Что за число такое? А вот что: я его нашел случайно. В своей же статистике.

Я довольно часто пишу пять-десять строк рецензий на ФАНТЛАБЕ, но только на те итоги, которые хорошо помню, притом стараюсь отозваться на то, на что другие отзываются мало (по причине труднодоступности текста в основном, но и тогда, когда скопились вокруг данного издания кое-какие мои мемуары (посмотрите, сколько баллов выставили мне за отзыв на «Онирофильм» Альдани, за произведения франкофонной фантастики, – см. "Жан Рей"), за русские эмигрантские книги и т.д. Узнать, интересно ли то, что я думаю, можно единственным способом: посмотреть, как соотносится число рецензий с числом выставленных мне за рецензии баллов. Рецензий я написал на данный момент 136 (было больше, но поначалу мне их «резали»), а баллов за них на сегодня набралось уже 480. Наверняка у других индекс и больше моего (три с половиной) набирается, но чаще – меньше. Намного меньше. Думаю, причина та, что отзываюсь я то на «нестандартное», то «нестандартно».

Не очень я тороплюсь с изданием новым книг, да и пишу не быстро. Причин тому много, и одна из них – чудесное российское авторское право. Знаете ли вы, господа, что ВСЕ книги, изданные во всем мире до 1 первого января 1923 года = public domain, потому как ранее того ни одной конвенции не существовало? И лишь в России – извольте ждать 70 лет с календарной смерти автора, а лишь тогда можете печатать «за бесплатно», уговариваясь лишь с переводчиком? Правда, с трудом можно доказать, что у автора наследников нет вовсе… но это еще то ли луковичка, то ли репка. А вдруг такие наследники ЕСТЬ, но нам не известны? С трудом доказав, что наследники ЕСТЬ, и что вы с ними договорились… ну, вот только тогда… подавитесь. Договор с нормальным и живым автором – дело возможное. А вот за стихи и прозу, скажем, Николая Степановича Гумилева, расстрелянного в 1921 года, за то самое, за что его сын Лев Николаевич (1912, Царское Село — 15 июня 1992), вообще отказался деньги получать, вам платить предстоит. Как и за творчество Ахматовой, да и всей Семьи?

Ну, начнем. Как минимум – это стихи фантаста. Есть еще.

Жюль Верн

БУРЯ И ЗАТИШЬЕ

Эрминии

Ночь тень

Кинет,

И день

Сгинет,

Одна

Луна,

Темна,

Стынет.

Небеса –

Тишь, отрада,

Чудеса

И прохлада;

Ночь для нас

В самый раз –

Пробил час

Променада.

Цветов ковер

В ночном сиянье

Струит в простор

Благоуханье,

И запах тот

Ночь напролет

Парит, плывет

Среди молчанья.

В сумерках ночных

Бриз порою дышит,

Вязов молодых

Ветви он колышет;

Снадобьем души

Нас поит в тиши,

Пить его спеши –

Горести утишит.

Наш путь лежит широк,

Мы вдалеке от дома,

Вдруг туча – поперек;

И, тяжестью гнетома,

Быстра и тяжела,

Нахлынувшая мгла,

Мгновенно залегла

Над гранью окоема.

Не видать теперь ни зги,

Мрак всё гуще и плотнее,

Сжал он сердце как в тиски,

Призраком зловещим рея.

Душу в дрожь бросает хмурь,

Туча застила лазурь,

Как предвестье грозных бурь,

Ужас и смятенье сея.

Звезды на небе ни одной,

Завеса мглы спадает низко,

И туча бездной ледяной

Над нами вроде обелиска;

Вот буйный ветер, налетев,

Сминает, рвет её, взревев,

И видя, сколь силен тот гнев,

Мы понимаем: буря близко.

Набухает, крепнет и растет,

Рваные края в себя вбирает;

Лютый Аквилон ее гнетет,

Вспышек блеск из чрева выпирает;

Наконец, держаться ей невмочь:

С треском, с громом лопается вклочь,

Густо багрецом окрасив ночь,

Мчится и вихрится, и играет.

Блеск молний; свет, что темень пронизал,

Слепит глаза, их жжет огнем свирепым,

Не потухает, а свистящий шквал

Зажег его с усердием нелепым;

Нагрянул ветер, и в напоре злом

Всё стягивает ужаса узлом,

И молнии стремительный излом

Зигзаги чертит меж землей и небом.

Исчезла молния; и гром сквозь круговерть

Несется ей вослед раскатом долгим, резким,

Гудящим отзвуком он сотрясает твердь,

Как будто сжав ее с неимоверным треском.

