| |
| Статья написана 19 августа 2013 г. 20:00 |
 http://static.ozone.ru/multimedia/books_c..." />Владимир Рудаков
Отличная монография. Автор изучил летописи не как спорные наборы фактуры, а как художественные назидательно-публицистические произведения, в которых важны не только и не столько события и даты, сколько цитаты из Библии и ранних летописей, ранее вычищавшиеся из научного оборота как малосущественные. Именно такой подход позволил довольно убедительно и массировано доказать, что первые полсотни лет монголы воспринимались практически всем населением русских княжеств как наказание за грехи и Бич Божий, противиться которому — тоже грех, смертный и глупый. "Никто из незначительного числа активно сопротивлявшихся татарам персонажей летописных рассказов не призывает Господа прийти ему на помощь — ожидать подобной помощи в условиях насланных на Русь наказаний было бы просто бессмысленно." Долг христианина — смиренно принять мученическую смерть, а кто сопротивляется, тот дурак. Первыми зароптали именно помнившие Писание назубок церковники — и именно через моисеевы сорок лет после начала нашествия. Мол, э, время вышло, продлевать не хотим. Лишь после этого в биче стали проступать человеческие черты, в том числе позитивные. А хорошего человека чего ж не побить-то. И сразу легче пошло — и в творчески переработанных летописях (с добавлением княжеских геройств, Евпатиев Коловратов и засадных полков) , и в жизни.
Далее, как всегда, масса цитат почти без комментариев.
«Заутрие» город оказывается уже взят (это замечают (!) оставшиеся во Владимире защитники города — князь Всеволод и владыка Митрофан) и разграблен.
Наиболее показательным является заимствование из рассказа ПВЛ под 6449 (941) годом, в котором повествуется о приходе под стены Константинополя князя Игоря с дружиной, использованное при описании татарских разорений Рязанской земли. (...) в основной своей части это сообщение повторяет слова и выражения ПВЛ о мучениях, которым русские подвергали греческое население по обе стороны пролива Суд в 941 г. (...) Действительно, рассказы о поведении напавших на «Царьград» язычников-русских и наступающих на рязанские земли татар практически идентичны: [1.] «почаша воевати Вифиньскиа страны, и воеваху по Понту до Ираклиа и до Фафлогоньски земли, и всю страну Никомидийскую попленивше, и Судъ весь пожьгоша; их же емше, овехъ растинаху, другая аки странь поставляюще и стреляху въ ня, изимахуть, опаки руце съвязывахуть, гвозди железныи посреди главы въбивахуть имъ. Много же святыхъ церквий огневи предаша, манастыре и села пожгоша, и именья немало от обою страну взяша…» [2.] «безбожнии татарии… почаша воевати Рязаньскую землю, и пленоваху и до Проньска, попленивше Рязань весь, и пожгоша, и князя их убиша. Их же емше, овы растинахуть, другыя же стрелами растреляху в ня, а инии опакы руце связывахуть. Много же святых церкви огневи предаша, и манастыре, и села пожгоша, именья не мало обою страну взяша…» (Невнимание татар к использованию железных гвоздей наверняка станет хорошей темой для дальнейших исследований — zk) Тысяцкий Димитрий, оставленный князем Даниилом в Киеве, желая спасти от полного разорения Русь, уговаривает Батыя пойти в землю угров.В более поздних летописных редакциях Повести о нашествии Батыя поведение князей меняется на прямо противоположное. В первоначальном виде Повести о нашествии Батыя (Лавр.) перед нами смиренные князья, готовые подчиниться судьбе и погибнуть вместе со своим братом, отказавшись даже от попыток борьбы с «погаными», и воевода, заставляющий их остаться вместе с обороняющимися владимирцами и не дающий им возможности слепо подчиниться воли Провидения. Позднейшие же обработки текста дают нам совершенно другие образы. Герои меняются ролями: теперь уже князья изъявляют желание в одном случае погибнуть, нежели оказаться в неволе, в другом — с оружием в руках встать «на бой» с «погаными». Воевода Петр из фигуры активной превращается в фигуру пассивную.Исследователи обратили внимание на то, что Серапион, обличая пороки русских людей, сравнивает их поступки с поведением «поганых»: «Погании бо, закона Божия не ведуще, не убивают единоверних своихъ, не ограбляють, не обадят, не поклеплют, ни украдут, не запряться чужаго; всякъ поганый брата своего не продасть; но кого в нихъ постигнет беда, то искупять его и на промыслъ дадуть ему; а найденая в торгу проявляют; а мы творимъся, вернии, во имя Божие крещени есмы, а заповеди его слышаще, всегда неправды есмы исполнени и зависти, немилосердья; братью свою ограбляемъ, убиваемъ, въ погань продаемъ. Оканне, — вопрошает Серапион, — кого снедаеши? не таковъ же ли человек, яко же и ты? не зверь есть, ни иноверець…»Даже отрицательный персонаж произведения — Кавгадый — также оказывается способным на рефлексию по вопросам морально-нравственной проблематики. Именно в его уста автор Повести вкладывает сентенцию, обращенную в первую очередь к московскому князю Юрию Даниловичу. Подъехав к телу убитого тверского князя и «видеша тело святаго наго», Кавгадый, «браняшася и съ яростию» обращается к Юрию: «не отець ли сей тебе бяшет князь великий? Да чему тако лежит тело наго повержено?» Лишь после приведенной реплики «поганого» православный князь Юрий «повеле своим покрытии» тело убитого Михаила.