Перестройка случилась, настали мутные времена конца 90хх, но военные захватили власть и создали тоталитарное общество. Перестреляв всех "плохих" (коррупция и криминал конца 90хх), они создали стерильное общество, управляемое гуманными законами и достигли утопии. Впрочем, и это время оказалось за границей романа, потому что действие в повествовании начинается в период разложения утопии, очередной попытки перекроить мир, поскольку за десять прошедших лет, выбраковщики — опора нынешнего режима — измельчали (что неудивительно, преступников больше нет — всех перестреляли и переловили, а если нет преступников — зачем нужны сторожа?), вот-вот совсем сойдут с игрового поля, уступят место обычным "ментам", да и ребятам у власти очень хочется дополнительных привилегий для себя и наследников.

Кроме того, сюжет опоясывается научными статьями, записками, мнениями вне этого времени из сложившегося светлого капиталистического будущего. Роман, таким образом, представляет собой "взгляд назад" на то, гипотетическое "смутное" время. Плюс параллельные ссылки на детали тоталитарного строя румынского графа Дракулы, чтобы помочь понять или, наоборот, запутать читателя.

Роман хороший, замечательно начитан, динамичен, но, в целом, "игровой". Потому и отнесен мною ко второму эшелону. Слабое место романа — игра автора с читателем: то, что по сути должно быть антиутопией, и что можно к таковой отнести, если всерьез задуматься, специально оставлено "за бортом". Мы не видим переворота, в результате которого появилась выбраковка. Мы видим ее как данность. Та данность, в которой живут герои не антиутопична. Мы же с вами не станем говорить, что здесь и сейчас живем в антиутопии: время — не хуже и не лучше многих других. Во времени выбраковщиков, в романе, обстановка примерно та же: есть плюсы, есть минусы. Иногда страдают невиновные, чаще виновные. Утопия

Если подходить строго, сюжет романа игровой насквозь, а то, о чем стоит задуматься, — второстепенные детали описываемого общества. В центре повествования: "нелегкая" жизнь выбраковщиков в виде эпизодов личной и профессиональной деятельности. Ключевыми здесь являются — столкновение с "ментами", срыв, реформа в высших кругах выбраковки, неудавшийся переворот, который выбраковщики повернули в более выгодное для себя русло. Вся социальная и личностная острота смазана вполне суперменским сюжетом. О переломе общества, предшествующем выбраковке, говорится мемуарно, а новый перелом, который должен был убрать выбраковку, вычистить ее — так и не случился. Драматической ломки характера героя (с «+» на «-» к обществу или наоборот) тоже не замечено, что переводит роман автоматически в категорию "повесть о".

Период: [ R ] P

Отнесение к периоду условно. По сюжету где-то после известного нам времени случился армагедец, т.е. первый раз, когда с неба полилась сера, личинки дальфинов вышли из воды и т.п. И все-таки время [ R ]. Самый первый эпизод романа, который мне так понравился, — это эпизод, когда семья героини сидит перед телевизором и смотрит шоу, вроде тех, что развелось по телевизору в конце 90хх как грязи. Этот эпизод стоит читать однозначно. Все прочее — по желанию. Тут, кстати, деталь — лазерные фонарики у зрителей, которые фиксируются оборудованием телевизионщиков для подсчета популярности того или иного артиста. Довольно высокотехнологичная электроника. Плюс вертолеты. А подняться над землей и посмотреть, кто устраивает апокалипсис — как-то не досуг?!

Итак, условное время — конец 90х. И далее апокалипсис, и уже на следующем витке — к власти приходит генерал Стужа. В реальности был еще генерал Лебедь, который тоже летал на вертолетах, если не ошибаюсь, агитируя за свою персону на выборах. Правда не прошел и осел губернатором области.

Вспоминаем выбраковку. Тоталитарное общество. Правда тут тоталитаризм квасной фашистско-совковый, но тенденция налицо — страх перед возвращением к тоталитарному строю.

Больше, правда, никаких социальных выводов по роману сделать нельзя, потому что в сюжете чехарда с возвращением, и тот мир, в котором писатель выдумывает идею Спасителя ничем кардинально не отличается от самого первого показанного нам мира телешоу, пророков и сект, т.е. общества конца 90х.

Чисто внешне, роман о потустороннем мире, но если приглядеться, слишком очевидны параллели между царством загробным и новым "экономическим" строем России. Кошель, из которого утекают мнемоны и лямишки, без которых ты — ничто, никто, зато за местную валюту — можешь хоть рай выстроить (правда недолговечный), хоть поесть всласть, хоть каких угодно излишеств, развлечений "и этсетера". И получается в этом новом мире, что счастье, может быть, и не в деньгах, но величина жизни — точно в их количестве.

