The dusk was on the mountain

And the stars were dim and frail

When the bats came flying, flying

From the river and the vale

To wheel against the twilight

And sing their witchy tale.

"We were kings of old!" they chanted,

"Rulers of a world enchanted;

"Every nation of creation

"Owned our lordship over men.

"Diadems of power crowned us,

"Then rose Solomon to confound us,

"In the form of beasts he bound us,

"So our rule was broken then."

Whirling, wheeling into westward,

Fled they in their phantom flight;

Was it but a wing-beat music

Murmured through the star-gemmed night?

Or the singing of a ghost clan

Whispering of forgotten might?

Звёзды тусклы; на вершинах

Отсвет гаснущей зари.

От реки и от долины —

Чу! — летят нетопыри

Ведьмовские петь былины:

«Древле были мы цари

Зачарованного мира!»

Хор кружит во тьме эфира:

«Все творенья в поколеньях

Испытали нашу власть!

Знак могущества венчал нас;

Соломон сам посрамлял нас,

В облик зверский заточал нас —

Нашему б правленью пасть!»

Вихорь вкругорядь к закату

Рой их иллюзорный мчит.

Ветром музыка ль крылата

Через россыпь звёзд журчит?

Шёпчут ль призраков отряды

О могучих, кто забыт?

Перевод Алексея Папонова

Полнеба в мерцании звездном,

В горах догорает закат.

Из сумерек вдруг соткался

Летучих мышей отряд —

И кружат они над долиной,

И шепчут, хором, не в лад:

«Когда-то мы были царями,

Владели землей и морями,

И из людей невозбранно

Сосали кровушку всласть,

Носили мы звезды в коронах...

Но волею Соломона

Мы скованы плотью животной,

Так кончилась наша власть...»

Давно растворились в закате

Все шорохи кожистых крыл.

Взаправду ль они — остатки

Тех жутких додревных сил?

И, венчанный звездной ночью,

В раздумиях мир застыл...

Перевод Кайла Иторра

Falume of Spain rode forth amain when twilight's crimson fell

To drink a toast with Bahram's ghost in the scarlet land of Hell.

His rowels clashed as swift he dashed along the flaming skies;

The sunset rade at his bridle braid and the moon was in his eyes.

The waves were green with an eery sheen over the hills of Thule

And the ripples beat to his horses' feet like a serpent in a pool.

On vampire wings the shadow things wheeled round and round his head,

Till he came at last to a kingdom vast in the Land of the Restless Dead.

They thronged about in a grisly rout, they caught at his silver rein;

"Avaunt, foul host! Tell Bahram's ghost Falume has come to Spain!"

Then flame-arrayed rose Bahram's shade: "What would ye have, Falume?"

"Ho, Bahram who on Earth I slew where Tagus' waters boom,

Now though I shore your life of yore amid the burning West,

I ride to Hell to bid ye tell where I may ride to rest.

My beard is white and dim my sight and I would fain be gone.

Speak without guile: where lies the isle of mystic Avalon?"

"A league behind the western wind, a mile beyond the moon,

Where the dim seas roar on an unknown shore and the drifting stars lie strewn:

The lotus buds there scent the woods where the quiet rivers gleam,

And king and knight in the mystic light the ages drowse and dream."

With sudden bound Falume wheeled round, he fled through the flying wrack

Till he came again to the land of Spain with the sunset at his back.

"No dreams for me, but living free, red wine and battle's roar;

I breast the gales and I ride the trails until I ride no more."

Фалум скакал от испанских скал, багрил его плечи закат,

Призрак Бахрама ждал его там, у входа в пламенный Ад.

Доспех гремел, а Фалум летел в горящих небесах;

С лучом заката на тонкой узде, со злою луной в глазах.

Волн жуткий плеск, зелёный блеск — над Туле северный свет,

Пенилась рябь у ног коня и шипела змеёю вослед.

Вампирских крыл и жутких рыл рой плыл над головой,

Но прибыл он в тот скорбный дом, где мертвец обитал живой.

«Эй, нежить, кыш! Бахрам, услышь, Фалум-испанец здесь!»

Толпа теней среди алых огней передала его весть.

Мертвец-Бахрам ответил словам: «Эй, Фалум, что за чёрт?»

«Когда-то я сразил тебя средь Тагуса бурных вод,

Бахрам, но дай мне свой ответ, ведь говорю я с тобой,

Проделав путь, чтоб вызнать суть, где обрету покой.

Ведь борода моя уж седа, и скоро ждёт смертный сон.

Скажи без обид, далече ль лежит туманный Авалон?»

«Лигу за западным ветром скачи, и милю за полной луной,

Где тёмное море на скалах шумит и звёзды идут на покой,

Где лотос цветёт средь зелёных лесов, где тихие реки блестят,

Где и король, и воитель живут в тумане, и грезят — и спят».

Резко Фалум коня повернул — и помчал от призрака прочь,

Гнал что есть силы до Испании милой, за спиною оставив ночь.

«Не для меня эти грёзы и сны, дайте волю мне, меч и вино;

Буду я воевать, по дорогам скакать, пока смертный час не пробьёт».

Перевод Марка Калласа

The riders of Babylon clatter forth

Like the hawk-winged scourgers of Azrael

To the meadow-lands of the South and North

And the strong-walled cities of Israel.

They harry the men of the caravans,

They bring rare plunder across the sands

To deck the throne of the great god Baal.

But Babylon's king is a broken shell

And Babylon's queen is a sprite from hell;

And men shall say, "Here Babylon fell,"

Ere Time has forgot the tale.

The riders of Babylon come and go

From Gaza's halls to the shores of Tyre;

They shake the world from the lands of snow

To the deserts, red in the sunset's fire;

Their horses swim in a sea of gore

And the tribes of the earth bow down before;

They have chained the seas where the Cretans sail.

But Babylon's sun shall set in blood;

Her towers shall sink in a crimson flood;

And men shall say, "Here Babylon stood,"

Ere Time has forgot the tale.

Вавилонские орды, их кони бегут

Что бичи Азраила на крыльях орлов,

Их Север и Юг с содроганием ждут,

И стены израильских ждут городов.

Истребляют они караваны купцов,

Добычу приносят из скудных песков,

Украшая Баала великого трон.

Но царь Вавилона уж спит мёртвым сном,

Царица — из Ада прибывший фантом.

И люд изречёт: «Здесь был Вавилон».

Но Время не вспомнит о нём.

Вавилонские орды без устали мчат

От берега Тира до Газы твердынь;

По снежному насту копыта стучат

И по пескам бескрайних пустынь;

Их кони плывут по красным морям,

Неся смерть и ужас земным племенам;

Уж Крита заняли морской окоём.

Но звезду Вавилона кровавый ждёт сон,

И стены, и башни зальёт багрецом;

И люд изречёт: «Так пал Вавилон».

Но Время не вспомнит о нём.

Перевод Марка Калласа

Eight thousand years ago a man I slew;

  I lay in wait beside a sparkling rill

  There in an upland valley green and still.

The white stream gurgled where the rushes grew;

The hills were veiled in dreamy hazes blue.

  He came along the trail; with savage skill

  My spear leaped like a snake to make my kill —

Leaped like a striking snake and pierced him through.

And still when blue haze dreams along the sky

  And breezes bring the murmer of the sea,

A whisper thrills me where at ease I lie

  Beneath the branches of some mountain tree;

He comes, fog-dim, the ghost that will not die,

  And with accusing finger points at me.

Минуло восемь тысяч лет с тех пор,

  Как человека погубил. Я ждал

  Его в долине тихой — лишь бежал

Ручей со мною рядом. Хоть средь гор

Стелился голубой туман, обзор

  Был мне открыт... Гляжу: идёт! Я сжал

  Оружие в руке. Удар! Попал!

Копьё — насквозь: силён был мой напор.

И всё ж — туман растает целиком,

  И море зашумит, волной маня,

Меня настигнет шёпот, а потом

  Под деревом в горах увижу я

Немёртвый призрак, что своим перстом

  Укажет в обвиненьи на меня.

Перевод Дмитрия Квашнина

These are the gates of Nineveh: here

  Sargon came when his wars were won,

Gazed at the turrets looming clear,

  Boldly etched in the morning sun.

Down from his chariot Sargon came,

  Tossed his helmet upon the sand,

Dropped his sword with its blade like flame,

  Stroked his beard with his empty hand.

"Towers are flaunting their banners red,

  The people greet me with song and mirth,

But a weird is on me," Sargon said.

  "And I see the end of the tribes of earth.

"Cities crumble, and chariots rust—

  I see through a fog that is strange and gray—

All kingly things fade back to the dust,

  Even the gates of Nineveh."

Саргон примчал к Ниневии вратам,

  Едва лишь выиграл свои сраженья.

К рассвету шёл он, к солнечным лучам

  Чрез ниневийские он гнал владенья.

И спрыгнул с колесницы он своей,

  И бросил шлем в песок Саргон могучий,

Затем и меч. Взяв несколько прядей,

  Погладил бороду... Мрачней стал тучи.

«Смотрите, — он сказал, — знамёна там,

  На башнях, высоко. Мне люди оды

И песни всё поют, всё шум да гам!

  Но вижу я, что смертны все народы.

Все грады смолкнут, колесницы ржа

  Изъест. Я вижу сквозь туман столетий:

Всё истлевает в прах, и он, кружа,

  Восторжествует, где ворота эти».

Перевод Дмитрия Квашнина

Вернулся однажды с войны победитель Саргон

И — статуей бронзовой замер в воротах раскрытых.

Кирпичные башни вдоль стен полыхали огнем,

Рассветом степным по-весеннему щедро залиты.

Саргон со своей колесницы нетвердо сошел,

Сорвал меднокупольный шлем боевой, драгоценный,

А меч, что дороже считал, чем венец и престол,

Как мусор ненужный, отбросил на пыльную землю.

«На башнях сверкает багрянец победных знамен,

Ниневии люд мне поет вековечную славу,

Но было виденье мне, — мрачно промолвил Саргон, —

Что наша держава утонет в потоке кровавом.

Я видел — руины, и бури, и пламя, и страх,

И многие тысячи в битвах бессмысленных павших...

Все царства коварное время развеет во прах,

Все сгинет в свой срок — и Ассирия грозная наша».

Перевод Кайла Иторра

Врата Ниневии — сюда шагнул

Саргон, закончив войны все свои,

На башни крепкие взглянул,

Гордо стоящие в лучах зари.

На землю с колесницы он ступил

И бросил на песок шлем свой,

Сверкающий как пламя меч он уронил,

Пригладил бороду рукой.

«Красивые знамена реют на вершинах стен,

Встречает меня радостный народ,

Но чувство странное взяло мой разум в плен —

Я понимаю, земные племена погибель ждет.

Крошатся города, ржавеют колесницы —

Я вижу это сквозь сумрачный туман,

И в пыль вокруг все обратится,

Даже Ниневии Врата», — Саргон сказал.

Перевод Романа Дремичева

I heard the harp of Alfred

  As I went o'er the downs,

When thorn-trees stood at even

  Like monks in dusky gowns;

I heard the music Guthrum heard

  Beside the wasted towns;

When Alfred, like a peasant,

  Came harping down the hill,

And the drunken Danes made merry

  With the man they sought to kill,

And the Saxon king laughed in their beards

  And bent them to his will.

I heard the harp of Alfred

  As twilight waned to night;

I heard ghost armies tramping,

  As the dim stars flamed white;

And Guthrum walked at my left hand,

  And Alfred at my right.

Я слышал арфу Альфреда,

Когда спускался вниз,

И тёрн уж примерял в овраге

Чернь монашьих риз;

Я слышал арфу средь равнин, и Гутрум ей внимал

Средь опустевших городов, где жёг и убивал.

Вот Альфред, как простой певец,

Спустился к ним с холма,

Внимали даны во хмелю

Тому, чья голова

Была дороже золота, ведь этот молодец

Английский был король, кому они ковали смерть.

Я слышал арфу Альфреда,

И сумерки во тьме

Растаяли, и призраки

Сражались в моём сне;

И слева Гутрум-дан шагал, кольчугою звеня,

И Альфред-сакс, король-арфист, шёл справа от меня.

Перевод Марка Калласа

Услышал я Альфреда арфу,

Серебряных пение струн,

И терн встал по стойке «смирно»

Дружиной древесных рун;

И Гутрум бурдюк отложил с вином

Впервые за много лун.

И Альфред в одежде крестьянской

Пришел в лагерь данов, один,

И музыкой радость принес им,

И жажду убийства смирил —

Изгнанник-король им смеялся в лицо

И воле своей подчинил.

Услышал я Альфреда арфу,

Когда отгорела заря,

От поступи призрачных армий

Беззвучно трепещет земля;

И Гутрум и Альфред бок о бок скачут

В ночи по звездным полям...

Перевод Кайла Иторра

How many weary centuries have flown

  Since strange-eyed beings walked this ancient shore,

  Hearing, as we, the green Pacific's roar,

Hewing fantastic gods from sullen stone!

The sands are bare; the idols stand alone.

  Impotent 'gainst the years was all their lore:

  They are forgot in ages dim and hoar;

Yet still, as then, the long tide-surges drone.

What dreams had they, that shaped these uneouth things?

Before these gods what victims bled and died?

What purple galleys swept, along the strand

That bore the tribute of what dim sea-kings?

But now they reign o'er a forgotten land,

Gating forever out beyond the tide.

Как много унеслось с тех пор веков,

  Когда, вдоль древних берегов бродя,

  Здесь жили существа, и возводя

Из камня фантастических богов!

Здесь идолы стоят среди песков.

  Забыты мифы много лет спустя:

  Века пожрали их, вперёд летя.

Приливы всё ж гудят — и вновь, и вновь.

Те древние какие зрели сны?

Какие жертвы умирали тут?

Какие корабли шли среди волн,

Неся дань королей морских к земным?

Но древние направили свой чёлн

Теперь за горизонт — далёк маршрут.

Перевод Дмитрия Квашнина

The green waves wash above us

  Who slumber in the bay

As washed the tide of ages

  That swept our race away.

Our cities—dusty ruins;

  Our galleys—deep sea slime;

Our very ghosts, forgotten,

  Bow to the sweep of Time.

Our land lies stark before it

  As we to alien spears,

But, ah, the love we bore it

  Outlasts the crawling years.

Ah, jeweled spires at even—

  The lute's soft golden sigh—

The Lion-Gates of Knossos

  When dawn was in the sky.

Мы в зелени залива,

  Поверх — волна шумит...

И, как потоком водным,

  Веками смыт наш Крит.

На дне лежать галерам,

  В руинах — городам...

Забыты наши тени,

  Кладут поклон векам.

Наш край пред тьмой столетий

  Защиты не найдёт,

Но то, что мы любили,

  Века переживёт.

Ах, как прекрасны шпили,

  И лютни вздох парит,

И золото Врат Кносса

  В лучах зари блестит.

Перевод Дмитрия Квашнина

Плещется зелень морская

Над золотыми песками,

Волны столетий смывают

Все то, что создано нами.

