Вид на гору Фавор

Название яркое, броское, выделяющееся на фоне конкурсных городов и посёлков городского типа. Несколько даже претенциозное. Возникают в голове смутные подозрения, что оно как-то связано с Библией, но сразу вспомнить, что речь идёт о Преображении Господнем – нет, не думаю, чтобы все вспомнили. Не уверен даже, что стали наводить справки. Лично я – не стал.
Так что в целом название привлекает к себе внимание, но ни о чём конкретном не говорит. И для начала, наверное, большего и не нужно.


19 ИЮНЯ. ПОЛДЕНЬ

О разбивке по датам — потом . Здесь она всё равно ещё никак не работает.

– Давай! – сказал он наконец себе.
И тут под ногой Амара треснула ветка.

Когда рассказ начинается с «ОН» — это всегда напрягает. Заставляет приложить усилия, чтобы сориентироваться в пространстве. Причём, в данном случае автор читателю не очень-то помогает. Даже о том, что «Амар» — это не «он», приходится догадываться. А ведь для того, чтобы разделить героев, достаточно было пары слов.

Томас вскинул штуцер – безотказные бейкеровские «двадцать два дюйма», – выцеливая оранжевый промельк, однако знал, что уже не успеет. Никто бы не успел.
Щёлкнул замок.

Ага, появляется «Томас». Но всё равно никакой уверенности, что это и есть «он», пока нет. Зато немного проясняется время и место действия. Штуцер – это вам не бластер, и не арбалет. Хотя большинство читателей, если и встречались с этим словом, то в охотничьих рассказах XX века. А уточнение «бейкеровский» не сыграло. Оно требует от читателя слишком специальных знаний. К тому же в истории оружейного дела оставил след не один Бейкер. Помимо Эзикиела Бейкера, был ещё и Вильям Бейкер, который жил на сто лет позже и изобрёл, между прочим, новую систему оружейного замка, также упомянутого в этом отрывке. Так что уточнение скорее запутывает читателя, чем что-либо действительно уточняет. При условии, что он вообще захочет разбираться в таких тонкостях.

Рвануло, словно из пушек Адмиралтейства на именины короля.

А вот это уже говорящая деталь. Если не время действия, то хотя бы национальность рассказчика теперь определяется однозначно.

– Ах! – Макги в досаде хлопнул себя по бедру. – Мимо!

Теперь ещё и «Макги» какой-то. Но как этот персонаж соотносится с объектами «он», «Амар» и «Томас» — пока не ясно.

Это, однако, Томас, знал и сам. Здешняя земля обостряла чувства: это было и благом, и злом, поскольку, случалось, что от такого сходили с ума.
Или – и того хуже.

Так, похоже, Томас и Макги – это всё-таки разные люди. Уже хорошо. А вот «здешняя земля», да ещё и какая-то особенная, снова заставляет задуматься. Это явно не та земля, где расположено Адмиралтейство.

– Простите, господин, – склонился Амар в этом странном поклоне здешних – словно нырял под землю. – Простите, Амар виноват, Амар вспугнул добычу. Амар сделал это без умысла и случайно.
– Ну да, – проворчал чуть слышно Макги. – Случайно, как же. Видали мы такие случайности, мастер Томас. Чтоб мой папочка так вот случайно заделывал всех своих детишек.

Новая порция информации. Амар – это не Томас и не Магки. Более того, Амар туземец и называет Томаса господином. Стало быть, слуга. А Макги, обращаясь к Томасу, употребляет слово «мастер». То есть, как простолюдин к дворянину. (Негров-рабов с их «масса» в расчёт не берём).

Там, куда прянул зверь, лениво колыхнулись ветви, едва-едва. Потом замерли – будто и не было ничего.
– Поедемте назад, – сказал Макги уже погромче. – Поедемте. Ну её к бесу, ту зверюгу. Давайте только ружьё заряжу…

Теперь становится ясно, чем они все здесь занимаются – охотятся на некую оранжевую зверюгу. Причём, по-видимому, охотится один «мастер Томас», а остальные ему помогают. Ну, слава богу, разобрались. Правда, пока непонятно, где именно происходит дело, но и с этим как-нибудь разберёмся.
СТОП! Вот оно – главное. То, ради чего я так подробно описывал свои впечатления. С одной стороны, экспозиция рассказа очень невнятная, отрывочная – форменное издевательство над читателем. Но, с другой стороны, она, пусть даже против читательской воли, заставляет включить мозг, разогреть его для дальнейшей работы над новыми загадками.
Если автор умышленно применил этот приём – браво. Если нет – тоже неплохо. Пригодится на будущее, уже для сознательного использования. Не пригодится автору – да ради бога, сам воспользуюсь.

Свою партию он вёл отменно – даром, что ирландец. А может, именно поэтому: такое ведь чёртово племя эти лукоеды…

Макги, выходит, ирландец? Странно, фамилия-то шотландская. Ну да ладно, может, в этом тоже какой-то скрытый смысл заключён. Сейчас гораздо важнее, что он «ведёт партию», играет какую-то роль в какой-то игре. Но для кого играет? Для Амара что ли?

– Сэр Артур, – сказал Томас, чувствуя, как дрожит в голосе настоящая досада, – отчего же вы не стреляли?

Ах вот как! Там ещё и «сэр Артур» был. И это уже точно не Амар и не Макги. Ни того, ни другого Томас не стал бы называть сэром.
А ещё интересно, что сэр Артур появляется в кадре последним и как бы обособленно от других. Он словно бы вовсе не участвует в охоте.

Тот ухмыльнулся.
– Ах, Томас, мне это опротивело давным-давно, – (Макги закладывал в дуло снаряженный заранее специальный патрон: Томас почти видел мертвенный отблеск между пальцами). – Да и что за докука всаживать в такого красавца пулю? Вот когда б, подобно здешним магам, подчинить его силою воли… А убийства – оставьте простецам, навроде вашего слуги.

Небольшое техническое отступление: бейкеровский штуцер действительно заряжался с дула. Но читателю позволительно об этом не знать. Тем более что точно время действия ещё не определено, а само название штуцер сейчас применяется для несколько иного вида вооружения. (И, кстати, закладывал Макги всё-таки пулю, а не патрон). А ещё важно, что все эти не имеющие особой ценности для сюжета подробности отвлекают внимание от действительно важной детали – упоминания о «здешних магах». Ещё одно подтверждение необычности места действия, но оно пролетает мимо читателя.
И лирическое отступление: довольно странно звучит словечко «навроде» в речи аристократа.

Макги, что орудовал шомполом, надавливая ладонью, замер.

Пришлось выделить отдельно. Вроде бы ничего криминального, он и должен был пользоваться шомполом. Но сама фраза довольно корявая.

Глянул исподлобья: Томас готов был поклясться, что отставному «зелёному мундиру» не по себе. Настолько не по себе, что не сказать бы: страшно.

Вряд ли многие знают, кто такие «зелёные мундиры». И вряд ли полезут узнавать. Но и одного слова «мундиры» достаточно. Понятно, что Макги – человек бывалый, но ему сейчас страшно. Непонятно пока – почему.

Да и Томасу было не лучше. И всё же сумел сказать почти небрежно:
– А что, сэр Артур, никому из подданных Его Величества не удалось посрамить здешние суеверия – если не силою поэзии, так хотя б силою науки?

Очень интересно. Разумеется, суеверия, то есть, магию, следовало бы посрамить. Но почему наука в списке посрамителей стоит на втором месте, после поэзии? При чём здесь вообще поэзия? Хороший крючок на будущее.

Макги протянул штуцер, и Томас принял его, небрежно положив на сгиб локтя. Когда придёт время, взвести его можно будет одним движением ладони.
Только бы он не догадался, – подумалось в который раз. И только бы мы не ошиблись.

Опять загадка. Кто-то о чём-то не должен догадаться. И этот «он» явно обособлен от «мы», то есть, от Томаса с Макги. А Макги, напомним, ведёт какую-то свою партию. А обособлен у нас, между прочим, сэр Артур. Вроде бы, все данные для разгадки есть, но я, признаться, не отгадал. Вообще не задумывался. Вероятно, загадка задана слишком рано.

Сэр Артур пожал плечами:
– Это волшебная страна. Все сказки Востока, которые мы могли слышать у себя дома, здесь – можно увидеть во плоти. Понимаете, мой друг, – во плоти, и это не фигура речи. Где уж с таким совладать нашим душеводам!

А это уже конкретный «маячок». Тем, кто читал Херберта, не составит труда объединить в одну цепочку «душеводов», ирландца и ружьё и представить себе, что случится дальше. Увы, сам я «Возвращение призраков» не читал и ни о чём не догадался.
Впрочем, на самом деле в рассказе ничего пока не случилось. Все эти намёки заслонила собой новая загадка, куда более яркая и интересная. Приходится ещё раз подчеркнуть, что автор неудачно расположил первую загадку.

И где уж нынешним виршеплётам до тех, кто открывал сюда дорогу.