И получается, что наш герой, прошедший молодым время K, и уже стариком время R, оказывается в совсем новом времени — P, поэтому кроме удачной реализации загробного мира и вопросов о памяти человеческой мы имеем социальную модель нового времени:

K R [ P ]

Итак, что же такое, это новое время P, по Логинову?

Кроме того, что все продается и все покупается, мы видим, что мир переполнен безобидными и обидными шарлатанами и мошенниками всех мастей, готовыми обобрать любого новичка, а ведь деньги здесь — непременное условие жизни, здесь даже воздух в сутки стоит лямишку. Единственный утопичный элемент этого будущего — невозможность умереть, и главное — невозможность убить или нанести повреждения (все возвращается сторицей в виде пустеющего кошелька). И правда, утопично. В реальном мире тебя тюкнут по голове, заберут деньги — и все. А здесь нет: отобрать не могут, а коли тюкнут — так сами же денег и лишатся. Этакая идеальная справедливость, вместо судов да всех юридических процессур.

С другой стороны мир, нарисованный Логиновым действительно соткан из денег и более из ничего. Все попытки найти здесь какую-то душу и приют душе обречены героем на провал: да, ему удается пристроить сына, да, его прежняя благоверная — продажна, но не со зла, а лишь потому, что ВСЕ продается и покупается. И тело, и любовь, а души — как мы уже сказали, ее и нету, лишь память, бьющаяся в агонии пропитанного деньгами существования. Здесь косвенно цепляются проблемы исчезновения прежних табу — свободные отношения, брачные контракты, возможность педофилии, отказ матерей от своих детей и еще многое. В новый мир включена, хотя и довольно неуклюже, виртуальная реальность — Доптаун, ад внутри ада, где особенно ушлые проводят остатки своих жизней, сбегая от неприглядной действительности. Пожалуй, Доптаун Логинова — это не только сеть, Интернет и компьютерные игры, та самая Матрица, о которой к 2002 году уже было столько сказано и написано, но и любые иллюзорные миры — ролевые игрища, книжные вселенные, бесконечные сериалы. В новом мире — это нам хорошо известно, — скандальная известность ничем не хуже великих достижений, а люди шоу-бизнеса — оперируют большими суммами, нежели простые домохозяйки. В аду Логинова то же самое: добрая память ничем не лучше дурной, и Гитлер обитает в Цитадели, неприступной для простых людей, вместе с Достоевским или Александром Дюма. Потому что память, оказывается, как и деньги — не пахнет.

Как в знаменитом анекдоте, где ад от рая отличается лишь отсутствием спичек, двояк и загробный мир Логинова. Это утопия для тех, кто привык к скуке, от которой необходимо отгораживаться бессмысленным времяпровождением, водкой, наркотиками и пр. — потому что здесь доступно все. Люди прожигают свою жизнь. Мертвецы прожигают остатки памяти о себе. Это же — антиутопия для тех, кому важен какой-то смысл, высший смысл, выход за границы своего "я", через "я", дальше "я", потому что в мире, где все соткано из денег, нет ничего дальше "я", да и само оно есть ли? Пристроив сына, герой не желает ничего большего, чем полностью забыться, т.е. исчезнуть навсегда, окончательно и бесповоротно, чтобы не быть причастным к миру — являющемуся по сути лишь денежной иллюзией. В загробном мире атеиста Логинова (или его персонажа?) нет Бога. Если верить Тэду Чану, ад — это отсутствие Бога. И мир Логинова — ад. Вместе с тем, ад — это и наша беспамятная пропитанная деньгами современная действительность, время P, вернее, не ад, но предостережение об этом.

Есть в романе и композиционные слабости. Во-первых, Допатун назван так из непонятного то ли подковыра, то ли реверанса перед Диптауном Лукьяненко, но дается он эпизодически, причем, при участии не героя, и не его сына, но бывшей супруги. Отчего на какой-то момент она становится главным действующим лицом романа и главное, чего нового мы узнаем о виртуальной реальности, кроме непонятной неприязни к ней автора, кажется, так и не разобравшегося в ее сути — непонятно. Лишний и не очень красивый эпизод.

Другой вопрос — целая глава, посвященная воину древности как раз перед взятием Цитадели. Зачем так много, зачем так подробно и зачем эта целая глава нужна роману?

Авторской волею жители "совка" оказались в постапокалиптическом мире. Мире-пародии, мире-издевке. Мире — собственном кривом отражении. Про этот роман много написано в отзывах на его странице, и, как верно отмечено, следует читать его, а не всякие рассуждения о. Поэтому отмечу лишь схематично о той части модели, которая рассматривается в романе.

