Вы никогда не ездили в ближнее зарубежье в тысяча девятьсот девяносто пятом году? Автобусом? В шоп-тур? Скажем, в Венгрию? Нет? Напрасно. Это было очень интересное, поучительное и познавательное мероприятие. И, главное, веселое. Тогда, в общем, и время было такое – веселое, интересное, познавательное и поучительное.

Я тогда был заместителем главного редактора одной пухлой и популярной газеты. Газета к тому времени набрала тиражи и популярность, а вот солидности как-то еще не достигла. Двадцать четыре страницы, еженедельник и без статей «от нашего зарубежного корреспондента» — с моей точки зрения в этом была какая-то неправильность, которую я решил исправить.

Вначале – бартер. Самый популярный и безотказный способ оплаты того времени. Небольшая туристическая фирма согласилась отвезти двух человек за небольшую рекламу в нашей газете. Считай – бесплатно. Директор газеты, задумчиво посмотрев мне в глаза, согласился отпустить ме6ня на неделю с работы и даже выдать на три дня пребывания в Будапеште целых пятьдесят долларов США. Но потребовал, чтобы я взял с собой видеокамеру и снял пару сюжетов про город контрастов и рекламку нашей газеты.

Видеокамеры в нашем городе в то время были все наперечет, новорожденные каналы использовали их круглосуточно, посему я отправился в синагогу и попросил видеокамеру там. Тогдашний глава общины был уверен, что использует меня в темную как агента влияния, я полагал, что эксплуатирую его как источник криминальной информации – в общем, мы практически дружили, так что камеру он мне дал. И очень просил обращаться с ней бережно.

Оператором вызвался подрабатывавший в нашей газете студент, для которого пятьдесят долларов на три дня были о-о-чень большими деньгами, и который пару-тройку раз пользовался такой камерой у приятеля на телеканале и обещал потренироваться два дня до отъезда.

И мы поехали.

Автобус был заполнен мелкими частными предпринимателями, едущими в Будапешт на Китайский рынок за товарами. Поскольку они за свою поездку платили, то каждый ехал на двойном сидении. Нам с оператором Женей досталось одно двойное кресло на двоих. Предприниматели поглядывали на нас с опаской, прикидывали – стоит попадать в кадр или ну его.

До границы добрались без приключений. Разве что один молодой человек выронил на стоянке в лесу свой бумажник, который я без свидетелей подобрал и ему вернул. Заработал «Спасибо» и чувство выполненного долга. Это был самый толстый бумажник, который я держал в своих руках.

На самой границе мы стали в очередь, стояли недолго, всего часа два. Для автобусов и автомобилей очереди были разные, некоторые легковушки ехали мимо всех, притормаживая лишь перед шлагбаумом, если замешкавшийся пограничник не успевал его поднять.

Пока мы стояли, один сильно подержанный мерседес совершил несколько ходок туда-сюда, выезжая с нашей территории с пассажирами и возвращаясь пустым. В тот день я в первый и последний раз видел, как подбежавший к этому мерседесу погранец, опасливо оглянувшись по сторонам, что-то вручил водителю. Подчеркиваю – не водитель пограничнику, а вовсе даже наоборот. Может быть, благодарность водителю за то, что тот пользуется именно этим пунктом пересечения границы.

Как потом оказалось, все пограничники и таможенники с нашей стороны прекрасно знали русский язык, я не исключаю, что и украинский, но пользовались при общении друг с другом исключительно венгерским. Все вышли из автобуса и отправились на проверку документов, а меня попросили остаться, потому что я, как человек порядочный, при заполнении декларации спросил – видеокамеру вписывать или как?

-Ага… — сказал таможенник, молодой симпатичный парень, когда я достал из хозяйственной сумки тяжеленную камеру, завернутую в одеяло. – А чья это камера?

-Телекомпании, — на всякий случай соврал я.

Журналистское удостоверение у меня было, но газетное. А в частном владении камера типа супер-VHS в те времена встречалась редко.

-А где грузовая декларация? – спросил таможенник. – Это же оборудование?

-Так давайте, я заполню, — предложил я.

-Не, — покачал головой таможенник, настроение которого отчего-то начало улучшаться. – Такую декларацию вам могут выдать только в пункте отправления. Возвращайтесь, получайте и…

-Тогда это моя камера, — сказал я решительно. – Всю жизнь мечтал такую иметь.