Пыль и руины остались

Там, где росла слава Крита.

Время безжалостней стали:

Все, чем мы были — забыто.

Наши потомки-изгои

Только одно сохранили:

Кровью единые с морем,

Наша любовь в нем и сила.

И самоцветные волны

Над лабиринтами Кносса

Сны навевают достойным,

Смехом над смертью безносой...

Перевод Кайла Иторра

I walked in Tara's wood one summer night,

  And saw, amid the still, star-haunted skies,

  A slender moon in silver mist arise,

And hover on the hill as if in fright.

Burning, I seized her veil and held her tight:

  An instant all her glow was in my eyes;

  Then she was gone, swift as a white bird flies,

And I went down the hill in opal light.

And soon I was aware, as down I came,

  That all was strange and new on every side;

    Strange people went about me to and fro,

And when I spoke with trembling mine own name

  They turned away, but one man said: "He died

    In Tara Wood, a hundred years ago."

В лес Тары летней ночью я забрёл,

  И там, где звёзды плыли в небесах,

  Увидел серп луны — и будто страх

Меня заставил встать. Лишь ореол

Луны я видел... и вуаль отвёл

  С её лица — и обнял впопыхах.

  Горел, но обнимал. Как крыльев взмах —

Она умчалась... Я с холма сошёл.

И вскоре понял я, что странно всё

  И ново для меня со всех сторон,

    И люди все вокруг меня молчат.

Когда ж я имя им назвал своё,

  Один старик сказал: «В лес Тары он

    Ушёл и умер там сто лет назад».

Перевод Дмитрия Квашнина

There came to me a Shape one summer night

  When all the world lay silent in the stars

  And moonlight crossed my room with ghostly bars.

It whispered hints of weird unhallowed sight;

I followed, then in waves of spectral light

  Mounted the shimmery ladders of my soul.

  Where moon-pale spiders, huge as dragons, stole—

Great forms like moths with wings of wispy white.

Then round the world the sighing of the loon

  Shook misty lakes beneath the false dawn's gleams.

    Rose-tinted shone the skyline's minaret.

    I rose in fear and then with blood and sweat

  Beat out the iron fabrics of my dreams

And shaped of them a web to snare the moon.

Той летней ночью мир был полон звёзд,

И лунный свет моё окно нашёл.

И некий Человек ко мне пришёл —

Шептал о странном и незримом гость.

Я ум пустил в полёт. Тенёта сплёл

Души моей, где луннопауки

Скользили — как драконы велики...

Я видел форм огромных ореол.

Вселенский вздох — как эхо от струны —

Сотряс озёра; лжерассвета блик

Ввысь минаретом взмыл средь облаков;

И я вскочил, дрожа, и пот, и кровь

Оковы грёз моих разбили вмиг,

Сплели сеть снов, ловя ей диск луны.

Перевод Дмитрия Квашнина, Марка Калласа *

There came to me a Man one summer night,

When all the world lay silent in the stars,

And moonlight crossed my room with ghostly bars.

He whispered hints of weird, unhallowed sight;

I followed—then in waves of spectral light

Mounted the shimmery ladders of my soul

Where moon-pale spiders, huge as dragons, stole—

Great forms like moths, with wings of wispy white.

Around the world the sighing of the loon

Shook misty lakes beneath the false-dawn's gleams;

Rose tinted shone the sky-line's minaret;

I rose in fear, and then with blood and sweat

Beat out the iron fabrics of my dreams,

And shaped of them a web to snare the moon.

They hauled him to the crossroads

  As day was at its close;

They hung him to the gallows

  And left him for the crows.

His hands in life were bloody,

  His ghost will not be still

He haunts the naked moorlands

  About the gibbet hill.

And oft a lonely traveler

  Is found upon the fen

Whose dead eyes hold a horror

  Beyond the world of men.

The villagers then whisper,

  With accents grim and dour:

"This man has met at midnight

  The phantom of the moor."

Его притащили на перекресток дорог,

Когда день клонился к концу,

И вздернув в крепкой петле

Оставили на пир воронью.

Его руки при жизни были в крови,

Его призрак покой не найдет,

Появляется там, где казнили его

У холма среди голых болот.

Часто путников здесь находили

На границе топей гнилых,

И в их мертвых глазах был лишь ужас,

Что рождается за краем мира живых.

И шептались после крестьяне

Тоном мрачным, холодным как лед:

«В полночь человек тот столкнулся

С призраком местных болот».

Перевод Романа Дремичева

В петле на перекрёстке

  Свои он кончил дни,

И труп его воронам

  Оставили они.

В крови по локоть руки —

  Так жил; теперь же он

Всё бродит по болотам

  Как призрак, как фантом.

И путника, бывает,

  Находят в тех местах:

В глазах его раскрытых

  Застыл навеки страх.

А жители деревни

  Угрюмо говорят:

«Он встретил призрак в топи —

  И в полночь видел ад».

Перевод Дмитрия Квашнина

Его привели к закату,

На сломанный вздернув сук,

И воронам на расправу

Висеть оставили труп.

В крови его были руки —

И дух не обрел покой:

В болотах вокруг на лигу

Он бродит ночной порой.

И путников одиноких

На пустошах торфяных,

Остывших уже, находят

От страха совсем седых.

И шепчутся поселяне,

Такой увидав исход:

Мол, вновь на охоту вышел

Висельник-из-болот...

Перевод Кайла Иторра

They hanged John Farrel in the dawn amid the marketplace;

At dusk came Adam Brand to him and spat upon his face.

"Ho neighbors all," spake Adam Brand, "see ye John Farrel's fate!

'Tis proven here a hempen noose is stronger than man's hate!

"For heard ye not John Farrel's vow to be avenged upon me

Come life or death? See how he hangs high on the gallows tree!"

Yet never a word the people spoke, in fear and wild surprise-

For the grisly corpse raised up its head and stared with sightless eyes,

And with strange motions, slow and stiff, pointed at Adam Brand

And clambered down the gibbet tree, the noose within its hand.

With gaping mouth stood Adam Brand like a statue carved of stone,

Till the dead man laid a clammy hand hard on his shoulder bone.

Then Adam shrieked like a soul in hell; the red blood left his face

And he reeled away in a drunken run through the screaming market place;

And close behind, the dead man came with a face like a mummy's mask,

And the dead joints cracked and the stiff legs creaked with their unwonted task.

Men fled before the flying twain or shrank with bated breath,

And they saw on the face of Adam Brand the seal set there by death.

He reeled on buckling legs that failed, yet on and on he fled;

So through the shuddering market-place, the dying fled the dead.

At the riverside fell Adam Brand with a scream that rent the skies;

Across him fell John Farrel's corpse, nor ever the twain did rise.

There was no wound on Adam Brand but his brow was cold and damp,

For the fear of death had blown out his life as a witch blows out a lamp.

His lips were writhed in a horrid grin like a fiend's on Satan's coals,

And the men that looked on his face that day, his stare still haunts their souls.

Such was the fate of Adam Brand, a strange, unearthly fate;

For stronger than death or hempen noose are the fires of a dead man's hate.

На рынке вздёрнут Фаррел Джон, лишь рассвело, и вот —

Закат, и Адам Бренд, придя, в лицо ему плюёт.

«Соседи, гляньте! — он сказал, — вот Фаррела судьба!

Петля пеньковая сильней, чем злость и похвальба.

Всяк слышал, клялся Фаррел Джон, что мне он отомстит,

Живой иль мёртвый, но смотри, как высоко висит!»

Никто ответить не успел, — нежданно труп поднял

Лицо ужасное — и всех незрячий взгляд пронял.

Небыстр, негибок, странен жест на Бренда указал,

С шибеницы спустился труп, петлю в руках держал.

Со ртом раскрытым, как стату́й, застыл Бренд, будто ждёт,

Как трупа липкая рука ему плечо сожмёт.

Вопит, в аду душою, Бренд, кровь отлила с лица,

Как пьяный, бросился бежать он прочь от мертвеца,

Суставом мёртвым затрещав, за ним мумиеглав,

Базар визжит, нога скрипит, но труп бежит стремглав.

Ховаться ли от пары той, пытаться ль утекать...

У Адама видна в лице уж смертная печать.

Он поскользнулся, но вскочил и дальше побежал,

Сквозь корчившийся рынок труп полуживого гнал.

Свалился Адам у реки — мог небо крик пронзать,

А поперёк труп Фаррела, и им двоим не встать.

Не ранен Адам Бренд, но лоб остыл и влажен чуб,

Так смерти страх задул его, как ведьмину свечу.

Как угли в дьявольском аду, был страшен его взгляд,

И всяк, улыбку видевший, забыть её бы рад.

Судьбы нездешней Адам Бренд не ожидал никак, —

Сильней и смерти, и петли жар злобы мертвяка.

Перевод Алексея Папонова

These will I give you Astair: an armlet of frozen gold,

Gods cut from the living rock, and carven gems in an amber crock,

And a purple woven Tyrian smock, and wine from a pirates' hold.

Kings shall kneel at your feet, Astair, emperors kiss your hand;

Captive girls for your joy shall dance, slim and straight as a striking lance,

Who tremble and bow at your mildest glance, and kneel at your least command.

Galleys shall break the crimson seas seeking delights for you;

With silks and silvery fountain gleams, I will weave a world that glows and seems,

A shimmering mist of rainbow dreams, scarlet and white and blue.

Or is it glory you wish, Astair, the crash and the battle-flame?

The winds shall break on the warship's sail, and Death ride free at my horse's tail,

Till all the tribes of the earth shall wail at the terror of your name.

I will break the thrones of the world, Astair, and fling them at your feet;

Flame and banners and doom shall fly, and my iron chariot rend the sky,

Whirlwind on whirlwind heaping high, death and a deadly sleet.

Why are you sad and still, Astair, counting my words as naught?

From slave to queen I have raised you high, and yet you stare with a weary eye,

And never the laugh has followed the sigh, since you from your land were brought.

Do you long for the lowing herds, Astair? For the desert's dawning white?

For the hawk-eyed tribesman's coarse, hard fare, and the brown firm limbs, hard and bare,

And the eagle's rocks and the lion's lair, and the tents of the Israelite?

I have never chained your limbs, Astair; free as the winds that whirl.

Go if you wish, the doors are wide, since less to you is and emporer's pride,

Than the open lands where the tribesmen ride, wooing the desert girl.

Все для тебя, для тебя лишь, Эстер:

Льдистого злата браслеты,

Тирских ковров темно-алая ткань,

Вина из дальних, неведомых стран,

Черный янтарь из земли Хорасан,

Северных стран самоцветы.

Сотни владык пред тобою, Эстер,

Вмиг упадут на колени,

Взятые в сотнях подвластных твердынь

Сотни покорных красоток-рабынь

Прихоти выполнят все, моя жизнь —

Слово мое неизменно.

Только вели — и пошлю я в поход

Сотни судов крутобоких,

Чтобы найти средь заморских щедрот

Радость, что сердце твое развлечет,

Чтобы мечты обрели твои плоть

В нам отведенные сроки.

Или о славе ты грезишь, Эстер,

О почестях воинской брани?

Скажи — и под ветром, огнем и мечом

Падут все вожди всех краев и племен,

И многие сотни разбитых корон

Тебе подарю я, мой ангел.

Я сокрушу все престолы, Эстер,

И брошу к твоим стопам;

Пламя, и стяги, и рок над землей,

И колесница моя за тобой

Прорвется сквозь вихри, и бурю, и зной,

И мы полетим к небесам.

Но почему ты печальна, Эстер?

В чем дело, моя любовь?

Из края родного тебя я увел,

Из рабства вознес я тебя на престол —

Но пуст и печален полночный твой взор,

Моих ты не слышишь слов...

Ты хочешь вернуться обратно, Эстер,

Туда, где была рождена?

Где белое солнце над алым песком,

Где черные камни, как призрачный сон,

Где смуглые дети пустынных племен

Восходят на гору Синай?

Я не держу тебя силой, Эстер —

В оковах звезде не бывать.

Иди, коль желаешь, коль воля твоя

И ветер пустынь тебе ближе, чем я,

Чем книга несбывшегося бытия...

Твой выбор. Тебе решать.

Перевод Кайла Иторра

Nial of Ulster, welcome home!

What saw you on the road to Rome?―

  Legions thronging the fertile plains?

Shouting hordes of the country folks

  With the harvest heaped in their groaning wains?

Shepherd piping under the oak?

Laurel chaplet and purple cloak?

  Smokes of the feasting coiled on high?

Meadows and fields of the rich, ripe green

  Lazing under a cobalt sky?

Brown little villages sleeping between?

What saw you on the road to Rome?

"Crimson tracks in the blackened loam,

  "Skeleton trees and a blasted plain,

  "A heap of skulls and a child insane,

  "Ruin and wreck and the reek of pain

"On the wrack of the road to Rome."

Nial, what saw you in Rome?―

  Purple emperors riding there,

Down aisles with walls like marble foam,

  To the golden trumpet's mystic flare?

  Dark-eyed women who bind their hair,

As they bind men's hearts, with a silver comb?

  Spires that cleave through the crystal air,

  Arch and altar and amaranth stair?

Nial, what saw you in Rome?

"Broken shrines in the sobbing gloam.

  "Bare feet spurning the marble flags,

"Towers fallen and walls digged up,

  "A woman in chains and filthy rags.

"Goths in thee Forum howled to sup,

"With an emperor's skull for a drinking-cup.

"The black arch clave to the broken dome.

  "The Coliseum invites the bat.

  "The Vandal sits where the Caesars sat;

"And the shadows are black on Rome."

Nial, Nial, now you are home.

Why do you mutter and lonely roam?

  "My brain is sick and I know no rest;

  "My heard is stone in my frozen breast,

  "For the feathers fall from the eagle's crest

"And the bright sea breaks in foam―

  "Kings and kingdoms and empires fall,

  "And the mist-black ruin covers them all,

  "And the honey of life is a bitter gall

"Since I traveled the road to Rome."

«Улад Ниал, с возвращеньем твоим!

Что ты видел дорогою в Рим?

Легионы теснятся средь тучных равнин?

Клич селян: урожай где рос,

Грузят его на скрипучий воз?

На дуде сел под дубом играть пастушок?

Пурпурный плащ да лавровый венок?

Высоки столбы от пиров дымов?

Отдыхает под кобальтом небес

Зелень всхожих полей да сочных лугов?

Между ними деревни спят окрест?

Что ты видал по дороге в Рим?»

  «Рудый след среди почерневших глин,

  Безумца-дитя, грудой черепа,

  Остовы дерев, пепелища равнин,

  Разоренье, крах, болью путь пропах

  По разбитым дорогам, ведущим в Рим».

«Ниал, а в Риме что видел самом?

Императора в пурпуре выезд верхом?

Переходы с мраморно-пенной стеной,

Где таинственно вспыхнет факел златой?

Гребней серебро черновласых прелестниц,

Что причёску пронзает, как сердца мужские?

Амарант алтарей, и арок, и лестниц?

И хрустальный воздух рассекшие шпили?

Ниал, а в Риме что видел самом?»