Итак, писец, а вернее переписецсыватель произведений Федора Кузьмича ("Слава ему!") обитает в деревне, где дома не запираются, где воруют все, что плохо лежит, где старички с официальным видом у могилы произносят ничего не значащие торжественные речи и случайно найденная инструкция к стиральной машине — есть символ приобщенности к чему-то высшему. Конечно, это "совок". Не совсем, конечно, но "совок" — показанный в кривом своем зеркале.

"Мы говорим — партия", подразумеваем Федор Кузьмич. Причем, как вожди сменяли друг друга в реальности, так и в пространстве романа упоминаются несколько предшественников Федора Кузьмича (слава им всем!), и каждый из них был светочем для безграмотных "голубчиков". Причем, в "лубочном" стиле Толстой мы видим отражение того же роболепного отношения, согласно которому что царь, что генеральный секретарь, что президент для нашего с Вами соотечественника, в общем-то, едино.

Государство давало квартиры, участки, зарплату, магазины были пустыми, и повсюду громозлились огромные очереди, а все, что можно было достать, — доставалось у "спекулянтов" на рынке, и в романе мы видим, что иногда со складов что-то выдают — но, как правило, не "в пору", ломаное, порченное, с огромной очередью и всегда по норме (ведро в одни руки), а иногда — "не выдают", мурзы себе забирают, сами разъезжают перед "голубчиками", покрикивают, а государственное добро оседает в мурзиных закромах. Характерен эпизод с выдачей зарплаты за месяц: в одном окошке мурза выдает зарплату, а в другое окошко неси сразу и налог оставляй.

"Совковая" цензура выражается в том, что люди уже не помнят, кто является истинным творцом того или иного произведения — все написал, сочинил, нарисовал, изобрел и выдумал Федор Кузьмич, а писцы, вроде героя Бенедикта, его "сочинения" переписывают, мурзы это продают, а "голубчики" покупают и читают. Все без разбора. Прежние названия забыты, один из старожилов все норовит развешать таблички да столбы с надписями, мол, где Кольцо Садовое, где Санкт-Петербург, где Царицын, а то нынешние норовят забыть не то, что названия улиц, но даже и сами города величают то Ленинградом, то Сталинградом, то Федор-Кузьмичском.

В любой из деталей мира Татьяны Толстой можно найти подобные параллели, отчего повествование превращается в процесс угадывания, хоть и с тоскливым оттенком. Со временем определились: роман берет свое начало в K, откуда плавно переходит в R.

[ K R ] P

И тут символичны персонажи, названные перерожденцами. В K — они никто, рабы, которые возят сани мурз и самого Величайшего мурзы. Но вот сердобольный старожил жалеет одного из них, дескать, "перерожденец тоже человек". А перерожденцу только того и надо: хамоватый по натуре своей он хамит только больше, но в новом времени вырастает в начальники и помощники новой власти. А там и в саму власть.

Итак, новое время. Эпизод R показан исподволь, он рождается и прорастает из K, после чего прорывается переворотом, в котором можно угадать события августовского путча. Конечно, за границами метафор Толстой остались распад СССР и вообще вся внешняя политика, переворот закончился смертью правителя, хотя на самом деле — лишь его отставкой, но потому она и "лубочная сказка": ложь, но с намеком...

В новом времени на Пушкина, который "наше все", вешают сушить белье, законы лепятся новой властью один чуднее другого, впрочем, для голубчиков ничего кардинально не меняется. И вот уже вслед за Федором Кузьмичем народ скандирует (впрочем, поругивая за глаза) — Борис Николаевич, Владимир Владимирович... В новом времени залог счастья — резервуар с "пензином" в недрах земли. Намек тоже как нельзя более прозрачен. "Пензин" в руках перерожденца.

Итак, антиутопия. Впрочем, здесь не государство давит человека. Здесь самая суть человека определят химеру, которая и есть государство. "Мышь — всему голова". Вместо культурных ценностей — после открытия железного занавеса тонны низкопробного чтива (порнографии, боевиков и сериалов), которое новый интеллигент Бенедикт поглощает, заглатывает и никак не может насытить внутреннюю пустоту. В этом смысле Бенедикт Толстой — двойник Коллекционера Фаулза, он пожирает культуру не понимая ее, "коллекционирует", не видя и не желая в ней ни жизни, ни красоты. Он также, как и коллекционер, давит все непривычное, "живое", раздвигающее его узкие привычные рамки, угрожающее привычному (полному воровства, лжи, хамства) уродливому существованию.