-Как это – ваша? – немного ошалел таможенник.

-Моя. Я имею право провезти свою камеру? По типу запретов нет?

-Нет.

-Вносить в декларацию?

-Не нужно, — таможенник зачем-то посмотрел на номер камеры и махнул рукой. – Проходите на паспортный контроль.

Спохватившись, я вручил ему пару номеров нашей толстой интересной газеты, на развороте в которой публиковался гигантский кроссворд, таможенник обрадовался, и я прошел.

Венгерский пограничник вошел в автобус, когда уже немного стемнело.

-Здравствуйте, — на почти чистом русском языке поздоровался он. – Кто-нибудь в автобусе говорит по-мадьярски?

-Нет! – в один голос ответил личный состав группы, дружелюбно, но немного нервно.

-Хорошо, — сказал пограничник и перешел на мадьярский.

Руководительница группы вручила ему стопку паспортов и листок бумаги с нашими фамилиями и какими-то печатями. И с печатями, как оказалось, было что-то не так.

-Уезжайте, — сказал таможенник, снова вспомнив русский. – Домой!

Группа напряглась, руководительница группы начала что-то торопливо наговаривать таможеннику на ухо, тот отмахнулся, выдал что-то на мадьярском, потом добавил: — Молчи, женщина!

И вышел из автобуса.

Руководительница группы и два активиста из группы бросились следом за ним. Через пять минут вернулись и сообщили, что нужно две бутылки водки и блок сигарет. Иначе – никак. Водку и сигареты извлекли из сумок, завернули в бумагу, чтобы не скомпрометировать должностное лицо, и поместили в непрозрачный полиэтиленовый пакет.

Вручили таможеннику. Тот отошел к фонарю, достал бутылки, развернул, тщательно осмотрел пробки и наклейки, снова вернул бутылки в пакет и, удовлетворенный, ушел ставить печати в паспорта.

Венгрия… Ну что – Венгрия. Первая для меня постсоциалистическая заграница. Будапешт, опять же, прекрасен при любой политической обстановке, за исключением разве что штурмов в сорок пятом и в пятьдесят шестом. Бывший имперский город, широкие проспекты, Рыбацкий бастион, Сент-Иштван, конные полицейские с блистающими саблями на боку…

Не обошлось без разочарований и странных открытий.

Дунай оказался не голубым, а вовсе даже коричневым. А работники отеля, в котором мы остановились, нам были как-то не особо рады или мастерски эту радость скрывали.

Я до сих пор помню, как хотел найти человека, который резал для нас колбасу на завтрак и пожать ему руку. Так тонко режут мясо только большие специалисты при подготовке материала для работы с микроскопом. Еще было блюдо, название коего я так и не выяснил, которое состояло из спагетти, картошки, риса, каких-то овощей, здоровенных кусков шкурок от сала, и которое нам предлагали в качестве украшения шведского стола.

А еще магазин игрушек, в который мы заглянули с моим оператором Женей. Небольшой такой магазинчик на проспекте Ракоци, по правой стороне, если идти к Дунаю, чуть ниже универмага «Корвин». Запомнился не столько магазин, сколько встреча, произошедшая сразу после выхода из него.

-Который час? – спросили нас по-русски.

Мы ответили и обнаружили, что нас окружило человек пять вполне симпатичных молодых людей. Оператора как-то незаметно отжали от меня. Потом задали новый вопрос:

-А вы знаете, какая обстановка в городе?

Обстановка, как оказалось, была напряженная. Город был поделен на районы и, по словам молодых людей, пройти из одного района в другой можно было только заплатив некую чисто символическую толику денег. Всего каких-то десять процентов от суммы, которой турист обладал.

Так сколько у вас денег, спросил молодой человек с самым доброжелательным видом.

И тут я понял, что встретился с русской мафией. В смысле – с русскоязычной, специфику выговора я как-то в тот момент не отслеживал, не до того было. Собственно, вариантов было немного. Можно было рвануть в сторону маячивших неподалеку местных полицейских. Можно было просто попытаться прорваться и убежать. Но оператор был в стороне от меня, и бросать его было как-то нехорошо, а, кроме того, у него в руках была видеокамера, которую я взял в синагоге под честное слово, и которую какой-нибудь русскоязычный мафиози мог случайно разбить. А какую епитимью на меня наложили бы в синагоге – я и представить себе боялся. Лучше уж пусть мафия.

