Согласно аннотации, согласно заголовку, а также согласно некой принятой в романе идеологии, "Живущий" — роман о том, как "человечество превратилось в единый, постоянно воспроизводящий себя организм". Когда я это прочел, то сразу подумал, что выстроить подобный сюжет очень трудно, ведь в любом сюжете должны быть самостоятельные, независимые друг от друга субъекты действия. Ну, разве что объединенному человечеству будут противостоять одиночка-изгой. Изгой в романе Старобинец, действительно есть, но дело не в этом. Дело в том, что при внимательном чтении выясняется: на самом деле единый общечеловеческий организм — Живущий- вовсе и не существует. То есть и автор, и герои уверяют, что он есть, и даже в конце герои слышат стоны умирающего Живущего — но в чем заключается его существование, помимо стонов, остается совершенно не ясным. Во всяком случае, все люди в изображенном в "Живущем" мире являются совершенно самостоятельными личностями, обладающими свободой воли и возможностью взбунтоваться против социального целого. Таким образом, Анна Старобинец на самом деле написала роман совсем о другом. О чем же?

Прежде всего, в "Живущем" изображено общество, в котором реинкарнация (переселение душ) объявлено официальной доктриной, и более того — налажен онлайновый автоматизированный учет того, когда и где возрождается только что умерший человек. Всем "переселяющимся душам" присвоен идентификационный код, число душ постоянно (3 млрд.), между смертью и новым рождением души в нормальном случае проходит 5 секунд, поэтому смерть называется "5 секунд тьмы". Старбинец делает безусловно логичные выводы о том, какими свойствами должно обладать такое общество.

Во-первых, в нем отсутствет забота о стариках, поскольку нет смысла длить мучительную дряхлость, если есть возможность переродиться молодым. Всех достигших 65 лет убивают, а до этого рекомендуют лишить себя жизни добровольно.

Во-вторых, падает любовь к детям, поскольку истинным наследником человека является его собственное перевоплощение. Всех детей, достигших 7 лет отдают в интернат, материнская любовь считается преступлением.

И вообще ценность индивидуальной жизни падает, поскольку бессмертия души в реинкарнациях все равно гарантировано. Можно сказать, что идеология тоталитарного суперорганизма является всего лишь идеологическим прикрытием для дискредитации телесной индивидуальности в таком социуме.

Любопытна также концепция наследственной преступности: те, кто во всех перерождениях склонен к агрессии, с рождения до смерти содержится в исправдомах. "Карма", таким оразом, становится юридической категорией.

Вторая тема, которая в "Живущем" несколько механически присоединена к теме реинкарнации — тема виртуальности. Тема, разумеется, не новая, но, поскольку она актуальна, то любое здравое рассуждение о ней может представлять интерес. Между тем, Старобинец делает аспект на очень важном аспекте проблемы. В "Живущем" все люди безаппаратно, прямо в "моз-в-мозг" подключены к некоему интернету ("социо"), и способны одновременно находиться всеми своими органами чувств в нескольких мирах. Материальная реальность для них — лишь один из слоев этой многослойной вселенной, так называемый "первый слой"- а всего слоев не то 11, не то больше. И последствия этого очень характерны: потеря интереса к реальности и упадок материальной культуры.

В новелле Леонида Каганова "Нульгород" описывается аналогичная ситуация: люди могут переселяться в виртуальность, и в силу этого большинство населения Земли просто покончило с собой, города обезлюдели. У Старобинец та же самая коллизия решена более мягко: все живы, но всем наплевать на телесную сторону реальности. Быт в упадке, люди не следят за своей внешностью, спят на полу, уровень медицины понизился, космические исследования свернуты, не-виртуальный секс стал принудительной обязанностью ( как это предсказывал Лем в одном из своих эссе), промышленность, судя по всему, перестроена на социалистических началах с соответствующей потерей качества продукции. Любопытный и очень убедительный мысленный эксперимент, показывающий, как такая неуловимаяя материя- "потеря интереса" — может влиять на культуру и экономику.

В сюжете "Живущего" много неясностей и логических нестыковок, но это в конце концов не так уж и важно. Роман талантливо и увлекательно написан, и он очень точен в анализе свойств изображаемых гипотетических миров.

"СССР (ТМ)" — роман о строительстве утопического города, впитавшего в себя дух СССР. Если быть точнее, он впитал в себя дух не СССР, а лживой советской пропаганды, дух того, чем СССР пытался казаться, и чем он никогда не был. То есть – рассказ о том, как попытались «в металле» построить залитый светом мир с советских плакатов про счастливых трудящихся и богоподобных пионеров.