Роман заканчивается большим взрывом, после которого все наше бытие вылетает в трубу, а русский "голубчик", извечно начинающий с начала строить свое светлое будущее, получает новый шанс и вновь, не унывая, берется за сизифово дело. Будет ли у нас такой шанс, доживем ли, переживем? На эти вопросы должен ответить читатель. В этом романе противоречив образ самой мифической Кыси, и, пожалуй, для понимания его требуется не просто прочтение, но перечтение романа. А понять его нужно. Чтобы приготовиться. Ведь однажды и за твоей спиной может возникнуть Кысь с крюком, тоскливо нацеливаясь в жилу на шее.

Жизнь персонажей романа (а здесь их несколько) проходит в Городе. Это — совсем разные люди: шутка ли, собраны не только из разных стран, но даже из разных эпох, кто-то выдернут из второй мировой войны, кто-то из революции, кто-то из висельной петли, кто-то пришел по доброй воле, кто-то от скуки, кто-то из идеалистических порывов. Первая глава, где Андрей и его сотоварищи работают "дворниками", по сути, знакомит нас с людьми и с Городом, показывая лишь некоторые из абсурдных его черт, как бы предупреждая — дальше будет еще хуже.

"Эксперимент есть эксперимент!" — этот всеохватный принцип давлеет над Городом, над персонажами. Этот принцип показывает антипонимаемость мира не только для персонажей, принуждая их смиряться с действительностью, но и для читателя, вызывая все большее недоумение и какое-то подсознательное понимание, и, кажется, для авторов тоже. Не побоюсь так сказать. В этом романе Стругацких непонимаемость является неотъемлемым персонажем и авторское непонимание — над-непонимание, непонимание высшего порядка — это единственно верный метод.

Город ползет. Подобно ползучему на рельсах городу Кристофера Приста, этот — тоже медленно переползает с места на место, с севера — на юг, оставляя за собой, как улитка, слизь разрушенных мертвых кварталов. Но если город Приста полз в погоне за оптимумом, то этот город ползет по прямой, прочерченной создателями мира Эксперимента, и на его пути не может возникнуть океан, который остановился бы его движение. Город — это метафора человечества, которое выползает из древних времен, из первобытно-общинного строя каменного века, вползает в долину зиккуратов древнего Шумера, в пустыню пирамид Египта, в в мифические предгорья греческого Олимпа, в суеверье средневековой инквизиции, в крестовые походы и завоевание Америки, в мировые войны, в фашизм, в социализм, в капитализм... Зачем это человечеству? К чему они стремится, чего пытается достичь, оставляя за собой не только разрушенные кварталы древности, но еще и отчетливый кровавый след тех, кого выжали механизмы этого механического ползучего чудовища?

"Эксперимент есть эксперимент!" — отвечает Наставник, а следом за ним и герой романа, когда один уклад сменяется другим. Одно общество сменяет другое, одна утопия обнажается до антиутопии и тут же на смену ей приходит другая. В отличие от традиционных антиутопий, где вырваться из утопичного общества является желанной целью, в романе ГО показана ничтожность такой цели: выбравшись из одной антиутопии человек тут же попадает в новую. Это уже не отчаянный последний порыв, но непрерывный процесс. Бессмысленны цели, бесцельны попытки, бесконечен процесс... Эксперимент есть эксперимент.

Метафора романа распространяется и на личность героев. Итак, последовательно человек теряет все свои опоры, свои идеалы. После очередного переуклада Андрей чувствует неуверенность, но появляется Наставник и дружески хлопая по плечу говорит: именно так и нужно было поступить, сломать себя, перешагнуть через что-то в себе. Новое общество — и герой обретает какие-то новые ориентиры, новую идеологию, новые точки опоры, но — бац! — смена курса, снова герой в замешательстве, снова ломает себя и снова оказывается прав. Раз за разом, лишаясь своих точек опоры, он все более обнажается. Обнаруживается Достоевская обреченность: ко всему подлец человек привыкает... С потерей идеологии не прекращается жизнь. Но жизнь = эксперимент. Эксперимент есть эксперимент. Жизнь есть жизнь. И герои двигаются дальше.

Действие романа происходит на нескольких уровнях. Уровень общества, уровень отдельного человека. Каждый из персонажей имеет свои начальные ориентиры и для каждого из них Город и эксперимент дают возможность обрести собственное счастье: у китайца Вана — повиновение и единение с миром, у японца Кен Си — самурайская смерть, у Фрица — логичное и понятное общество, у Андрея — какая-то форма борьбы с собой, у Изи — обретение некоей высшей Цели=религии. Еще есть уровень человеческого естества. Кроме всех этих идеальных материй, есть какие-то глупости и несуразности, просто по факту присущие человеку — поэтому жена Андрея б*дь, но он ее любит, а она изменяет и при этом любит его, Фриц — желающий счастья для всех — тут же и приравнен к Гитлеру массовыми казнями, и Андрей в конце стреляет в своего двойника хотя казалось бы, чего уж бояться — дошел до 0-вой точки.

