Бывает альтернативная история, а это – альтернативная реальность. Отчасти, может быть, даже буддистская утопия. Основы одной из самых древних философско-этических структур – отказываюсь называть буддизм религией! – в романе сосуществует с откровенным социальным пафосом.
Юлия Рыженкова построила мир победившей кармы. Да-да, выясняется, что законы кармы и перерождения реальны. Буддизм становится нормой жизни, большинство людей вспоминает свою прошлую жизнь, однако счастья не наступает. Мир остается практически прежним.
Ну разве что появилась новая профессия – реинкарнатор. Им и является лавный герой романа – Константин. Его функции сводятся к необходимости снимать информацию о карме человека перед смертью при помощи специального прибора – кармографа. Чем он и занимается.
В книге есть все, что может ее сделать популярной и познавательной. Есть детективный сюжет, есть постмодернистская игра, есть и любовь.
Критик, подруга автора Лариса Сурикова очень точно написала об этом романе: «Сюжет «Реинкарнатора» — расследование загадочного случая. Нельзя сказать, что это преступление, уничтожение кармы скорее благо. Оно освобождает душу из колеса Сансары. Но как и кто это сделал? Неужели кому-то удастся стать Буддой, не пройдя Восьмеричный путь? Что есть очищение кармы? Возможно ли оно извне?»
Да-да, возможно оно извне.
Насколько я знаю, готовится переиздание романа в одном из крупнейших российских издательств. Это хорошая оценка молодой, но чрезвычайно оригинальной писательницы.
Да и фильм по роману мог бы получиться очень даже неплохой. Энергичный, умный и точный.
Жюри премии о «Реинкарнаторе» Юлии Рыженковой
Ольга Балла:
Вопреки тому, что в самом начале своего номинаторского представления романа Юлии Рыженковой сказал Андрей Щербак-Жуков («Бывает альтернативная история, а это – альтернативная реальность», перед нами вполне себе классическая альтернативная история: вместо христианства государственной религией России (и, похоже, не только её) некоторое количество столетий назад стал буддизм – и, соответственно, многие из известных нам событий христианской истории не случились вовсе. (Не случились, в частности, и Первая мировая война, и революция 1917 года, — события романа происходят в 1916-1917 годах по христианскому летосчислению.)
Замысел, конечно, захватывающе интересный – открывающий перед автором широчайшие возможности для конструирования той самой альтернативной реальности на всех её уровнях. По идее, и мир, и российский социум (во всём – от подробностей быта до душевного устройства его обитателей) при таких радикально иных вводных данных должен быть принципиально отличным от нашего. – Увы, реальность буддийской России — обескураживающе идеальная копия нашей нынешней! – с той разве только незначительной разницей, что вместо церквей стоят дацаны, вместо чёрта поминают асура, в качестве приветствия используют словечко, по всей видимости китайское, «Фохао» — во всём прочем следы влияния китайской цивилизации незаметны (ну и ещё какие-то мелочи этого уровня), и некоторые станции метро носят другие названия (типа «Лхасская». Но после благополучно существующей «Таганской»). А так всё совершенно то же, всего лишь случившееся на столетие раньше (просто потому, что Будда послал людям возможность записывать карму на специальных аппаратах и благодаря этому получать новое воплощение именно в мире людей, оттого и технический прогресс так скор. Вопрос, для чего он вообще нужен буддийскому миру). Перед нами – люди, в точности так же сформированные многовековой культурной памятью христианской европоцентристской цивилизации, как и мы с вами, с их христианскими именами, с их англицизмами и франкизмами в речи типа «офис» и «метро» и даже совсем уж непонятно откуда взявшимися в нереволюционном 1917-м следами советского запустения («ободранная краска на косяках дверей, дешёвый дерматин, унылые зелёные стены…» как типичная примета станции скорой помощи, и постсоветские подъезды с «запахом кошачьей мочи, окурками и полумраком» — откуда такое в стране, не знавшей революционных потрясений?). И даже город Петербург, Питер, у них почему-то существует, там же, где и теперь, — значит, есть и святой Пётр, в честь которого можно было назвать столицу буддийской империи? и вообще был смысл строить этот город у европейских границ?.. Альтернативной реальности не получилось. А ведь какой иной, действительно совсем иной мир можно было бы выстроить!
Почти не выполнив самую интересную из напрашивавшихся задач, не продумав в деталях другой цивилизации с её особенностями, — автор зато блестяще справилась с задачей построения связанной с записью кармы детективной интриги с неожиданной развязкой. Как детектив это великолепно. Как фантастика с новыми горизонтами (и это при таких-то прекрасных, ею самою для себя созданных возможностях!) не очень.
Альтернативная реальность, компьютеры фирмы «Зингер», буддийское летоисчисление и буддизм в качестве официальной религии, и 1917 от рождества Христова. Ну и другая геополитическая карта мира, хотя Россия и Москва-столица никуда не делись. Работают реинкарнаторы – люди, не помнящие о своих прежних перерождениях, и потому «чующие», где кто должен умереть, и записывающие карму при помощи специального аппарата, чтобы потом подать ее в некие загадочные купола, где ее «прочтут» и назначат умершему новое воплощение – обычно о старом в новом воплощении, осуществленном таким макаром, память сохраняется. Герой – мрачный одинокий реинкарнатор – разъезжает со своим водилой на как бы самовызовы, к тем, кому предназначено умереть (это госслужба, при том не очень почетная, хотя аппаратура стоит миллионы), и случайно прикасается к некоей тайне. После чего его привлекают к работе в очень привилегированный орден (что-то вроде Бреши, но с несколько другими функциями), и он получает стремительный апгрейд и кучу скиллов, а также ведет практически самостоятельное расследование по указанному делу (вот не верю, что крутой орден бросит на такое новичка без подготовки) и влюбляется в родственницу Гениального Ученого (а как же!). Все это в общем укладывается в жанровый канон – фантастика+детектив, построенный на фантдопущении; почти маргинал, вдруг становящийся крутым в силу случайного соприкосновения с некоей тайной; всесильный орден, куда попасть со стороны, мягко говоря, проблематично. Кстати, детектив, построенный на официально признанном посмертии у нас уже был (см. Лукьяненко). Ну и по мелочам. Механизм действия пропуска описан дважды – на стр. 49 (О том, что пропуск служит не только для прохода в офис московского горкома, но является опознавательным знаком члена Ордена, Мирзоева рассказала по дороге в кабинет. Офисы по всему миру оборудованы специальными рамками, встроенный сканер считывает информацию, и если карты нет, то датчик не срабатывает, лампочка не загорается и очевидно, что посетитель — не член Ордена. Простая идентификация личности) и на стр. 178 (О том, что пропуск в кармане служит не только для прохода в офис московского горкома, но является опознавательным знаком члена Ордена, Косте рассказали на экспресс-курсах. Все офисы Ордена по всему миру оборудованы специальными рамками: проходишь сквозь нее, и сканер считывает информацию с карты. Если у тебя есть допуск, то лампочка загорается зеленым, нет допуска — красным, вообще нет карты — датчик не срабатывает, лампочка не загорается), то есть текст элементарно не вычитан. Ну и вообще непонятно, зачем такое подробное описание, пропуск и есть пропуск.
