Хорошая, увлекательная биография человека, которого можно понять только до определенного предела. Вот здесь — брат, сын, иллюстратор, берущий заказы... а здесь — стоп. Гений. Он говорил "я так вижу", и рисовал толпу в театре, словно сборище демонов и ламий, сталкивая, выгибая, ломая и уравновешивая черным и белым красоту и уродство.
Работал, менял стили, горел. История его жизни — это в том числе путеводитель по Fin de siècle, и воплощение духа эпохи.
Винсент О'САЛЛИВАН (28.11.1864 – 18.07.1940) – автор рассказов, поэт и критик. Родился в Америке, завершил образование в Эксетер-колледже Оксфордского университета. Он вел комфортную жизнь рантье, часто путешествовал, пока в 1909 году неудачная сделка брата Перси на кофейной бирже не уничтожила семейное состояние. Это ввергло Винсента в бедность на всю оставшуюся жизнь. Он умер в Париже и был похоронен в общей могиле за государственный счет. О'Салливан был другом Оскара Уайльда (и поддерживал его во время суда и тюремного заключения), а также другом Обри Бердслея и других выдающихся личностей эпохи «конца века». Его самый знаменитый рассказ «Когда я был мертв» посвящен теме психического вампиризма, которая часто встречалась в его творчестве.
«Ватек» — единственный в своем роде представитель арабского готического романа. В то время как вдохновленные Уолполом авторы в основном размещали свои замки и призраков в солнечной Италии (родной туманный Альбион тогда казался им недостаточно романтическим), Уильям Бекфорд черпал свое вдохновение из французского перевода «Тысячи и одной ночи». Этот перевод сильно отличался от английской версии тем, что переводчик не слишком строго подверг цензуре секс и насилие оригинала.
Неслучайно «Ватек» был впервые написан именно на французском (потом пиратское издание вынудило-таки Бекфорда сделать авторский перевод на английский).
Как заметил Борхес, фабула знаменитой повести очень проста — ненасытное капризное чудовище гонится за небывалым могуществом и получает в финале заслуженную награду. По пути он одних совращает, других убивает. Эта фабула впрямую отсылает нас к назидательным притчам, к средневековым моралите и вольтеровскому «Кандиду».
Казалось бы, такая история просто обязывает читателя занять позицию моралиста. Он должен возрадоваться изощренности наказания; вознегодовать, что автор слишком смакует описание грехов халифа (и вкладывает в них столько фантазии); провести параллели с биографией самого Бекфорда...
Но, как показалось рецензенту, морали в «Ватеке» заключено не больше и не меньше, чем, например, в узоре «пейсли».
Конечно, «Ватек» написан человеком, который ценил свои прихоти куда больше, чем свои таланты; и судьба спасенного невинного Гюльхенруза кажется увесистой авторской фигой в кармане, направленной на тех, кто осуждал его бисексуальность. Но все-таки, сюжет в «Ватеке» настолько выверен и симметричен (начавшись на башне, он заканчивается в подвале), что воспринимается как искусная арабская вязь, где нет ни людей, ни цветов, ни птиц — есть только слияние красок и пересечение линий. Вместо Добра и Зла мы видим контраст черного и белого цвета, вместо греха и возмездия — угол падения, который равен углу отражения.
В мире «Ватека» даже сам Пророк не останавливает злодейства халифа с сопутствующими невинными жертвами только потому, что хочет узнать, до каких пределов низости он может дойти. В этом он удивительно похож на заинтересованного читателя, не правда ли?
И нужно признать, что Бекфорд умеет удивлять. Хотя точка А и точка Б путешествия халифа заданы раз и навсегда, его путь поражает своей извилистостью. Буйная фантазия автора роскошно расцветила незамысловатый сюжет. Вот, например, описание чудовищного посланника из неведомых земель:
цитата
Человек, или, вернее, чудовище, вместо того чтобы отвечать, трижды потер себе черный, как из эбена, лоб, четырежды ударил себя по громадному животу, раскрыл огромные глаза, казавшиеся раскаленными углями, и шумно захохотал, обнажая большие янтарного цвета зубы, испещренные зеленью.
