***
Что будет сниться мне, когда оркестр небесный
возьмет последний звук и прекратит играть...
Нерукотворный мир, пленительный и тесный,
я так тебя люблю, что страшно умирать.

Ты вычеркнул меня из списков лиц полезных
и вытеснил давно из всех очередей.
С тех пор и вижу то, что называют бездной,
когда гляжу в глаза животных и людей.

Надломлено перо и пальцы онемели,
но я пишу к тебе и коротаю ночь.
Я так тебя люблю, что Свет в конце тоннеля
не обещает мне страх смерти превозмочь.


ПЕСНЯ РАЗУМА

«Я становлюсь и сорняком, и злаком;
сырьём для статуй и надгробных плит,
когда Душа в преддверии стоит
подобьем вопросительного знака...
Она ребёнка пестует и зверя.
Меня призрев, не спросит ни о чём.
Я требую стучать в любые двери.
Она их отворит своим ключом.

Благодарю за редкую удачу.
Не пробую решать давнишний спор.
Я для Неё порой так мало значу,
как для семи ветров глухой забор.
Я ничего не значу в час рассветный,
спелёнутый таким глубоким сном,
что кажется, уносится бесследно
весь опыт мой и даже мысль о нём...»

Блажен, кто осознал своё сиротство,
кто таинством сосуда дорожит.
Рассудок прав. Но право первородства,
Душа моя, Тебе принадлежит.



РЫБА

Рыба в прозрачной воде видит тебя, рыбака,
или блесну на уде, если река глубока.
Не сомневайся, она видит, как ты сквозь очки. -
Ей и наживка видна, и поплавок, и крючки.
Если прозрачна вода, в ней отражается мир:
дерево, лодка, звезда, бельма озоновых дыр,
призраки мертвых планет, пепел и ядерный снег,
небо, которого нет... Лодка, река, человек,
лунного света пятно, пристальный взгляд рыбака...
Рыба уходит на дно, если река глубока.



СНЕГИРЬ

Держись, держись за ту же ветку -
ту, на которой он сидит!
Вот для него ни дом, ни клетку
не надо покупать в кредит.

Он лучше, чем любой из многих,
к зиме сибирской снаряжен.
Ты в марте обморозил ноги,
а он – летающий пижон –

тебе поглядывает в спину,
не уставая клюв точить,
как будто он клевать рябину
тебя желает научить.

Под ним едва качнулась ветка,
качнулась ветка, ветер стих...
И как ни похудей ты, детка,
она не выдержит двоих.



СТАРАЯ ТЕМА

Промолчи, если нечего больше сказать,
если незачем узел на память вязать.
За тебя мне деревья ответят грядущей весной,
был бы ветер, а ветер едва поспевает за мной.
Это прежде, когда всё казалось чужим и большим
в этом мире, не думали мы, что грешим.
А теперь ты не знаешь, как надо со мной поступить.
Ты ведь тянешь на дно, а меня еще рано топить.
Я еще пригожусь, не тебе, так ему или ей,
если выплыву где-нибудь, точно не в жизни твоей.
Для меня не останется места: по всей широте
будут новые люди на лодочках, эти и те,
бороздить океан, что зовешь ты пространством своим.
Поднимаю стакан я за тех, кто присытится им.
Для меня океан твой, любимый, когда я одна, —
капля влаги в стакане, что я осушила до дна.
В этом малом остатке нет жизни и гибели нет,
хоть на добрую треть из воды состоит белый свет.
Я воды не боюсь...
Так сказала когда-то Муму
перед тем, как исчезнуть, глухому дружку своему.

Сколько весит счастье? Может, столько,
сколько два невидимых крыла?
Или столько, сколько весит долька
новолунья? Невесома мгла,

только юный месяц – невесомей,
раз плывёт по ней, как по воде…
Ну а горе? Ночи всё бессонней
и длинней… Так сколько же в беде

фунтов лиха и свинца печали,
сколько в пересчёте на тротил
килограммов, взрывчатых вначале,
тех, что станут мрамором могил?

