В последнее время второе рождение переживают дискуссии, отгремевшие, казалось бы окончательно, еще в шестидесятых годах прошлого века. А именно — что бы еще такого приделать человеку механически-лампового, в нынешней интерпретации — робото-кремниевого, чтобы он, человек, не так остро переживал собственную ущербность в сравнении с вычислительной мощью своего телефона.

Общий источник подобных размышлизмов — очередное внезапное открытие для самого себя, что человек есть существо неполное. Не неполноценное, отметьте, а неполное, то есть требующее не только физического рождения, но и весьма долгосрочного и трудоемкого процесса апгрейда и формовки, как то: обучение языку, социальному взаимодействию, усвоению накопленных социумом знаний и прочая, прочая, прочая. Специально использую подобные «механистические» термины, дабы быть, как говориться, в тренде спора.

В отличие от новорожденной антилопы человеческий младенец не встанет через несколько часов на ноги и не заговорит ясным голосом. Такова се ля ви, а вернее — расплата за человечность. Человек — не только штучное, но и весьма и весьма дорогостоящее производство, где физиологические процессы зачатия и рождения лишь начало многолетнего «конвейера», на котором и будет осуществлять досборка полезного для общества индивида.

Таким образом, радетели вставить человеку разомному в мозги дополнительный чип, твердотельную память и блок охлаждения — по сути ничего нового не предлагают. Скорее уж это — архаизация человека, который нежданно-негаданно за весьма сомнительные плюшки вдруг станет зависимым еще и от прихоти работы вставленного в башку компьютера и джипиэс-навигатора.

Желающих более подробно разобраться в проблематике отсылаю к американским классикам киберпанка и японским киберпанковым аниме и манга, причем последнее даже предпочтительнее в силу большей увлекательности и глубины проработки темы киборгизации человека.

Впрочем, все это бурление не имело бы никакого особого смысла, ибо что уж втемяшится в технократическую башку, то и колом оттудова не выбьешь. Но во всех этих идеях вполне явно ощущается еще один идейный пласт, который вызывает даже большее опасение, чем зависший на невыполнимой задаче компьютерный придаток.

По сути, какие бы благие цели не преследовали новые адепты индустриализации человека, все это несомненно подразумевает и ведет к расчеловечиванию самого человека.

Даже на самом банальном уровне размышлений каждому очевидно, что обладание мобилой последнего издания ни на йоту не приближает не то что к счастью, а к решению хоть какой простейшей человеческой проблемы, буйным цветом цветущих в нашем общежитии. Ты не станешь умнее. Ты не станешь добрее. Ты не научишься лучше отличать злое от доброго. Не уделишь больше внимание ближнему своему. Не станешь милосерднее.

А совесть-то болит, даже у тех, у кого там уже черная дыра, а не совесть. И вот тут выступают на арену цивилизации марширующие колонны хоть железных, хоть нанотехнологичных киборгов. С прямым подключением к интернету и неограниченым сроком жизни. И, что самое главное, съемным блоком совести и морали.

Беда всех этих правозвестников грядущего киборгизированного счастья в том, что они искренне не понимают, что все проблемы человека — в нем самом, а не во вне его. Цивилизация во многом и строится как машина по решению внешних по отношению к человеку задач — борьбы с холодом, голодом, врагами, астероидами, а вот с сугубо человеческими проблемами извольте разбираться сами. Цивилизация тут не помощница.

Кстати, подобные современные дискуссии есть зеркальное отражение того несбывшегося счастья, которое так ждало на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков человечество от внедрения электричества. Считалось, что электричество может все: не только крутить станки и двигать машины, но еще и лечить, обучать и воообще... Ну? Да, машины двигаются, станки крутятся, а человек лучше не стал, в его человеческой сути, естественно.

И все эти электронные приблуды лишь еще одна грандиозная иллюзия, еще один повод в гордыне своей сказать: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды». И не понимая при этом, что «ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг».

Знаете почему человечество никогда не выйдет в космос и космические корабли никогда не будут бороздить даже просторов Большого театра? Все дело в шнурках. В шнурках Кельвина.

Фильм Андрея Тарковского «Солярис» снят по одноименному роману Станислава Лема. Согласно канве романа где-то в безднах космоса человечество обнаруживает планету, единственным обитателем которой является мыслящий океан. Люди с энтузиазмом приступают к его изучению, делают попытки вступить в контакт, возникает целая наука — соляристика, но выход от всех этих многолетних усилий — нулевой.