Город Касимов (моногород в состоянии полнейшего упадка) славится своими спонтанными чудесами, и вроде тут должны толпиться туристы и паломники, но нет, никто не воспользовался таким замечательным поводом наладить городскую жизнь, и непонятно, с чего старушки у памятной стелы предлагают заезжим посетителям бинокли – раз посетителей практически нет. Орден богат и снабжает нового сотрудника безлимитной банковской картой, но касимовский офис Ордена в чудовищном упадке (при том, что Орден внегосударственная и, судя по всему, процветающая структура), в общем картинка как-то не складывается. Но это я уже так, придираюсь. Герой, конечно, сначала задание проваливает, а потом справляется и торжественно принят в члены Ордена. Ну и в буквальном смысле бог из машины ему помогает и улаживает все проблемы. Сама идея с реинкарнаторами интересна, хотя я бы не сказала, что загадка их странных свойств раскрыта – Будда так захотел и все тут. С аппаратурой записи кармы тоже в силу ряда причин не очень понятно. В общем перед нами симпатичный текст в рамках жанра, возможно, нуждающийся в редакторской правке (см. выше), а возможно и в некоторой правке структурной – будь он короче и жестче, он от этого только выиграл бы. Что до стилистики, то она тоже в рамках жанра: «в глазах заблестели ехидные огоньки», «в синих глазах блеснули искорки». Как мне кажется, «Новые горизонты» все-таки должны обозначать собой новаторские тексты, здесь же все вполне в русле и тренде.
Ирина Епифанова:
Начинается всё как производственный роман из жизни врачей скорой помощи (в духе фильма «Аритмия»), только они не реаниматологи, а реинкарнаторы, и не спасают умирающего, а делают предсмертную запись его кармы. Всё это происходит в Москве примерно через 500 лет, к этому времени учёным удалось доказать существование реинкарнации и всё человечество дружно ударилось в буддизм.
Те, чью карму записали, после перерождения могут пользоваться опытом прошлой жизни. А те, к кому реинкарнаторы не успели, ничего такого не помнят и называются беспамятными, впрочем, у такого положения есть свои преимущества: только беспамятные чувствуют приближение смерти и могут работать реинкарнаторами и только они могут стать членами Ордена реинкарнаторов, могущественной полузакулисной организации что-то между масонами и ФСБ))
В какой-то момент возникает нештатная ситуация, и сделанная запись кармы впервые за 500 лет оказывается пустой. А главного героя, реинкарнатора, делавшего эту запись, приглашают вступить в Орден, о чём он мечтал с детства. И (внезапно) именно ему поручают расследовать это дело. И дальше уже начинаются не врачебные, а ментовские будни. Которые почему-то (хотя казалось бы) куда скучнее, чем реинкарнаторские.
Также несколько раздражают повторы и застревание автора на некоторых деталях. Если уж у героя грязные сапоги, об этом будет сказано раз семь. Раз пять-семь герой радуется, что у Ордена единая по всему миру база данных о записанной карме — очевидно, это делается, чтобы читатель запомнил, но тот запомнил ещё с первого-второго раза.)
Забавно описано будущее. Почему-то и через 500 лет люди смотрят телевизор, двери обиты дерматином, Москва стоит в пробках, а у врачей маленькие зарплаты. Возможно, конечно, это намеренная отсылка к известной фразе то ли Карамзина, то ли Салтыкова-Щедрина, что в России и через двести лет человека разбуди, а всё по-прежнему: пьют и воруют. Но всё равно хочется верить в прогресс, и такие реалии пятьсот лет спустя немного удивляют.
Вадим Нестеров:
На удивление хорошая вещь. Я не следил предметно за творчеством Рыженковой, не читал ни одного ее рассказа, но если не ошибаюсь, это первая крупная вещь автора – и сразу очень достойная. Юля меня сильно удивила в хорошем смысле. Придраться, разумеется, можно к очень многому, например, при заданных вводных мир в романе никак не мог бы быть настолько похож на наш, но плюсы настолько перевешивают минусы, что автора хочется прощать. Неглупый, нетривиальный, неплохо закрученный буддистский детектив с не заваленной концовкой – что вам еще надо? Ну и, на мой взгляд, не сбившему высоко выставленную планку молодому автору победа важна куда сильнее, потому что успешные авторы уже получали подтверждения, что они хорошие писатели, а вот начинающий еще сомневается. Поэтому первое место.
Екатерина Писарева:
Фантастический детектив Юлии Рыженковой «Реинкарнатор» – о карме и перерождении. Задумка любопытная: чтобы переродиться, тебе нужна специализированная помощь скорой реинкарнаторской помощи. Тут тебе фигурирует и загадочный Орден реинкарнаторов, и князь Смерти, и стиратель воспоминаний, и много размышлений о буддизме. Но история кажется сыроватой, недоделанной. Хотя если превратить роман в сценарий фильма, может получиться зрелищное кино. Я бы рассматривала этот текст как основного претендента на экранизацию, но не на главный литературный приз.
Очень сложный по организации и подразумеваемому миру текст, который при этом читается легко, с огромным интересом, удерживая внимание не только детективной интригой, но и выпукло выписанными интересными персонажами. Даже не хочется углубляться в конкретные подробности, чтобы будущие читателей сами полноценно познакомились с вымышленным миром «Реинкарнатора», который хоть и выглядит достаточно жестким и мрачным, но привлекает к себе безотрывное внимание.
Перед нами вроде бы очередная «альтернативная история», где центральной посылкой к изменению реальности стало появление около пятисот лет назад неких белых башен, где хранились приборы, позволяющие записать в момент смерти карму каждого человека. (В романе карма это не просто «сумма добрых и злых дел человека», а скорее его полное самосознание на момент уход из жизни). После помещения такой записи в башню происходит новое воплощение (реинкарнация) человеческого сознания в теле недавно родившегося младенца. (Не совсем по буддийским или индуистским правилам, конечно, но придумано очень изящно и интересно).
И тогда же появились люди, которые чувствуют смерть окружающих, способны использовать эти загадочные приборы и составляют так называемый Орден реинкарнаторов. (Я несколько упрощаю романную ситуацию, но в рецензии это неизбежно. В книге вообще масса тонких и интересных ходов, о которых трудно коротко рассказать. Они связанны и с хорошим знанием автором буддизма, и с его вниманием к человеческой психологии, и с умением вытроить правдоподобную альтернативную Вселенную. Есть даже такая изящная деталь: в тексте представлен явно современный мир, но романное действие разворачивается якобы в 1917 году по современному летоисчислению. Потому что сохранение у большинства людей памяти о прошлых жизнях позволило резко ускорить технологический прогресс. И поэтому в «Реинкарнаторе» наиболее передовыми являются именно страны Дальнего Востока).
Конечно, как и любая «альтернативка», книга Ю. Рыженковой уязвима к подробному разбору правдоподобности и принципиальной возможности существования созданного воображением писателя мира. Но также давно отмечено – успех «альтернативной истории» базируется только на желании (или нежелании) читателей разоблачать невозможность возникновения выдуманной реальности. Вот при чтении «Реинкрантаора» этого желания и не возникает. Хочется просто читать, чтобы узнать – как завершится водоворот событий, в который оказались втянуты главные герои.
И еще одно хвалебное замечание: создательница «Реинкарнатора» не пошла по избитому пути англо-американской НФ прошлого века, когда виновниками любых масштабных сверхъестественных событий оказывались либо пришельцы из будущего, либо инопланетяне (как, например, у Ф.Х. Фармера в цикле о «Мире Реки»). Нет, Ю. Рыженкова вполне правдоподобно разрешила все заявленные сюжетные конфликты и тайны в рамках подразумеваемой (условно буддийской) картины мира. И это не вызывает никакого ощущения неправдоподобия, лжи или натяжек.
Прозвучит банально, но я еще раз настоятельно рекомендую всем настоящим любителям фантастики эту книгу к прочтению.
В этом смысле за «Чешуёй ангела» тянется длинный драконий хвост (простите за глупый каламбур) традиции советской и ранней постсоветской философской фантастики. «Лачуга должника», «Поиск предназначения», «Эфиоп», «Посмотри в глаза чудовищ» (с последним этот роман, к сожалению, будут сравнивать особенно, что для разумного читателя не имеет ни малейшего смысла)…
С точки зрения сюжета и фабулы, разумеется, попытки расписать конспирологию Российской действительности от Чингизовой Великой Степи, через эзотерические экспедиции НКВД, Отечественную войну и т. д., предпринимались неоднократно. Однако выходила при этом либо развесистая залипуха, либо «это не фантастика, это другое, понимать надо».