Сказывают, где-то пункт открыли,
где пять литров крови обменять
можно хоть на ангельские крылья –
чтоб, взлетевши, в скорбь упасть опять.

Сколько весит, скорчившись от боли,
сердце? Сколько – мёртвая душа?
На весах и злой, и доброй доли
вместо гирь – три ломаных гроша.

* * *
Когда чурается пера
почти что найденное слово,
и от заката до утра
строка никак не сыщет крова
под сенью трепетной свечи
на изнывающей бумаге,
то, как ни припадай ко фляге,
поэт, – подобен ты бродяге,
заблудшему в чужой ночи.

Ты просто не нашёл ключа
ни золотого, ни лесного
и не попал в поток луча
космического, ибо слово
и вся строка лишь в нём парят
между полярными мирами,
верша невидимый обряд
прикосновенья к общей драме.


* * *
Ускользает серебро воды
каплями неядовитой ртути,
струями расплавленной слюды,
жидким хрусталём прозрачной сути;

а над ней, кристальною рекой,
чьи незамутнённые извивы
сопрягли движенье и покой,
плачут ветви у плакучей ивы.

Слёзы листьев капают в струю
а струя и в заводи и в плёсы,
словно золотую дань свою,
прячет эти золотые слёзы.

Пусть ещё не близки холода,
далеко пускай до ледостава, –
но скользящим холодом вода
закрепляет за собою право

через все заставы умыкнуть
серебро своё и слитки листьев
и, явив прозрачную нам суть,
стать ещё загадочней и мглистей.

* * *
Дрожите, листья. Трепещите, свечи.
Мечитесь, тени, по стене и в роще.
Такой уж странный ветер в этот вечер,
что от него и площадь стала площе.

Бушуют в роще вековые кроны.
Во фьордах улиц – свист, как перед дракой.
Сегодня ветер наш от обороны
вдруг перешёл в атаку за атакой.

Врубаясь в рощу, как в преддверье сечи,
плащами плещут всадники лихие
ночного ветра… Ветер ищет встречи
с какой-нибудь под стать ему стихией.

С огнём ли? С водопадом? С горным кряжем?
Пожалуй, он и сам не знает точно.
Но, одержимый нам невнятным ражем,
он жаждет схватки с ровнею – и точка.

Они сойдутся в битве – ну и ладно.
Авось не мы заплатим головами…
Что ж подле них нам ощущать досадно
себя беспомощными муравьями?


* * *
Спаси, Всевышний, нас от правды,
от той, что знаешь только Ты.
Отец небесный! – свой устав Ты,
конечно, помня, – с высоты,

доступной лишь Тебе, – на души
греховные своих рабов,
не правда ли, ты не обрушишь
всю правду без обиняков?

Нам знать её не только рано,
но более того – нельзя:
когда в душе такая рана,
то тщетна всякая стезя.

С ней всякий путь – в долину тленья,
где ворох праха и труха
да пепел, – но ни исцеленья,
ни искупления Греха…

Всеведущий! Конечно, прав Ты:
вся суть не в правде, а – в любви.
Так в тяжкий час наш вместо правды,
нам эту истину яви!


* * *
На закате горестного дня,
на меже с бессонницей непервою,
вдруг спросил Он: «Так же ли в меня
веруешь?» И я ответил: «Верую!»

Позже, после всех моих потерь,
Он шепнул мне в Воскресенье Вербное:
«Веришь ли во что-нибудь теперь?»
И шепнул Ему в ответ я: «Верую!»

«Но в меня ли веруешь, скажи,
ты, служивший правдой мне и верою,
а пожавший поле слёз и лжи?»
«Я, – сказал, – в одно и то же верую».

«Так во что же веруешь тогда,
ты, кому всей жизнью выжег нервы я
и кого привёл теперь сюда?»
«А в Тебя и в Русь Святую верую!»