Усилилась гроза; и вспышки там и тут,

Как бомбы, рушатся, по ветхим крышам бьют,

Им снова вторит гром, безжалостен и лют,

Наполнив небоскат своим кошмарным блеском.

Уходит буря, но еще, дрожа,

Во тьме ревет ненастье на просторах,

Неистово огни свои кружа,

Зарниц далеких рассыпая ворох.

Но миг спустя унялся Аквилон,

Далече гром, и затухает он,

В раскатах отдаленных приглушен,

Как отзвук, слышимый в горах иль борах;

Молнии всё реже видит взгляд –

Небо озарят лишь временами,

То уже не битва, не разлад,

Где ветра сражаются с ветрами;

Прочь уносят свой зловещий стяг

Ужас, гром и непроглядный мрак;

Всё слабей, слабей, уже никак

Не страшны их всполохи над нами.

Последней тучи след простыл,

Гонима ветром вся их стая,

И буря усмиряет пыл,

За темным горизонтом тая;

Нам не видать, как там, во мгле,

Она растет на страх земле,

Поскольку вдаль за много лье

Умчалась, вихри нагнетая.

Позабыв былой испуг,

Успокоилась природа,

Стала смирной, тихой вдруг,

Сердцу радость и свобода;

Если где-то гром гремит

И раскаты вдаль стремит,

Мира здесь не возмутит –

Страха нет, ушла невзгода.

И звезды светят нам

На чистом небосклоне,

Тот свет не скрыть теням

На темно-синем фоне;

И царству тишины

Ночь навевает сны,

Кромешной пелены

Нет у нее на лоне.

Нежен, свеж зефир,

Дышит он и веет,

И бодрит эфир,

Вздохами лелеет;

Движима едва,

Шепчется листва,

Льется синева,

Мир от неги млеет.

И в полутьме

Природа, мнится,

Вот-вот дреме

Вся покорится;

Так в свой покой

Ко сну порой

На одр златой

Спешит царица.

Даль чиста;

Дух цветочный,

Красота

В час полночный;

В сердце лад,

И прият

Аромат

Непорочный.

Так ночь

Сгинет,

Тень прочь

Минет;

Одна

Луна,

Темна,

Стынет.

Перевод с французского Александра Триндандафилиди (Ростов-на-Дону)

Выполнен по моей просьбе

Данное стихотворение – полная и точная ритмичическая имитация «Джиннов»

Виктора Гюго (см):

http://fr.wikisource.org/wiki/Temp%C3%AAt...

Есть русский перевод Г. Шенгели, висит на его странице на на «Веке Перевода»

Будто топор в воздухе, повис и все не падает вопрос: есть ли поэзия, которую можно назвать фантастической?

Очень многие фантасты писали и пишут стихи. Об очень плохих речи нет, а все же есть Жюль Верн, а Лавкрафт и вовсе на большой том настрочил. Однако до высшего сорта, похоже, нигде такая поэзия не поднимается.

А если рассмотреть предмет с другой стороны – взять великих поэтов и поискать: есть ли у них шедевры фантастической поэзии? Сразу приходят в голову Эдгар По и Виктор Гюго, а дальше… Дальше надо изучать предмет. На Западе он изучен плохо: все ограничиваются своими родными литературами.

Но у нас есть школа перевода. Даже очень ЕСТЬ.

Век позитивизма, век XIX, разумеется, породил много такого, что при ближайшем рассмотрении можно рассмотреть как вполне «фантастику». Нà слово никто не поверит, придется привести неколько примеров.

Вот, к примеру, глава французского Парнаса – Леконт де Лиль (кстати, форум сайта «Век Перевода» только что закончил работу над полным собранием его стихотворений и поэтических драм). Известен он у нас более всего по стихотворению Гумилева, где «упоминается», однако тот поэт, которого упоминает Гумилев, похож на однофамильца Леконта (кстати, такой поэт был, и не его ли имел в виду Гумиилев?... Этого «второго Леконта» даже Блок переводил).

Три первых перевода мои, последний выполнил живущий в Калифорнии поэт-переводчик Дмитрий Манин. Отбора особого не делалось, просто взял то, что встречается в темах собственно фантастики – угасающее солнце, гибнущие планеты, покрытая вечным льдом Земля.

Будет интересно – разговор продолжим.

ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ

(1818-1894)

ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ СПУСТЯ

Рычание ветров той ночью в полной мере

Кипело в темноте, крушась на море шквалом,

И, сотворенные из облачных материй,

Метались призраки по мысам и по скалам.