Ну, допустим, для фантастики нет ничего невозможного, и вроде бы об этом же – вышедший почти одновременно роман Марии Чепуриной с почти таким же названием- «С.С.С.М.» Но у Чепуриной – подчеркнуто виртуальная, если не пародийная реальность.

А у Идиатуллина?

Какой-то литератор (не помню кто) очень точно сказал про Ставрогина, героя «Бесов» Достоевского : все персонажи романа восхищаются его личностью и умом, а в чем проявляется его ум и прочие качества – читателю совершенно не видно. Вот и про город Солнца Идиатуллина хочется сказать: все восхищаются утопическим градом, в котором жизнь у всех прекрасна и полна смысла, а что такого замечательного в этом городе — мне совершенно непонятно.

Построили в лесотундре среди комаров заводы, где делают всякие классные штуки: электромобили, экранопланы и смартфоны лучше японских. Рабочим дают квартиры, хотя не всем успели: некоторые живут в бараках.

Но тех, кто беспредельничает в общежитиях, жестко выгоняют.

Снабженцев, которые воруют, тоже выгоняют.

Школа для детей там хорошая, потому что преподают ученые из местного научного центра. И учат там не только английскому и немецкому, но и языку хантов (потому что на территории ХМАО), и татарскому (потому что — см. фамилию автора). Полезные навыки. По мне бы лучше латынь.

Благодаря налаженному трамвайному сообщению и электромобилям в городе нет выхлопных газов и чистый воздух – хотя, на мой взгляд, в городе на 5 тысяч человек посреди лесотундры проблемы чистого воздуха в любом случае не было бы.

Так вот: это всё. То есть вот это вся утопия, весь смысл жизни и все плакаты, залитые светом. Откуда, собственно пафос? Почему все герои весь роман плачут от счастья и писают кипятком? Как говорил Ильф, радио есть, а счастья нет. Построить заводы можно, построить жилье можно, и даже можно получить прекрасный смартфон с выходом в интернет и с дюжиной дюжин дополнительных функций, но, это что – Утопия? Рай? Смысл жизни? Я ничего не понимаю. Я не могу представить, что себе вообразил автор и что он «донапридумывал» сверх написанного.

Для работников завода конечно прекрасно, что они получают хорошее жилье и имеют доступ к ультрасовременной инфраструктуре вроде трамваев, ходящих по вызову и «умных» систем отопления и освещения. То есть: утопия в том, чтобы российский город приблизился по уровню комфорта к какому-нибудь Цюриху. Конечно, это приятно. Но тогда не понятно, почему в конце романа создатели погибшего (главным образом из-за происков федеральной власти) города проклинают собственных рабочих, которые за жилье и зарплату предали идею. А в чем, собственно была идея, кроме жилья и зарплаты? В моральном удовольствии быть причастным к производству экранопланов? Оно конечно, неплохо, но не до такой же степени, чтобы ходить в состоянии постоянного душевного подъема, как пациент Грофа, счастливый от ЛСД?

Роман Идиатуллина обладает неправдоподобием особого типа, какое было у некоторых советских фильмов 1930-х годов. Мало того, что в этих фильмах недостоверно изображались и быт, и производство. Но даже этих искажений подробностей быта и производства явно недостаточно, чтобы объяснить, что же такое произошло с людьми и почему они стали столь веселыми, жизнерадостными, постоянно улыбающимися, высоконравственными и идеологически подкованными?

Шамиль Идиатуллин рассказал про завод, на котором делают удивительные электромобили — это фантастика, но это еще само по себе ничего не значит, это не тема для романа. Но автор почему то придумал, что люди, которые работают на заводе электромобилей, во-первых удивительно преобразились внутренне, и во-вторых поняли, что только это – настоящая жизнь, полная смысла. Причем в этом уверены не только жители утопического города в тундре, но и, видимо, зараженные их энтузиазмом работники иногородних торговых точек по сбыту смартфонов.

Базис определяет настройку. Все чудеса утопического города в «СССР (ТМ)» прежде всего основываются на научно-технических новинках, которые превратили город в тундре — в город будущего, стоящий по уровню технического развития впереди планеты всей. Откуда эти чудеса? А вот на этот, на самом-то деле ключевой вопрос, Идиатуллин подробного ответа не дает, кратко говоря, что это наследие советского ВПК . Такая, оказывается, у нас есть скатерть самобранка в загашнике. Ну, пусть это художественная условность – но, утопия оказывается шитой уж слишком белыми нитками.