Будапешт стал выглядеть не так блестяще, жара сменилась холодком, а честность показалась лучшей политикой. Я мысленно восславил прижимистость директора нашей газеты и сообщил, что у меня есть пятьдесят долларов. Оператор, независимо от меня, честно назвал ту же сумму.

Мафиози несколько офигели. Отбирать полсотни баксов у журналиста им наверняка показалось занятием не слишком благородным, а ограничиться привычными десятью процентами… Пять баксов (как и полсотни, по большому счету) – не та сумма, из-за которой стоило идти на гоп-стоп посреди крупного европейского города.

Нет, помочь деньгами нам не предложили. Сокрушенно покачали головами, сказали, что пятьдесят долларов, конечно, сумма меленькая… Уточнили, готовы ли мы выдержать обыск, чтобы доказать нашу честность. Причем, оператора готовы были обшмонать прямо на месте, а меня, приняв во внимание массо-габаритные характеристики, предупредили, что могут незаметно подослать карманника, тот тайно меня обыщет в толпе, и если будет только пятьдесят долларов, то он их мне вернет, а вот если хоть на доллар больше…

Может, он меня и обыскивал, черт их, русскоязычных мафиози, знает, но нам, в конце концов, разрешили следовать дальше, сообщив, что, в случае чего, мы должны говорить всем заинтересованным лицам, что с нами беседовали парни из группы Серого, и что претензий и у этой группы, и у самого Серого к нам нет.

Комитет по встрече растворился в толпе, а мы пошли дальше, пытаясь на ходу перевести дыхание и обмениваясь информацией. Минут через десять к нам подошел молодой человек, спросил по-русски который час и легко перешел к рассказу о том, какая непростая обстановка сложилась в столице Венгрии.

Вот в этом месте я взорвался, помянул родственников молодого человека, группу Серого и еще что-то, чего я сейчас уже не помню. Молодой человек извинился, сказал, что все хорошо и исчез.

Еще был громадный Китайский рынок, на котором продавалось все, о чем только мог мечтать постсоветский человек. Был наш автобус, который челноки загрузили товаром по самые не могу, и был рывок из Венгрии на родину.

Правда, еще был один пассажир, который оказался кришнаитом, притом кришнаитом агрессивным, что само по себе поразило мое воображение. Этот самый кришнаит вдруг решил, что мы с оператором пытаемся зомбировать попутчиков и кодируем их сознание, а потому призвал с нами что-то делать. Чтобы, значит, мы не зомбировали и не кодировали.

Ситуация сложилась несколько абсурдной. Возбужденный кришнаит брызжет в нашу сторону слюной и призывает общественность, а я не решаюсь успокоить его прямым физическим воздействием, потому что он какой-то дальний родственник директора туристической фирмы, с которой мы все еще планируем сотрудничать. Вмешался один из предпринимателей, который, как оказалось, знал правильный способ. Если кому интересно, привожу рецепт.

Нужно встать в проходе лицом к нарушителю спокойствия, взяться двумя руками за багажные полки над креслами, посмотреть в глаза оппоненту и двинуть его обеими ногами в грудную клетку. Кришнаит оценил весомость аргумента, поднялся с пола и затих на своем кресле, а группа выразила свое недвусмысленное одобрение переговорческого таланта коллеги.

Да и не время было для конфликтов. Перегруженный товарами автобус выглядел вполне себе привлекательной добычей для сильных мира сего. Первым начал венгерский таможенник. Мельком глянув на тюки и коробки, он подозвал к себе руководительницу группы и предложил на выбор – либо все выгружать для досмотра, либо предоставить ему немедленно ящик пива. Я так понимаю, что на тот момент у него и других работников таможни уже все было, просто хотелось чего-нибудь легкого. И немного покуражиться.

Нет, водки не нужно. Пива. У вас нет? Можно сбегать назад, в Венгрию, там у дороги есть магазинчик. Уже печати стоят в паспортах и возвращаться нельзя? Глупости. Слышь, пограничник с автоматом, пропусти этих, они за пивом. Автоматчик пропустил, двое делегатов от нашего автобуса умчались в темноту, нарушая закон и порядок, потом вернулись, принесли пиво, и нас пропустили на родину.

