конца. Ну, что тут сказать?.. Очень быстро, уже после нескольких первых глав, возникло ощущение, что я читаю не столько оригинальный авторский текст, сколько весьма посредственную компиляцию из романов Жюля Верна «Путешествие к центру Земли», «Робур-завоеватель» и «Вверх дном». Правда, у Шелонского герои идут по следам не средневекового алхимика, а некоего древнего индуса, открывшего секрет превращения вещества, отправившегося на Северный полюс и собравшегося затем невесть как лететь на Марс (!), а конструкция воздушного корабля «Марс» принципиально отлична от «Альбатроса» Робура. Также Шелонский, в отличие от Верна, никак не разъяснившего устройство аккумуляторов «Альбатроса», «сконструировал» для «Марса» сверхмощный и сверхкомпактный источник энергии, работающий на постепенном превращении платины в золото, – этакий РИТЭГ девятнадцатого века.

По ходу действия в районе Северного полюса обнаруживается земля с умеренным климатом – здесь «В мире будущего» можно счесть своего рода предтечей написанной тридцать лет спустя «Земли Санникова». Но все дальнейшие приключения опять-таки прямо списаны у Верна: подземный мир, куда можно попасть через кратер вулкана, блуждания в каменных коридорах, высеченные на стенах путеводные знаки, нехватка воды, схватки с динозаврами, обвал… (Вот разве что имеется замечательное слово «птицегад» для обозначения археоптерикса!) Эпизод с изготовлением нитроглицерина заставляет вспомнить еще один роман Верна – «Таинственный остров». Но если там подробно (пусть и с намеренными неточностями) расписан весь процесс от начала и до конца, включая получение необходимых серной и азотной кислот, то Шелонский ограничился только упоминанием об охоте ради добычи жира. Вопрос о переработке этого жира во взрывчатое вещество при отсутствии кислот, сосудов для проведения химических реакций и прочего он скромно обошел стороной. Зато способ, каким этот нитроглицерин был взорван, – пережигание веревки с подвешенными к ней грузами – опять-таки является прямым заимствованием из «Таинственного острова».

Хорошо, допустим, что все это нудное списывание потребовалось лишь для завязки сюжета, обоснования способа, каким четыре человека попали из девятнадцатого века в двадцать девятый, – ну, не сумел человек придумать ничего сам и решил воспользоваться чужими идеями, бывает. Но если эта завязка растянута на два десятка глав, то есть более чем на половину романа, и в ней намечено несколько интригующих сюжетных линий, а потом все они резко и целиком оборваны, – это уже откровенная нелепость. Я так и не понял, зачем надо было городить такой огород, если после перенесения действия в XXIX век ни об индусе с его таинственными следами, ни о Марсе больше речи не идет. Да и вообще вторая половина романа не имеет с первой ничего общего, кроме упомянутых четырех человек – пришельцев из прошлого. Кстати, персонажи романа все абсолютно безлики, ведут себя совершенно неестественно, ничему не удивляются, зато без устали произносят длиннейшие научные речи, набитые числами.

Можно было бы надеяться, что, добравшись наконец до желанной цели – будущего, – действие станет интереснее и оригинальнее. Увы, нам по-прежнему предлагаются в основном всё те же бесконечные описательные монологи и диалоги, лишь кое-где разбавленные событиями. Если продолжать сравнение «В мире будущего» с романами Жюля Верна, то у последнего, конечно, герои тоже не прочь порой встать в позу и прочитать по ходу дела лекцию-другую, но и действия и приключений при этом хватает. Здесь же налицо их явный дефицит.

Итак, что же ожидает нас, согласно Шелонскому, в XXIX веке? Самое главное: цивилизованный мир возглавят слившиеся воедино (вплоть до общего русско-французского языка) Россия и Франция, а их антагонистами станут англичане – отгородившаяся от мира отсталая и грубая нация. Почему отсталая и грубая? Потому что она не отказалась от городов, денег, оружия, законов и политических партий. Всему этому усиленно противопоставляется «духовность» русско-французского народа с его кланово-общинным строем и выстроенными там и сям «соборами всея Руси» под сверкающими куполами.

Откуда взялась такая странная для нас картина будущего? Это не более чем прямое проецирование на тысячу лет вперед текущей политической обстановки на момент написания романа (1892 год). В то время происходило очередное обострение российско-британских отношений из-за раздела сфер влияния в Средней Азии, усилившее традиционную для русского общества англофобию. Тогда же было подписано союзное соглашение с Францией – оно, наоборот, отозвалось в обществе симпатией к Франции и всему французскому. Шелонский, следуя конъюнктуре, попросту раздул это все до эпических масштабов и перенес в будущее, заодно сдобрив изрядной дозой славянофильско-великорусского духа, которым прямо-таки разит со страниц. Проще говоря, о каком-либо основательном и продуманном подходе к конструированию будущего здесь говорить не приходится: перед нами всего лишь лубок на злобу дня, не более того.

Но, может быть, хотя бы научные и технические прогнозы удались Шелонскому лучше? Ведь его «платиновый РИТЭГ» – идея для своего времени весьма интересная и свежая. К сожалению, ничего особенного по части техники будущего мы больше не найдем: все прочее либо основано на уже существовавших к 1892 году технологиях (фотокопирование книг, подземная пневматическая транспортная система), либо списано у кого-нибудь («телефот», то есть видеосвязь, и деятельность редакций английских газет – очередные заимствования у Жюля Верна, на этот раз из рассказа «Один день американского журналиста в 2889 году»), либо просто реализует уже возникшие проекты (туннель под Ла-Маншем). Даже то предсказание существования плазмы, с которого я начал этот отзыв, оказалось не о плазме в современном понимании этого слова: Шелонский так вывел идею о «первичной материи», до которой можно расщепить любое вещество и, в свою очередь, из которой можно восстановить любое вещество. Да и в целом его представления о строении вещества – «тонкие атомы, стремящиеся стать грубыми и погруженные в электрическую материю», – ближе к воззрениям какого-нибудь почтенного древнегреческого философа, чем к научной мысли конца XIX века.

А что в итоге? Если охарактеризовать мои впечатления одним словом, то этим словом будет «разочарование». Так долго, со школьных лет, мне представлялся некий забытый гений, силой своего разума с потрясающей точностью проникший в будущее, – и таким убогим оказалось на деле его творение. Не знаю, буду ли когда-нибудь еще его перечитывать. Но совершенно точно знаю, что другим читать его советовать не стану – не стоит оно того.

«Планета не в порядке – слишком мало денег».

Если в этой цитате из рассказа Клиффорда Саймака «Денежное дерево» заменить «денег» на «думающих людей», получился бы идеальный эпиграф ко всей трилогии «Астровитянка» разом, краткое выражение ее основной мысли. Но, несмотря на пессимистичность этого тезиса, «Астровитянка» в целом очень и очень оптимистична! Это составляет разительный контраст с большей частью современной фантастики – подчеркнуто мрачной и тягуче-унылой. Строссы, уоттсы и иже с ними заваливают нас историями о том, как технический прогресс несет человечество к неминуемому краху. А Горькавый уверен: найдутся мыслящие и притом порядочные люди – и прогресс обернется нам во благо.

Понятно, что нынче подобные воззрения не в моде и не в чести: инфантильно, мол, незрело, наивно, такое подросткам только читать. Вот именно: подросткам, если точнее – думающим подросткам. В четвертой главе второй книги устами профессора Эксмина целевая аудитория указана совершенно четко и недвусмысленно: интеллектуальная молодежь. Ну, или хотя бы желающая таковой стать. А цель – выработка у нее интереса к науке и критического взгляда на окружающую действительность. Естественно, что лучше всего с этой задачей справится некий «внешний» наблюдатель, смотрящий на общество «со стороны», то есть абсолютно незашоренным и непредвзятым взглядом. Здесь вместо классического варианта – инопланетян – таким наблюдателем становятся «астровитяне». Точнее, «астровитянка» – девочка Никки Гринвич, выросшая одна в разбитом космическом корабле на астероиде под присмотром умного компьютера. Вновь попав в человеческое общество, она становится катализатором огромных перемен в нем, пройдя в трех книгах путь от своих собственных мелких забот до глобальных планов переустройства мира. Впрочем, о том, как меняется тематика и растет ее серьезность, я еще напишу в конце. А пока перечислю, что мне в «Астровитянке» понравилось, а что – нет.

Итак, достоинства. Во-первых, это уже упомянутый оптимизм и отсутствие озлобленности на весь мир. На протяжении трех книг происходит (или уже произошли в прошлом и представлены как свершившийся факт) немало печальных событий, но даже они не заслоняют собой общий оптимистичный и жизнеутверждающий дух книги.

Второй безусловный плюс «Астровитянки» – динамичный и продуманный сюжет. Видно, что трилогия была задумана вся сразу, от начала и до конца связанная цельным замыслом: темп развития событий постоянный, высосанных из пальца новых персонажей, ситуаций и прочего нет, все «ружья», развешанные по стенам в самом начале, аккуратно «выстреливают» по ходу действия. И честь и хвала Горькавому, что он не поддался соблазну придумывать впоследствии разнообразные «-квелы» к «Астровитянке». Вовремя остановиться – этим умением сейчас обладают, кажется, очень немногие писатели…

Третий плюс – юмор. Его здесь в общем-то немного, но как раз достаточно, чтобы он, не слишком мозоля глаза, служил отличной приправой к повествованию. Вдобавок этот юмор – весьма качественный и неизбитый: достаточно вспомнить «конфузного» кальмара, у которого реактивная камера соединена с кишечником, или платье с «шаловливо блуждающим» по случайному маршруту прозрачным пятном.

Четвертое: очень хорошо, что в «Астровитянке» совершенно нет никакого ханжества и морализаторства, которые, по мнению многих, непременно должны содержаться в книге, рассчитанной на подростковую аудиторию. Герои «Астровитянки» – вовсе не идеальные пай-мальчики и пай-девочки, воплощение «традиционных ценностей». Они то и дело влипают в различные неприятности, понемногу пробуют спиртное, ухаживают друг за другом, вовсю целуются – в общем, ведут себя как нормальные подростки, которые хотят поскорее вкусить от радостей взрослой жизни. Но – и это главное – во всем подобном четко соблюдена мера. Вино, например, пьет только Никки, да и то по медицинским показаниям – такое можно найти даже у освященных традицией русских классиков («Кадетский монастырь» Лескова). А остальные, если уж и выпьют, то разве что бокал шампанского украдкой на праздничном балу раз в год. Обычно же события просто не оставляют им времени думать о чем-нибудь подобном. Вряд ли здесь можно усмотреть какую-либо «пропаганду употребления алкоголя несовершеннолетними», упомянутую в некоторых предыдущих отзывах.

Пятое – отчетливо различимая научно-популярная направленность. Все три книги битком набиты научными фактами из самых разных отраслей знания – от элементарных физических опытов в духе Перельмана до моделей термоядерных реакций в звездах и космологических гипотез. Может быть, именно поэтому фундаментальная наука XXIII века, описанная в «Астровитянке», соответствует уровню нашего времени: так не искушенному в науке читателю не придется разбираться, где фантастика, а где реальность. Но тогда – и тут мы переходим к недостаткам – тем неэтичнее выглядит безальтернативное навязывание автором по ходу действия своих собственных научных теорий. Главным образом это относится к его ярой критике инфляционной модели возникновения Вселенной (а в образе малосимпатичного профессора Гутта, очевидно, выставлен Алан Гут, основоположник современной инфляционной космологии). Горькавый приводит в книге только аргументы против космической инфляции, но никаких доводов «за». Взрослый читатель, возможно, найдет объективную научно-популярную литературу на эту тему, но подросток, скорее всего, так и останется при убеждении, что только «новая гравитационно-волновая космология Николь Гринвич» глаголет абсолютную истину, а все прочие теории – полная ерунда. Точно так же обстоит дело и с вопросом о возникновении Луны: безапелляционно разносится вдребезги основная на данный момент гипотеза ударного формирования и предлагается взамен другая, своя собственная. Замечу, что оба упомянутых вопроса на данный момент еще весьма далеки от решения, и поэтому в книге с явной научно-популярной составляющей следовало бы честно познакомить читателя сразу с несколькими существующими альтернативными гипотезами. Еще древние римляне в дискуссиях старались придерживаться принципа: audiatur et altera pars. Здесь же altera pars не дано ни малейшего шанса.

Следующий недостаток – обилие раздражающих англицизмов: «мессидж», «Бейджин», «вайрлессный»… Если таким способом – экстраполируя современные тенденции – автор попытался представить себе язык XXIII века, то получилось, прямо скажем, грубовато. Похожие царапающие взгляд ощущения возникают при чтении книг о временах Петра I с тогдашними «фортециями», «викториями» и «негоциантами-навигаторами». Да и сдается мне, что уже сейчас степень засорения языка кальками с английского превзошла уровень, описанный в «Астровитянке».

Еще отмечу несколько вывихнутые отношения двух основных персонажей – Никки и Джерри. Со стороны Джерри они представлены определенно нездоровыми – крайней формой любовной одержимости. Но в книге эта одержимость так усердно идеализируется, что иной читатель, еще не научившийся психологической устойчивости в отношениях, может так и остаться при убеждении, что такая «никки-зависимость» – это совершенно нормально и даже хорошо, потому что подано уж очень романтично и возвышенно.

Объем отзыва здорово разрастается – пора понемногу закругляться. Осталось написать еще о том, какими я вижу различия между тремя частями «Астровитянки» и их аудиторией. Первая часть явно ориентирована на подростков. Признаки этого – и постоянные отсылки к Гарри нашему, понимаете ли, Поттеру – девочка, которая выжила, и все такое, – и сама Никки, которая всегда оказывается лучше всех, умнее всех, оригинальнее всех и т. п. За что она ни берется, все у нее выходит отлично. Робота конструировать – так уж совсем необычного, но который на соревнованиях уйдет дальше всех. С взрослыми юридические споры вести – так настолько ледяным и уверенным тоном, что тушуются даже твердолобые чиновники и законники. Космологические гипотезы предлагать – так сразу обещающие переворот в науке. Участвовать в космической регате, не имея никакого опыта пилотирования, – так сразу победить всех асов. Заработать за лето – так разом четверть триллиона. И все это в четырнадцать лет. Тут целевая аудитория определяется совершенно ясно.

Но вот вторая книга уже начинает отходить от фокусировки на одном персонаже и его многочисленных талантах и исподволь и незаметно вкладывать в читателя новые идеи и взгляды на мир. Именно поэтому, если присмотреться, с социально-политической точки зрения описанное в «Астровитянке» общество XXIII века так мало отличается от сегодняшнего. Здесь уже явно идет ориентация на тех, кто на несколько лет старше и начинает задумываться о том, что в жизни хорошего и плохого и почему плохого, как правило, больше. Соответственно этому автор постепенно превращает Никки из просто яркой личности в средство, с помощью которого мир можно изменить к лучшему. Ну, а заключительная, третья часть, похоже, рассчитана уже на вполне взрослых людей – и по уровню поднимаемых вопросов, и по взаимоотношениям персонажей. Как ни крути, а многое в ней только взрослый и может в полной мере понять – хотя бы тщательно размеренный, монотонный образ жизни Элизы дю Снайдер, когда-то отвергнутой Джерри. Кстати, разрешение ситуации с Элизой, конечно, откровенно искусственно, но все же лучше, чем отсутствие решения вообще.

