Притяжение Земли

Фильм Куарона «Гравитация» это ни в коем случае не производственная драма на космическую тему. Это реквием. Реквием космической экспансии человечества, и как реквием он построен в форме антитезы другому знаменитому фильму — «Космической одиссее 2001 года» Стэнли Кубрика. Куарон начинает там, где завершает свой фильм Кубрик, и заканчивает тем, что у Кубрика является началом космической одиссеи длиной в сотни тысяч лет.

Для Кубрика и вообще всей эпохи беспокойных 60-х именно космическая экспансия казалась важнейшим свершением человечества, прорывом в такие сферы, где человек приобретал поистине космическое могущество, слившись с непостижимым космическим разумом. Во вселенной героев «Гравитации» космос лишь начальная точка бесконечно трудного возвращения к самому главному — Земле. Несложно понять и символизм названия фильма, так как практически все время герои парят в невесомости, оторванные от матери-земли, от земного тяготения — в прямом и переносном смысле.

Фильм Кубрика начинается со сцены превращения наших далеких волосатых предков в человека. Обезьяна обретает разум и разбивают череп зверя изготовленным ею орудием. Куарон завершает символически тем же: из воды практически голая и безоружная выползает героиня, завершив виток грандиозной исторической спирали, лишившись всех технических преимуществ, которые, казалось бы, и делали человека человеком. Вернувшись из грандиозной пустоты, она словно впервые встает на ноги и пытается сделать первые шаги. Куда? К чему? К какой новой цели? Какой новой одиссее длиной в тысячелетия положат эти ее неуверенные шаги?

Я все ждал, как согласно голливудским штампам из-за далеких гор появятся вертолеты спасателей, прозвучит бравурно-патриотическая музыка, а героиня будет благодарно рыдать на плече мужественного офицера со звездно-поласатым шевроном. Как бы ни так! Куарон завершает ровно там, где и должно завершиться космической экспансии. И если в космосе границы государств хотя и прозрачны, но четко маркированы — вот американский шаттл, вот МКС, целиком Россия, вот китайская орбитальная станция. Но на Земле нет этих хрупких оболочек, разделенных пустотой и смертельным роем космических обломков. Нет на Земле ни римлянина, ни иудея. Только человек, вернувшийся со звезд.

И рецепт жизни произнесен героем Джорджа Клуни космонавтом-ветераном Мэттом Ковальски: «Ты должна научиться отпускать». И здесь неважна сиюминутность момента: должна ли доктор Райан Стоун отпустить в бесконечную пустоту без всякой надежды на спасение Ковальски или отпустить память о своей погибшей дочери, важен результат. Человек должен отпустить космос, в который он когда-то так стремился, а теперь, если и сохраняет там свое присутствие, то лишь по инерции, по привычке. Отпустить пустоту и обрести гравитацию. Притяжение Земли.

Куарон сказал свое слово. Может быть и не так талантливо и масштабно, как Кубрик, но это слово требует своего осмысления. В нем тоже имеется своя глубинная правда. Ведь, в конце концов, и Иван Жилин, герой совсем другой вселенный, где коммунистическому Человечеству подвластна вся Солнечная система, приходит к такому же выводу: «Главное остается на Земле».

Поговорим о боге? Почему бы и нет? Как блестяще сформулировал Гуссерль, бог есть предельная категория всех человеческих размышлений. То есть неважно с чего начинать — с футбола, выборов, интернета, компьютерных игр — обязательно придешь к этой предельной категории. Поэтому продуктивнее начать с начала. Со слова.

И это слово написал Джеймс Элберт Миченер. И слово было «Источник». Даже не слово, а целый роман. Если кто не знает, то фирменный стиль Миченера описывать историю одного места или страны, начиная с глубокой древности и до наших дней. Иногда он начинает с появление на описываемой территории первых людей, хотя порой заглядывает еще глубже, начиная с описания геологического рождения того места, где будут происходить последующие события, как это было в романе «Гавайи».

Роман «Источник» — история древнего города Макор, расположенного в Израиле, где группа археологов проводит раскопки. Это место не только перепутье различных исторических эпох, по которому прокатывались волны вавилонской, египетской, греческой, римской, европейской цивилизаций, но главное — это место рождения религии. Именно так. не больше, не меньше. причем не какой-то конкретной религии, а самой идеи бога.