Роман Максютова прекрасен тем, что впервые за долгое время возвращает фантастике право на глубину мысли в рамках жанра, не прикрываясь при этом фиговыми листочками «боллитры» (куда бы ни ставить ударение в характеристике маскирующей флоры).
Рассказывать, о чём именно «Чешуя ангела», бессмысленно. Иначе получится примитивный пересказ, в котором теряется вся поэзия и весь пафос (в лучшем, античном смысле этого слова) книги.
Поэтому…
Что есть бессмертие – дар или проклятие?
От древней памирской легенды до блокадного Ленинграда и наших дней лежит дорога Конрада, покуда бьётся изумрудное сердце. Когда выходишь в путь, не бери ничего лишнего. Если пусто в карманах, остается выворачивать душу.
И так выходит, что Ангел, устав от никчемных трудов, сжигает дочерна крылья, падает с небес и обрастает чешуей.
Неимоверные силы стремятся привести к победе Великую Пустоту. Но тянется к небу и свету в питерском дворе азиатский тополёк, тонкий, как светловолосый мальчишка…
Жюри премии о «Чешуе ангела» Тимура Максютова
Ольга Балла:
Тимур Максютов в своём романе старается выполнить сразу несколько задач, основная из которых – объяснить историю, прежде всего российскую и XX века, но и гораздо глубже, — объяснить всё в ней, что только можно, от Чингис-хана до афганской войны и социальных процессов в постсоветской России 1990-х, с особенным вниманием к ленинградской блокаде, — через самолично изобретённую мифологическую матрицу. Сводится эта матрица в конечном счёте — к противостоянию Добра и Зла, осложняясь, правда, тем, что в авторской версии это одно лицо, расколовшееся вследствие некоторой большой личной неудачи с возлюбленными им людьми на Ангела и Змея, каждый из которых ещё и вселяется в смертных людей, сообщая им бессмертие.
(Есть и вторая задача, на которой автор, правда, не слишком фокусируется: представить, как чувствует себя человек, будучи бессмертным, — смоделировать само- и мировосприятие бессмертного человека. Это действительно интересно, но, повторяю, фокусируется на этом автор не слишком, хотя тут как раз он предоставил сам себе большие возможности, обогатив их ещё и тем, что в двух его бессмертных героях уживается два сознания: смертного человека, вынесенного бессмертием за пределы своей биографии, и мифологического существа.)
Увы (совершенно независимо от того, что текст сделан уверенной профессиональной рукой, и сделан прекрасно), мысль, объясняющая историю через противостояние Добра и Зла, сама по себе и стара, и не слишком интересна и чего точно не открывает, так это новых горизонтов. Самое трогательное, живое и сильное в этом тексте – то, что не имеет к фантастике с её допущениями никакого отношения и относится просто к человеческой жизни без больших всеобъясняющих мифологических матриц (вообще складывается впечатление. что автор гораздо более чуток к малому и близкому, чем к глобальному). Таковы, например, в самом начале воспоминания — самого ли автора или кого-то из не названных здесь героев последующего длинного повествования, да это и неважно – о детстве в Башкирии, где в то время была ещё очень близка память об эвакуированных из блокадного Ленинграда. Это, кстати, текст совершенно самоценный и вполне мог бы существовать независимо от всего остального.
Природа настолько очистилась, что к нам вернулись рептилоиды.
Перед нами – линейная история с отводными каналами-флэшбэками. Некий загадочный человек (а может, и не человек) приходит в фирму, занимающуюся поиском исторических корней, чтобы та помогла ему вспомнить кто он такой. При помощи симпатичного директора фирмы (а у него есть симпатичная секретарша и когда-то мимолетная любовница, а еще дочь о которой он не знает) он резво вспоминает прошлое – он блокадный питерский мальчишка, получивший силу и, возможно, бессмертие от найденного отцом в горах Памира заспиртованного детеныша ящера (возможно, он частично и есть этот самый ящер). Как неуязвимое бессмертное существо он выживает в самых безнадежных ситуациях и обретя силу, оказывается в самых горячих точек планеты на стороне света, участвуя в самых рискованных операциях (ничего не напоминает?). У него есть антагонист – тоже ящер, но стоящий на стороне мрака и вечной войны (одна из концепций – грядущее, полное и окончательное торжество Великой Степи над Народами моря, то есть Европой), для этого устраивается двойная провокация, долженствующая в результате привести ко взрыву атомной станции в Сосновом Бору (Владимир Ларионов, опять привет!) – и неизбежной «ответкой». Все срывается благодаря хорошему ящеру, хорошему человеку Игорю и его хорошей секретарше – хотя сначала, конечно, их поймали плохие люди и казалось бы, выхода нет… Игорь и в первую очередь его загадочный клиент Конрад (анаграмма Дракон) легко попадают в устроенную ловушку; после чего следует финальная схватка персонификации добра (Конрад стал фактически воплощенной совокупной душой блокадного Ленинграда) с победой добра, хотя, вероятно, и временной.
В романе много вставных эпизодов-флэшбэков (Афган, Блокадный Ленинград, Памир, Урал…). Я не историк и не военный специалист, потому не могу сказать, насколько соответствует реальности, скажем, афганский сюжет; или картины блокадного Питера; последняя тема только недавно стала осваиваться «жанровой литературой» в силу ее травматичности. Я отношусь к ее внедрению в масскульт с величайшей осторожностью, но понимаю, что это должно происходить – в том числе и для исцеления коллективной памяти. Но оценить достоверность нарисованных автором картин не рискну (мистика там, конечно, есть, но это неизбежно, блокадная тема вообще связана с мистикой, ткань реальности там страшна и тонка). Смущает меня другое – и это я могу оценить. Это реалии настоящего времени. Конрад, нечаянно (там многовато на мой взгляд таких совпадений, но такова структура текста, это, скорее, прием) встречает маленькую (восемь лет) дочку секретарши Елизаветы и Игоря, та жалуется, что они слишком бедные, чтобы выехать в отпуск, у нее нет смартфона, она ходит с маминым сломанным зонтиком и т.п. Елизавета, напомню, работает в фирме (по двенадцать часов, как она самом признается). Непонятно, под чьим присмотром находится девочка, раз уж она беспрепятственно приглашает в дом незнакомого мужчину, ну ладно, повезло, что все-таки ящер, а не насильник и не маниак, и уж совсем непонятно, с чего они так бедствуют – при том, что Елизавета втихую два года, что ли, копит своему возлюбленному на галстук Живанши (уж такая она плохая мать, что вместо планшета дочке покупает неблагодарному любимому дорогущий галстук? – да нет, вроде, она вообще хорошая тетка, пожалуй, самый симпатичный персонаж во всем романе). Уж зонтик-то вообще копейки стоит, да и планшет вроде бы секретарша процветающей фирмы может себе позволить дочке купить. Эта недостоверность царапает, и заставляет усомниться и в достоверности исторических флэшбэков, хотя, повторю, оснований для этого у меня нет. Притом, «гражданская позиция» автора мне вполне симпатична и понятна… Но… что мы имеем на выходе? С одной стороны битва светлого и темного ящеричного начала – это метафора исторического процесса и всего ХХ-ХХ1 века, с другой – сведение всего и вся к схватке двух сверхсущностей — все та же конспирология. В связи с этим, по понятным причинам вспоминается (и я уже намекала на это) уже культовый «Посмотри в глаза чудовищ» — который, в сущности о том же, но возогнан до плотности метафоры и более отвязан (отважен?) в плане фантдопущения и стилистических приемов. Роман Максютова мог бы стать предтечей «Чудовищ», но попытка, повторенная двадцать лет спустя на более, скажем так, традиционном в жанровом смысле уровне, безусловно заслуживает уважения, но результат будет подвергаться неизбежному сравнению, скажем так, с первоисточником, где конспирологическая история ХХ века, как ни парадоксально, кажется более достоверной именно за счет того, что она доведена до закономерного абсурда.