«Несмотря на всё?» «Да нет, смотря
в самый корень. Потому, наверное,
сам себя по-русски матеря,
всё равно в Неё с Тобою верую!»

Девять жизней.
Поэтический сборник.
ISBN: 978-5-4483-2397-3

https://ridero.ru/books/devyat_zhiznei/re...
https://www.amazon.com/dp/B01LXLEJK7
https://www.litres.ru/aleksandra-davydova...

В книге представлены образцы поэтического творчества посетителей одного из лучших литературных порталов Рунета — сайта «Лаборатория Фантастики».
________________ ______________________________________________________ _

Говорят, у кошки девять жизней.
Наверное, в какие-то моменты данной гипотезе можно поверить, наблюдая за этими удивительными созданиями.
У человека, к сожалению, только одна жизнь. Черновиков нет, всё пишется один раз, и набело. Ошибки недопустимы — не исправишь и не начнёшь с чистого листа.
Но есть выход.
Создать иллюзию — и поверить в неё. Изменить реальность. Собрать девять — в одном.

Девять жизней, соединённых общим — любовью к поэзии, очарованием красоты поэтического слова, желанием при помощи рифмы выразить то сокровенное, что не даёт покоя, рвётся наружу и обретает зримые черты на бумаге.
Девять поэтов, таких разных и таких похожих — умением удивляться чуду, видеть красоту мира через магическую призму поэзии, желанием поделиться этой красотой с окружающими.
Девять голосов, объединённых общим дирижёром — музой гармонии, мыслерифмой.
Читатель, без страха и сомнений ступай навстречу неизвестности, в океане надежды, под парусом Поэзии, к берегам своей мечты.

Они с тобой — девять голосов, девять поэтов, девять миров.
Девять жизней.
______________ __________________________________________

Вышеизложенное есть ни что иное, как предисловие к новой поэтической книге — плоду коллективного творчества фантлабовцев.
Долго собирались, долго запрягали, и вот, наконец — результат.

В книге представлено девять авторов. Каждый — со своим видением мира, своими мыслями и эмоциями,
Своим неповторимым словом, со своим взглядом на жизнь.

Не буду много говорить — открывшим сборник стихи всё поведают сами за себя.

Авторам — вдохновения, новых стихов, неустанного удивления чуду, без которого нет поэзии.
Читателям — удовольствия от чтения, новых мыслей, радости и позитива от встречи с живым словом.

Август Августейший

Как юн июнь и как декабрь сварлив,
и как апрель красою неприметен,
так месяц август всем старозаветен
с монаршим милым именем своим,
с луною, как с державою овальной,
особенно вот здесь в провинциальной
не то чтобы отчаянной глуши,
но в древней позолоте вязких кленов
вдоль тополей иконно удлиненных
на улицах, где в полдень — ни души.

Он царствует на свой особый лад,
и гордое, и в то же время — птичье,
пусть бывшее, но все-таки величье
кладет печать на жизненный уклад
скворечен с одиноким переливом,
задумавшимся на ветвях наливом,
медлительнейшим окриком речным,
когда путем заоблачных излучин
скорей ладьи выносит, а не тучи,
ладьи, но с явным запахом мучным.

Придуманный, но с собственным дворцом,
он знает толк в пленительной оскоме,
быть может, даже в этом самом доме
и балуется слабеньким винцом
с утра у этой самой занавески,
где истекают сладким цветом фрески
и вертит тканый нитью сарафан
такая ж старомодная царица:
чем наше захолустье — не столица,
тем паче на ногах у нас сафьян.

Периферийный август, мой чудак,
поставивший на все свои отметы,
он коронован только долгим летом,
как яблоки в приглушенных садах,
на всем храня упадка отпечаток,
бутылок и романов непочатых,
рисунков и других хороших дел,
присутствует на самой светлой тризне
и видит, что все хлопоты о жизни
лишь вилами черкают по воде.