Важно вот что: роман Идиатуллина стоит в ряду редких, но очень характерных произведений современной русскоязычной фантастики, в которых –удивительное дело — очень мало стрельбы, драк и погонь, а есть осмысление процессов труда, созидания и запуска сверхпроектов. В этот ряд я бы поставил прежде всего дилогию Андрея Рубанова «Хлорофилия»- «Живая земля», дилогию Вячеслава Рыбакова «Звезда Полынь» -«Се, творю», некоторые книги Яны Дубинянской. Я бы назвал это направление «фантастикой мирного труда» (сначала хотел назвать "фантастикой проектов", но, мне сразу заявили, что проектами в фантастике сегодня анзывают межавторские циклы). Вся идейная программа и весь сюжет «СССР (ТМ)» сконцентрированы в монологе одного из героев «Звезды Полынь» Рыбакова — романа о борьбе за освоение космоса: «...Прокормиться легче, когда работа спорится, а спорится она, когда цель работы по душе. Что проку искать какую-то там национальную идею? Вот если появится, ради чего РАБОТАТЬ… И это обязательно должна быть в высшей степени хайтековская задача. С одной стороны — достаточно масштабная, чтобы вовлечь не десятки людей, а хотя бы десятки тысяч. А с другой — предельно высокотехнологичная. Чтобы, ухватившись за это звенышко, и всю экономику помаленьку вытянуть… Колоссальные заделы, оставшиеся от Совдепа, здесь таковы, что при умелой реализации их хватит еще на один рывок. На следующий шаг. И его мы можем успеть сделать раньше всех. А это же и есть прибыль, в конце концов… Роль главных извозчиков в Солнечной системе — не так уж худо, а? Чем не идея? Ни в какой иной области у нас и в помине нет подобных заделов. Ни в вычислительной технике, ни в генетике, ни в биотехнологиях… да что ни возьми. Все упустили. Даже пресловутый мирный атом… хотя… термояд бы… Все равно, — голос дрогнул от волнения, — космос ослепительней, вы не находите?»

Опыт и советской космической программы, и советской науки, и всякого творчества показывает, что лучше всего себя чувствуют те, кто занимается чем-то приятным и высоким, будучи на содержании у общества. Те же, кто кормит себя сам, как правило, озабочены. И электромобили, как и радио, от забот не спасают.

Извлечение из статьи, опубликованной в журнале "Полдень, XXI век", 2011, №6

Среди зарубежных фантастических произведений, переведенных в последние годы на русский язык, многие любители жанра, чье мнение мне не безразлично, выделяли роман Питера Уотса «Ложная слепота». Роман это действительно для нашего рынка редкий, и, прежде всего – он выделяется чрезвычайно серьезным отношением к очень сложным философским вопросам – таким, как, например, философские проблемы сознания. При этом автор – и это также выделяет «Слепоту» — хорошо знает, что говорят о проблеме сознания профессиональные философы, и использует в романе идеи, заимствованные из специальной философской литературы — например, так называемую «китайскую комнату», мысленный эксперимент, придуманный известным американским философом Джоном Сёрлом. Не удивительно, что Уоттс приводит в конце книги список использованной литературы, 144 книги и журнала, такие как Science, Nature, Scientific Americanс подробными объяснением, откуда взялись те или иные идеи. Одну книгу Уоттс упоминает особо — это «Быть никем» немецкого философа Томаса Метцингера.

И вот, возникает ревнивый вопрос: мог ли такой роман в принципе быть написан в России или — учитывая выдающиеся заслуги украинских писателей — мог ли такой роман быть написан на русском языке?

Технически, никаких препятствий для этого нет. Разумеется, литература по философии сознания на русском языке не так обширна, как на английском, но она есть и ее много. Есть специальная литература, а есть популярные изложения, сделанные как профессионалами, так и вдохновенными любителями. Есть на бумаге и есть в Интернете. Есть специалисты, у которых можно, в случае чего спросить и- и им будет конечно приятно проконсультировать писателя. Среди писателей-фантастов у нас есть умные и образованные люди. Им, чтобы написать об этом, надо было лишь протянуть руку.

Есть одно существенное отличие между «Ложной слепотой» и лучшими произведениями современной русскоязычной фантастики.

Проблематику сознания Уотс придумал не сам. Он заимствовал ее из философских дискуссий, которые он прочел и понял.