  «На рассвете святыни пошли на слом,

  Валят мрамор скамеек голой ногой,

  Башни пали, подкоп под стеной.

  Жены в цепях и в грудах тряпья.

  Го́тов на Форуме пьяный вой,

  У них цезаря череп — чаша питья.

  Купол разбит — аркой чёрной стал.

  Нетопырий дом теперь Колизей.

  Где сидели цезари, сел вандал.

  И черным-черно в Риме от теней».

«Ниал, ты уж вернулся домой,

Что ж бормочешь, бродя, сам с собой?»

  «Нет покоя мне, болен мой мозг,

  Сердце — камень, дыханье — мороз:

  С гербового орла пали перья,

  Море яркое взбилося в пену,

  Пали царства, вожди и империи,

  Скрыл туман темноту их руин,

  Жизнь не мёд, горечь желчи мне меряет,

  С той поры, как ходил я в Рим».

Перевод Алексея Папонова

Trumpets triumph in red disaster,

  White skulls litter the broken sod,

And we who ride for the one Black Master

  Howl at the iron gates of God.

Temples rock and the singers falter,

  Lights go out in the rushing gloom—

Slay the priest on his blackened altar,

  Rip the babe from the woman's womb!

Black be the night that locks around them,

  They who chant of the Good and Light,

Black be the pinions that shall confound them.

  Breaking their brains with a deadly fright.

Praised be the Prince that reigns forever

  Throned in the shadows stark and grim.

Where cypress moans by the midnight river—

  Lift your goblets and drink to him!

Virgins wail and a babe is whining

  Nailed like a fly on a gory lance;

White on the skulls the stars are shining,

  Over them sweeps our demon's dance.

Trumpets bray and the stars are riven!

  Shatter the altar, blot the light!

From the bursting hells to the falling heaven

  We are kings of the world tonight!

Трубы трубят в сумасшествии красном,

  Скрыт черепами истоптанный дёрн,

Скачем за Чёрным Хозяином властным,

  Вой наш у божьих ворот — словно горн.

Храмы — в пыли, бардов нет уж напева,

  Отблески гаснут во мрачной игре...

Вырви ребёнка из женского чрева,

  Бей же жреца на его алтаре!

Чёрная ночь облечёт всех их цепко —

  Тех, кто и Свет, и Добро восхвалил,

Чёрными будут колёса, что крепко,

  Страхом лишит-то их мозги всех сил.

Славься же, Князь наш, что царствует вечно,

  Трон твой — средь мрачных, угрюмых теней,

Речка полночная так быстротечна...

  Кубки ввысь! — всё ради славы твоей!

Девы в слезах, и кричит так ребёнок —

  Он, пригвождённый, как муха, копьём;

Звёздный свет на черепах очень тонок,

  Демон наш пляшет свой танец на нём.

Трубы сигналят, взрываются звёзды!

  Рушьте алтарь, потушите весь свет!

С неба, что падает к аду, где кости:

  Мы — цари мира, других нынче нет!

Перевод Дмитрия Квашнина

I am the thorn in the foot, I am the blur in the sight;

I am the worm at the root, I am the thief in the night.

I am the rat in the wall, the leper that leers at the gate;

I am the ghost in the hall, herald of horror and hate.

I am the rust on the corn, I am the smut on the wheat,

Laughing man's labor to scorn, weaving a web for his feet.

I am canker and mildew and blight, danger and death and decay;

The rot of the rain by night, the blast of the sun by day.

I warp and wither with drouth, I work in the swamp's foul yeast;

I bring the black plague from the south and the leprosy in from the east.

I rend from the hemlock boughs wine steeped in the petals of dooms;

Where the fat black serpents drowse I gather the Upas blooms.

I have plumbed the northern ice for a spell like Frozen lead;

In lost gray fields of rice, I have learned from Mongol dead.

Where a bleak black mountain stands I have looted grisly caves;

I have digged in the desert sands to plunder terrible graves.

Never the sun goes forth, never the moon glows red,

But out of the south or the north, I come with the slavering dead.

I come with hideous spells, black chants and ghastly tunes;

I have looted the hidden hells and plundered the lost black moons.

There was never a king or priest to cheer me by word or look,

There was never a man or beast in the blood-black ways I took.

There were crimson gulfs unplumbed, there were black wings over a sea,

There were pits where mad things drummed, and foaming blasphemy.

There were vast ungodly tombs where slimy monsters dreamed;

There were clouds like blood-drenched plumes where unborn demons screamed.

There were ages dead to Time, and lands lost out of Space;

There were adders in the slime, and a dim unholy Face.

Oh, the heart in my breast turned stone, and the brain froze in my skull—

But I won through, I alone, and poured my chalice full

Of horrors and dooms and spells, black buds and bitter roots—

From the hells beneath the hells, I bring you my deathly fruits.

Я — шип, что в стопу вошел, я — сумрак ночной в глазах;

Я — червь, что терзает ствол, я — путника злейший страх.

Я — лаз крысиный в стене, я — ржавый засов на двери;

Я — дух разрушенных дней и вестник кровавой зари.

Гниль на ячменном зерне, грязь на пшеничных снопах —

Мой разрушительный смех все топит в горьких слезах.

Я — язва, плесень и ржа, я — разложенье и смерть,

Слизь из ночного дождя и кара солнечных дней.

Засуха пьет мою кровь средь вековечных болот,

Яд роковых лепестков в клочья мне легкие рвет,

Юг насылает чуму, тлеет в проказе Восток —

Но не уйти мне во тьму, не дописав этих строк!

Страх мне помог одолеть сумерки северных льдов,

Знания мертвых сберечь смог я средь черных их снов;

Руки мои — ветхий прах, жжет их свинцовый огонь:

Склепы в песках и степях грабил я, жить обречен...

День не вернется назад, не потеплеет луна,

Но сквозь затерянный ад вышел я в музыке сна.

Мертвый мой раб-чародей голосом прежних веков

Черную силу теней выжег дотла болью слов.

Не получал я даров в храмах от гордых владык —

Им не оставить следов в черном песке моих книг:

Там — ужас алых глубин, крылья растоптанных грез,

Дрожь оскверненных пучин в море безумных угроз.

Там средь нечистых гробниц чудища спят мертвым сном,

В тучах кровавых зарниц — демоны прошлых времен.

Там нет пространств и веков, нет ни Барьеров, ни Врат;

Есть только край мертвых снов, где раем кажется ад...

Разум — кусок ледника, сердце — обломок скалы;

Но первородный свой страх я наконец победил!

Черного древа плоды, вязкий ваш смрад явит суть, —

Дайте мне мертвой воды, чтобы я смог отдохнуть...

Перевод Кайла Иторра

Hinged in the brooding west a black sun hung.

  And Titan shadows barred the dying world.

  The blind black oceans groped—their tendrils curled,

And writhed and fell in feathered spray and dung,

Climbing the granite ladders, rung by rung,

  Which held them from the tribes whose death-cries skirled.

  Above unholy fires red wings unfurled—

Gray ashes floated down from where they swung.

A demon crouched, chin propped on brutish fist,

  Gripping a crystal ball between his knees.

    His skull-mouth gaped and icy shone his eye.

Down crashed the crystal globe—a fire-shot mist

  Masked the dark lands which sank below the seas—

    A painted sun hung in the starless sky.

Drowsy and dull with age the houses blink

  On aimless streets the rat-gnawed years forget—

But what inhuman figures leer and slink

  Down the old alleys when the moon has set?

По улицам, от времени седым,

Которым жуткий сон десятый снится,

Какая нечисть выползает в дым

В ночи глухой, когда луна садится?

Перевод Сергея Степанова

Сонные унылые от возраста стоят дома

  На утомленных улицах, забывших крысами погрызенные годы, —

Но что за странные фигуры крадутся с хитрым взглядом

  Вниз по аллеям старым, когда зайдет луна?

Перевод Романа Дремичева

Тусклы, стары, стоят во сне дома,

  Вдоль улиц-тупиков года летят...

Но по аллеям, лишь зайдёт луна,

  Что за фигуры странные скользят?..

Перевод Дмитрия Квашнина

Печальный строй особняков старинных

И пыль веков на улочках унылых —

И тени выползают нелюдские

В закатной мгле, где силы дня бессильны...

Перевод Кайла Иторра

Behind the Veil what gulfs of Time and Space?

  What blinking mowing Shapes to blast the sight?

I shrink before a vague colossal Face

  Born in the mad immensities of Night.

Какое время и пространство там,

  За Пологом, какие Тени ждут?

Пред смутным Ликом трепещу я сам —

  Одним из тех, что там, в Ночи живут.

Перевод Дмитрия Квашнина

Now is the lyre of Homer flecked with rust,

  And yellow leaves are blown across the world,

And naked trees that shake at every gust

  Stand gaunt against the clouds autumnal-curled.

Now from the hollow moaning of the sea

  The dreary birds against the sunset fly,

And drifting down the sad wind's ghostly dree

  A breath of music echoes with a sigh.

The barren branch shakes down the withered fruit,

  The seas faint footprints on the strand erase;

The sere leaves fall on a forgotten lute,

  And autumn's arms enfold a dying race.

Гомерову струну подгрызла ржа.

Кружится жёлтый лист по белу свету.

И древеса, затравленно дрожа,

В провисшем небе видят смерти мету.

Снялась со взморья стая чёрных птиц

За край небес, похожий на секиру.

А ветер расхитителем гробниц

Проходит по стенающему миру.

Упали с веток мёртвые плоды.

Трава сомкнулась над разбитой лютней.

Прибой слизнул с песка мои следы.

Жизнь кажется всё зыбче, всё минутней.

Перевод Максима Калинина

Гомерову покрыла лиру ржа.

Сдул с мира ветер жёлтую листву.

Древа под ним, наги, худы, дрожат.

Осеннекудры, облака плывут.

От гулких жалоб моря прочь, уныл,

Закату птиц косяк летит вдогон.

Тоске фантомной ветра, что носил

Вздох музыки — ответит эхом стон.

Ветвь скудная плод стряхивает, гнил.

Стирает море слабый след с песка.

Кто лютню под листвой сухой забыл?

Над смертью расы — осени рука.

Перевод Алексея Папонова

Под дребезг ржавых струн слагать не стоит рифмы:

Осыпалась листва, увяла вся краса.

Колышутся — наги, черны и беззащитны —

Под мрачной сенью туч угрюмые леса.

Под мертвый шелест волн к далекому закату

Плывет сквозь хмарь и мглу последний клин гусей,

И сиплый ветра вой несбывшимся проклятьем

Их провожает вдаль, в края недобрых фей.

Качает на ветру подгнивший плод познанья,

Бездушных волн метла с песков стирает след.

Осенний краток день. Напрасны ожиданья.

Последние в роду на тот уходят свет...

Перевод Кайла Иторра

Golden goats on a hillside black,

  Silken gown on a wharf-side trull,

Screaming girl on a silver rack—

  What are dreams in a shadowed skull?

I stood at a shrine and Chiron died,

  A woman laughed from the purple roofs.

And he burned and lived and rose in his pride

  And shattered the tiles witi) clanging hoofs.

I opened a volume dark and rare,

  I lighted a candle of mystic lore—

Bare feet throbbed on the outer stair

  And book and candle sank to the floor.

Ships that reel on the windy sea,

  Lovers that take the world to wife,

What may the Traitress hold for me

  Who scarce have lifted the veil of life?

I swam below the surface of a lake

  And found myself within a curious hall.

  Lined with bronze columns, somber-black and tall;

On them I heard the evil gray waves break.

Sudden the granite floor began to shake;

  A monster strode from out an iron stall;

  Before his gryphon feet I reeled, to fall

As one who, dreaming, struggles to awake.

Upon my lips he set his grisly mouth

As to allay some fierce, demoniac drouth.

  A broken shell, I tread the earth in vain;

My comrades are the goblin and the troll.

  Since One in that forgotten, sunken fane

In evil hunger sucked from me my soul.

Я плыл в глубинах озерных вод

  И очутился вдруг в старинном зале,

  Где черных бронзовых колонн ряды стояли;

Над ними слышал плеск зловещий серых волн.

Внезапно пол гранитный содрогнулся,

  И из стальной коробки монстр восстал,

  Перед его грифоньими ногами я упал,

Как человек, что борется со сном, стремясь проснуться.

Он жуткий страшный рот к моим губам прижал,

Жестокую, космическую жажду утолить желал.

  Пустая оболочка, живу напрасно на земле;

    Теперь лишь гоблины да тролли мои друзья

  С тех пор, как в храме древнем, что на дне,

    Исторгло Нечто душу из меня.

Перевод Романа Дремичева

Купался в озере я как-то раз,

  И под водой заплыл в чудесный зал.

  Средь тёмных бронзовых колонн блуждал,

И волн я слушал шепчущий рассказ.

Внезапно вздрогнул пол, и в тот же час

  Явилось чудище, и я упал

  Пред лапами грифона — словно ждал,

Как будто ото сна очнусь сейчас.

К моим губам он рот свой наклонил

И дьявольскую жажду утолил.

  А я брожу теперь — сосуд пустой, —

Товарищем мне тролль и гоблин стал,

  С тех пор, как этот тёмный голод злой

Всю душу из меня вконец пожрал.

Перевод Дмитрия Квашнина

I dreamed a stony idol striding came

  Out of the shadows of a brooding land,

  And drew me, with unspoken, grim command

Into the dark. He named a monstrous Name,

And when I shrank with more than earthly shame,

  He raised me high, gripped in his granite hand,

  And crushed me—then to stain the silver sand,

My blood dripped down in jets of crimson flame.

I woke, and cold with horror of this dream,

  Rose in my bed, crossed white with moonlight's bars.

    Sudden a monstrous shadow seemed to loom

Above my bed; I lay and could not scream.

  Across the sky a shadow passed like doom,

    And for an instant, blotted out the stars.

Гранитный идол пришел ко мне во сне —

  Он из теней загадочной земли явился

  И, повинуясь жуткому приказу, ко мне склонился,

Увлек во тьму, назвал чудовищное Имя в тишине.

От страха сжался я, испытывая стыд земной,

  Он высоко поднял меня в своей руке

  И раздавил — пятно оставив на серебряном песке,

То кровь моя стекала вниз малиновой рекой.

В поту холодном я от ужаса проснулся,

  В кровати сел, в окно луна светила.

    Внезапно тень кошмарная мелькнула надо мной.

Я замер и молчал, будто словами захлебнулся.

    По небу тень скользнула роковой волной

  И звезды на мгновение собой закрыла.

Перевод Романа Дремичева

Мне снилось: идол каменный ступал

  Из тьмы задумчивой земли; повёл

  Меня с собой он. Тяжко вдаль побрёл —

Во мрак. Он имя страшное назвал, —

И тут земным стыдом я воспылал, —

  На мне же свои пальцы идол свёл,

  И поднял, сжал в руке и расколол,

Песок я чтобы кровью обагрял.

Проснулся я — был в ужасе совсем,

  В постели приподнялся; лунный блик

    Мерцал, когда чудовищная тень

Нависла над кроватью; я был нем.