Березин В., мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Некоторые мастера магического реализма (Джонатан Кэрролл, например) начинают свои произведения как сугубо реалистические, а потом постепенно подсыпают фантасмагории, потихоньку, почти незаметно, пока ты в полном недоумении вдруг не приходишь в себя посреди странного, но убедительного мира.
Здесь, к сожалению (для меня как для читателя), я такого эффекта не испытала. Началось всё как прекрасная современная проза. Вот эти кусочки из воспоминаний Анатолия Горского и его отца: поезд с блокадниками на станции, война, мужские разговоры у костра в экспедиции, потрясающая бабушка — блестяще сделано. Но когда появляется фантастическое допущение, отдающее дэнбрауновщиной, все эти ангелы и демоны, некие вечные и перерождающиеся сущности среди нас, извечная борьба бобра с ослом... Думаешь: «ну нет, ну нет, ну зачем, ведь так хорошо всё было!»
Впрочем, несмотря на вышесказанное, это всё равно хороший, добротный текст. Я бы сказала, отличная проза, слегка ослабленная «попыткой в фантастику». Поймала себя на том, что хотела бы прочитать от Максютова какую-нибудь «безусловную боллитру», без «рептилоидов».
Вадим Нестеров:
Ужасно неровный роман, в котором плохо все – и стиль, и смысл. Автор очень любит сочные метафоры и сравнения, но не очень хорошо умеет их готовить, в итоге при чтении постоянно спотыкаешься на каких-нибудь «На крыльцо вышла девица: волосы разноцветные, словно умывалась радугой». Что касается смысла – можно, я не буду комментировать концепции автора о чумных крысах Великой Степи, терзающих просвещенную Европу? Дело не в том, что взгляды автора расходятся с моими. Глобальная проблема в том, что автор тащит в книгу политоту в худшем смысле этого термина – голословную и ничем не подкрепленную. Да, ровно такая же политота в «Rossija (reload game)», но там ситуацию спасает ернический стиль романа, Максютов же убийственно серьезен. Вообще, запредельная серьезность и неизбывное стремление автора «загрузить» читателя, ультимативные требования сострадания – главная проблема этого текста.
Екатерина Писарева:
А вот с текстами Тимура Максютова никогда раньше не сталкивалась – не знала его как писателя. Оказалось, что зря. На его счету уже шесть романов, сборники рассказов и четыре повести. Роман «Чешуя ангела» – это попытка пересмотреть и переосмыслить историю России XX века, пропустить ее сквозь фантастическую призму. Получилось очень нетривиально. Я оценила этот текст довольно высоко, отчасти даже авансом. Мне показалось, что у Максютова большой потенциал. А вставные эпизоды, флешбеки, так вообще написаны совершенно замечательно, хочется даже простить автору все огрехи (они, увы, здесь есть, но не стану на них останавливаться).
Не слишком хорошо, когда рецензент не может вспомнить сюжет прочитанного произведения всего через неделю после того, как закрыл его последнюю страницу. Однако со мной произошел именно такой казус, хотя особым склерозом и не отличаюсь. Бегло пересмотрел еще раз «Чешую ангела» Т. Максютова. Ведь очень профессионально сделанная книга – все на уровне, грамотный текст, вроде бы колоритные герои, альтернативная реальность и даже сверхидея присутствует. Та самая, о которой говаривал Джон Локк, один из ведущих персонажей сериала «Лост» (интересно, кто-нибудь о нем еще помнит?): «Классическая ситуация – два игрока: один – темный, другой – светлый».
Однако, сижу, набиваю этот кусок текста и прямо ощущаю, как тает в голове освеженное содержание книги и даже ее заглавие. Пока еще помню имя главного героя – Конрад, – но только по тому, что с ним связана нехитрая анаграмма, раскрывающая его сущность. Отчего этот приступ сложнонаведенного склероза возник? Не знаю точно, но могу высказать предположение: сделан роман слишком опытной рукой. И этот преизбыток профессионализма и породил обычность текста, его стандартность, заставляющую вспоминать литературу даже не девяностых годов ХХ века, а второй половины восьмидесятых. Книга получилась легко воспринимаемой. А потому – и легко забываемой. А еще роман Т.Максютова портят политическая ангажированность, которая (опять же) была приемлема в советской НФ времени ее излета, но выглядит крайне архаично здесь и сейчас.
«Иван Грозный не убивает собственного сына» – какая-то альтернативная история, подумал я сначала. Ой, нет, это лихой шпионский приключенческий роман – Бонд, Джеймс Бонд против доктора Менгеле в подвалах Лубянки. Стоп, нет, это издевательский памфлет набитый аллюзиями на персонажей н0430шего политикума. А почему «нет»? Наоборот – «да» – это все сразу. И плюс литературная игра – кто больше прямых и непрямых цитат из Стругацких наловит по тексту. Отдельный плюс за неожиданную оригинальную прионно-вирусную концепцию вампиров – для меня 4-ю по счету, после вампиров Стокера, Барбары Хэмбли и Питера Уоттса. Короче – интеллектуально-развлекательное чтение, обеспечившее мне несколько часов веселья и умного досуга.
Жюри премии о романе «Rossija (reload game)» Кирилла Еськова и Михаила Харитонова
Ольга Балла:
Пожалуй, это наиболее виртуозно и сложно выстроенный, многоуровневый, насыщенный множеством отсылок к литературным и внелитературным реалиям текст из всех, представленных на конкурс этого года, притом ещё и многожанровый, выполняющий – и на мой взгляд, с успехом — по крайней мере две задачи, каждая из которых трудна сама по себе: моделирующий альтернативную историческую реальность – отвремляющуюся (отдельное спасибо авторам за термин отвремление) от той, что досталась нам, на уровне 1559 года – и выстраивающий сразу несколько остросюжетных линий: по существу, целостный их «пучок», потому что все они соотносятся друг с другом. Не уверена, правда, что этот роман так уж открывает новые горизонты, — скорее, подтверждает уже существующие, поскольку в своих особенностях, проблемах, уязвимых точках представленная там историческая инореальность не только не отличается от нашей, но прямо-таки копирует её, — так что позволяет, скорее, очередной раз всмотреться в существующее в его узнаваемых чертах, чем радикально его переосмыслить. На мой предвзятый вкус, настойчивый (если не сказать назойливый), несколько даже избыточный пародийный компонент не идёт этому тексту на пользу (при том, что эти множественные пародии точны, неожиданны и смешны!), – несколько, по моему чувству, снижает замысел, — но это скорее вопрос читательского вкуса, потому что сделано это великолепно и читается с большим интересом.
Природа настолько очистилась, что в фантастику вернулся Еськов… Ну, если серьезно, то перед нами вторая, симметричная часть «Америkи» — альтернативная Россия, причем, что интересно, учитывая репутацию соавтора, повернувшая на, скажем так, европейский путь развития. Для этого надо было всего-навсего чуть-чуть поменять условия игры, то есть реальность – фактически мы имеем дело с компьютерной моделью (пожалуй, уже третьей у Еськова); тут Грозный вполне себе эффективный царь новой европейской страны-коалиции, отложившейся от Московии (где все очень, очень плохо по ряду самых разных причин), и инкорпорировавшей Великий Новгород целым и невредимым. Конечно, зная Еськова мы можем предположить наличие шпионских игр самых разных разведок (они будут), зомбаков (они тоже будут) и всякие постмодернисткие примочки, скрытое и не очень скрытое цитирование культовых авторов (тоже будет), поскольку как мы знаем, мир есть текст. Ну, или компьютерная игра… Я только за знакомые маски – вот они появляются и не надо вводить читателя в курс дела кто есть кто, все и так понятно.
Как результат мы получаем с одной стороны очередное попаданчество/альтернативку, с другой стороны что-то вроде «Однажды в Голливуде» — исправление мира, хотя бы такими средствами, поскольку других средств у нас, извиняюсь, нет.
