Книга английского философа, географа и поклонника Маркса Дэвида Харви «Состояние постмодерна», написанная в 1989 году (давно, но уже после одноименной книги Лиотара) интересна прежде всего тем, что в ней анализируется тенденции в развитии западного общества за 20 лет, а мы теперь можем видеть, как они продолжились в следующие 35 лет, и можно констатировать, что если отбросить оценки автора, то они идут примерно в том же направлении, и даже тот факт, что Харви еще не мог знать про Интернет — ничему не мешает, поскольку Интернет продолжает тренды развития досетевых медиа.

При этом пересказывать книгу Харви очень трудно, он затрагивает иногда походя, множество вопросов, пересказывает и цитирует десятки авторов, иногда сомневается в собственном мнении, не уверен в глубинности подмеченных тенденций и все время подчеркивает, что элементы постомодерна существовали издавна, и модерн никуда не делся, так что дело в акцентах. И тем не менее, главные мысли книги примерно таковы.

Состояние постмодерна в странах запада началось в 1970-х годах.

Политэкономически предпосылкой этого было то, что т.н. режим фордизма, установившийся на западе после второй мировой войны, в 70-х годах сменился «режимом гибкого накопления».

Суть фордизма заключалась в хорошей управляемости за счет сильного, руководящего экономикой государства, сильных, административно управляющих предприятиями корпораций и сильных профсоюзов.

Режим гибкого накопления характеризуется переходом к слабому государству, дерегуляцией экономики, распылением корпораций на сложно взаимодействующие подразделения, и и перехода главной формы классового господства от управления предприятиями к доминированию в финансовой сфере.

Будучи марксистом, Харви особенно внимателен к судьбам рабочего класса и судьбе профсоюзов, поэтому он особенно встревожен тем, что постмодерн характеризуется переходом к разнообразию трудовых отношений — от незащищенных законов потогонок до превращения найма в договора с субподрядчиками.

Важнейшей характеристикой постмодерна является «уничтожение» пространства и времени благодаря развитию транспорта, связи, стиранию границ и т.д. В наибольшей степени от пространства оторвался капитал, именно поэтому профсоюзы утратили влияние и никто не может ставить капиталу условия: в неблагоприятных обстоятельствах капитал уходит в другие страны и регионы, деиндустриализация и перенос производства в другие регионы мира стали еще одним ударом по профсоюзам.

Отрыв от пространства порождает реакцию в виде сакрализации «Этого места», то есть национализма как рецидива модерна.

Еще одна сквозная характеристика модерна — уничтожение всего твердого и стабильного, превращение культуры, политики и потребительского рынка в постоянно меняющийся калейдоскоп, превращение искусства в коллаж и эклектику, уничтожение специфики любой местности за счет перемешивания всех местных признаков (например, местных кухонь). Любимая цитата Харви, которую он постоянно повторяет — сказанное Бодлером еще впервой половине 19 века что модерн «неустойчив, мимолетен, непредвиден» — эта зафиксированная Бодлером сторона модерна оказалась доминирующей в постмодерне.

Роль образов и символов в постмодерне резко возросла за счет уменьшения значения реальных вещей; в политике проявление этого является торжество Рейгана, единственным достоинством которого было то, что он актер и хороший рассказчик. Рейган у Харви- главный отрицательный персонаж.

И особенно интересно, что Харви скорее негативно относится к трендам 1968 года — поскольку активисты-шестидесятники предали интересы рабочего класса. «Новые левые», по словам Харви, освобождали самих себя от власти бюрократии, государства и корпораций, а заодно от традиций социал-демократии.

Пожалуй, нет ни одной указанной Харви тенденции, которая бы за последующие после выхода книги 35 лет прервалась.

Постмодерн продолжается?

Мопассан в сложной ситуации – он хочет писать в первую очередь о сексе, но по цензурным и моральным условиям своего времени не может говорить о нем прямо. Приходится изобретать разные способы обхода и намека, из которых самый распространенный — просто монтажная склейка, тем более заметная, что почти не используется для других случаев.