Характерен эпизод с шахматной партией: Андрей играет с Великим комбинатором. Для Андрея комбинатор — это Сталин. Для какого-нибудь конкистадора это был бы Папа, благословивший на крестовый поход, для немца — Гитлер, для христианина — Иисус, и т.д. Комбинатор — это абстрактный Вождь. Андрей играет с комбинатором партию. Мы помним, что по сюжету — комбинатор именно Сталин, для Андрея — этот вождь всеправый, всеблагой и идеальный. Андрей обнаруживает, что играет против комбинатора, и фигуры в партии — знакомые ему люди, родные, близкие, и даже не родные, но люди, обычные, живые. Идет игра, фигуры с доски уходят, как, например, каждый из нас теряет уходящих из жизни родственников — умирает бабушка, гибнет друг в несчастном случае. Все эти трагические случайности — ходы в партии Великого комбинатора. Для Комбинатора люди — фигуры, пешки на пути к ведомой только ему Великой цели. И перед Андреем оказывается выбор: играть вместе с Комбинатором, хоть и на противоположной стороне доски, или играть против, что само по себе уже абсурдно, либо не играть, но самому стать пешкой и позволить, чтобы играли тобой.

Ирония этой игры в том, что погибают все, рано или поздно в этой партии фигур не останется, как бы хорошо ты не играл. Условно говоря, итог партии, какова бы она не была — великая или малая, светлая или не очень, — убить всех, "все там будем". Получается, что комбинатор играет только ради красоты ходов. Тут мы сразу можем перейти на уровень Бога, т.к. в Его партии тоже все погибнут, правда, и новые родятся, но для остроты эта часть метафоры опущена, ибо конкретно тебе от этого будет ни холодно, ни жарко. Твоих — не останется.

Причина первая. Вторичность.

Для начала можно посмотреть историю вопроса.

1977 год. Муркок. Бурезов.

цитата

— Да. Ты хочешь сказать, что эта помощь была обусловлена братьями Буреносца?

— Именно. Это они приходили тебе на помощь. У них нет того, что ты и я называем "интеллектом", хотя они и имеют чувствительность, и поэтому не столь сильно связаны с Хаосом, как его имеющие ум прислужники... Они могут быть управляемы, но до определенной степени, кем-то, кто имеет власть, подобную той, какую ты имеешь над одним из их братьев. И если ты нуждаешься в их помощи, то ты должен вспомнить руны, которые я сообщу тебе позднее.

<...>

Он повернул голову и увидел, что клинок покинул поверхность Земли, взмыл в воздух и летит прямо в него.

— Буреносец! — закричал он, затем дьявольское оружие пробило ему грудь. Он почувствовал остро заточенный конец меча около своего сердца, схватил его пальцами, пытаясь вырвать, почувствовал, как судороги скручивают его тело, как истекает душа из самых глубин его сущности. Почувствовал, как вся его личность поглощается клинком. Он знал, что конец его жизни будет связан с рунным мечом, что тот всегда был его роком, и понимал, что умрет именно таким образом. Этим мечом он убивал друзей и любимых, похищал их души, чтобы придать силу своей. Это было, как будто бы меч использовал его для своих целей в самом конце, что он и был в самом деле воплощением Буреносца, и что то, что было помещено в этом теле, теперь возвращается назад в то, что по сути своей никогда не было мечом. Он умирал и вновь плакал, понимая, что это уходит часть полной души меча, души, никогда не знающей покоя, но созданной бессмертной и обреченной к вечной борьбе.

Эльрик из Мельнибонэ, последний из Светлых Императоров, закричал, и затем его тело сжалось, скорчилось на земле рядом с телом его друга, и он лежал под изображением гигантских весов, которые все еще висели в небе. Затем формы Буреносца стали меняться, корчась и разбухая около тела альбиноса, пока окончательно он не поднялся над ним.

Существо, которое было Буреносцем, последнее воплощение Хаоса, который должен был остаться в новом мире, когда тот будет расти, взглянуло на труп Эльрика из Мельнибонэ и улыбнулось.

— Прощай, друг! Я был в тысячу раз большим злом, чем ты!

Манга "Кобра". Серия комиксов издавалась с 1978 по 1984 год. Один из эпизодов (район 11-го тома) рассказывает о том, как Кобра попадает к народу Мечей, которые управляют големами, т.е. существами-носителями без собственной воли. Мир Мечей напоминает средневековье, а сами они умеют "вести" своих "придатков", говорить между собой и с пришельцем Коброй, выяснять непростые отношения, в частности, борьбу за власть в своем клане.