К. Бальмонт

***
Как ясен август, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.

В нем кажется ошибкой полдень знойный,-
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.

В последний раз, пред острием серпа,
Красуются колосья наливные,
Взамен цветов везде плоды земные.

Отраден вид тяжелого снопа,
А в небе журавлей летит толпа
И криком шлет "прости" в места родные.



А. Ахматова

***
Он и праведный и лукавый,
И всех месяцев он страшней:
В каждом Августе, Боже правый,
Столько праздников и смертей.

Разрешенье вина и елея...
Спас, Успение... Звездный свод!..
Вниз уходит, как та аллея,
Где остаток зари алеет,
В беспредельный туман и лед
Вверх, как лестница, он ведет.

Притворялся лесом волшебным,
Но своих он лишился чар.
Был надежды «напитком целебным»
В тишине заполярных нар...

А теперь! Ты, новое горе,
Душишь грудь мою, как удав...
И грохочет Черное Море,
Изголовье мое разыскав.



Д. Самойлов

***
Покатилось лето под гору.
Август. Тихие деньки.
Подложив туманы под голову,
Тихо бродят ручейки.

Млечный путь клешнёю рачьей
Тихо движется к рассвету,
Осторожно поворачивая,
Ворот медленного лета.

Осторожней, осторожнее
Вейте, ветры, надо мной,
Чтобы месяц новорожденный
Не пугался тьмы ночной.


Гарсиа Лорка


***
Август.
Персики и цукаты
и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.

И смеется тайком початок
смехом желтым, как летний зной.
Снова август.
И детям сладок
смуглый хлеб со спелой луной.

(Перевод А.М. Гелескула)




И. Гофф


***
Скоро осень, за окнами август,
От дождя потемнели кусты,
И я знаю, что я тебе нравлюсь,
Как когда-то мне нравился ты.

Отчего же тоска тебя гложет,
Отчего ты так грустен со мной,
Разве в августе сбыться не может,
Что сбывается ранней весной?

За окошком краснеют рябины,
Дождь в окошко стучит без конца.
Ах, как жаль, что иные обиды
Забывать не умеют сердца!

Не напрасно тоска тебя гложет,
Не напрасно ты грустен со мной,
Видно, в августе сбыться не может,
Что сбывается ранней весной!...

Скоро осень, за окнами август,
От дождя потемнели кусты,
И я знаю, что я тебе нравлюсь,
Как когда-то мне нравился ты.

Холодеет земля, надвигается мгла,
Заплутавшая тень до ворот добрела...
Где-то ветер в бору отпевает зарю, -
Или в сердце поёт? — и сквозь пенье смотрю,
Как луна встаёт за горою.

На подворье среди потемневших берёз
Проступает колодец и брошенный воз,
У блеснувших колёс на обочину лёг
Неприкаянный дух, не нашедший дорог
Этой тёмной поздней порою.

Под окном, заглядевшимся в око пруда,
На промокшей траве догорает звезда.
Мёртвый вереск у ног — как сухое жнивьё.
И так дивно мне вымолвить имя своё
Этой тёмной поздней порою!..

Только тень моя, днём исходившая луг,
Пустоту моих стен заполняет вокруг
Да серебряный круг выступает из тьмы:
Это пруд увидал — по-иному, чем мы,
Как луна встаёт за горою...


Ночь

Небо смерклось. Село налилось синевою
И плывёт миражом, высветляясь волнисто.
Сиротеет простор от собачьего воя
И дрожат облака, серебрясь, как монисто.

Кой-где свечи мигнут, как туманные звёзды,
Голова замаячит в окне развалюхи -
Сновиденье окна... В опустелые гнёхза
На ночлег забираются сонные духи.

Запах мокрой земли и продрогшего сада
Весь настоян на хмеле медового лета.
На губах поцелуй оставляет прохлада, -
От кого он? Не знаю... Не с нашего света...