Ужасно смешная статья альтернативного Павловского кстати ?
Но в общем основная проблема (и характерная черта, проявившаяся уже в «Америkе») — это такая дифференциация текста; читатель уже настраивается на то, что роман будет об альтернативной геополитике, о конкуренции Московии и Иван-города, приправленной шпионскими играми как перцем, но роман уходит от первой заявленной темы очень далеко; в приключения тела на нейтральных территориях: тут уж сплошной перец, шпионские игры на шпионских играх, причем тоже битком набитые литературными отсылками – тут и Бонд, Джеймс Бонд, и Розенкранц с Гильденстерном, и миледи Анна, она же Винтер, она же майор Зимина, и Джон Ди, он же D, агент 007 и Тит Кузмич и Фрол Фомич, одинаковые с лица, и дон Корлеоне, и его консильоре-ирландец, и Афанасий Никитин, правда, липовый, и туристы, прибывшие поглядеть на шпиль, и князь Серебряный, он же Джон Сильвер. Все всех ловят, бегают и стреляют из «Кузнеца Вессона». И если начинался роман как альтернативная история стремительного восхождения хорошего Ивана Грозного, строящего европейское продвинутое государство, то продолжается он в зараженной упырями затхлой Московии, с уже ее шпионско-аппаратными играми – и ее закономерной в данной реальности участью — «Гардарика» Грозного остается почти до самого финала за кадром. Ну и опять всяческие аллюзии и пасхалки (даже военно-патриотический заказной трешак и тот упомянут), денег нет, но вы держитесь, оппозиционный скоморох Глеб Невзглядов, Игорь Иванович Секач и его госкорпорация, черная комедия «Смерть Цепеша», Томос, «чесночный патриарх», цитаты из ОО, ТББ, ПП, Высоцкого, Цоя, Булгакова, Бродского, Пушкина и проч. Владимир Владимирович Цепень, он же Влад Цепеш, говорит с грузинским акцентом «нэт человэка – нэт проблэмы». Даже разбойник Иво Шанкенберг из «Последней реликвии», культового фильма 70-х, и тот есть (это уже пасхалка для олдового пипла). Ну а когда к делу припасовывается контрамот-попугай за которого дерется несколько разведок, и какбе настоящий Джон Сильвер, квартирмейстер, то получается уже не столько фантастика, сколько фантасмагория.
В результате роман напоминает супермассивный, набитый вперемешку грузом разного назначения, сложности, полезности и хрупкости корабль, а не цельную боеспособную конструкцию (я уже подцепила у авторов их стиль изложения, кажется). С Америkой была примерно та же история, но здесь похоже, эта фича выражена еще заметней, ну и «Посмотри в глаза чудовищ» не вспомнит только ленивый. Тем не менее, роман в 500 страниц шрифтом калибри 11 читается, ну не скажу, что на одном дыхании, для такого объёма это как-то, но с неослабевающим интересом. «Чо там у Ливонцев», одним словом. Получится ли наконец? Или опять как всегда…
По крайней мере авторы оказались добры к ключевым героям, никого из них не укоцав и подарив им в конце концов, если отсылать опять же к культовому роману, покой. Хотя образ Годунова получился несколько э… неканоническим.
Ну и «Новый мир» существует в этой альтернативной реальности, что особенно приятно.
Ирина Епифанова:
С точки зрения жанра это, видимо, альтернативная история, попытка представить историю государства Российского начиная с правления Ивана Грозного как возможное развитие событий в некой компьютерной игре.
Текст исполинского размаха, за миллион знаков, а чтобы читатель не заскучал, авторы щедро сдабривают повествование юмором, добавляют сатиры на современные реалии и отсылок к всевозможным произведениям литературы и кино, лихо лавируют между жанрами. Тут вам и вампиры, и цитаты из «12 стульев» и хороший литературный язык, способный порадовать взыскательного читателя.
Но все эти приёмы, шутки и аллюзии довольно быстро приедаются. Повествование с его левиафановскими масштабами кажется затянутым и начинает напоминать многочисленные ходившие в 90-х по рукам и висевшие на би-би-эсках пародии на «Семнадцать мгновений весны» и «Властелина Колец». И глобальный замысел творцов («а с какой целью мы вообще это решили написать») — от меня тоже как-то ускользнул.
Вадим Нестеров:
К этому тексту можно предъявить массу претензий – от проблем со вкусом у авторов до запредельно-неуместной политоты. Но, с другой стороны – а чего вы ожидали от Еськова и Крылова? Забавно – взгляды автором практически противоположны моим, но книгу я прочитал с большим удовольствием. А разгадка проста – профессионализм. Характерная деталь – в книге множество нарочитых анахронизмов, вроде пистолетов «Кузнец Вессон» у князя Серебряного, но при этом мне в глаза не бросилось ни одного исторического ляпа, ни одной нечаянно сделанной ошибки, которыми грешат все авторы «альтернативок». Разве что Литву «православной» обозвали, а в остальном все хорошо. Поэтому – «бронза».
Екатерина Писарева:
Роман с таким названием я откровенно боялась начинать читать – ожидала очередной треш про либералов и патриотов, про русскую мысль и национальную идею. Оказалось, что это гигантский постмодернистский опус – неподъемный, очень плотный, такой, что не продышаться. Сами авторы обозначили его как «историческое повествование в жанре контрреализма в пяти частях, сорока главах и одиннадцати документах». Очень много аллюзий, цитат, интеллектуальной игры. Амбициозно, но очень уж утомительно. Возможно, из этого получилось бы любопытное шпионское кино – если сохранить канву сюжета и избавиться от всего лишнего.
Этот текст – просто какая-то иллюстрация к теме «крах постмодернистских технологий в современной фантастике». Соавторы в романе «ROSSIJA (reload game)» попытались «замутить коктейль» из всех возможных постмодернистских приемов: от глобальной иронии до нарочитой демонстрации иллюзии энциклопедических познаний, но итоговый результат оказался… Нет, не плохим. Гораздо хуже – книга получилась скучноватой и неправдоподобной.
Глобальная беда постмодернизма как такового заключается в том, что его тексты нередко не вызывают никакого эмоционального отклика. Читаешь – ощущение «хорошо сработано, даже искусно, но как-то безжизненно». Будто вместо нормального зверя в зоопарке тебе пытаются представить его чучело. Отличное чучело, от классных таксидермистов – но все же чучело.
И в значительной степени это ощущение избыточной искусственности романа порождает настойчивое осовременивание авторами людей XVI в. и их психологии. Ну не так тогда мыслили и действовали, не так. Нельзя, описывая 1563 г., походя рассуждать о «резидентурах», «агенте 007», «чрезвычайках» и «доминиканцах, аффилированных с правительством». Это порождает невыносимую фальшь, которая начинает просто пронизывать текст. (Нет, я помню, что соавторы представляют всю историю как глобальную виртуальную игру, но ведь таковая игра изначально подразумевает «полное погружение» …)
Подобная ситуация с книгой кажется еще более поразительной, если вспомнить, что один из ее авторов (К.Ю. Еськов) не только профессиональный палеонтолог, но и одни из ведущих отечественных пропагандистов эволюционизма. Его собственная «религия», казалось бы, должна постоянно подталкивать к следующей мысли: «Все эволюционирует и трансформируется. А особенно – такая пластичная вещь, как массовая психология». Но нет, не только в этом романе, но и в других своих книгах (например, в «Евангелии от Афрания») Еськов упорно приписывает людям древности и средневековья мысли, ценности и модели поведения современного человека. А ведь итоговый результат оказывается не менее странным, как если бы кто-то попытался средствами психологического романа описать жизнь динозавров или трилобитов. Вот смеху-то было бы в Институте палеонтологии…
В целом же ощущение от романа «ROSSIJA (reload game)» скорее грустное – столько усилий, постмодернистских намеков и контекстуальных «подмигиваний», а читаешь текст с усилием и утомлением. Хотя, кажется, дело здесь не в авторах и не в конкретной книге, а в «перемене исторического ветра»: постмодернизм уходит, а смена его – еще не явилась.