На родине к нам зашли пограничники, на этот раз уже наши. У них, по-видимому, материальное положение было чуть хуже, чем у мадьярских коллег, посему они спросили, хотим ли мы ехать на яму для досмотра и выгрузки багажа, или сможем найти для пограничников сто американских долларов.

И вот грянул скандал. Если все время поездки группа выглядела сообществом приятелей и чуть ли не близких друзей, то тут оказалось, что платить никто не хочет. И какая может быть складчина, если она везет только с десяток платьев, а они – несколько десятков коробок с одноразовыми зажигалками? Действительно, какое тут равенство вкладов, если они везут дешевые одноразовые зажигалки, а она – дорогущие платья…

Пограничники ждали, торговцы скандалили, за нашим автобусом собиралась очередь из таких же шоп-туров. Я и оператор в обсуждении не участвовали, накапливая жизненный опыт и материал для серии статей. Первыми не выдержали пограничники. Обозвав наших попутчиков жмотьем и еще как-то по-мадьярски, они разрешили следовать дальше, а сами отправились взаимодействовать с другими автобусами.

И мы двинулись дальше. До города Стрый, где нас впервые остановил сотрудник автоинспекции. И предложил торговцам отправиться на автобазу, нанять грузовик, который должен был принять на себя вес товаров, которые иначе создавали угрозу движению нашего автобуса. Или заехать во-он туда и предоставить строителям, созидающим пост ГАИ две-три бутылки водки.

Дальнейшая дорога выглядела фильмом о дерзком рейде героического диверсионного отряда по тылам противника. Блок-пост, остановка, бутылка с горючей смесью и пара-тройка зажигалок. И снова рывок. Блок-пост. Бутылка. Зажигалки. Семнадцать раз. Семнадцать раз от Стрыя до Харькова наш автобус останавливали.

Но самым ярким… Нет, не так. Самым душевным… Нет, тоже не так… Трудно подобрать эпитет для одной интересной встречи по дороге домой.

В видеокамере аккумулятор почти разрядился, оставалось всего пять-десять минут съемки, когда мы увидели, что проезжаем поля маков. Нет, не алых маков какого-то там Иссык-Куля, а вполне себе конкретных пышных лиловых цветов. Некоторые делянки кое-как скрывались за лесопосадками, но большинство привольно раскинулись вдоль шоссе Ровно-Киев. Ну как такое было не снять?

Я попросил остановиться на пять минут. Выскочили с оператором, и тот начал снимать эту красоту. Оператор был занят, поэтому первым приближающегося к нам местного жителя увидел я. Все бы ничего, но абориген был с лопатой в руках, и я подумал, что, наверное, съемку стоит прекратить. Ведь совершенно не понятно было, кому достанется первый удар – мне, оператору или, не дай бог, видеокамере.

-Добрый день, вуйко! – сказал я, когда дедушка подошел к нам на длину лопаты.

-И вам день добрый, — ответил вуйко миролюбиво, опершись о лопату.

-А не боитесь так выращивать мак? – осмелев, спросил я.

-А чего там… Кто его сажал? Мы тут пшеницу сажали. Кто-то пшеницу с маком перемешал, а мы посеяли. Вороны пшеницу выклевали, а мак взошел. Не вырывать же его?

-И что, участковый верит?

-Верит, — светло улыбнулся вуйко. – А чего б ему не верить?

И действительно, подумал я. Чего тут не верить. Сказано же – пшеницу сеяли. А сеять пшеницу закон не запрещает.

Веселое было время… Незабываемое.

Рассказывали, дело было на военной кафедре Харьковского университета. Из студентов готовили будущих офицеров ПВО. Тема занятия "Действие батареи ПВО по прикрытию мото-стрелкового батальона". И уточнение темы: "Стрельба по догонной траектории". Ну в смысле — стрельба по улетающему самолету, если перевести на гражданский язык. Полковник чертит на доске схемы, диктует, поясняет. Подводит итог и просит задавать вопросы. Поднимается рука. Встает студент:

-Товарищ полковник, всего один вопрос. Мы прикрываем батальон или мстим за него?

Немая сцена. Конец занятий.

Многие цитируют из "Золотого теленка": "Дышите глубже, вы взволнованы". И цитируют в том смысле, что вы взволнованы, дышите глубже, чтобы успокоиться. Да? Таки нет. Там, в романе, это совет актерам немого кино. По сценарию вы взволнованы, дышите глубже, демонстрируйте волнение. Нет? Таки да!