Что ж, пожалуй, всё. Время делать выводы. «Астровитянка», по-моему, – это хорошая попытка продолжить классические жюльверновские традиции, вариация на тему «Пятнадцатилетнего капитана», но без занудства и морализаторства, увлекательная, но в то же время серьезная. Она не идеальна, однако прочитать ее, безусловно, стоит – но только не все три книги разом. Первую – лет так в четырнадцать-пятнадцать. Вторую – года через три. А третью – еще года через три. Вот тогда, мне кажется, вся история «астровитянки» Никки Гринвич и навсегда измененной ею человеческой цивилизации предстанет перед читателем согласно авторскому замыслу и в наилучшем свете.

Жил да был лет пятьдесят назад в штате Аризона простой библиотекарь, бывший пилот гражданской авиации по имени Лоуренс Дэвид Куше. Написать свою собственную книгу ему и в голову не приходило – с чужими бы успевать управляться… Особенно много хлопот доставляли ему многочисленные просьбы посетителей отыскать что-нибудь о Бермудском треугольнике – тогда эта тема только возникла, но с легкой руки падких на сенсации журналистов быстро стала чрезвычайно популярной. Понемногу Куше и сам заинтересовался ею, но с совершенно иной точки зрения. Ему не были интересны сенсации – он хотел просто добраться до истины и понять, что именно надо отвечать и советовать донимавшим его запросами посетителям библиотеки. Поэтому и взялся за дело он крайне основательно: провел много времени в библиотеках и архивах, просмотрел тысячи изданий и документов, написал сотни писем и запросов в официальные инстанции, – и постепенно в его уме сформировалась картина, разительно отличавшаяся от той, которая уже стала привычной и известной для широкой публики. Вывод Куше был шокирующе прост: никакого Бермудского треугольника не существует, а все пугающие рассказы о нем – не более чем следствие неверной интерпретации или сознательной подтасовки фактов, а порой и просто выдумка. Тогда-то у Куше и возник замысел написать книгу, ясно и доказательно, с фактами в руках представив и обосновав в ней свой вывод. Эта книга, озаглавленная «The Bermuda triangle mystery solved», вышла в 1975 году, а на русский язык была переведена под названием «Бермудский треугольник: мифы и реальность».

Когда-то давно один мудрый пожилой человек сказал мне так: «Настоящий исследователь обязан сомневаться во всем, что он читает, слышит и т. д.». Если бы эти слова были известны Куше, он наверняка поставил бы их вторым эпиграфом к своей книге (первый – цитата из «Похищенного письма» Эдгара По об истине, лежащей на поверхности и потому никем не замечаемой). И действительно, книга о несуществующей тайне Бермудского треугольника – это замечательный образец научного скептицизма – скептицизма в лучшем смысле этого слова, где цель сомнений – не опровергнуть чье-либо мнение, а установить истину, какой бы она ни оказалась.

Что же конкретно сделал и о чем написал Куше? Он тщательно проанализировал произошедшие с 1840 по 1973 годы пятьдесят три случая исчезновения судов и самолетов в районе Атлантического океана, известном как Бермудский треугольник. Каждому такому случаю отведена отдельная глава. Вначале излагается история в том самом интригующем и таинственном виде, в каком она получила известность, – Куше называет ее Легендой. Далее он документально проверяет каждый (да, именно каждый!) поддающийся проверке факт из этой Легенды. Например, если Легенда говорит, что знаменитый яхтсмен Гарвей Коновер на своей большой надежной яхте бесследно исчез в Бермудском треугольнике при идеальной погоде, Куше приводит нам сводки погоды за соответствующие даты, из которых следует, что в те дни вблизи побережья Флориды бушевал шторм, и тут же указывает длину яхты Коновера – сорок пять футов. После этого он задает резонный вопрос: а так ли загадочно теперь выглядит исчезновение Коновера, вышедшего на маленьком и не слишком прочном суденышке в штормовой океан, нужно ли привлекать здесь для объяснения какие-то таинственные силы? И так дотошно и тщательно он исследует почти каждый из полусотни случаев. «Почти», а не «каждый», – потому что о некоторых из них, несмотря на все усилия, ему не удалось отыскать никаких достоверных сведений. По этому поводу Куше пишет, что всерьез подозревает, что эти Легенды вообще не имеют под собой никакой реальной основы и были от начала и до конца попросту выдуманы любителями сенсаций.

Но, так или иначе, повышенное число морских и авиационных происшествий и катастроф в районе между Флоридой, Бермудскими островами и Пуэрто-Рико – не вымысел, а факт, и этот факт требует объяснения. Куше такое объяснение нашел – оно, как и похищенное письмо у Эдгара По, лежит настолько на поверхности, что никому и в голову не приходило его там искать. Дело в том, что упомянутый район является местом чрезвычайно оживленного судоходства, через него также проходит множество авиационных маршрутов. Естественно поэтому, что и число различных происшествий там выше, чем в более спокойных районах, – это простая статистика, не содержащая никакой зловещей тайны. Вдобавок этот район Атлантического океана отличается крайне непредсказуемой погодой и сложными условиями для судоходства, что также вносит свой существенный вклад в число «таинственных исчезновений». Вот и всё: немного статистики, сведений из метеорологии и океанографии, а главное, холодный ум – и различные инопланетяне, атланты, НЛО, «лучи смерти», гигантские газовые пузыри и многое прочее оказываются не у дел.

Итак, легенда о Бермудском треугольнике в результате исследований Лоуренса Куше не выдержала давления неоспоримых фактов и непредвзятых рассуждений. Одной загадкой океана стало меньше. Хорошо это или плохо? Океанолог академик Леонид Максимович Бреховских, написавший послесловие к русскоязычному изданию книги Куше, упоминает о письме, полученном им после публикации статьи, посвященной развенчанию «тайны Бермудского треугольника». Автор письма задает вопрос: «Раньше была в океане тайна, а вы своей статьей ее разрушили. Зачем вам понадобилось это делать?» Как ответил ученый-океанолог на это обвинение (которое фактически адресовано не только ему, но также и Куше), прочтите лучше сами, а я здесь напишу о том же самом от собственного лица. Я понимаю, что многим, чтобы жить было интереснее, нужны щекочущие нервы неразгаданные тайны, и оттого такой популярностью пользуются книги в жанре мистики и ужасов. Но лично мне намного интереснее жить в познаваемом, рационально объяснимом мире, где человеческий разум – это не бессильный светлячок в океане вечной тьмы непознаваемого, а мощный прожектор, освещающий реальность и указывающий путь вперед. Книга Лоуренса Куше – это именно такой прожектор. Точнее, даже не так: это сильный и издалека видный маяк, уверенно ведущий путников на море и в воздухе через кажущийся таким страшным, но на самом деле попросту не существующий Бермудский треугольник. И свет этого маяка доступен всем – главное, захотеть его увидеть.

Начну с краткого отступления. Несколько месяцев назад я прочитал отзыв, автор которого задается вопросом: почему персонажи Питера Уоттса все, как на подбор, – с психическими отклонениями? Найденный им ответ таков: «куда проще выстроить характер, взяв за основу патологию, закрутив всё вокруг нее, закольцевав и отцентрировав». Великолепно сказано – проще и лучше просто невозможно. Как эта черта творчества Уоттса относится к Урсуле Ле Гуин? Самым прямым образом. То, что Уоттс проделывает с отдельными персонажами, Ле Гуин делала с целыми социумами. Многие авторы здешних отзывов восхваляют ее способность мастерски конструировать и оживлять общества самого разнообразного толка. Так вот, по-моему, она была способна делать это только при условии, что у членов этих обществ имеется какое-нибудь кардинальное физиологическое или психическое отличие от привычного нам образа человека. Только тогда, когда можно было за это отличие «зацепиться», от него оттолкнуться и на нем сделать акцент, у Ле Гуин и получались яркие и убедительные картины жизни чужих миров: не надо было тратить много усилий на детальную проработку социальной сферы, ведь внимание читателя все равно будет отвлечено местной спецификой. Примеры таких обществ можно найти в «Левой руке тьмы» или «Роканноне». А вот в «Обделенных» перед нами самые обыкновенные люди – не гермафродиты, не зеленые мохнатые сновидцы и не сексуально озабоченные подземные коротышки. Эффектных и отвлекающих внимание чужеродных черт они не имеют. Оттого и две модели созданных ими обществ – тоже самые обычные, отлично знакомые нам по нашим земным реалиям, разве что намеренно утрированные. И обе вызывают отчаянную скуку.

Впрочем, происходит это не сразу. Повествование – тут надо отдать автору должное – выстроено необычно, этаким маятником, раскачивающимся между двумя планетами и двумя периодами в жизни одного и того же человека. Читателю вначале просто некогда скучать, так как ему постоянно приходится переключать мысли между Анарресом с его очень своеобразным анархо-коммунистическим обществом и олигархически-капиталистическим Уррасом. Однако чем дальше, тем меньше становится размах колебаний «маятника», и в конце, когда обе противоположности окончательно сходятся воедино, это дает не ожидаемую яркую финальную вспышку, а попросту… ноль. Дочитав «Обделенных» до конца, я убедился, что напрасно на протяжении почти четырехсот страниц пережевывал жвачку из нудных общеизвестных социальных истин. Никакого откровения на их основе Ле Гуин так и не сумела соорудить, разве что несколько поучительных сентенций – тоже, впрочем, далеко не оригинальных, а то и вовсе банальных и заезженных: «в любом окружении человек всегда одинок», «тот, кто строит себе стены, сам заключает себя в тюрьму» и т. п. В общем, все завершилось так, что оставило меня в недоумении: а зачем вообще это было написано?

Такой вопрос тем более оправдан, что основная идея романа, равно как и смысл названия «Обделенные», становятся полностью ясными уже где-то в начале второй половины книги. Постоянно и навязчиво проводится противопоставление: Уррас – материальные богатства, диктат государства, духовная нищета и вызывающий индивидуализм, Анаррес – свобода от собственности, суровый аскетизм жизни, кажущаяся свобода и незримая, но вполне действенная принудительная уравниловка под давлением общественного мнения. И вот как раз после середины книги между Уррасом и Анарресом начинает проступать явное сходство: они сходятся в подавлении свободы, разве что достигаемым разными способами. Можно было бы ожидать, что, когда это стало ясным, в заключительных главах нам будет показан путь к преодолению этого зла. А вместо этого получилось не более чем повторение того, что уже и так понятно: оба общества – это тупики в развитии. Вдобавок упомянуты еще два подобных тупика: уррасское государство Тху с его тотальным контролем всего и вся и Земля, вынужденная из-за экологической катастрофы жестко подчинить все свое общество и его членов задаче выживания. Ну хорошо, а дальше-то что? А ничего: в самом конце выскакивают этаким «богом из машины» хайниты – своего рода высшие существа, стоящие над мелочной возней обитателей двух планет-близнецов, – и мигом круто меняют судьбу главного героя, но только его одного. В остальном что Уррас, что Анаррес остаются хоть и слегка взбудораженными, но неизменными. Правда, один из хайнитов живо интересуется анархистскими теориями Одо, на которых построено анарресское общество, – но это, извините за резкость, явная фальшивка со стороны автора, чтобы хоть как-нибудь оправдать невнятный финал.

Почему нет выхода из тупика и зачем потребовалось вводить в действие хайнитов? По-моему, объяснение следующее. На протяжении всей книги Ле Гуин усиленно делает упор на образ стены, которая закрывает как анаррести, так и уррасти путь к истинной свободе и справедливости. При этом она считает, что стены можно преодолеть одним мгновенным усилием – перелетев через них или попросту разрушив. И тут вспоминаются наши классики социальной фантастики, также рассматривавшие вопрос построения идеального общества. Они всячески подчеркивали: одним скачком такое не совершить, предстоит долгий и нелегкий путь не в один век длиной. А в «Обделенных» основательница анархистского движения Одо много рассуждает о том, как должно быть устроено идеальное общество, но не упоминает ни словом о том, как это общество можно построить. Из разбросанных по тексту упоминаний и цитат можно сделать вывод, что ее учение – не более чем смесь туманно-прекрасно-поучительных изречений без малейших признаков научного анализа исторического процесса. Оттого-то и группа ее последователей – одонийцев, переселившаяся когда-то с Урраса на Анаррес, и возомнила, что она сможет скачком преодолеть разрыв между двумя общественными формациями и создать новое общество только на основе заученных идей. Но, как бы ни старались одонийцы, в них все равно живо данное им на родине воспитание, его традиции и предрассудки. Невозможно мгновенно избавиться от них – можно лишь загнать их куда поглубже и всячески отрицать при построении собственного общества (отсюда постоянные проклятия в адрес «собственников» и подчеркивание: «у нас на Анарресе всё не так!»). Революционные силы на Уррасе тоже мечтают разрушить капитализм одним махом, но мало думают о том, что станут делать дальше, – в лучшем случае действовать по тому же самому одонийскому рецепту. Но на одном отрицании, разумеется, далеко не уедешь. Поэтому-то в конце «обделенные» так и остаются «обделенными», стена – стеной, а смысловая нагрузка романа – близкой к нулевой. Вот и пришлось Ле Гуин призывать на помощь хайнитов, чтобы соорудить хоть какие-нибудь события в конце, которые могли бы сойти за какой-никакой финал.

Еще одно замечание: хотя тема секса вообще характерна для творчества Ле Гуин, здесь она в большинстве случаев приплетена совершенно не к месту. Автор готова видеть фаллические символы хоть в пистолетах, хоть в унитазах, но в сюжете все эти детали не играют никакой роли – разве что предлогов для традиционных для Ле Гуин феминистских высказываний. Впрочем, если изъять из текста все рассуждения о роли женщин на Анарресе и Уррасе и их способностях к абстрактным наукам, книга не потеряет ровным счетом ничего. Это еще усиливает впечатление беспросветной скуки: как будто автор отбывает обязательный номер, который сама себе навязывает во всем, что пишет. Хорошо хоть, что феминизм Ле Гуин, в ее поздних произведениях ставший абсолютно догматическим и бескомпромиссным, в «Обделенных» (а это 1974 год) еще вполне умерен и терпим.

Пожалуй, единственная польза от знакомства с «Обделенными» состоит в том, что теперь я знаю, откуда взялся ансибль – устройство для мгновенной межзвездной связи, которое присутствует в «Левой руке тьмы» и «Роканноне». В остальном склонен считать проведенное за чтением время потраченным зря.