Соляристика приходит в упадок, ученые постепенно склоняются к мысли, что никакого понимания между разумным океаном и человеком не может быть, энтузиазм первопроходцев почти окончательно угасает. На единственной базе Соляриса остается всего лишь несколько исследователей — жалкие остатки тех сил, которые когда-то бросались на изучение редчайшего феномена вселенной. Что происходит дальше — отсылаю читателей к самому роману, нас же интересует образное воплощение произведения на экране.

Стоит заметить, что роман Лема относится к разряду тех произведений, которые невозможно практически экранизировать. С равным успехом можно экранизировать «Капитал» Карла Маркса. Поэтому фильм Тарковского — это нечто вроде киноразмышления по мотивам Лема, наверное именно поэтому он и не понравился гениальному писателю. Гении вообще редко нравятся друг другу, оборотная сторона титанизма, как об этом замечательно писал еще А.Ф.Лосев.

Но дело даже не в фильме, а в крошечном эпизоде — прибытии Кельвина на станцию. Его там никто не встречает и вообще не ждет. Он идет по посадочному модулю и вдруг падает, наступив на собственные шнурки. Казалось бы, ну что тут такого? С кем не бывает? Даже с космонавтами. Впрочем, постойте! А ведь был в истории еще один космонавт с развязанными шнурками. Вспоминаете?

Да! Юрий Гагарин. Торжественая встреча первого космонавта планеты в аэропорту, его, Гагарина, знаменитый проход по ковровой дорожке от самолета к трибунам. Гагарин идет бодро и легко, и на пленке хорошо видно, что у его ботинка развязался шнурок. И кажется что сейчас случится неизбежное — первый космонавт планеты споткнется и... Но ничего такого не происходит. Что там какой-то шнурок для человека, вернувшегося со звезд?!

Но проходит всего лишь десяток лет, и вот уже другой космонавт прибывает туда, где никто его не ждет, где нет никаких ковровых дорожек, а есть только заброшенная, полуразрушенная космическая станция, чтобы все же споткнуться на собственных развязанных шнурках и упасть. Юрий Гагарин и Крис Кельвин. Был ли этот киноэпизод сознательной конотацией на Юрия Гагарина? Не знаю. Вполне может быть.

Но как бы то ни было, а в нем — двойной приговор космической экспансии человечества. Первый вынес сам Станислав Лем, показав, что алчная жажда знаний без попыток постичь собственную душу — заводит человечество в ужасающий тупик, а второй — Тарковский, жесткой кинометафорой предсказав закат космической эпохи. И они очень убедительны эти два гения.

Когда-то космос представал для древних греков видимым воплощением мировой гармонии. Голый грек больше понимал в космосе, чем одетый с иголочки современник — в царство гармонии попадают лишь с чистыми помыслами. Что-то там есть, в этой пустоте, что-то есть, чего нельзя постичь ни алчностью знаний, ни, тем более, просто алчностью.

А что мы? Мы все — соляристы, адепты умирающей науки, которой в своем рационализме никогда не понять океан Солярис, который, как это не удивительно, человека все же понял.

Вопрос о счастье сложен. Человек рожден для счастья как птица для работы, саркастически поправляет житейская мудрость мудрость крылатую. Или вот греки, которые считали достойными счастья лишь женщин, детей, рабов и животных. Путем нехитрой операции логического исключения несложно предположить, что сам грек — брутальный философ, философствующий воин — себе в этом самом счастье отказывал. По некой неопределенной причине. А ведь казалось бы — Греция, в которой все есть, оливки, теплое море и все как один голышом. Или почти все. Им ли быть в печали?! Как бы то ни было, но суровых греков давно поправила сама жизнь и даже конституционно закрепила с подачи прагматичных американцев, что каждый (каждый!) достоин счастья. Вопрос лишь в том, где его столько добыть?

Однако тысячелетние раздумья человечества о счастье все же не прошли даром. Рецептов было предложено много, но наиболее действенный предложил безымянный рабби, к которому пришел некто и возжаловался на свою несчастную жизнь, ибо вроде все у него есть — и дом, и скот, и жена, и дети, а вот счастья почему-то нет. На что рабби посоветовал несчастному взять в дом козу, а когда бедолаге совсем житья не стало от той козы, то разрешил изгнать из дома мерзко блеющее животное. И человек познал счастье. На Востоке сказали бы — достиг нирваны, а еще географически дальше — разгадал дзенский коан. С тех самых пор ничего более действенного в лечении несчастного от несчастья так и не придумали. И кто будет спорить, что счастье лучше, чем несчастье?

