Григорий-Гинзо лежит в больнице, залечивая раны, нанесённые медведем. Его навещает отец. Вместе они вспоминают о встречах в тайге с добрыми людьми.

<...> Ох, чего только не вспомнил [Григорий-Гинзо], всю свою жизнь вспомнил. Особенно одного человека... он спас меня, я — его. Он ученый человек, Иван Антонович Ефремов.

— Это тот, большой-пребольшой, да? Ты с ним ходил в тридцать первом году.

— Он, Иван Большой. О нем вспоминаю.

<...> Григорий опять вспомнил Ивана Ефремова, человека его возраста. До Ивана он водил около десятка других экспедиций, все скитался по тайге, за это отец прозвал его бродягой. Он не очень уважал людей, которых сопровождал, смотрел на них с высока: они были умные, вежливые, относились к нему доброжелательно, уважительно, но не умели сноровисто стрелять, разделывать рыбу, не говоря о звере, которого случалось повалить, не умели разжигать огонь при ненастье, а когда бушевала непогода, превращались в маленьких детей, которые прячутся от страха под одеялом. Не все, правда, были такими, иногда находились настоящие люди, ловкие, бесстрашные, умеющие делать все, их Григорий называл про себя настоящими нанай.

Иван Ефремов был на две головы выше Григория, тяжелее втрое, при всей этой мощности робкий, стеснительный и неузнаваемый в тайге. В тайге он был настоящий нанай.

Встретились они случайно. Григорий всякими правдами и неправдами отлынивал от работы в недавно организованном колхозе. Его, скитальца, хотели привязать к Дондону!* Записали в бригаду рыбаков. Он рыбачил весну, начало лета и отказался. Председатель колхоза разбушевался, пригрозил послать на полевые работы — это было самое тяжкое наказание, какое только можно было придумать для Григория.

— Ты меня лучше в тюрьму отправь, — сказал Григорий.

— Почему? Зачем? — оторопел председатель.

— Не знаю. А зачем меня отправляешь землю копать?

— Ты же не хочешь рыбачить?

— Не могу на одном месте сидеть, найди что-нибудь, чтобы я ездил.

— Такой работы нет в колхозе.

— Я выйду из колхоза, нечего мне тут делать.

Председатель махнул рукой, отправил к оленеводам, которые собирались вступить в колхоз, язвительно заявил, что может остаться с ними и скитаться сколько в душу влезет. Так Григорий приобрел свободу. Он знал оленеводов, знал их собачью жизнь — все на ногах да на ногах, бегай за оленями. Нет, Григорий не дурак, чтобы добровольно стать бегуном за оленями, он не свихнулся еще с ума, чтобы отказаться от воды, от оморочки. Григорий поехал вверх по Эвуру поохотиться, порыбачить, отвести душу после долгого сидения в Дондоне.

В середине августа погода, как всегда, стояла прекрасная, ясная, солнечная, с недолгими дождями, грозами. Григорий приехал на Эвур, стал по утрам и вечерам караулить лосей, которые выходили на заливы, озера полакомиться трилистником, поплескаться в воде.

На второй демь утром он свалил хорошего, жирного лося и устроил себе праздник, до тяжести в желудке наелся сырой печенки, почек, желудка, костного мозга, потом начал вялить сырое мясо, отваривать голову, сушить отваренное мясо. Это долгое дело, готовить мясо впрок. Вечером он услышал мужские голоса, кто-то шел пешком стороной, недалеко от Эвура. Он слышал голоса, но не видел людей. «Опять экспедиция, — подумал, — всю землю обмерили, изучили, а все им мало. Ходят в такую жару пешком по тайге, дурачье, не понимают, что по реке легче, прохладнее».

Экспедиция остановилась на ночлег, это он понял, когда они начали рубить кустарник. «Ставят палатку, без палатки не могут, — подумал ол, — понятно же, что дождя не будет, зачем лишние хлопоты». Экспедиция остановилась на берегу залива, от становища Григория в километре. Немного обождав, когда пришельцы обустроились, Григорий, взяв бердану на всякий случай, отправился к ним. Он был совершенно уверен, что это люди экспедиционные: заключенные не ставят палатки. Из-за кустов разглядел палатку, костер, пятерых мужчин, среди них высокого широкоплечего великана с добродушным круглым лицом. Они готовили ужин, сидели, полулежали вокруг костра. Григорий безбоязненно вышел к ним, поздоровался.

— Вы т-тоже п-пешком? — без удивления, с легким заиканием спросил великан приятным голосом.

— Нет, я на оморочке, — ответил Григорий.