«Сказание», возникнув через столетие после описываемых событий, не могло достоверно изображать Мамаево побоище. Отраженные же в произведении сведения более ранних источников в преобразованном виде в основном восходят к дошедшим до нас рассказам о Куликовской битве. Кроме того, судя по всему, автор памятника и не ставил перед собой цели создать «достоверный отчет о Куликовской битве». Вероятнее всего, его задачи были иными.В исторической науке прочно утвердилось представление о реальности большинства описываемых в «Сказании» событий. Широкое распространение получило мнение о том, что в основе известия о засадном полке «лежит реальный факт военной тактики московского князя». Данная точка зрения, к сожалению, не была подкреплена сколько‑нибудь приемлемой аргументацией. Анализ же деталей известия позволяет нам усомниться в справедливости приведенного мнения и предположить наличие в тексте памятника некоторых более глубоких смыслов, скорее всего не связанных напрямую с простым описанием батальных сцен 1380 года. По нашему мнению, существующее недооценивание полисемантичной структуры произведения обедняет наше представление о памятнике, а следовательно, деформирует взгляд на восприятие Куликовской битвы в момент создания «Сказания о Мамаевом побоище».
|
| | |
| Статья написана 15 августа 2013 г. 20:16 |
Мирча Элиаде Элиаде — классик и гуру этнографии и антропологии. Раньше я его не читал, первым знакомством малость обескуражен. "Мифы, сновидения, мистерии" довольно неаккуратная и разлапистая книга, сборник разноразмерных эссе, построенных на чудовищном количестве странно подобранных и осмысленных источников. Автор то и дело увлекается отдельными темами типа полетов в мифах и принимается гнать связанные с этим концепции просто-таки авторскими листами, чтобы в итоге плюнуть, забыть и переключиться на перечисление тезисов через запятую. Отдельной жемчужиной, которой я непременно намерен пользоваться в личном обиходе, является фраза "На основании доводов, которые мы не можем здесь изложить, эта гипотеза не кажется нам хорошо обоснованной". Впрочем, половина моих претензий снимается давностью написания книжки, другая половина — богатством пусть и однобоко подогнанной фактуры. Несколько цитат для памяти: "Адептов стегают плетью из шкуры пантеры, а затем привязывают к горизонтальному шесту, расположенному примерно в ярде от земли — нам говорят, что «именно в ходе этого обряда многих неофитов охватывает страх и они делают отчаянные попытки бежать». Из приведенного описания трудно понять причину ужаса, и это вызывает подозрения, что к этому имеет отношение другой, более страшный обряд, который этнологам не удалось пронаблюдать." "Сейчас существуют доказательства наличия человеческих жертвоприношений почти во всех земледельческих религиях, хотя такие жертвоприношения в большинстве случаев стали лишь символическими." "При этом неофиты подражают поведению привидения: они не пользуются во время еды руками, а берут пищу прямо зубами, как и полагается душам умерших". "Давайте вспомним, как мучили дьяволы св. Антония. Его поднимали в воздух, душили под землей, истязали его плоть, выворачивали конечности и резали на куски. Христианское учение называет эти пытки «искушением св. Антония» — и действительно, до некоторой степени это искушение приравнивается к испытаниям посвящения. Победно выстояв все эти испытания — то есть не поддавшись всем этим «искушениям» — монах Антоний становится святым. Другими словами, он «убивает» того непосвященного человека, каким он был, и снова возвращается к жизни другим, возрожденным человеком, святым. Но с не-христианской точки зрения это также означает, что демоны добились своей цели, которая и заключалась в том, чтобы «убить» непосвященного человека и дать ему возможность возродиться." "Молодые женщины до некоторой степени наслаждаются добрачной свободой, и встречи с юношами происходят в том доме, где проводятся собрания для прядения. Этот обычай еще был известен в России начала девятнадцатого века "
|
| | |
| Статья написана 15 августа 2013 г. 20:15 |
Десмонд Бэгли Вполне обычный англичанин, проснувшись с утречка, обнаруживает, что находится не дома, а в норвежской гостинице, совершенно не помнит последних дней, а из зеркала на него смотрит абсолютный незнакомец, на незнакомое же имя которого и выписаны рассованные по карманам документы. И никто кругом герою не верит, зато многие чего-то от него хотят, при этом метко стреляют. Бэгли я открыл с подачи Романа Шмаракова, с его же подачи нашел "Канатоходца" — и снова не пожалел. На сей раз детективная интрига в наличии, и вообще текст более английский-шпионский-традиционный, привет Маклину с Дейтоном — но закручено все здорово. Будем продолжать.