Часто вижу здесь отзывы, авторы которых обвиняют советскую фантастику в сплошной героизации самопожертвования. Персонажи, мол, невыразимо идеальны, до отвращения положительны, изъясняются не иначе как встав в позу и с завываниями и только и ждут момента положить свою жизнь (или хотя бы здоровье) на алтарь прогресса человечества. Мне подобная категоричность взглядов не представляется оправданной. Во-первых, даже классическая советская фантастика с ее подчеркнутой героикой отнюдь не укладывается в эту примитивную черно-белую картину. Самопожертвование самопожертвованию рознь – иногда это просто наиболее разумный и оправданный ход. Пример – Эрг Ноор из «Туманности Андромеды», добровольно уходящий в дальнюю межзвездную экспедицию без надежды дожить до возвращения на Землю. Он делает это не потому, что горит желанием принести себя в жертву, а потому, что, спокойно и обдуманно взвесив все «за» и «против», решает, что так будет лучше для всех – и для человечества в целом, и для него, Эрга Ноора, лично. Вот и всё – никаких вам громких фраз и завываний. А во-вторых, тему самопожертвования успешно обыгрывали самые разные авторы из самых разных стран, включая, к примеру, столь далекого от идеалов советской фантастики писателя, как Роберт Хайнлайн, – вспомните его «Долгую вахту», «Тяжесть небес» или «Зеленые холмы Земли».

Но – и это нельзя отрицать – действительно попадаются порой и такие «вдохновенные до полупрозрачности» персонажи, кто изъясняется исключительно чеканными лозунгами за гранью разумного мышления. Тут-то мы и подходим к собственно рассказу Валентины Журавлевой «Астронавт». Капитан звездолета «Полюс» Алексей Зарубин – именно из таких, героических до абсурда.

Полагаю, что даже если оценивать рассказ с героико-романтических позиций фантастики конца пятидесятых, когда он был написан, такому «полету на авось» оправдания все равно быть не может. В созданной в те же годы «Туманности Андромеды» есть слова о том, что мудрость руководителя заключается в умении определить реальный предел достижимого и, если дальнейшее продвижение нецелесообразно, вовремя остановиться. У Эрга Ноора эта мудрость, кстати, имеется – вспомните, как он отказался от исследования чужого звездолета на планете железной звезды и счел нужным отступить, чтобы через несколько лет его начинание целенаправленно продолжил другой отряд исследователей, уже как следует оснащенный и защищенный от всех напастей. А если бы на месте Эрга Ноора оказался Зарубин? Так и представляю себе, как он, потеряв в безуспешных попытках всех своих людей и поломав снаряжение, с криком: «Через невозможное – вперед!!» – бросается на чужой звездолет, потрясая единственным оставшимся на корабле консервным ножом…

Интересно отметить, что муж Журавлевой, Генрих Альтов, включил историю, подобную «Астронавту», в свои «Легенды о звездных капитанах» – это рассказ «Огненный цветок». Но там – другое дело: «Легенды о звездных капитанах» – это не столько фантастика, сколько эпос. Там красивые слова и героические поступки – неотъемлемая часть легенды, горделивой сказки космической эпохи. Ну, а история «Полюса» подается под соусом обыкновенной научной фантастики, и в таком виде отчетливо видна вся ее несусветная глупость. В начале рассказа Зарубин охарактеризован так: «В этом человеке самым необыкновенным образом уживались “лед и пламень”, спокойная мудрость исследователя и бешеный темперамент бойца». Темперамента – да, хоть отбавляй. А где же спокойный и мудрый исследователь? Перед нами скорее мальчишка, который мечтает стать героем и готов ради этого расшибиться в лепешку, а если потребуется, расшибить заодно и всех окружающих.

Напишу-ка я отзывъ сей да на старый ладъ, съ «ятями» да со знаками твёрдыми, бо и стихотвореніе само изначально было съ ними писано, а и Потокъ-богатырь съ бояриномъ Толстымъ меня за то похвалили бы. Растекаться мысію по древу, ако Боянъ вѣщій, не стану, а сразу къ сути перейду. Любятъ наши борзописцы нынѣшніе, какъ извѣстно, забрасывать людей въ прошлое, дабы они тамъ прогрессъ учиняли да исторію на новый ладъ переписывали. А чтобы обратно, изъ прошлаго въ наше время, – такого, почитай, и нету. А почему? Такъ вѣдь всё просто. Писаки всё больше про технику да про войну пишутъ: какъ аэропланъ для государя Петра Великаго построить али сверхдредноутъ какой въ Цусимскій бой заслать. Такое и писать просто, и народъ покупаетъ и читаетъ, а потомъ ещё и хвалу въ междусѣтіи міровомъ поётъ. А ежели кого изъ прошлыхъ вѣковъ къ намъ сюда перенести, чѣмъ же онъ станетъ-то нынѣшній міръ удивлять? Тутъ, дабы читалось складно, потребно уже не технику живописать, а къ высокимъ матеріямъ подниматься: психологіи, да атмосферѣ въ обществѣ, да человѣческому достоинству, да разсудку здравому, да сравнить, какъ раньше было, съ тѣмъ, какъ нынѣ стало… А сіе дѣло непростое, ни одинъ борзописецъ, что въ годъ по десятку книгъ тискаетъ, за такое не возьмётся, бо невыгодно зѣло. Да и боязно имъ нынѣшнее-то время трогать да передѣлывать по своему желанію, а ну какъ опричники крамолою сочтутъ…

А вотъ бояринъ Толстой, Алексѣй Константиновичъ, ещё въ позапрошломъ вѣкѣ о такомъ вотъ случаѣ стихъ написалъ. Утомился молодой богатырь Потокъ на пиру у князя да заснулъ крѣпко: сначала на пятьсотъ лѣтъ, потомъ паки на триста. Повидалъ онъ въ будущемъ много всякаго, о чёмъ и помыслить не могъ, и то всё ему зѣло не по нраву пришлось. И заснулъ онъ въ концѣ, будучи въ девятнадцатомъ вѣкѣ, ещё лѣтъ на двѣсти. А изъ того слѣдуетъ, что проснуться долженъ Потокъ какъ разъ въ наши дни. Ну и что же онъ у насъ увидитъ такого, что отличалось бы отъ ранѣе видѣннаго? Коли поразмыслить, то и ничего. Въ вѣкѣ шестнадцатомъ видѣлъ онъ, какъ ѣхалъ царь и стража палками народъ разгоняла, а за ними шли палачи съ топорами, а народъ на брюхѣ ползалъ, и стало ему тошно. А увидалъ бы онъ, какъ нынѣ обставляются «царскіе выѣзды» да какъ и чѣмъ стража съ палачами вооружены, такъ и вовсе ужаснулся бы… Повидалъ онъ затѣмъ судъ неправедный – такъ и намъ сіе дѣло привычное. Кого сказано оправдать, того всегда оправдаютъ: всё-де по закону, ступай, милъ человѣкъ, съ богомъ. И наоборотъ, вѣстимо, тоже дѣется, но тутъ ужъ надо не про Потока-богатыря читать, а про совѣтника Попова безъ штановъ, о коемъ всё тотъ же бояринъ Толстой написалъ. Ну, а коли возьмёмъ мы того аптекаря, что во зданіи нѣкоемъ вѣщалъ, такъ нынѣ такихъ развелось по всему міру во изобиліи. Развѣ что рѣчи ихъ зовутся днесь иначе – «политкорректностію»: молъ, хоть и вѣрно, что все равны, а нѣкоторые всё жъ прочихъ равнѣе, а кто того признавать не хочетъ, тому анаѳема.

Искалъ Потокъ-богатырь въ будущемъ здравый смыслъ и справедливое вѣче народное, да не нашёлъ. И у насъ тутъ не найдётъ. И коли заснётъ ещё лѣтъ на двѣсти, тѣмъ паче не найдётъ. Бояринъ-то Толстой, знать, надѣялся, что въ двадцать первомъ вѣкѣ Потокъ искомое отыщетъ, а о томъ, что на дѣлѣ будетъ твориться, ниже въ страшномъ снѣ увидать не могъ. Слово «антиутопія» ему было невѣдомо, а было бы вѣдомо, сразу понялъ бы, что не такъ надо было стихъ о Потокѣ заканчивать. Взялъ бы онъ тогда самыя мрачныя слова да бросилъ бы ихъ на бумагу розсыпью – какъ разъ въ яблочко попалъ бы…

На сёмъ, милостивые государи лаборанты, позвольте мнѣ закончить. Коли не по нраву пришлось писаніе моё, всё жъ не велите минусы ставить, а велите лучше чарку поднести, ибо утомился есмь по старой орѳографіи писать да буквы устарелыя въ спискѣ символовъ выискивать…

Ко времени прибытия в отель «У Погибшего Альпиниста» с творчеством Стругацких я уже был знаком неплохо. Поэтому я ожидал, что в заведении господина Алека Сневара, подобно уже прочитанному, развернется действие либо добротной «твердой» фантастики, либо «сказки для младших научных сотрудников», либо чего-нибудь мрачного и труднопонимаемого. А вместо этого с изумлением вчитывался в легкий, юмористический и отчасти даже пародийный детективчик. Именно что пародийный – помните, как у Агаты Кристи описывал Эркюль Пуаро идеальное, с его точки зрения, преступление? «Домашнее», «уютное» – если я правильно помню, именно такие эпитеты он использовал. Замкнутая среда, в которую никто извне попасть не может и которую никто не может покинуть, а следовательно, преступника надо искать среди четко очерченного узкого круга лиц, в котором все более или менее на виду. «Отель…» показался мне вначале как раз пародией на такие вот «домашние» детективные романы, местами даже откровенно издевательской. Страница летела за страницей, и я совершенно не замечал, как текст постепенно все дальше и дальше отходил от предполагаемой пародии. Правда, начала проявляться фантастическая составляющая – но этого я ожидал, Стругацкие же, не Агата Кристи, в самом деле. И только когда под конец вся серьезность ситуации внезапно встала передо мной открыто, – только тогда я спохватился: ох, да что же это?! Куда делся развлекательно-пародийный детективчик? За что мне эта страшная дилемма, почему я должен решать ее вместе с полицейским инспектором Глебски? Спасите!!

А дилемма и впрямь не из легких. Есть в ней, по-моему, некое сходство с Нулевым законом роботехники Азимова. Помните: «Робот не может причинить вреда человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред»? Звучит красиво и возвышенно, не поспоришь. Но как быть, если Нулевой закон вступает в конфликт с Первым – проще говоря, если роботу для блага человечества требуется причинить вред какому-нибудь конкретному человеку? У Азимова, как известно, робот Жискар, первооткрыватель Нулевого закона, не выдержал навязанного себе же испытания подобной ситуацией. А Стругацкие ставят перед Глебски фактически ту же самую задачу, разве что вывернутую наизнанку: человеку для блага человечества требуется не причинять вред конкретным людям… то есть не людям, а существам, включая роботов (!), хотя долг требует от него как раз такой вред им причинить. И хотя участь Жискара нашему полицейскому инспектору не грозит, все же ему не позавидуешь.

Подумаем: как поступил бы на месте Глебски азимовский робот? Сравнил бы потенциалы двух возможных вариантов: неблизкой, гипотетической, но огромной пользы всем от будущего полноценного контакта или небольшой, узкой, но конкретной и немедленной пользы сравнительно небольшому количеству людей от задержания группы преступников – и на этой основе принял бы решение. У Азимова преемник Жискара Дэниел Оливо такие этические проблемы решать научился и в своей роли «серого кардинала» Галактики не раз пользовался этой способностью. Но Глебски – не робот, позитронных потенциалов у него в мозгах нет. Вдобавок ситуация сильно осложняется его нежеланием (или неспособностью?) поверить в инопланетное происхождение господина Мозеса и остальных, а еще психологическим давлением и жесточайшим цейтнотом. Вот он и мечется в поисках выхода, разрываясь между собой – должностным лицом и собой – человеком. Стругацкие вообще любят ставить своих персонажей в такие вот положения, но мало где, помимо «Отеля…», так же ясно, сжато и отчетливо показан человек в конфликте между долгом и совестью.

Прямой оценки выбору, сделанному Глебски, – и это тоже характерно для братьев – нигде не дано. Она остается за нами, читателями. И здесь очень многое зависит от возраста, как точно подметил в предыдущем отзыве artem-sailer. В молодости мы безоговорочно осуждаем Глебски, но, став постарше и поработав с десяток лет на более или менее ответственных должностях, начинаем если не оправдывать его, то, во всяком случае, понимать его образ мыслей. Тут-то, по-моему, и зарыта собака – та самая, которую до нас попытались донести авторы (нет-нет, это не сенбернар Лель, хотя, разумеется, он-то как раз знает всё лучше всех – снова поклон artem-sailer’у). Собака сия говорит нам следующее: каким бы ни было мнение читателей, молодых ли, взрослых ли, насчет поступков и мыслей Глебски, оно, собственно говоря, не столь уж и важно. Важна первопричина, то есть сам факт существования дилеммы, вставшей перед ним. Из этого факта вытекает неоспоримое следствие: пока на Земле будет существовать принципиальная возможность конфликта закона с совестью, человечество к полноценному контакту с иным, более высоким и человечным (как бы парадоксально ни звучало это слово применительно к чужим) разумом готово не будет. Тут не помогут даже гипотетические роботы, руководствующиеся Нулевым законом: пусть они будут способны безошибочно находить наилучшее решение, но это будет устранением симптомов, а не проблемы. Только когда упомянутая проблема исчезнет как таковая – а для этого, безусловно, потребуется выход на новую, более высокую ступень развития общества, – будет подготовлена и почва для контакта.

Если принять написанное выше за основную идею произведения, то можно сказать, что в «Отеле “У Погибшего Альпиниста”» Стругацкие, к тому времени уже порядочно заматеревшие и написавшие немало мрачных вещей, вновь встали в один ряд с лучшими фантастами-гуманистами вроде Саймака (вспомните его «Дом обновленных», где затрагиваются похожие вопросы). И это, по-моему, хорошо – ведь не одними же градами обреченными и улитками на склоне создана писательская слава братьев…

Перед тем как взяться за этот отзыв, я любопытства ради посмотрел, как оценивают «Солярис» пользователи «ФантЛаба». Гистограмма свидетельствует о всенародной любви и обожании – следовательно, нижеизложенным я могу навлечь на себя немилость местного сообщества. Да-да, вы поняли правильно: отзыв будет критическим. Я рискну заявить, что считаю «Солярис» сильно переоцененным, и ниже постараюсь аргументированно изложить свою точку зрения.

Как известно, основной постулат, который Лем выдвигал в «Солярисе» и во многих других своих произведениях, состоит в том, что возможности человечества к познанию иного разума очень ограниченны. Согласно Лему, люди в соответствии со своим разумением ищут в космосе не более чем самих себя в той или иной модификации, свое «зеркало», а наткнутся, скорее всего, на настолько чуждый разум, полноценный контакт (то есть осмысленный и целенаправленный обмен информацией) с которым невозможен в принципе. В этом Лем резко противопоставил себя тем фантастам, которые придерживались иных позиций:

а) что разумные существа неизбежно должны быть антропоморфны и обладать разумом, понятным и близким человеку (пример – Иван Антонович Ефремов);

б) что разумные существа могут иметь какой угодно облик и мыслить не как человек, но найти с ними общий язык все же будет возможно (пример – Клиффорд Саймак).