  Тень шла по небу, словно смерти сень,

    Она же скрыла звёзды все на миг.

Перевод Дмитрия Квашнина

Small poets sing of little, foolish things,

As more befitting to a shallow brain

That dreams not of pre-Atlantean kings,

Nor launches on that dark uncharted Main

That holds grim islands and unholy tides,

Where many a black mysterious secret hides.

True rime concerns her not with bursting buds,

The chirping bird, the lifting of the rose—

Save ebon blooms that swell in ghastly woods,

And that grim, voiceless bird that ever broods

Where through black boughs a wind of horror blows.

Oh, little singers, what know you of those

Ungodly, slimy shapes that glide and crawl!

Out of unreckoned gulfs when midnights fall

To haunt the poet's slumbering, and close

Against his eyes thrust up their hissing head,

And mock him with their eyes so serpent-red?

Conceived and bred in blackened pits of hell,

The poems come that sets the stars on fire;

Born of black maggots writhing in a shell

Men call a poet's skull—an iron bell

Filled up with burning mist and golden mire

The royal purple is a moldy shroud;

The laurel crown is a cypress fixed with thorns;

The sword of fame, a sickle notched and dull;

The face of beauty is a grinning skull;

And ever in their soul's red caverns loud

The rattle of the cloven hoofs and horns.

The poets know that justice is a lie,

That good and light are baubles filled with dust—

This world's slave-market where swine sell and buy,

This shambles where howling cattle die,

Has blinded not their eyes with lies and lust.

Ring up the demons from the lower pit,

Since Evil conquers goodness in the end;

Break down the Door and let the fires be lit,

And greet each slavering monster as a friend.

Let obscene shapes of Darkness ride the earth,

Let sacrificial smokes blot out the skies,

Let dying virgins glut the Black Gods' eyes,

And all the world resound with noisome mirth.

Break down the altars, let the streets run red,

Tramp down the race into the crawling slime;

Then where red Chaos lifts her serpent head,

The Fiend be praised, we'll pen the perfect rime.

Поэтишки поют о мелочах,

Так подходящих к мелочным мозгам,

О древних пред-атлантских королях

Не грезивших; не мчавшихся к брегам,

Неведомым, где Майна зол прилив,

И остров, тайну скрывший, нечестив.

Но дела нет правдивому стиху

До щебетанья птах, цветенья роз —

Лишь в призрачном лесу на смольном мху

В раздумьях нем и мрачен сыч прирос

К ветвям, где ветер страшен наверху.

Что, певунки, могли бы вы узнать

О флегме подползающих теней!

Скользнула ночь с бессчётных пропастей

Шипя, во сне поэта обвивать —

У самых глаз поэтовых, глумясь,

Её пролез змеино-красный глаз.

Чтоб звёзды сжечь в огне, приходит ритм,

Взращён в аду, чей чёрен котлован;

От чёрных лярв рождённый говорит:

Поэта череп — колокол, горит

Над золотою грязью в нём туман.

Ветх царский пурпур, плесенью покрыт;

Венец лавров, тернов — кто различит;

Щербатым и тупым меч славы стал;

Лик красоты стал черепа оскал;

В пещерах душ их что всегда шумит?

Рога и стук раздвоенных копыт.

Поэты знают — справедливость фальшь;

Добро и свет — в игрушке пыль гремит;

Мир — рабский рынок, что, свинья, продашь?

На бойне той скот под ножом мычит.

Поэтам глаз ложь-похоть не застит.

Зло победит добро в конце времён;

Зови чертей из преисподних ям,

Взломай Врата и раздувай огонь,

Слюнявых чудищ набирай в друзья.

Пускай взнуздают землю Тьма и грех,

Дым жерственный бесчестит небеса,

Пусть девственниц, средь гибельных утех,

Смерть чернобожьи ублажит глаза.

Круши алтарь, по стогнам кровь и грязь

Текут пусть. Хаос змееглав, людских

Рас слизь взмешай! И мы, Врагу молясь,

Тогда напишем совершенный стих.

Перевод Алексея Папонова

Поэты малые о малом говорят,

Чтобы насытить недалекий мозг:

Их не влекут сказанья о царях,

Что правили до появленья звезд,

И им не виден дьявольский прилив,

Скрывающий секреты дней былых.

Для Истины нет ни преград, ни стен,

Но вещей птицы глас и запах роз —

Не для нее. Ей Имя — черный день,

И мрачный лес, где вечно воет тень,

И ветер позабытых, жутких грез.

О, малые певцы, знакомы ль вам

Те Твари, что шуршат в глухой ночи?

Те Бездны, где утеряны ключи

От черных врат рассудка, где Врагам

Достаточно на вас взглянуть — и вы

Уже гораздо хуже, чем мертвы?

Кующиеся в горне адских мук,

Поэмы зажигают звездный свет;

Рожденные во тьме и боли вдруг

В них чувствуют тепло и верность рук

Оставшихся вне времени друзей.

Пурпур владык — что рубище и рвань;

Венок лавровый к голове прибит;

Дух славы предков — тень кривых зеркал;

Лик красоты — что черепа оскал;

А в глубине души — такая дрянь,

Что даже Ад стремглав от них бежит.

Поэты знают: справедливость — ложь,

Добро и свет давно покрыты прахом —

А в этом мире даже медный грош

Ценней, чем звонких рифм златая брошь;

Однако в их глазах нет места страху.

Освободите Тварей Глубины,

Отпразднуйте победу Духов Зла;

Разбейте Дверь — и пусть горят огни!

Возрадуйтесь, о братья! Ночь пришла!

И да заполнят землю лики Тьмы,

И небо в дыме жертвенных костров

Померкнет, пока дети Сатаны

Ему нацедят дев невинных кровь.

И на руинах алтарей и храмов,

Где втоптан в грязь весь человечий род,

Где Хаос-Змей царит дурманом алым —

Здесь идеал поэзии живет!

Перевод Кайла Иторра

Поэтишки поют о мелочах,

Как подобает глупому уму;

Они о доатлантских королях

Не знают; не идут путём во тьму,

Где скрыты среди мрака острова,

Где грозность чёрных тайн жива.

Но рифма истины — не о цветках,

О щебетаньи птиц иль цвете роз...

Её удел — в эбеновых лесах,

Где безголосый птах наводит страх,

Где ветер ужаса крыла вознёс.

Поэтишки, узнать вам довелось,

Как мерзок след скользящих в ночь теней?..

Вот мрак нисходит, и из пропастей

Ко спящему поэту пробралось

Зло жуткое с змеиной головой —

С глазами алыми навис чужой.

Задуманы и взращены в аду,

Стихи приходят, и от них звезда

Воспламенеет, рождены в чаду

Поэта чéрепа, что на беду

Зовут набатом — тот во мгле всегда.

И царский пурпур — саван вековой;

И лавровый венец — лишь кипарис;

И славы меч — зазубренный то серп;

И лик прекрасный — с черепом лишь герб;

В багровых же пещерах душ их — вой,

Стук-звон копыт-рогов — всегда завис.

Поэты знают: справедливость — ложь,

Игрушки — свет, добро — тенёт полны,

Мир — рынок: покупаешь-продаёшь,

И скот любой пойдёт легко под нож,

Но похоть, ложь поэтам не страшны.

Зовите демонов из адских ям,

Всё ж зло в итоге победит скорей;

Откройте Вход, зажгите огнь, и там

Приветствуйте всех дьяволов-друзей.

Так тени Мрака пусть мерзейши снизойдут,

Так вверх пусть дым взовьётся с алтаря,

Так девственницы пусть умрут, даря

Богам из Тьмы восторг — и мир весь тут.

Прочь алтари, на улицах — красно,

Взмешайте все народы в слизь живьём,

И там, где вскинет Хаос всё равно

Главу — прекрасну рифму мы найдём.

Перевод Дмитрия Квашнина

Golden goats on a hillside black,

  Silken hose on a wharf-side trull,

Naked girl on a silver rack—

  What are dreams in a shadowed skull?

I stood at a shrine and Chiron died,

  A woman laughed from the bawdy roofs,

And he burned and lived and rose in his pride

  And shattered the tiles with clanging hoofs.

I opened a volume dark and rare,

  I lit a candle of mystic lore—

Bare feet throbbed on the outer stair

  And the candle faltered to the floor.

Ships that sail on a windy sea,

  Lovers that take the world to wife,

What doth the harlot hold for me

  Who scarce have lifted the veil of Life?

Златорунные козы на чёрной скале,

Шёлковых парусов краса на причале,

Обнажённая дева в жемчугах, в серебре —

Иль иные виденья тот череп смущали?

Я стоял в древнем храме, где умер Хирон,

И звучал смех красавицы в сводах незримых,

Он сгорел, и восстал, снова жив и силён

И копытом разбил тенета плит могильных.

Я открыл книгу тайн, запалил чёрный воск —

И вдруг чьи-то шаги слышатся на ступенях,

И упала свеча бисером чёрных слез,

Что застыл на полу, как и я, в изумленьи.

Корабли, что плывут по просторам морским,

Что готовы весь мир крепко стиснуть в объятьях,

Какой жребий меня ждет средь судеб людских,

Коли я едва ли познал в жизни счастье?

Перевод Марка Калласа

And so his boyhood wandered into youth,

And still the hazes thickened round his head,

And red, lascivious nightmares shared his bed

And fantasies with greedy claw and tooth

Burrowed into the secret parts of him—

Gigantic, bestial and misshapen paws

Gloatingly fumbled each white youthful limb,

And shadows lurked with scarlet gaping jaws.

Deeper and deeper in a twisting maze

Of monstrous shadows, shot with red and black.

Or gray as dull decay and rainy days.

He stumbled onward. Ever at his back

He heard the lecherous laughter of the ghouls.

Under the fungoid trees lay stagnant pools

Wherein he sometimes plunged up to his waist

And shrieked and scrambled out with loathing haste,

Feeling unnumbered slimy fingers press

His shrinking flesh with evil, dank caress.

Life was a cesspool of obscenity—

He saw through eyes accursed with unveiled sight—

Where Lust ran rampant through a screaming Night

And black-faced swine roared from the Devil's styes;

Where grinning corpses, fiend-inhabited,

Walked through the world with taloned hands outspread;

Where beast and monster swaggered side by side,

And unseen demons strummed a maddening tune;

And naked witches, young and brazen-eyed,

Flaunted their buttocks to a lustful moon.

Rank, shambling devils chased him night on night,

And caught and bore him to a flaming hall,

Where lambent in the flaring crimson light

A thousand long-tongued faces lined the wall.

And there they flung him, naked and a-sprawl

Before a great dark woman's ebon throne.

How dark, inhuman, strange, her deep eyes shone!

И так он вырастал, крепчал, мужал,

Но тьма над головой сгущала хмары,

И страстные, багряные кошмары,

Видений тёмных алчущий оскал

Скрывались в сердце, в закоулках потаённых —

Огромные, чудовищные лапы

Обшаривали его тело неуёмно,

И духи рыскали, когтисты и крылаты.

Всё глубже, глубже в лабиринт кривой

Теней, кровавых и иссиня-чёрных,

Иль серых, словно облака, беременны грозой,

Спускался он. И даже за спиною

Он слышал жуткий хохот упыриный.

Под сенью искорёженных дерев, в трясинах

Он увязал порой по самый пояс

И вырывался, издавая дикий возглас,

Когда бесчисленные слизистые пальцы

Сжимали и ласкали плоть страдальца.

Была жизнь скверной, будто яма выгребная —

Он видел ясно всё, глаза не закрывая —

Здесь Похоть правила да Ночь шальная,

И чернорылый вепрь рычал из бездны Ада;

Здесь трупы хохотали, озлобленны,

Разгуливая в мире, полном скверны;

Здесь зверь и монстр шествовали рядом,

Здесь исполняли бесы песнь безумья;

Младые ведьмы заголяли ягодицы,

Отплясывая в свете полнолунья.

Из ночи в ночь за ним шли вереницей

Все дьяволы, утягивая в залу,

Где в свете пламени от факелов багряных

Из тысяч языкастых лиц воздвигнут пьедестал.

И там, распят и обнажён, он наконец предстал

Пред тёмной женщиной на чёрном троне.

О, что за тайна мрачная скрывалась в её взоре!

Перевод Марка Калласа

The walls of Luxor broke the silver sand

  When stars were golden lepers in the night,

  And, granite monsters in the pallid light,

They lurched like drunken Titans through the land,

With giant strides, most terrible and grand.

  They ringed me when the slender moon was bright.

  And gazing up their cold, inhuman height,

I shrieked and writhed and beat them with my hand.

Then dawn spread far her amaranthine gleam,

  And I could feel my brain to opal turn

That on the iron hinges of the dream

  Shattered to glowing shards that freeze and burn.

    God grant my bones lie silver on the plain

    Ere yet the walls of Luxor come again.

Луксора стены серебряный песок вспахали,

  Когда сияли звезды прокаженным золотом в ночи,

  И словно монстры в свете призрачном они,

Как пьяные Титаны по земле ступали

Гигантскими внушающими страх шагами.

  Вокруг меня они застыли, когда горела яркая луна,

  И глядя на их огромные холодные тела,

Я выл, дрожал и бил их кулаками.

Затем пурпурный луч рассвета сорвал покров,

  И я почувствовал, как мозг мой превращается в опал,

Который стержнями стальными снов

  Разбит на яркие осколки, что обжигают и леденят.

    Дай бог, чтоб мои кости лежали на равнине голой,

    Прежде чем Луксора стены взметнутся снова.

Перевод Романа Дремичева

Луксор стоял в пустынном серебре,

  Виднелись стены в свете звёзд ночных,

  И с эхом их шагов-то неземных

Титанами брели на пустыре

Гранитные чудовища ко мне.

  Луна сияла... Я в кругу таких

  Фигур высоких и холодных — их

Я бил, кричал, крутился, как в огне.

Затем пришёл рассвет. Я чуял, как

  Мой мозг в опал был превращён; его

Подвесили на петлях сна... Он так

  В осколки разлетелся широко.

    Моим костям тут в серебре б лежать,

    Покамест не взрастёт Луксор опять.

Перевод Дмитрия Квашнина

Out of the somber night the poets come,

A moment brief to fan their lambent flame;

Then, like the dimming whisper of a drum.

Fade back into the night from whence they came.

The gray fog, swirling cloak of cynic Time,

Meshes achievement in the ages' glomb,

A moment's mirth, a breath of lilting rime.

And then—the gray of old oblivion's womb.

Weaver of melodies all golden-spun

The singer sings his song—and passes on.

The poet strums his lyre—then is one

With gray-hued dusk and rose of fading dawn.

A moment's laughter on the winds of Time,

A moment's ripple on Time's silent sea,

A golden riffle in the river's slime,

And then—the silence of Eternity.

Gray dust and ash where leaped the mystic fire,

Mingled with air and wind the once-red flame;

Breeze-borne the tune, but now forgot the lyre—

Remains?—the musty thing that men call Fame.