Если же наш автор начинает задумываться о судьбах мира, ставить сложные вопросы, отвечает на актуальные жизненные запросы, если он становится хотя бы немного мыслителем – он размышляет собственными силами. Обдумывает все с нуля. Он думает самостоятельно и свободно, не пытаясь опереться на авторитеты и достижения других, на вычитанное в книгах. В фантастике царит «интеллектуальное чучхе» — опора на собственные силы. Конечно, самостоятельное и свободное мышление – это замечательно. И все же, хотелось бы, чтобы хотя бы иногда писатели не пренебрегали интеллектуальными открытиями, сделанными другими. Попросту говоря, чтобы наши авторы, также как научные фантасты прошлого и позапрошлого веков, интересовались бы науками, иногда выступали в роли их популяризаторов, превращая проблемы и перспективы человеческого познания в образы и коллизии своих произведений. Не всё же решать мировые проблемы самопальным способом – иногда стоит посмотреть, что о них думают в профессиональных сообществах. Тем более, что сегодня наш кругозор расширился, и писатель – если только захочет- может обращаться не только к традиционным для НФ физике, биологии и технике, но к чему хочет: от вдохновлявшего Леонида Леонова лесоводства, от прославленной Даниилом Граниным метеорологии — до безбрежного моря гуманитарных дисциплин- философии, социологии, религиоведения, экономики, политической мысли… Ну и всевозможные ответвления компьютерных наук тоже не надо забывать. Та же, близкая Сергею Дяченко психиатрия – сколько сюжетов в себе таит!

Вокруг нас имеется множества наук, учений, идеологий, где многие важнейшие вопросы, заботящие писателей, уже продуманы, упакованы в концепции, в фантастические прожекты и причудливые прогнозы. Почему бы не использовать культурное богатство человечества?

Когда российский фантаст берется за политику – его, если грубо упростить, ведет всенародное раздражение натовскими бомбардировками Югославии.. Это раздражение породило целое направление политизированной фантастики – от «Войны за Асгард» Кирилла Бенедиктова до «Райской машины» Михаила Успенского, и даже Леонид Каганов, писатель ироничный, и фактически подростковый, отдал ему дань в рассказе «Черная кровь Трансильвании». Говорю это, не пытаясь агитировать за или против политики НАТО, но, только сознавая, что любая газета, призвав на помощь каких-нибудь «экспертов Института Европы» сможет поговорить о проблемах Югославии и Ирака точнее, толковее и более по делу. Чтобы оказаться нужнее читателю, чем утренние газеты фантасты должны подняться до более масштабного взгляда на проблему, взглянуть в будущее подальше, использовать теоретический инструментарий поизощреннее. Мировая политическая мысль наработала много весьма тонких концепций, которые остаются вне поля зрения наших газет. Партисипаторная демократия, аудиторная демократия, адхократия… Если вы об этом еще не слыхали — это недоработка писателей-фантастов. Когда-то, например, именно из научно-фантастических произведений подростки раньше чем из учебников узнавали что электро-магнитное взаимодействие не сводится (но может свестись) к гравитационному.

Если не нравится политология – есть старя добрая физика, с теорией суперструн, квантовой гравитацией… Есть философия, есть психология, есть экономика, есть биотехнологии с нейрокибернетикой… Есть ведь еще и невоенная техника, на худой конец….

Неразгаданные тайны экономики привели к распаду СССР, но, при всей травматичности этого события, писатели социальными и экономическими науками не заинтересовались. Писатели предпочитают мечтать о том, как бы ловчее сбивать бомбардировщики НАТО. Почему-то бомбардировщики нас больше волнуют. Единственную попытку поразмышлять на эту тему я увидел в предисловиях Сергея Переслегина к томам собрания сочинения Стругацких (переизданы книге Переслегина «Возвращение к звездам»), где автор рассуждает, что конечно централизованное планирование себя не оправдало, но и рынок – лишь самая примитивная ступень некой «автокаталитической» экономики. Как говорится, за попытку — спасибо. Правда, Переслегин в данном случае выступал не как писатель, хотя и не как чистый эссеист, его произведения – нечто среднее между художественной литературой и эссеистикой, и в данном случае Сергей Переслегин продолжал начинания советского фантаста Георгия Гуревича, излагжившего идеи еще не написанных фантастических произведений в книге «Древо тем». Жанр это очень редкий, но быть может – в условиях, когда художественная литература сознательно изолирует себя от науки – имеющий будущее.