Познакомились. Великана звали Иван Ефремов, он был руководителем экспедиции. В котле варилась каша. «Русские есть русские, в тайге питаются кашей, когда каждый имеет ружье, — подумал Григорий. — Кашей разве насытишься? Можно рыбу поймать, возле реки ведь находитесь».

Иван Ефремов начал расспрашивать про Эвур, притоки, вытащил карту и нисколько не удивился, когда Григорий стал показывать интересующие его районы, рассказывать, что там есть, каков рельеф.

— 3-здорово р-рассказываете. Вы знаете весь этот р-район между Амгунью и Амуром? — спросил он.

— Пешком п-прошли?

— На оморочке.

— Между р-рек много п-пространства.

— У меня глаза, я думаю.

— Молодец! Хорошо ответили.

Григорию сразу понравился этот Большой Иван, так он прозвал его.

— У вас, кроме каши, ничего нет? — спросил он, хотя видел, что, кроме каши и сухарей, у них ничего нет.

— Консервы есть.

— Подождите, я сейчас.

Григорий возвратился с кусками холодного отварного мяса.

— Охо! Вот праздник нашим желудкам! — обрадовались сподвижники Ивана.

— Вот нам бы такого п-проводника, — сказал начальник экспедиции.

Люди, не стесняясь, орали куски мяса, вгрызались крепкими зубами и жевали с наслаждением, с причмокиванием.

— Это мечта — такой проводник!

— Григорий, не пойдете к нам проводником? — спросил Иван Ефремов.

— Я в колхозе, — ответил Григорий и рассказал о своем положении полубеглеца. Посовещались. Решили — утро вечера мудренее.

Утром Григорий погрузил груз геологов в оморочку, договорились встретиться на берегу Эвура и разошлись. На место встречи Григорий приехал раньше геологов, добыл острогой хариусов, левков, к приходу «пешедралов», как назвал их насмешливо, вокруг костра выстроились на вертелах небольшие ленки, хариусы, в котле млела уха.

— Что за чертовщина! — вскричали геологи, схватили по шашлыку, в момент расправились, взяли по второму,.

— Какая вкуснятина! Нет, нельзя отпускать такого человека, Ивая Антонович. Сделайте все, но уговорите.

«Не надо меня уговаривать, я с вами, — думал Григорий, слушая этот разговор, — только не радуйтесь, не все реки так богаты, как Эвур».

После ухи, когда начали шворкать чай, начальник сказал: — Григорий, вы же свободный человек.

— Я колхозник.

— Свободный к-колхозник, скажем так, вы могли бы присоединиться к нам? Нам нужен п-проводник, мы заплатим вам за т-труд.

— Иван, я не знаю.

На следующий день Григорий поднялся еще выше по Эвуру с экспедиционным скарбом. Он опять приготовил знатный ужин, опять обрадовал этих измученных людей шашлыками, ухой, они совсем забыли про свою кашу. Потом экспедиция перебралась на левый берег Эвура и пошла по левобережью.

— Мы должны обследовать район озера Эвенкур**, — сказал Иван, — вы знаете озеро Эвенкур?

— Один раз ходил. Далеко.

— Пойдемте с нами?

— Зачем? Пешком ходить летом жарко.

— Жаль.

— Но поеду. Может, оленеводов встречу.

Григорий сходил вместе с геологами на озеро Эвенкур, стал настоящим проводником, фуражиром, так его прозвали геологи.

Потом они обследовали правобережье Эвура, дальше их путь лежал на юг, к реке Бичи, к Лимури, от Лимури к реке Боктор и на запад к реке Гэрин***, где стоит стойбище Дело, и от него рукой подать до Дондона.

— Сколько это ходить? — спросил Григорий.

— Долго, весь сентябрь, октябрь прихватим.

— Все пешком, все пешком?

— Отсюда до Бичи не проехать по воде.

— Как быть с оморочкой?

— Ты с нами?! — воскликнул Иван Ефремов.

— Пойду, хорошие вы люди, надо помочь, — ответил Григорий.

Он спрятал оморочку в укромном месте и пошел с экспедицией, позабыв о колхозе, об оленеводах, которых и не думал искать.

В первые дни ему доставалось, непривычный к долгой летней ходьбе по жаре, он быстро уставал, но старался не выдать свою слабость, на привалах выслеживал зверя, птиц, но удача редко ему улыбалась. Пришлось перейти к каше, к мучному рациону, это было тяжелее пешей дороги. Но скоро он привык и к пешеходному труду, и к каше с мучным рационом. Когда удавалось ему добыть мясо, он радовался больше других. Осень входила в свои права. Осень — это обилие пищи, никто в это время не голодает. Начался перелет птиц, и Григорий стал кормить своих друзей жареной, пареной, отваренной уткой, гусем. Весь сентябрь блаженствовали геологи. В октябре иссякло это осеннее обилие, но реки кормили геологов рыбой. В середине октября Иван Ефремов отпустил четверых, они ушли по новому маршруту.