Half-curious eyes that scan the yellowed page,

All heedless of the makers of the feast—

Why, Pierrot might have been a musty sage,

Francois Villon a staled and sour priest.

Who penned this lyric? Who this sonnet? Whence

The soul on fire that snared these stars in song?

Who knows? Who cares? A vast indifference

Is all the answer of the marching throng.

Из серого сумрака ночи приходят поэты —

На миг, чтобы пламя шедевра рассеяло мрак.

Мелькнут, воссияют — и вот их, бродяг, уже нету,

Уже ускользнули в безвестность, растаяв в веках.

Циничное время полою седого тумана

В минувшего бездну сметает событий узор.

Мгновенье успеха, торжественный бой барабана,

А после — забвения серый потухший костер.

Творит золотые мелодии бард-песнопевец,

Споет он — и с песнею вместе в былое уйдет.

Вот так и поэт, озарив души вспышкою сердца,

В закатное небо в последний уходит полет.

Мгновение смеха в ветрах перемен вековечных,

Мгновение плеска в седом океане времен,

Златая крупинка в песках на реке быстротечной,

А после — молчанье и вечный забвения сон.

Где тайное пламя горело — лишь пепел седеет,

Кострища следы вдаль немые ветра унесут.

Ветра унесут все мотивы, слова и напевы,

Оставив лишь плесень, что Славою люди зовут.

...И вот по страницам скользят безразличные взгляды,

Гадая о тех, кто давно канул в бездну времен:

Пьеро был, пожалуй, придворным напыщенным магом,

И мрачным монахом-скопцом Франсуа был Вийон...

Вот эти стихи — они чьи? А вот эти сонеты?

Кому песню эту создатель ее посвятил?

Молчанье былого единственным будет ответом

Для тех, кто поэтом не стал и во тьме не бродил...

Перевод Кайла Иторра

At birth a witch laid on me monstrous spells,

  And I have trod strange highroads all my days.

  Turning my feet to gray, unholy ways.

I grope for stems of broken asphodels;

High on the rims of bare, fiend-haunted fells,

  I follow cloven tracks that lie ablaze;

  And ghosts have led me through the moonlight's haze

To talk with demons in their granite hells.

Seas crash upon long dragon-guarded shores.

  Bursting in crimson moons of burning spray.

And iron castles ope to me their doors.

  And serpent-women lure with harp and lay.

The misty waves shake now to phantom oars—

  Seek not for me; I sail to meet the day.

Безвинно я качался в колыбели,

Когда меня колдунья закляла

И я повлекся по дорогам зла,

Срывая ледяные асфодели.

По гребням скал, что призраки обсели,

Вблизи щелей, где залегала мгла,

Незримая рука меня вела

На встречу с Бесом в адской цитадели.

Рекой кровавой плыл корабль-дракон,

По берегам — рычащие берлоги.

Я заходил в чугунные чертоги,

Я знал объятья змеехвостых жен.

Теперь же — осеклись во тьму дороги,

И я лучом рассвета озарен.

Перевод Максима Калинина

В момент рождения заклятья ведьма наложила на меня,

  С тех пор всю жизнь ходил я тропами иными,

  Сворачивая на дороги нечестивые чужие.

Стеблей касался асфоделов сломанных едва-едва;

И на любимых бесами вершинах голых гор

  Я шел по огненным раздвоенным следам;

  И призраки вели меня сквозь колдовской туман,

Чтоб с демонами бездн гранитных мог вести я разговор.

Моря драконьи берега неистово терзали,

  И брызги разлетались, словно луны алые горя.

Стальные замки двери предо мною открывали,

  И змеи-женщины лежали с арфами, своей игрой маня.

Тумана волны призрачные весла колыхали —

  Не отыскать меня; плыву я, чтобы встретить пламя дня.

Перевод Романа Дремичева

Я проклят от рождения. Мой Путь

Лежит в краях неведомых и странных,

Где Цель — лишь сгусток вечного тумана —

И не дано с Пути мне прочь свернуть...

Мне аромат цветов взрывает грудь,

Я вижу только серые бураны,

И слышу лишь зов демона печальный

И призраков, что воют на луну.

Бушуют волны и ревет Дракон,

Плывет в кровавом зареве луна;

В железный замок с женщиной-змеей

Меня ее мелодия влекла.

Туман сгустился, призрачен покой —

Иду я к солнцу. Здесь уж нет меня...

Перевод Кайла Иторра

Родился я — но ведьма прокляла

  Заклятьем страшным, и с тех самых дней

  Держался странных, грешных я путей.

Тропа средь асфоделей пролегла —

Высо́ко, на краю холмов; светла

  Луна. И призраки ведут за ней —

  Меня по огненным следам скорей

Туда, где адская пылает мгла.

О древний берег, что хранит дракон,

  Всё бьются волны, разлетаясь вмиг.

Вот замок — распахнул врата мне он;

  Звук арфы змеедев меня настиг.

Волна — туман, весла миражный звон —

  Меня здесь нет; навстречу дню — мой бриг.

Перевод Дмитрия Квашнина

Hinged in the brooding west a black sun hung,

  And Titan shadows barred the dying world.

  The blind black oceans groped; their tendrils curled

And writhed and fell in feathered spray, and clung,

Climbing the granite ladders, rung by rung,

  Which held them from the tribes whose death-cries skirled.

  Above unholy fires red wings unfurled—

Gray ashes floated down from where they swung.

A demon crouched, chin propped on brutish fist,

  Gripping a crystal ball between his knees;

    His skull-mouth gaped, and icy shone his eye.

  Down crashed the crystal globe—beneath the seas

The dark lands sank—lone in a fire-shot mist

    A painted sun hung in a starless sky.

На западе — пречёрный солнца лик;

  Титаны-тени заслонили мир;

  Слепые океаны грозный пир

Устроили: стремясь наверх, достиг

Поток воды гранитных лестниц вмиг.

  Там — люди: вой их улетал в эфир,

  И над кострами пламя — как факир

Зажёг — лишь пепел; смертный слышен крик.

Свой подбородок демон кулаком

  Подпёр, хрустальный шар ногами сжав.

    Раскрыл он пасть, и лёд в глазах блестел.

  Шар рухнул в глубину, в моря упав;

И землю тьмы накрыло мглой, огнём;

    Набросок солнца в небесах висел.

Перевод Дмитрия Квашнина

There's a far, lone island in the dim, red west,

Where the sea-waves are crimson with the red of burnished gold

(Sapphire in the billows, gold upon the crest),

An island that is older than the continents are old.

Sailing-ships are anchored about diat ancient isle,

Ships that sailed the oceans in the dim dawn days,

Coracles from Britain, triremes from the Nile.

Anchored round the harbors, anchored mile on mile,

Ships and ships and shades of ships fading in the haze.

And there's a Roman galley with its seven banks of oars,

And there's a golden bargeboat that knew the Gesar's hand,

And there's a somber pirate craft with shattered cabin doors,

And there's a sturdy bireme that sailed to Holy Land.

Main-trees lifting like a forest of the south,

Beaked prows looming, and the wide courses furled,

Dim decks heel-marked, marked by rain and drouth,

Spindrift in the cross-trees, drift of southern seas,

Dim ships, strong ships from all about the world.

High ships, proud ships, towering at their poops,

Galleons flaunting their pinnacles of pride,

Schooners and merchantmen, and long, lean sloops,

Kings' ships riding with galleys on the tide.

На Закате дальнем есть остров, одинок,

Там волны плещут алые, как с позолотой кровь,

Окатывая валами береговой песок.

Остров тот древнее самих материков.

Корабли у острова бросают якоря,

Волны бороздившие от зари времён,

Нильские триремы и британские суда,

Входят в его гавани, все пройдя моря, —

Их принимает остров среди багровых волн.

И римские галеры, в вёсел семь рядов,

И Цезаря великого златые корабли,

И фрегат пиратский, наплодивший вдов,

И крепкие биремы из Святой Земли.

Мачты возвышаются словно южный лес,

Широка корма, над морем нос воздет,

Ветром биты палубы, их шторм стегал с небес,

В солёных брызгах салинги, похожие на крест,

Корабли те — лучшие, что видел белый свет.

Здесь — легенды моря, гордость и краса,

Купеческие шхуны и длинные ладьи,

Галеоны полные вздымают паруса,

И государей флагманы темнеют впереди.

Перевод Марка Калласа, Дмитрия Квашнина

The Black Door gapes and the Black Wall rises;

  Twilight gasps in the grip of Night

Paper and dust are the gems man prizes—

  Torches toss in my waning sight.

Drums of glory are lost in the ages,

  Bare feet fail on a broken trail—

Let my name fade from the printed pages;

  Dreams and visions are growing pale.

Twilight gathers and none can save me.

  Well and well, for I would not stay:

Let me speak through the stone you grave me:

  He never could say what he wished to say.

Why should I shrink from the sign of leaving?

  My brain is wrapped in a darkened cloud;

Now in the Night are the Sisters weaving

  For me a shroud.

Towers shake and the stars reel under,

  Skulls are heaped in the Devil's fane;

My feet are wrapped in a rolling thunder,

  Jets of agony lance my brain.

What of the world that I leave for ever?

  Phantom forms in a fading sight—

Carry me out on the ebon river

  Into the Night.

Черные стены и черные двери,

Ночь возникает под стоны теней;

Пыль и бумага — вот то, что мы ценим,

Пока не встречаемся взглядами с Ней.

Доблести песни давно забыты,

Босые ступни на острых камнях —

Пусть мое имя будет сокрыто

В меркнущей тени былого дня.

Сумрак сгущается. Нет мне спасенья.

Но все равно не остался б я тут:

Пусть мои речи могильною твердью

Скроет гранита безмолвный куб.

Незачем мне оставлять Знак Ухода,

Разум мой — туча, затмившая тьму;

В Ночь удаляются медленно годы,

Сквозь пелену.

Башни трясутся и падают звезды,

Скалится Череп и лицо Сатане;

Ноги мои — в кольцах черного грома

Разум — в безумном, живом огне.

Мир, из которого я плыву в вечность,

Стал словно призрачным — и ушел прочь.

Черные волны забвения, Лета —

Я плыву в Ночь...

Перевод Кайла Иторра

I have not heard lutes beckon me, nor the brazen bugles call,

But once in the dim of a haunted lea I heard the silence fall.

I have not heard the regal drum, nor seen the flags unfurled,

But I have watched the dragons come, fire-eyed, across the world.

I have not seen the horsemen fall before the hurtling host,

But I have paced a silent hall where each step waked a ghost.

I have not kissed the tiger-feet of a strange-eyed golden god,

But I have walked a city's street where no man else had trod.

I have not raised the canopies that shelter revelling kings,

But I have fled from crimson eyes and black unearthly wings.

I have not knelt outside the door to kiss a pallid queen,

But I have seen a ghostly shore that no man else has seen.

I have not seen the standards sweep from keep and castle wall,

But I have seen a woman leap from a dragon's crimson stall,

And I have heard strange surges boom that no man heard before,

And seen a strange black city loom on a mystic night-black shore.

And I have felt the sudden blow of a nameless wind's cold breath,

And watched the grisly pilgrims go that walk the roads of Death,

And I have seen black valleys gape, abysses in the gloom,

And I have fought the deathless Ape that guards the Doors of Doom.

I have not seen the face of Pan, nor mocked the Dryad's haste,

But I have trailed a dark-eyed Man across a windy waste.

I have not died as men may die, nor sin as men have sinned,

But I have reached a misty sky upon a granite wind.

Мне не был слышен зов рожка и лютни нежный звук,

Зато я помню тишину, сошедшую на луг;

Мне не был виден стройный ряд развернутых знамен,

Зато я помню, как на мир шел огненный дракон.

Я не видал, как седоков крушил жестокий враг,

Но в залах призраков чужих будил мой гулкий шаг;

Златого бога не лобзал тигриную пяту,

Зато безлюдных городов я видел красоту.

Я дверь к царям на шумный пир ни разу не открыл,

Но смог уйти от неземных когтей и темных крыл;

Пред королевою колен не преклонил, зато

Туманный берег посетил, где не бывал никто.

Я бегство жертвы с алтаря увидел, а вдогон

За юной девою спешил разгневанный дракон;

Я видел крепость у воды, штандарты на стене,

И волны свой тоскливый гул дарили только мне.

И ветра жгучего, как лед, запомнил я порыв,

И темной пропасти в ночи зияющий обрыв,

И путников, бредущих в ад, покорных, как рабы,

И с Пращуром бессмертным бой у самых Врат Судьбы.

Я смехом злым не провожал испуганных дриад,

И темноглазый поводырь со мной спустился в ад.

Но смерть отринула меня, не впавшего во грех,

И по Великому Пути прошел я дальше всех.

Перевод Геннадия Корчагина

Я не слышал, чтоб лютни манили меня, или звал из бронзы рожок,

Только вдруг тишина упала, звеня, на призрачный тёмный лужок.

Не слыхал барабан, под стать королю, не видал развёрнутый стяг,

Но смотрел, как огненноглазы, в зарю над миром драконы летят.

Не видал, чтоб за мчащимся поспешал хозяином всадников строй,

Но в молчащих покоях каждый мой шаг пробуждал привидений рой.

Я тигриные ноги божкам золотым странноглазым не целовал,

Но по улицам я ходил городским, где никто другой не ступал.

Я чудесный занавес не поднимал, что царей пирующих скрыл,

Но от глаз багровых я прочь бежал и от черных нездешних крыл.

Поцелуй королеве бледной не дал, на колени став у дверей,

Но я призрачный берег тот созерцал, что не видел никто из людей.

Я не видел хоругвь над замком, что ветр трепал над стеной крепостной,

Но я видел, как женщина прянула вверх из багровых драконьих стойл,

И я слышал — никто до меня не слыхал! — как странный шумит прибой,

И я видел странного города тень, где таинственный брег ночной.

И вздохнул безымянный холодный ветер — я почуял удар незрим,

И я наблюдал, как дорогами Смерти ужасный идёт пилигрим,

Я смотрел, как чёрнейший там дол зиял, где во мраке пропасть кружит,

С Обезьяном бессмертным боролся я, что Врата Судьбы сторожит.

Я Пана лицом к лицу не видал, не дразнил я лесных богинь,

Но черноглазого мужа я гнал через вечный ветер пустынь.

Я не умер, как всякий умрёт в свой час, и грешил не как все грешат,

Но к туманным пришёл небесам, что как раз над ветром гранитным лежат.

Перевод Алексея Папонова

Не слышал я ни пенья струн, ни зова медных труб,

Но тишина зловещих рун накрыла вешний луг.

Молчал могучий барабан, обвисла ткань знамен...

В тот день я видел: пала Грань — и в мир пришел Дракон.

Причины смертной сечи мне не дали увидать,

Но в зал безмолвных Сторожей проник я, сняв Печать.

Не лобызал я ног златых, не кланялся богам —

В забытом граде дней былых стал божеством я сам.

Не воздвигал я балдахин, что скрыл бы и царя —

Но я бежал от черных крыл и алых адских глаз.