Например: «Она пришла в четверть шестого. Восхищенная яркой пестротой рисунков, она воскликнула: «У вас очень мило. Но на лестнице слишком много народа». Он обнял ее, страстно целуя ее волосы, закрытые вуалью. Через полтора часа он проводил ее до Римской улицы и позвал фиакр».

Интересно, что в таком же положении находятся и персонажи Мопассан, им тоже приходится искать обходные пути, и вот как писатель описывает разговор на эротические темы:

«Болтовня состояла из ловких двусмысленностей, покровов, поднятых словами, как поднимают юбки, словесных фокусов, смело замаскированных намеков, бесстыдного лицемерия, фраз, являющих образы, в скрытой форме раскрывающие все, о чем нельзя говорить. Такая болтовня доставляет светским людям особый вид потаенной любви, что-то вроде нечистого представления, волнующего и чувственного, как объятие, касающееся всех скрываемых, стыдливых и страстно желаемых деталей совокупления».

Сначала Льюис посылает своего персонажа на космическом аппарате на Венеру сражаться с дьяволом и оберегать местных Адама и Еву от грехопадения. Потом Даниил Андреев изобретает «галактический логос», Так что даже удивительно, как долго фантасты берегли границы жанров и в своей массе не пытались смешивать научную фантастику с мистикой, религией и мифологией (исключения всегда были). Но теперь-то никто не стесняется. И вот. Сергей Лукьяненко в своем новом произведении пишет: «Базу на Каллисто (как и марсианскую, как и базу на Титане, спутнике Сатурна) людям подарила Ангельская иерархия. Вместе с кучей научных данных, вместе с методикой клонирования, вместе с технологией квантовой связанности сознания. На Луне люди построили базу сами, а потом и целый город. Но на Землю демоническая иерархия не нападает, да и охраняют её ангелы – по слухам, где то в пространстве постоянно витает херувим. К Марсу демоны тоже совались всего пару раз, так что там курорт. А вот Юпитер и Сатурн – планеты, за которые постоянно идёт схватка».

Книга Клаудио Морескини «История патристической философии» рассказывает о сложных, и даже двусмысленных взаимоотношениях христианских богословов II-VI вв с современной им «языческой» (то есть любой) философией и прежде всего платонизмом.

С одной стороны, декларативно христиане враждовали с философией, как чуждой идеологией, а главное, как с альтернативным методом получения последних истин, в то время как истин была у понятно у кого. С другой стороны, богословы не могли не поддаться влиянию авторитетных философов – прежде всего в силу полученного ими в соответствующих риторических и философских школах образования, а во вторую очередь (так считает Морескини) ради проповеди в среде получивших такое образование «эллинов».

Прежде всего философы научили богословов метафизическому способу рассуждения о трансцендентности Бога. Поэтические метафоры божественного величия, имевшиеся в Ветхом завете, были дополнены и отчасти заменены характеристиками абстрактными и в своей радикальности доведенными до предела — вроде «сверхбытийность», тождества бытия и блага и т. д.

Философия чрезвычайно облегчила решение нерешаемой проблемы Святой Троицы (исходно возникшей из-за того, что Иисуса Христа захотели почитать не менее, чем его Отца Небесного). Платонизм с его иерархиями Богов и ипостасей дал для этого прекрасную концептуальную рамку, и тут важен тот факт, что у некоторых богословов до Никейского собора лица Троицы были не равноправными, а, как у платоников, иерархически подчиненными друг другу. На этом фоне, как мне кажется, гностики выглядят как те, кто сильно заигрался в выдумывании подобных иерархий и решивших сильно увеличить число ступеней в них.

Платонизм подсказал христианскому богословию идею «шкалы» приближения–удаления души к Богу и от Бога и необходимости очистки души (в частности от страстей) ради приближения к Богу.