Заметьте, что сторонники двух перечисленных точек зрения на вопросы контакта, как правило, хорошо обосновывали свои позиции. Ефремов, например, отталкивался от диалектико-материалистического представления о разуме как об отражении объективных законов мироздания, единых для всей Вселенной, – следовательно, его развитие везде должно идти единообразно. Саймак был убежден, что у любых разумных существ рано или поздно разовьются схожие понятия о добре, гуманизме и справедливости и можно будет наладить с ними взаимопонимание на этой основе. Ну, а Лем? Его постулат дается в «Солярисе» как аксиома, не будучи подкрепленным никакими сколько-нибудь внятными доводами. Конечно, на то и существует фантастика, чтобы исследовать подобные труднопредставимые ситуации. Однако никакому фантастическому сюжету отнюдь не повредит попытка подвести под него научную базу. В последние десятилетия к существительному «фантастика» прилагательное «научная» присоединяется все реже и реже. Но «Солярис» – из тех времен, когда эти два слова были практически неотделимы друг от друга. А значит, и спрос с него должен быть по старым меркам. Вот, например, каким образом возник мыслящий океан на Солярисе? Если он всегда был единственным живым существом на планете, то, конечно, мог со временем в отсутствие конкурентов покрыть всю ее поверхность. Но такое бессмысленное расползание во все стороны отнюдь не требует наличия разума – оно и любой амебе вполне по силам. Если же океан захватил всю планету, постепенно подавив конкурентов, то, конечно, определенные зачатки разума в борьбе за существование у него вполне могли возникнуть. Но как только эта борьба была окончена, стимулы к дальнейшему совершенствованию исчезли – цель достигнута, планета захвачена, больше беспокоиться не о чем. А у Лема океан и в одиночку отчего-то продолжил развиваться, обретя разум и могущество чуть ли не сверхъестественные.

Как бы то ни было, никаких сколько-нибудь внятных обоснований эволюции Соляриса нигде не дано. Разве что в исторической справке, которую читает главный герой романа Крис Кельвин вскоре после прибытия на солярианскую исследовательскую станцию, нам предлагается пара теорий – но и они так и остаются пустыми словами без каких-либо попыток разработать их глубже. Равным образом Лем не посчитал нужным даже намекнуть, каким образом и почему мыслящий океан стал своеобразным локальным богом; почему он проявляет себя только в виде топологических экспериментов и забав с людскими страхами и комплексами; наконец, каким образом он своей мысленной энергией может управлять орбитой целой планеты. Единственное, на что Лем не скупится, – это на подробные описания солярианских феноменов с непременными добавлениями вроде: «безрезультатные дискуссии длились уже двадцать лет», «все гипотезы были опровергнуты», «нумерация томов серии “Соляриана” достигла четырехзначных чисел». Не знаю, как вам, а мне в этих комментариях видится некое скрытое ехидство: смотрите, дорогие мои, смотрите, десятки лет спорите, тысячи томов сочинили, а воз и ныне там. Это, конечно, еще один авторский ход в деле утверждения основного философского постулата романа – нам, людям, дескать, все равно не понять, так что не стоит и пытаться хоть что-нибудь рассказывать и объяснять. И в то же время в строках многословных, но подчеркнуто поверхностных описаний проступают следы какой-то намеренной осторожности со стороны автора: нет, не дам я им (то есть персоналу станции и нам, читателям, заодно) ни малейшей зацепки, а то ведь ухватятся, применят свои способности к познанию, которых у них, по моему убеждению, быть не должно, размотают весь клубок и обнаружат, что внутри-то пусто…

Чтобы совсем уж прочно защитить свое творение от рационалистического подхода, Лем вдобавок надежно прячет слабость исходных допущений «Соляриса» под глубоким психологизмом действия. Однако, если поразмыслить, можно прийти к выводу, что это опять-таки работает не в его пользу. В самом деле, тот, кто обратит внимание на основную идею, не может не почувствовать ее голый примитивизм и не удивиться, зачем надо было городить такой огород только ради того, чтобы донести ее до читателя. В этом случае целостность восприятия произведения теряется: философская основа отделяется от сюжета, а возможно, и вообще рушится, не выдержав его тяжкого груза. Сам сюжет, лишенный опоры, тоже рассыпается на мелкие обломки, в каждом из которых по отдельности очень немного смысла. Если же читатель увлекается прежде всего переживаниями людей на солярианской станции и их «скелетами в шкафу», он может вообще пройти мимо исходного авторского посыла. Мучительные раздумья и сомнения Кельвина, неожиданно нашедшего на станции двойника своей давно погибшей любимой девушки, заслоняют вопросы контакта даже в том случае, если читатель готов разделить взгляды автора.

Пора переходить к выводам. Я привык считать хорошей ту литературу, где автор дает читателю возможность думать вместе с собой, предоставляя для этого весь набор своих аргументов и рассуждений, с которыми можно соглашаться или же пытаться их оспорить. Лем же в «Солярисе» поступает с точностью до наоборот: всеми силами впихивает в читателя свои аксиомы, одновременно убеждая его в тщетности любых попыток хоть как-нибудь оценить эти постулаты с рациональной точки зрения. Фактически «Солярис» – это намеренно замкнутая сама на себя авторская конструкция, по причине своей замкнутости неуязвимая для любой рациональной критики извне. Если проще, то ее логический эквивалент – придуманное Чеховым выражение: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», – которое кто-то из отечественных фантастов метко назвал «идеальной моделью безразмерной безмозглости». Я не стремлюсь быть столь же категоричным и употреблять подобные выражения, но при чтении параллель выстраивалась в уме сама собой: нам не познать Солярис, потому что он непознаваем, а непознаваем он, потому что нам его никогда не познать. Да, у Лема есть немало того, что я читаю и перечитываю с удовольствием. Но «Солярис» к числу таких произведений определенно не относится.

К криптозоологии можно относиться по-разному. Можно искренне верить, что в Центральной Африке до сих пор обитают последние из динозавров, по Гималаям бродит снежный человек, а в глубине океана скрывается морской змей. Можно воспринимать такого рода истории скептически, считая их плодами воображения и выдаванием желаемого за действительное. Но ни энтузиаста, ни скептика они, во всяком случае, равнодушными не оставят – особенно если подаются не в испещренной восклицательными знаками статейке из «желтой» газетенки, а в форме вполне добросовестной попытки обобщить все, что известно о встречах с неизвестными и странными существами, и по возможности разобраться, где правда, а где вымысел. Книга биолога и популяризатора науки Игоря Ивановича Акимушкина «Следы невиданных зверей» как раз такой попыткой и является.

Правда, необходимо сразу отметить, что «Следы невиданных зверей» – это фактически не авторская книга, а компиляция зарубежных публикаций. Своего собственного опыта Акимушкин в книгу почти не внес. Но даже если автор – не столько автор, сколько составитель, надо отдать ему должное: результат его трудов получился отличным. Вот разве что в первых главах о джунглях, по-моему, вышел перебор. Слишком уж сгущены краски, особенно если учесть, что все эти жуткие картины рек, кишащих пираньями, и лесов, дочиста объеденных бродячими муравьями, написаны опять-таки не по собственным впечатлениям, а с чужих слов. А среди авторов этих слов явно находилось немало любителей преувеличить. Тут мне больше по душе кто-нибудь вроде Даррелла – не нагнетающий ужасы, а честно признающий, что тропические и экваториальные леса, конечно, не рай земной, но при наличии думающей головы и прямо растущих рук и европеец может там себя чувствовать вполне неплохо.

Впрочем, стоит только продраться сквозь джунгли первых глав и дойти до конкретных историй открытия новых видов животных, как все меняется – теперь от книги просто не оторваться. Неважно, как было совершено открытие, – в чаще леса или в пыли музейных запасников (да-да, есть там и такая история: новый вид птиц был опознан в старых чучелах, хранившихся в музее не первый десяток лет), – с одинаковой увлекательностью переданы и те, и другие случаи.

Дальше – еще интереснее. Теперь речь идет уже не об открытых видах, а о тех существах, о которых лишь ходят туманные слухи и странные и страшные рассказы очевидцев, – от скромного новозеландского вайторека до известных всем снежного человека и лохнесского чудовища. Конечно, в такой теме, как криптозоология, особой научной точности ждать не приходится, но кое-какие сведения из тех, что приведены Акимушкиным, к настоящему времени подтверждены. (Правда, это относится не к каким-нибудь знаменитым криптидам, а к совершенно обыкновенным, нисколько не страшным и оттого мало известным животным вроде рыбоядной генетты.) Кое-где авторский оптимизм, наоборот, оказался беспочвенным, и все «радостные вести с морей и материков» о встречах с представителями исчезнувших видов не имеют под собой оснований. Что же касается всего остального, чему не нашлось ни твердых доказательств, ни убедительных опровержений, то даже если это все сплошь небылицы, описаны они настолько живо и захватывающе, что прямо-таки хочется, чтобы они оказались правдой.

Нашлось место в книге и для романтики дальних странствий, и для поэтических вставок, и для юмористических. Полинезийская песня о рулевом весле Кауту-ки-те-ранги, ведущем мореплавателей к «туманному, неясному горизонту», запоминается мгновенно и заставляет мечтать о далеких тихоокеанских островах. А выражение «Крак есть рак, величины непонятной», процитированное Акимушкиным по книге 1778 года издания, прочно вошло в наш семейный лексикон для обозначения любой морской живности без разбора – неважно, ракообразной или нет, большой или маленькой, съедобной или несъедобной.

И еще об одном – об эмоциональном воздействии книги на читателя. Что там современные «ужастики» всех сортов! Как там было у Булгакова: «Дешевка это, милый Амвросий!» Книга Акимушкина даст любым «страшилкам» сто очков вперед. Предлагаю эксперимент: если у вас есть ребенок, прочтите (или подсуньте для самостоятельного прочтения) ему на ночь, например, главы о конгамато или о нунде, а потом попробуйте уложить его спать одного в темной комнате. Вряд ли вам это удастся! Да и сами вы, поверьте, еще пару вечеров будете чувствовать себя не очень уютно, глядя в темноту за окном…

В начале девяностых Азимов в соавторстве с Робертом Силвербергом основательно переработал и расширил три своих произведения: «Приход ночи», «Уродливый мальчуган» и «Двухсотлетний человек». «Позитронный человек» – результат переработки последнего из них: из большого рассказа (или небольшой повести) получилось что-то вроде короткого романа. Так как исходное произведение 1976 года в представлении определенно не нуждается, много писать здесь о сюжете и авторском замысле смысла не имеет: они уже основательно разобраны в отзывах на «Двухсотлетнего человека», а в расширенной версии остались неизменными. Поэтому я здесь замечу лишь, что, по-моему, «Двухсотлетний человек» – далеко не шедевр среди произведений о позитронных роботах и Трех Законах Роботехники. Есть у Азимова и куда более убедительные образы человекоподобных роботов, в первую очередь Дэниел Оливо. А Эндрю Мартин, он же НДР-113, здорово проигрывает Дэниелу во всем, в первую очередь в мотивах своих поступков. Что ни говори, а сложно представить себе робота, который в своем поведении руководствуется не столько логикой, сколько сантиментами, порой даже (как мне кажется) пренебрегая Тремя Законами.

Возможно, причиной, побудившей Азимова взяться за переработку «Двухсотлетнего человека», стала как раз неубедительность образа Эндрю – он вышел довольно-таки схематичным и фрагментарным. Вот, видимо, и решил Азимов, что надо бы добавить красок и подробностей – тогда поведение Эндрю будет выглядеть правдоподобнее и достовернее.

Что ж, объем текста действительно увеличился, и очень солидно: почти в пять раз. Но вот что это дало? Закончив чтение, я тут же для сравнения перелистал уже знакомого мне «Двухсотлетнего человека» – и не без удивления осознал, что все, касающееся Эндрю, нисколько не изменилось: каким он был «сентиментальным роботом», таким и остался. В то же время я не могу сказать, что «Позитронный человек» – это просто «Двухсотлетний человек» с намеренно, объема ради залитой в брюхо парой бочек воды. Почти все добавленное – это не вода, а вполне уместные и небезынтересные детали и эпизоды, в основном вставленные между фрагментами исходного текста «Двухсотлетнего человека». Однако, как мне кажется, к пониманию и раскрытию персонажа Эндрю Мартина они не добавляют почти ничего, а все сколько-нибудь в этом смысле существенное осталось прежним, перешедшим из «Двухсотлетнего человека» почти без изменений.

Приведу пример. Эндрю жил в доме у семейства Мартинов уже не один десяток лет, когда вдруг до него дошло, что человеческие языки по сути своей иррациональны и не поддаются логическому анализу. Получается, ему, уже давным-давно говорившему на этих языках, никогда прежде это не приходило в голову? И таких внезапных «скачков в развитии» личности Эндрю мы наблюдаем в «Позитронном человеке» сразу несколько, один за другим. В упрощенном, схематичном повествовании «Двухсотлетнего человека» они выглядели естественно: все действие там состоит из отдельных событий, разделенных порой большими промежутками времени. Здесь же, на фоне более или менее непрерывного хода времени, они смотрятся грубовато. Так не лучше было бы «размазать», например, упомянутое осознание сложности человеческих языков на десяток-другой лет? Но эта тема так и остается ограниченной одним не претерпевшим изменений эпизодом, в котором Эндрю вдруг сначала усиленно размышляет о трудности постижения логики человеческих языков, а потом решает отправиться в библиотеку изучать словари.

Впрочем, чрезмерно распространяться не буду и перейду сразу к основному выводу, который сложился у меня после прочтения «Позитронного человека»: если целью Азимова при переработке «Двухсотлетнего человека» было желание сделать образ Эндрю более достоверным и правдоподобным, то, на мой взгляд, он этой цели не достиг. Расширенная версия не стала в этом отношении ни лучше, ни хуже. Здесь речь идет, если так можно выразиться, о полной взаимозаменяемости: тот, кто познакомился с Эндрю Мартином образца 1992 года, без труда поймет того, кто знаком с Эндрю Мартином образца 1976 года, и наоборот. Причина меньшей известности «Позитронного человека», видимо, не в его вторичности, а просто в тиражах изданий на русском языке – если верить данным «ФантЛаба», в четырнадцать раз меньше по сравнению с «Двухсотлетним человеком». Конечно, если вы захотите отыскать именно переработанный роман, то наверняка найдете нужное издание. Но стоит ли это хлопот? По-моему, нет.

Признаться, я был немало удивлен, увидев, что на столь солидный, объемистый, давно написанный роман довольно известного писателя до сих пор нет ни одного отзыва. Что ж, поступлю по примеру персонажа известного мультфильма: «Кто тут, к примеру, в отзывописатели крайний? Никого?! Так я первый буду!»