Пред дамой не склонял колен, произнося обет —

Но видел берег я сквозь тень, где места людям нет.

Я не видал, как пал штандарт с высоких замка стен —

Но помнил, как от женских чар Дракон сдавался в плен,

И слышал грохот диких волн, рождавших боль и страх,

И видел я зловещий дом на черных берегах.

И ветра ледяных пустот запомнил я порыв,

И пилигримов крестный ход в зияющий обрыв,

И черный зев, и Бездны вой в молчании теней,

И с Обезьяной-Стражем бой у Роковых Дверей.

В лесах мне не являлся Пан со свитою дриад,

Но темноокий великан меня провел сквозь ад.

Я не погиб, как человек, под бременем грехов —

Но ветер каменный навек меня умчал в мир снов...

Перевод Кайла Иторра

The ghost kings are marching; the midnight knows their tread,

From the distant, stealthy planets of the dim, unstable dead;

There are whisperings on the night-winds and the shuddering stars have fled.

A ghostly trumpet echoes from a barren mountainhead;

Through the fen the wandering witch-lights gleam like phantom arrows sped;

There is silence in the valleys and the moon is rising red.

The ghost kings are marching down the ages' dusty maze;

The unseen feet are tramping through the moonlight's pallid haze,

Down the hollow clanging stairways of a million yesterdays.

The ghost kings are marching, where the vague moon-vapor creeps,

While the night-wind to their coming, like a thund'rous herald sweeps;

They are clad in ancient grandeur, but the world, unheeding, sleeps.

Тенедержцы выступают с дальних сфер, где вымер свет,

Где в застывший сумрак вмерзли трупы сгинувших планет,

Где ветра задули звездам погребальные костры,

Где мертвец трубит побудку, встав на лысине горы,

Где подернуты долины ядовитой тишиной,

Где огни болот — как раны в рыхлой плоти торфяной.

Тенедержцы сквозь столетья совершают переход

По колено в лунном свете и спускаются с высот

По обрывистым ступеням многочисленных вчера.

Их приход предвосхищают чернокрылые ветра.

Тенедержцы наступают, дымом грозный строй повит,

Но никто не бьет тревогу, ибо все на свете спит.

Перевод Максима Калинина

Знает полночь, как шагают

Призрачные короли —

С тех планет сокрытых, дальних,

Где лишь мёртвые в пыли...

Ветры шепчутся, что звёзды

Погасить они смогли.

Эхо призрачного горна

Слышит лысая гора,

Колдовской огонь болотный —

Что фантомная стрела.

Тишина царит в долинах,

Алая луна взошла.

Королям лежит дорога

В пыльный лабиринт эпох:

Лунный свет дрожит от звука

Поступи незримых ног.

Миллионы дней минувших

Вниз ведут, где правит рок.

Короли идут в тумане,

Вьётся дымка под луной.

Их герольдом служит ветер,

Рыцарь ночи грозовой,

Но они, в величьи древнем,

Не тревожат наш покой.

Перевод Сергея Лазерко

В полночи знают беззвучный шаг призрачных королей,

Тех, кто правит и миром грез, и серым царством теней;

Ветер и звезды в страхе бегут от сумрачных их плащей.

Призрачный рог из-за дальних скал эхом звучит вдали,

Бледные искры болотных огней дрожат в придорожной пыли;

Заревом алым безумной луны полнится мертвый мир.

Сквозь прах веков слышен мерный шаг призрачных королей;

Незримые ноги идут по тропе из бледных лунных лучей,

Спускаясь в покинутый ими давно, мертвый вчерашний день.

Туда, где мерцает лунный туман, где ветер в ночи дрожит,

Короли-призраки строем идут, а Вечность их путь хранит;

Древняя мощь вокруг них всегда — но мир, утомленный, спит...

Перевод Кайла Иторра

Before the shadows slew the sun the kites were soaring free,

And Kull rode down the forest road, his red sword at his knee;

And winds were whispering round the world: "King Kull rides to the sea."

The sun died crimson in the sea, the long gray shadows fell;

The moon rose like a silver skull that wrought a demon's spell,

For in its light great trees stood up like spectres out of hell.

In spectral light the trees stood up, inhuman monsters dim;

Kull thought each trunk a living shape, each branch a knotted limb,

And strange unmortal evil eyes flamed horribly at him.

The branches writhed like knotted snakes, they beat against the night,

And one gray oak with swayings stiff, horrific in his sight,

Tore up its roots and blocked his way, grim in the ghostly light.

They grappled in the forest way, the king and grisly oak;

Its great limbs bent him in their grip, but never a word was spoke;

And futile in his iron hand, a stabbing dagger broke.

And through the monstrous, tossing trees there sang a dim refrain

Fraught deep with twice a million years of evil, hate and pain:

"We were the lords ere man had come and shall be lords again."

Kull sensed an empire strange and old that bowed to man's advance

As kingdoms of the grass-blades before the marching ants,

And horror gripped him; in the dawn like someone in a trance.

He strove with bloody hands against a still and silent tree;

As from a nightmare dream he woke; a wind blew down the lea,

And Kull of high Atlantis rode silent to the sea.

Тонуло солнце в закатной крови, и ночь вставала стеной.

С мечом на поясе ехал царь глухой дорогой лесной.

Кружили коршуны в вышине, в небесах несли караул,

И миру ветра разносили весть: «Вот к морю едет царь Кулл!».

Утонуло солнце в своей крови, погребальным костром горя,

И встал серебряный череп луны, чары свои творя.

И в свете призрачном ожил лес, словно духов зловещих рать,

Которую демоны лунных чар сумели в ночи собрать.

Да, ожил каждый дуплистый ствол, любой узловатый сук,

И деревья ветви тянули к царю, точно тысячи жадных рук.

Тут, вырвав корни свои из земли, будто восставший труп,

Шагнул и Куллу путь преградил старый могучий дуб.

На лесной дороге схватились они, царь и ужасный дуб.

Был безмолвен бой, и лишь хрип порой срывался у Кулла с губ.

Ведь были тут не нужны слова и бессильна людская речь,

И игрушкой жалкой в стальной руке верный сломался меч.

А леса сумрачный хор им пел напев, леденящий кровь:

«Мы правили здесь до прихода людей, и править мы будем вновь!».

Исчезнет в безвременье древний мир... Ведь кто силен, тот и прав.

Вот так пред воинством муравьев склоняется царство трав.

До рассвета длилась эта борьба, как жуткий ночной кошмар,

И Кулла ужас вдруг охватил пред силою древних чар.

Но утро пришло, и вот уже заря улыбнулась спящей земле,

И были руки его в крови на холодном мертвом стволе.

Очнулся он. Свежий ветер гнал зеленого леса шум,

И молча Кулл продолжил свой путь, полон глубоких дум.

Перевод Сергея Троицкого

Подкрадывалась к солнцу тень. По небу плыл орёл.

Широкой просекой в лесу мечник высокий брёл.

«Король идёт! Идёт король!» — к стволу склонялся ствол.

Метнулась тень — и солнца след простыл, и ночь — черна.

Но тут же прободала мглу лобастая луна.

И призрачным сияньем мир наполнился до дна.

Деревья навевали жуть, ветвями шевеля.

Как будто — чудища пришли взглянуть на короля.

Как будто — кости мертвецов извергнула земля.

Не счесть вокруг горящих глаз, не счесть покляпых рыл.

И вдруг пятиобхватный дуб корнями землю взрыл,

Прополз вперёд и королю проход загородил.

Тот даже вскрикнуть не успел — узлистые суки

Его зажали в кулаке, рассудку вопреки,

И выпал сломанный кинжал из сломанной руки.

И тут запели древеса, стоявшие молчком,

Так, словно вытолкнули вдруг из горла горький ком:

«Низвергли люди нашу власть, но мы своё возьмём!»

Король подумал, что сейчас пойдёт лесная рать

И уничтожит мир людей, топча за пядью пядь.

Так он подумал прежде чем сознанье потерять.

Руками попирая ствол, стоял он поутру.

Всё было тихо. Лишь листва шепталась на ветру.

Король на свой вернулся путь стряхнув с одежд кору.

Перевод Максима Калинина

Dim seas of sand swim slowly into sight

  As if from out the silence swiftly born;

  Faint foremost herald of the coming morn,

Red tentacles reach out into the night;

The shadows gray, then fade to rosy white.

  The stars fade out, the greatest and the least;

  Now a red rose is blooming in the east,

And from its widening petals comes the light.

White, fleecy clouds are fading from on high,

  The sun-god flings afar his golden brands;

  A breeze springs up and races 'mid the dunes,

  A-whisper with old tales and mystic runes;

Now blue and gold ride rampant in the sky,

And now full day comes marching o'er the sands.

Пред взором медленно плывут моря песков,

Словно в безмолвии предвечном рождены;

Рассвета щупальцем кровавым зажжены,

Что лихо гонит прочь обрывки снов;

И блекнут тени, та́я в первой белизне.

И звёзды гаснут, велики́ и ма́лы;

Бутон растёт с востока розы алой,

Что лепестками дарит белый свет земле.

И вот уж тают космы чёрных туч,

Бог солнца тянет ветви золотые;

Проснулся вихрь и побежал меж дюн,

Шепча легенды, тайны древних рун;

Окрасил небо синим первый луч,

День наступил — и озарил пески крутые.

Перевод Марка Калласа

The night primeval breaks in scarlet mist;

  The shadows gray, and pales each silent star;

The eastern sky that rose-lipped dawn has kissed

  Glows crimson o’er the hills of Kandahar.

  A trumpet song re-echoes from afar;

Across the crags die golden glory grows

  To drive the shades, renewing ancient war;

Now bursts full bloom the gorgeous morning rose.

These are the hills that many a sultan trod;

  Their rocks have known full many a victor’s stride;

  These peaks could tell their tale of human pride—

See where they rear, each like a somber god.

  Aye, they have gazed since first the primal dawn

Fired with a wild, vague flame a bestial soul

  Who rose and stood and saw his fellow spawn

With him, somehow, part of Creation’s whole,

And made himself immortal with a goal

  To be attained—this untaught simian faun.

Aye, but these peaks have known the human tread:

  The ebb and flow of dim humanity.

The restless, surging, never-ceasing tide,

  The swarming tribes that came unceasingly;

The lust of kings, the bloody war-dawn’s red,

  The races that arose and ruled—and died.

They will be brooding when mankind is gone;

  The teeming tribes that scaled their barricades—

Dim hordes that waxed at dusk and waned at dawn—

  Are but as snow that on their shoulders fades.

Ночь первобытная пурпурный шлёт туман;

Бледнея, звёзды смолкли, тени стали серы;

Рассвет бьёт бликом розовым по облакам

И на утёсах Кандагара багровеет.

Рёв труб бушует эхом вдалеке;

На скалах снова золото играет,

Войска теней идут на бой к реке;

И роза утра вновь бутоны распускает.

Султаны и цари сходили с этих гор;

И помнят скалы поступь властелинов;

Вершинам этим о людской гордыне

Всё ведомо — их ясен строгий взор.

С зари времён смотрели свысока,

Ещё когда мятежный дух родился,

Восстал, с тоской взглянул на облака

(Таким по замыслу Творения явился),

В безжалостного фавна обратился —

И стал Врагом бессмертным на века.

Но эти пики знали и других:

Племён людских приливы и отливы,

Поток несметных орд и кавалькад,

И шаг фаланг чеканный, горделивый;

Восход кровавых войн, царей мирских,

Рожденье рас, их славу — и закат.

Утёсы мудрые останутся стоять,

Когда весь род людской навечно сгинет —

Всем племенам судьба свой век прервать —

Они — лишь снег, что с гор, растаяв, схлынет.

Перевод Марка Калласа

Уходит детская любовь...

Осознание приходит,

как холодный ветер в рожь,

к тем, кто уж зло́тые познал.

И пляжи летние унылы и пустынны,

и дети исчезли, как «Милнбург Джойс»¹,

и я остался у кромки воды,

посматривая на бриз.

Иду по улицам юности

и вижу с коляской её наконец, выбирающую зелень;

а прежде в ясный полдень ела жи́вокость² она.

Видит меня, по имени зовёт,

но я качаю головой и ухожу.

Это не я.

за руку веду неземного, сказочного ребёнка, чтоб разделить с ним

мягкое, успокаивающее одиночество после сумерек.

Вьётся-вьётся к морю прочь

Речка вольно день и ночь.

Там изгиб, и сям пройдёт,

Тут стоит, а здесь течёт.

Дальше — к морю ход,

Весело поток идёт.

Жизни-то течёт река

Так же через мир, войска.

Там изгиб, и сям пройдёт,

Тут стоит, а здесь течёт.

Дальше — океан всевечный ждёт,

Речка жизни весело течёт.

Закат над морем, и вода,

Внизу — в кораллах города;

Они живут и правят там,

Их власть давно стара, горда.

Свет солнц лазурно-золотых

И лунный луч в волнах ночных:

Над морем всё — туман. Рассвет

Закат сотряс: живей живых.

Глаза их — зелены вполне,

Как сумрачный залив на дне,

Их локоны — как синь травы,

Струятся, будто в тёмном сне.

Бывает часто, ввечеру,

В холодном, призрачном ветру

Средь пены встанут, возопят

Там, где закат разжёг искру;

Или в таинственных волнах

Утихнут в лунных все мечтах,

Они вздыхают, как прибой

На дальних шепчет берегах.

Сей слабой власти господа

Узнали тайны моря, да;

В текучем океане им

Одежда — пурпур навсегда.

Сквозь туман пролился

Звёздный свет средь туч —

Будто красный луч

Вуду-ламп спустился.

Крокодил, лягушка —

В омуте болот;

Блеск очей зовёт.

А туман-игрушка

Крылья расправляет,

Застит звёздный свет —

Тот как самоцвет

В небе исчезает.

В глубине прогала

Тень скользит, легка;

Чёрная рука

Меч лишь крепче сжала.

Хищный взор сверкает:

Крокодилов счёт;

Тело проплывёт —

И река вздыхает.

В петле на перекрёстке

  Свои он кончил дни,

И труп его воронам

  Оставили они.

В крови по локоть руки —

  Так жил; теперь же он

Всё бродит по болотам

  Как призрак, как фантом.

И путника, бывает,

  Находят в тех местах:

В глазах его раскрытых

  Застыл навеки страх.

А жители деревни

  Угрюмо говорят:

«Он встретил призрак в топи —

  И в полночь видел ад».

Тишь падёт на Мекки свод —

Кто верит, те застынут враз:

С Востока ветер донесёт

Стучащихся костей рассказ,

К блуднице некто вдруг придёт,

Кого ничей не видел глаз.

Чёрный луч падёт на Мекки свод —

А красны звёзды жгут в ночи,

А жёлты звёзды — на тряпье,

Аммон-Хотеф — тот, звёзды чьи

Белы... Мекмету кто сие

Сготовит: сети-ловкачи?

Тьма падёт на Мекки свод,

Светильники горят пред тьмой,

А по карнизам и пазам

Вьёт скорпион след смерти свой.