— План не выполняем, — объяснил он, когда остались с Григорием на берегу реки Лимури. Отсюда они вдвоем должны идти на запад, на стойбище Дело, что на Гэрине.

— Поплывем по Боктору, — предложил Григорий. Больше чем за месяц совместной пешей дороги, всяких лишений, тревог они подружились, стали братьями, как считал Григорий. Он за это время хорошо узнал Ивана Большого, они долго оставались одни, когда экспедиция разъединялась, много переговорили. Григорий многого не понимал в жизни Ивана Ефремова, ученого, не понимал, когда тот начинал буйно придумывать каких-то животных, которые выше самого большого дерева, тяжелее сотни коров.

— Одно животное? — спрашивал Григорий.

— Одно животное. Они жили миллионы лет назад.

Григорий представлял тысячу, десять тысяч чего-нибудь вещественного, но не мог представить тысячи лет. Он мог увидеть сто коров, но не мог представить одно животное выше самого высокого кедра и тяжелее ста коров.

— Это динозавры. Никто из ныне живущих не видел их живых, их восстанавливают по костям. Вот почему я расспрашиваю о старых костях.

— По одной кости ты видишь его? Целиком?

— Да, одна кость может много рассказать. Григории не верил. Однажды он нашел кость то ли лося, то ли согжоя, северного оленя, улыбаясь, подал другу, попросил определить, чья это кость. Ефремов без труда определил: согжой и сказал, когда, примерно, его убили и съели.

Пораженный Григорий не остановился на этом, он находил все новые и новые кости. Те кости, которые знал Григорий, Ефремов называл не задумываясь. Теперь Григорий мечтал — где бы ему добыть большую древнюю кость?

— Миллион лет — это сколько?

— Очень и очень много, к-когда наша Земля была совсем м-молодая и не такая, что т-теперь. Вот этих сопок, р-рек наверняка не было.

— А как это узнал?

— Есть наука — геология, она изучает Землю.

— Ты учился на геолога?

— Нет, я п-палеонтолог, — ответил Иван и вдруг смутился чего-то, стал рассказывать, заметно больше заикаясь, — это н-наука о д-древних животных. Мы ищем к-кости д-динозавров и п-прочих животных, воссоздаем их облик по костям. Я давно увлекся п-палеонтологией, бывал во многих экспедициях. В двадцать шестом г-году в П-прикаспии, на горе Богдо к-копал. В двадцать седьмом г-году выезжал на реки Игарженгу и Ветлугу, нашел изумительные черепа. В двадцать д-девятом году в д-двух экспедициях участвовал. В с-северных предгорьях Тянь-Шаня и в Оренбуржье. В-великолепные находки!

— Ты каждый год ездишь?

— К-как видишь.

— Дома не сидится, как и мне.

— Выходит, у н-нас одна к-кровь, — засмеялся Иван Большой.

— Кости эти на себе таскал?

— К-как эти к-камни. Сперва носил на себе к-кости, теперь ношу к-камни.

— Что в этом интересного?

— Эх, Григорий, это п-прекрасно! Но я вернусь к палеонтологии.

Сколько таких бесед у жаркого костра было за эти дни, которые подружили нанайского охотника Григорий Самара и геолога, палеонтолога Ивана Ефремова, будущего выдающегося ученого и писателя-фантаста.

— Нет, Григорий, п-плыть по Б-боктору нельзя, маршрут ломается, это п-преступление.

— То нельзя, это нельзя, как жить? Свободы нет.

— Надо подчиняться чему-то, своей совести, например.

— Да, совести надо подчиняться, — согласился Григорий.

Они сидели на левом берегу бурной Лимури, неширокой, но бешеной. Им надо переправиться на левый берег и идти пешком до стойбища Дело****. Переход не очень сложный, недолгий, но речному жителю Григорию очень не хочется в последние дни экспедиции утруждать свои ноги — они еще пригодятся ему зимой.

— Как переберемся на ту сторону? — спросил Иван Ефремов.

— По-разному можно. Плот можно сделать.

— Плот долго готовить, маршрут ждет. Чем скорее двинемся, тем лучше.

— Сделаем маленький.

