Роман Кассандры Роуз Кларк «Дочь сумасшедшего ученого» (The Mad Scientist's Daughter) относится к тому редкому типу произведений, у которых название гораздо лучше содержания. И вовсе не потому, что там отсутствует нечто из заявленных ингрtдиентов. И дочь — главная героиня — имеется. И ее отец — называемый всеми по непонятной причине «сумасшедшим ученым» (разве что он все время торчит в домашней лаборатории) — тоже имеется. И даже начало весьма многообещающе: в доме пятилетней Кэт Новак появляется андроид по имени Финн. Но вот дальше автор делает все возможное, чтобы превратить очень неплохую завязку в нечто приторно-сиропное.

Но обо всем по порядку.

Далекое-далекое будущее. Постапокалиптический мир, перенесший некую неуточняемую климатическую катастрофу, из-за чего, например, Канзас превратился в мертвую пустыню, а в других местах летом вполне может пойти снег. Знаменитый ученый Дэниэл Новак приводит в дом (до поры до времени непонятно откуда) андроида Финна, который практически ничем не отличается внешне от человека. Разве что глаза в темноте у него светятся. Кстати, это важно — дальше сами поймете почему. Финн становится другом юной Кэт, затем ее учителем, а затем... Затем Кэт влюбляется в Финна. Собственно, на этом сюжет кончается и дальше начинается нечто, чему я долго не мог подобрать названия.

Поначалу мне показалось, что Кассандра Кларк вдохновлялась многочисленными женскими романами, кои потоком извергаются на полки книжных магазинов с однотипными картинками полуобнаженных красавиц в объятиях роковых мужчин.

Но потом меня осенило. Да это же самая обычная вампирская сага! Только вместо рокового и бессмертного красавца-вампира — такой же роковой и бессмертный красавец-андроид. И даже глаза у него светятся! Хотя авторесса внесла новизну в изрядно потасканный жанр — андроид сосет не кровь, а электричество. Правда, непонятно откуда. Насчет того, чем он подпитывается — не поясняется. Из толерантности.

Нет, не смейтесь! Именно так! Роман потрясающе толерантен. Все штампы, простите, аттрибуты буржуазного соцреализма в нем присутствуют, как то: повернутость на экологии, добродушные и чертовски креативные геи (две штуки), всеобщее неодобрение курения и астрономические цены на сигареты, торжество свободы предпринимательства и корпоративизма.

О последнем — подробнее.

Как вы представляете себе мир, переживший катаклизм? Ну, такой — без дураков. То ли всеобщее похолодание с последующим потеплением, то ли всеобщее потепление с последующим похолоданием, то ли и то и другое одновременно, но в разных местах. Согласитесь, удар по цивилизации неслабый. И цивилизация должна как-то к этому приспособиться?

Так вот, в постапокалиптическом мире Кэт Новак ничегошеньки с наших пор не изменилось. Все та же хорошо узнаваемая Америка наших дней. Разве что некоторые кварталы в городах стоят разрушенными. Эка невидаль, достаточно заехать в какой-нибудь Детройт или в нашу российскую глубинку! Там апокалипсиса поболе будет. Да, и прицепом ко всему этому — экологичность романа. Электричество там добывают не иначе как от ветряков, расположенных в опустыненном Канзасе. Великолепно! Собственно, становится понятно, почему энергоисточник Финна авторессой не проясняется — не писать же на радость «зеленым», что у него ветродув. А на ядерный миниреактор те же «зеленые» могут и обидеться.

Прошу прощения за мой язвительный тон, но это печаль по поводу загубленного произведения.

И еще последний нож в спину романа: авторесса совершает классическую ошибку — она начинает подробно описывать взаимоотношения героини и ее народившегося ребенка. Ну сколько раз можно твердить — не давайте бабам писать о детях и кошках! Тонны розовых соплей вам обеспечены. Не отплюетесь. А ведь все так хорошо начиналось...

Вывод: вампирская сага с андроидом в главной роли. Читать только фанатам подобного чтива.

Остальные предупреждены.

Уничтожение российской науки готовилось в глубокой тайне в лучших традициях всех наших либерастичных реформ.

(Прошу прощение у отцов-основателей либерализма за столь двусмысленный термин, но он сознательно выбран для того, чтобы отличать эту странную помесь фундаментализма и фашизма от вполне респектабельного идейного течения, вполне имеющего права на существование, против которого мы не имеем ничего против, пусть оно только существует в соседней деревне.)