Вот оно – началось! Дорогу в волшебную страну, оказывается, открыли поэты. И следующей фразой нам дают понять, кто именно.

Томасу доводилось видеть Кольриджа: года за два до его смерти, на приёме в Адмиралтействе. Тот говорил о Шекспире – вспоминал «Бурю», утверждал, что «смуглая леди» – как бы не «зелёной» была на самом деле. Мол, тот наверное был в «нездешних садах», которыми Британия расцветает сильнее, чем от индийской торговли или китайского серебра. Читал по памяти. Внимательный взгляд и дрожащие пальцы. Сладковатый запах лаунданиума в каждом выдохе.
Ах, – подумалось с острым отчаянием, – и что бы в тот летний день к поэту не явиться какому посетителю: из Девоншира или из Порлока. Задержать, заговорить, не дать словам сложиться в открывающие путь строки. И не было бы страны Ксанад, мира проклятого – и заражающего своим проклятием всякого, кто к нему прикасается.

Вот здесь, признаться, я и не удержался, полез в интернет за информацией. И добрался-таки до поэмы «Кубла-хан» и волшебной страны Ксанад. Правда, на этом и остановился, а до всего остального докапывался уже при повторном прочтении. Но и того, что раскопал, хватило для понимания: в этом мире «делец из Порлока» так и не пришёл к Кольриджу, и поэт записал своё видение полностью. И силой своего воображения и таланта открыл дорогу в другой мир. По этой дороге тут же двинулись другие. Вероятно, в сопровождении «душеводов», то есть, поэтов. В результате Британия присоединила страну Ксанад к своим владениям и теперь, благодаря ей, «расцветает».
Изящно, чёрт возьми! И что особенно важно – сказано не в лоб, так, чтобы и читатель мог гордиться своей проницательностью.
Вот только почему Ксанад – проклятый мир?
По переводу Бальмонта о причинах догадаться проблематично. Но в первоисточнике – да, там намёки были. И это – отдельный бонусный уровень для читателей, или, пожалуй, для перечитывателей рассказа.
А вот «зелёная смуглая леди» не играет абсолютно. Хотя бы потому, что в тексте ещё нигде не сказано о зеленокожести туземцев, только о зелёном мундире Макги. А ведь у автора была возможность вставить буквально пару слов про внешний облик Амара.
Да и не совсем понятно, зачем вообще Шекспир к делу подшит. Разве что сам Кольридж смутно догадывался, что не так уж и облагодетельствовал человечество, и пытался уступить сомнительную честь открытия Ксанада старшему товарищу. Кстати, это объяснило бы и пристрастие поэта к опиумной настойке.
Что касается самого «лаунданиума», то он на самом деле всё-таки лауданиум. Но игра слов, перекличка с Лондиниумом, мне понравилась. Сладковатый, ядовитый запах Лондона – это хорошо, это поэтично. Автор-то наш, видать, тоже поэт изрядный, не случайно же именно он повторил подвиг Кольриджа.

– Я, кстати, заметил, – говорил меж тем сэр Артур, – что вы, мой друг, весьма рассеяны последние дни. Признайтесь, не мисс Элеонора ли тому причиной – вы столько о ней рассказывали. Полагаю, волноваться не стоит: амброзия будет готова в ближайшие дни – и спасение Его Величества вполне расположит к вам эту неприступную красавицу.

Намёк на новую тайну, одновременно обуславливающий возвращение на несколько дней назад. На этот раз своевременный и удачный.

Улыбка на губах сэра Артура скользила, будто змея.
И ты станешь попирать его в голову, а он станет жалить тебя в стопу, – пришло на ум.

Всё, змей-искуситель, из-за которого проклят весь человеческий род, назван практически открытым текстом. Ну, может, и не сам змей, но, во всяком случае, его потомство. Только что это за проклятие, и в чём виноват конкретно сэр Артур?
Загадки и недомолвки накапливаются. Возможно, даже с небольшим перебором, но не настолько, чтобы отбить желание их разгадывать.

Вдруг заныло сердце: не сумеем. Ни за что не сумеем.

Обрыв хороший – на нервно звенящей ноте, заставляющей с нетерпением ждать дальнейшего развития событий

15 ИЮНЯ. УТРО

Секретарь («Абель Крэнхи, сэр!») был незнакомым.

Таким и остался. Зачем он автору нужен, зачем читателю нужно знать его имя? Если это отсылка к Эльтерусу, подсказывающая, что секретарь – кренхи, то есть, не человек, то слишком сложная, не прочитываемая. Да и мелковато как-то после Шекспира и Кольриджа.

Потел, стараясь не глядеть на Томаса, время от времени запускал два пальца за ворот мундира – словно тот жал. Потом отворилась дверь, вошли двое: сюртуки, словно у судейских, только вот одному, ирландцу, пошёл бы солдатский мундир, другому – жетон душевода. Этот второй и сел сбоку от стола, близоруко помаргивая на Томаса. Первый же остался стоять в шаге от дверей – как раз за плечами, небрежно скрестив на груди руки.
Потом второй, так и не сказав ни слова, поднялся и вышел, кивнув секретарю.
Тот промокнул пот со лба.

Честно говоря, не опознал. Кто из английских поэтов был близорук?

– Прошу вас, господа, – махнул рукою. – Его Светлость вас примет.
Томас недоумённо обернулся – оказалось, ирландец остался, где был.
Но уж вперёд меня ты не пройдёшь, – подумал со злостью, шагая в дверь.
Да только, когда через четверть часа мир перевернулся и встал с ног на голову, присутствие ирландца сделалось меньшим из зол.

Так, сейчас нам скажут что-то такое, отчего мир перевернётся. Ага, как же! Дождёшься от автора, чтобы он хоть что-то сказал без намёков и недоговорённостей.

– Так, джентльмены, дела и обстоят, – господин премьер-министр Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, выглядел бледным и осунувшимся.

Министра опознать, конечно, проще. И, учитывая некоторые факты биографии его самого и его супруги, необходимость по долгу службы общаться с поэтами должна доставлять виконту особое удовольствие. Жаль, что этот момент никак не обыгран.

Теребил ксанадийское кольцо: с камнем, для остроты разума.
– Не стану говорить, что за стены кабинета сказанное мной выйти не может.
– Сколько у нас времени, сэр? – спросил Томас.
– Господин Пюисегюр осматривал Его Величество утром и ручается за шесть дней.
– Полагаю, мы успеем. Не можем не успеть.

Ах да, Его величество у нас чем-то болен. Но господин Пюисегюр, насколько мне известно, не совсем медик, или, скажем так, врач узкой специализации. Стало быть, у короля какое-то психическое заболевание? Этот момент так и остался не объяснённым и в сюжете никакой роли, кроме, разве что, декоративной, не сыграл.

Господин виконт вздохнул, поднялся, открыл секретер. Вытащил лист веленевой бумаги.
– А вот об этом, – сказал, протянув его Томасу, но не выпуская из пальцев, – об этом во всей стране знают шестеро – включая теперь и вас, господин Элрой. И, например, Фицпатрику кажется, что это непозволительно много.

С Элроем понятно, но вот о том, что Фитцпатрик – это и есть ирландец, можно было и предупредить. Например, виконт мог кивнуть в его сторону. А загадок и без этого хватает.

Ирландец чуть склонил голову набок. Казалось, происходящее его забавляет.
Когда же Томас дважды перечитал документ и поднял глаза, ирландец хмыкнул:
– Ваша Светлость, может, и не стоило бы? У джентльмена, как посмотрю, в мозгах теперь такое – в пору душевода звать.

А вот это он зря. Всё ведь уже решено. И реплика ирландца выглядит если не хамством, то, по крайней мере, грубым нарушением субординации. Или это проверка для Элроя: не помешает ли ему дворянская спесь справиться с заданием?
И насчёт душевода возникают сомнения – неужели я что-то не понял, и душевод – это всего лишь врач, психиатр, а вовсе не поэт и проводник в другой мир? Или это совмещаемые профессии?

– Как это возможно? – спросил Томас.
– Вот это вам и предстоит выяснить. И, по возможности, не прибегая к помощи сэра Артура: мы не можем рисковать, увы. Доверять вы, сэр, можете лишь Фицпатрику, отныне он – ваша тень и ваша нянька.

Ещё интереснее. Оказывается, спасение короля – лишь прикрытие для какой-то сверхсекретной миссии. На мой взгляд, так себе прикрытие. Те, кому станет известна официальная цель визита, (а она таки станет известна), всё равно глаз не будут спускать с этой парочки.
А сэр Артур-то здесь при чём? Почему нельзя прибегать к его помощи , и с какой стати к ней вообще прибегать?

Томас кивнул:
– Спасибо, Ваша светлость, я и сам хотел зашить себе карманы – теперь-то будет повод.
Фицпатрик Макги ухмыльнулся:
– Я-то сразу смекнул, что мы поладим.