Если автор и был религиозным человеком, то он никак не акцентирует свою личную позицию. Он описывает жизнь поколений людей, начиная от первобытного племени, когда-то ютящегося в пещере и впервые придумавшие себе бога — камень Эль, который воздвигли на вершине холма, где тысячелетия спустя будет процветать, разрушаться и снова возрождаться к жизни Макор.

Автор, описывающий рождение и развитие столь тонкой материи, какой является религия, идет по лезвию между материализмом и субъективизмом, между атеизмом и верой. Ведь как видит рождение религии атеист? Ударила молния, загремел гром, вспыхнуло дерево, и вот уже в девственно чистом мозгу первобытного человека, ничего не знающего о физике и химии, рождается идея всемогущих существ, управляющих земными стихиями.

Но человек верующий возразит, что проблема с подобными умозаключениями в том, что они абсолютно недоказуемы. Молния и горящее дерево — всего лишь материальный факт, а вот движение человеческой души загадка большая есть. Хорошо, пусть гроза, да хоть ураган, какая разница что станет причиной откровения? Когда б вы знали из какого сора... И если бог не явился в полной славе к первобытному человеку, а ограничился молнией, то чем такой путь хуже? Причина неважна, важен результат. Для кого-то стихи, для кого-то — идея бога. Второе — более величественно, не находите?

Проблема человека — его материальность. Нельзя жить в материальном мире и быть свободным от него. Важнее то, что духовного мы извлекаем из этой материальности. И если с нами говорят на языке материализма, то это не потому что бога нет и все дозволено, а потому, что этот язык нам привычнее. Глупо предлагать дикарю мобильный телефон, если предел его мечтаний блестящие бусы. Как бы то ни было, выводы делает каждый сам, ведь каждый из нас свободен. А книга... Книга ложь, да в ней намек. Ну, дальше вы и сами знаете.

Роман Кассандры Роуз Кларк «Дочь сумасшедшего ученого» (The Mad Scientist's Daughter) относится к тому редкому типу произведений, у которых название гораздо лучше содержания. И вовсе не потому, что там отсутствует нечто из заявленных ингрtдиентов. И дочь — главная героиня — имеется. И ее отец — называемый всеми по непонятной причине «сумасшедшим ученым» (разве что он все время торчит в домашней лаборатории) — тоже имеется. И даже начало весьма многообещающе: в доме пятилетней Кэт Новак появляется андроид по имени Финн. Но вот дальше автор делает все возможное, чтобы превратить очень неплохую завязку в нечто приторно-сиропное.

Но обо всем по порядку.

Далекое-далекое будущее. Постапокалиптический мир, перенесший некую неуточняемую климатическую катастрофу, из-за чего, например, Канзас превратился в мертвую пустыню, а в других местах летом вполне может пойти снег. Знаменитый ученый Дэниэл Новак приводит в дом (до поры до времени непонятно откуда) андроида Финна, который практически ничем не отличается внешне от человека. Разве что глаза в темноте у него светятся. Кстати, это важно — дальше сами поймете почему. Финн становится другом юной Кэт, затем ее учителем, а затем... Затем Кэт влюбляется в Финна. Собственно, на этом сюжет кончается и дальше начинается нечто, чему я долго не мог подобрать названия.

Поначалу мне показалось, что Кассандра Кларк вдохновлялась многочисленными женскими романами, кои потоком извергаются на полки книжных магазинов с однотипными картинками полуобнаженных красавиц в объятиях роковых мужчин.

Но потом меня осенило. Да это же самая обычная вампирская сага! Только вместо рокового и бессмертного красавца-вампира — такой же роковой и бессмертный красавец-андроид. И даже глаза у него светятся! Хотя авторесса внесла новизну в изрядно потасканный жанр — андроид сосет не кровь, а электричество. Правда, непонятно откуда. Насчет того, чем он подпитывается — не поясняется. Из толерантности.