Роман Рагима Джафарова – тот сравнительно редкий случай, когда читательский успех сильно опережает успех издательский: в сети «Сато» уже прочли десятки тысяч человек, о нем спорят в комментариях, а в 2020-м году книга вошла в короткий список премии «НоС», обойдя многих именитых конкурентов. Все это, в общем, не удивительно: «Сато» в самом деле обладает всеми достоинствами книги, созданной для читательской любви: захватывающая сюжетная коллизия в ней балансируется неожиданным и вполне оригинальным философским месседжем.
Идея книги, оставляющей читателю свободу интерпретации, спору нет, не нова, но Джафаров подходит к задаче с неожиданным для совсем еще молодого автора мастерством. Вплоть до самого конца мы обречены сомневаться, что перед нами – история душевного недуга со всеми ее болезненными, щемящими приметами или странным образом обрезанный по краям фрагмент эпического масштаба космооперы. Выпуклые, вызывающие сочувствие герои (даже не понимая до конца сути происходящего, мы безусловно сопереживаем всем персонажам), ясный энергичный язык и, главное, виртуозное балансирование на призрачной грани самой головокружительной фантазии и скрупулезного, детального реализма, делает «Сато» Рагима Джафарова идеальным претендентом на премию «Новые горизонты».
Жюри премии о романе «Сато» Рагима Джафарова
Ольга Балла:
Основные достоинства романа Рагима Джафарова – всё-таки не (совсем) фантастические; собственно фантастическое (всё, что относится к жизненным обстоятельствам космического контр-адмирала Сато, чьё сознание вселилось в земного мальчика Костю, к устройству его личности и его мира) тут скорее грубовато, нарочито-утрированно воспроизводит один из совершенно земных типов (грубо говоря, в этом Сато, сколько бы он – автор его устами — ни подчёркивал свою чуждость земному миру, — чересчур много узнаваемо-земного, он недостаточно чужой и странный). Но по большому счёту это не беда, понятно, что роль всех этих допущений совершенно служебна, и возможностями, которые эти допущения создают, автор воспользовался, по-моему, блестяще, — во-первых, рассказав (сложно, ярко и точно), как устроена психотерапия в её возможностях и ограничениях. Пожалуй, у него получился даже некоторый перекос в эту сторону – в той части, где речь идёт о взаимоотношениях Костиных родителей и о том, как психотерапевт с ними разбирается (при этом всё фантастическое остаётся совершенно и надолго в стороне): «психотерапевтический роман» в этом тексте очень успешно соперничает с романом фантастическим; но само по себе это интересно и держит читателя в напряжении практически непрерывно даже помимо участия фантастического компонента. Во-вторых, он выстроил совершенно непредсказуемый сюжет, что – достоинство само по себе.
Гладко (даже слишком) написанный роман – героиня – психолог Даша пытается разобраться с мальчиком, которого ей приводят родители. Мальчику пять лет и он воображает себя инопланетным контр-адмиралом, подселившимся в чужое тело вследствие некоего катаклизма. Несколько смущает то, что он оперирует терминологией Вархаммера, но, хотя он при родителях и психологе за пять минут собирает из детского телефона что-то вроде приемника и пытается связаться со своими камарадами, и они ему даже вроде отвечают, этот интересный факт как-то выпадает из зоны внимания и психолога, и родителей (родители-то ладно, но психолог уж должен уметь быть независимым наблюдателем), психолог Даша ставит мальчику диссоциативное расстройство с подозрением на шизофрению (у него шизофрения в анамнезе, с папой было что-то не так). Ребенок Костя ведет себя нагло, психологу Даше презрительно говорит «женщина», и очень быстро и адекватно, притом жестко разруливает все семейные и – два года спустя – школьные сложности. Вообще ситуация взрослого в детском теле сама по себе интересна. Мы как-то привыкли к тому, что ребенок бесправен и зависит от воли взрослых (чаще старающихся посредством ребенка решать свои собственные проблемы) и воспринимаем это как само собой разумеющееся, – а тут мы имеем опять же, как уже в нескольких текстах этого пула, прием остранения, когда привычное, но поданное под непривычным углом выказывает свой абсурд (на какой-то момент, на эпизоде с брокколи, мне показалось, что роман вообще вырулит на сатиру, но нет, все на полном серьезе). Есть некоторые с моей стороны все же вопросы – я не очень разбираюсь в психологии (а автор явно да), но по-моему детский психолог не может проводить спонтанные сеансы с родителями, ни вместе, ни по отдельности, этим занимается семейный психолог или личный психолог. Не знаю, по-моему, это профессиональное нарушение, но именно на этом частью построен движ романа. Для психолога Даши случай Сато, по идее, один из нескольких, но создается впечатление, что она больше никем не занимается: она как-то уж очень близко к сердцу принимает обстоятельства семьи, и кажется, действительно провоцирует необратимый кризис. Второй вопрос – почему Сато в теле мальчика (личность самого мальчика подавлена, но существует и в общем даже выигрывает в этой ситуации) больше не пытается выйти на связь со своими – мол, таких технологий еще нет, может, ему самому придется их изобрести, хотя поначалу ему что-то такое удается при помощи пары проводочков… Ну и так далее… Роман к тому же следует одной и той же схеме – эпизод – беседа с психологом Дашей – беседа Даши со своим супервайзером – эпизод, и этих паттернов, ну, много. Причем беседа часто занимает больший объем, чем собственно эпизод, который они разбирают с психологом… Это можно было бы подать интересно, со сменой дискурса, со стилевым разнообразием, с заострением «ваховской» темы, но тут, в общем, у нас такая старая добрая манера изложения всего – Даша подумала, Даша утерла набежавшие слезы и т.д. Добавим родовую травму отечественной фантастики – быструю и чуточку невнятную концовку (Сато-то, оказывается, объявлен предателем, чуть не изменником Богу-Императору, непонятно, почему он так старался связаться со своими, ну и на Земле он немножко перековался, стал человечнее и все такое…). При том, что в ходе романа подробно анализировался каждый чих, концовка кажется камнем, пущенным с горы, летит и грохочет – и в принципе она как бы на полном серьезе, хотя совершенно игрушечна, если вдуматься.
Не знаю, новые ли это горизонты, особенно там, где дело идет о стилистике и структуре. То, что тут так много психологии и разговоров, по мне, скорее в плюс, но, как мне кажется, автор не использовал все возможности, которые сам же в роман и заложил.
Ирина Епифанова:
Обманчиво простой (на первый взгляд) психотерапевтический роман о попаданцах.
Наверняка такие попытки уже не раз предпринимались, просто я их не встречала, поскольку не большой знаток этого поджанра, но мне как раз всегда было любопытно взглянуть на тему попаданцев не глазами какого-нибудь очередного бравого программиста, угодившего в тело викинга и всех победившего, а с точки зрения окружающих, гм, объекта вселения. Например, родственников того, в чьё тело попал попаданец.
К детскому психологу Даше родители приводят пятилетнего Костю, который утверждает, что никакой он не Костя, а контр-адмирал Сато из космического карательного корпуса из мира Вархаммера.
Работая с Костей, Даша в какой-то момент начинает допускать, что это не просто фантазии девиантного ребёнка. Параллельно она психотерапирует и родителей Кости, находящихся на грани развода. И до самого финала автор держит интригу: так что же, больной мальчик или попаданец?
Язык произведения довольно скупой и лаконичный, немного средств образности (впрочем, это усиливает эффект документальности и ощущение достоверности). Попались и стилистические шероховатости, очевидно, упущенные из внимания редактором («смотрел взглядом», «отрицательно помотал головой»). При всём при том, как мне показалось, очень точно и правдоподобно описана работа психолога. Герои получились живые, им сопереживаешь. И первое ощущение простоты и незатейливости текста оказывается, повторюсь, обманчивым, к роману продолжаешь мысленно возвращаться и прокручивать те или иные сцены снова и снова и спустя время после прочтения.