Наверное, о том, что Фитцпатрик и Макги – одно лицо, можно было догадаться и раньше. Но я не догадался, и поэтому был несколько возмущён. В таких простых вещах тайны не обязательны. Теперь, когда читатель и так взят в плен – уже чуть ли не вредны.
Зато очень похоже, что ирландец и в самом деле проверял Томаса. И собственная моя догадливость снимает возникшее было раздражение.


17 ИЮНЯ. ВЕЧЕР

– ..но даже изумруды с рубинами – ничто, магнетическая сила для хватких людей, вроде господина Бладджета (не в упрёк вам, Гудвин, будь сказано).

А вот это уже автор зря. Если в первом эпизоде такая манера – когда приходится самому определять, кто и к кому обращается – абсолютно оправдана, то здесь она уже начинает надоедать.

– А что же тогда? «Умные вещи»? – рискнул предположить Томас.
Господин Бладджет истово закивал.

Имя этого господина мне почему-то ничего не сказало. А раз так, то вообще непонятно, зачем он появляется в кадре. Только для того, чтобы задать нужные автору вопросы? Нехорошо-с, сударь! Непрофессионально.

Генерал-губернатор, однако, отрицательно качнул ладонью:
– Вещи полезны, несомненно, к тому же они приносят прибыль – заоблачную, как полагаю, но – нет. Главное – самый этот мир.
– Простите, сэр, но в каком же смысле?
Сэр Артур отложил вилку, щурясь на реку Альф – вся терраса была кроваво-золотой от закатного света. Томас, сидящий справа, видел чёткий горбоносый профиль герцога.

Слава богу, с генерал-губернатором разобрались. Это, видимо, наш сэр Артур. Хотя манера подачи информации опять оставляет желать лучшего. Теперь ещё и профиль какого-то герцога в кадре появился.
А вот река Альф упомянута в тему. Стало быть, Томас уже добрался до Ксанада. И получается, что сэр Артур губернаторствует именно здесь.

– Люди почти достигли пределов своего мира: тот сделался знакомым. Когда господин Месмер принял приглашение Королевского общества – и когда открытие господина Кольриджа предали огласке, мир изменился навсегда. Без психокинематики он был бы совершенно иным: например, представьте, господа, что случилось бы, не окажись при Трафальгаре на флагманском корабле доктора Филдса. Гибель Адмирала стала бы неизбежной, а тогда – неизвестно, чем закончилась вся баталия. Или не узнай мы вовремя о бегстве Бонапарта с острова.

Наконец-то начались объяснения. Правда, обставлены они несколько искусственно, с использованием «несведущего собеседника», но информация стоит принесённых жертв. Выясняется, что господин Пюисегюр упоминался неспроста. Месмер и его ученики играют в этом мире значительную роль. Появление загадочной «психокинематики», изменившей мир, наверняка связано с их трудами.
Но как именно мир изменился? Полагаю, автор тут слегка иронизирует. В нашей реальности адмирал Нельсон всё же погиб в Трафальгарском сражении, а Наполеон таки сбежал с острова (если, конечно, имеется в виду остров Эльба, а не остров Святой Елены – автор по обыкновению не удосужился уточнить). Но Англия всё равно заняла господствующее положение в мире.

– Ну, – сказал Томас, – тогда бы у моего Фицпатрика была возможность лишний раз отличиться.
Вокруг сдержанно засмеялись. Сэр Артур отсалютовал Томасу бокалом:
– А между тем, корабли Адмирала уже достигли Южного материка. Клаппертон нашёл верховья Нила – говорят, озеро Эдварда просто изумительно.
– «С Нилом всё в порядке», – пробормотал Томас, вспомнив сообщение, присланное Клаппертоном.

Вообще-то считается, что это сообщение отослал Джон Хеннинг Спик, и сделал он это через тридцать лет после смерти Клаппертона, но должно же открытие психокинематики хоть как-то ускорить ход истории.

– И что же? – недоумевающее спросил Лайон Эштон, секретарь герцога.

Ещё один ненужный персонаж. Хотя бы одного из них можно убрать. Оставшийся и в одиночку справится с задачей задавать глупые вопросы.

– В том-то и дело, что – ничего, – ответил сэр Артур; качнул бокалом. – Ничего. Мы вступили в век Известной Земли. Отныне наш мир – там – будет делаться всё меньше и меньше. Уже сейчас, как я слышал, на верфях закладывают корабль, должный преодолеть Атлантику за пять дней. Пять дней, господа, там, где нашим отцам требовалось все тридцать пять. И куда нам посылать своих сыновей? Воевать с маратхами? Увольте, с ними справлялся даже я.
Снова сдержанные смешки.
– Но что же в таком плохого? – спросил Бладджет.
– Нам некуда идти, – просто ответил сэр Артур. – Мы вмёрзнем в своё могущество и в свое изобилие, словно рыбы в лёд. Противостоять Франции? России? Смешно…

А вот этот момент мне кажется сомнительным. Прошло всего тридцать лет «психокинематической эры», использование новых технологий только началось, и слова сэра Артура выглядят неумелым кокетством.

– И мы нашли Ксанад… – тихо проговорил Томас, и генерал-губернатор поднял вверх палец.
– Именно, господа, именно! Здесь не работают – почему-то – психокинематические машины. Здесь приходится всё снова делать руками, путешествовать в седле и покорять силой пороха. Мы обрели мир, где в избытке главное – свобода.

Прошу прощения, но если психокинематика в Ксанаде не действует, стоило ли вообще о ней упоминать?

– И вы полагаете, сэр, – сказал Томас, – что в этом будет наше спасение?
– Спасение? Я разве говорил о спасении? Это даст нам возможность развиваться. А уж спасение… Никакого смысла в этом слове я не вижу.
– А ещё здесь есть боги, – сказал негромко Лайон Эштон.
И за столом вдруг установилась напряженная тишина.

После кучи разгадок новая тайна появляется достаточно неожиданно и эффектно, несколько даже ослабляя впечатление затянутости этого эпизода.


18 ИЮНЯ. УТРО

– Амброзия будет готова завтра к вечеру.
– Значит, нужно закончить всё раньше. Ваша очередь, сэр!
Монета оставалась сверкающе-белой. Томас повертел ее в пальцах, зажал, грея, в кулаке. Головы старался не подымать: заглядывать в ствол… Увольте.
Покрутил монету в пальцах, показывая Фицпатрику. Профиль Короля-Моряка провернулся раз-другой.

Не слишком удачно. Ещё непонятно, что они делают с монетами, может, в пристенок играют, а уже появляется новая шарада – "Король-Моряк". Автор и в самом деле уверен, что всем читателям знакомо это прозвище Вильгельма Четвёртого? Ну, не знаю, я так и вовсе о нём в первый раз услышал. Для чего, кроме очередного уточнения времени действия, нужна эта деталь?

Проверки пугали безысходностью. Правда, теперь было известно, на кого охотятся. Вчера это знание ошеломило. Сегодня наступило время планов.

Ага, значит, какая-то проверка. Но тогда уже смущает слово «безысходность». В каком смысле, простите? Безрезультатность? Неизбежность? Безнадёжность? Ну да ладно, раз уже наступило время планов, значит, скоро всё разъяснится.

– Вы бы поостереглись, сэр.
Томас понял, что оглаживает другую монету: ту самую, что отдал им вчера Амар. Шиллинг, точь-в-точь как тот, на котором каждые утро и вечер они проверяли, остались ли собою. Только этот был – золотой. Стал золотым. Первый и главный знак одержимости в стране Ксанад. Знак того, что демон (бог? бес? поди, разбери) вошёл в человека.

Аналогов не нашёл. Возможно, какое-то кельтское поверье, связанное с лепреконами. Но в любом случае – оригинально, неожиданно.

Монету Амару вручил сэр Артур.
Ирландец уселся на стул под стеной:
– Я ведь сражался при Виттории.
– И каков он был?
– Великим человеком. Всем стрелкам вручили тогда по шиллингу, – засмеялся, поняв, как это звучит сегодня.

Да уж, как-то не очень звучит. Две разгадки подряд – многовато для читателя, уже привыкшего к авторской скупости. И если первая действительно важна, то вторая –о том, кем был в прошлом сэр Артур — уже необязательна. Герцога Веллингтона больше нет, есть демон, в него вселившийся.

– Нам нужно знать наверняка.
– Я говорил с Амаром, – сказал Макги. – Можно устроить охоту для вас, сэр. Если попросите герцога сопровождать вас – тот не откажет. Охота будет на хумбала – блуждающего демона. Вселяются в зверей и…
– Я знаю. Может сработать.
– Может, – сказал ирландец и вздохнул, пряча глаза.
Томас прищурился:
– Что?
Макги вздохнул:
– Зверь будет настоящим.

Концовка эпизода, как обычно, получилась эффектной.