Так вот, основное оправдание подобной закрытости и келейности — мол, Российская Академия наук закостенела, и сама себя реформироват не может ибо никакая организация в здравом уме и твердой памяти себя не может реформировать. Точка.

Шедевр либералистической мысли — организация сама себя не может реформировать.

Помилуйте, тогда выходит что и любая реформа государства возможна только под чутким руководством дул автоматов, простите, направляющей руки дружеского оккупационного режима? Что ж, либерастам не отказать в последовательности, поминая реформы девяностых, совершаемых под чутким руководством иностранных советников, загребущей невидимой рукой рыночных реформ освобождавших дорогих россиян от социалистической собственности. Но бог сним, с государством. Роль оккупационных режимов в реформировании других стран отрицать глупо — послевоенные Европа и Азия тому доказательство. Да и государство в глазах либераста, если только это государство не называется США, — злейший враг любой креативности и толерантности и место ему на свалке истории, которой, кстати, тоже пришел конец по-фукуямовски.

Но корпорации! Которые также являются организациями, так неужели и у них отнято священное право вытянуть себя за волосы из болота кризиса подобно барону Мюхгаузену?! Несчесть примеров того, как самореформирование вполне удавалось большим и маленьким компаниям, впрочем, как и не удавалось. Насчет первого советуем ознакомиться с историей одной яблочной компании, а насчет второго вспонить некогда правивший миром пленочной фотографии Кодак. Причем заметьте, фруктовой компании не пришлось отдаваться в руки другого айтишного гиганта, с удовольствией обгладавшего бы под лозунгом реформ и прочей реструктуризации павшую ниже некуда Apple до яблочных косточек, и даже варягов зазывать не пришлось, ибо ранее призванные варяги сделали с компанией то, после чего просто обязаны были на ней жениться, будь у них столько денег. Нет, в компанию вернулся свой доморощенный отец-основатель, некогда успешно и доведший компанию до ручки — из песни слова, увы, не выкинешь.

Как бы то ни было, а нехитрые лекала либерастических реформ таковы:

1. Нечто развалить под лозунгом реформ

2. Объявить это нечто разваленное вообще нереформируемым

3. Призвать мародеров эффективных собственников

4. Profit

Совсем недавний пример — разгул сердюковщины в нашей армии, которую тоже решили лишить не только собственности, но и оборонной промышленности, тихой сапой протаскивая безумную идею, что оружие выгоднее закупать зарубежом. Армии, к счастью, удалось отбиться. Хотя формы ликвидации сердюковщины уж очень сильно напоминают спецоперацию против собственного правительства. Что навевает уж слишком нехорошие ассоциации из недавней истории Греции, Чили, Турции.

В свое время бытовала шутка, что от обвиненний в буржуазности, которых не удалось избежать генетике, физики отбились атомной бомбой. Чем могут отбиться наши академики? Что наука может предложить государственной системе, которой не нужна не только наука, но и собственная армия?! Боюсь, что ничего, кроме флэшмобов на тему похорон отечественной науки. Государству без амбиций на мировой арене, без жалости сдающего все, всех и вся, интеллектуальная мощь всего лишь обуза. К тому же дорогостоящая. Два процента ВВП можно с большей эффективностью превратить в зарубежные фантики и потребить или даже злоупотребить.

Говорят, если лягушку бросить в кипяток, то она выскочит и останется жива. Но если воду нагревать постепенно, то лягушка не заметит повышения температуры и заживо сварится. Не в этом ли еще один секрет либерастизма? Демонтаж среднего образования и его зачистка ЕГЭ. Голодный паек для науки, пока она окончательно не превратилась в доходягу. Снижение статуса науки до такого уровня, что из страны уже не только мозги, но и безмозглость утекать начнет.

И все это на фоне интеллигентного и застенчивого молчания все тех же академиков. Что ж, иногда молчание — золото, если оно не ведет к гибели.

У меня уже довольно старенький фотоаппарат не слишком распространенной марки Пентакс. Не то что я бы очень подвинут на Пентаксах, на их особой рисовке и прочих достоинствах — мнимых или действительных. Но Пентакс — это фотографическая Эппл, в которую свой Джобс так и не вернулся. Нормальная марка, нормальная техника. Речь вообще, как это принято в современной эссеистике, не о том. А о том, что технологический рубикон нами уже пройден.