Сначала вкратце о сюжете. В 1963 году при подозрительных обстоятельствах в авиакатастрофе гибнет американский миллиардер Цезарь Фигуранкайн, глава крупнейшей корпорации, непосредственно связанной с экспериментами в области вооружений. Как выясняется, эти эксперименты контролируются и финансируются дельцами из бывших нацистов, мечтающими о реванше. После гибели главы корпорации руководство должно перейти к его сыну, тоже Цезарю, но человеку совсем иного склада. Тот никогда не хотел заниматься делами отца и давным-давно посвятил себя изучению древних рукописей в буддистском монастыре где-то в Юго-Восточной Азии. Однако лос-анджелесский журналист Стив Роулинг, которому в руки попали основные нити, ведущие к Цезарю-младшему, спешит разыскать его и убедить принять на себя руководство империей отца. Мечта Стива, которую ему удается передать и Цезарю, состоит в том, чтобы исподволь повернуть деятельность корпорации Фигуранкайнов на новые рельсы: работать не ради войны, а против нее.

На первый взгляд, перед нами набор давным-давно истрепанных клише: враги в лице недобитых нацистов-реваншистов, борьба за мир, призывы к разоружению. Однако не спешите с выводами: перед нами отнюдь не простенький черно-белый роман-агитка, какие во множестве штамповались в пятидесятые годы. Посмотрите, когда был написан «Пир Валтасара», – это уже не пятидесятые с их ничем не замаскированной идейной прямотой, а начало восьмидесятых. Прошло три десятка лет, и за эти годы выросло новое поколение читателей, к которому так просто на кривой козе подъехать было уже нелегко. К лозунгам и громким словам у них иммунитет выработался с детства, а энтузиазм строителей коммунизма и борцов за мир по сравнению с родителями заметно поутих. Поэтому Шалимов подает основную идею намного тоньше и естественнее – не грубым прямым убеждением при помощи громких и пустых слов, а взывая к элементарному здравому смыслу: «Мы все в одной лодке. И перспектива у нас одинаковая: или выжить всем вместе, или вместе всем утонуть. Другого не дано… Парадокс нашей эпохи состоит в том, что эгоизм стал бессмысленным. Эгоист, пытаясь спасать только себя, губит и себя, и всех, ибо все чертовски переплетено». А главное – он облекает свою мысль в куда более привлекательную форму, чем в литературе пятидесятых: здесь и в помине нет вызывающих тоску и зевоту светлоликих и сверхсознательных героев. Первая часть, посвященная журналистскому расследованию Стива и его поискам Цезаря-младшего, выдержана в типично детективно-приключенческой форме, иногда даже с авантюрным оттенком (чего стоит одно переодевание журналиста в кардинала!). А дальше «Пир Валтасара» вообще превращается чуть ли не в гангстерски-мафиозный боевик с ограблениями, взрывами, перестрелками и захватами заложников. Присутствуют даже такие сугубо «западные» детали, как мускулистые женщины в купальниках, вооруженные снайперскими винтовками! Еще один удар по образу «романа-агитки», которым, как я понимаю, и обусловлены столь низкие оценки здесь, на «ФантЛабе».

Да, «Пир Валтасара» – это роман вовсе не агитационный в привычном понимании этого слова. Тут еще раз позволю себе напомнить о времени его создания – очередном пике «холодной войны», когда все уже очень хорошо представляли себе, как легко она может перейти в «горячую». Это еще одна причина, по которой необходимость мира и противодействия военным приготовлениям представлены здесь не в форме набивших оскомину затертых лозунгов, а прежде всего как разумная, обоснованная и осознанная необходимость для всего человечества. Да и действие происходит где угодно – от Бразилии до Филиппин, – но только не в Советском Союзе. «Русская линия» в романе вообще очень умеренна и представлена в основном журналисткой Мэй, аккредитованной в Москве и при каждом появлении на сцене убеждающей Стива, что истинные его друзья – на Востоке. Стив, впрочем, относится к этим увещеваниям недоверчиво и легкомысленно, и это тоже большой плюс авторского замысла. Напомню, что Цезарь и Стив – американцы, журналист и сын миллиардера, и, как и полагается по логике вещей, к социализму они относятся крайне скептически и не раз это демонстрируют. Правда, автор то и дело подкидывает им свидетельства того, что к миру стремятся прежде всего социалистические страны. Если бы он при этом заставил Стива и Цезаря мгновенно «прозреть» и броситься искать союзников в Москве, то можно было бы говорить о переборе и откровенном неправдоподобии в угоду пропагандистским целям. К счастью, этого не происходит – иначе роман и правда был бы загублен безвозвратно.

Немного испортило впечатление разве что окончание. Во-первых, эпилог вышел откровенно скомканным и каким-то наспех написанным. Во-вторых, в отличие от основного текста, он имеет отчетливую публицистическую направленность из-за цитируемых в нем записок Мэй. В-третьих, ясно просматривается лишь слегка замаскированный авторский посыл: одиночки, будь они даже во главе крупнейшей транснациональной корпорации, в борьбе за мир успехов не добьются, если не будут сотрудничать с Москвой. Ведь главные герои в своих начинаниях если не терпят поражение, то, во всяком случае, хватаются за самую последнюю соломинку. Кстати, эту свою финальную акцию они планируют провести только в Северной Америке и Западной Европе – на Востоке, мол, смысла нет, там и так все уже давно всё понимают. Проще говоря, эпилог стоит отнести к минусам романа.

«Пир Валтасара» классифицируется здесь как «мягкая» фантастика – но пока что я, увлекшись основной авторской идеей, не упомянул о фантастической составляющей ни словом. Спешу исправиться. Итак, основных фантастических допущений здесь три. Прежде всего, это летательные аппараты типа УЛАК («универсальный летающий автономный корабль») в форме пресловутых «летающих тарелок», обладающие поистине невероятными возможностями. Далее, в романе активно используются еще ранее выдвинутые Шалимовым (геологом по специальности) в рассказах гипотезы о Земле как о «термоядерной бомбе замедленного действия» и о наличии огромного количества алмазов в верхних слоях земной мантии. Наконец, совсем непонятно ради чего приплетены туманные намеки на Атлантиду, Шамбалу, выживших потомков атлантов и палеоконтакты. Этому последнему, пожалуй, на фоне основной сюжетной линии явно не место. Да и научное обоснование принципа действия и фантастических возможностей УЛАКов вышло каким-то откровенно слабым: пара невнятных фраз о взаимодействии с магнитным полем Земли – и все. А о способе нейтрализации громадных ускорений вообще ничего не сказано. Описание силовой установки УЛАКов тоже совсем уж нелепо: атомный реактор, работающий исключительно на алмазах (!). Почему именно на алмазах, а не на графите – том же самом углероде, – и вообще почему не на более привычных уране или плутонии? Очевидно, такая откровенная натяжка сделана исключительно для возможности ввести в действие упомянутую выше гипотезу об алмазах в мантии: ради снабжения УЛАКов корпорация Фигуранкайна вынуждена заняться поиском собственных месторождений, чтобы не платить бешеные деньги южноафриканским компаниям. Проще говоря, насколько основательно продумана социально-политическая основа романа, настолько же слаба его фантастическая составляющая.

Подведу итоги. От «Пира Валтасара» у меня осталось, несмотря на его недостатки, вполне положительное впечатление. Рад, что совсем недавно вышло его новое издание (всего лишь третье!) в серии «Ретро-библиотека приключений и научной фантастики» – хорошо известной всем «золотой рамке». И вышло оно очень ко времени: в нынешние времена безудержного бряцания оружием кое-каким fortes têtes было бы очень полезно его прочитать. Авось поняли бы, что ничто не ново под луной, что история повторяется и что Александр Иванович Шалимов предупреждал нас обо всем этом еще четыре десятка лет назад…

Периодически почитываю на здешнем форуме тему о творчестве братьев и заметил, что среди предметов дискуссий там с большим отрывом лидирует именно обсуждение событий и поступков в «Трудно быть богом». Что могли сделать земляне в Арканаре? Почему они это делали (или не делали)? Почему делали так, а не иначе? Для чего они это делали? Кто такой Румата – герой или подонок? И так далее, и тому подобное. Многие вопросы пережевываются не один раз и все равно поднимаются с завидной регулярностью. Видно, есть что-то в «Трудно быть богом» такое, что одним не дает покоя, зудит и свербит беспрерывно, а других раз за разом заставляет защищать свою точку зрения, снова и снова разъясняя оппонентам очевидные вещи.

Сам я в дискуссии на форуме не лезу и лезть не собираюсь, а просто изложу свое видение этих вопросов здесь. Я не нахожу в «Трудно быть богом» никакого скрытого смысла, «фиг в кармане» и прочего подобного, что традиционно приписывается чуть ли не всему, вышедшему из-под пера братьев. На мой взгляд, здесь просто показан единственный возможный путь действий землян из коммунистического будущего Земли в эпохе средневековья, если уж люди мира Полудня считают допустимым присутствовать в Арканаре не только в качестве пассивных наблюдателей. Все другие способы перебирают и один за другим отвергают Румата и Будах в своей беседе. Если их доводов мало, перечитайте внимательно другие произведения Стругацких и не только – тогда, может быть, и затихнут все эти бесконечные «если бы, да кабы…» на форуме. Прямое, «в лоб», воздействие, основанное прежде всего на убийствах и разрушении, – об этом прекрасно написано в «Попытке к бегству» и «Обитаемом острове». Такое же прямое, «лобовое» воздействие, но заключающееся в мгновенном создании искусственного изобилия, описал Исай Давыдов во второй и третьей книгах своей эпопеи «Я вернусь через тысячу лет». У него там, правда, все идет просто отлично, но, если поразмыслить немного, вся убогость и нежизнеспособность такого плана действий: кормить, лечить, переселять – становится яснее ясного (почему именно он нежизнеспособен, я написал в своих отзывах на обе книги). Прогрессорство скрытое, но с использованием властных полномочий и потому выявляемое и ликвидируемое при должной настойчивости, – тот же «Обитаемый остров». А кроме того, остается еще задача освобождения психики аборигенов от врожденной агрессивности, и быстро, в течение жизни одного поколения, ее не решить – об этом «Парень из преисподней».

Вот и получается, что единственный путь – это тот, которым идут Румата и его товарищи. А путь этот узкий – «оступился – и в грязь, всю жизнь не отмоешься». Можно ли считать, что Румата все-таки оступился в конце? Нет, и вот почему. Если прав дон Кондор: «Мы здесь боги, Антон», – то бог, как известно, всемогущ и волен творить все, что заблагорассудится, в том числе и по желанию уничтожить всех своих врагов. Если же дон Кондор ошибается и земляне с их сверхчеловеческими по меркам Арканара возможностями по-прежнему должны оставаться прежде всего людьми, то и тогда Румату никто не вправе осудить за совершенное им: есть предел тому, что может выдержать даже человек будущего, сотрудник Института экспериментальной истории, прошедший долгую и тщательную психологическую подготовку и закалку. Но раз существует такой предел, то, значит, даже такое осторожное и тонкое прогрессорство, какое мы видим в «Трудно быть богом», – даже оно обречено на неудачу? Не думаю. Свой импульс от землян Арканар уже так или иначе получил, пусть он пока мал и незаметен. И он будет ускоряться и расширяться в геометрической прогрессии (вспомните классическое: «Из искры возгорится пламя»), если на его пути не встанут новые доны рэбы. А первого, как мы знаем, убил Румата. Получается, даже учиненная им бойня в конечном итоге пойдет Арканару на благо, что бы там ни считали в Институте экспериментальной истории. А значит, Румата – как человек ли, как бог ли – свое дело для Арканара так или иначе сделал – и в то же время не выпачкал ноги в грязи, в отличие от арканарского бога, вышедшего к народу из Питанских болот. Правда, руки свои он все-таки испачкал кровью – но ее, в отличие от грязи, можно смыть.

А может быть, это и не кровь, а просто сок земляники…

«Приход ночи» – одно из трех произведений Азимова, которые он в начале девяностых существенно переработал в соавторстве с Робертом Силвербергом. Если о достоинствах «новых» «Позитронного человека» и «Безобразного малыша» в сравнении со «старыми» «Двухсотлетним человеком» и «Уродливым мальчуганом» можно поспорить, то «Приход ночи» кажется мне несомненной удачей. В отличие от написанного еще почти полувеком ранее одноименного рассказа, роман 1990 года получился ярче и насыщеннее.

Нельзя, однако, сказать, что расширенный «Приход ночи» состоит из одних достоинств. Соавторы, увлекшись закручиванием интриги, нагнетанием напряженности до катастрофы и живописанием мрачных картин после нее, как мне кажется, несколько небрежно подошли к продумыванию деталей цивилизации Калгаша. А она на планете вечного света неизбежно должна обладать рядом весьма любопытных черт, помимо непереносимости темноты. К примеру, в музее университетской обсерватории выставлены первые телескопы основоположников астрономии. Вопрос: как вообще мог появиться телескоп там, где всегда день и на небе видны только солнца в различных сочетаниях? Потребность в телескопе появляется тогда, когда требуется наблюдать слабые источники света на небе – такие, как звезды. Но звезды для жителей Калгаша – либо нечто несуществующее, либо предмет далеких от науки фанатических проповедей Апостолов Пламени. А значит, вряд ли тамошние астрономы стали бы изобретать телескоп для поисков того, чего, по их мнению, нет и не может быть. Есть только шесть солнц, а чтобы смотреть на них, телескоп не нужен. Да и может ли сформироваться в таком мире астрономия в нашем, земном понимании? Даже само слово «астрономия», происходящее от корня со значением «звезда», не могло бы там существовать. Скорее следовало бы назвать эту науку гелиономией.

Еще пример из научной сферы. Уровень цивилизации Калгаша в целом соответствует нашему концу двадцатого века, но закон всемирного тяготения открыт там совсем недавно. Это совершенно понятно и правдоподобно: на одном только примере системы из семи небесных тел найти общую закономерность очень сложно. В одном из эпизодов калгашские астрономы рассматривают гипотетический (для них) случай с одной звездой и одной планетой и приходят к выводу, что в таких условиях открытие закона всемирного тяготения состоялось бы намного раньше. Здесь читателю определенно полагается снисходительно улыбнуться, разве не так? Но вот от чего пропадает улыбка и глаза лезут на лоб – это от упоминаний таких понятий, как гравитационные линзы и складки пространства, причем этими терминами не оперируют какие-нибудь знаменитые ученые, а запросто бросаются обыкновенные аспиранты и ассистенты. Откуда могли взяться в науке, открывшей простую небесную механику всего три десятка лет назад и до сих пор подвергающей ее проверкам, понятия общей теории относительности? Да что там, даже такой простой термин, как световой год (он встречается раз или два в беседах астрономов), едва ли мог возникнуть на Калгаше. В нем просто не было бы надобности – в тамошних реалиях могли бы пригодиться разве что световые минуты.