|
| | |
| Статья написана 15 августа 2013 г. 20:14 |
http://fantlab.ru/images/editions/big/33540" />Владимир Короткевич Конец 19 века, белорусское Полесье. Вольнодолюбивый ученый из только народившейся породы фольклористов попадает в мрачный замок, юная хозяйка которого готовится скоропостижно прервать историю древнего шляхетского рода в связи с общим нездоровьем и обострившимся родовым проклятьем. Под стенами замка все активней топочет конница призраков, наводящая ужас на всех, кроме пришлого этнографа, который бросается на защиту сперва естественной картины мира, потом справедливости, потом любви. Тридцать лет назад "Дикая охота" была вполне культовым явлением — и сама по себе, и как основа громкого фильма. Оба культурных явления прошли мимо меня, теперь половину наверстал. Оказалось, очень годная книга — и как готический роман, и как наш ответ "Собаке Баскервилей", и как народно-освободительная ода. Даже перебор пафоса и поэтической ярости воспринимается как примета жанра, а не места и времени написания. Заодном мне стал чуть понятней феномен популярности ансамбля "Золотое кольцо". Его главный хиток про напилась я пьяна, оказывается, сперва был мощно процитирован в "Дикой охоте" — вот и зашел в публику как родной.
|
| | |
| Статья написана 14 августа 2013 г. 17:15 |
http://fantlab.ru/images/editions/big/13674" />http://fantlab.ru/images/editions/big/13616" />С.Антонов Давно и изощренно колонизованная Галактика живет мирной жизнью: крейсера бороздят просторы, планеты лелеют национально-культурную идентичность, бандюки льют лавэ, закулиса точит планы, казаки наглаживают нагайку, а цыгане почесывают хитиновую головогрудь. Все нормально, в общем, вот только то там, то тут вспухают пузыри, из которых валят некоммуникабельные истребители загадочного происхождения. Так получилось, что уконтрапупить их может только перевоспитанная мегерой-генеральшей странная парочка, которую с недоумением составили туповатый лабух-ирландец и шустрый хакер-болгарополяк. http://zurkeshe.livejournal.com/tag/%D0%9...">Сергей Жарковский не очень любит свой дебют, написанный в соавторстве с Андреем Ширяевым. В принципе, поначалу его можно понять: первая четверть первой книги дилогии "Двойной герой" полностью оправдывает рамки издания (серия "Фантастический боевик" издательства "Армада", 1998 год). Это такой безнадежно юмористический текст с экспрессивными шутками, искрометными диалогами и прочей стыдобенью типа "случалось сие нарушение редко, но уж ежели когда случалось", которая тогда служила признаком хорошего тона и тонкого вкуса, да и сейчас, говорят, чему-то служит. Тем удивительнее, что во второй четверти повествование выпрыгивает на два корпуса и дает нормального такого Жарковского, классную, хорошо придуманную и очень живую космооперу, тут и там уставленную тепличками, из которых чуть позднее и вымахнул колосс "Хобо". Но интересна дилогия, понятно, не как теплица и не как образец работы с упрямым соавтором. Она сама по себе очень интересна, стабильно, с сотой где-нибудь страницы первого тома и до последней, срывающей читателю башню — и энергия взрыва несет-несет эту башню весь второй том, не позволяя моргнуть или зажмуриться. "Теперь — о деньгах. Деньги были большие. И достаточно о деньгах. К делу." Жарковский, давай следующего "Хобо" уже.
|
|
|
облако тэгов