19 ИЮНЯ. ПОЛДЕНЬ

Пожалуй, самое время поговорить об используемой здесь точной датировке. Она работает в том случае, если нужно сопоставить какие-то разбросанные по тексту события. А здесь действие линейное с одним разрывом, вынесенным в пролог. И вполне можно было обойтись без дат, либо ограничившись парой вводных предложений, либо предложив читателю ещё один ребус. Хотя нет, не надо больше ребусов, и так уже «в пору душевода звать»

– Раньше или позже мы должны повстречать французов. Или русских – говорят, те тоже пытаются попасть сюда, в Ксанад. И ведь куда-то они уходят. Правда, с такими, как у французов поэтами…

На этом месте я догадался, где некоторые критики обнаружили отсылку к финневскому «О пропавших без вести».

– Поговаривали, – подхватил Томас, – им пришлось интриговать, чтобы убить того русского… — щёлкнул пальцами. – Александэр Поуш… Пуж… Не вспомню.

Ну что ж, почему бы и не дать читателю расслабиться, улыбнуться незатейливой шутке.

– Это от зависти. Ведь дверь, единожды отворив, уже не закроешь. Уж я-то – знаю.
– Скажите, сэр, – медленно проговорил Томас, отъезжая чуть вправо и назад от генерал-губернатора. – Чем они вас прельстили? Чем вообще можно прельстить того, кто имел всё?
Сэр Артур на миг замер, потом рассмеялся:
– А вы догадливы, Томас. Способный юноша. Полагаю, вы нашли монету, верно? А направил вас сюда сэр Уильям. Как он там? Весь в заботах?
Томас переглянулся с Фицпатриком: ирландец был бледен до синевы.
– А раз так, – говорил сэр Артур, не поворачиваясь, – раз так, то, полагаю, вы не зря позвали меня на охоту, верно? Чудесный план. Наверняка, придумал ваш ирландец, да? Потом расскажете, что хумбал напал, и вы не в силах были спасти героя Британии?
– Я убью вас, – сказал Томас на удивление спокойно.
Сэр Артур наконец-то повернулся к нему: знаменитый горбатый нос и круглые тёмные глаза делали его похожим на ястреба.
– Вы спросили – чем меня прельстили. Так вот, отвечу: выживанием человечества. Ни больше, ни меньше. Люди отказались от своих богов. Сперва в пользу единого бога, после – в пользу науки, позабыв того, с кем – трижды! – заключали завет. Остались наедине с самими собой: в абсолютной пустоте. Люди стремятся стать подобными богам, но чтобы кому-то уподобиться – этот второй должен быть на виду. И я думаю, это справедливый обмен: новый мир за новый мир.
– Мы не пустим их – вас! – в наш мир.
Сэр Артур коротко и страшно усмехнулся:
– Глупый юнец! Да мы давным-давно уже там. Многие сотни, если не тысячи. Страна Ксанад, полная чудес и удивительных вещей! Клинки, которые нет нужды затачивать! Украшения, что сверкают, не тускнея! Табакерки, пудреницы, заколки, что никогда не теряются и всегда оказываются под рукой! Чудо из чудес! – рассмеялся клекочуще.
– Чудеса и удивительные вещи… – простонал Томас, внезапно понимая.

Голливудский стандарт. Обязательная перед финальной схваткой беседа протагониста с антагонистом. Не то чтобы совсем плохо, но как-то для общего уровня рассказа простовато.

Вскинул штуцер, взводя ладонью ружейный замок. По другую сторону Макги целил герцогу в голову пистолетом. Даже тихий Амар стоял, держа у бедра изогнутый тонкий клинок. Зелёное лицо было словно обсыпано мукой.

Заметьте, только здесь впервые упоминается зелёное лицо туземца.

И тогда из подлеска поднялся зверь с оранжевыми полосами на шкуре: хумбал, демон, бог в зверином обличье.

А концовка опять уверенная, динамичная. И недосказанная.

20 ИЮНЯ. ПОЛДЕНЬ

– Значит, демоны?
– Боги, сэр. Полагаю, их нужно называть именно так: боги.

Всё-таки боги? Ну да, это ведь прежний Томас считал иначе. И автор, судя по названию рассказа, согласен с Томасом нынешним.

Томас сидел, слыша толпы на улицах города: помнил, как шёл меж людьми, а там и сям стояли «бобби» с психокинематическими ружьями наперевес, на своих движущихся платформах.

Вообще-то меня тоже улыбнули психокинематические ружья. Понятно, что первым делом новые технологии находят применение в военном деле. Но уж больно напоминает забивание гвоздей микроскопом. И каков же принцип действия этого ружья? Пуля посылается мысленным усилием? Так ведь, если считать психокинематику реальной, это отнимет у стрелка слишком много психической энергии. Сколько выстрелов он успеет совершить до потери сознания? На мой взгляд, практичней было бы использовать обычные ружья с психокинематическим нацеливанием уже летящей пули

Посмотрел на душевода:
– Мне жаль, сэр, что мы не успели.
– Зато вы справились с остальным.

Пардон, но что они успели, а что нет? Король, как станет ясно несколько ниже, всё-таки умер. Герцог – тоже. С чем же тогда справились?

– Мне жаль, – повторил Томас. – Герцог был великим человеком.
– Как пали сильные…

Интересная цитата, неоднозначная. В самом первоисточнике она встречается трижды, и сопоставить её можно со многими соседними изречениями. Вот примерный список вариантов:
1.«Тогда он сказал мне: подойди ко мне и убей меня, ибо тоска смертная объяла меня, душа моя все еще во мне»
2.«Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской»
3.«И призвал Давид одного из отроков и сказал ему: подойди, убей его»
4.«Не рассказывайте в Гефе, не возвещайте на улицах Аскалона, чтобы не радовались дочери Филистимлян, чтобы не торжествовали дочери необрезанных»
5.«как не побоялся ты поднять руку, чтобы убить помазанника Господня?»
Не правда ли, различные трактовки получаются?

– Конечно, это слабое утешение, сэр, но, полагаю, когда я стрелял – это был уже не сэр Артур. Если бы не Фицпатрик…
– Как он, кстати?
– Я позволил себе, сэр, выдать ему немного амброзии, поэтому, думаю, Макги вскоре присоединиться к нам.
– Ну что же… Тогда остается последнее, – душевод запустил пальцы в карман сюртука. – Я знаю, вас уже проверяли по возвращению, однако…
Шиллинг, сверкая рыбьей чешуйкой, покатился по столу.
– Конечно, сэр, – Томас улыбнулся и накрыл монету ладонью. – Простите, а у вас это – заколка из Ксанада?
– Это? – спросил душевод чуть рассеянно. – Да. Прекрасная работа, верно?
– Верно, – кивнул Томас и, продолжая улыбаться, негромко проговорил три слова.
Душевод дёрнулся, обмяк на стуле.

Вероятно, через ксанадские украшения демоны-боги могут управлять людьми. В таком случае нетрудно догадаться и о судьбе премьер-министра.

Томас снова поднялся из-за стола, опёрся о подоконник. Монета за его спиной желтела слепым оком.

Всё, дальше объяснять не обязательно, не нужно. Томас не врал, когда говорил, что стрелял уже не в сэра Артура. Он только не добавил, что и стрелял уже не Томас Элрой.

Странно, но он почти не помнил, каким был до того, как произошло Слияние. Помнил только мертвого сэра Артура, окровавленных Макги и Амара, да нависающую морду хумбала. Пахнуло мертвечиной, потом запахло сухой, прокалённой солнцем степью, а затем не стало и этого.
Потому что всё изменилось. Навсегда.

Лишний кусок. Во всяком случае, про Слияние и изменение.

Томас, глядя на толпу за окном («Пусть живёт королева!» – доносилось от людского моря), вытащил из кармана сюртука коробочку сандалового дерева, открыл. Всмотрелся в игру крупного изумруда, украшавшего изысканный золотой гребень.
– Пусть живёт королева! – проговорил негромко.
О, да, королева Виктория будет жить – и править! – долго. На благо обоих миров: по отдельности полных лишь наполовину. Теперь же – почти единых.

Честно говоря, про благо обоих миров не догнал. Хотя, раз это мысли Томаса-хумбала, тогда, с его точки зрения, всё правильно. А про королеву Викторию здесь зачем сказано? В неё тоже уже вселился какой-нибудь ксанадский демон?

Существо, бывшее некогда Томасом Элроем, улыбнулось.

Увы, единственный, но самый нужный раз концовка автору не удалась. Театрально, фальшиво, да и попросту уже ни к чему. Возможно, именно неудачный финал и помешал рассказу занять более высокое и более соответствующее его уровню место в конкурсе.

А если подытожить, то недочётов хватает, но вкусностей в рассказе гораздо больше. Я бы сам хотел научиться так писать и не отказался бы ещё что-нибудь подобное прочитать.

Сколько уже споров переспорено об этом романе, сколько копий сломано, сколько тельняшек на груди порвано, а из-за чего, собственно? И те и другие, в общем-то, правы. Только правы по-разному. Совершенно очевидно, что защитники «Звезды Полынь» расхваливают то, что хотел написать автор, а обвинители ругают то, что в итоге получилось.