Аниме-сериал "Кобра". Был показан с 07.10.1982 по 19.05.1983. Здесь тоже были включены эпизоды про народ Мечей, нов виде независимых эпизодов. Конкретно 20 и 21 серии первого оригинального сериала.

Это только известные мне прототипы. Но в данном случае я не умаляю достоинств идеи авторов, поскольку и в Элрике, и в Кобре народ мечей был сам по себе и герои-люди наблюдали его со стороны, у Олдей — все интереснее, события показаны изнутри, и со стороны, и вперемежку.

Но вторичность касается не только идеи живых мечей, и тут общий сюжет для меня распадается на фрагменты, давлеющие к тому или иному первообразцу.

Начало: идея с мечами, как я упоминал, — это Муркок. Далее — главный герой теряет руку и получает взамен новую — железную. Ничего не напоминает? Ага. Муркок — "Повелители мечей". Далее, сама роль перчатки: Коруму рука Кулла давала власть над миром мертвых, Чену железная рука дает возможность понимать свой меч.

Часть 2: Герою нужно учиться управляться с мечом железной рукой, а он пытается уйти от кузнеца. Ничего не напоминает? Люк Скайуокер пытается уйти от мастера Йоды, узнав об опасности угрожающей Соло и Лее. Правда, тут Люка не пустили.

Часть 3: поехали. Герой собирается идти один, верный Сэм.... эээ.... дворецкий Кос отправляется вместе с ним: "я все равно с Вами пойду". Далее идут монологи-рассуждения о Враге. А мы с Вами хорошо помним, где "Враг" именовался этим безличными обобщающим, так ведь?

Часть 5: учимся владеть мечом. Уроки на природе отчего-то очень напомнили ученичество Скива из первого "МИФа" Асприна.

Часть 6: прибыли в славный родной город, где мы ожидаем пакостей, а на нас отовсюду сваливаются коврижки с вареньем — свой Дом, почет и слава, вдовствующая красавица. Уж не Фраем-ли запахло? Хотя, возможно, просто 9*-ее просто были тем временем, когда читателю хотелось халявы.

Причина вторая. Нарушение логики.

Хороший мир, где все владеют мечами, а если не мечами — то кинжалами, веерами, ятаганами, копьями, дубинами и пр. А кормит народ кто? Авторы просто заваливают подробностями военных развлечений-состязаний, деталями вооружения, легендами и тд и тп, а вот как-то экономика опять ускользает от внимания Олдей (подобное, я заметил еще в рассказах сборника "Ваш выход").

Ладно, допустим. А почему в мире клинков не разговаривают вилы крестьян? Чем так уж отличается клинок от подхваченной оглобли? И если кинжалы/боевые топоры/палицы/алебарды и пр. — говорят, то почему не говорить крестьянскому топору, молоту кузнеца? В конце концов, если дело в имени, тогда молот кузнеца вполне может иметь имя. Если же дело в боевой принадлежности — тогда как же быть с обломком Дзю-Тэ?

Вообще, авторское отношение к мечам/оружию крайне неопределенно: что считать оружием? Меч? Рукоять? Лезвие? Когда меч умирает? Его же можно перековать и даже гниющие на дне моря мечи еще подлежат восстановлению хоть какому? Да и даже осколком меча сохранившим рукоять можно отрубить руку? С копьями и подобным вооружением оказывается еще интереснее: что есть копье? Наконечник? А как быть с цепом, с нунчаками? Где две деревяхи на цепи? Или бывали еще такие железные шары с шипами на цепях — как тут — разбил цепь — труп, перековал цепь — опять в строю? А как копье осознает себя — с древком или нет? Или ощущает древко как дрын воткнутый в ..., извините за бурные эмоции.

Ладно, допустим. Люди могут влюбляться друг в друга. Но как авторы себе представляют "влюбленных" мечей и что они со своей любовью будут делать? А между тем, мечи смотрят не мечей-девушек и оценивают их подобно тому как мужские персонажи оценивают женщин-людей. А как бытьс детьми? Как два любящих клинка заставят кузнеца выковать им потомство? Если по сюжету, у каждого блистающего — свой придаток, а у "повитухи"-кузнеца, между тем и свой меч имеется? Или мечи куют все кому не лень? А как быть с родительскими правами? А вдруг ребенок не твой, а от соседа-меча? А как быть с генами? Мечи-уроды? От какой-нибудь алебарды и кинжала Сай? Древко + Сай = Вилы. См.выше

Логика мира нарушается во многом. Блистающие не проливают кровь. Ага. А откуда берутся кожаные шкуры (коров) для чучелов на турнирах?