Иван Большой всегда соглашался со своим проводником, надеясь на его опыт таежника. Они за час-два справились с плотом, Григорий привязал к нему длинную веревку и держал конец, стоя на берегу. Ефремов уверенно повел плот, отталкиваясь шестом. Это ему казалось только, что он плывет уверенно, Григорий же с берега видел все его промахи. Он понял, что беды не миновать, когда на середине реки, попав в водоворот, Иван вдруг стал упираться шестом против течения. Зачем?! Пусть плывет плот! Не удерживай! Иван Большой не справился с течением, шест переломился, как спичка, и он полетел в воду вместе с вещами, карабином.

«Пусть выкупается, — подумал Григорий, — не будет в следующий раз спешить». Он не испугался за друга, знал — выплывет. Иван поплыл обратно. Григорий побежал по берегу, догоняя уплывавшего друга, помог выбраться на берег.

— Зачем спешил?! — набросился он в сердцах.

— Да, поспешишь — людей насмешишь, — угрюмо согласился Иван. Его знобило, трясло от холода: на Лимури по утрам выпадал иней. Григорий разложил большой огонь. Иван разделся, выжал белье, одежду, стал сушить.

— Григорий, все утопил: карабин, продукты, — сказал Иван, обогревая бока.

— Карабин найдем, продукты — не знаю.

— Как?

— Карабин лежит на дне, а продукты где? Вон какое течение. Рюкзак паплыл по дну. Где он теперь?

Остаток дня ушел на сращивание плота, переправу, поиски карабина, рюкзака. Карабин они скоро разыскали на дне реки, он хорошо просматривался сквозь прозрачную воду. Григорий всегда носил с собой маленькую острогу — чакпан, ею он ловко подцепил за ремень и вытащил карабин. Поиски рюкзака ни к чему не привели. Иван Ефремов жалел своего тщедушного проводника, брал большую тяжесть на себя. В его рюкзаке находились все съестные запасы на четырехдневный переход.

— Ничего, ружье есть, острога есть — не умрем с голоду, — хорохорился Григорий, хотя знал, что дичи он и в октябре не встретят на мари.

Утром следующего дня они пошли по маршруту Лимури—Боктор. Предполагалось пройти этот путь за три-четыре дня. Но, как бывает в жизни, одна беда бежит за другой. На второй день, когда в темноте выбирались по мелкому кочкарнику к поросшему осинником островку, Иван подвернул ногу. Нога опухла, он не мог передвигаться без костыля.

— Что будем делать? — спросил Григорий.

— Р-работать, — ответил Иван Большой и улыбнулся.

— Какая работа? Ты не можешь идти.

— Могу, медленно, но могу.

— Может, выйдем на приток Боктора и по воде?

— Это не по пути.

— Если завтра не встанешь?

— П-поползу. Но п-план выполню.

— План, план, везде эти планы. В колхозе тоже.

— П-планы надо выполнять, Г-григорий, иначе мы не построим социализм. Знаешь про индустриализацию стряны? Наша работа — это вклад в индустриализацию, выполнение этого плана.

Григорий слушал несколько раз беседы Юлту, понял, как нужны стране железо, сталь, нефть, заводы, которые будут из этого железа, стали делать машины всякие, трактора, танки, самолеты; если мы эти планы не выполним, то капиталисты нас просто задавят. Григорий все это понимал, но до него не доходило, как можно жизнь променять на планы. Иван не может ходить, у них нет еды, а без еды разве долго проживешь? А он о планах.

— План или жизиь? — спросил Григорий прямо.

— Зачем так трагично? — засмеялся Иван. — Жизнь, к-конечно.

— Тогда надо спасаться по воде.

— Совесть не п-позволяет.

Григорий замолчал: с совестью он никогда не вступал в пререкания. Через совесть не переступишь — это закон его жизни. «Если ты свалишься, как я тебя, такого большого, поволоку?» — спросил он мысленно, отправляясь на охоту: надо где-то добыть пищу, они второй день питались только кипятком. Он забросил ружье через плечо, положил в карман чакпан и пошел на север, к притоку Боктора. У него не было уверенности, что он добудет что-нибудь: здесь, на мари, ничего пригодного для еды не встретится. Единственное место, где можно подкараулить что-нибудь живое, — это река. Там могут быть утки, если посчастливится, попадется что-нибудь покрупнее, наконец, в воде водится рыба. С этой надеждой он отправился в путь, чтобы утром добыть еду.

Переночевав возле речки, он утром обошел довольно обширный уголок поймы, но речка обмелела сильно, рыба ушла из этих мест, утки тоже предпочитали рыбные глубокие места.

— Пусто, — сообщил он другу, — пусто, как зимой.