Если перейти от науки к быту, то и тут не все гладко. Не раз и не два упоминается, что жители Калгаша в своей боязни темноты спят с «лампадками» – особыми светильниками на аккумуляторах. Логично предположить, что они, раз у них в ходу такие «лампадки», на время сна все-таки затемняют помещения. Но тогда получается очень странно: боятся темноты, при этом создают ее искусственно и искусственно же от нее спасаются. (Как тут не вспомнить пушкинское: «Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше? Я не могу дормир в потемках!») Не проще ли было бы не занавешивать окна, не закрывать их ставнями или чем там еще у них в ходу? Короче говоря, то ли я что-то недопонял насчет калгашских обычаев, то ли это очередной авторский просчет.

Можно привести еще несколько подобных примеров, но, наверное, и приведенных выше для одного отзыва вполне достаточно. Вообще-то я не могу сказать, что такие вот мелкие неувязки сильно портят «Приход ночи», – нет, роман определенно заиграл новыми красками и читается с намного бо́льшим интересом, нежели исходный рассказ. Однако сдается мне, что соавторы слишком спешили при работе над ним – отсюда и эти непродуманные мелочи, на которые они наверняка обратили бы внимание, если бы потратили на проработку мира Калгаша немного больше времени и сил. Так что в результате у них получилась просто очень хорошая вещь, но все же не идеал.

Когда-то я безоговорочно считал «Двадцать тысяч лье под водой» одним из лучших романов Жюля Верна. Да и сейчас, пожалуй, в целом не откажусь от этих слов, ведь как представитель фантастического жанра книга хороша и даже в наше время во многом по-прежнему не кажется устаревшей. Но вместе с тем, перечитав ее не один раз, я заметил нечто очень любопытное. По моему мнению, перед нами пример того, как писатель, стремясь наилучшим образом воплотить свой замысел, в излишнем усердии переходит за грань необходимого – настолько, что вместо утверждения, против всякого ожидания, получается отрицание.

Попробую разъяснить свою точку зрения. Начну с того, что в романе, по существу, только одно настоящее действующее лицо – капитан Немо. Все прочие – не более чем фон, декорации. Даже колоритная фигура жизнелюба и сангвиника Неда Ленда, как мне кажется, не самостоятельна, а выполняет исключительно функцию этакого «анти-Немо», призванного лучше показать читателю самого капитана на фоне его противоположности. Да и сам профессор Аронакс, от чьего лица ведется повествование, Верну нужен только как зеркало, в котором капитан «Наутилуса» отразился бы как можно яснее. Для этого Аронакс по воле автора сделан настолько холодным, бесстрастным и отвлеченным, насколько это вообще возможно. Личностью его, как и остальных, назвать можно только с большим трудом.

Итак, перед нами роман одного персонажа – если по этому первому пункту у вас возражений нет, перейдем ко второму. Помимо декораций одушевленных есть, разумеется, и неодушевленные – то есть «Наутилус» и его роскошные интерьеры. Но перечитайте книгу внимательно от начала и до конца – и вы заметите, что салоном, библиотекой и столовой пользуется исключительно капитан да еще его незваные гости. Члены экипажа появляются там только по мере необходимости: подать обед, вытащить из салона тяжелый сундук и т. п. А где они существуют все остальное время? Из подходящих помещений в описании «Наутилуса» присутствует только матросский кубрик длиной пять метров и шириной метров шесть. Матросов на «Наутилусе» было десятка два – что же, все они ютились в каморке, где на каждого приходилось по полтора квадратных метра? И это при том, что рядом имелись свободные каюты, которые заняли на время действия романа профессор Аронакс, Консель и Нед Ленд, да еще та, где они провели свои первые сутки на борту. А где питались матросы? Чем занимались в свободное время? Пользовались ли они шлюпкой и скафандрами, помимо выполнения приказов капитана? На эти вопросы Верн не дал нам никаких ответов.

Пункт второй, надеюсь, ясен. Перейду к третьему. Поставленные выше вопросы – конечно же, риторические. Декорациям не нужно есть, гулять и отдыхать, так что удобства и досуг экипажа занимали Верна в наименьшей степени – он ими попросту пренебрег, посчитав несущественными деталями. В этом-то, на мой взгляд, и заключается его просчет: стоит только отвлечься от навязанной нам сосредоточенности на капитане Немо и подумать об экипаже, как мы сразу же понимаем, что матросы «Наутилуса» по сравнению с капитаном находятся в несравненно худших условиях. Конечно, мы знаем, что на судах того времени это было обычным делом. А если бы вдобавок «Наутилусом» командовал кто-нибудь вроде джеклондоновского Волка Ларсена – тот, кому и в голову не пришло бы проявлять заботу о других и вообще равнять их с собой, – то все было бы тем более объяснимо и понятно. Но ведь «Наутилус»-то как раз не обыкновенное судно – это прежде всего жилище и убежище для группы друзей-единомышленников, а его капитан представлен нам как защитник угнетенных и борец за всеобщую свободу и равенство. Он спасает тонущего ловца жемчуга, отправляет сундук золота восставшим критянам, раскапывает сокровища затонувших галеонов в бухте Виго, намереваясь употребить их на схожие цели, – и это только в присутствии профессора Аронакса. (Можно быть уверенным, что без ведома профессора он занят еще уймой других подобных дел.) И в то же время в его собственном владении, как мы видим, о равенстве и речи быть не может. Немо не раз говорит о том, как он с верными товарищами построил «Наутилус» и скрылся в морских глубинах, о том, как они все одинаково одеваются и питаются, скорбит при виде гибели матросов. Но все это легко разбивается о простые факты из обыденной жизни на борту, какими их подает нам беспристрастный свидетель – Аронакс: есть капитан и есть обслуживающая его и судно бесправная и безликая масса.

Само собой разумеется, у Верна не было цели выставить капитана Немо барином-лицемером – он просто стремился показать своего главного героя как можно выразительнее за счет обеднения образов второстепенных персонажей, но перестарался с этим. Как видно, намного лучше было бы поступить с точностью до наоборот, то есть сделать всех остальных хотя бы немного живее, изменить порядки на борту и предоставить в распоряжение экипажа побольше удобств. А так, как вышло на деле… «За что боролся, на то и напоролся», – сказано грубовато, но это именно о том, что в конечном итоге получилось здесь у Жюля Верна. И это здорово портит общее впечатление. Будь профессор Аронакс покрепче духом, он мог бы с полным на то основанием заявить капитану: «Хотите равенства и братства во всем мире? Тогда начните с себя!»

Купив в 2016 году эту книгу, я готов был чуть ли не плясать от радости: вот она, полная биография, о которой в конце своей книги «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинов писал как о деле будущего и которая теперь стала реальностью. Наконец-то, думал я, заполнен разрыв между двумя позициями прежних биографических изданий. Ведь Чудинова Ефремов интересовал как ученый, Е. П. Брандиса с В. И. Дмитревским («Через горы времени») – как писатель, а как о человеке, личности в обоих изданиях о нем написано не так уж и много. Держа в руках увесистую новую книгу, я был уверен, что она ответит на все те вопросы, на которые не смогли дать ответ ее куда более тонкие и скромно выглядящие предшественницы. Но не прошло и недели, как она отправилась в задние ряды на полках (по принципу «глаза б мои больше не видели») и была оттуда извлечена (с чувством легкой брезгливости) только пять лет спустя – с целью сочинения данного отзыва.

Надеюсь, из первого абзаца понятно, что впечатление о сочинении О. Ереминой и Н. Смирнова у меня сложилось крайне негативное. Ниже попытаюсь объяснить, почему.

Первое. Солидный объем книги – это иллюзия. На деле под обложкой больше воды, чем бумаги. Кажется, будто авторы просто взяли две вышеупомянутые публикации, разобрали на эпизоды, скомпоновали их более или менее в хронологической последовательности, а затем принялись щедро лить туда воду собственного изготовления. Если в текст вставляется цитата – так уж сразу на полстраницы, страницу, полторы. Если есть хоть малейший шанс отвлечься, уйти в сторону и тем самым нагнать объема, – можете быть уверены, это будет сделано со всей возможной тщательностью. А мне остается только недоумевать, зачем в биографии Ивана Антоновича Ефремова присутствует пространное (на две страницы!) описание поедания блинов почтенным дядюшкой Алексея Петровича Быстрова или подробная история сочинения романа двумя заключенными в сибирском лагере.

Второе. При обилии посторонних и совершенно ненужных вещей в книге практически нет ничего о том, без чего никакая биография И. А. Ефремова не может считаться полной, а именно о тафономии как о новом научном направлении, созданном им. Я, конечно, не считаю, что здесь надо было посвящать этому вопросу отдельную большую главу, как это сделал в своей книге Чудинов. Но ввести, как это сделано в «Через горы времени», три-четыре страницы на эту тему, в самых общих чертах, но логически связно рассказав о разработке и сущности тафономии, было просто необходимо. А что мы имеем на деле? Цитату из книги Чудинова на полторы страницы, размещенную где к слову пришлось, в случайном месте, и несколько стандартных фраз вроде «именно тогда у него стали созревать замыслы», разбросанных тут и там по тексту. Таким образом, научный путь Ефремова к созданию тафономии – а именно это наиболее важно для биографического издания – не показан, можно считать, никак.

Третье. Не раз попадаются эпизоды, где подробно расписаны мысли самого Ивана Антоновича, его родных и друзей в те или иные моменты их жизни. Откуда авторам известны эти мысли? Думаю, что ниоткуда – просто они пользуются случаем подать под этим видом свои собственные соображения и воззрения на то, о чем взялись писать. Внося таким способом в повествование желаемую дозу надрывности и тоскливости, они успешно поворачивают эмоциональную окраску событий в нужном им направлении. Только вот биографии пишутся все-таки для того, чтобы излагать факты из жизни человека, а не служить проводником авторских домыслов в массы под прикрытием той или иной уважаемой личности.

Четвертое. Если бы отдельными случаями «чтения мыслей» дело и ограничивалось, я даже не стал бы касаться здесь таких вот мелких подтасовок. Все, однако, обстоит намного хуже. Авторы не пропускают ни единой сколько-нибудь значимой мировоззренческой цитаты из ефремовского наследия без попыток исказить, извратить ее, придать ей удобное для себя значение. Делается это очень незатейливо: пишется «разъяснение» – когда одно предложение, когда два, когда небольшой абзац – и прицепляется вслед за цитатой этаким крысиным хвостиком. Сразу после окончания очень длинной цитаты (а таких, напомню, в книге полным-полно), когда читатель настроен переключить внимание и вернуться к восприятию авторского текста, такое «разъяснение» трудно пропустить. Хочешь – не хочешь, а зацепишься за «крысиный хвостик» глазом.

Пятое. Вначале мне понравилась идея выделять жирным шрифтом названия произведений Ефремова в тех местах текста, где авторы уделяют им особое внимание, – так точно не пропустишь. Только вот, как оказалось, выделять-то вовсе нечего. Я ожидал, что отыщу в этих местах истории создания этих произведений, все указания на прототипы действующих лиц, на реальные случаи из жизни, на места действия и т. п. А вместо этого вынужден был читать простые пересказы сюжетов вперемешку с многословными, унылыми, однообразными и зачастую совершенно извращенными измышлениями авторов по поводу того, что якобы хотел сказать Ефремов тем или иным своим произведением. Напомню: перед нами именно биография, а не литературоведческий трактат. Следовательно, всем этим словоизлияниям здесь совершенно не место. А насчет значения того или иного рассказа и заложенных в нем мыслей я уж сам как-нибудь соображу и без назойливых «крысиных хвостиков», спасибо. Справедливости ради отмечу, что искомые мною упоминания, кем был навеян тот или иной образ персонажа или событие, в книге все же можно найти. Однако наткнуться на них можно разве что случайно, так как они разбросаны по разным местам без какого-либо порядка – просто там, где пришлось к слову.

Наконец, шестое, непосредственно связанное с четвертым и пятым пунктами, – то главное, из-за чего я столь негативно оцениваю данную книгу. Книга изо всех сил старается убедить читателя, что Иван Антонович Ефремов, известный убежденный и последовательный сторонник диалектико-материалистического мировоззрения, будто бы на самом деле тайком исповедовал некие мутные оккультно-эзотерические взгляды. А чтобы дать об этом знать своим «единомышленникам», якобы раскидывал в своих книгах там и сям различные «тайные знаки», которые на это указывают. Чтобы «доказать» это, Еремина и Смирнов усиленно занимаются подтасовкой фактов, манипуляцией выдранными из контекста цитатами и вставкой «крысиных хвостиков» в любом мало-мальски пригодном месте. Вначале это еще не столь заметно – так, отдельные всплески активности. Зато потом откровенный бред начинает литься уже просто рекой. Чего стоит хотя бы назойливый поиск символов мужского и женского начала во всех подряд ранних рассказах! Это было бы даже смешно, если не было бы так грустно – подобный, простите за выражение, фаллический редукционизм попросту опошляет творчество Ивана Антоновича Ефремова, сводя его к «плоской психике моллюска» (как выразился сам Ефремов в «Лезвии бритвы» о таких вот любителях искать «тайный смысл» там, где его нет).

Впрочем, не стремясь перечислять примеры таких вот «толкований тайных знаков», советую просто найти открытое письмо Таисии Иосифовны и Аллана Ивановича Ефремовых, опубликованное в 2015 году в журнале «Новый мир» как раз в ответ на публикацию книги Ереминой и Смирнова. Оно есть в сети в открытом доступе, и там все точки над i расставлены жестко и без обиняков. Вдова и сын Ивана Антоновича Ефремова – это те люди, которые имеют неоспоримое право говорить с нами от его имени. И они ясно дали понять, что измышления Ереминой и Смирнова – это, мягко говоря, полная ерунда. А так как фактически вся книга выстроена на этой чуши, то и ей, получается, грош цена, несмотря на огромную работу с источниками, проделанную авторами. Собрать источники мало – надо еще правильно распорядиться ими. Еремина и Смирнов же поставили перед собой совершенно иную цель: прикрываясь авторитетом и известностью имени Ивана Антоновича Ефремова, всеми силами лить воду на свою мельницу. Как результат, их сочинение никоим образом не заслуживает доверия. А следовательно, замечание П. К. Чудинова: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего» – остается по-прежнему актуальным.

Эта биография Ивана Антоновича Ефремова была написана его учеником и коллегой-палеонтологом. Отсюда вытекает ее характерная особенность: основное внимание уделяется науке, а не литературе. Но это не профессиональный перекос, а совершенно сознательное акцентирование – в предисловии автор прямо пишет, что ограничивает свою задачу научной биографией И. А. Ефремова. Он подчеркивает, что о литературном творчестве Ефремова уже написано немало, в первую очередь очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», а как ученого даже в середине восьмидесятых (книга была издана в 1987 году) его по-прежнему не знает, по существу, никто за пределами сравнительно узкого круга его коллег по специальности.