Впрочем, если сей рецепт в темном прошлом применялся с умеренной частотой, дополняясь всякими прочими иными, вроде благочестивых размышлений о боге, молитвами, постом и делами праведными на благо ближнего и дальнего своего, то в наш век секуляризации и материализма шагреневая кожа рецептурного счастья съежилась до размеров той самой козы.

Нисколько не настаивая на свежести метафоры, все же можно указать, что разомлевший от материального благополучия советский народ в один прекрасный момент вдруг осознал, что чугуна на душу населения много, а вот счастье — в дефиците. В редком случае — из-под полы и по спекулятивным ценам. И взалкав этого материалистичного счастья, то есть чтобы все осталось как при социализме, а вот магазины стали как при капитализме, решил действовать в полном сответстствии с притчей о рабби и пустил к себе в дом даже не козу, и не стадо коз, с которых хоть молока, а целое стадо наглых козлов. И в полном согласии с потеснившимися хозяевами дома, которые уповали на временность неудобств и чудодейственности козлиной вони, которая вскоре должна трансмутироваться во всеобщее счастье, козлы не только навели в этом доме свой козлиный беспорядок и беспредел, но и вытолкали рогами на улицу обалдевших хозяев.

Притча получила весьма свежую интерпретацию, ибо такой исход не мог привидеться и в кошмарном сне многомудрому рабби. А казалось бы, вот оно — счастье. Рядом.

И вот оно наступило во всей красе — время козла. Не только для бывшего советского народа, проживающего теперь в лучшем случае в пропахшем застарелой козлиной мочой овине (или как он там называется?), а в худшем так и вообще пущенного по миру, но и для человечества в целом. В какую географическую точку не ткни, так в полном соответствии с единством пространственно-временного континуума, который нам завещал великий Эйнштейн, обязательно наткнешься на время Его Высочества Козла. Без вариантов. Порой даже кажется, что ту притчу придумал не сам рабби, и не осчастливленный им имярек, а та самая коза, до поры жующая сено в холодном овине, которую вдруг с нечеловеческой силой посетило козье откровение о том, как с помощью идеологической бомбы обеспечить своим потомкам процветание на руинах человеческой цивилизации.

В общем, за козлов пора отвечать. Ибо если бы не мы, желающие, увы, не странного, а еще больше и побыстрее, то никакое время козла не наступило бы. Счастье он, по-видимому, в чем-то другом. И, наверное, мудрый рабби на это и намекал, только вот имярек его не понял. А ведь без козы вполне можно было бы обойтись. Вполне.

Со времен канцлера Горчакова известно, что Россия не отступает, она сосредотачивается. Учитывая территориальные и политические, а заодно и экономические потери, что стали следствием величайшей геополитической катастрофы, речь идет о такой степени сосредоточенности, что впору говорить о нирване или чем-то близком. Хотя, если подходить к извечной способности страны то сосредотачиваться, то разворачиваться на всю мощь загадочной русской и не очень души не иронично, а, скажем так, феноменологично, то окажется что сам дух современной эпохи направлен на то, чтобы лишить не только страны, народы, но и отдельных индивидов этой самой способности.

Вы никогда не обращали внимание на то, что наиболее востребованными методиками, стимулирующими личную продуктивность, отныне стали методики сосредоточения? День не прошел зря, если вы оказались способны хотя бы на час отрешиться от интернета, электронной почты, вырваться из тенет социальных сетей и сосредоточиться на деле. Не как Россия времен Горчакова, но близко к тому. Век сетевых технологий в быту, коммуникациях, военном искусстве, творчестве превратил все и вся в аморфную, газообразную субстанцию. Кто-то видит в этом огромный плюс эпохи, чуть ли не новый виток развития социума, хотя даже с точки элементарной физики непонятно куда развиваться структурированной субстанции — превратиться в идеальный газ, то бишь сообщество абсолютно свободных от каких либо обязательств индивидов? А что, может не за горами то фантастическое время, когда гражданство окончательно сменится членством в какой-нибудь социальной сети?