Не будем преувеличивать, но не будем и преуменьшать духовную насыщенность окружающей нас атмосферы. Многие теории, концепции и идеологии стучатся к нам в дверь, и требуют чтобы о них поговорили. Но писатель, услышав этот стук, начинает считать, насколько это уменьшит его тираж.

Вот – возьмем для примера: в Москве Российское трансгуманистическое движение (РТД) давно уже активно агитирует всех, чтоб с минуты на минуты ждали, как технический прогресс изменит человеческое тело и приведет его к бессмертию. Из писателей-фантастов их агитация, кажется, пока задела только Юрия Никитина, вдруг бросившего традиционное для него славянское фентези и написавшего роман «Трансчеловек». Я этот роман не читал, имеющиеся в сети отзывы о нем не очень благоприятны, но, по крайней мере любопытно, что литератор решил серьезно поговорить о технических перспективах бессмертия. Большинство бы схватились за пистолет — как при слове «культура».

Серьезность и подкованность не отменяет необходимость таланта, но они могли бы пригодиться.

Данную статью хотелось бы рассматривать не столько как «ворчание», сколько как попытку предсказания. В России каждое десятилетие зачастую оказывается новой эпохой. Нулевые, как известно, не похожи на «лихие девяностые». Сейчас мы вступаем в «десятые». Есть ощущение — может быть иллюзорное? – что в обществе накапливается озабоченность сложными вопросами. Дмитрий Быков в одной из своих статей написал: ««Гламур закончился, а вместе с ним — и стеб, и двоемыслие. Пришла эпоха новой серьезности и пафоса… художник не обязан резонировать с эпохой, хотя смену ее должен бы ощутить — это свидетельствует о чуткости, о настройке психического аппарата... Количество абсурда перешло в качество, ироническим неучастием уже не отделаешься, настало время серьезных размышлений и самоопределений».

Научно-популярные журналы уверенно занимаю места на полках газетных киосков. Президент говорит о модернизации. Выходцы из России получают нобелевские премии. Российская наука – или это все таки иллюзия? — медленно выползает из ступора. Учителя свидетельствуют, что дети становятся в среднем «лучше», умнее и начитаннее. И еще немаловажно – что может дать обществу наука? В конце концов, идейный кризис фантастики – чаще всего не вина фантастов. Общественное развитие, наш собственный горизонт перспектив не содержит тех зерен, которые бы фантазия могла развить до новых фантастических идей. В стагнирующем обществе идейно стагнирует и фантастика. Но это проблема – не проблемы литературы. Конечно, талантливый писатель, уникум, может в одиночку пойти против всеобщего бесплодия — но кто же спорит, что тяжело идти против рожна? Однако, есть вероятность, что мы стоим на пороге больших событий, и в частности – событий в научной сфере, когда достижения биотехнологии откроют новый пласт реальности – как когда-то его для фантастики открыли компьютеры и Интернет.

Интеллектуальная, концептуальная, не чурающаяся теорий и не боящаяся сложных книг фантастика еще получит свое место на книжных полках.

У Виктора Пелевина имеется множество достоинств. Он умен, остроумен, он интересуется сложной философской и культурологической проблематикой и не ленится отыскивать для иллюстраций своих идей все новый культурный материал. В последние годы он даже политически актуален.

Правда, именно в последние годы складывается впечатление (быть может, крайне субъективное), что все эти достоинства поблекли и осталось только остроумие. Тоже немало. И все же новая книга Пелевина “Ананасная вода для прекрасной дамы” заставляет подозревать исчерпание творческого метода.

В самом слове “метод” есть что-то индустриальное. Конвейер хорошо налажен, отработан и производит продукцию такую же, как раньше, — и даже не хуже прежней. Но для писателя, к которому, по выражению Льва Данилкина, испытывают “длящийся второе десятилетие сенсационный интерес” и чьи произведения на слуху и на памяти, писать так же, как раньше, — значит, писать хуже. Таковы уж законы восприятия.