Я не пью. Так вышло. Некоторые полагают, что своим присутствием за столом я как-то обижаю нормальных, пьющих людей. Некоторые считают, что я чего-то недополучаю в результате своей перманентной трезвости, и всячески стараются меня уговорить наверстать. И чтобы как все. Ты не понимаешь, говорят мне, и я соглашаюсь – да, не понимаю.

Вернее, для себя и для наиболее настойчивых товарищей я выработал чеканную формулировку объяснения своего асоциального поведения. Люди пьют либо ради процесса, либо ради результата. Я не получаю удовольствия ни от первого, ни от второго. Не в том смысле, что меня с выпитого вдруг начинает пучить, канючить и гагачить. Мне не нравится вкус алкоголя, а результат никаких ощущений не вызывает – ни положительных, ни отрицательных.

Обычно такое объяснение действует.

Но коллектив, в котором я имел удовольствие работать в 1990 году, был чудо как дружен в области совместного распития. Поводом становилось все – уход в отпуск и возвращение из оного, дни рождения и календарные праздники. Сотрудники скидывались, если повод был общий, или виновники выставлялись самостоятельно. Всем было весело, до свинского состояния не напивались… почти никто не напивался. Пару раз фотограф на три дня после застолья пропадал, но все знали, что у его жены тяжелая рука, и относились к прогулам с пониманием.

И наша директор, и весь трудовой коллектив были готовы понять любого. Кроме меня. Нельзя сказать, чтобы я сильно страдал, но настойчивые уговоры принять, как все… ну нельзя же против коллектива… ты же нас уважаешь… а я тебя за это поцелую… ну что ты, как девочка… Девочки, кстати, в нашем коллективе были на передовом рубеже процесса, а я… Минут тридцать каждый раз продолжалось коллективное убалтывание меня, и снижать накал коллеги просветительской работы среди меня не собирались.

Летом девяносто года всем коллективом нашего прекрасного Дома Пионеров мы отправились в загородный пионерский лагерь для организации и проведения массового районного пионерско-комсомольского мероприятия. И после того, как процесс подготовки актива таки был запущен, мне сообщили, что вот сегодня вечером к нам приедет директор нашего Домика и не для контроля с ревизией, а вовсе даже для решения со мной важного спора.

Оказывается, сообщили мне коллеги, я поспорил с нашей директрисой, что смогу в одиночку выпить бутылку водки, и мне от этого ничего не будет. И все мои товарищи по работе как один, честно глядя мне в глаза, божились, что сами слышали, как я вызов принял и обещал вот в этом самом лагере, при всех, полулитровую бутылку водки приговорить.

Да, ты обещал, сказала приехавшая директриса и достала из сумки бутылку водки. Времена, кто помнит, по поводу водки были суровыми, разливали божественный напиток почему-то в бутылки зеленого стекла, да и в таком виде водку найти и купить было трудно. Таксисты здорово тогда поднялись на торговле водкой из-под полы.

Значит, директриса проявила не только принципиальность, но и изрядное старание, чтобы за свой счет приобрести этот пособие для решения нашего спора. Вот честно – до сих пор не понимаю, на кой черт ей и остальным это было нужно. Посмотреть, как я упьюсь? Что-то сдвинуть у меня в мозгу и сделать полноценным членом коллектива? Чего-то еще добиться от меня в пьяном состоянии? Не знаю и даже предположений не строил.

Спорили? Спорили, сказали все. Вот это выпить? Вот это, закричали все радостно. В одиночку. Хорошо.

То, что я не пил, вовсе не значило, что я не пробовал. В конце концов, на обмывании диплома в составе нашей группы я был единственным мужчиной, и так или иначе пришлось принять, как потом оказалось, то ли бутылку, то ли полторы водки. Без особых последствий.

Так что после общего отбоя я сходил на кухню, выпросил у поваров то, что могло послужить закуской – закусывать мне разрешили, добрые люди – и вместе с остальными коллегами в количестве десяти человек накрыл в пустом домике стол.

-Значит так, — сказал я. – Поскольку ни я, ни кто другой не знает, каких последствий можно ожидать от меня в пьяном состоянии, то Мария Петровна садится рядом со мной, и боже вас упаси, вклиниваться между нами, если меня вдруг потянет на какие-нибудь подвиги.

Никто не возражал, директриса села рядом.