— П-переживем, к-кипяток всегда есть у нас, — ответил Иван.

— Ты перестань собирать камни, я уже не могу таскать их на себе.

— Нет, друг, б-без этих образцов ник-как нельзя.

— Как мы пойдем, когда нога не могут идти?

— Надо, Г-григорий, надо.

Григорий опять понял друга: он не может возвратиться без этих камней. Но ка;к они поволокут их? Сегодня еще несут их ноги, а завтра? Что, если завтра они откажутся? Без еды много ли протянешь?

На четвертый день Иван почувствовал себя совсем плохо: у него поднялся жар.

— П-пойду, Григорий, ты не б-беспокойся, — сказал Иван Большой.

Григорий забрал его карабин. У него у самого кружилась голова, красные круги вихрились перед глазами.

Вечером, уложив друга, он опять пошел на север, теперь к Боктору. С наступлением темноты стал лучить рыбу с берега. С берега — не с оморочки, не на глубине. Он опять ничего не добыл. В пятый день они прошли совсем немного, больше ползли. Григорий относил вперед рюкзак с камнями, возвращался обратно за ружьями и помогал Ивану преодолеть расстояние до рюкзака. Вечером пошел снег с дождем, в такую погоду нет ни дичи, ни рыбы. Григорий остался возле друга.

— Все, Иван, мы умрем так, — заявил утром.

— Р-рано, Григорий, д-доберемся.

— Я пойду за помощью, ты лежи. Я заготовил тебе дрова, много дров, вода рядом. Ты жди. Другого выхода у нас нет.

Он заготовил много дров, сделал укрытие от дождя и снега, пошатываясь от голода, побрел в стойбище Дело.

Семь дней шли они по маршруту Лимури—Боктор, считая два дня, которые ушли на хождение Григория за помощью.

Иван Антонович Ефремов написал в дневнике: «Самар Григорий останется навсегда дорогим мне... Ему я многим обязан, даже собственной шкурой, так как нас преследовали беды с Лимурийского маршрута, из которого мы выходили с ним вдвоем пешком по Боктору, в октябре, без крошки еды — семь суток...»

___________

Часть географических названий в романе вымышленные, как, впрочем, и фамилии некоторых героев. Но и те, и другие имеют прототипы.

* Село Дондон — это село Кондон.

** Озеро Эвенкур — озеро Эворон.

*** Река Гэрин — река Горин (Горюн).

**** стойбище Дело — стойбище Ямихта

В конце отрывка в кавычках приведены подлинные слова из письма И.А. Ефремова Г. Ходжеру. Переписка хранится в фонде Хабаровского краевого музея имени Н.И. Гродекова.

Известно, что Айзека Азимова вместе с Артуром Кларком и Робертом Хайнлайном относят к «Большой тройке» писателей-фантастов. Советские фэны гордились тем, что Азимов родился в местечке Петровичи Климовичского уезда Гомельской губернии, РСФСР (это в Смоленской области). Правда прожил там всего три годика, но это уже и не так важно. В метриках ведь указано: «…в местечке Петровичи». Давайте узнаем, что из себя представляло это местечко в начале прошлого столетия (на карте 1905 года обозначено кружком).

«…Верстах в 22 к югу от Хославичей на самой северной окраине Климовичского уезда, на речке Чёрной Немке лежит местечко Петровичи, имеющее до 2600 жителей, в том числе свыше 900 евреев. Местечко имеет церковь, народное училище и еврейский молитвенный дом и торгует хлебом и пенькой. При Петровичах найден камень с древней непрочитанной надписью».

Источник: Полное географическое описание нашего отечества. Том IX. Верхнее Поднепровье и Белоруссия. Настольная и дорожная книга для русских людей. Под редакцией В.П. Семенова. Издание А.Ф. Девриена. Санкт-Петербург, 1905 г. С. 510.

Про упомянутый «нечитабельный камень» мы поговорим чуть ниже, а пока послушаем Азимова. Великий мастер фантастики признавался, что в ранние годы он рос на рассказах Шолома-Алейхема. Вот почему мы рекомендуем любителям фантастики, приезжающим в столицу Еврейской Автономной области город Биробиджан, отметиться возложением цветов к памятнику классику еврейской литературы Соломону Рабиновичу, больше известному миру под псевдонимом, который в переводе означает «Мир вам».