Новый сборник Пелевина “Ананасная вода для прекрасной дамы” состоит из семи новелл, разделенных на два раздела: “Механизмы и боги” и “Боги и механизмы”. Открывает книгу небольшая повесть “Операция “Burning Bush”, где рассказывается о том, как некоего Семена Левитана, родственника знаменитого диктора и обладателя “фамильного” голоса, российская разведка нанимает изображать Бога. Нашим агентам удалось вставить радиопередатчик в зуб самому американскому президенту Джорджу Бушу, так что божественный голос будет звучать у Буша прямо в голове. Однако, поскольку “Божий глас” должен звучать достоверно, Левитана с помощью различных наркотических и мистических средств приводят к богопознанию, к пониманию единства человека и Бога — так, что, когда приходит пора осуществлять “спецоперацию”, Левитан не особенно и врет. Во всяком случае, многие собственно богословские истины, вроде решения проблемы теодицеи, он сообщает президенту сообразно своему высшему мистическому опыту. Чем еще раз подтверждает ту глубокую, хотя и не новую мысль, что Бог — везде, и не важно, в каком именно мертвом механизме он воплотится.

Вслед за историей богоравного диктора идет рассказ о том, как американцы разработали для войны в Афганистане самолеты, управляемые искусственным интеллектом, а российский разведчик научился их сбивать, заставляя запрограммированный на неолиберализм компьютер задумываться над неполиткорректными истинами и, натурально, зависать.

С одной стороны — слияние с Богом. С другой стороны — разборки с американцами и разоблачения политкорректности, которых в окружающем медиапространстве и без Пелевина много.

Такая двойственность неслучайна.

В творчестве Пелевина, за которым автор этих срок (маленькая слабость) неусыпно следит, бьются два начала, по сути резко противоположных, хотя и очень удобных для построения сюжета.

Одно из них можно назвать социально-сатирическим. Как сатирик Пелевин жестко разоблачает современную цивилизацию, ее властей предержащих, а также богатство и богатых. Богатство и успех объявляются дьявольской морокой, ложной приманкой, захватывающей людей и отдающей их во власть жутких демонических, пожирающих человеческую душу сущностей. Тут Пелевин идет явно на поводу у массовых вкусов, более того — похоже, он обращается ко вполне конкретному читателю, которого он же сам в своем творчестве конструирует. Это человек небогатый, но раздавленный завистью к окружающему его богатству, раздумывающий о том, как бы “подняться” до тех уровней благополучия, о которых столь соблазнительно сообщают гламурные журналы. Для таких Пелевин выступает то как проповедник-просветитель, объясняющий ложность соблазнов Мамоны, то как психотерапевт, использующий безошибочную формулу: “зелен виноград”, и богатые катятся прямой дорогой в ад (пусть это даже буддийский ад).

Второе тематическое направление пелевинской прозы — мистическое и метафизическое. Тут писатель объясняет устройство мира и даже пути спасения души — разумеется, спасения в “восточном”, “тибетско-индийском” стиле — но все же спасения. На фоне таких вопросов все претензии к олигархам и вся зависть к дорогим автомобилям становятся просто смешными.

В произведениях Пелевина, написанных в 1990-х годах, метафизическая тема доминировала. Бытие оказывалось иллюзией, в повседневную рутину постоянно вторгались виртуальные, сновидческие, магические, галлюцинаторные, психоделические и ложные реальности. Как верно заметил о произведениях этого периода Александр Генис, “Пелевин — поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты — одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух”.

Но после созданного в 1999 году — в преддверии нового века — романа “Generation П” Пелевина начал интересовать только один вид “стыка между реальностью” — а именно граница между мирами богатых и бедных, миром гламура и миром тех, кто мечтает в него войти. Из всех пограничных зон Пелевина теперь интересует только одна, которую можно было бы назвать “предгламурье” — место, где толкутся молодые карьеристы, мечтая о дорогих костюмах и автомобилях. Героями Пелевина часто становятся миллионеры и миллиардеры, но еще чаще — люди, пересекающие границу между социальными мирами: обслуга, проститутки, пиарщики или только входящие в элиту растиньяки.

Пелевин “нулевых годов” — прежде всего социальный сатирик (хотя и экзотического стиля).

И вот — перед нами первая книга Пелевина, датированная 2011 годом. Кажется, две традиционные темы Пелевина достигли равной силы, они буквально “бодаются” на страницах новой книги, и автор еще не решил, куда же ему двигаться.

Как можно бороться с деньгами и американским империализмом и одновременно считать мир иллюзией? Очень просто. Как известно, человек, стяжающий — как буддист, как индуист, как аскет-христианин — созерцательный покой, должен бороться с соблазнами внешнего мира, с беспокойством своего ума, со своей чувственностью — индусы называют эту иллюзорную реальность “майа”. Так вот мир денег, американскую либеральную пропаганду и рекламу модных товаров можно как раз считать концентрированным выражением майа — так сказать, “майа по преимуществу”.