А в распахнутом небе, изогнут и светел,
Новый месяц звенит золотою подковой.
Реет ангел — не зная, что кто-то заметил, -
И глядит, синеглазый и золотобровый.
В узкий месяц, а в зеркале этом двурогом
Отражается взгляд, озабоченный богом.


Радуга

Слышно его было, как бежал он к пашням -
Тёплый дождик майский, по колено в жите,
Весь забрызган солнцем, косо растрепавшим
Облака льняные в капельные нити.

В пыль дороги грянул, брызнул веткой вербной,
Тенью камни тронул, замер на минутку
И, заворожённый тишиной мгновенной,
Вдруг остановился, вслушиваясь чутко.

Время ему глянуть, как над мокрым житом,
Половину мира обнимая сразу,
Радуга возникла маревом размытым -
Словно бы видна прищуренному глазу.

Вольные мерцанья обернулись целым
И вратами света над землёю встали.
Чтоб тебе напомнить, как на свете белом
Ты весь век ютился у ворот печали.

Чтоб тебе напомнить, как, сожжённый бредом,
Вслушиваясь в душу, вглядываясь в морок,
Ты к мирам поднялся за разводы створок,
Так и не успевших затвориться следом.



***

Сонным солнцем разморило стены.
Вразнобой часы стучат на полке.
На помойке блещут драгоценно
От очков толчёные осколки.

Ласточка ли взмоет из-под крыши -
Стены так и тянутся за нею.
Всем чужой, лежит комочек мыши,
На траве взъерошенно темнея.

Из окна, задёрнутого шторой,
Кто-то мечет зеркальцем девичьим
Золотую змейку, за которой
Я слежу с притворным безразличьем.


***

С утра жара и гомон, как на рынке,
Но вот и сад — и гул уже слабее.
Скамейки вснились в золото тропинки.
И спит песок, в тени их голубея.

Крыло пролётки с кучерской спиною,
Внезапно завернув на перекрёстке,
Открыло окон солнечные блёстки
И распахнуло даль передо мною.

Мой пёс, поковыляв на солнцепёке,
Наморщил нос и смотрит с интересом
На вывеску с облупленным железом,
Писклявую от воробьиной склоки.

Помешанная бродит перед садом
И сослепу роняет на дорогу
У ящика, пригробленного рядом.
Письмишко, нацарапанное богу.


Первая встреча

Первый шаг за могилой...Гнилые ворота...
Осторожней ступай...Вот и вновь мы одни!..
Ты всё та же? От прежней осталось хоть что-то?
Взгляд мой меркнет...Уверь — хоть рукою махни!

Уверений не будет — навек отзвучали.
И никто в нас не верит — от нас ни следа...
Смолкли радости в нас и устали печали
Время ткёт по углам паутину гнезда...

Уступи же дорогу — туманам и совам!..
Хоть одно наяву — при дороге копна...
Что же ты плачешь? Живые не вспомнят и словом,
Наши боли для них — лишь два лунных пятна.



Мимолётность

Дребезжанье стекла от мушиного пляса.
Взмывшей ласточки след на хрусталике глаза.
Тень руки на обочине...Всё бестелесно,
Всё — ничьё. а возникнет — и верит: воскресло.

И уж так петушится на кромке безмолвья.
Так отважно исходит лазурью и кровью!
А само так мало, что не стоит и слова.
Только фон. Белый дым в оторочке лиловой.

В воробьиных зрачках потонувшие дали.
Мы с тобою — в лесу. Были мглою? — Бывали...
Встреча тела с травой. Твои губы в тумане.
Небо настежь...Агония пчёл на поляне...

Мёртвой девочки лента в бурьяне и хмеле.
Луч зари, распылённый слезами капели.
Вера всплеска речного в его повторенье
И моление к вечности в белой сирени.

И шаги человека, который по лугу
Дебри тела проносит легко и упруго.
И теряется в них, озираясь со страхом,
И оттуда завидует миру и птахам.



( переводы А.М. Гелескула)