Теперь о камне из приведённой выше цитаты. Такое сообщение пронзит стрелою фантастических гипотез сердце любого фэна. Другое дело у кого из этой раны что начнёт сочиться. У меня, например, вылились несколько струек фантастических догадок:

А не три ли закона робототехники на том камне начертаны? Или это, найденный в «Конце Вечности» Харланом камень, под которым были припрятаны пачки зелёненьких (вот вам и причина переезда семьи мельников Азимовых за океан), а может быть — «говорящий камень» селиконий (The Talking Stone), рухнувший рядом с Петровичами прямиком из пояса астероидов?

Не устраивает! Предложите свою версию?

Полностью с текстом интервью и другими материалами о Георгии Пермякове (Ланине) Вы можете ознакомиться в прикреплённом файле "ДВ_учёный".

Фрагмент презентации "Человек легенда", 2012 год

Г. Ланин

ФАНТАСТУ ЕФРЕМОВУ 70 ЛЕТ

Иван Антонович написал длинный ряд интересных и вещих книг, которые читает вся страна. Это «Дорога ветров», «Туманность Андромеды», «На краю Ойкумены», «Лезвие бритвы» и другие.

35 лет выходят книги Ефремова и 35 лет читатель, прежде всего молодой, влюбленный в его творчество, задает Ивану Антоновичу много вопросов. Ответить на них помогут его письма, которых у автора этих строк собралось более тридцати.

Ефремов жил в нашем крае, плавал несколько лет на Охотском море [правильнее – несколько месяцев 1924 года – В. Буря], работал в Хабаровске и Владивостоке. Он постоянно следил за творчеством наших писателей, не раз просил выслать ему книги, изданные в Хабаровске.

Всегда было интересно, как Иван Антонович планирует свои романы и повести, какова техника его письма. Вот что он пишет в октябре 1961 года:

«План своих литературных вещей не пишу, но обязательно должен до конца продумывать всю, так сказать скелетную схему произведения. То есть все основные положения, которые в процессе писания обрастают деталями и дополнительными линиями сюжета».

«Никакого метода и системы для писания у меня нет, — пишет он в июне 1963 года. — Пишу, повторяю, прямо на машинку, а правлю от руки, предварительно читая вслух домашним и замечая некрасивое или фальшивое звучание. Такой подход от писанного текста к читаемому помогает замечать ошибки. Если мне удается писать много, то только за счет многочасовой и многодневной работы, т. е. тяжеловозного труда. Других способов не знаю, так как не смогу свободно и легко писать, как иные настоящие писатели».

Поклонникам Ефремова будет интересна его концепция научного диапазона фантастики. Это проблема волновала и волнует и молодых, и уже опытных писателей. В июле 1962 года Иван Антонович пишет:

«В фантастике надо все время идти смело вперед, иначе писание стареет «инстату насценди» (в момент зарождения, Г.Л.). Это получается сейчас со многими американскими писаниями. А то бывает и так: получишь книгу, за которой давно охотился, изданную, скажем, года три назад, и видишь — она безнадежно устарела и неинтересна».

Нередки споры, должна ли фантастика быть приближенной к реалу или может бесконечно удалится от жизненной правды. «Действительность сейчас такова, — пишет Ефремов, — что на наших глазах совершается одна из величайших научных революций во всей истории человечества. Мы еще не вполне это поняли, но… волна научных открытий все растет, как снежный ком».

«Фантасту надо отрываться от действительности, но знать, куда и зачем отрываться. Чтобы показать, как эту действительность переделать и не чуть-чуть, а как следует: так, чтобы затрещало!»

Полезны мысли Ефремова о том, как готовить новую рукопись и как автору повышать свое образование. «Для подготовки к задумыванию литературного произведения читайте литературу, вспоминайте пережитое, ройтесь в старых записях. Но чтобы чувствовать дух момента, старых записей мало. Читайте наисовременнейшие книги и не наши только. Знание языков позволит читать фантастику и самые крупные и серьезные произведения литературы «главного потока». И тогда мысли пойдут сами собой.

Хочется подчеркнуть большую скромность и готовность Ефремова не чураться литературных советов своих читателей. Иван Антонович долго работал в ветреной степной Монголии, копая доисторических животных. Об этом он написал увлекательную книгу «Дорогой ветров». Хабаровские востоковеды прислали ему ряд советов и пожеланий по этому труду. И вот, что пишет Иван Антонович в марте 1959 года: «Замечания хабаровцев все дельные. И я с благодарностью их принимаю и учту при переиздании».