Нет, не смейтесь! Именно так! Роман потрясающе толерантен. Все штампы, простите, аттрибуты буржуазного соцреализма в нем присутствуют, как то: повернутость на экологии, добродушные и чертовски креативные геи (две штуки), всеобщее неодобрение курения и астрономические цены на сигареты, торжество свободы предпринимательства и корпоративизма.

О последнем — подробнее.

Как вы представляете себе мир, переживший катаклизм? Ну, такой — без дураков. То ли всеобщее похолодание с последующим потеплением, то ли всеобщее потепление с последующим похолоданием, то ли и то и другое одновременно, но в разных местах. Согласитесь, удар по цивилизации неслабый. И цивилизация должна как-то к этому приспособиться?

Так вот, в постапокалиптическом мире Кэт Новак ничегошеньки с наших пор не изменилось. Все та же хорошо узнаваемая Америка наших дней. Разве что некоторые кварталы в городах стоят разрушенными. Эка невидаль, достаточно заехать в какой-нибудь Детройт или в нашу российскую глубинку! Там апокалипсиса поболе будет. Да, и прицепом ко всему этому — экологичность романа. Электричество там добывают не иначе как от ветряков, расположенных в опустыненном Канзасе. Великолепно! Собственно, становится понятно, почему энергоисточник Финна авторессой не проясняется — не писать же на радость «зеленым», что у него ветродув. А на ядерный миниреактор те же «зеленые» могут и обидеться.

Прошу прощения за мой язвительный тон, но это печаль по поводу загубленного произведения.

И еще последний нож в спину романа: авторесса совершает классическую ошибку — она начинает подробно описывать взаимоотношения героини и ее народившегося ребенка. Ну сколько раз можно твердить — не давайте бабам писать о детях и кошках! Тонны розовых соплей вам обеспечены. Не отплюетесь. А ведь все так хорошо начиналось...

Вывод: вампирская сага с андроидом в главной роли. Читать только фанатам подобного чтива.

Остальные предупреждены.

Уничтожение российской науки готовилось в глубокой тайне в лучших традициях всех наших либерастичных реформ.

(Прошу прощение у отцов-основателей либерализма за столь двусмысленный термин, но он сознательно выбран для того, чтобы отличать эту странную помесь фундаментализма и фашизма от вполне респектабельного идейного течения, вполне имеющего права на существование, против которого мы не имеем ничего против, пусть оно только существует в соседней деревне.)

Так вот, основное оправдание подобной закрытости и келейности — мол, Российская Академия наук закостенела, и сама себя реформироват не может ибо никакая организация в здравом уме и твердой памяти себя не может реформировать. Точка.

Шедевр либералистической мысли — организация сама себя не может реформировать.

Помилуйте, тогда выходит что и любая реформа государства возможна только под чутким руководством дул автоматов, простите, направляющей руки дружеского оккупационного режима? Что ж, либерастам не отказать в последовательности, поминая реформы девяностых, совершаемых под чутким руководством иностранных советников, загребущей невидимой рукой рыночных реформ освобождавших дорогих россиян от социалистической собственности. Но бог сним, с государством. Роль оккупационных режимов в реформировании других стран отрицать глупо — послевоенные Европа и Азия тому доказательство. Да и государство в глазах либераста, если только это государство не называется США, — злейший враг любой креативности и толерантности и место ему на свалке истории, которой, кстати, тоже пришел конец по-фукуямовски.

Но корпорации! Которые также являются организациями, так неужели и у них отнято священное право вытянуть себя за волосы из болота кризиса подобно барону Мюхгаузену?! Несчесть примеров того, как самореформирование вполне удавалось большим и маленьким компаниям, впрочем, как и не удавалось. Насчет первого советуем ознакомиться с историей одной яблочной компании, а насчет второго вспонить некогда правивший миром пленочной фотографии Кодак. Причем заметьте, фруктовой компании не пришлось отдаваться в руки другого айтишного гиганта, с удовольствией обгладавшего бы под лозунгом реформ и прочей реструктуризации павшую ниже некуда Apple до яблочных косточек, и даже варягов зазывать не пришлось, ибо ранее призванные варяги сделали с компанией то, после чего просто обязаны были на ней жениться, будь у них столько денег. Нет, в компанию вернулся свой доморощенный отец-основатель, некогда успешно и доведший компанию до ручки — из песни слова, увы, не выкинешь.