Шторм силу набирал все жутче, все жесточе,

На кряжах завывал со злобой и с апломбом,

И, темнотою пьян, сгонял чудовищ ночи

Как стадо буйволов дрожащих к гекатомбам.

Слюноподобная накапливалась пена,

Покуда медленно, стеня в морском просторе,

Росла гора воды, впадая постепенно

В эпилептический припадок черной хвори.

Так пела для меня ветров ревущих стая.

И я осознавал, что песне шторма вторю:

О молодость, о страсть, о ты, мечта святая,

О горны звонкие, что протрубили зóрю!

От края пропасти, земле оставив тело,

От мира, коего нет горше и тлетворней,

Крыла обретшая, моя душа взлетела

К благоухающим устам свободы горней.

Огромной ночи зев нашептывал со всхлипом:

Разверзни створки врат! Предайся жизни внешней!

И вторили ветра, измученные хрипом:

Ответствуй красоте послушней и поспешней!

Тысячелетие распалось жалкой пылью,

Я возвращен туда, где видел счастье в духе;

Но тут один лишь плач, убогий дар бессилью

И пляска бешеных теней среди разрухи.

Перевод Е. Витковского

ПОСЛЕДНЕЕ ВИДЕНИЕ

Великой тишиной закованы снега.

Торосы дыбятся, немотствуя под фирном.

Всемирный океан стал саваном всемирным,

Захолодавшая земля вконец нага.

Фундаменты разбив, их обняла дремота;

Да и обломков нет для корешков плюща,

Здесь люди в городах сновали сообща,

Но где следы того, что было здесь хоть что-то!..

Все роли сыграны, все обрели покой,

Среди морей ветра забыли все дороги,

Жить не обязаны, не ведают тревоги

Леса, животные, усталый род людской.

А в вышине плывет лампадкою бродячей,

Пытаясь рассмотреть огромный саркофаг,

В котором спит Земля, – небес убогий зрак,

Светила смертного, уже почти незрячий.

Короткий миг была довольна и сыта

Сожрав земную жизнь, чудовища утроба.

О звезды в небесах, в нем не иссякла злоба,

И взор его на вас нацелен неспроста!

Надежда, боль, тоска, миг силы, миг печали,

Любовь, дарившая могучие крыла –

Чем стала ты, Душа, и что с собой взяла?

С тобой ли разумы, что в мире замолчали?

Свое тавро века железною пятой

На всем оттиснули: не ведать зернам всходов.

Иллюзии богов и ропоты народов

В едином склепе спят, под общею плитой.

О Солнце! Старый друг растеньям и аэдам,

Позволь же, чтоб теперь твой фитилек потух!

Так некогда в горах костер гасил пастух

И тьма великая на мир ложилась следом.

А коль мертва земля – усилья ни к чему:

Вступая в смерть, прерви мучение безделья!

Планет не береги, златого ожерелья

Тебе не надобно: кинь мишуру во тьму!

Вы, завихренья звезд, отнюдь не животворных,

Бежать пытаетесь, и погасить лучи, –

Через короткий миг вы канете в ночи,

В священных пропастях небес немых и черных!

Спешите, и во Тьму ворвитесь напролом,

Там океан Тщеты спокойствует безбрежный,

Последний дом всего, что нам в судьбе мятежной

Казалось Временем, Пространством и Числом.

Перевод Е. Витковского

БАГРОВАЯ ЗВЕЗДА

В пропасти небес будет большая красная звезда, именуемая Сахил.

Равви Абен Эзра

Над мертвою землей, над морем в летаргии,

Над миром, что во тьму, как в мантию, одет,

Где до конца времен ни содроганья нет,

Встает звезда Сахил, и гасит все другие,

Дерзнувшие попасть в ее кровавый свет.

Свидетель, призванный первоначальным мраком,

Всеобщей гибелью, вступившею в права,

Смотреть, как близится последняя глава;

Сахил чудовищный следит кровавым зраком,

Как спит вселенная, почти уже мертва.

Что ужасало нас, и то, что нас манило,

Фонтан отчаянья, малейший кладязь благ –

Все сгинуло навек, и ныне стало так,

Что всюду, каждый миг есть только свет Сахила,

Кроваво плачущий, неумолимый зрак.

Перевод Е. Витковского

ОБРЕЧЕННЫЕ ПЛАНЕТЫ

Как в ворот впряжены, натягивая путы,

Кандальники, рабы, всем напряженьем жил

Влачат шары свой груз – всех нас, кто жив и жил,

Хрипят, вкруг древних солнц сворачивая круто.