Сосредоточенность — почти архаика. Человек, всю жизнь проработавший на одном месте, — лузер, так и не реализовавший себя в других сферах. Человек, затративший десятилетие жизни на написание одного романа, — хуже, чем графоман, ибо книги надо печь как пирожки и даже быстрее. Человек, проживший всю жизнь на одном месте, — ограниченное быдло, так и не увидевшее страны получше и поинтереснее. Да и прожить всю жизнь с одним человеком — скукота, если честно. И вот мы рассредотачиваемся, расплываемся как чернила на рыхлом мире, растворяемся в нем незаметно для нас самих.

Нет ни эллина, ни бедуина, а грядет сетевой человек, могущий все, но не способный ни на что, ибо ни на чем не способный сосредоточиться. Даже на наносекунду.

Куда же ты, читатель?! Ах, не осилил пост? Жаль, что ж, пора переходить на твиттер…

Вас никогда не удивляла скорость прогресса? Мы уже как-то свыклись с ситуацией, когда каждые полгода на рынок поступает очередная электронная новинка со все более быстрым процессором, лучшим экранам, то есть легче, быстрее, выше, как говорят в спорте. А ведь так было не всегда. Технологии не менялись столь радикально не то что десятилетиями — столетиями и даже тысячелетиями! Для нас теперешних это почти непредставимо. Это почти как проходить с одной моделью мобильника всю жизнь и еще завещать его страждущим дедушкиного наследства внукам и правнукам. Прогресс никуда не торопился, а вместе с ним никуда не торопилось человечество. Чтобы добраться из одного города в другой требовались не часы, а дни, в лучшем случае, в худшем — месяцы. Апофеозом скорости была одна лошадиная сила. Апофеозом мысли — выношенный на протяжении многих лет труд, на склоне жизни мыслителя все же представленный терпеливому читателю. И это было нормально. Еще раз повторю — нормально. Но потом что-то случилось, и прогресс сошел с ума.

Кто-то скажет с неподражаемым акцентом Арнольда Шварценеггера в фильме «Красная жара»: «Капитализм!» Кто-то увидит в этом закономерность развития человеческого общежития — жить становится лучше, жить становится веселее. И теснее, добавим. Население Земли растет, ширятся контакты между людьми, понаехавшие активно включаются не только в криминальный, но и интеллектуальный сектор экономики. Придумывать идеи и их реализовывать стало проще некуда, были бы деньги. А с деньгами тоже проблем нет с тех пор как отменили золотой стандарт и придумали кредитную эмиссию, ограниченную лишь человеческой жадностью, то бишь ничем.

Когда-то в фантастике мечтали о машине времени. Вот бы изобрести такую штуку и сгонять в будущее. Зачем сгонять? Чтобы подсмотреть технические чудеса, стырить их и внедрить в нашем отсталом настоящем. Вот бы тогда прогресс рванул! (Всяких убийц собственных дедушек и желателей устроить собственное восшествие на мировой престол просим не беспокоиться). И прогресс рванул. Причем, заметьте, без всяких машин времени. Или все же с ними? А саму машину мы и не заметили?

Что такое кредитная эмиссия как не экономический эквивалент этой самой машины времени? Деньги как бы заимствуются у будущего, чтобы потратить их в настоящем. А уж с будущим мы как-нибудь рассчитаемся. Может быть. А на эти займы у будущего мы построим такого, что потребитель закачается! Вот он — тайный агент настоящего, что так отважно, несмотря на все патрули времени, пробирается в будущее, чтобы украсть там очередную технологическую игрушку — бессмысленную и беспощадную, ибо что вы хотите от денег? Деньги не только не пахнут, они еще и не думают. Даже о будущем.

Колоссальный кредитный насос выкачал из нашего будущего уже все, что там было. Все ценности материальные, хотя для баланса души следовало бы прикачать и ценности духовные. Но не получилось. Именно поэтому в прогрессе духа мы все еще скачем на духовных и моральных лошадях, а не летим на реактивных самолетах гуманизма.

Увы, но даже будущее не бездонно. А может патруль времени все же обнаружил эту незаконную дыру в прошлое и перекрыл протянутую к ним кредитную трубу. Как бы то ни было, а похоже, что прогресс начинает возвращаться к своему естественному темпу. Это, если кто забыл, одна модель iPhone на несколько десятилетий. В лучшем случае.