Как бы то ни было, а нехитрые лекала либерастических реформ таковы:

1. Нечто развалить под лозунгом реформ

2. Объявить это нечто разваленное вообще нереформируемым

3. Призвать мародеров эффективных собственников

4. Profit

Совсем недавний пример — разгул сердюковщины в нашей армии, которую тоже решили лишить не только собственности, но и оборонной промышленности, тихой сапой протаскивая безумную идею, что оружие выгоднее закупать зарубежом. Армии, к счастью, удалось отбиться. Хотя формы ликвидации сердюковщины уж очень сильно напоминают спецоперацию против собственного правительства. Что навевает уж слишком нехорошие ассоциации из недавней истории Греции, Чили, Турции.

В свое время бытовала шутка, что от обвиненний в буржуазности, которых не удалось избежать генетике, физики отбились атомной бомбой. Чем могут отбиться наши академики? Что наука может предложить государственной системе, которой не нужна не только наука, но и собственная армия?! Боюсь, что ничего, кроме флэшмобов на тему похорон отечественной науки. Государству без амбиций на мировой арене, без жалости сдающего все, всех и вся, интеллектуальная мощь всего лишь обуза. К тому же дорогостоящая. Два процента ВВП можно с большей эффективностью превратить в зарубежные фантики и потребить или даже злоупотребить.

Говорят, если лягушку бросить в кипяток, то она выскочит и останется жива. Но если воду нагревать постепенно, то лягушка не заметит повышения температуры и заживо сварится. Не в этом ли еще один секрет либерастизма? Демонтаж среднего образования и его зачистка ЕГЭ. Голодный паек для науки, пока она окончательно не превратилась в доходягу. Снижение статуса науки до такого уровня, что из страны уже не только мозги, но и безмозглость утекать начнет.

И все это на фоне интеллигентного и застенчивого молчания все тех же академиков. Что ж, иногда молчание — золото, если оно не ведет к гибели.

У меня уже довольно старенький фотоаппарат не слишком распространенной марки Пентакс. Не то что я бы очень подвинут на Пентаксах, на их особой рисовке и прочих достоинствах — мнимых или действительных. Но Пентакс — это фотографическая Эппл, в которую свой Джобс так и не вернулся. Нормальная марка, нормальная техника. Речь вообще, как это принято в современной эссеистике, не о том. А о том, что технологический рубикон нами уже пройден.

Подумайте, зачем фотопрофессионал или фотолюбитель столь часто меняет фототехнику? Станет от этого лучше снимать? Вряд ли. Учитывая на какой технике снимались фотошедевры прошлого, то любая сегодняшняя фотомыльница, по тогдашнем меркам, предел мечтаний фотохудожника. С таким же успехом можно считать, что мощность компьютера как-то влияет на творческие способности пользующегося им писателя. Да черта с два! Сколько не повышай ядерность и частоту процессора, а мозги не повысят ни креативность, ни скорость печатания.

Впрочем, достаточно оглядеться, чтобы честно признать — рост этой самой компьютерной мощи никак не сказался на производительности самого главного ее элемента — самого человека. Видимо это разочаровывающее осознание и приводит к второму рождению идей киборгизации человека — увеличить его творческие потенции кремниевой виагрой. Тем не менее, процесс никто не собирается не только останавливать, но и хотя бы притормозить.

Что ж, компьютерная революция она как русский бунт — бессмысленна и беспощадна. Понятие разумной достаточности ей претит, хотя, казалось бы, именно к разуму она и апеллирует. Но вот парадокс — путь к победе разума, вооруженного передовой IT-техникой, лежит почему-то через всевозможное возбуждение импульсов нерациональных — каждые полгода менять мобильник, каждый год — компьютер, фотоаппарат, телевизор и так далее и тому подобное. И подобная амбивалентность современной версии прогресса кажется нашла возможный компромисс — отныне мы опираемся на разум, но разум, который спит. И вот сей спящий разум порождает таких технологических чудовищ, какие не снились ни одной из минувших эпох. Так недалеко доспаться и до пресловутой Матрицы, которая ведь тоже — всего лишь сон, хотя и высокотехнологичный.