Незримый хлещет кнут, давя глухую смуту;

Ни слабым продыху, ни вздоху – полным сил.

Вразноголосицу, грызя металл удил,

Кто мукою кричит, кто ропщет злобой люто.

Не внемлют в пустоте несчитанных веков

Ни собственный свой стон, ни звон своих оков.

Есть людям забытье, и стойло у скотины,

Но вам лишь рока бич безжалостный знаком,

Вовек, вовек, вовек вам не забыться сном,

О, горький сонм миров, невольники судьбины!

Перевод Д. Манина

Само собой, переходящие сюжеты не возникают на пустом месте. И написавший задолго до Брэма Стокера на берегу Женевского озера рассказ "Вампир" (1816) несчастный Джон Уильям Полидори (1795-1821) был далеко не первым, кто разработал этот сюжет.

В прозе — может быть, даже и он. Но поэзия почти всегда предшествует прозе.

Хочу привести два труднодоступных произведения из книг, выпущенным издательством "Водолей". Пока, — коль скоро нет иных данных, — приходится считать именно эти стихотворения, немецкое и английское (точней — камберлендское), первыми образцами мировой вампириады.

Переводы размещаю с позволения переводчиков, а потом, если будут мысли (в связи с русским издание сериала Хендерсона о Ван Хельсинге), можно побеседовать и о сюжете. В любом случае, думаю, прочесть это будет познавательно.

ГЕНРИХ АВГУСТ ОССЕНФЕЛЬДЕР

(1725 – 1801)

ВАМПИР*

Моя красотка верит

Упорно, твердо, крепко

Всем строгим наставленьям

От матушки-святоши;

Так верят по-гайдуцки

На побережье Тиссы [1]

В убийственных вампиров.

Ну погоди, Христина!

Любить меня не хочешь –

Так будет месть ужасна:

Токайского напьюсь я

Да сделаюсь вампиром;

Пока ты сладко дремлешь,

Твой свежий пурпур с щечек

Я высосу внезапно.

Ох, как перепугает

Тебя мое лобзанье,

Мой поцелуй вампирский!

Когда ты содрогнешься,

Опустишься в объятья

Ко мне, мертва как будто,

То я спрошу: не лучше ль

Моим урокам верить,

Чем матушкиным басням?

<1748>

1 – Тисса (Тиса) – река, протекающая в Венгрии, Сербии и Западной Украине, левый приток Дуная.

Примечание переводчика: Я решил переложить небольшое стихотворение, которое во многих классификациях считается первым "собственно вампирским" — ибо там впервые звучит это самое слово. Автор его — поэт в общем и целом анакреонтического склада, что заметно в шутливой трактовке сюжета. Бьюсь об заклад, что он читал вышедшую в 1745 году книгу французского монаха Огюстена Кальме, где впервые описывались случаи вампиризма на Балканах и вводилось это самое слово.

Перевод с немецкого Артема Серебренникова

Опубликовано в антологии «Век Перевода 2012» (т.е. выпуск № 3), М,, «Водолей», с. 434-435.

ДЖОН СТЭГГ

(1770–1823)

ВАМПИР

“Почто печален мой супруг?

Почто лицо – снегов белей?

Какой язвит его недуг?

О Герман! Душу мне излей!

Почто безмолвье темноты

Тревожит твой печальный стон?

Иль непосильным горем ты,

Безмерным горем удручен?

Что сперся дух? что ноет грудь?

О молви! Пусть тоску уймет

Твоя Гертруда как-нибудь,

А нет – разделит скорби гнет.

Увяли розы свежих щек,

Румяных уст мертвеет лал,

Взгляд потухающий поблек,

Что некогда огнем пылал!

Зачем в ночи, когда ни глянь,

Ты мечешься и стонешь так,

Как будто призрачная длань

Влечет тебя в могильный мрак?

Ты задыхаешься во сне;

Влажнит чело холодный пот...

О Герман! Расскажи жене,

Что за печаль тебя гнетет”.

“Гертруда! не найдется слов,

Чтоб злую описать болесть!

Удел мой странен и суров,

Но я открою все, как есть.

Иссяк источник прежних сил;

Жестокой волею судеб

Недуг, что душу истомил,

Сведет меня в безмолвный склеп!”

“Но, милый Герман, в чем же суть

Твоих печалей и досад,

Что рвут стервятниками грудь

И льют отчаяния яд?

То, верно, худшая из мук?

То, верно, не простая боль?

Поведай все жене, мой друг,

Унять страдания позволь!”

“Гертруда, их ужасна суть!

Гертруда, это – сущий ад!