Кстати, в “Ананасной воде” Пелевин фактически объявил о своем разочаровании в буддизме, причем по очень естественной, рациональной причине. Буддизм отрицает реальность человеческого Я, для него личность — тоже иллюзия, и возникает логический парадокс: кто же должен избавляться от иллюзии, если никого нет? Сам буддизм не собирается укладываться в иллюзорную человеческую логику, но Пелевин наконец прислушивается к голосу логики и отступает от Тибета ближе к Индии — а в Индии все-таки признают стоящую по ту сторону материальных иллюзий абсолютную реальность.

В “Ананасной воде” Пелевин развивает одну важную (хотя и, прямо скажем, неновую) мысль. Да, реальность иллюзорна, да, человеческая личность иллюзорна, но существует лишь одна первичная духовная реальность, которую можно назвать Богом или Умом, а все остальное — лишь сны, которые Ум сам себе навеивает. Подступы к этой мысли в тех или иных вариациях просматриваются в нескольких последних книгах Пелевина, а в “Ананасной воде” она наконец сформулирована однозначно и чеканно. Мысль эта глубокая, почтенная, достойная — но, сколько ни присваивай ей позитивных эпитетов, она все же всего одна. На одной мысли трудно выстроить много литературных сюжетов. А тем более на той мысли, что никакой сюжет не может сообщить ни о чем важном.

К слову, и у Пелевина-сатирика, в сущности, тоже лишь одна мысль: что соблазны богатства при современном капитализме — это гадкая иллюзия.

Мысль тоже хорошая, но сколько же можно ее эксплуатировать?

А читатель требует чего-то нового!

Выход один: разнообразить антуражи, посреди которых герой приходит к осознанию “благородных истин”. Антуражи как в собственном смысле слова, так и концептуальные.

Пелевин засел за источники, за энциклопедии — и сопровождает свои произведения научно-популярными сведениями обо всех новых мистических учениях, вовлекая в свои тексты все новые материалы из культурных сокровищ человечества. В “Анансной воде” мы узнаем и о “Розе мира” Даниила Андреева, и о кровавом культе индийской богини Кали, и об индийских гидах, продающих туристам дешевые подделки духовности, мы встречаем цитаты из хороших стихов, рассуждения о судьбе и особенностях евреев (новая тема!) и в очередной раз убеждаемся, что американцы — лицемеры.

Буддизм, от которого Пелевин теперь демонстративно отрекается, в свое время сослужил писателю хорошую службу: отталкиваясь от концепций и мифологем Древнего Тибета, Пелевин написал “Чапаева и Пустоту” — произведение, которое до сих пор выглядит как высшая точка его творчества и по которому в Москве уже много лет идет спектакль-инсценировка. Успех “Чапаева и Пустоты”, как и других ранних произведений писателя, дал ему рецепт, как писать интеллектуальные тексты. Не нужно создавать их с нуля, их нужно лепить из готовых культурно-семиотических субстратов. То есть нужно найти тему, с которой в окружающей культуре уже ассоциируется большое количество идей, образов и стереотипов, — и использовать все это в качестве строительного материала, так что текст будет “по-борхесовски” наполнен аллюзиями, а юмор возникнет сам собой из сочетания старинных книжных и современных повседневных реалий. Пелевин перебирает все новые и новые темы: мир рекламных роликов (“Generation П”), современная мифология о вампирах (“Ампир V”), нумерология (“Числа”), древнекитайская мифология о лисах-оборотнях (“Священная книга оборотня”), биография Льва Толстого и мир русской литературы (“Т”). Но, похоже, темы кончаются. В “Ананасной воде”, создается впечатление, что писатель уже просто скребет ложкой по дну, перерывая энциклопедии и учебники, беря темы поверхностные, неновые, захватанные пальцами других писателей. Как полуиронично написал об “Ананасной воде” публицист Александр Морозов, “В книге Пелевина дается “широкая панорама духовных практик стран и народов мира.Хорошо раскрыта тема жертвоприношений в культе богини Кали, показана бесперспективность курортных индуистских практик. Интересно ставится вопрос о “Великом Инквизиторе” (образ Дж. Буша), раскрыто происхождение образа “империи зла” (см. Гранитная комната в Кремле), убедительно показано, что “социальное учение христианства” имеет, во всяком случае, одну полезную проекцию — оно может быть успешно использовано в тактических операциях ФСБ. В образе “диктора Левитана” хорошо раскрыта двусмысленная позиция секулярных евреев перед лицом сил зла”.