-Приступим, — сказал я, намазал бутерброд маслом, съел его и налил себе водки в металлическую кружку.

Все притихли.

Пить я не умел. И не умею. Все эти лихие опрокидывания посуды в рот, громкие выдохи, гусарское питье с локтя и все такое, мне не интересны и недоступны моему пониманию. Поэтому, наполнив кружку на треть, я медленно, небольшими глотками ее осушил. Сделал паузу – меня всегда тянуло к театральщине – и, не торопясь, зажевал выпивку чем-то съедобным.

Все выдохнули.

Я налил еще треть и снова медленно-медленно выпил.

Мужчины за столом скривились, женщины отвели взгляды.

-Это точно водка? – спросил музрук, когда я принял третью порцию.

-Точно, — сказала директриса. – Я сама покупала.

Музрук взял бутылку и понюхал.

-Вроде, водка, — сказал музрук.

После четвертого подхода, директриса молча взяла бутылку и отхлебнула:

-Водка.

Сюрреализм ситуации подчеркивался тем, что на столе, за которым сидело одиннадцать человек, была только одна бутылка водки, и пил из нее единственный непьющий человек в комнате. С видимым отвращением, извращенно и бессмысленно. Мелкими глотками, не морщась и не гримасничая, как воду.

Налил – выпил – налил…

Когда в бутылке осталась где-то треть, директриса и завуч стали меня уговаривать прекратить процесс. Я настаивал на честной игре. Раз уж спорили, то… Тем более, что три желания, на которые, собственно, и шел спор, были совсем не лишними.

Да, спорили мы на три желания. Это уже потом я стал в спорах с женщинами формулировать условия иначе – на три желания, или на одно желание три раза. В общем, директриса признала свое поражение, и остаток водки выпил кто-то другой.

Потом все пошли смотреть видик, «Кошмар на улице вязов», и я вместе со всеми.

Утром в лагере была «Зарница». Кто не знает – детское военизированное соревнование. Приехали офицеры шефствующей части, привезли сигнальные ракеты, петарды, взрывпакеты и, как выяснилось к вечеру, ящик водки.

Пионерский и комсомольский актив Ленинского района, вроде бы, лег спать, а педколлектив снова уединился. На сцене были те же одиннадцать и четыре офицера. И ящик водки.

Старший по званию капитан взял на себя функции тамады и разливальщика. Наполнил кружки водкой и одну из них протянул мне.

Я вздохнул, собираясь снова повторить свою историю о процессе и результате, но тут мои коллеги, все десять человек, от музрука до директора, хором взревели: «Он не пьет! Он совершенно не пьет!»

Да. С тех пор я как-то перестал верить в логику.

Вот как оно бывает с текстами? Автор придумывает идею, пишет, скажем, роман, отправляет поучившийся текст в издательство. Издательство с текстом знакомится и сообщает автору, что да, подходит, будем делать книгу.

Ура! Счастье! Не зря морочил голову столько времени, радуется автор. Готовится договор: условия, реквизиты, подписи. И становится понятно, что большинство издательств сегодня жаждут выплатить автору гонорар не вот так, сходу, а в виде роялти.

Если кто не знает – я поясню.

Книга издается, ее начинают продавать. По итогам квартала выясняется, сколько штук продали, на какую сумму. И через два месяца автор получает заработанные деньги. Порциями, в зависимости от того, сколько издательство продало.

Все правильно? Все честно?

Нет, я не о звездах сейчас, хотя, насколько я знаю, звезд сейчас тоже потихоньку подвигают к этому варианту. Я о простых среднетиражных авторах. Еще я понимаю, что у писателя особого выбора нет, тут издателям и самому автору совершенно понятно — хочешь издаться и что-то заработать – соглашайся, иначе… Иди, ищи другое издательство, работающие по другим лекалам.

Я давно пытаюсь понять логичность варианта с роялти. Даже не справедливость – логичность.

Автор, как уже было изложено выше, написал текст, который понравился издательству. Профессионалы издательства решили, что написанное вполне тянет по качеству на книгу, на которой издательство может заработать. Собственно, издательство для того и создается, чтобы деньги зарабатывать, а не нести разумное-доброе-вечное, если кто-то не знал.

Издательство вкладывает деньги, запускается процесс, редакторы там, корректоры с верстальщиками, бумага, типография — и получается книга, которая передается в реализацию. Всем участникам процесса платят зарплату, или гонорар, но по факту выполненной работы, типография – так та вообще может попросить денег вперед… А писатель ждет конца квартала, чтобы… ну понятно.