Вот чресла обнажила там,

Где он, она, в тени покой...

Волшебство падёт на Мекки свод,

Мелькают крылья у лица

Мекмета; храмы все немы.

С какого космоса конца

Явилась Тень, сквозь пропасть тьмы

Сюда дошла как до крыльца?

Тишь падёт на Мекки свод,

Как будто муть с болотных мхов.

Над Меккой звёзды — полотно

Из ада. Женщина без слов:

Смеётся — и смеётся вновь.

Во мне ни капли сладкой нет любви

И к людям состраданья нет притом:

Ах, если б род людской имел одно

Лишь горло, я б его рассёк клинком.

Во мраке слышен грохот колесниц,

Знамёна в небо алое взвились,

Я слышал шёпот — а кругом неслись

Тьмы женихов на радость смерть-девиц.

Покрыл прилив нас чёрный; стаей птиц

Взлетели в небо стрелы, но сошлись

Щиты, гудя от натиска; вились

Унынье, обречённость вокруг лиц.

В одно мгновенье звуков громкий хор

Смолк на равнине. Как промчались дни:

Белели черепа из темноты,

В руках без плоти копий нет с тех пор.

Я крикнул: «Боже, все мертвы они!»

В ответ мне — Голос: «Мёртв один лишь ты!»

Когда я буду стар, то к очагу

Фигура смутная, как страх,

Подсядет: две испачканы культи

В крови; сама же вся — в земли кусках.

Пылала кровь, когда я грех творил;

Теперь она прохладнее, чем ночь,

Где месяц освещает мертвецов,

Что не слыхали взяту силой дочь.

(И горький ветер сквозь рассвета кровь

Орудий дальних грохот доносил,

Когда, как пьяница, я вышел вон

Из хижины, где ужас сотворил.)

Так и сейчас: бежит огонь в крови,

Храню я юность, как купец — амбар,

Ведь знаю облик тот, в каком приду

Я к очагу — когда я буду стар.

Сквозь фатомы ты в плесень вниз меня

Уж погрузила, в ящик заперев.

Покоя не найдёшь в объятьях ты

Любовника — страшит его пусть гнев.

Я чёрный гроб свой смело разломлю,

Отброшу землю красною рукой,

И кровь твоя застынет, лишь ступлю

Я из теней на ложе тьмы ночной.

Проснётся он, но будет поздно всё ж:

Его я задушу, не отпущу.

Он не увидит, как тебя я в ад

За волосы златые утащу.

Поэтишки поют о мелочах,

Как подобает глупому уму;

Они о доатлантских королях

Не знают; не идут путём во тьму,

Где скрыты среди мрака острова,

Где грозность чёрных тайн жива.

Но рифма истины — не о цветках,

О щебетаньи птиц иль цвете роз...

Её удел — в эбеновых лесах,

Где безголосый птах наводит страх,

Где ветер ужаса крыла вознёс.

Поэтишки, узнать вам довелось,

Как мерзок след скользящих в ночь теней?..

Вот мрак нисходит, и из пропастей

Ко спящему поэту пробралось

Зло жуткое с змеиной головой —

С глазами алыми навис чужой.

Задуманы и взращены в аду,

Стихи приходят, и от них звезда

Воспламенеет, рождены в чаду

Поэта чéрепа, что на беду

Зовут набатом — тот во мгле всегда.

И царский пурпур — саван вековой;

И лавровый венец — лишь кипарис;

И славы меч — зазубренный то серп;

И лик прекрасный — с черепом лишь герб;

В багровых же пещерах душ их — вой,

Стук-звон копыт-рогов — всегда завис.

Поэты знают: справедливость — ложь,

Игрушки — свет, добро — тенёт полны,

Мир — рынок: покупаешь-продаёшь,

И скот любой пойдёт легко под нож,

Но похоть, ложь поэтам не страшны.

Зовите демонов из адских ям,

Всё ж зло в итоге победит скорей;

Откройте Вход, зажгите огнь, и там

Приветствуйте всех дьяволов-друзей.

Так тени Мрака пусть мерзейши снизойдут,

Так вверх пусть дым взовьётся с алтаря,

Так девственницы пусть умрут, даря

Богам из Тьмы восторг — и мир весь тут.

Прочь алтари, на улицах — красно,

Взмешайте все народы в слизь живьём,

И там, где вскинет Хаос всё равно

Главу — прекрасну рифму мы найдём.

Дом, жена и дети — всё здесь меня-то ждёт;

Только сердце в край далёкий отчаянно влечёт.

Высокие пики; вниз с утёсов ручьи текут;

Ох, был бы я там — и ноги сами вперёд бегут.

О, даль! Там пальма клонится над пляжем под луной,

Пытаясь тень свою поцеловать в тиши ночной.

О, нет, не тронь её, иль будет скована она,

Как шёлком. Это всё знакомо мне: кольцо, жена...

Будь пальмой я, то оторвался б от корней в ненастье

И вдаль поплыл за лодками по ярким волнам в счастье!

Жена, и дом, и дети — меня здесь держит это.

Но пенье бухт далёких!.. Просторы моря где-то!..

Счастливый, сяду в чёлн, когда за мною Смерть придёт,

Ведь слышу я, как шёпот самых дальних волн зовёт.

Пока что дверь я не открыл,

Но знаю я, что там,

За нею в комнате найду

Весь в кучу сбитый хлам:

Отказы из журналов, что

Вели отсчёт годам.

И пусть, мол, было всё легко, —

Сейчас они твердят, —

Но мне-то правду рассказал

Он много лет назад:

Что длинный, трудный путь прошёл

Вдоль жизненных преград.

И оборотня вой в ночи,

И тени в мрак ползут...

Так знай: он часто слышал, как

Они его зовут;

Они в него же горечь, желчь

Вливали как в сосуд.

Когда же все входили в ринг

Те старые юнцы,

Чтоб мускулами доказать:

Они ведь храбрецы, —

Так знай: он в центре ринга был,

Такой, как все бойцы.

То было много лет назад,

И он от нас ушёл...

Он молод и прекрасен был,

Талант его расцвёл;

Рифм и рассказов ум его

Немало произвёл.

Закрытой пусть пребудет дверь,

Ведь ты за ней найдёшь

Скелет, сидящий за столом,

С рассказами... И всё ж

Так поздно что-то исправлять:

Всё вспять не повернёшь.

— На смерть Роберта И. Говарда

Комментарии:

1). Джазовая композиция Джелли Ролла Мортона 'Milneberg Joys'. Её порой можно встретить также под названием 'Milenberg Joys'. На самом деле поименована она в честь Милнбурга — во время создания этой композиции места отдыха и деревни к северу от Нового Орлеана — и должна в действительности носить имя 'Milneburg Joys'.

2). Живокость (дельфиниум, шпорник) — род многолетних трав семейства лютиковых.

Мне расскажите о тайнах, стихах,

Мне расскажите о чудных веках,

Мне расскажите о замках, царях,

Мне расскажите о дивных вещах,

Мне расскажите о добрых и злых,

Мне расскажите о битвах былых,

Мне расскажите о звёздах живых.

Лишь завершите — и снова о них!

Приближение снега

будоражит,

смягчает,

тешит меня, как любовь;

снег напирает

с обещаниями,

что упавшие хлопья

не выполнят.

Неважно.

Час пройдёт

или пара минут —

и я сам в мире

с плотью своей

в этой девственной

чистоте воздуха.

Угрюмый ветер, ты непостижим;

Я слышу речь твою средь тёмных гор

(Их лик спокоен и невозмутим) —

Но замолкает хор

Твоих речей порой, как на песке волна,

Иль сонна мгла, что над землёй расстелена;

Но вскоре выше глас звучит — как звук

Из горла Боли странной, только шум

Тот ввысь идёт, пока весь мир вокруг

Тебе не бросит отклик твой угрюм,

Пока вся ширь космических пространств

В своё не примет естество твой гул,

И дальше, там, где Бог моргнул,

Смотря в большие двери, — этот мир,

Он боли полон, тяжких дум.

Стопа моя — на дальней дороге

И на криком шумящих морях.

Крыла — на восходящем потоке

И на долгих, свободных путях.

Округу скрыла тень с луной,

Как есть жива — дышала ночь.

Искатель подбородок свой

Рукой подпёр. А ветер прочь

Летел; шептал среди ветвей

Ему гимн сгинувших людей:

«Морей тиши владыки — стары, как Божий глас;

Мы — древние, но цепи — мы ненавидим вас».

Я бы ветр оседлал, словно птах — небеса,

Я растаять в зелёной глуби был бы рад,

Из златого же черепа камни-глаза

Я бы выбил в сияньи атлантских палат.

Я ль у бога откинул завесу с лица?

Плещет пена, галеры проносятся вдаль;

Царь ступает по красному полу дворца;

Вавилонской луны распростёрлась вуаль.

Город с чёрными башнями, с пологом звёзд,

Шелест крыльев в ночи — и от зла спасу нет,

Тень приходит во снах с мерзким блеском в глазах —

Отвратителен люд, ненавидящий свет.

Пульс барабанов бьётся вновь во тьме,

Недобрый звук всю ночь заполонит;

Шаг ног нечеловечьих слышен мне —

По лестнице, что тишь кругом хранит.

Я вижу лики храмов там, в ночи,

Как будто с щупальцами; высоко

Те вознеслись; гиганты-мотыльки

Крылами шпили обожгли легко.

Вся память такова: красно всё слой за слоем,

Я ставлю башню, время-космос мой,

Сквозь сферы и миры взойти настроен

Ко звёздным безднам страха — хоть бы боем —

Сквозь лающих столетий чёрный строй.

Таков ли был твой план, созданье злое, —

Мне в камень сердце заключить живое,

На месяце запечатлеть лицо

Моё, чтоб люди знали: лишь гнильцо

Мог порождать тот в небесах урод,

Что не живёт и впредь же не умрёт?

Дорога в ад, там — наша цель;

Толпой весёлой шли

Саргон, Нерон, Иезавель

И Каин — длань в крови.

Мы в красной пыли шли клубах,

И рёв наш так звучал —

Дрожали звёзды в небесах,

Хребет скалистый пал.

Взлетал, ложился алый прах;

Мы здесь, у входа в ад —

И воцарились гром и страх

У преисподних врат.

Во гневе Сатана взревел:

«Кто там явился вдруг?»

«Кто Судных Дней не ждал удел,

Нам ждать-то недосуг!

Не затрубит коль Гавриил —

Монахи кротко спят;

А нас дух крови окропил,

К своей судьбе мы — в ад!

Ах, красный смех, волна крута

Багровых вод греха.

Откройте, свиньи, нам врата,

Мы выбьемся в верха!

Там, на земле — судьба, звезда

Навесили оков.

Но здесь, в посмертьи мы — о да! —

Властители богов!»

Трубы трубят в сумасшествии красном,

  Скрыт черепами истоптанный дёрн,

Скачем за Чёрным Хозяином властным,

  Вой наш у божьих ворот — словно горн.

Храмы — в пыли, бардов нет уж напева,

  Отблески гаснут во мрачной игре...

Вырви ребёнка из женского чрева,

  Бей же жреца на его алтаре!

Чёрная ночь облечёт всех их цепко —

  Тех, кто и Свет, и Добро восхвалил,

Чёрными будут колёса, что крепко,

  Страхом лишит-то их мозги всех сил.

Славься же, Князь наш, что царствует вечно,

  Трон твой — средь мрачных, угрюмых теней,

Речка полночная так быстротечна...

  Кубки ввысь! — всё ради славы твоей!

Девы в слезах, и кричит так ребёнок —

  Он, пригвождённый, как муха, копьём;

Звёздный свет на черепах очень тонок,

  Демон наш пляшет свой танец на нём.

Трубы сигналят, взрываются звёзды!

  Рушьте алтарь, потушите весь свет!

С неба, что падает к аду, где кости:

  Мы — цари мира, других нынче нет!

Тусклы, стары, стоят во сне дома,

  Вдоль улиц-тупиков года летят...

Но по аллеям, лишь зайдёт луна,

  Что за фигуры странные скользят?..

Цвет неба отражён в клинке,

Над боем птицы — вдалеке,

  Пророчат мой приход.

Мой голос — словно волка вой,

Веду тьмы ада за собой,

  Во мне Дух Войн живёт!

Мрачна ночь и длинна,

Но дрёме нет пути,

И сердце взаперти,

И песня не слышна.

Ночь глубока, темна,

В чьей пропасти текут

Безликие; живут

Печальны маски дна.

Луна с зарёй в бою

Последний шлёт свой луч...

Со сна, что так зыбуч,

Я раньше дня встаю.

Пока горит звезда,

И я б нашёл покой —

На персях милой — свой:

Уснуть — чтоб навсегда.

Танцовщица — как у голубки руки-ноги, —

Качаешься ты бледно

Напротив круга полнолунья,

Но не одна идёшь землёй осенней:

И в моём сердце, как в тяжёлом прессе,

Ты выжимаешь бледными ногами

Виноград спелый, вино цвета крови,

Что возвратят лето.

Комментарии:

1). Бабел — древнееврейское название Вавилона.

Из мрамора я деву изваял,

    Когда в Афинах слава обо мне

    Гремела; было, будто на челе

Моём венец из мирта возлежал.

Я в мёртвый мрамор жизни дух вдыхал...

    И вот сошла на землю налегке

    Она со пьедестала; как во сне,

К ногам её мужчина каждый пал.

В ней нет души, нет сердца; и она

    Разбила смертной гордости хрусталь.

Я горьку чашу сам испил до дна:

    Просил надеть невестову вуаль

        Моё ваянье... Только вечно рядом

        Она сидит и смотрит хладным взглядом.

Луна бледна, погас задор, —

Как призрак в небесах скользит;

И только рокот, дальний хор,

Стихая, с эхом прочь бежит.

Чистейшая пора пришла —

Гора прозрачна будто бы,

Древ отражения дала

Тиха и мирна гладь воды.

Лишь солнца вспыхнул яркий луч,

Иль родилась луна,

Втроём пошли мы по дороге в даль,

И она сквозь восход видна.

Розу красную один

Взял; второй — белый цвет;

Третий отвернулся от зари —

И руки тянет ночи вслед.

Помню Еву, мою сестру,

Стан её гибкий и ясный взор,

Чистое сердце... Но слухи в миру

К деве пристали... Мать молвила: вздор!

Были прохладны руки её,

Странные песни пела она,

Матери слово сказала своё:

Ты молодой никогда не была!

Вышла из дома в зимний рассвет,

Только лишь скрылась тёмная ночь.

Яркий в проёме двери вспыхнул свет —

Девушка бабочкой ринулась прочь.

Что ж наша мать? Забыла её,

Стёрла из памяти имя вмиг,

Стала угрюмой и мрачной, и всё

В доме увяло — как пламень поник.

Еву распутницей я видал:

Лик её грязен был... но блестел

Лучик Свободы в глазах — трепетал,

Душу мне он, как рассвет в лесу, грел.

«Гаси же свет». Я погасил — и вмиг

Заполнил комнату прозрачный мрак,

В котором страсти вскинули свой флаг.