А хотел Рыбаков, вероятно, сказать, что человеку недостаточно иметь просто цель в жизни. Ему нужна Мечта. Причём, если продолжить аналогию, предложенную героем книги Степаном Корховым и подхваченную критиком Владимиром Ларионовым, русскому человеку позарез необходима звезда на верхушке ёлки не только и не столько домашней, собственной, а скорее уж кремлёвской, или же, на худой конец, общегородской, районной, волостной и так далее. То есть, такая мечта, которую нужно мечтать не в одиночку, а с единомышленниками. И мечтать не сидя на завалинке, а в перекурах между упорным трудом по её – этой мечты – осуществлению. Вот тогда всем будет счастье, а если и не всем, то очень многим.

Ну, и раз уж такая мечта нужна, то Рыбаков её, естественно, сам же и предлагает. Нет, не в возрождении прежних порядков, оказывается, счастье, а в соединении патриотического трудового энтузиазма русских учёных с поистине безграничными возможностями частного капитала. Вот она, та самая ёлочка, наряженная в отдельно взятом и тщательно охраняемом от иноземных шпионов районном центре. И направлена она, как и полагается всем ёлочкам, вверх, в небо, в космос. Туда, где мы действительно были когда-то впереди планеты всей и могли бы, в принципе, снова всех перегнать. Если бы не кабы.

Но без «кабы» у нас на Руси никогда и нигде не обходилось. Рискну предположить, что именно поэтому и не удался авторский замысел. Мечту он придумал красивую, но сам в неё так и не поверил. Потому как Рыбаков – писатель умный, тонко чувствующий, искренний. Не мог он не видеть, что создаёт химеру. Но продолжал писать, потому что мечта необходима. И ему самому – не в последнюю очередь. Заставлял себя поверить, что это возможно. Но как раз поэтому и не смог заставить поверить читателя.

Отсюда и все беды книги: нудные многостраничные политинформации (себя самого автор пытается убедить, что всё правильно придумал, и оттого, что убедить не получается, заводится ещё больше); на удивление рыхлая драматургия с оборванными сюжетными линиями (либо законсервированными до лучших времён и будущих книг); невразумительный финал (не стану распространяться в силу природной стыдливости); опереточные злодеи и иконописные положительные герои.

Нет, я бы не стал рекомендовать эту книгу людям, не знакомым с творчеством Рыбакова. Так можно навсегда отбить желание читать книги этого незаурядного автора. А вот для тех, кто уже прошёл обработку Рыбаковым, роман представляет немалый интерес.

Да, Рыбаков, конечно, зануда. Редкостный, невозможный, ни с кем не сравнимый. Великий зануда. Так глубоко, мучительно и самозабвенно копаться в собственной душе, а заодно и в душах тех, кто попался под руку, не способен, наверное, никакой другой современный российский писатель вообще, а уж писатель-фантаст — и подавно. Думаю, не будет сильным преувеличением назвать его Достоевским от фантастики. И как у самого Фёдора Михайловича, в книгах Вячеслава Михайловича меня привлекают в первую очередь не положительные герои – святые они, чего уж там, а жития святых я с детства не читал и впредь не собираюсь, – а отрицательные персонажи. Как-то ближе они, что ли, понятнее, земнее. Во всяком случае, сопереживать какому-нибудь Бабцеву из «Звезды Полынь» или, допустим, Вербицкому из «Очага на башне», представить себя на их месте всё-таки проще, чем на месте Журанкова или Симагина. Последние двое – нравственный идеал, стремиться к которому, конечно, можно, но достичь – нереально.

Но как раз тут и начинаются сложности – можно-то можно, а вот нужно ли? Нужно ли продавать свою почку только ради того, чтобы твой сын-оболтус не пошёл в армию? Ну, не знаю. То есть, знаю, но высказать вслух то, что я думаю по этому поводу почему-то неловко. Наверное, потому что Рыбаков думает по-другому. Хотя сам же и показывает, к чему привела бы такая жертвенность. Отмазанный от почётной обязанности сынуля запросто может отправиться защищать Родину от внутренних врагов – инородцев и инодумцев. Видимо, заботиться о потомстве следует всё-таки как-то иначе. Но не Журанкова же обвинять в таком стечении обстоятельств? У нас же для этого Бабцев имеется.

А чем он по существу плох, кроме того, что позиционируется автором как антипод хорошим, «нашим» людям – Журанкову, Корховому, Кармаданову?

Ах, он Родину не любит?! А разве нет у него оснований для этой нелюбви? Автор убедительно показывает, что есть. С иностранцами Бабцев общается, информацию им сливает? Так ведь он попробовал выступить с разоблачением в отечественной прессе. И что получилось? Мыльный пузырь, как обычно. Никого у нас финансовыми махинациями не удивишь и ничего изменить в привычном порядке вещей не сможешь. Вот если бы на Западе об этом написали – тогда, может быть, хоть какой-то резонанс и возник. И опять же, Бабцев всё же отказался предоставить американцам конкретные имена, факты, цифры. Во всяком случае, в тексте романа про это ничего не сказано. И автор его вроде бы даже простил, но преступных намерений не забыл. В то же время Фомичёв, по всей видимости, действительно работающий на иностранную разведку, только китайскую, описывается Рыбаковым с нескрываемой симпатией. Потому что китайцы – это ж не америкосы поганые, с ними сотрудничать можно.

Ещё Бабцев отказался помириться с пьяным быдлом, за неимением других аргументов легко переходящим с дискуссии на мордобой. Это тоже преступление?

Или, может быть, он виноват в том, что не признался, кому ещё известен его источник информации? Так, извиняюсь, и я бы на его месте не стал сдавать хоть и бывшего, но всё же друга гэбистам, пусть даже уверяющим, что действуют они как частные лица и исключительно в целях обеспечения безопасности самого Кармаданова. Может, в конце концов, и сломался бы, но хотя бы попытался. А вот Бабцев, будучи уверен, что даром его упрямство не пройдёт, на полном серьёзе ожидавший выстрела в спину, всё-таки не сломался.

И всё равно он плохой?

Разумеется, потому что не «наш». Потому что его правда никак не уживается с авторской правдой. Потому что он в ёлочку не верит.

Удивительное дело, но такая вот ситуационная, протестантская этика –«нравственно то, что идёт мне на пользу» – неоднократно проскальзывает в «Звезде Полынь». Утаивать доходы от государства плохо, но вести двойную бухгалтерию ради благого дела – допустимо. Убийство – страшное преступление, но для душевного спокойствия хорошего, «нашего» человека, можно и оправдать его сына-убийцу. Можно даже лжесвидетельствовать во имя высокой цели. И всё это пишет наичестнейший, искреннейший (по общему убеждению, с каковым я спорить не собираюсь) писатель в нашей литературе. Так какие ещё нужны доказательства того, что он оказался в тупике? Если для утверждения идеи приходится переступать через себя, то, может быть, что-то не так с самой идей?

Что характерно – стоит автору на мгновение освободиться от пресса «генеральной линии», он тут же превращается в прежнего Рыбакова, способного с неожиданной стороны взглянуть на самые разные и совершенно обыденные вещи. Примеров тому можно привести множество:

«Тот, кто запрограммирован на правильность, правильным счел бы вот что: «Ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана прокуратор Иудеи Понтий Пилат вышел в крытую колоннаду дворца шаркающей кавалерийской походкой, в белом плаще с кровавым подбоем». Все, что сложней этого построения по росту — это уже не умение, а исключительно талант, сиречь интуиция. Чутье. Нюх.

Иногда, чтобы понять, куда делись деньги, чутья нужно не меньше»;

«Вот откуда мужская галантность, на тридцать втором году жизни сообразил он, опять идя вслед за Наташкой. Ясно, зачем их надо вперед пропускать! Чтобы без помех смотреть, как у них под платьем ягодицы перекатываются!

Вроде бы условности дурацкие, бессмысленный политес — а если вдуматься, как мудро!»;

«Но когда удавалось им выбраться на пленер семейственно, вдвоем ли, тем паче втроем, дочка с наслаждением впадала в детство. Кармаданову думалось тогда, что она играет в это время не столько в то, что она по виду играет, сколько в маленькую себя»;

«А вот когда сама собой взошла, заполнив кухню, тишина, душевная и теплая, будто летний полдень на одуванчиковой поляне, — нет ничего лучше, чем покатать от щеки к щеке неторопливо измельчаемый немолодыми уже, но, к счастью, все еще вполне способными к дружеским застольям зубами вкусный ломтик ветчины или копченой колбаски».

Вот видите — даже про колбаску автор может сказать что-то новое, запоминающееся. А вот про союз труда и капитала во имя покорения космоса — как-то не очень.