Стервятники терзают грудь,

И жжет отчаяния яд!

Млад-Сигизмунд, мой милый друг,

В расцвете юности усоп;

Родных и близких скорбный круг

Сопроводил его во гроб.

О нем рыдал я и скорбел,

Долг дружбы уплатив сполна;

Печален Германа удел –

Вот дружбы горькая цена!

Удел мой – поспешить вослед;

К концу подходит жизни срок;

Надежды на спасенье нет –

Так повелел суровый рок!

Млад Сигизмунд, былой мой друг,

С недавних пор – мой кровный враг.

Без счету неизбывных мук

Сулит мне злобный вурдалак!

В ночи, разнеженно дыша,

Всяк почиет в объятьях сна;

Моя же бодрствует душа,

Тревогою уязвлена.

Покинув склепа стылый свод,

Где смерть справляет торжество,

Дух Сигизмунда восстает,

У ложа рыщет моего!

Сам ад, не иначе, облек

Кошмарной плотью прах и тлен!

Ложится гоблин мне под бок

И кровь мою сосет из вен!

Пьет, тщится осушить до дна

Животворящий сердца ключ!

Гертруда! Милая жена!

Сколь яд моих терзаний жгуч!

Натешась видом горьких слез

И жажду утолив взахлеб,

Насытившийся кровосос

Вновь возвращается во гроб.

Но к ночи вновь приходит он

Цедить из вен кровавый сок,

Я ж обречен стонать сквозь стон,

Я от мучений изнемог!

Но близок оргии финал;

Былой огонь во мне потух;

Мне ужас душу истерзал;

Назавтра отлетит мой дух!

Гертруда! Все открыть пора!

Я худшего не утаю:

Восстав со смертного одра,

Твой Герман выпьет кровь твою!

Но, дабы отвратить судьбу,

Пред тем, как прах земле предать,

Мой труп копьем пронзи в гробу –

Мне это помешает встать.

Пробудь же эту ночь со мной,

Бди рядом, не смыкая глаз;

Но лампу под плащом сокрой

Покуда дух мой не угас.

Чуть поплывет вечерний звон

Над сводами в монастыре,

Знай: то – предвестье похорон;

Знай: бедный Герман твой помре.

Тогда – не ранее! – яви

Слепящий луч, внезапный свет, –

И, с ног до головы в крови,

Предстанет взгляду людоед!”

Всю ночь Гертруда прождала

У ложа мужнего в тиши,

Всю ночь, горюя, провела

С тем, в ком не чаяла души.

Но вот поплыл вечерний звон

Над сводами в монастыре,

Предвестьем близких похорон:

То Герман горестный помре!

Немедля свет, что был сокрыт,

Блеснул из-под полы плаща, –

Тень Сигизмунда – жуткий вид! –

Она узрела, трепеща.

Сверкал огнем свирепый взор,

Вращал зрачками кровосос;

В луче, направленном в упор,

Он к месту словно бы прирос.

Был страшен облик мертвеца:

Клыкастая разверста пасть,

Багровый ток не стерт с лица:

Знать, крови насосался всласть.

Истошно взвыв, бежал злодей;

Гертрудин взор застлал туман:

Злосчастный Герман перед ней

Простерся бледен, бездыхан!

Назавтра порешил совет

(Округи лучшие умы)

Избавить возмущенный свет

От гнусных порождений тьмы.

Взломали дверь в могильный склеп,

Где Сигизмунд был погребен:

Задрапирован в черный креп,

Он мнился погруженным в сон.

Подобьем жизни дышит лик

Гримасой сведены черты,

Оскален обагренный клык,

И очи – кровью налиты.

В одной гробнице с упырем

Труп Германа приют обрел;

В обоих за один прием

Вонзили заостренный кол.

И упокоился их прах;

Впредь им не рыскать по земле;

Друзья их позабыли страх –

Вампиры спят в могильной мгле.

<1810>

Перевод с английского Светланы Лихачевой [под псевд. «Джордан Катар»]

Опубликовано: «Семь веков английской поэзии», М. «Водолей Publishers», 2007, том 2, с. 311-315

Полагаю, что — когда накопится у нас минимальная библиография изумительного (кстати, слепого) поэта и скрипача Стэгга, можно будет эту публикацию и убрать.

А пока что — вот оно, начало темы. Притом именно с питьем крови — сюжет, коего историческому Владу Цепешу, помнится, не приписывалось (два сюжета соединил в один, полагаю, все-таки Стокер).

А первый вампир как-таковой — здесь. В поэме слепого скрипача.

Задолго до Полидори.