И свет луны волос твоих достиг,

И я, груди твоей касаясь, вмиг

Прекрасное воспринял тело тут,

Со мною, и по венам так текут

Потоки крови — пыл меня настиг.

Постелью стал нам весь огромный мир;

Бросает щедро серебро луна,

Жемчужиной мерцая сквозь эфир,

В корону страсти вправлена она;

Глубокое, в сапфирах небо тьмы

Над нашим звёздным пологом любви.

Переведено совместно с Марком Калласом.

Я — золотой соблазн.

Я — насмешка фальшивых богинь.

Я скрыта в наряде Любви.

Мужчины — мои рабы.

Женщины — мои рабы.

Я есть богиня, и мир весь — мой храм.

Я — ветер ночи,

Дующий в листьях.

Я есть лунный свет полянок тайных.

Я — свет звёзд

Во дворце.

Я — Похоть.

Не приходи ты, Бастет,

Сокрыв агат когтей,

И не таи под веками

Кристальный гнев очей.

Ты нежность дай свою всем тем,

От страсти кто бежать

Готов; кто слишком слаб, чтоб взрыв

Любви твоей принять.

Но приходи ко мне, как встарь

Любовники твои —

Безумным демоном нагим,

Цвет — чёрные слои.

Шакалы — вслед за тенью

В жёлтом свете звёзд бегут;

Скрежещут зубы там; дотла

Сгорают в ярости тела;

Попробуем искус мы,

Что страсти стерегут.

Долго же в поисках дома в морях Одиссей проскитался,

Слышал он Сциллы лай, видел Харибды он зев,

Ужасы злобного моря и суши преградой не стали,

Даже и в царство Аида без страха сошёл.

Мчала Судьба его сонного к брегу родному Итаки:

С плачем проснувшись, отечества он не познал.

Поэты, романисты образ мой

Воспели, идола-кентавра лик создав.

Однако истины за маской той

Они не знали: мужику не до забав.

Хвала стара и песнь стара;

Туманных снов нейдёт вуаль:

То гость незваный до утра —

Совсем как долгих дней печаль.

Не знают люди прошлых лет,

И копья сломаны — в пыли,

И арфы дух поёт куплет

Эпохам, умершим вдали.

Зачем просить остаться тень?

Легенды лет нужны ли тут?

Вчера закончился мой день,

Дом Гэла в вечности зовут.

Бежала я в ту ночь

Из дома навсегда...

Лёгкая, как листок,

С дерева что ветр унёс,

Мчалась по ковру травы!

Чистый нёс меня прочь поток —

Прочь от власти, бед, любви.

Воли огонь пылал!

Были шаги легки!

Лезвия той травы

Ног не кололи мне,

За кроликом норка вслед —

Не подняла головы,

Под буком — в его корнях

Лиса, с приплодом в игре,

Не спряталась второпях,

Капли росы, застыв

На ниточках паутин,

Как обо мне забыв,

Не шелохнулись, нет...

Когда подошла к пруду

Сквозь лилии и тростник,

По сребряной черни вод

Рябь не пошла, а я,

Голову низко склонив

Над водоёмом, лица

Не видела своего —

И поняла: я мертва!

По речке вниз — так рано, рано,

Когда мерцает тусклый свет,

И солнце всходит странно, странно,

Всё смутно, ярких красок нет.

В реке танцуют волны, волны,

Луна-безумица средь них,

И взгляды ив так полны, полны

Печалей странных, неземных.

По речке вниз — всё тише, тише,

День вспыхнет — танец волн долой!

А ивы гнутся ниже, ниже —

Река узнает вновь покой.

Донал отринул богов своих предков, стал Вэйка он чтить.

Стал богу-рыбе из Озера-Бездны он кровь своих жертв подносить.

Думал он: рыбу ль, оленя — сумею убить я копьём.

Джаббадар-Тул — бог великий, ревнивейший — Донала счёл дураком.

Предки склонялись пред Джаббадар-Тулом, а он ведь суров.

Лик его сделан из камня, а туловище — из древесных стволов.

Лик его сделан из камня, на лике — зияющий рот.

Джаббадар-Тул со слюнявою пастью из храма наружу идёт!

Донал призвал бога-рыбу, но Вэйк тихо в озере спал:

Мал человек, чтобы в братстве богов он средь высших раздор вызывал.

С ужасом глядя и рот распахнув, Донал камнем застыл:

В хижину быстро и грозно бог предков вошёл — будто стены пробил.

В чёрном грехе можно жить много лет — пусть и будешь седой;

Можно соседа жену соблазнить — но и мести избегнуть святой;

Можно чужих сотню жизней забрать — и не думать о них;

Коли глупцом хочешь сгинуть в расцвете — отринь богов предков своих.

Вот время гибели богов, вот скандинава смерть,

Вот Рагнарёк — и Биврёст² весь захватит круговерть.

У врат Вальхаллы³ Локи⁴, Хель⁵ и Фенрир-волк⁶ стоят,

И боги вниз сойдут (как скальд сказал),

Ведь боги слабнут: многолетья вал

Пришёл к ним, также хлад атаковал —

Напастей длинный ряд.

Из залов славы Бальдр⁷ ушёл, и яблок Идунн⁸ нет,

Тор⁹ исхудал, на Мьёльнире¹⁰ блистает ржавый след.

И Одиновы¹¹ вороны кричат — звучит как плач, —

И в роге Одина стал киснуть мёд.

А время смерти всё грядёт, грядёт,

И всех богов поток сей унесёт —

Их минул час удач.

Теперь уж никогда не вспомнит викинг битвы жар,

Теперь уж никогда во фьорд не проскользнёт драккар.

Взор скальда не горит, поэт не может честно петь.

И залы скандинавов скрыла пыль.

А что там асы — сказка или быль?

Когда о них сама же память — гниль,

Им лучше умереть!

Над миром чёрный плыл рассвет в эпоху первых дней,

И Атлантида долгим сном спала на дне морей —

Тогда лишь мрачные дела творились на земле,

И проливали жертвы кровь на чёрном алтаре.

Распространилось колдовство с змеиной головой

По суше, но рассержен был зловещий бог морской.

Своей судьбы царям тех дней не избежать никак.

Тогда на холм воздвигли столб — как символ и как знак.

И погрузилась в вечный сон святыня чёрных дел,

На новый мир и ширь воды рассветный луч глядел.

Теперь же люди наших дней забыли уж о том,

Что был когда-то чёрный храм с кровавым алтарём.

Однако там, на глубине, в зелёном свете дна

Нечеловечьи ждут цари свободы ото сна.

И где-то в дебрях на холме, где не был человек,

Стоит их столб как знак Судьбы — уже не первый век.

Слепое чёрное лицо с того столба глядит,

Зловеще руна странная, неясная блестит.

И днём, и ночью монолит забыть нам не даёт:

Глупы все люди и слабы, за ними Ад придёт.

А на поверхности столба — строка, морозит кровь:

«Однажды мы, цари земли, вернёмся править вновь!»

И тьма падёт в последний час на племена людей,

Когда восстанут, как кошмары, пленники морей.

От Соноры до Дель Рио будет сто бесплодных миль,

Только ввысь стремится дазилирион¹²,

Выше, к солнцу — войском змей скользя, стирая в скалах пыль,

Лишь зари взойдёт серебро-алый звон.

Здесь на фоне неба сирых ранчо скромный ряд стоит —

На холмах угрюмых, скорбных, где в тиши

Мимо волк не пробежит и птица ввысь не воспарит.

Тишина пленяет эти рубежи.

С жутковатым чувством далей, с чудным чувством долгих лет

Призраки былого восстают, скользят

Сквозь увядшую полынь ордой теней; они свой след

Оставляют там, где шли века назад.

Кабальеро и погонщик¹³, их добыча, их рабы —

О, там поутру звон призрачных стремян!

О, индейцы в перьях, в краске — пленники своей борьбы!

О, и звуки шпор, рога, копыта — там!

Вечером из Мексики подует ветер, может быть, —

Будто из семи же преисподних зной

Он впитал в себя; канюк¹⁴ и кобра могут уяснить,

Что за ужас оглашает ветер злой.

Вид безрадостный, суровый: скалы вечные встают —

Высеченных в камне великанов ряд.

Иероглифы на скалах; только тишь такая тут,

Что на них скиталец не направит взгляд.

Хмурые холмы когда-то были пляжами морей,

Тех, которых человек и знать не знал.

Кручи ждут в безмолвии гнетущем участи своей, —

Ждут: сам океан возьмёт, что отдавал.

Той летней ночью мир был полон звёзд,

И лунный свет моё окно нашёл.

И некий Человек ко мне пришёл —

Шептал о странном и незримом гость.

Я ум пустил в полёт. Тенёта сплёл

Души моей, где луннопауки

Скользили — как драконы велики...

Я видел форм огромных ореол.

Вселенский вздох — как эхо от струны —

Сотряс озёра; лжерассвета блик

Ввысь минаретом взмыл средь облаков;

И я вскочил, дрожа, и пот, и кровь

Оковы грёз моих разбили вмиг,

Сплели сеть снов, ловя ей диск луны.

Переведено совместно с Марком Калласом.

Нагая девушка — лицо бело;

Её к Ваалу вознесли — верхом

На чресла. И она сперва, дрожа,

Холодный стержень в глубине своей

Почувствовала. Но мелькнула жизнь

По мрамору — и девушка сама,

Крича, прижалась... Наступил рассвет.

Она стояла — взгляд её глубок...

Помню Еву, мою сестру,

Стан её гибкий и ясный взор,

Чистое сердце... Но слухи в миру

К деве пристали... Мать молвила: вздор!

Были прохладны руки её,

Странные песни пела она,

Матери слово сказала своё:

Ты молодой никогда не была!

Вышла из дома в зимний рассвет,

Только лишь скрылась тёмная ночь.

Яркий в проёме двери вспыхнул свет —

Девушка бабочкой ринулась прочь.

Что ж наша мать? Забыла её,

Стёрла из памяти имя вмиг,

Стала угрюмой и мрачной, и всё

В доме увяло — как пламень поник.

Еву распутницей я видал:

Лик её грязен был... но блестел

Лучик Свободы в глазах — трепетал,

Душу мне он, как рассвет в лесу, грел.

Сандалий мягкий шаг по мостовой,

По улицам Ланкмара; сер и сир,

Мелькнул и скрылся некто там, где мгла

Стеною встала и в залив ушла.

И, словно в алхимический эфир,

Сокрылась также тень в тиши ночной.

Лишь мышь летучая на слух, без слов

Поймёт: на дело вышел Мышелов.

То из Квармалла камень дорогой,

Из Кледа дева — с дальней стороны,

От Шильбы руна — смерти знак чужой,

Иль шёпот ужаса из-за луны?..

Что ищет Мышелов? — кто даст ответ

И кто прочтёт его улыбки след?

Воздвиг под звёзды город башен тьму,

Он за стеной укрылся от лесов,

Благоухание цветов — в дыму,

Секрет земли — в томах, где много слов.

И ни сатир, ни фавн здесь не живут —

В зловонии и злости улиц тех,

Где ночью звери-хищники грызут

Проход наверх... Но в камне нет прорех.

Горгульи спят на крышах, у небес,

И улыбается лицо средь них —

Той тени серой даже дела нет

До тех, внизу. А через миг — и след

Простыл его. Стремителен и тих,

В книгохранилище уже пролез.

Вы, за солнцем кто идёт,

Вы, за искрою кто вслед

Ночью пробует на свет

Выйти — цель одна вас ждёт?

Вы узнаете единый рок;

Вы увидите единый сон;

Словно склеп, где спит фараон, —

Так же окоп солдатский глубок.

Вам судьбой — беда и глад,

Станет день пред вами тьмой,

Или счастья глас живой

Приводил вас в райский сад;

Радостны уста или нет,

Иль немы — их червь пожрёт,

С белой ухмылкой смерть к вам придёт —

Вы улыбнётесь ей в ответ.

Обернуться и в это лицо взглянуть,

Страх ощутить, что не знал никогда —

За мною является Тень всегда,

По Земле я иду, одинок мой путь —

И когда обернулся,

Не видел лица,

Ибо Тень сия моей была Тенью.

Тень Ангела Смерти.

Лежу в песках пустыни в полусне

И вижу солнца нежное касанье,

От дрёмы пробуждающее пальмы

И лавр купающее в золотом вине.

Ночные духи скрылись в глубине,

А горы дальние — в туманном одеяньи

Из дымки над пустыней — те в мечтаньи

Воздели пики ввысь, о новом грезя дне.

Дух ночи пал, его почти уж нет —

Но он самум из тех долин призвал,

Где тот таился прежде... И в ответ

Лучам рассвета вихрь песчаный встал,

И ветер в пыльных облаках взыграл.

Но всё ж сказал Аллах: «Да будет свет!»

Переведено совместно с Марком Калласом.

К стихотворению «Рагнарёк»:

1. Рагнарёк (или Рагнарок) — гибель богов (судьба богов) и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами.

2. Биврёст — радужный мост, соединяющий Асгард с другими мирами. Асгард — небесный город, обитель богов-асов.

3. Вальхалла (или Валгалла, или Вальгалла) — небесный чертог в Асгарде, куда попадают после смерти павшие в битве воины, и где они продолжают прежнюю героическую жизнь.

4. Локи — сын ётуна Фарбаути и Лаувейи, также упоминается в качестве бога хитрости и обмана и других подобных качеств; хотя происходит из рода ётунов, асы разрешили ему жить с ними в Асгарде за его необыкновенный ум и хитрость.

5. Хель — повелительница мира мёртвых (Хельхейма), дочь Локи и великанши Ангрбоды (Вредоносной), одно из трёх хтонических чудовищ.

6. Фенрир — огромный волк, сын Локи и Ангрбоды.

7. Бальдр (или Бальдер) — один из асов, бог весны и света.

8. Идунн — богиня вечной юности, дочь карлика Ивальди, супруга Браги, бога поэзии и красноречия; хранительница чудесных молодильных яблок.

9. Тор — один из асов, бог грома и бури, защищающий богов и людей от великанов и чудовищ.

10. Мьёльнир (или Мьёллнир) — молот Тора; был выкован с непропорционально короткой рукоятью из-за проказ Локи.

11. Один (или Вотан) — верховный бог, отец и предводитель асов, сын Бёра и Бестлы, внук Бури; вороны Хугин и Мунин («думающий» и «помнящий») — его спутники.

К стихотворению «Зловещий край»:

12. Дазилирион — вечнозелёное травянистое многолетнее растение, очень близкий родственник агавы. Имеет длинные, узкие, жёсткие листья, зазубренные по краям, которые образуют плотную прикорневую розетку. В высоту и ширину оно часто достигает полутора метров.

13. Кабальеро — в Испании X–XVI веков дворянин, богатый или родовитый человек, нёсший военную службу в кавалерии и обладавший рядом привилегий, свойственных дворянству. Погонщик. Здесь: погонщик мулов.

14. Канюк — хищная птица семейства ястребиных.