Нет, не могу согласиться с утверждением, будто бы Рыбаков кончился как писатель. Ничего страшного с ним не случилось. Просто книга не удалась, не удалось воплотить задуманное. Скорее всего, именно потому, что задуманное было недодумано, недочувствовано. Ну так невелика беда – в следующий раз додумает и дочувствует. Если, конечно, поймёт, в чём допустил ошибку. И долг критика, (пусть и не мой лично – вряд ли Вячеслав Михайлович когда-нибудь прочитает этот отзыв), — помочь писателю в этом нелёгком деле. А вот те, кто сейчас защищает, нахваливает «Звезду Полынь», оказывают автору медвежью услугу. С такими помощниками он может и вовсе никогда не придумать настоящую, живую Мечту. А кроме него, пожалуй, и некому. А помечать всё ж таки хочется.

Представляешь, дедушка, наша училка поставила мне четыре с плюсом, а сама говорит, что четыре с плюсом – это как пять с минусом. Вот я и говорю: ну, раз четыре с плюсом – это как пять с минусом, то поставьте мне лучше пять с минусом, а не четыре с плюсом. А сам думаю: нет, четыре с плюсом – это не то, что пять с минусом…

Х/ф «Приключения жёлтого чемоданчика»

Собственно, я и не собираюсь спорить с тем, что новый роман Михаила Успенского заслуживает оценки «пять». С минусом, правда, но заслуживает.

Во-первых – за идею. Очень наглядно, буквально на пальцах, автор раскрывает механизм создания новой универсально-идеальной религии, устраивающей практически всех жителей Земли, не противоречащей существующим религиозным учениям, избавляющей от проблем перенаселения и нестабильности стран «третьего мира». Понятное дело, больше всего она устраивает самих создателей и служителей культа, ну так разве когда-либо было иначе? Главное, что не только пастухи, но и всё стадо пусть и не совсем сыто, но довольно. И послушно идёт туда, куда ему указывают.

Идеальное устройство мира не так уж и недостижимо, как мы привыкли думать. Нужно только немного потрудиться, чтобы запустить механизм, а дальше райская машина уже сама себя будет разгонять. И если даже какой-нибудь безумец вздумает остановить это движение, то мешать ему не обязательно – сам погибнет под копытами послушного большинства, спешащего на бойню, или, по официальной версии, в Химэй. Причём у мясников – то есть, простите, у пастухов – имеется куча моральных оправданий: от «по-вашему, лучше бы люди умирали мучительно – от голода, жажды, болезней, насилия и техногенных катастроф на перенаселённой планете?» до «Но вдруг там и вправду открывается новый мир?» Вот такую страшную картину будущего нарисовал Михаил Успенский.

А теперь придётся перепрыгнуть через «во-вторых» и сразу объяснить, почему пятёрка всё-таки с минусом. Потому что будущее страшное, а читать про него как-то не страшно. Как-то не цепляют терзания главного героя, не заставляют терзаться вместе с ним. Да и сам герой страдает слишком уж весело, с шутками и прибаутками.

Нет, можно, конечно, вспомнить о том, что смех – одно из средств защиты от страха и боли. Но ведь боли-то в нём и не чувствуется. Усталость, раздражение, разочарование в современном мире – да, этого сколько угодно. Ты обманывал нас, красноярский фантаст, не в Химэе тут в общем-то дело. И сатира Успенского, как всегда, талантлива, едка, остроумна, узнаваема. Тут вам и каламбурчики, и анекдоты, и живые диалоги, и гротесковые персонажи, и псевдоисторические экскурсы. (За лозунг «Бей Олдей – Россия, молодей!» Успенскому отдельный респект – именно такие настроения преобладают сейчас в книгоиздательском бизнесе). Полный набор фирменных авторских фишек и прибамбасов. Но в том-то и дело, что «как всегда».

Эти шутки – возможно, и помимо воли автора – создают несерьёзный настрой у читателя. И перестроиться, когда наступает черёд действительно трагических событий, попросту не успеваешь. В результате самый яркий, самый, вероятно, эмоциональный эпизод книги – рассказ вахтёрши о том, как Таня добровольно оправилась вместе со своими подопечными на «оптимизацию» — впечатляет гораздо меньше, чем мог бы и должен был впечатлить. По инерции проносишься мимо, всё ещё подхихикивая.

И что ж теперь – обвинять себя в чёрствости и бессердечности? Вот уж фиг! Я лучше поищу, в чём бы обвинить автора. Да вот, хотя бы так:

Помните книгу Беляева «Человек, потерявший лицо»? Помните, как главный герой, великий комик и безобразный урод Тонио Престо объяснялся в любви красавице Гедде Люкс? А та в ответ дико хохотала, не только и не столько от равнодушия к Тонио, сколько из-за контраста между чувствами этого человека и его же внешностью и мимикой. Примерно так же не соответствует у Успенского манера изложения и трагический смысл книги.

Фирменный стиль – это, конечно, хорошо. Но невозможно в одной и той же стилистике писать и юмористическое фэнтези, и антиутопию. То есть, можно, как мы имели счастье убедиться, только не очень-то получается. Ну, не убыло бы от автора, если бы он немного перестроился. Разноплановость – не меньшее достоинство литератора, чем узнаваемость. В отличие от Престо, ему не пришлось бы прибегать к пластической операции. Лишь чуточку изменить себя, не изменяя себе. Не теряя лица. Правда, при этом пришлось бы изменить и главного героя, а это уже нежелательно. Ибо он и есть то самое «во-вторых».

Роман Ильич Мерлин – очень важная фигура для понимания авторского замысла. Типичный герой нашего времени – интеллигентный, начитанный, остроумный. Инфантильный, эгоистичный, высокомерный. И фраза Мамышева «Да ведь ваше поколение только об этом и мечтало, а мы воплощаем эту мечту!» вовсе не так демагогична, как поначалу кажется. Ведь возражает-то ему Мерлин на удивление вяло и неохотно, только потому, что промолчать – значит, согласиться, сознаться. И та неосторожная реплика, что поссорила Романа с Таней – «Усыпить их было надо! Чтобы и сами не страдали, и немым укором человечеству не работали!» – тоже не случайна. Как говорится, что у трезвого на уме… А преуспевающего юриста Диму Сказку он почему за предательство не осуждает? Конечно, у него готов ответ на этот вопрос: «Да и сам я не герой героич, зарекаться в своей непоколебимой верности не могу». Только поздно ведь зарекаться – давно уже предал. И дружбу, и любовь. А каяться, посыпать голову пеплом – невелика наука.

Пролетариат наш профессор тоже откровенно недолюбливает, не особенно это и скрывая. Подношения от него, на правах Достигшего, принимает, но чтобы быдло за ровню себе держать – увольте. С «Меморандумом» Роман Ильич, правда, разобрался и глаза народу на «глобальное нагибалово» раскрыл. (Увы, не читателям – тем давно уже всё стало ясно). Но в Сопротивление вступать отказался. Хотя, казалось бы, терять ему уже нечего, а вот мстить – есть за что. Однако не пошёл и Гордея отговорил. Бесполезно, мол, всё это, да и провокаторы кругом. Лучше вернуться на заимочку и переждать там лихое время, авось, что-нибудь когда-нибудь изменится к лучшему.

Умный человек Роман Ильич, тут уж ничего не скажешь. И про «заговор мудрецов» он правильно рассудил – не может быть в нашей стране такого заговора. Почему, спрашивается, в России две беды? Правильно, потому что дороги дураки строят. А умные заранее знают, что ничего не получится, и скромно курят в сторонке. Правда, есть ещё и хитрые. Они, проконсультировавшись с умными, узнав их прогноз, спокойно распиливают выделенное на строительство бабло – раз уж эта затея безнадёжна, так зачем деньги в грязь зарывать? Слава богу, интеллигентское воспитание не позволяет большинству умных открыто присоединиться к заговору хитрых, а то бы мир давно уже вылетел в Биг Тьюб. Впрочем, если верить Успенскому, это время не за горами.

В общем, нужную, злободневную книгу он написал. Не лучшую, но хорошую. Немного холодноватую и самую малость надменную, но, может быть, именно такая умным и нужна. Сомневаюсь, откровенно говоря, что от неё будет большая польза. Ну прочитают её реальные Романы Ильичи, ну проникнутся, соберутся, обсудят, покаются келейно либо принародно. И опять разойдутся по своим заимкам. А райская машина, или тот механизм, что временно её заменяет, как вращалась, так и продолжит вращаться.

И раз уж умные изменить ничего не могут, а хитрые – не хотят, поговорим напоследок о более глупых вещах – о наградах и премиях, о четвёрках с плюсом и пятёрках с минусом. Признаться, удивляет меня количество полученных «Райской машиной» регалий. Да, Успенский – признанный мастер, отличник писательской подготовки, и новый роман ещё раз подтвердил его статус небожителя. Да, пожалуй, больше никто из мэтров в этом году не порадовал. Да, наверное, это объективно лучшая книга за отчётный период. Но, на мой вкус, она проигрывает самому же Успенскому, его сольной «Там, где нас нет» и исполненной дуэтом «Посмотри в глаза чудовищ». Так, может быть, имело смысл отметить хоть одной из четырёх полученных Успенским премий какого-то другого автора, пусть и не достигшего ещё уровня лауреата, но написавшего лучшую свою книгу. (Упаси боже, я вовсе не Слюсаренко имею в виду). Лично я бы скорее похвалил хорошиста за четвёрку с плюсом, чем отличника – за пятёрку с минусом. Но ни одно из авторитетных жюри, по-видимому, так не считало. Или на них лозунг «Россия, молодей!» настолько сильно подействовал?