Вадим Нестеров:
Один из немногих текстов, где есть фантастика в традиционном понимании этого термина. Довольно неплохо задуманная и похуже сделанная история «попаданца наоборот» – не наш современник попадает в мир Warhammer, а контр-адмирал из «Вахи» попадает в современный мир в тело дошкольника. Не столько фантастика, сколько психологический трактат, собственно, кроме психологии в книге мало что есть. Но в психологии автор шарит, и это многое искупает – люблю слушать профессионалов. Концовка обидно завалена, по принципу «а потом кончил пить, потому что устал». Похоже, автор сильно устал, и финал скомкал. Если до того ему удавалось оставаться в рамках правдоподобия, то в медийный скандал вокруг «черного психолога» поверить невозможно, по крайней мере, бывшему журналисту. Прилет космофлота — самое банальное и напрашивающееся решение, фу! Грусть. Могла бы быть очень хорошая вещь.
Екатерина Писарева:
В романе Рагима Джафарова «Сато» есть все, чтобы увлечь читателя: продуманный, держащий в напряжении сюжет, живые диалоги, прописанные характеры персонажей. Есть проблема, которую нужно решить, и тайна, которую придется разгадать. Есть психологические ловушки, есть… перечислять можно долго, но проще признать – это талантливо написано, вот и все. Я открыла «Сато» ночью, планируя почитать пару десятков страниц перед сном, а очнулась на последнем предложении – за окном брезжили первые лучи солнца.
По сюжету к детскому психологу Дарье приводят странного ребенка Костю, который уверяет, что его зовут Сато, он контр-адмирал и командующий карательным корпусом «Ишимура», а в теле ребенка он оказался случайно. Речь Кости настораживает психолога – она не соответствует возрасту. Его юмор, манеры, лексика и знания заставляют Дашу задуматься о том, врет ли мальчик, да и мальчик ли он вообще?
Процесс чтения стал опытом переживания, проживания с героями этой странной ситуации. Автор обыгрывает популярный сегодня запрос на психотерапию, на анализ проблем, существующих в семье. По сути, это философский роман, ловко замешанный на фантастической основе. В нем поднимается огромное количество проблем и тем: от травматического детского опыта до того, как в России работает институт репутации.
Очень интересная книга, при чтении которой становится даже жалко, что автор слишком поторопился расставить «точки над ё» и рановато раскрыл суть интриги. Ведь история о том, как в тело обычного российского ребенка якобы вселилось сознание контр-адмирала Сато, главы карательного корпуса «Ишимура» Терранской империи. Из этого получился бы отличный психологический роман, в ходе которого читателя постоянно терзали бы сомнения – что перед нами: случай психопатии, раздвоения личности, одержимость? Или действительно галактический адмирал попал в тело ребенка? В таком варианте развития сюжета я, при всей своей нелюбви к «открытым концовкам», не возражал бы даже против неопределенного финала. Пусть бы читатель так и оставался в окончательном недоумении – что же именно произошло с мальчиком Костей.
Но автор «Сато» пошел по более честному пути, что позволило несколько увеличить объем книги, но снизило ее глубину. Впрочем, это только мелочи и придирки – еще раз повторю: текст получился очень и очень интересный.
«Огорчает другое» – вряд ли стоило включать в тексты все эти многочисленные отсылки на Вселенную «Вархаммера 40 000». Хотя бы из-за вполне возможных проблем с «копирайтом» и «авторскими правами». (Впрочем, что мы знаем – может быть, у автора юридически заверенное спецразрешение от «Геймс Воркшоп» дома лежит?) Однако, даже в таком случае, это выглядит некоторой творческой слабостью, при которой критики книги могут ядовито поинтересоваться: «Что не хватило сил создать собственную Вселенную? Потребовались чужие подпорки?» Подобное замечание будет совсем не справедливым по отношению к Р. Джафарову, но все же «вархаммеровские» заимствования явно излишни: фанатов и знатоков этой вымышленной Вселенной они лишь разозлят, а обычный читатель не поймет явных намеков и останется в недоумении от некоторых подробностей романа.
Надя Делаланд в первую очередь поэт, и это отчетливо видно в ткани ее текста: причудливый темп повествования, неожиданные метафоры, сложная ритмическая структура фразы. И тем не менее, «Рассказы пьяного просода» — это стопроцентная проза, объединяющая в себе сюжет, историю («рассказывать истории – мое любимое время суток» говорит одна из героинь) с идеально уместной интонацией, одновременно нежной и ироничной.
В своем дебютном небольшом романе Надя Делаланд применяет метод «рамочной композиции» в духе Вильгельма Гауфа или Яна Потоцкого — составившие книгу рассказы встроены внутрь эпизодов, в которых они, собственно, рассказываются. Однако в «Рассказах пьяного просода» проихсодит любопытная инверсия: обычно скромная «рамка» обрамляет удивительные, часто фантастические истории. У Делаланд же «вставные» сюжеты как раз относятся к нашим дням и складываются в повествование если не полностью реалистичное, то во всяком случае не слишком далеко от привычной нам реальности отстроенное. А вот «рамка», напротив, отнесена к условной, почти фэнтезийной и в силу этого очень живописной античности.
Однако неожиданная игра с противопоставлением «рамки» и «картины», сегодняшних будней и красочного мира воображаемой Древней Греции – не единственное достижение Делаланд. По сути дела, главный герой «Рассказов» – это само время, которое у автора течет прихотливо и нелинейно, разворачиваясь из настоящего в прошлое и даря тем самым читателю утешительное чувство возможной победы жизни над смертью, бытия над небытием.
Жюри премии о «Рассказах пьяного просода» Нади Делаланд
Ольга Балла:
Подслушанные Надей Делаланд рассказы таинственного и безымянного «пьяного просода» (за «опьянение» его собеседница, древнегреческая девочка, таинственным образом соименная главной героине представленного на этот же конкурс Водолазкина – Ксения, — принимает изменённое состояние сознания, входя в которое, этот медиум между пластами и потоками реальности рассказывает ей свои истории), помимо чисто литературных своих достоинств, представляют нам ни больше ни меньше как оригинальную авторскую онтологию: версию об устройстве реальности, о природе жизни, смерти и времени, о связях между людьми и между разными временами, — которые почти не улавливаются заготовленными представлениями об этих предметах. И это, пожалуй, единственный текст из представленных на конкурс «Новых горизонтов» в текущем году, в котором есть такая версия, — в котором вообще присутствует фантастическое допущение таких масштабов. Жанр этого текста напрашивается быть названным метафизической фантастикой. Притом полноту фантастичности эти истории, в иных из которых ничего фантастического как будто нет, обретают, только будучи собраны вместе и рассказаны устами древнегреческого, молодеющего с годами (живущего в обратном времени?) старца.
(Здесь есть чем-то родственная водолазкинской гипотеза об иллюзорности времени, но насколько же тоньше она тут подана. Текст вообще тонкий и, я бы сказала, смиренный: ничего не утверждает в лоб, не проповедует – при том, что ценности у автора очевидным образом есть, — существует в модусе предположения, удивления и надежды, оставляет читателю свободу догадываться.)
И главная героиня в книге – не Ксения и не собеседник её, а вся, в целом, таинственно-прозрачная реальность и проницаемая в обе стороны граница между жизнью и смертью.