Нужно поискать читателей, которым, с одной стороны, было бы интересно узнавать про Даниила Андреева и поклонников Кали, но которые при этом ничего не читали про них сами и пользуются Пелевиным как источником. Впрочем, наверное, такие читатели есть.

Соду-Солнце» Михаила Анчарова я читал в детстве – и ничего с тех пор не помнил, помнил лишь, что никакого впечатление не произвело. Сейчас перечитал — и очень удивился, поскольку обнаружил то, чего обнаружить никак не ожидал.

Во всей трилогии на разные лады обыгрывается идея превосходства человека искусства над человеком науки.

Искусство подается как особый способ мышления, — а именно интуитивный, позволяющий непосредственно усматривать истину вместо того, чтобы побираться к ней путем логических рассуждений. Под идею «познавательного» превосходства подводится «эволюционная» теория: в момент творчества человеческий мозг на какое-то короткое время становится сложнее обычного( что, в частности, позволяет ему осознать самого себя); в момент творчества сам человек становится существом более высокой породы – человеком будущего, следующей ступенью эволюции, тем, для которого творческие открытия являются повседневностью — такими, вероятно будут люди при коммунизме.

Для обоснования всего этого Анчаров вспоминает про концепцию «третьей сигнальной системы» — концепцию скорее натур-философскую и парапсихологическую, чем научную, о которой впоследствии вспомнят братья Стругацкие, когда будут придумывать своих «люденов». Странная судьба идей академика Павлова- «первую и вторую» сигнальные системы он придумал, чтобы редуцировать мышление к физиологии, а в итоге получается, он только открыл некий «список», в который на соответствующие номера должны попасть и телепатия и интуиция.

Вполне очевидно, что в структуре анчаровской концепции нашло свое отражение знаменитая тогда дискуссия о «физиках и лириках»; вполне можно предположить, что Аначаров, литератор и художник, но вероятно, много общающийся с научными сотрудниками, был глубоко задет «самодовольством» и презрительным отношением людей науки и решил отомстить им, выведя в своей трилогии «сверхчеловека-мстителя»- поэта и артиста, способного превзойти ученых даже на почве науке, способного предсказывать научные открытия, а главное- успешна занимающегося проблемой раскрытия в людях творческих способностей.

При этом, судя по тому, как подробно и с какой теоретической обстоятельстностью и логичностью Анчаров излагает свои «эстетико-эволюционные» взгляды, можно предположить, что сам Анчаров осознанно или бессознательно воспринимал себя как несостоявшегося ученого – и превознесение художников и поэтов как пионеров именно познавательной деятельности, возможно было для него чем-то вроде утешения, попыткой доказать, что и на этом путь можно служить познанию.

Сейчас анчаровский вектор воспринимается прежде всего как отзвук идей Серебряного века, когда Андрей Белый и Вячеслав Иванов, Рерих и Бердяев, говорили о тотализации искусства и преобразования искусством всей жизни, а теософы рассказывали о людях «шестой расы». Неясно, насколько непосредственны связи той эпохи с анчаровскими текстами, но Анчаров учился в суриковском институте, а в художественных кругах вероятно не могли хотя бы и в опосредованной форме не мерцать какие-то отсветы идей, вспыхнувших во времена символизма и «Мира искусства». Но, можно констатировать, что «простоватая» дискуссия о физиках и лириках помимо воли её участников вероятно повторяла темы, звучавшие в «эстетикоцентристской» риторике звезд Серебряного века.

И еще приходит в голову, что можно было бы написать целую историю мечтаний о том, как человек будет отменен и заменен существами более высокой природы, как возникнет «Иная раса», сверхлюди», другая ступень эволюции. Христиане мечтали о преображении плоти, Ницше мечтал о юберменше, Бернард Шоу угрожал наступлением царства тысячелетних долгожителей, теософы пророчествавали об иных расах, фантасты пугались киборгов, коммунисты мечтали воспитать «человека нового типа». Очень часто многие – ну, например Колин Уилсон — говорил, что нового человека надо искать там, где телепатия и парапсихология. Анчаров — и тут он наверное перекликается с ранними немецкими романтиками, с Шиллером, равно как и с символистами и Рерихом- считал что искать надо там, где искусство и благородные чувства. В «Поводыре для крокодила» он утверждал: искусство будит нежность, нежности стимулирует творческие способности, творчество преобразует человека и человеческий мозг.

Любимый исторический персонаж Анчарова- Леонардо да Винчи, конечно в первую очередь великий художник, ну и между делом – великий инженер.