Говорят, что сам Льюис Кэрролл посмеивался над попытками критиков найти скрытый смысл в его Зазеркалье. Понятное дело, прибеднялся уважаемый мистер Доджсон, простачком прикидывался. Я, дескать, сказочку для детей написал, и нечего тут, понимаш… Ага, так ему и поверили! Искали, ищут и будут искать.

А у Дмитрия Колодана, написавшего фантазию по мотивам знаменитой сказки, за ними и гоняться не надо – сами чуть ли не из-под каждой фразы выглядывают. Да ещё и тянут за собой разные там аллюзии, ассоциации и отсылки на другие произведения. И каждая из них, в свою очередь, наматывает новые смысловые ниточки на сюжетное веретено повести.

Многие отсылки уже отмечены в читательских комментариях. Каждый новый читатель (и я, увы, не исключение) с ходу может добавить ещё с полдюжины. А на Шерлока Холмса, безуспешно гоняющегося за кошмарным Потрошителем, даже не намекнул, а прямо указал сам Колодан. Его главный герой Джек читал такую книгу (вероятно, «Этюд о страхе» Эллери Куинна, хотя, возможно, были и другие), перед тем, как оказался в Зазеркалье. А ведь и сам Джек тоже разыскивает маньяка-убийцу – Плотника (только не пытайтесь мне доказать, что это прозвище происходит не от слова «плоть»), также обожающего препарировать свои жертвы. Не правда ли, изящный авторский ход: Джек отдельно и Потрошитель отдельно.

А как вам понравился изысканный перевёртыш Кэрролловского сюжета: Человек-Устрица, расправляется с моржами? А чёрный юмор Библиотекаря, провожающего Джека и Ван Белла в плавание: «И не кормите рыб!» А тонкое гастрономическое замечание о том, что «в пивных барах устрицы часто выглядят лучше, чем они есть на самом деле»? Автор якобы случайно упустил первую часть слова, но ведь на самом деле говорил не просто про устрицу, а про Человека-Устрицу, который одновременно в равной степени и устрица, и человек. А насколько лучше выглядят некоторые люди в барах… ну, не мне вам рассказывать.

А чудный фрагмент про девушку под дождём? Помните, как она «перебегала от одного фонаря к другому по пятнам света, точно играла в классики. Почему-то казалось: если она будет соблюдать правила этой несложной игры, с ней ничего не случится. Но фонари погасли». Как трогательно, лирично и удивительно ёмко описан испуг человека, оказавшегося в одиночестве на тёмной пустынной улице!

А… а, может, достаточно? Практически каждый эпизод повести вызывает массу положительных эмоций. А все вместе? Вместе они тоже сверкают, переливаются, играют и играючи переходят один в другой, как птицы на знаменитой мозаике Гауди. Или на менее известном рисунке Человека-Устрицы. Изображающем что? Правильно, Буджум. Абсолютную пустоту, ничто.

Я не знаю, почему так получилось. Наверное, во всём виноваты мои индивидуальные особенности восприятия. А впрочем, возможно, и не только они.

Когда гонишься за Снарком, когда важен сам процесс написания книги – игра в ассоциации, жонглирование смыслами, а не результат, то есть, читательское понимание правил этой игры, такое с каждым может произойти. В моей системе координат, да ещё при том уповании, с которым я приступил к прочтению повести, решение уравнения со стремящимся к бесконечности количеством скрытых смыслов неожиданно обратилось в нуль. Ну, положим, не совсем. Абсолютный нуль на практике недостижим. Но фонари погасли, общая картина получилась смазанная, размытая, расплывчатая.

Нет, для автора, разумеется, всё здесь просто и понятно. Он ведь сам выстраивал эту книгу по своим, одному только ему ведомым законам – законам своего Зазеркалья. Но читатель – ну, хорошо, не стоит всуе поминать абстрактного читателя, пусть буду один я – но я оказался в том же положении, что и бедняга Джек: «Я не могу понять логики этого мира. Она есть, я чувствую. Но…» Или даже в том, что и сама первооткрывательница Зазеркалья Алиса: «Очень милые стишки… Наводят на всякие мысли – хоть я и не знаю на какие…» Причём сбивает с толку именно внешняя похожесть «Бармаглота» на обычные книги. Так и подмывает сделать обычные же выводы.

Если бы речь шла не о зазеркальной книге, я бы обозвал её пародией на триллер – дикой смесью двух компонентов, не растворяющихся друг в друге. Невозможно ведь по-настоящему ужаснуться, зная, что всё это – не всерьёз, не более чем сон чёрного короля. И невозможно искренне веселиться, когда читаешь про такие кошмары. Но это по обычной логике невозможно, а в Зазеркалье – почему бы и нет? Не что-то среднее между пародией и триллером, а Пародия-Триллер, всё равно как Человек-Устрица. Вероятно, именно поэтому главными орудиями мирового Зла здесь выступают птицы и девушки – самые прекрасные создания на свете. Ещё один перевёртыш, который нам с Джеком понять и принять неимоверно трудно.

А ещё мне невыносимо обидно, что автор не удержался от соблазна и устроил-таки традиционный для данного жанра армагеддец. Пусть и совмещённый, в полном соответствии с непостижимой логикой этого мира, с конкурсом красоты. Пожалуй, так вышло ещё хуже. Книга окончательно свалилась в пародию, раздавив при приземлении всё, что в ней было от триллера. Похоже, Дмитрий так и не решился раскрыть створки раковины и выпустить на свободу своего внутреннего Бармаглота, даже понимая, что только он один и сможет спасти книгу. А один Шалтай-Болтай с этой задачей не справится. Ну, упадёт он ещё разок со стены, ну, разобьётся до абсолютно несобираемого состояния – разве ж это кого-нибудь по-настоящему расстроит? Нет, ещё и весёлую песенку про эту историю сложат. Правда, не настолько весёлую, чтобы сразу рассмеяться и пуститься в пляс. В этом-то собственно, и беда. Сильных эмоций мне здесь катастрофически не хватает.

Разумеется, всё вышесказанное не имеет никакого отношения к самой книге и объясняет только мои персональные впечатления от неё. И конечно же, все эти аргументы пришли мне в голову лишь потом, когда Джек открыл глаза. А в процессе чтения я ни о чём подобном и не задумывался. Откровенно говоря, я даже не заметил, как он их открыл. Сказка оборвалась, но не закончилась. И это как раз к лучшему. Особенно для тех читателей, которым более важен процесс, чем результат.

Tribute to Henry Lion Oldie and his associates

Это был последний эшелон из осаждённого полчищами коммерческой литературы Литерграда. Откровенно говоря, и этого поезда могло не быть. Полковник Владимир Васин целыми днями, да и ночами тоже, обивал пороги всевозможных управлений и ведомств, пускался во все тяжкие, лишь бы выбить у начальства дополнительные вагоны; лишь бы вывезти из обречённого города, сохранить для будущих читателей хотя бы малую часть богатейшего литературного наследия. И сейчас комендант эшелона нетерпеливо поглядывал на часы в ожидании запаздывающих классических героев.

Беспокоился он не напрасно. Со дня на день кольцо блокады сомкнётся, и тогда у не успевших эвакуироваться останется только два выхода: либо тихо и гордо умереть в одиночестве и забвении, либо принять позорные условия капитуляции. И полковник тянул до последнего, хотя сам толком не знал, кто ещё уцелел под ежедневными бомбёжками. Но кто-то же должен ещё подойти! Не может быть, чтобы совсем никого не осталось!

Вдруг из распахнувшихся настежь дверей вокзала вышел атлетически сложенный молодой человек в дорогом, но слегка промокшем и пахнущем болотной тиной костюме. Лицом незнакомец был удивительно похож на молодого Шварценеггера, только несоразмерно длинный нос и несколько легкомысленный красно-белый полосатый колпак на затылке оттеняли сходство и вызывали какие-то иные, полузабытые, едва ли не детские ассоциации. Носатый терминатор волок за собой связанных одной цепью большого чёрного пуделя, то и дело норовящего встать на задние лапы, и фарфоровую куклу с голубыми волосами, после каждого рывка падающую, а потом с рёвом и размазыванием соплей по лицу поднимающуюся на ноги.

– Превед, хомячёг! – жизнерадостно крикнул культурист коменданту. – Где тут нужно залогиниться, чтобы получить купе-люкс в бронированном вагоне? Этот кобель и эта сучка, – незнакомец демонстративно дёрнул цепь, – со мной.