Или вот деталь: во сне герой слышит имена людей и их мечей, кто идет первым в списке — "Артур" и меч "Эскалибур". Класс! Какое отношение реальный герой имеет к выдуманному миру Кабира? Ведь авторы так старательно описывают географию, нравы, народности и историю своей земли, что трудно как-то оказывается совместить с нашей реальностью. Ан-нет. Артур. Или еще — Тор с молотом, Один. Мне показалось, их тож назвали. Откуда в Японии Скандинавские боги?

Это — что касается выстроенного мира.

Что же касается событийной канвы, два примера, пока свежо в памяти: глава 15, ближе к концу.

1. Коз со своими клинками видит в городе Но-Дачи, возвращаются к Чену, а тот в это время "беседует" с харзийцем, Коз как ни в чем не бывало начинает "упражняться" и ломает подставку Единорога, там находят записи о клятве 13-ти. И это тот Коз, от чьего глаза не могла ускользнуть никакая деталь? Хваленый "совершенный" дворецкий? Как ребенок "забывает" о важном сообщении. Играется с клинками? Глупость. Станиславское: нвр.

2. С самого утра события происходят одно за другим. Коз возвращается из архива. Они с гером сверяют найденные сведения с бумажкой старухи. Далее она сама приходит. Разговор с нею. Затем Харзиец, разговор про тусклых. А где все это время находится Обломок — шут и мудрец? Его оказывается забыли наверху. Это когда вокруг происходят события, о которых он — единственный кто может разобраться, — его "забывают", причем не один и не два раза. Опять — нвр.

Причина третья. Нвр.

Для иллюстрации приведу пример из своей небогатой практики. Когда я закончил свой рассказ-повесть "Последний приют" и отдал нашему литконсультанту, то получил неплохой разбор с пометками, над чем еще нужно поработать. И вот был у меня эпизод, когда главный герой попадает в пожар, не может из него выбраться и должен уйти в говорящую книгу, стать ее частью. Первоначальный вариант:

цитата

В глазах или в мозгу мельтешили всполохи света.

<...>

Он, Влад, был создан по образу и подобию Того, который был вначале. Но вначале было слово. И он – безначальный был тем словом. А что такое слово, как не кристаллизовавшаяся мысль. И если существа воплощенные мыслью смогли восстать против создавшего их света и погрузить мир во тьму, то почему бы ему, созданному по образу и подобию слова, воплощенного мыслью, не управлять этой реальностью при помощи мысли и слова?

_

Огня не было. Оглянувшись по сторонам, Влад обнаружил себя за столом, на котором громоздились книги.

Обратите внимание, словоблудие и сразу переход на то, что "должно быть". Вместо конфеты, читатель получил фантик: есть то, что должно быть, но нет того, что называется "как". А ведь это — самое интересное. После переработки:

цитата

Тело уже не подчинялось, да и разум, пожалуй, тоже. Влад лежал с закрытыми глазами, прижимая Книгу к груди, а огонь бушевал уже повсюду, жар стоял нестерпимый, но Влад уже ничего не чувствовал. Одуревший, будто напичканный наркотиками или обезболивающим, он точно провалился в глухой подвал, в яму из собственных бредовых идей.

В темноте этой ямы то, что еще осталось от сознания Влада, отчаянным усилием воли вызвало образ Книги, щемящий, точный до мельчайших подробностей. Влад мысленно раскрыл ее и вгляделся не в буквы, не в страницы, – он смотрел глубже, сквозь пласты личностей, он пронзал их одну за другой и будто падал в зияющую вселенскую воронку, в небытие. Он падал в ирреальный мешок, который вне времени и вне пространства заполнен абстрактными структурами: сюжетами, образами, мыслями, – мир эйдосов. Он падал в бездонную бочку несуществующего.

_

Огня не было. Оглянувшись по сторонам, Влад обнаружил себя за столом, на котором громоздились книги.

Я этот случай хорошо запомнил. И в этом отношении, комиксы и мультик про Кобру намного лучше книги Олдей, потому что там — не отверишься банальным: я засмеялся, позвякивая... Как меч может смеяться? Особенно, если он не говорит с человеком? Не произносит ни звука? Как меч может с удовольствием расположиться на подставке, повиснуть на ковре, потереться о чью-то ногу? Как он может спать (не говоря уже о "зачем")? Пусть в яп. мультике Мечи говорят с Коброй, зато я точно вижу "как" они позвякивают, раскрывают рот, хохочут, ругаются, подпрыгивают, падают, не пойманные своими "придатками". Олди же загнали себя в тупик: 1) надо показать, что мечи живые, 2) надо показать, что люди этого не видят. Поставили задачу — и не решили ее. Идея хороша — но в реализацию НЕ ВЕРЮ!