Миллионы людей прочли роман Ефремова «Лезвие бритвы». Автора засыпали письмами со всех концов страны. Писали школьники и академики, студенты и генералы, врачи и больные. Многих интересовало, кто стал прототипом главного романа Гирина, возможны ли такие физические нагрузки, которые дает Гирину автор. Были заданы так же вопросы ему и из Хабаровска. На это в феврале 1964 года Иван Антонович пишет: «Когда я был молод, то ложился на твердый пол, и на меня прыгали со стула вполне приличные основательные мужики…». Говоря о выносливости, Ефремов там же дает пример: «В 1929 году, когда мне было 22, я прошел от села Каменка до Оренбурга — 60 верст — и назад пешком за сутки с небольшим — 26 часов, и еще спал на обратном пути около часа».

Год от года Иван Антонович все чаще пишет о своем больном сердце. В январе 1967 года есть такие строки:

«Я все продолжаю хворать — сердце нового не вставишь, и отсюда все следствия. Обидно, что в хорошо слаженной машине оказалось одно слабое звено и ни к чему стали и сила, и большая нервная и физическая выносливость: все пошло прахом! Потому что могу работать сейчас лишь весьма ограниченно, без прежнего лихого запала... Работа моя продвигается весьма медленно из-за здоровья, потому что сердце едва тянет, хотя ограничил себя во всем, как индийский отшельник. Пока тянет, надо писать».

Всё сильнее болезнь Ивана Антоновича, все реже его письма. В большом письме от июля 1969 года Ефремов все рассказывает, как он работал над новым большим романом, какие задачи при этом ставил. Иван Антонович пишет о своем здоровье: «Сердце мое настолько плохо и невосстановимо, что врачи не пускают никуда вне радиуса действия машин скорой помощи. Я нахожусь постоянно на краю гибели и, вероятно, долго не протяну, хотя мне хочется еще написать две книги: историческую вещь «Дети Росы» — нашествие Батыя, 13 век, и широкую с философским взглядом популярную палеонтологию».

В 1971 году Ефремов сообщил, что, напрягая последние силы, работает над большим античным романом «Таис Афинская» и называет его «песнь души моей». Затем тянулось долгое молчание и, наконец, пришло последнее письмо от января 1972 года: «Кончил роман «Таис Афинская» в 630 страниц. Сдал в издательство».

Таковы лаконичные строки о подвиге больного человека, приговоренного к пребыванию дома на весь 1972 год. Мы видим, что Иван Антонович напрягал все силы, всю волю, чтобы порадовать читателей своими новыми произведениями.

Ланин Г. Фантасту Ефремову 70 лет // Молодой дальневосточник (Хабаровск). – 24 апр. 1977 год

Книга "Час Быка" с автографом И.А. Ефремова подаренная Г.Г. Пермяковым Виктору Буре

ИЗ ПЕРЕПИСКИ Г.Г. ПЕРМЯКОВА С В.П. БУРЕЙ

Дорогой Виктор!

Трижды рад вашему письму от 7.10, сброшенному на почту 14-го и полученному мной 18. Спасибо за поздравление, за то, что узнал о вас и за материалы о Зорге. В сентябре послал 10 экз. моей работы "Голгофа Русичу" (письмо губернатору В. Ишаеву), вам послал 15 сентября, ответа не получил, огорчен. Болею, принял 19 кило ядовитых лекарств в вены, помощи мало, но обещают вылечить.
Трудно ходить пока; шатает, даже на улице, но пройдет до свадьбы.

Материалы о Зорге — старые палаты. Все это уже было в 1960-х, повтор, но интересно, что и кто и где повторяет. Ханако Исии была в Хабаровске, в конце 1960-х, я чуть ее не поймал. Пишу в копии, так как лента блёкла. Во Владивостоке вышел "Рубеж" № 4, сентябрь 2003, звали на презентацию, командировка, отказ. А. Колесов обещает приехать ко мне, хочет быстрее издать книгу о Пуи. Документальную повесть.

Копию "Пуи, пять лет вместе", "Pубеж-4", я сниму и вышлю вам. Вы мне очень помогли с Пуи, сами того не зная.

Переписываюсь. Получил из Москвы от своего коллеги письмо Ф. Нансена Арсеньеву от 1916. Факсимиле письма и подписи Нансена.

Написал статью, как советская разведка искала 731 отряд. Сдал в ТОЗ. Моя детективная повесть "Монстр-Исии" (Замок Cмерти) о 731 выйдет в "Рубеже-5". Примерно в 2005, если доживу.

Заканчиваю главную свою работу: 10 остросюжетных рассказов, больших, по 30-35 страниц машинки — "Вызов закону", действие заграницей. 1. Вызов закону, 2. Незримый, 3. Оборотень, 4. Квартет, 5. Гангстер, 6. Сатан, 7. Донис, 8. Красная свеча, 9. Саркоф[аг], 10. Кукла. Сюжеты тщательно продумал, порой по неделям только писал.