Подумайте, зачем фотопрофессионал или фотолюбитель столь часто меняет фототехнику? Станет от этого лучше снимать? Вряд ли. Учитывая на какой технике снимались фотошедевры прошлого, то любая сегодняшняя фотомыльница, по тогдашнем меркам, предел мечтаний фотохудожника. С таким же успехом можно считать, что мощность компьютера как-то влияет на творческие способности пользующегося им писателя. Да черта с два! Сколько не повышай ядерность и частоту процессора, а мозги не повысят ни креативность, ни скорость печатания.

Впрочем, достаточно оглядеться, чтобы честно признать — рост этой самой компьютерной мощи никак не сказался на производительности самого главного ее элемента — самого человека. Видимо это разочаровывающее осознание и приводит к второму рождению идей киборгизации человека — увеличить его творческие потенции кремниевой виагрой. Тем не менее, процесс никто не собирается не только останавливать, но и хотя бы притормозить.

Что ж, компьютерная революция она как русский бунт — бессмысленна и беспощадна. Понятие разумной достаточности ей претит, хотя, казалось бы, именно к разуму она и апеллирует. Но вот парадокс — путь к победе разума, вооруженного передовой IT-техникой, лежит почему-то через всевозможное возбуждение импульсов нерациональных — каждые полгода менять мобильник, каждый год — компьютер, фотоаппарат, телевизор и так далее и тому подобное. И подобная амбивалентность современной версии прогресса кажется нашла возможный компромисс — отныне мы опираемся на разум, но разум, который спит. И вот сей спящий разум порождает таких технологических чудовищ, какие не снились ни одной из минувших эпох. Так недалеко доспаться и до пресловутой Матрицы, которая ведь тоже — всего лишь сон, хотя и высокотехнологичный.

В последнее время второе рождение переживают дискуссии, отгремевшие, казалось бы окончательно, еще в шестидесятых годах прошлого века. А именно — что бы еще такого приделать человеку механически-лампового, в нынешней интерпретации — робото-кремниевого, чтобы он, человек, не так остро переживал собственную ущербность в сравнении с вычислительной мощью своего телефона.

Общий источник подобных размышлизмов — очередное внезапное открытие для самого себя, что человек есть существо неполное. Не неполноценное, отметьте, а неполное, то есть требующее не только физического рождения, но и весьма долгосрочного и трудоемкого процесса апгрейда и формовки, как то: обучение языку, социальному взаимодействию, усвоению накопленных социумом знаний и прочая, прочая, прочая. Специально использую подобные «механистические» термины, дабы быть, как говориться, в тренде спора.

В отличие от новорожденной антилопы человеческий младенец не встанет через несколько часов на ноги и не заговорит ясным голосом. Такова се ля ви, а вернее — расплата за человечность. Человек — не только штучное, но и весьма и весьма дорогостоящее производство, где физиологические процессы зачатия и рождения лишь начало многолетнего «конвейера», на котором и будет осуществлять досборка полезного для общества индивида.

Таким образом, радетели вставить человеку разомному в мозги дополнительный чип, твердотельную память и блок охлаждения — по сути ничего нового не предлагают. Скорее уж это — архаизация человека, который нежданно-негаданно за весьма сомнительные плюшки вдруг станет зависимым еще и от прихоти работы вставленного в башку компьютера и джипиэс-навигатора.

Желающих более подробно разобраться в проблематике отсылаю к американским классикам киберпанка и японским киберпанковым аниме и манга, причем последнее даже предпочтительнее в силу большей увлекательности и глубины проработки темы киборгизации человека.

Впрочем, все это бурление не имело бы никакого особого смысла, ибо что уж втемяшится в технократическую башку, то и колом оттудова не выбьешь. Но во всех этих идеях вполне явно ощущается еще один идейный пласт, который вызывает даже большее опасение, чем зависший на невыполнимой задаче компьютерный придаток.

По сути, какие бы благие цели не преследовали новые адепты индустриализации человека, все это несомненно подразумевает и ведет к расчеловечиванию самого человека.

Даже на самом банальном уровне размышлений каждому очевидно, что обладание мобилой последнего издания ни на йоту не приближает не то что к счастью, а к решению хоть какой простейшей человеческой проблемы, буйным цветом цветущих в нашем общежитии. Ты не станешь умнее. Ты не станешь добрее. Ты не научишься лучше отличать злое от доброго. Не уделишь больше внимание ближнему своему. Не станешь милосерднее.

А совесть-то болит, даже у тех, у кого там уже черная дыра, а не совесть. И вот тут выступают на арену цивилизации марширующие колонны хоть железных, хоть нанотехнологичных киборгов. С прямым подключением к интернету и неограниченым сроком жизни. И, что самое главное, съемным блоком совести и морали.