Такой замысел определяет всю структуру книги. Первая глава, как и следовало ожидать, дает основные, ключевые факты биографии Ефремова. Две следующие действительно, как нас и предупредил автор, целиком посвящены научной деятельности, включая разъяснение сути созданного Ефремовым нового научного направления – тафономии. Четвертая глава отдельно описывает гобийские экспедиции 1946-1949 гг. Эти три главы углублены в специфику палеонтологических исследований, в них изложено содержание основных трудов Ефремова в этой области. Написаны они весьма сухим языком и перенасыщены научной терминологией, так что читать их нелегко. И это несмотря на то, что автор в послесловии особо отмечает, что постарался по мере возможности сделать эти разделы доступными и для неподготовленного читателя.

Литературная деятельность Ефремова упоминается в главах со второй по четвертую лишь местами, когда это приходится к слову. А собственно литературному творчеству посвящена только пятая глава – в ней речь идет в основном о прототипах персонажей из числа друзей и коллег Ефремова, а также описаны реальные случаи из его жизни и научные данные, легшие в основу его произведений. При этом главным образом рассматриваются те из них, которые опять-таки непосредственно связаны с геологической, палеонтологической и экспедиционной тематикой («Звездные корабли», «Юрта Ворона», «Алмазная труба»…). В целом заметно, что литературная сторона биографии у Чудинова подана как второстепенная – впрочем, это находится в полном соответствии с задачей, которую он перед собой поставил. Кроме того, четкое разделение тематики по главам – так сказать, «послойная» подача материала, – предоставляя читателю множество фактов, в то же время целостный облик Ивана Антоновича Ефремова сформировать в уме не позволяет. По-видимому, именно для компенсации этого в книгу введена шестая глава, где собраны в основном личные воспоминания разных людей (не только автора). Она читается с большим интересом, но, к сожалению, слишком коротка.

Общий вывод можно сделать следующий: как ученый и исследователь Иван Антонович Ефремов в книге П. К. Чудинова представлен исчерпывающе, как и было задумано. Тем же, кого Ефремов интересует в первую очередь как писатель и человек, она в силу своей научной направленности не способна дать ответы на очень многие вопросы. Впрочем, это отметил и сам автор в послесловии, написав: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего».

Своим знакомством с данным образчиком литературного шлака я обязан характерному эпизоду: здесь, на «ФантЛабе», автор, един в четырех лицах – он сам явным образом и три фальшивых «восторженных читателя», – неумеренно восхвалял собственные творения (сейчас это все уже, к счастью, вычищено). Это и дало мне основание априори посчитать их шлаком: полагаю, что по-настоящему хорошие книги в такой, с позволения сказать, «рекламе» не нуждаются. Другое дело, если речь идет о чем-то, что своими чисто литературными достоинствами привлечь широкое внимание имеет мало шансов. Вот я и решил убедиться в этом лично, то есть ознакомиться с каким-нибудь фарутинских сочинений. Выбрал одно из них наугад – это и оказались «Дети богов».

Итак, что мы тут имеем? Простой как мычание сюжет, построенный на незамысловатом наборе штампов: сверхлюди, могущественная корпорация, скрытые от непосвященных древние знания, тайное общество с нацистскими корнями, устраняющее всех, кто стоит на его пути, и прочая махровая конспирология на тему Третьего рейха вместе с Четвертым и даже Пятым (sic!). Продолжу в духе еженедельных списков увлечений одной популярной на здешнем форуме лаборантки: монады, «Аненербе», ПМЦ, рабы божьи, база 211, «Книга Знаний», теософы, револьверы, арийцы, Новая Швабия, сыворотка правды. Все свалено в кучу и хорошенько перемешано. Также присутствуют в немалом количестве убийства, перестрелки и погони. Еще в наличии имеется мускулистый, пахнущий по́том главный герой в майке и красивая девушка, которая его терпеть не может, но он ради нее все равно голыми руками расшвыривает целый отряд злодеев с автоматами. Затем главный герой и спасенная им девушка, чудом оторвавшись от погони, мчатся на аэродром и тут же вылетают… в Антарктиду. Вот так, просто, – сели-полетели. На транспортном самолете. Без дозаправок. Из Европы в Антарктиду. В майках. Здорово, да?

Вообще говоря, текст – это сплошь сборище нелепиц. Вот полицейский выходит на утреннюю пробежку. Бежит он очень странно: его цель – соразмеряя силы, пробежать трехкилометровый круг, но вместо этого он отчего-то переходит на бег с полной отдачей, как на стометровке. Затем оказывается, что во время пробежки на нем надеты джинсы, а в их заднем кармане даже лежит служебный жетон. Вот вы, желая пробежаться ради тренировки, стали бы надевать джинсы, да еще класть в тугой задний карман нечто твердое и колючее? Президент крупной корпорации запросто заходит к рядовому начальнику отдела, потом лично проводит для уже упомянутого полицейского экскурсию по лабораториям, со всем знанием дела поясняя разнообразные тонкости их работы. Главный герой, выпив целую бутылку бренди, садится за руль и успешно проезжает через полгорода. Затем он решает, что ему необходимо еще раз повидаться с президентом корпорации, но догадывается, что в таком виде – с перегаром изо рта, щетиной на физиономии и в мятой одежде – ему попасть на прием вряд ли удастся. Тогда он идет обходным путем – штурмует забор, подкапывается под изгородь из колючей проволоки и отправляет в нокаут десяток охранников. Видимо, по замыслу автора, этот эпизод должен показать невероятную крутость главного героя, но на деле лишь свидетельствует об отсутствии у него мозгов: вместо очередного мордобития достаточно было бы просто прибегнуть к помощи бритвы, зубной щетки и чистой рубашки.

В «Детях богов» фигурируют так называемые «арсанты» – носители древнего инопланетного «гена гениальности». Слово «arsant», по Фарутину, по-латыни означает «обладающий знаниями». Заглянул я интереса ради в словарь: нет в латинском языке такого слова. О латыни у автора вообще очень своеобразные представления: похоже, он считает, что достаточно добавлять к словам окончание «-us», и вот вам язык цезарей и цицеронов. Как вам, например, такое (пунктуация сохранена): «Даже школьники знают, что arcticus на латыни означает «медведь», а следовательно anti-arcticus, то есть «антарктида» означает их полное отсутствие»?

Кстати, слово «арсант» смахивает на гибрид «фарсанов» С. Слепынина и «итантов» Г. Гуревича. Подозрительно совпадает и смысл понятий: фарсаны – способные к самовоспроизводству слуги-андроиды, итанты – особо одаренные люди, арсанты – и то, и другое одновременно. Невольно приходит на ум нашумевшая лет десять назад история школьника, который выдавал перелицованную Ubuntu за собственноручно написанную операционную систему под названием Bolgenos и утверждал, что это несусветное название – слово из испанского языка…

Полагаю, само собой понятно, что текст вдобавок ко всему изобилует пунктуационными и синтаксическими ошибками. Орфографические тоже присутствуют – пусть их не так много, но среди них встречаются такие перлы, как «подчивать» (попробуйте догадаться, какое слово имеется в виду).

Все вышеперечисленное – только примеры из первых двух или трех глав. Дальше я не стал выписывать (хотя там имеется еще много всякого, достойного увековечения в теме «Ляпы авторов-фантастов») – и без того все ясно. Дочитал, правда, собравшись с силами, до конца. Впечатление подтвердилось полностью: перед нами не более чем дешевенький, примитивненький боевичок подросткового уровня, ничем не выделяющийся на фоне сотен подобных ему литературных поделок. Ну что ж, пожелаем автору дальнейших творческих успехов. Главное, чтобы его творения все-таки в будущем получали известность благодаря своим достоинствам, а не в результате самовосхвалений.

Подзаголовок этой книги – «Очерк творчества И. Ефремова» – сообщает, что перед нами не биография в ее обыкновенном понимании, а прежде всего литературоведческое издание. Конечно, факты из жизни писателя в нем все равно присутствуют, и в немалом количестве, – ведь многие произведения Ефремова в значительной мере автобиографичны, в них ясно видны реальные эпизоды, люди, описания природы. Но здесь биографическая составляющая ограничена лишь таким вот предназначением и изначально вторична. На первый же план выходят рассказ о творческом методе и его подробный анализ. Основная идея проста: без Ефремова-ученого не было бы и Ефремова-писателя. Во всяком случае, такого писателя, какого мы теперь знаем, чье творчество базируется на синтезе литературы и науки. Разумеется, и прежде в нашей литературе были писатели-ученые, которые использовали свои познания и научную мысль для создания произведений фантастического или приключенческого жанра. Но именно Иван Антонович Ефремов первым поднялся в этом на новую высоту: от узкоспециального подхода – к системному, всеобъемлющему; от простого уклона в науку – к философскому анализу; от событий прошлого и настоящего – к событиям будущего.

Издана эта книга была при жизни Ивана Антоновича и создавалась отнюдь не втайне от героя рассказа – он был отлично осведомлен о замысле авторов и прочитал по их просьбе черновик рукописи. Далеко не со всем он был согласен и в переписке с В. И. Дмитревским предлагал где-то добавить новые факты, где-то, наоборот, не вдаваться в подробности, где-то не перехваливать его произведения и его самого. Однако авторы вовсе не намеревались писать одни лишь хвалебные слова: отдавая должное литературной деятельности Ефремова, актуальности и глубине его мысли, они в то же время не раз упрекнули его в тяжеловесности слога, затянутых монологах, ненужных эпизодах, неубедительности и непроработанности образов персонажей – в общем, во всем том, за что критикуют творчество Ефремова и читатели. При этом одинаково критически разобрано все, что было написано им на тот момент, – от ранних рассказов до «Туманности Андромеды». «Лезвие бритвы» и «Час Быка» существовали во время работы над книгой (1961 год) еще только в виде предварительных набросков в «премудрых тетрадях» (так называл Ефремов свои подготовительные заметки).

В свою очередь, книгу Брандиса и Дмитревского увлекательным чтением тоже не назовешь. В ней немало многословных рассуждений, повторов, а стиль изложения зачастую выспренен и неудобочитаем. Впрочем, очерк «Через горы времени» и не задумывался в качестве легкого чтива. Тогда, в начале шестидесятых, Иван Антонович Ефремов как писатель достиг вершины известности и славы, и рассказ о его творческом методе и пути в литературе был очень востребован. Да и сейчас «Через горы времени» для искренних ценителей ефремовского творчества по-прежнему представляет немалый интерес.

«Таинственный остров» стал первой книгой Жюля Верна, прочитанной мной, и было это еще, кажется, чуть ли не в дошкольном возрасте. Прошло уже много лет, но я и сейчас время от времени позволяю себе открыть пятый том классического собрания сочинений и в очередной раз оказаться на острове Линкольна. До сих пор «Таинственный остров» нисколько не потерял для меня в привлекательности от многократного перечитывания. Вот только придирчивый взгляд и критический ум взрослого со временем стали примечать в нем несуразности и нестыковки, на которые ребенок попросту не обратит внимания. Об этих странностях и пойдет у меня дальше речь. Нет, я не буду разбирать ни неправдоподобно богатые флору, фауну и геологическое строение острова Линкольна, ни хронологическую путаницу – об этом кто только не писал, и всем известно, что Верн допустил эти неточности совершенно сознательно ради основной идеи романа. А я здесь имею в виду всякого рода житейские мелочи, которые не лезут в глаза, но, будучи раз замеченными, потом уже не забываются. Предупреждаю: дальше пойдут сплошные «раскрытия сюжета»! Так как прятать весь отзыв в скрытый текст я не хочу, убедительно прошу тех, кто не читал «Таинственный остров» (впрочем, есть ли тут вообще такие люди?), дальнейшее ознакомление с отзывом прекратить. Остальным – добро пожаловать дальше.

Возьмем для начала эпизод с взрывом скалы для понижения уровня озера Гранта. Написано, что Сайрес Смит изготовил несколько пинт нитроглицерина, но уже на следующей странице есть упоминание не менее чем о десяти литрах. Пинта, конечно, мера не слишком точная, есть несколько ее разновидностей, но ни одна из них не настолько велика, чтобы «несколько пинт» соответствовали десяти литрам. Далее, когда Сайрес Смит зажег свой самодельный бикфордов шнур, тот горел двадцать пять минут, и за это время Смит успел присоединиться к своим друзьям в Трущобах. По прямой расстояние от места взрыва до укрытия составляло две морских мили, а фактически, вдоль берега озера и затем по кратчайшему пути с плато вниз, – две с половиной, то есть больше четырех с половиной километров. Чтобы уложиться в двадцать пять минут, Смит должен был пробежать этот путь со скоростью около 11 км/ч. Мог ли это сделать в лесу, без дорог, усталый человек, изо дня в день много и тяжело работавший и довольно скудно питавшийся? И, между прочим, худшее место для укрытия, чем Трущобы, найти было сложно: если уж даже сильный ветер заставлял нагроможденные друг на друга валуны шататься, то от взрыва неподалеку вообще мог рухнуть весь каменный лабиринт.

Продолжим тему переустройства гидрографической сети. Как известно, предпринималось оно ради защиты обжитой части острова от набегов диких животных. Вдобавок к водопаду на восточном берегу озера Сайрес Смит провел еще Глицериновый ручей между озером и рекой Благодарения. Также по старому подземному водостоку по-прежнему поступало достаточно воды для снабжения Гранитного дворца и привода подъемной машины. Суммарный расход воды при этом должен был, естественно, по-прежнему равняться расходу воды в Красном ручье – единственном крупном водотоке, впадавшем в озеро. Но Красный ручей, как следует из авторского описания, не представлял собой такую уж непреодолимую преграду, а если его разделить на три части, то получалось вообще цыпленку по колено. Предохранить плато Кругозора от вторжений такие ручейки явно не могли.

Кстати, о цыплятах: никто в здравом уме не стал бы устраивать птичник и свинарник (как это сделали колонисты) поблизости от старого водостока, через который поступала в Гранитный дворец питьевая вода.

Перейдем теперь к капитану Немо. В ящике, который он подбросил на мыс Находки, почти все предметы были новыми и неиспользованными. Но откуда новые вещи, да еще и в изобилии, могли найтись на «Наутилусе», много лет назад порвавшем все связи с сушей? И почему в ящике почти не было одежды и обуви? Немо, подслушивая беседы Сайреса Смита и его товарищей, наверняка знал, что инструменты, посуду и кухонную утварь они себе сумели изготовить сами, а вот из одежды у них было только то, в чем их выбросило на остров. Зачем же надо было нагружать ящик уймой топоров и тарелок, но при этом в части одежды ограничиться носками и рубашками, а про обувь вообще забыть? (Тарелки, кстати, были алюминиевыми – для 1865 года дело практически невозможное, до разработки способа промышленного получения алюминия оставалось еще два десятка лет, а пока что он ценился дороже золота.) Еще странность: в ящике оказалось немало огнестрельного оружия и боеприпасов к нему. Откуда они взялись в хозяйстве капитана Немо, если в ходу у экипажа «Наутилуса» были исключительно пневматические ружья с электрическими пулями? Более того, известно, что ко времени событий в «Таинственном острове» это оружие еще действовало – ведь именно электрическими пулями были убиты высадившиеся на остров пираты.