Считаю, что "супрасы", то есть "супер-рассказы", и им надо подражать или добираться до их высот. Это: 1. "Любовь к жизни" Лондона, 2. Вилла Мэйфлаур, 3. Повести Белкина, 4. "Человек на часах", "Белый пудель" Куприна и др. Такие рассказы живут долго. Их читают даже нечитаи; они всегда поднимают тираж.

Думаю, что эти [мои] рассказы удались. Общий объем около 20 листов.

Огорчен, что не реагировали на мою "Голгофу", ни словом.

В. Ишаев дал мне пожизненный почётный грант в 1.500 за литературную и журналист. работу в течение полувека. 1952-2003. Теперь у меня пансион 3.000 в месяц. С 1 июля с. г.

Вы прислали мне интересные материалы, там видна тенденция: США хотят обкакать Зорге, а русские не дают. Много неточностей. Например, писака пишет, что Зорге сообщил: "Япония не нападет на СССР, и русские погнали дивизии с Дальнего Востока на Германию". Это шутка, не погнали, и Зорге не мог быть ведущим источником информации: это нарушает принципы разведки; он один из многих; сведения давали презид. США Рузвельт и Черчилль.

Вчера, 18 октября, давал 3-4 часовое интервью собкору "Меридиана" Галине Ивановне Казачук по 731 отряду. Будет скоро в газете.

"Голгофу Русича" хочет напечатать "Дальвуч" [газета "Дальневосточный ученый"], Владивосток; просили у меня согласия; дал.

Виктор, некто Усов написал книгу о Пуи; не видели ли вы ее, если увидите, могли бы мне ее купить?
Купил себе великолепную книгу, изданную в Италии, на русском: "Золото мира"; роскошные золотые иллюстрации. Советую и Вам. Книга о Пуи мне очень важна, так как во Владивостоке выйдет и моя, хочу знать все, что написано об Айсингёро.

Что ещё написать? С трудом хожу, утомление, лечение, 1.000 пилюль проглочены; все это губит мою кровь; выводится медленно, работать работаю по 10 часов, как и раньше, за машинкой; но движение затруднено. Отсюда некоторая замкнутость.

Москва еще раз хочет дать со мной интервью по Пуи; Арсеньев ей не нужен. Бедный путешественник.

Даю уроки; китайскую группу разогнал.

Буду кончать. Итак, если можно, Усовский Пуи, очень прошу.

В заключение, я поражен, как вы успеваете всё собирать, всё знать и всё иметь. Особенно хорош ваш воркингский "731" отряд на английском, который вы мне подарили.

Да, забыл! "Санди Таймз", 1,5 мн. тираж, 40 страниц, мел, краски, еженедельник, заказывает мне "Пуи и Англия". Есть интересные вещи. У них гонорар от 6.000. Не знаю, угожу ли.

Кончаю. Большой поклон Оле-сан, Насте-сан, Лене-сан и Вам.

Ваш, с любовью, Г. Пермяков

20.10.03. Хабаровск

Предлагаю ознакомиться с малой частью (всего 20 рис. из 152) китайского комикса,
сделанного по роману А.Р. Беляева "Голова профессора Доуэля".

Шедевры мировой научной фантастики. Сборник НФ. 1-е издание.
Октябрь 1990 г., тир. 5 000 экз. 302 с. ISBN 7-5397-0496-0/J.
Издательство для детей и подростков провинции Аньхуэй. Цена: 5,5 юаня.
Содержание: Жюль Верн. Вокруг света за 80 дней. С. 1-78 (152 рис.);
Герберт Уэллс. Человек-невидимка. С. 79-155 (150 рис.).
Александр Беляев. Голова профессора Доуэля. С. 156-243 (172 рис.);
Тун Эньчжэн. Луч смерти кораллового острова. С. 244-301 (111 рис.).


Подробнее о комиксе по мотивам китайского автора:
Сюжет: Тун Эньчжэн. Сценарий: Хай Сун. Художник: Е Цзяхэ
Тун Эньчжэн (1935). Известный в Китае научный фантаст,
член Союза писателей, преподаватель историч. ф-та Сычуаньского
университета. По мотивам повести "Луч смерти кораллового острова"
был снят первый китайский научно-фантастический фильм.

Акцидентные наборы из коллекционного каталога:
киноафиша "Запретной планеты" (1966 — это выход на экраны Испании) и две страницы из каталога.
Фантастики чуть-чуть — "Фантомас", "Франкенштейн" и "Мумия". Но какие годы! Каталог относительно свежий (2010), можно узнать стоимость таких раритетов