Давайте попытаемся объяснить себе, почему издательство не выплачивает деньги авансом.

Риски, понятно, то, се… Но простите, риски писателя заключаются в следующем – он тратит свое время и силы на создание текста, который устраивает издательство. Не дотянул по качеству, не учел конъюнктуру – имеет у себя в столе текст, который никто не берется продавать. Вот это называется риском автора. Он рискнул и…

Дальше начинаются риски издательства. Они, наверное, больше, чем авторские, но они именно что издательские. Если после издания книга не продается, то виноват кто? Все виноваты, понятно, но писатель в данном случае виноват меньше всех. Издательство ведь признало его текст вполне качественным. И не в том смысле качественным, что ах, ночь не мог оторваться от распечатки. Профессионалы — редакторы, маркетологи (я надеюсь), реализаторы — ознакомились с текстом и признали, что он имеет продажные перспективы. То есть, качество устроило. И если дальше книга в продаже провалилась, то виноват кто-то из этих самых профессионалов. Нет?

Маркетологи неверно оценили состояние рынка и неправильно спрогнозировали тренды сезона, редакция сунула книгу не в ту серию, художник, корректор, редактор отнеслись к своим обязанностям халатно и без воображения, реализаторы завалили продажи… При чем здесь писатель? Вы же сами сказали, что все он хорошо написал, вас это качество устраивает… Нет?

Предположим, человек покупает машину, чтобы открыть, к примеру, таксопарк. Приходит к производителю машин (я упрощаю схему, но и так понятно) и берет у него автомобиль. Тщательно осматривает его, оценивает, приглашает специалистов с собой, чтобы не ошибиться и не прогадать. Подходит. А деньги, говорит будущий таксист, я тебе выплачу после того, как машина окупится за счет полученной прибыли. Но если не окупится, то прости, буду ее бесплатно эксплуатировать, пока не наберу денег. Поскольку производитель у нас сейчас условный, то он соглашается.

Через какое-то время оказывается, что водит таксист хреново, на работу выходит один раз в неделю, да и город для своего бизнеса он выбрал неправильно, не ездят тут люди на такси, или на таком конкретном такси. Еще, конечно, возможны варианты с ураганами, наводнениями, налетами бандитов, но мы сейчас не о них. Мы о том, что бизнесмен, взявший себе автомобиль, не смог его окупить.

Понимаешь, говорит он производителю, ну не пошло у меня. Обстоятельства так сложились, рынок услуг перегружен… вот. Да и машина твоя, если честно, не так, чтобы шикарная. Так себе машина, если честно. Так что, я пока буду ее гонять, что-то будет капать, пока срок договора не истечет. Если хочешь (это в лучшем случае) я могу договор расторгнуть, машину тебе вернуть, а ты ее кому-нибудь другому предложи. Да, она уже пользованная, таких у нас не любят и, чаще всего, не берут, но ты не расстраивайся, делай новую машину. Может, я ее у тебя возьму на тех же условиях. И не смотри на меня так – я ведь тоже пострадал в результате. Заправлял ее кто? Я, на свои кровные. Масло там, техобслуживание. Зарплаты механикам, маркетологам, менеджерам я ведь платил, не ты. Гаишникам платил неоднократно, за стоянку, за сигнализацию – знаешь, как сейчас машины воруют? Так что обе стороны понесли расходы, все по-честному.

Бредовая ситуация? Более чем.

А с книгами этот номер проходит. И подается многими издательствами, как единственно справедливый.

Я не против роялти, ни в коем случае. Написал книгу писатель, подписал договор, по которому передает права, скажем, на тираж в миллион экземпляров, получил аванс за тираж, который издательство считает возможным продать, а потом, если профессионалы сработали профессионально, и фортуна улыбнулась, то начинает получать дополнительные денежки из расчета сколько-то там процентов от продаж.

Да.

О чем это я? О том, наверное, что как-то все не очень здорово сейчас в книгоиздании, что в российском, что в украинском. И, помимо общего кризиса, объективного (хотя и тут есть вопросы) есть еще и проблемы распределения рисков.

Но если писателю такая система не нравится, то, конечно, он может найти себе и другое издательство, более логичное.

Во всяком случае, может поискать.