У многих богословов встречаются концепции, целиком заимствованные у «языческих» философов и с позиций сегодняшнего дня кажущиеся не очень релевантные духу христианства. Прежде всего, это придание большого значение уму, подчеркивание интеллектуальной разумной составляющей у Бога — иногда у Бога вообще, но чаще у Бога-сына, который отождествляется с одной стороны с заимствованной у стоиков категорией Логоса (силой, придающей миру разумность), а с другой стороны — с упоминаемой в Ветхом завете Премудростью Божией; именно Бог-сын-Логос иногда объявляется создателем мира. Подчеркивается разумность созданного бога миром, важность разума для познания Бога и его творения, иногда это рациональное начало космоса отождествляется заимствованным о неопифагорейцев понятием числа.

Очень любопытно то, что Морескини называет «теорией плагиата» — утверждениями христиан, что важнейшие истины   греческих философов заимствованы ими у Моисея; это, с одной стороны, унижает христианскую философию, а с другой стороны открывает дорогу для заимствований из нее.

Для нас главный урок из всего этого заключается в том, что обаяние интеллектуальных концепций распространяется поверх декларативной враждебности к ним; марксисты ругали позитивистов и повторяли их зады; важный факт для того, что в широком, ницшевском смысле называется «политикой» — соревнованием разных сил и парадигм за влияние.

Много лет (уже, увы, десятилетий) размышляя о философии сознания, читая об этом то, до чего могу дотянуться, слушая в последние годы множество подкастов, создаваемых участниками Центра по изучению сознания МГУ и аналогичной лаборатории в РГГУ, будучи уверенным, что философия сознания является одним из самых осмысленных и незаменимых разделов философии, прихожу к следующим выводам.

1. Уже очень и очень долгое время в философии сознания (думается как и в большинстве разделов философии), нет существенного прогресса, а содержательное движение сводится к 1) систематизации уже имеющихся аргументов и позиций, 2) анализу возможности их расчленения на составляющие, или, наоборот обобщению, 3) уточнению формулировок.

2. Именно потому, что в философию пришел период систематизации и уточнения, аналитическая философия получила большее значение в мировом масштабе, чем континентальная (которая par excellence старалась не систематизировать, а вырабатывать наилучшие позиции). Вы скажете, что дело в экономической мощи США и англоязычных стран — да, но учитывая, сколько немцев переехалj в США, можно предположить, что американцы стали бы продолжать немецко-французские, а не британские традиции, если бы для этого были содержательные предпосылки.

3. Утверждение, что в философии (сознания и не только) нет прогресса- вовсе не обидно, просто для философии характерен особый тип развития, сближающий ее с искусством, и отличающим от науки. Когда философия открывает новую тему (сознание, истину, время), она некоторое время поступательно развивается, разрабатывая ее, но затем заходит в тупик, сказав по данной проблеме все, что можно было сказать. Наступает время систематизации.

4. В философии не может быть победы определенной позиции, развитие философии сводится к увеличению «напряжения» между враждующими позициями, к «гонке вооружений» между ними, когда сторонники каждой накапливают аргументы. Собственно, результат развития философии по определенной теме является выработка нескольких наилучших, враждебных, несовместимых, но не могущих победить друг друга позиций, каждая из которых располагает запасом достаточно обоснованных аргументов.

5. Все сказанное не означает ненужности философии как социального института, поскольку попытки решить философские проблемы в качестве побочного следствия порождает наличие у общества профессиональной философской экспертизы. Если говорить о философии сознания, то такая экспертиза нужна хотя бы потому, что нынешнее общество бредит фантазиями о переносе сознания в компьютер.

6. Если бы не было профессиональных философов, их место заняли бы любители, включая религиозных деятелей, а также ученых, весьма талантливых в своей области науки, и потому несколько самоуверенных. В философии сознания притчей во языцах стали попытки решения проблемы сознания нейрофизиологами.

7. Иллюзию развития в философии иногда создает изменение словесных формулировок и обновление ссылочного аппарата, появление новых авторов, сказавших тоже самое другими словами – но этим профессиональным идиотизмом болеют многие науки.

8. Каков бы не был прогресс в философии как таковой, всякий человек, занявшись ею, переживает личностный прогресс, поднимаясь по ступеням понимания