В «Таинственном острове» Немо предстает перед читателем немощным стариком, но при этом то и дело умудряется совершать такое, что и не всякому здоровяку по силам. Возьмем, к примеру, эпизод подводной схватки с дюгонем (кстати, как дюгонь – морское животное – оказался в озере, не связанном с океаном, на высоте в сотню метров над его уровнем?). Немо вот так просто, с одним кинжалом в руке, победил здоровенного зверя, да еще и под водой, в его стихии. А помните, как Топ вылетел из воды? Спрашивается: многие ли смогли бы швырнуть из-под воды вертикально вверх крупного пса, да так, чтобы он еще и в воздух взлетел на три метра? Спасение Сайреса Смита – тоже из области невероятного: пронести его с полмили от берега по сыпучему песку, да еще и в штормовую погоду требовало таких усилий, на которые старый и больной человек, одетый к тому же в тяжелый водолазный костюм, определенно не был способен. А тайные визиты в колодец Гранитного дворца? Карабкаться в том же самом скафандре по тридцатиметровой отвесной стене, цепляясь за сглаженные водой выступы, было не то что сложно, а попросту невозможно, ведь даже Сайрес Смит, исследуя колодец, был вынужден прибегнуть к помощи веревки.

Естественным образом возникает и такой вопрос: почему обитатели Гранитного дворца, слыша, как Топ с рычанием бегает вокруг колодца, ни разу не потрудились приподнять дощатую крышку и посмотреть, кто же под ней прячется? По-моему, любой разумный человек поступил бы именно так, взяв предварительно ружье или хотя бы дубину потяжелее. А Сайрес Смит и компания предпочитали спокойно сидеть у камина, попивать кофе и рассуждать, на кого это рычит их собака… А кстати, почему вообще Топ рычал на капитана Немо? Ведь тот должен был быть в собачьем понимании хорошим знакомым и самым настоящим другом: спас хозяина, привел Топа в Трущобы, укрыв от дождя и ветра, затем спас его от дюгоня…

Как видите, список получается солидный. Однако прошу не считать данный отзыв критиканством и брюзжанием – моя цель состоит как раз в совершенно обратном. Как ни странно, всё перечисленное нисколько не портит впечатление от «Таинственного острова». В любой другой книге столь большое количество нестыковок и несуразностей раздражало бы, а здесь я воспринимаю их как своего рода условия игры. «Таинственный остров» в значительной мере схематичен и всецело подчинен главному авторскому замыслу: создать «новую робинзонаду», показать созидательную и преобразующую силу человеческого коллектива, вооруженного знаниями и трудовыми навыками. И если уж ради этого замысла Верн намеренно выдумал столь несообразное с точки зрения биологии, геологии и географии место, как остров Линкольна, то уж заботиться обо всех житейских мелочах в таком случае для него было бы тем более странно. Так что не стоит обижаться на него за такие вот мелкие упущения и менять из-за них свое отношение к книге – для этого «Таинственный остров» слишком хорош. Уверен, что в дальнейшем перечитаю его еще не раз.

Откровенно говоря, за чтение этого романа я принимался с некоторой опаской. Судя по тому немногому, что я знал о нем a priori, он должен был быть очень похожим на другой, куда более известный у нас роман Верна – «Пятнадцатилетний капитан». А его я ценю не слишком высоко за прямо-таки диккенсовскую сентиментальную драматичность и излишнее морализаторство. Вот я и опасался, что и здесь все будет обстоять точно так же. С радостью констатирую, однако, что ошибся. Конечно, обязательные для литературы позапрошлого века слезы, обмороки, заламывания рук и непременный хэппи-энд здесь тоже имеются, но в более или менее умеренном количестве. Более того, все это в моих глазах компенсируют отлично созданная интрига и увлекательный сюжет, которые раскручиваются от главы к главе этакими витками спирали – с каждым разом все шире и шире. Я не раз обращал внимание, что у Жюля Верна чаще всего пространственный масштаб событий задается сразу же, в самом начале: либо четко ограниченным местом действия (остров, отдельная страна или ее область), либо описанием замысла предстоящего путешествия, либо заголовком или подзаголовком (пример – «Двадцать тысяч лье под водой»: хотя профессор Аронакс и его спутники не предполагали, попав на «Наутилус», обойти на нем вокруг света, название сразу же говорило о столь продолжительном путешествии). Так вот, в «Найденыше…» ничего подобного нет. Пасторально-идиллическая обстановка норвежской глубинки, в которой происходит действие первых глав, совершенно не давала основания предполагать, что место действия будет расширяться

Как бы то ни было, главный сюжетный ход – попытки установить подлинную личность Эрика Герсебома, того самого «найденыша», – развит просто замечательно. Как только удается узнать что-нибудь новое на эту тему, оно лишь влечет за собой новые вопросы – и так почти до самого конца

Сдается мне, что здесь месье Верн ради чистого эффекта слегка перешагнул за грань хорошего вкуса. Все эти ска́чки верхом на жирафах и страусах, тайная священная пещера местного племени, где все сталактиты и сталагмиты – из драгоценных камней, самовзрывающиеся алмазы… Если бы речь шла о творении, к примеру, Райнера Хаггарда, я бы принял все это как должное. Но не в случае Жюля Верна. Откровенным de mauvais ton назвать подобные вещи, конечно, нельзя, но и написать, что это целиком в рамках comme il faut, тоже как-то рука не поднимается.

Впрочем, антураж – это мелочи. Больше всего поражает поведение главного героя, горного инженера Сиприена Мере, получившего, по его словам, огромный искусственный алмаз. Что сделал бы на его месте любой исследователь-экспериментатор? Конечно же, постарался бы прежде всего повторить знаменательный опыт, да не один раз, а дважды, трижды, четырежды – в общем, столько, сколько потребовалось бы для полного понимания процесса и появления твердой уверенности, что положительный результат первого опыта можно будет воспроизвести в дальнейшем. И только тогда он сел бы писать торжествующее донесение в парижскую Академию наук, а заодно уж и рассказал бы о своем открытии местному люду. Мере же первым делом бежит показывать свой алмаз всем знакомым, затем пишет письмо академикам (хоть не успел отправить, и на том спасибо), а уже между делом начинает думать, что надо бы повторить эксперимент, когда найдется время.

Из первых страниц книги нам известно, что Мере не первый день живет на южноафриканских алмазных приисках, – так должен же он разбираться в обстановке и людях хотя бы немного? А он, обнаружив гигантский алмаз, немедленно начинает кричать об этом во всеуслышание, да еще и хвалится, что получил его искусственно. Странно, что он вообще остался жив после этого. Ладно – грабители: продать алмаз ценой в пятьдесят миллионов куда сложнее, чем его украсть, так что любой сто раз подумал бы, прежде чем браться за такое дело. Но вот обозленные старатели (алмазы-то теперь обесценятся!) должны были линчевать Мере на месте

Если возвращаться к эксперименту Мере, то бросается в глаза его сходство с реальным опытом англичанина Хэннея, который ко времени написания романа был у всех на слуху. Хэнней, как известно, объявил об успешном получении искусственных алмазов, но, сколько ни повторяли потом его опыт другие экспериментаторы, у них ничего не получалось. Уже в середине XX века тщательное исследование показало, что алмазы Хэннея – естественного происхождения и были, по-видимому, попросту подброшены его ассистентами.

Хорошо, что я прочитал «Пересадочную станцию» поздно, уже после основательного знакомства с рассказами Клиффорда Саймака. Благодаря этому она стала для меня своего рода квинтэссенцией его творчества, вобрав в себя все лучшее, что только мне запомнилось из его рассказов. Я сначала даже решил, что Саймак так и задумал: собрать под одним названием по чуть-чуть из каждого своего мини-шедевра, – но потом посмотрел в его библиографию и понял, что все-таки дело было не так. Некоторые рассказы, которые мне напомнила «Пересадочная станция», оказались написанными позднее. Но, как бы то ни было, в идее о «квинтэссенции» все-таки что-то должно быть.

Судите сами. Вечно молодой человек, вынужденный скрывать свое долгожительство, – та же самая идея положена в основу рассказа «Грот танцующих оленей». Его уединенная ферма в глухом уголке Висконсина, одиночество, отшельнический образ жизни, стремление прислушиваться к обитателям звезд, – то же самое мы видим в «Кто там, в толще скал?». Дом, стоящий на Земле, но не принадлежащий ей, – это в точности «Дом обновленных». Мгновенная связь с галактическим сообществом разумных существ – оттуда же. Талисман, несущий мир всюду, где бы он ни оказался, – «Подарок». Многофакторный анализ событий, ведущих к войне, – «Эволюция наоборот». Созданные собственным воображением лучшие друзья – «Отец-основатель». Этот список, наверное, можно и продолжить, но и без того приведенные выше названия говорят сами за себя. Так что «Пересадочная станция» для меня как бы подводит некий промежуточный итог знакомству с гуманистически-оптимистической частью творчества Саймака.

Отмечу особо, что перед нами вовсе не беспомощное заимствование у самого себя, которое мне доводилось встречать у других фантастов. Во-первых, в силу простой хронологии (см. выше). Во-вторых, в «Пересадочной станции» излюбленный сюжет Саймака – тихое, незаметное, можно сказать, даже «бытовое» появление Неведомого в американской глубинке – поднят на новый уровень. Вот посмотрите, как получается. Дэниельс из «Кто там, в толще скал?» живет на своей ферме тихо-мирно и, однажды потерпев неудачу при попытке рассказать о своих способностях ученому, больше не думает о том, чтобы открыться людям. Грей из «Дома обновленных» также явно не станет трезвонить на весь свет, где и под чьей опекой он теперь живет и чем занимается. Луи из «Грота танцующих оленей» вообще всю жизнь только и делает, что маскируется и скрывается. Это, так сказать, частные случаи – интересы человечества они никак не затрагивают. А вот в «Пересадочной станции» похожая ситуация повернута и развита так, что тот или иной ее исход отразится на всех людях без исключения. Аналогию здесь можно провести с еще одним рассказом Саймака – «Детский сад», – но там у Земли нет выбора: неведомые строители галактического учебного заведения мягко, но непреклонно навязывают ей свою волю. Здесь же свобода выбора остается, пусть даже она ложится всей своей тяжестью на плечи одного-единственного человека. Дэниельс, Грей и Луи каждый несут ответственность только за самого себя, а Инек Уоллис, смотритель пересадочной станции № 18327, вынужден держать ответ перед Галактикой за всю Землю.

Тут-то мы и подходим к основному вопросу: по силам ли одному человеку такая задача? И поиски ответа не так просты, как можно было бы ожидать от «классики» Саймака. В «Пересадочной станции» мы не находим обычного для него оптимизма, и тому есть две причины. Первая: Уоллис за сотню лет своей работы на галактическое сообщество почти полностью изолировал себя от человечества – настолько, что всерьез задается вопросом, кто ему ближе: люди или инопланетяне, транзитом проходящие через его дом, – и не уверен теперь, может ли он вообще считать себя человеком. Вторая: через разверзшуюся перед ним и всей Землей пропасть ведет отличный удобный мостик, обещающий спасение, продолжение любимого дела и интереснейшее будущее вообще – но только для него одного из всех людей, больше ни для кого. И далеко не очевидно, сможет ли Уоллис устоять перед соблазном воспользоваться данной ему возможностью. Ему приходится намного тяжелее, чем Дэниельсу или Грею, оттого и «Пересадочная станция» – вещь более тяжелая и серьезная, чем перечисленные выше рассказы.

Дочитав до конца, я любопытства ради открыл Google Earth и посмотрел, как в действительности выглядят места, где происходит действие. Оказалось, что юго-запад Висконсина даже сейчас, через шестьдесят лет после написания «Пересадочной станции», остается совершенно таким же «медвежьим углом», каким он описан во второй главе. Берега Висконсина и Миссисипи – это и вправду сплошные долины и овраги, лесистые холмы и уединенные маленькие фермы. Нашел я и Милвилл, место рождения Инека Уоллиса (и самого Саймака тоже, кстати), – это даже не город и не поселок, а просто несколько таких ферм, разбросанных по долинам в среднем в полумиле друг от друга. Неудивительно, что Саймак поместил действие «Пересадочной станции» и многих своих рассказов именно в эту глухомань – в более населенных местах Уоллис не смог бы прожить сотню с лишним лет в своем старом доме, не привлекая к себе ненужного внимания. И кто знает, может быть, работая над «Пересадочной станцией», Саймак не только вдохновлялся общей атмосферой места, но и имел в виду какой-нибудь конкретный дом из тех, что и поныне стоят в Милвилле и видны на космических снимках в Google Earth. Знать бы только, какой именно…

Под конец – следующее замечание: не знаю, как вам, а мне несколько портит впечатление от «Пересадочной станции» перевод словосочетания «spiritual force» как «энергия духовности». Слово «духовность» и производные от него ныне уже так основательно затасканы государственной пропагандой, что вызывают прежде всего отторжение и издевательски-уничижительные ассоциации. Конечно же, в 1990 году переводчик не мог этого предвидеть. Но для будущих переизданий «Пересадочной станции», пожалуй, было бы лучше подыскать какой-нибудь другой, не столь скомпрометированный вариант перевода.

Замечательная история! В сравнении со многими другими романами Жюля Верна, порой слегка тяжеловесными, – тонко задуманная, мастерски выписанная и отлично освежающая, как глоток холодного зеленого чая в жаркий день. В этом смысле сравниться с «Бедственными приключениями…» может разве что «Упрямец Керабан». Очень к месту здесь и нехарактерная для творчества Верна нотка черного юмора: было бы его чуть меньше – считайте, вообще не было бы; чуть больше – и был бы уже перебор для столь почтенного классика. А вот то, что есть, – в самую точку.

Насчет китайской экзотики, которой обильно уснащен текст, сказать ничего определенного не могу в смысле ее достоверности и уместности. Может быть, здесь и есть некоторая доля «развесистой клюквы», как, например, в другом романе Верна – «Михаил Строгов», – но только китаец или знаток китайской истории и быта, наверное, и может ее заметить. А так как я не являюсь первым и не считаю себя вторым, то позволю себе полагать местный колорит в романе вполне достоверным и подходящим к месту и времени.

Не обошлось, разумеется, и без традиционной жюльверновской познавательной составляющей: ведь Цзинь Фо в попытках не то убежать от своей смерти, не то встретить ее объехал немалую часть Китая. А где путешествия, там у Верна обязательно и описания местностей, городов и их жителей. А когда Цзинь Фо и его спутники оказываются плавающими в открытом море, доходит дело и до знакомства с новыми изобретениями – с нынешней точки зрения довольно-таки потешными, но тогда воспринимавшимися вполне всерьез. Есть даже небольшой урок прикладной химии. Но всего этого здесь в меру, оно не подавляет и не загромождает повествование. В общем, еще раз: отлично!