Беда всех этих правозвестников грядущего киборгизированного счастья в том, что они искренне не понимают, что все проблемы человека — в нем самом, а не во вне его. Цивилизация во многом и строится как машина по решению внешних по отношению к человеку задач — борьбы с холодом, голодом, врагами, астероидами, а вот с сугубо человеческими проблемами извольте разбираться сами. Цивилизация тут не помощница.

Кстати, подобные современные дискуссии есть зеркальное отражение того несбывшегося счастья, которое так ждало на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков человечество от внедрения электричества. Считалось, что электричество может все: не только крутить станки и двигать машины, но еще и лечить, обучать и воообще... Ну? Да, машины двигаются, станки крутятся, а человек лучше не стал, в его человеческой сути, естественно.

И все эти электронные приблуды лишь еще одна грандиозная иллюзия, еще один повод в гордыне своей сказать: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды». И не понимая при этом, что «ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг».

Знаете почему человечество никогда не выйдет в космос и космические корабли никогда не будут бороздить даже просторов Большого театра? Все дело в шнурках. В шнурках Кельвина.

Фильм Андрея Тарковского «Солярис» снят по одноименному роману Станислава Лема. Согласно канве романа где-то в безднах космоса человечество обнаруживает планету, единственным обитателем которой является мыслящий океан. Люди с энтузиазмом приступают к его изучению, делают попытки вступить в контакт, возникает целая наука — соляристика, но выход от всех этих многолетних усилий — нулевой.

Соляристика приходит в упадок, ученые постепенно склоняются к мысли, что никакого понимания между разумным океаном и человеком не может быть, энтузиазм первопроходцев почти окончательно угасает. На единственной базе Соляриса остается всего лишь несколько исследователей — жалкие остатки тех сил, которые когда-то бросались на изучение редчайшего феномена вселенной. Что происходит дальше — отсылаю читателей к самому роману, нас же интересует образное воплощение произведения на экране.

Стоит заметить, что роман Лема относится к разряду тех произведений, которые невозможно практически экранизировать. С равным успехом можно экранизировать «Капитал» Карла Маркса. Поэтому фильм Тарковского — это нечто вроде киноразмышления по мотивам Лема, наверное именно поэтому он и не понравился гениальному писателю. Гении вообще редко нравятся друг другу, оборотная сторона титанизма, как об этом замечательно писал еще А.Ф.Лосев.

Но дело даже не в фильме, а в крошечном эпизоде — прибытии Кельвина на станцию. Его там никто не встречает и вообще не ждет. Он идет по посадочному модулю и вдруг падает, наступив на собственные шнурки. Казалось бы, ну что тут такого? С кем не бывает? Даже с космонавтами. Впрочем, постойте! А ведь был в истории еще один космонавт с развязанными шнурками. Вспоминаете?

Да! Юрий Гагарин. Торжественая встреча первого космонавта планеты в аэропорту, его, Гагарина, знаменитый проход по ковровой дорожке от самолета к трибунам. Гагарин идет бодро и легко, и на пленке хорошо видно, что у его ботинка развязался шнурок. И кажется что сейчас случится неизбежное — первый космонавт планеты споткнется и... Но ничего такого не происходит. Что там какой-то шнурок для человека, вернувшегося со звезд?!

Но проходит всего лишь десяток лет, и вот уже другой космонавт прибывает туда, где никто его не ждет, где нет никаких ковровых дорожек, а есть только заброшенная, полуразрушенная космическая станция, чтобы все же споткнуться на собственных развязанных шнурках и упасть. Юрий Гагарин и Крис Кельвин. Был ли этот киноэпизод сознательной конотацией на Юрия Гагарина? Не знаю. Вполне может быть.

Но как бы то ни было, а в нем — двойной приговор космической экспансии человечества. Первый вынес сам Станислав Лем, показав, что алчная жажда знаний без попыток постичь собственную душу — заводит человечество в ужасающий тупик, а второй — Тарковский, жесткой кинометафорой предсказав закат космической эпохи. И они очень убедительны эти два гения.

Когда-то космос представал для древних греков видимым воплощением мировой гармонии. Голый грек больше понимал в космосе, чем одетый с иголочки современник — в царство гармонии попадают лишь с чистыми помыслами. Что-то там есть, в этой пустоте, что-то есть, чего нельзя постичь ни алчностью знаний, ни, тем более, просто алчностью.

А что мы? Мы все — соляристы, адепты умирающей науки, которой в своем рационализме никогда не понять океан Солярис, который, как это не удивительно, человека все же понял.