Полковник, многое повидавший на своём веку, прошедший огонь и воду и окружную многотиражку, в ужасе отшатнулся от потенциального пассажира.

– А вы, собственно, кто такой? – растерянно пробормотал он.

– Протри сканеры, ботаник! – усмехнулся носатый. – Совсем оперативку отшибло? Буратино я, герой новой реальности. И поживей давай! У меня золотая карта, мне культурное обслуживание полагается.

И, не дожидаясь ответа, терминатор направился к вагону. Но дорогу ему неожиданно преградил толстый лысый человечек с туго набитым портфелем в одной руке и платком в другой. Портфель толстяк бережно прижимал к животу, а платком поминутно промакивал вспотевшую лысину. Хотя, согласно законам природы, потеть должны были четверо грузчиков, с трудом тащившие за обладателем портфеля громадный деревянный ящик. За которым, в свою очередь, тянулся не слишком благоуханный аромат.

– Эй, любезный! – окликнул толстяк Буратино, – Отойдите-ка пока в сторонку со своими питомцами. У меня тут груз мирового научного значения.

И он любовно похлопал рукой с платком по ящику, отчего ноги у ближайшего к месту хлопка грузчика предательски задрожали.

– Позвольте! – оправился от потрясения комендант. – А какое отношение ваш груз имеет к литературе?

– Самое прямое, – торжествующе объявил лысый. – Это же скелет белого кита. Моби Дик, слыхал про такого?

– Слыхал, – сознался полковник, тщетно борясь с новым приступом оторопи. – А воняет-то он почему?

– Дорогой мой! – покровительственно улыбнулся толстяк. – У каждого дела – запах особый. В том числе и у науки. Только деньги ничем не пахнут. Кстати, – добавил он тише, – это намёк.

Понижал голос портфеленосец неспроста – вокруг уже начала собираться и недовольно гудеть толпа из причудливо одетых мужчин и женщин. Один из них, почти такой же толстый, но зато обладающий величественной осанкой бородач в старинном камзоле тут же протиснулся к коменданту.

– Досточтимый сэр! – обратился он к Васину хорошо поставленным, зычным голосом, – Надеюсь, вы понимаете, что в первую очередь эвакуировать нужно не животных, и тем более не их скелеты, а людей. Благородных людей, разумеется. Таких, как мои доблестные рыцари. А вместо этих дурно пахнущих ящиков распорядитесь погрузить мои запасы эля. Помимо всего прочего, они и места займут меньше. Пусть не намного, но меньше.

– Помилуйте, сударь! – удивился Васин, невольно подстраиваясь под речь собеседника и даже немного прикартавливая на английский манер. – Зачем вам столько горячительных напитков?

– А как же иначе, досточтимый сэр? – ответно удивился бородач. – Ведь нам с благородными рыцарями предстоит сидеть за Круглым Столом, рассказывать друг другу о своих победах и ждать, когда судьбе снова будет угодно позвать нас на подвиг.

Возможно, комендант допустил непростительную бестактность, но во всеобщем шуме, толкотне и прочей неразберихе он не придумал ничего лучшего, чем откровенно спросить:

– Так зачем же ждать? Сейчас как раз идёт война, и вы, господа, со своим огромным боевым опытом на фронте очень пригодились бы.

– Что вы, милостивый государь! – испуганно заморгал бородач. – А вдруг именно в этот момент появится Прекрасная Дама, дабы выбрать среди нас достойнейшего, которому надлежит исполнить повеление Судьбы? Мы не можем так рисковать. С судьбой, знаете ли, не шутят.

– Значит, так и будете сидеть? – на всякий случай уточнил полковник.

– Так и будем.

– Похоже, пора выходить на контакт с союзниками, – послышался за спиной у полковника чей-то решительный голос.

Мужчина средних лет в чёрном кожаном пальто уверенным деловым шагом подошёл к любителю подвигов и эля и прошептал ему на ухо:

– Мистер Артур, у меня к вам конфиденциальный разговор. Не могли бы вы, по мере опорожнения посуды, не выбрасывать её, а передавать моему доверенному человеку?

– Вы, вероятно, коллекционер? – поинтересовался король Артур.

– Братан, ты что, посуду принимаешь? – оживился один из грузчиков, уловивший обрывки разговора.

– Нет, господа, вы меня неправильно поняли, – уже громко, чтобы слышали все заинтересованные лица, ответил человек в плаще. – Просто я периодически испытываю непреодолимое желание разбить бутылку об голову оберштурмбанфюрера Холтоффа. Последнее время – особенно часто. И у меня элементарно закончились запасы пустых бутылок.

– А-а… – разочарованно протянул грузчик.

– А он… это… – коменданту решительно не хватало слов, чтобы выразить свои сложные, противоречивые чувства. – Ему не больно?

– Холтоффу-то? – пренебрежительно махнул рукой Штирлиц. – Да что с ним будет? Он же истинный ариец, нордический, стойкий, противоударный. Только шишку потирает и время от времени спрашивает: кто он, где он, какая сволочь всё это придумала и что вообще, чёрт возьми, здесь происходит?

– "А кругом горят факелы, – ни с того ни с сего запела вдруг широколицая и узкоглазая девочка в нарядной кухлянке, пробирающаяся сквозь толпу к поезду и на ходу расчёсывающая реденькую чёлку, – идёт сбор всех погибших частей…"

Следом за ней едва поспевал мальчик той же национальности в повязанном поверх малицы пионерском галстуке и с карабином за спиной. Оружие постоянно цеплялось за других людей, и маленький охотник всё больше отставал от подруги.

– Бросай ружьё, дурень! – беззлобно крикнул ему вслед комендант. – Всё равно тебя с ним в поезд не пустят. Если пустят вообще. Тут места не для крайних народов севера, а для литературных героев.

– Моя и есть герой, однако, – обернувшись, улыбнулся во всё лицо парнишка. – Моя звать Мумми-тролль. А ружьё бросай не могу. Вдруг там хатифнатты, однако?

–Это кто ещё такие? – заволновались в толпе.

– По поезду ходи – чемодан воруй, – радостно объяснил Мумми-тролль и побежал догонять подружку.

– Раз уж пришлось к слову, сэр, – обратился к полковнику джентльмен в клетчатом кепи и с трубкой во рту, – Моя фамилия Холмс. Шерлок Холмс. И если в поезде произойдут какие-либо неприятности: кража, убийство или что-то в этом роде, – я готов предложить вам свои услуги. За соответствующее вознаграждение, естественно. Я профессионал, и не могу работать на голом энтузиазме. Или может быть, вам гороскоп понадобится? Приворотное зелье? гадание на таро? снятие порчи?

– Как, вы и этим тоже занимаетесь? – откровенно говоря, Васин уже устал удивляться, но каждый раз его сбивало с толку что-то новое, неожиданное.

– Преступный мир не стоит на месте, дорогой друг! – повернувшись в профиль к собеседнику, произнёс Холмс. – И нам, сыщикам, тоже приходится шагать в ногу со временем.

Полковник больше не слушал частного детектива. Он растерянно оглядел собравшуюся на перроне толпу. Эти люди совсем не были похожи на тех литературных героев, которых он помнил с детства. Жалкие, задёрганные, изломанные жизнью. Разве можно их везти к читателю?

Но ведь сами герои ни в чём не виноваты. Это современные авторы сделали их такими. Да и те – не по злому умыслу, наоборот, они вкладывали в своих героев всю душу, всё сердце. И не вина авторов, что в их сердцах с каждым годом остаётся всё меньше веры, надежды и любви, а появляется всё больше боли, усталости, разочарования. Не вина, а беда. Они старались как могли, пытались сделать героев живыми, близкими и понятными для современников и наделяли теми чертами, которые видели в окружающих. Вот и получилось то, что получилось. Какая реальность – такие и герои.

Но и оставлять этих несчастных здесь тоже нельзя. Скоро в городе начнут хозяйничать другие авторы: весёлые, бодрые, деятельные, не сомневающиеся. И они искалечат бедняг ещё сильнее, заставят завоевывать древние империи и далёкие галактики, пить людскую кровь и выживать среди мутантов после ядерного взрыва. Это в лучшем случае. А в худшем, и более вероятном, просто отправят на помойку. Новой реальности нужны новые герои.

Полковник Васин выплюнул изо рта травинку, которую жевал в задумчивости, и резко, словно стараясь убедить самого себя, скомандовал:

– По вагонам! Сажай всех, как-нибудь уместимся!

Главное вырваться отсюда, а там… Читатель – он же добрый, отзывчивый, понимающий. Авось, примет и таких героев. Примет и даже, может быть, полюбит. Его ведь тоже в последнее время не шибко балуют. Если разобраться – все мы в одном поезде.

– "Этот поезд в огне-е-е, – послышался откуда-то тоненький, печальный голосок давешней девочки, – и нам некуда больше бежать"…