В то же время, Азимов в "Сами Боги" показывал иную цивилизацию, а "Шекли" в специалисте- показывал симбиоз нескольких цивилизаций, которые принимают в свою группу — "человека". И там подобных вопросов не возникало. Значит, кирпичи на авторские спины.

Это же касается моментов "слияния" Меча и героя. См. выше примеры из моей практики. НВР!..

Причина четвертая. За стиль.

За хреновый стиль. Частично, это касается и предыдущей причины. Потому что неумение описать то, что хочешь донести — есть недостаток стиля.

С другой стороны. Если оценивать не то, чего нет, а то — что есть, что же мы получим.

1. события, события, события — это пошел туда, потом туда, увидел то, сделал се, поговорил с тем, и до бесконечности.

2. кроме того, все это перемежается описаниями деталей оружия: кисточки, бантики, колокольчики, лезвие заточено с одной стороны, с двух сторон, лезвие прямое, длинное и короткое, выгнутое и опять до бесконечности. Кроме того, все это сдабривается невероятно подробными описаниями: кто и из каких мест, попутно история этих самых мест, многоэтажные титулы, описание характеристики рода-племени, география-геополитика-родовые отношения.

3. наконец, разбавляется все это витиеватыми словесными конструкциями, претендующими на изящность, но при этом довольно безвкусными и местами опускающимся в район плинтуса юмором.

цитата

— Что?! — возмутился Сай, тоже сообразивший, что к чему. — Меня, подлинного Блистающего, известного древностью своего рода, которые ведет начало…

— Из дерьма, — прозаически закончил за него Обломок. — И в него же вернется!

— Хорошая мысль, Дзю, — с удовольствием поддержал шута Единорог. — Вот в ближайшем караван-сарае отыщем палку подлиннее, примотаем к ней этого умника, затем попросим пару Придатков спустить шаровары и потрудиться во имя великой идеи — и пусть наш друг займется тем, чем ему положено!

...

— Это ты здорово придумал, Высший Дан Гьен, — подчеркнуто церемонно признал Обломок. — Небось, у меня научился… Дело говоришь! Чем таскать за собой эту обузу, лучше его к полезному труду пристроить. Местность тут сельская, лошадей с овцами невпроворот, да и Придатки не брезгуют пару раз в день под куст присаживаться — так что без работы не останется, со всех трех концов рыть станет…

...

И Сай, как говаривали кабирские стражники-айяры, раскололся.

...

И убили Друдла!

Вот не умею я спокойно рассуждать… Как вспомню последний бой шута, так готов Сая этого узлом завязать! Я руку свою родную, отрубленную — и то простить готов, а Друдла никогда и никому не прощу.

(мне кажется, с "вот" начинается как раз спокойное рассуждение, а так — какой-то фарс выходит)

...

«Ты у меня спрашиваешь?» — поинтересовался я.

Единорог не отозвался.

Тогда я сказал ему, что это совпадение. А он сказал мне, что когда меч в десятый раз не попадает в собственные ножны, то это не совпадение, а привычка. И не с нашим везением кивать на совпадения. А я сказал ему…

А Кос сказал мне, чтобы я прекратил бормотать себе под нос невесть что, и шел спать.

Ну, мы и пошли спать.

Насчет последнего: не то что бы мне этот "легкий штиль" был неприятен, но вот как-то диссонирует он у меня с серьезными вопросами: вроде тут же убивают, тут же и шуточки. Подобное у меня было с Максом Фраем — тут кишки наворачивают — тут же камру пьют. Несерьезность какая-то.

Итак, если (1) пересказать довольно легко, а (2) и (3) безболезненно отбрасывается, то что в тексте остается в итоге? Пустышка? Итак, место действия — что-то восточное, учитывая, что мечей здесь навалено много и всяких, то география получается от Европы до Китая, включая Турцию. Правда, все как-то вполвалку: тут тебе и длинные и вместе с ними ятаганы, и тут же восточная "Метла". В одном городе. С другой стороны, в самой первой главе, когда мы знакомимся с героем — Единорогом, — наблюдаем его бой в стиле пьяницы: куда девалась вся его китайская подноготная=философия? Чтобы быть выдающимся бойцом люди-воины тренируются медитируют и пр., даже мне не знатоку это ясно, а у Олдей что — европейский щеголь и вдруг один из самых "крутых" клинков столицы, который проигрывает Но-Дачи не из-за самоуверенности, а только потому, что тот был готов убивать, а наш нет. Думать-то Единорог начинает с главы 15-ой только.

Причина пятая. За стихи

Убрана, как несостоятельная. Авторы не виноваты. Это были не их стихи.