А еще в этой якобы восточной сказке есть немало типично английского черного юмора, что придает стилизации особую прелесть.
цитата
«Не будь таким неженкой, — отвечала ему Каратис, — помоги мне лучше привести все это в порядок; увидишь, что именно предметы, внушающие тебе отвращение, окажутся благодетельными. Приготовим костер для жертвоприношения сегодняшней ночью, и не думай о еде, пока мы не сложим его. Разве ты не знаешь, что всякому торжественному обряду должен предшествовать суровый пост?»
Эта назидательная речь суровой, но любящей матери просто безупречна!
Что интересно, ад в «Ватеке» — не пытка, а соблазн, или, скорее, пытка соблазном. Бекфорд восторгался прекрасными архитектурными кошмарами Пиранези и наверняка имел их в виду, описывая дворец Эблиса.
Лавкрафт в своем эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» очень высоко оценил «Ватека». И то, что повесть, написанная за два дня, выдерживает уже четвертый век переизданий, подтверждает, что она до сих пор завораживает читателя сочетанием богатства фантазии, атмосферы восточной роскоши, жестокости, гротеска и черного юмора.
Когда читаешь две биографии одного и того же человека, создается стереоскопический эффект, даже если авторы, в принципе, смотрят на своего героя с одной точки зрения.
И тем более интересно, когда эти точки зрения разнятся. В случае Лавкрафта он заполучил идеального адвоката (Джоши) и снисходительного обвинителя (де Камп), которые отменно постарались, чтобы донести свою точку зрения до читательского суда.
Набор фактов, конечно, остается неизменным: расизм Лавкрафта (и его женитьба на еврейке), его поза джентельмена (спасительная для самоуважения), его фанатичная любовь к родным местам, его чудовищная непрактичность (и отчаянные попытки найти работу в Нью-Йорке), и т.д.
Но подход авторов разнится кардинально.
Вот Спрег де Камп, профессиональный писатель, практичный и успешный, либерал, не знающий, что такое ксенофобия. Его взгляд на Г.Ф.Л почти всегда — немного свысока; это смягчается сочувствием к своему герою, но это сочувствие, в свою очередь, затушевывается иронией, от которой де Камп просто не может отказаться.
Лавкрафт в исполнении де Кампа — больше персонаж, чем человек.
А вот С.Т. Джоши, внимательный и вдумчивый поклонник, литературный критик, издатель, библиограф, историк.
Они оба признают, что ранние стихи Лавкрафта почти безусловно плохие, но, если Л.С.де К. на этом быстро заканчивает тему, то Джоши начинает подробный разбор и находит любопытные факты, которые превращают стихотворение из рифмованного хлама в интересный культурный артефакт.
Джоши оставляет Лавкрафту чувство собственного достоинства.
Но при этом — вот парадокс! — Лавкрафт в версии обвинителя вызвал у меня куда больше теплых чувств, чем в описании адвоката.
Лавкрафт де Кампа имеет отдаленное родство с "безумным ученым": его непрактичность, неприспособленность к жизни и близорукий эгоизм не требуют оправданий.
Лавкрафт С.Т.Джоши — самостоятельный человек, который преодолел гнет своего специфического воспитания, человек с мышлением настоящего ученого, стоик и отличный друг. Именно поэтому недостатки и некрасивые поступки Лавкрафта выглядят не комичными завихрениями характера — а подлинными изъянами. (Впрочем, никто не обязан быть идеальным в расчете на будущего биографа).
Пожалуй, я бы советовала тем, кто интересуется биографией Г.Ф.Л., прочесть не одну книгу, а обе. Это очень интересный литературный опыт.
облако тэгов