У этого текста «рамочная» структура: Пьяный Просод (я не очень понимаю, с чего он пьяный, он по-моему пьет только козье молоко), приходит в условно-античном антураже к девочке (потом женщине, потом старухе) Ксении и рассказывает ей истории, которые в будущем сочинила другая девочка (как я понимаю, альтер-эго автора). Поскольку в историях Просода полно нынешних реалий, Ксения их не очень-то понимает, но они ей очень нравятся. В общем и в целом сами истории, я бы сказала, такого модернистского толка – о родстве душ, об одиночестве, о посмертии, о старости и смерти, и так далее. Часто делается упор на встречу «там» родственных душ, которые не могут встретиться здесь; самые трогательные – это истории житейские, как, скажем, про пожилую женщину, у которой украли кошелек (вообще истории про беды стариков, детей и животных безотказно действуют на читателя). Но там, где речь идет о «мерцающей» реальности – а почти все истории повествуют о посмертии – удержать читательское внимание очень трудно, поскольку случиться может все, что угодно; такая «мягкая связанность» ограничена лишь авторской волей. Сюжетная пружина здесь подменяется суггестией, а поскольку старость, смерть и одиночество – вещи, мягко говоря, неприятные и травматичные, мы покидаем текст в некоторой растерянности и тоске. Хотя жесткости, зоркости и бесстрашия Петрушевской тут все же нет, все смягчается лиризмом и надеждой на посмертное бытие, где каждому воздается по вере его. Текстов такого рода с характерной «оптикой сна» («плывущий», условный сюжет с вкраплением ярких выпуклых деталей) и безупречным построением на уровне каждой отдельной фразы, было довольно много в 90-е, и Делаланд в каком-то смысле является продолжателем того, что тогда казалось безусловным новаторством. Интересно, что герои Делаланд часто выделяют, эманируют альтер-эго, и это альтер-эго, своего рода воображаемый друг, оказывается их спутником и проводником в загробный мир; Просод, похоже, тоже такой спутник и проводник, а девочка похоже, одна и та же, но в разных воплощениях.
Как мне кажется, к фантастике в любом ее изводе тексты такого рода имеют мало отношения, это симпатичная настроенческая, психоделическая проза, проза поэта, которая, надеюсь, найдет своих поклонников, но ИМХО в данном конкретном случае смотрящаяся в высшей степени чужеродно.
В. Березин, мне тебя не хватает.
Ирина Епифанова:
Поначалу читателю упорно кажется, что вставные новеллы были написаны отдельно, как самостоятельные вещи. А поскольку сборник рассказов в наши времена издать трудно, к ним было написано этакое обрамление, превращающее текст в роман, точнее по объёму скорее повесть в рассказах.
Где-то как будто в Древней Греции, а на самом деле вне времени и пространства старый просод является девочке Ксении и рассказывает ей истории. Истории эти тонкие и лиричные, все они так или иначе о любви, смерти, смысле жизни и его поиске.
В конце сюжетное обрамление всё-таки обретает полноту и законченность, и оказывается, что просод — кто-то вроде ангела-хранителя или проводника и сопровождает Ксению вплоть до самой смерти.
Красивый и поэтичный текст, который не поворачивается язык назвать фантастикой. Есть элементы магического реализма разве что. В целом отрадно видеть этот текст номинированным на литературную премию, только почему именно на эту?
Вадим Нестеров:
Проза от поэта, причем поэта современного, что очень чувствуется, ибо автора периодически несет в бессмысленный словопомол и красивости: «Минут через двадцать меня обнаружила моя дочь. Она вздохнула и закопала меня прямо на том же месте. Она рыла яму прямо подо мной, поэтому я постепенно погружалась во влажноватую прохладную землю, вкусно пахнущую мелом и картошкой. Когда моя дочь меня закопала, она помочилась на образовавшийся холмик, легла где-то в районе груди, положила голову на лапы и терпеливо прожила еще три дня». Помяните мое слово – этот мир погубит ложная многозначительность, выспренняя красивость и рассказы о том, как мальчик прыгал через лужу и пукнул. Впрочем, за фразу про кафедру и афедрон автору можно многое простить.
Екатерина Писарева:
Недавно я изучала Томаса Фостера, его труд «Как читать художественную литературу как профессор», и наткнулась на фразу о том, что литература вырастает из литературы. Не новая мысль, но важная. Собственно, «Рассказы пьяного просода» Нади Делаланд – это как раз пример такой литературы. Без преувеличений ее можно назвать филологической прозой, занимательной и кажущейся очень знакомой: и интонационно, и структурно. А еще она очень поэтична, в ней много образов, красивостей, нанизывания метафор: «тихо-салатовое платье», «сумрачное зеркало прихожей», в котором «маслянисто и дымчато скользнуло ее отражение», «выделенное голосом радостно раскачивается воздушным шариком объединяющей их тайны».
Что интересно, автор и сама прекрасно понимает, что делает: «Солнце затопило колодец двора, и сиренево-розовато-серые голуби, несмотря на громоздкость прилагательного, определяющего их цвет, легко скользили в пыльных лучах, то усаживаясь нотами на провода, то спускаясь к черепаховому люку, на котором с миром покоился внушительных размеров кусок черствого позеленевшего хлеба». Вполне сознательная избыточность, которая должна работать как прием. Но работает не всегда, увы.
В центре сюжета – мистическая история двух душ, странным образом связанных друг с другом. Он – старец, вечно пьяный рапсод (героиня путает слоги и нарекает его «просодом»), она – девочка, которая к каждой новой встрече взрослеет, проходя земную жизнь. Просод рассказывает ей забавные и грустные истории из их далекого будущего, которая сочинит другая девочка – Надя Делаланд. Вместе с героями нам предлагают порассуждать о жизни и смерти, бренности и нелепости бытия. Жизнь у Делаланд – это сон, в который проваливаешься, как в бездну. И в процессе, пока летишь, можно даже получить удовольствие.
Конечно, никакая это не научная фантастика. И даже не совсем фантастика в самом широком смысле слова. Чистый и неприкрытый постмодернизм. И это, кстати, совсем не плохо. В двусмысленности и неопределенности текста Н. Делаланд и заключается загадка и притягательность ее книги.
Ведь до конца не ясно – что именно предоставил читателям автор. Даже по формальным признакам. Что такое «Рассказы пьяного просода»? Повесть? Мини-роман? Или нечто иное?
Ну, положа руку на сердце, на последний вопрос можно ответить сразу – перед нами, кончено же, сборник рассказов, весьма и весьма разнородных по сюжетике, по персонажам и даже по стилю, лишь жесткой волей автора включенных в единое произведение. Можно предположить, что Н. Делаланд, вначале экспериментировала, создавая самые разнообразные тексты, а потом, не удержавшись от желания продолжить эксперимент и далее, попыталась оформить это разнообразие в виде единого повествования.
Итоговый результат оказался, мягко говоря, своеобразным и противоречивым. «Рамочная» история, которая должна была охватить собранные воедино тексты, разворачивается на фоне некоей идеализированной античности (конкретнее – в Древней Греции). Маленькая девочка случайно встречает местного странствующего певца – рапсода. (Незнакомое слово она переделывает в «просода» – отсюда и название всей условной повести). Рапсод рассказывает ей якобы случайную историю, которая представляет из себя совершенно отдельный рассказ из нашей современности, а вовсе не античности или «эпохи богов и героев». Потом странник уходит – но только на время. Его жизнь пресекается с судьбой героини на протяжении всей ее жизни (и даже после смерти), и в ходе этих встреч он предлагает ей все новые и новые истории из нашего времени и реальности. (В которых настоящая древнегреческая девочка, из-за отсутствия средств межкультурной коммуникации, не поняла бы ни слова, даже если бы их произносили на чистейшем «койне»).
Предельная условность истории, объединяющей крайне разнородные тексты, должна, как это и положено в рамках постмодернистских упражнений, затянуть читателя в некую сотворческую игру, затеянную автором. Читающие «Рассказы пьяного просода» могут попытаться найти связь между отдельными моментами в жизни героини и рассказами «просода». Или эту связь вообразить. Или даже придумать самостоятельно, соучаствуя в расширении и со-создании текста.
Вопрос только в одном – многие ли захотят предпринять столь тяжкие интеллектуальные усилия, отталкиваясь от предложенного, и так не самого простого для восприятия материала?
облако тэгов
